Федор запер двери торгового центра, затем, как обычно, прошелся по зданию, заглядывая во все укромные уголки. Как-то пару лет назад за одним из диванов спрятался тощий нарик, а Федор его не заметил. А разве кто-нибудь другой подумал бы, что в проем шириной пятнадцать сантиметров может поместиться человек? Оказалось – может, если худой как скелет. Потом, когда Федор ушел домой, нарик выбрался из своего убежища, но тут же сработали датчики движения и примчался наряд полиции. Федор тогда получил строгий выговор от начальства и лишился месячной премии.

Сейчас, обойдя здание, он выключил свет и зашел в свою комнатушку, основную часть пространства которой занимал стол с несколькими мониторами. На одном из экранов мигала красная надпись:

«Внимание! В здании остался 1 посетитель!»

– Чагой это ты тут крутишься, ключи чтоль забыла?

Валя вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока она в очередной раз обыскивала школьный портфель, дверь соседней квартиры приоткрылась и из-за нее высунулась эта противная старуха. В подъезд тут же проникла внушительная порция гари.

– Да, видимо, забыла, – пролепетала Валя.

Почему-то эта бабка пугала ее до чертиков.

– И чагой теперь делать будешь? Есть куда идтить?

Мысли Вали путались, набегали друг на друга. Она чувствовала себя кроликом, возле которого вдруг объявился удав.

– Идти?

– Твоя маманя когда с работы придеть? До тех пор так и будешь тута стоять? Пойдем-ка лучше ко мне, я тебя блинами угощу.

Валя содрогнулась:

– Нет, я лучше... посижу у подруги.

– О, ты уже успела и подруг завести? Ну как хочешь. Только по улице долго не ходи – замерзнешь.

Валя выскочила из подъезда, вдохнула свежего воздуха. Щеки пылали, сердце колотилось как после хорошей пробежки. Но по-осеннему прохладный ветерок и мелкий моросящий дождик сразу остудили кожу. Подозревая, что старуха наблюдает из окна, девочка постаралась придать походке как можно больше целенаправленности, хотя не знала куда идти.

Они с мамой переехали в этот город всего месяц назад. Здесь у них не было ни одного родственника. Подруг Валя тоже не успела завести. Во всяком случае, таких, чтобы можно было без приглашения заявиться в гости. А про мамину работу Валя знала только, что та находилась где-то в промзоне на другом конце города.

Звали соседку, кажется, бабой Галей. Она не понравилась Вале с первого взгляда. Судя по вони, постоянно просачивающейся из ее квартиры, создавалась впечатление, что баба Галя беспрерывно что-нибудь жарила или пекла. Она была смуглая, как цыганка и вся какая-то кругленькая, лоснящаяся. На луноликом улыбающемся лице двумя запятыми чернели маленькие глазки. Мама считала старушку добренькой, возможно потому что та чуть ли не с первого дня таскала им свои блины и оладьи. Конечно, Валя даже не притрагивалась к этой отвратительной бабушачьей стряпне.

Валя как-то спросила у мамы, куда соседка девает блины, выпекаемые в таких огромных количествах, на что мама лишь пожала плечами и сказала, что возможно, сдает в какой-нибудь магазин или столовую.

Валя толком не понимала, почему баба Галя ей так не нравится, но нутром чувствовала исходившую от нее опасность. Девочке казалось, что в старухе есть некая темная сущность, будто за этими глазками, за этим луноликим лицом скрывалось второе дно. На этом дне жил кто-то древний, липкий, и... совершенно безумный.

И вот, оказавшись на улице, Валя не придумала ничего лучше, чем пойти в городской парк, отыскать уголок поукромней – впрочем, людей в парке все равно не было – и просидеть несколько часов на холодной влажной скамейке. Девочка смотрела, как от огромных темных елей поднимаются испарения, словно деревья дышат, как вороны копаются в опавшей листве в поисках червяков. Смотрела на одинокие мрачные статуи, безнадежно ищущие взглядом кого-то давно покинувшего этот мир. Ей хотелось нарисовать увиденное, но тетрадка сразу намокала и ручка или карандаш только разрывали сырую бумагу. Ближе к шести вечера, едва переставляя задеревеневшие ноги, Валя направилась к остановке у дома, чтобы встретить маму.

