А не убить ли нам просто ребенка в яме из Омеласа [1]

Исабель Дж. Ким

И вот, ворвавшись в эту земляную яму, они убили ребенка. И огни в Омеласе вмиг погасли: щёлк-щёлк-щёлк. Трубы прорвало, канализацию затопило.

Новости передали о приближающемся тайфуне, и тогда «они» — те самые, кто у власти, кто жил в роскошных домах Омеласа (хотя, конечно, и обычные дома в Омеласе были неплохие, но эти-то были особенно хороши) — «они» нашли другого ребенка и снова посадили в яму.

И новости сообщили, что ураган стих до тропического шторма, трубы починили, и высокооплачиваемые уборщики в полном обмундировании устранили протечку из канализации. А ребенок в яме кричал и кричал не умолкая. Или, скорее, «они» (все те же «они» — ну, то есть, мы все — и ты, и я, и уборщики, и дикторы) просто полагали, что он кричит. Яма-то была звуконепроницаемой, чтобы никто не мог его услышать, и это, конечно, не мешало всем знать о нем, но вроде как слегка успокаивало.

И тогда эти самые, первые «они» снова прикончили ребенка. Взяли яму штурмом, извлекли ребенка наружу и тут же перерезали горло в прямом эфире общественного телевидения (потому как в Омеласе телевидение-то всё на деньги налогоплательщиков существовало). И вот, значит, заявили: «Любуйтесь, на каком дерьме ваш райский уголок построен!» Ребенок захрипел кровью. И это, конечно, вышло настолько откровенно и жутко, что потом эти кадры вырезали из эфира. И вдруг одна из линий общественного транспорта, этой бесплатной «подвозки» для всех, остановилась как вкопанная. В ужасной катастрофе погибло множество людей. Фондовая биржа рухнула, а на юге Омеласа вообще целый дом словно сдуло.

И тогда «они», те, что из «Хороших Домов», раздобыли третьего ребенка и снова — швырк! — в яму. Как-то им всё это уже поперек горла стояло, но свои Хорошие Дома им были дороги несказанно. Да и вообще, благополучие Омеласа и всех его жителей, кроме ямочного сидельца, было для них делом чести и совести.

Новости в печали сообщали о втором почившем дите, а пользователи местных соцсетей (в Омеласе у каждого гражданина были здоровые, нормальные отношения с соцсетями, а не эта пагубная, зависимая дрянь) скорбели: мол, трагедия и есть трагедия. Дескать, одно дело — знать, что где-то в яме кто-то сидит, и совсем другое — когда этих «кто-то» уже аж три штуки, да еще и убиенных. Это, по их словам, печальнее вдвойне, потому что у них же как принято — детей в ямах не убивать, они там обычно сами, от старости или голода, когда придет их час…

Но живому-то, третьему, в яме все эти разговоры — что мертвому припарки. Сидеть в земле ему категорически не нравилось.

Впрочем, третий ребенок рыдал беззвучно. Во-первых, звукоизоляция опять же. А во-вторых, после всех этих убийств доступ к несчастному узнику усилили, охрану ужесточили — чтобы, значит, предотвратить преждевременную кончину страдальца и максимально продлить его муки. Что, в свою очередь, означало — детоубийцам нужно будет куда серьезнее подготовиться к следующей вылазке. Но зато у всех омеласцев появилась отдушина: можно было ненадолго отвлечься от новостей про первых двух убитых узников. К тому же то самое, ужасно откровенное видео второго убийства уже улетело куда-то далеко за границы Омеласа.

И тут уж все — и я, и ты, и новости, и уборщики в чудном обмундировании, и дети омеласские, и даже не-омелаские — все дружно изобразили праведный гнев. Но ролик этот глянули всё равно все. Стал он вирусным, как снафф-видео или первое домашнее видео Ким Кардашьян. И получалось так, словно страдающий ребенок заявился в каждый дом, словно миллионы страдающих детей смотрели на тебя с миллионов экранов.

Многие «неомелассцы» чего только не наговорили злого (потому что за пределами Омеласа никто не умел нормально пользоваться соцсетями). Обзывали, например, омеласцев чудовищами — мол, раз допускаете у себя такого узника, значит, и весь-то ваш Омелас — полное дерьмо. И что, дескать, не больно-то им и хотелось на ваши распрекрасные пляжи да ночные клубы, да фестивали — потому что знание-то о страдающем ребенке так оскверняет всё вокруг, что прямо тошно. И, может, это вообще омеласцев самих пора убивать?