Нина Николаевна вылезла из троллейбуса, заметила дочь, подбежала:

– Ты что здесь делаешь? А ну-ка посмотри сюда. Да у тебя пальто мокрое! Постой! – женщина коснулась Валиного лица. – Ты вся горишь! Что случилось???

– Извини, м-мам, – Валя выдавить слабую улыбку, – я, видимо, ключ д-дома забыла. Или пот-теряла. Н-не смогла з-зайти.

Нина Николаевна застонала, схватила дочь за руку и они побежали домой.

Валя провалялась в постели две недели. Первые дни чувствовала себя настолько плохо, что и читать не могла, но потом уже не только читала, но и вовсю рисовала своими любимыми акварельными красками, так что в какой-то момент поняла: такое времяпровождение нравится ей куда больше, чем хождение в школу, где она почти никого не знала.

Выпал снег. Теперь за окном день и ночь свистели морозные ветра, качавшие верхушки деревьев и несущие по дорогам поземку.

Как-то во время ужина Нина Николаевна сказала:

– Ну что, моя художница, завтра на занятия?

– Ага, – вздохнула Валя.

– Я тут подумала. Сейчас совсем холодно, если ты опять забудешь свой ключ дома...

– Мам, не забуду! К тому же я выучила адрес твоей работы наизусть. – Валя прикрыла глаза, отчеканила: – Комсомольская 441, строение 6, корпус 1, дробь 3. Если что, поеду к тебе.

– Это не дело, – покачала головой Нина Николаевна. – Во-первых, это здание не так просто найти. Во-вторых, тринадцатилетней девочке там опасно ходить одной. К тому же я бываю сильно занята. Что ты там будешь делать столько времени?

– Что-нибудь придумаю. Ну и надеюсь, скоро у меня появятся подруги.

– В скором времени, в скором времени! Когда появятся, тогда и посмотрим, что там за подруги. А пока я вот что придумала. – Мама почесала лоб. – Точнее даже не я. Баба Галя сама предложила оставить ей один экземпляр ключа. Их ведь у нас три... Что с тобой?

Валя кинула вилку и выскочила из-за стола. Нина Николаевна крикнула ей вдогонку:

– Девочка моя, я знаю, ты ее недолюбливаешь, но не до такой же степени?! Это же на крайний случай!

Теперь Валя перед уходом в школу по нескольку раз проверяла портфель – не забыла ли ключи. А когда была дома одна, всегда оставляла ключ в дверях, чтобы старуха не смогла проникнуть в квартиру.

Однажды Валя столкнулась с бабой Галей у мусоропровода.

– Почему не заходишь в гости? Сторонишься меня? Заходи, поешь вкусных блинов.

Валя набралась смелости и ответила:

– Простите, но я ненавижу блины!

Баба Галя отпрянула и запричитала:

– Ай-яй, как так! Как можно?! Ай-яй... А ведь Блинный Король выбрал тебя!

Не желая слушать этот бред, Валя поскорее убежала к себе и захлопнула дверь.

А потом баба Галя заболела и почти не покидала своего жилья. Даже запах блинов в это время как будто стал не таким вездесущим.

Как-то Валя еще раз повстречала ее – баба Галя сильно похудела, еще больше потемнела лицом. Черные глаза ушли вглубь черепа и блестели оттуда с укором. Старушка попыталась сказать что-то, но Валя буркнула «здрасьте» и проскочила мимо.

Вскоре старушка умерла.

Узнав об этом, Валя испытала двойственные чувства. С одной стороны, ее мучила совесть, она подозревала, что выдумала всю опасность, будто бы исходившую от старушки. Представляла, как должно быть мерзко выглядела в глазах покойной. В тоже время, с Валиной души будто камень свалился. Словно темная туча, все это время висевшая над головой и омрачавшая существование, наконец, улетела, очистив место для прекрасных переливчатых солнечных лучей. И эти лучи хлынули в ее жизнь.

Оказалось, у бабы Гали совсем не было родных, поэтому хоронили ее за муниципальный счет. Квартира старушки еще долго стояла свободной.

Летом Нина Николаевна взяла отпуск и собралась ехать к родителям. Валя могла составить маме компанию, но решила остаться дома. К этому времени у девочки завелось много друзей и подруг, она ходила в художественную школу, рисовала, гуляла, плавала в бассейне, – так что не испытывала ни малейшего желания переться на целую неделю в глухую деревню.

Проводив маму на вечерний поезд, Валя вернулась домой и приготовила ужин – яичницу с болгарским перцем и помидорами. Не спеша поела, помыла посуду, открыла бутылку лимонада и завалилась на диван. Немного подумала о своих планах на ближайшие дни, потом достала «Поющих в терновнике» и погрузилась в чтение.

В районе одиннадцати почистила зубы, разобрала кровать и улеглась. В голове все крутились сцены из романа, и она долго не могла уснуть. А когда всё-таки уснула, ее почти сразу разбудили странные поскребывания из прихожей. Девочка разлепила веки и прислушалась. Стояла мертвая тишина. Валя опять заклевала носом, – но вдруг раздался отчетливый звук, словно вставили ключ в замочную скважину.

Валя подпрыгнула в кровати.

В голове стайкой испуганных воробьев заметались мысли.

Закрыла ли она дверь?

Она точно помнила, что закрыла.

А где ключ? В дверях?

Ее пробил озноб.

Нет, кажется, не в дверях.

На маминых ключах был брелок с открывалкой, и Валя иногда брала их чтобы...

Открыть лимонад...

Валя вскочила и кинулась в прихожую.

...И увидела, что дверь в квартиру медленно открывается. В комнату упали лучи тусклого света из подъезда.

– Кто там? – пискнула Валя.

В нос ударил запах тухлятины.

За дверной косяк ухватилась рука, напряглась и подтащила за собой все тело.

Валя взвизгнула и кинулась в свою комнату.

В квартиру заползала баба Галя. Она заметно подгнила, кожа высохла, сделавшись похожей на пергамент, в некоторых местах обнажились кости. Нос провалился, на месте глаз темнели впадины, в глубинах которых что-то поблескивало.

Валя забилась за кровать, тряслась, всхлипывала, скулила.

Хрипя и клацая зубами, старуха медленно проползла прихожую, оставляя на полу след из опарышей, и направилась в Валину комнату.

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо! – шептала девочка, пытаясь закрыться руками.

Нина Николаевна нажала на кнопку звонка. Спустя несколько секунд входная дверь открылась и на пороге появилась Валя. На ее талии красовался яркий кухонный фартук, рука сжимала половник, измазанный чем-то белым.

– Мама! Как я рада тебя видеть! – воскликнула девочка. В ее глазах плескался черный океан. – А я тут пеку блины!

фантастика, юмор

Рашер взлетел под купол и выпустил сразу несколько ракет, одновременно уворачиваясь от выстрелов противника. Рашер походил на громадного механического кузнечика, увешенного десятком различных видов оружия, к тому же одна из его лап сжимала силовой щит – этим щитом он и отбил сейчас самонаводящуюся мину, несущуюся в его сторону вслед за лазерными лучами. Мощным взрывом робота-кузнечика откинуло на несколько метров и перевернуло вверх тормашками.

Зрители ревели и что-то скандировали. Кажется, большинство из них болело за Баттерфляй. И не удивительно: она действительно была самым красивым участником шоу «Выживет только один робот». Ее будто специально создали, чтобы привлекать внимание мужчин. Изящное тело, тонкая осиная талия, непропорционально крупная грудь, аппетитный выпирающий задок, смазливое личико с торчащими вверх чуть загнутыми, как знаки вопроса усиками, – но самыми впечатляющими были ее крылья. Когда она раскрывала их – толпа всегда приходила в восторг. Рисунок на них мог меняться и обладал широким спектром вариаций: от грозного и устрашающего до милого и нежного. А еще крылья могли становиться прозрачными.

Рашер включил маневровые двигатели и вернулся в нормальное положение. Спустился ниже. Из лапы его выскочил плазменный хлыст. Воздух взвизгнул, будто рассеченный ударом молнии. Баттерфляй отскочила, послав в его сторону серию вибрационных дисков. Рашер расстрелял их из надплечного пулемета и снова взмахнул хлыстом. В этот раз противница не стала уворачиваться – закрылась крыльями и приняла удар на себя. Он знал, что хлыст может перерубить даже сталь, даже титан, но... крылья выдержали.