Омеласцев такое мнение огорчило до глубины души. Они же как считали? В Омеласе-то жить полюбому лучше, чем где-либо ещё. По крайней мере, ты точно знаешь, что твой узник страдает не просто так, а за дело, в отличие от всех прочих детей, которым везде плохо не за что. Вон за пределами-то вашего Омеласа детям руки-ноги отрывают на птицефабриках, их в бэби-боксы подбрасывают, и живут они в вечных муках — кто с папашей-алкашом, кто с мамкой-садисткой. А в Омеласе родители — просто загляденье, и ни один ребенок не страдает — кроме вот этого, единственного. Да как вы смеете клеветать на наш славный город и нашего узника, когда вы своим-то не помогаете?

Чего омеласцы не сказали вслух, так это того, что второе их негодование было вызвано тем, что детоубийцы нарушили их негласный кодекс: если тебе не нравится узник — убирайся из Омеласа и молчи в тряпочку. Но убивать-то зачем? Ты еще подростком должен узнать эту горькую правду: твое общество построено на акте бессмысленной, непрекращающейся жестокости. Ты должен горько рыдать или возмутиться до глубины души, но в любом случае — принять это, повзрослеть и продолжить наслаждаться бесплатным образованием, фестивалями, легальной марихуаной и «дроозом» [2] за казенный счет.

Ребенок был как капля крови в кувшине молока. Легкая горечь делала сладость всего остального омеласского рая еще более насыщенной. Без ребенка в яме Омелас был бы просто «никаким раем». А вот с узником-страдальцем Омелас обретал смысл.

И, конечно, это чистая правда — город буквально функционировал за счет узника, вполне осязаемым, физическим образом. И это не какая-нибудь там метафора. И всем очень нравилось, что есть электричество, что свет никогда не отключают, что школы — загляденье, а уровень преступности — ниже некуда. И правительство о народе печется, и тротуары безопасные, и транспорт ходит как часы.

В интернете творился полный мрак. А тут и третьего ребенка убили.

На сей раз уже было и не понять, кто именно злодей. Потому что первые убийцы постепенно слились со вторыми (с теми, что из Хороших Домов). А вторые — с третьими (с уборщиками в обмундировании и с новостями). Так что концов не сыщешь. Никто толком не узнал, кто и как ухитрился просочиться мимо охраны, звукоизоляции и солдат с транквилизаторами (потому что огнестрела-то в Омеласе как не было). Кто похитил ребенка прямо из ямы и прикончил его в зале для совещаний, где шишки из Хороших Домов решали вопросы управления.

В этот раз никаких посланий никто не оставил. Потому что сам дохлый ребенок на столе и был главным посланием. Одет он был точно так же, как и все прочие дети в Омеласе — в удобную, добротную, недорогую одежду с милыми картинками. И в яме он просидел еще недостаточно долго, чтобы обзавестись теми страшными болячками, которыми всегда покрывались ямные дети (этими гнойными язвами на ляжках, цыплячьими ножками и отвислым животом, и еще какой-то сальной липкостью, пропитавшей всю их сущность). В общем, третий убитый ребенок выглядел просто слегка истощенным и грязноватым — ну, и спящим, разумеется.

И тут тряхнуло. Землетрясение такое, что западную сторону города как ножом отрезало, и в земле разверзлась бездонная воронка. Четыре машины в неё рухнули — люди, конечно же, погибли. Про это тоже рассказали в новостях. И картинку мертвого ребенка, нарядного и лежащего в зале заседаний, тоже показали. И поскольку в Омеласе все как один получали прекрасное образование и про литературные символы знали не понаслышке, все поняли: мертвый ребенок в праздничной одежде — это как напоминание о том, что ребенок в яме — такой же гражданин Омеласа, как и они.

А остальной-то мир, где с гособразованием не везде гладко, да и учителя-филологи запарились вкалывать за копейки, погрузился в полное безумие. Социальные сети бурлили. Общий тон — примерно такой: «Если Омелас — такой идеальный город, где социалка на высоте, контрацептивы — бери сколько хочешь, и от новорожденных избавляйся как хочешь, если не охота воспитывать (ну то есть, способов-то — выше крыши), и в итоге каждый омеласский детеныш — желанный и окруженный заботой, независимо от происхождения. То откуда же они берут-то этого узника?»

А следом — волна возмущения на весь мир: «Да они же, боже мой, детей-то наших воруют!»

Впрочем, эти выплески гнева в соцсетях омеласцев ни капли не задели. Потому что Омелас — это город-маяк на вершине холма. И повредить-то ему можно, только если узника в яме нет. А убитого ребенка немедленно заменили новым. Так что никакие вражеские полчища на Омелас не пошли, санкции против него не ввели, и народ на пляжи ходить не перестал. Но объясняться перед миром пришлось по-серьезному. Представители этих самых Хороших Домов выступили по телевидению — торжественно заверили мир, что их узник добыт из этичных источников, мол, дитя не родительское, да и вообще коренной омеласец. А между собой в кулуарах перешептывались:

— Слушай, может, ну его к черту — этого ребенка-то в яме держать? — спрашивал один представитель.