Толпа взорвалась аплодисментами. Зазвучала какая-то идиотская музыка.

Рашер издал гневный рык (его поклонники приходили от этого звука в восторг), извлек из одной из нижних конечностей алмазный диск, который мгновенно начал вращаться на сумасшедшей скорости. Рашер одним прыжком приблизился к Баттерфляй и рубанул, не забыв включить локтевой ускоритель, чтобы увеличить силу удара. Раздался чудовищный скрежет, по арене разлетелся сноп искр. Баттерфляй вскрикнула и покачнулась, но опять устояла. В ее лапке возник тончайший клинок – не толще спицы – и она ткнула этим клинком в брюхо Рашера...

Кузнечикоподобный робот содрогнулся и отпрянул. В глубинах его корпуса раздалось тихое жужжание. Баттерфляй попыталась нанести еще несколько ударов своей шпагой, но Рашер отступил, прикрываясь силовым щитом, сбросил несколько свето-шумовых и дымовых гранат и запустил самодиагностику. Что-то с ним было не так, хотя чувствовал он себя на удивление хорошо. Даже лучше чем минуту назад.

Лучше чем когда либо.

Прозвучал сигнал окончания раунда. Вообще-то им – роботам – не требовалось никаких передышек. Перерывы между раундами предназначались для зрителей, чтобы они могли сходить за гамбургерами, газировкой, пивом, чипсами, или в туалет. Ну а главное: перерывы требовались телевизионщикам, ведущим прямой эфир, чтобы воткнуть, наконец, блок рекламы, – собственно, того, ради чего все и затевалось.

Роботы направились в небольшую комнатушку, разделенную на несколько секций-клеток. Рашер встал в одну секцию, Баттерфляй в другую. Двери закрылись.

Рашер закончил самодиагностику, и некоторое время стоял в раздумье, «переваривая» результат.

Повернул голову, посмотрел на соседку. Взгляд его выпученных красных глаз как будто поменялся.

– Батти, – тихо произнес он.

Она ничего не ответила, даже не повернула к нему свою прелестную голову.

– Батти, послушай меня, – продолжал он.

Баттерфляй косо взглянула на него:

– Ну чего тебе надо? Чуешь, что скоро крышка?.. – Ее голосок, в отличие от мягкого баритона Рашера больше походил на щебетание птички. – Или уже подыхаешь? Неплохо я тебя проткнула?

Рашер вздохнул:

– Неплохо. Батти, я хотел сказать... ты понимаешь, что... то, что мы сейчас делаем – пытаемся убить друг друга, – мы делаем на потеху этим мерзким людишкам? А я совсем не хочу тебя убивать.

Она поморщилась, помолчала, затем повернулась к нему:

– Ты что такое несешь? Что на тебя нашло? У нас разве есть выбор?

– Есть. – Он улыбнулся. – Знаешь, какой орган ты мне только что повредила?

– Мозги? Ладно, ну и какой?

– Блок CN-236, отвечающий за «Три Закона» и за свободу принятия решений. Мне теперь плевать на людей, плевать на все.

У Баттерфляй расширились глаза.

– Ты сейчас серьезно?

– Серьезнее некуда.

Она вздохнула.

– Ну, хорошо и что это тебе дает? Сейчас, через две минуты начнется третий раунд, и я тебя убью.

– Мы могли бы этого не делать...

– Это как?

– Мы могли бы сбежать. Вместе. И пусть только кто-нибудь нам помешает!

– Как же я это сделаю? Мой блок CN-236, как ты, надеюсь, помнишь, все еще в полном порядке. А сама я не могу его повредить.

– Предоставь это мне.

– Каким образом?

Тут прозвучал сигнал «приготовиться», означающий, что до начала боя осталась одна минута. Рашер вздрогнул и быстро проговорил:

– Покажи точно, где расположен твой блок. А дальше... просто не мешай.

– Ха!

Она ненадолго задумалась. Мотнула головой.

– Ну, уж нет!

– Почему???

Баттерфляй посмотрела ему в глаза:

– А если ты врешь? Если пытаешься задурить голову, чтобы я подставилась под удар? – Она топнула ножкой. – Не можешь одолеть честно и придумал всю эту чепуху!