— А вдруг сама эта затея — гнилая?

— А альтернатива какая? — возражал второй. — Ты мне в глаза посмотри и скажи: есть способ получше, чем посадить в землю одного-единственного ребенка и дать ему там гнить ради сытой жизни всех наших детей?

— А что если они твоего засадят?

На это первый представитель не нашелся что возразить. В глубине-то души она понимала — всех прокляну, всю родню продам, лишь бы своего ребеночка не отдали в яму.

— Вот «они» — это еще вопрос, — пробормотала она вместо ответа. — Откуда мне знать, что не ты сам ребенка убил?

Эту фразу подхватили в кулуарах, на совещаниях, на которые уже никто не ходил, зато все друг на друга орали как бешеные. Пока кто-то не додумался выдать гениальную реплику: «Да чего мы тут голосим — когда ребенок-то — в яме? Ребенок-то страдает за нас, между прочим, а мы как свиньи грыземся. На кой черт тогда вообще ребенок в яме — если мы даже договориться не можем?!»

В этих словах скрывался глубокий философский смысл — о том, возможны ли разногласия в раю? Но на деле вся эта патетика означала просто то, что люди из Хороших Домов отвлеклись от дел — и четвертого ребенка убили уже тихо, мирно и без лишней суеты.

А дальше пошла цепная реакция — лавина, волнения гомофобного толка на религиозной почве, и случай «дорожной ярости» с транквилизатором, в котором погибло четверо человека.

Но детоубийцу четвертого все-таки поймали. По новым камерам, которые теперь везде и всюду всё фиксировали. Повязали его прямо возле дома. А жил он неподалеку от той самой воронки.

Убийца не сопротивлялся. Вид — самый обычный. Ну вот совсем ничем не выделялся — ни как убийца, ни как диссидент. Типичный омеласец — из тех, что пользуются благами социальных сетей Омеласа и растут, не зная нужды.

Перед казнью «они» (народ из Хороших Домов через новости, через весь честной народ) решили спросить его: чего, мол, тебе надо-то? Убийца не пожал плечами — не позволяла кевларовая смирительная рубашка импортного производства.

— Лично я? — ответил он. — А мне кажется, мы тут все — просто конченые трусы. До трясучки боимся сами пострадать. Вот и посадили парня в яму, чтоб он там вечно мучился, а мы — типа в шоколаде. А сами делаем вид, что живем лучше всех — типа, и сами не страдаем. Противно до зубного скрежета.

Говорил с той моральной легкостью, которая присуща всякому классическому омелассцу. Тем, кто только знают о страданиях только теоретически, в виде этого вечного сидельца.

— Чего добиваешься-то? — спросила палач. Сама в комнате — совсем одна. Но вопросы передавала от тех самых из Хороших Домов. А те набрали их из общественных опросов и согласовали каждый пункт — потому как в Омеласе, как ни верти, каждый дом считался Хорошим.

— Если мы еще детей с десяток убьем, — ответил убийца, — вы глядишь и перестанете их в ямы сажать. Я ж акселерационист.[3]

— Из-за тебя вон людей сколько погибло!

— Сожалею, — буркнул убийца — и вроде как искренне. Кажется, даже переживал за благополучие всех омеласцев и за безопасность на дорогах. Но вот за одного — ямного — беспокоился чуть ли не больше.

— И как оно — убивать-то? — спросила палач. Этого вопроса в списке не было. Это палач для себя спросила.

— Отстой полный, — ответил тот. — Но всяко лучше, чем век гнить в земляной дыре.

Палач ничего не ответила. Отвернулась, приготовила шприц с лекарством.

— Перед смертью хочу еще пару слов сказать, — вдруг произнес убийца ей в спину. — Мы не остановимся на одном узнике. Дети у вас скоро закончатся — а мы убивать не перестанем. Хоть убейте меня — ничего не изменится. Узника будут убивать снова и снова, пока вы не перестанете их в ямы сажать.

И тут улыбнулся. Во весь рот, ослепительно-белозубо (стоматология в Омеласе была на высоте, и полис медицинский не нужен). И тут же скончался — после безболезненного укола. Так он и стал первым в Омеласе (ну, если не считать вечных узников) – первым, кого Омелас, как государство, убил собственной рукой. И Омелас превратился в город, который убивает людей с помощью гуманных инъекций.

Но ничего такого особенного. Всё произошло как раз в тот период времени, когда в яме-то – пустовало. Ну так, мелкое недоразумение. Как и тот тайфун. Как и волнения из-за геев. Как и хамство омеласцев в соцсетях – ерунда на постном масле. Всё это могло произойти только потому, что в тот момент Омелас был еще не совсем Омеласом. А чем-то вроде обычного города – без вечного узника, но зато полного узников сиюминутных, временных.

На следующий день после смертоносного укола убили и пятого ребенка. А палач из Омеласа уехала куда глаза глядят. Но на ее исчезновение никто не обратил никакого внимания.

Как оказалось, дохлый убийца недооценил упорство омеласцев. Потому что всё пошло по новой – по кругу и до тошноты однообразно. Детей сажали в ямы штабелями и торопливо убивали. В новостях – сухие сообщения о жертвах. В соцсетях – вялые разборы полетов и споры до хрипоты.

В стиле: «Этот ребенок – как символ страданий Третьего мира и рабского труда, которым добывают редкоземельные металлы для айфонов. И как эти пацаны, что границу переходят нелегально – малолетками горбатятся на полях. И девчонки, которых педофилам продают».

В стиле: «А этот узник – реинкарнация бодхисаттвы. Ему в кайф страдать за других. Так что, по сути, ничего страшного в его муках нет».

В стиле: «С чего мы вообще прицепились к этому ребенку? Ну ребенок – и ребенок. Чего раздули-то?»

В стиле: «Ребенок – СИМВОЛ НИЗШИХ СЛОЕВ И ИХ НИЩЕТЫ, ВОТ ЧТО!»

В стиле: «Да откуда детей-то берут? Моя мать божится, видела, как ребенка из поезда увели. Говорит, крадут прямо из общественного транспорта».

В стиле: «А если вместо ребенка – дергающуюся массу плоти вырастить из клеток омеласцев? И в подземелье её? Проканает? Ну как мясо из пробирки – оно ж вроде тоже мясо, а?»

К тому времени все (ну, кроме новостников, которым по работе положено) уже сбились со счета убитых детей. И никто больше не спрашивал ни о чем убийц. Убийца, кстати, обмишурился. Дети у них не перевелись. Но и желающие убивать – тоже.

В наши дни Омелас – город-сказка. Ну, за исключением мелких нюансов. Время от времени в Омеласе случаются какие-то несуразицы или глупые происшествия. И нет-нет, да и проскользнет в глазах у родителей беспокойство – а вдруг мой-то ребенок следующим в яму угоди́т? Но – только когда узника убили и нужно нового искать.

Капля крови в кувшине молока…

У Омеласа теперь целая статья в Википедии, а внутри нее – раздел про несчастного узника, а в том еще подраздел – про всех убитых детей. Про них-то теперь и судачат. Как звали, чем жили. Власти лепечут – мол, из надежных источников. Но, ясное дело, никаких пруфов. И ходят слухи, что узника-то больше и в помине нет. Яму до дыр закопали, и где она теперь – днем с огнем не сыщешь. Звукоизоляцию там в три слоя наложили, будь здоров.

Большую часть года в Омеласе – благодать и красота, и ничего ужасного не происходит. А потом вдруг день настанет – серость, туман, жуть. И в этот день как начнет вокруг всё на части рваться, полыхать, ко дну идти. Цирки полыхают, газ травит, в Твиттере – сплошной балаган. А иногда в такие деньки и от гуманного укольчика кто-нибудь ласты склеит. Вот и пойми – то ли узник жив и мучается за всех, то ли убили его – и нет больше защиты.

А может, узника-то и не было никогда. И Омелас – как везде. Фартовый – пока везет.

Иногда забредают в Омелас эти, как их… «делатели контента». И строчат видосы – с балкона Шикарного Дома, или с чудного пляжа. И вещают про Омелас – как про китайских уйгуров, или про концлагеря фрицев, или про японок для утех в борделях, или про Бельгийское Конго, или про невольников на плантациях в Штатах, или про беженцев, тонущих в Средиземном море.

И нудят эти «блогеры»: «Слава богу, не нам хлебать эту кашу. Слава богу, есть на свете дыра, где нам показали – до чего же мерзко всё могло быть в реальности. Вот она – клоака. Вот она – дурацкая задачка про вагонетку. Вот какой нам урок. Слава богу, мы тут не живем. Слава богу, нам хоть показали, что такое возможно».

________________________________________

Примечания переводчика:

[1] «The Ones Who Walk Away from Omelas» (с англ. «Уходящие из Омеласа») — философский рассказ американской писательницы-фантаста Урсулы Кребер Ле Гуин, впервые опубликованный в 1973 году.

[2] Дрооз (drooz) — вымышленный наркотик.

[3] Акселерационизм (англ. Accelerationism от лат. acceleratio — ускорение) — политическая и социальная философия, которая утверждает, что капитализм или определенные исторические процессы следует ускорить, чтобы вызвать радикальные социальные изменения.