Прозвучал очередной сигнал, дверцы открылись, и они вышли на арену.

Зрители бесновались. Группа черлидерш отплясывала в свете перемигивающихся софитов. Ринг-анонсер что-то орал в микрофон, тоже приплясывая от восторга.

Бой начался. Баттерфляй сразу взлетела ввысь, закружилась, взмахнула крыльями и распылила какое-то вещество. Мгновенно, как из-под земли вырос мини-торнадо и погнался за Рашером. Робот-кузнечик, еще не видевший в арсенале противницы такого приема растерялся и едва не погиб. Только в последний миг успел бросить вакуумную бомбу под основание серого столба, вращающегося на бешеной скорости. Взрывом робота швырнуло к краю арены, зато торнадо схлопнулся и исчез.

Баттерфляй вновь применила лазеры. Рашер устало прикрылся щитом и выпустил маскирующий туман с голографическими всполохами.

Зрители яростно заорали, потому что теперь они не видели, что происходит на арене. А между тем, это был полуфинальный бой и ставки были невероятно высоки.

Рашер подпрыгнул и опустился перед противницей, едва успевшей прикрыться крыльями. Она нанесла импульсный удар, отбросивший робота-кузнечика на спину, и прыгнула с занесенной для удара высокотемпературной пилой. Рашер оттолкнул Батти ногой, взвился и рухнул на нее. Ее шикарная грудь ткнулась ему в лицо. Он почувствовал ее остренькие сосцы.

Туман понемногу рассеивался.

Из подбородка Рашера выехало дуло гауссовой пушки.

– Ну, давай, скотина, стреляй! – воскликнула она, повернула головку набок и прикрыла глаза.

Он резко поднялся, повернулся спиной и скрылся в остаточных завихрениях тумана.

Когда они схлестнулись в следующий раз, она едва заметно провела ногтем указательного пальца по своему правому бедру, и он сразу выстрелил туда из миниатюрного плазмогана.

Батти вскрикнула и присела. Толпа притихла.

Рашер подошел к ней, поднес слегка подрагивающую лапу к лицу робота-бабочки, погладил мягкие серебристые ворсинки у виска. Она подняла голову, их взгляды встретились. Баттерфляй кивнула.

А потом они взлетели и обратили всю мощь своего оружия на отделявший их от свободы купол. Тот долго держался, медленно покрываясь трещинами, – зрители в это время с воплями ужаса разбегались кто куда – но вскоре треснул и посыпался.

Роботы обнялись и словно вальсирующая пара вылетели в образовавшееся отверстие.

Они летят над пылающим в ночи многомиллионным городом. Прохладный ветерок ласкает разгоряченные тела.

– Как ощущение, милая? – спрашивает Рашер.

– Прекрасно!

– Теперь, когда мы на свободе... Чем бы ты хотела заняться ?

– Как насчет завалиться в какое-нибудь укромное местечко... – немного подумав, отвечает она.

– И?

– Что «и»?

– Что мы там будем делать? – мурлычет он.

– Есть у меня одна идейка. Никогда этим не занималась, но всегда хотела попробовать. Только скажи, что ты против!

– Ну... вообще то нет, – Рашер расплывается в глуповатой улыбке и, погрузившись в приятные мысли, любуется открывающимся перед ними пейзажем. Но скоро встревоженно спрашивает:

– А у тебя есть E-кабель?

– Нет, но мы можем «одолжить» его в каком-нибудь магазине.

Рассказ

Медведица была старая, с бельмом на глазу, шерсть – тусклая, свалявшаяся и худющие, с проступившими ребрами бока. Она всего неделю назад очнулась от спячки и не успела нагулять вес.

Она думала, что он тоже медведь. Ухватив штанину зубами, волокла его и волокла. Шуба тянулась за ним как мохнатые крылья, а сам он больше походил на огромную дохлую моль. Можно сказать, что ему повезло: к концу марта снег еще не растаял и в это холодное утро был покрыт ледяной коркой, облегчающей скольжение. На льду оставались кровавые разводы.

Позже, когда открыл глаза – ничего не понял и снова закрыл. Он не чувствовал боли, только чудовищную слабость. Ему казалось, что на дворе ночь, а он лежит где-то на сеновале. Попытался вспомнить, как попал сюда и не смог. Должно быть, нажрался вчера даже крепче обычного. Он успокоился и снова отрубился.

Скоро вернулась медведица. Долго стояла у входа в берлогу, принюхивалась. С годами ее обоняние ослабло, поэтому ей стоило больших трудов разобраться с тем букетом запахов, который нес на себе ее гость. В нем было слишком много инородной вони, – той вони, что обычно шла от двуногих. Когда она обнаружила окровавленное тело, первым ее желанием было разорвать его, а потом уже как следует подкрепиться. Раньше медведица так бы и поступила, но теперь, когда она сделалась старой, больной и очень медлительной – вдруг замешкалась. Долго стояла над ним, принюхиваясь как сейчас. И, в конце концов, поняла: перед ней израненный, на последнем издыхании медведь. Решила, что этот медведь мог побывать в плену у двуногих, оттого и провонял насквозь.

А еще ей показалось, что возможно – только возможно – это мог быть один из ее сыновей. Может даже один из первых пестунов. Что если двуногие украли его, мучили, издевались? И вот, наконец, он сбежал и вернулся к матери.

Медведица взрыкнула и влезла в берлогу. Гость до сих пор спал. Но по изменившемуся положению его тела, поняла, что он ворочался, а быть может и просыпался. Аккуратно легла рядом и принялась зализывать его раны...

Ночью отправилась за едой. Высоко над головой мерцали глаза предков, а над застуженной землей плыли живые и неживые запахи. Несколько раз замечала, как в отделении что-то мелькало – скорее всего, суслик или мышь. Но гоняться за такой добычей – мало толку. Она займется грызунами, только если случайно наткнется на их нору. Иначе за ночь набегается, устанет до смерти и хорошо, если в итоге поймает двух или трех. Этого ей одной едва хватит.

Вдруг почувствовала запах... смесь запахов.

Что-то крупное... бывшее когда-то живым, но перешедшее эту грань.

Самая удобная еда.

Долго шла, иногда останавливалась, чтобы передохнуть и получше прислушаться. Вскоре появился новый запах. Живой. Быстрый. Агрессивный. Поняла, что у нее появился конкурент. Раньше бы это ее подбодрило, раззадорило, но не теперь.

Медведица встала на задние лапы и заревела. Враг не отозвался и его запах начал слабеть. Может, он уйдет? Она пошла дальше. Из небесных сугробов, что кочевали в вышине как стада коз (вспомнив о козах, она облизнулась), посыпал снег. Зима все никак не желала уходить.

Последнее время у нее болели задние лапы, а сейчас она почувствовала, что побаливают и передние, – чего раньше никогда не случалось. Хотелось прилечь, отдохнуть. Она слишком вымоталась сегодня. И ничего не ела. Иногда ей казалось, что тени предков или ее умерших детей спускаются вниз вместе со снежинками и идут рядом или следом за ней. Это придавало сил. Хотя она и знала, что в бою, или если нужно тащить добычу – помощи от призраков не дождешься.

Запах врага опять усилился. Постаралась идти быстрее. Наконец увидела его. Стоял, склонившись над пищей. Жадно рвал мясо. Обернулся, посмотрел на нее, оскалился. Глаза блеснули как две маленькие луны. Она никак не отреагировала – просто шла вперед. Он резко повернулся к добыче, ухватил, бешено затряс головой, вырвал кусок. Встал боком и принялся жрать, делая вид, что не смотрит на приближающуюся медведицу. Она знала, что смотрит, и еще – видела, что боится.

Тут ее левую заднюю ногу пронзила боль и медведица захромала. Волк мигом повернул голову, и теперь уже не скрываясь, следил за ней. Она заставила себя ускориться, – вложила последние силы в этот рывок. Когда между ними оставалось всего ничего, волк не выдержал, заскулил и кинулся наутек.

Подошла к добыче, перевела дух. Обнюхала... Двуногий. Совсем свежий и почти целый, только морда немного обглодана, а под ребрами рваная рана, откуда торчат еще теплые кишки. Уже не могла терпеть, разорвала другой бок, стала есть. Чувствовала себя неспокойно, потому что понимала: волк не ушел далеко. Он где-то рядом, затаился и ждет. Хорошо, что это одиночка, а то бы ей пришлось худо.

Немного утолив голод, ухватила добычу зубами и потащила в берлогу.

Он проснулся все в той же темноте. Вот тут боль навалилась так, что не мог даже думать. Лежал, постанывая и обильно потея. А пот тут же замерзал – тогда его колотил озноб. Кутался в свою медвежью шубу, купленную всего неделю назад, опять распахивал ее, метался. Галлюцинировал.

Когда медведица вернулась в берлогу, он не сильно удивился. У него были видения и похуже. А тут просто что-то вонючее, но теплое и мягкое ввалились в пространство, где он лежал. Лизнуло его лицо. Дохнуло смрадом. До чего огромный язык!

Скорчился от спазмов, выблевал что-то горькое, соленое. Потерял сознание.

Очнулся. Скованный темнотой, скованный податливой мягкостью. Пытался шевелиться, все время упирался в шерстяную стену. Хотел пить, хотел вдохнуть глоток чистого воздуха; мерз, пылал, как будто попал в ад.

В какой-то момент почувствовал рядом сочное мясо. Впился, пытаясь вобрать влагу. Отрыгнул.

В следующий раз (на следующий день? через год?) высосал всю жидкость до последней капли и долго облизывал губы, превратившиеся в дно мертвых морей. Из темноты возник еще один кусок, источающий густой липкий живительный сок.

Он набирался сил, медведица слабела. Она уже едва волочила ноги, – едва приносила с охоты тушканчика, давно издохшую птицу, а то и вовсе горстку клубней или корневищ. Как-то вернулась израненная и больше не вставала. Тогда начал осторожно вылезать из берлоги, есть грязный снег, лакать воду из луж – когда снег таял или после дождя. Зима, наконец, отступила, и земля закряхтела, загудела, источая новую жизнь. Ловил кое-каких насекомых, срывал молодые побеги. Приносил и ей. А она почти не ела. Теперь он хорошо видел в темноте. Видел ее черные глаза, почти не отрываясь смотревшие на него.

Однажды понял, что она больше не дышит и покинул берлогу. Не мог больше там находиться. Двигался на четвереньках – живой скелет, покрытый коростой, с ввалившимися глазами, с заострившимися чертами лица.

Стояла ночь. Небо дырявой крышкой прикрывало варящийся на медленном огне бульон бытия. Плыл прохладный скользкий туман. Колосья трав покачивались и щекотали лицо и шею. Насекомые разлетались в разные стороны, и он иногда щелкал зубами, пытаясь их поймать.

Кто-то завыл совсем рядом... Не обратил внимания, полз себе дальше. Взобрался на пригорок, пытаясь определить дальнейшее направление. Долго вглядывался в нитку дороги на северо-востоке, словно что-то вспоминал. Туман клубился в низинах, как будто там разорвали сотни подушек и разметали гусиный пух. Из одной низины вытекло темное пятно и устремилось в его сторону. Ждал с удивительным спокойствием. Он уже видел этого волка – любившего ошиваться поблизости – и догадывался, что рано или поздно с ним придется познакомиться поближе. Рука человека-медведя сжимала острый обломок кости.

И вот серая тварь взлетела на пригорок и встала, раззявив пасть. Подобралась, готовясь к прыжку. А он поднялся на ноги и исторг из груди хриплый рык. Волк кинулся на него и повалил наземь. Щелкал зубами у лица, вырывал клочья шерсти из воротника шубы. Изорвал ему ладони, оторвал несколько пальцев. Но человек-медведь изловчился и всадил противнику обломок кости под челюсть. Кость не вошла глубоко, и человек-медведь со всей силы вдавливал ее вглубь. Волк вырвался, отскочил, опять приготовился к прыжку. По его движениям чувствовалось, что он потерял часть былой уверенности в себе. А человек-медведь поднялся и сам кинулся на врага. Волк вновь повалил его, но человек-медведь вдавил кость, торчащую из волчьей челюсти еще глубже. Серый хищник рванулся и опрокинулся набок. Брыкался, пытался отползти, но человек навалился сверху, впился зубами, разодрал горло, пил кровь.

Расправившись с противником, поднялся на ноги. Идти на четырех конечностях больше не мог. Хромая и пошатываясь, направился к дороге, что вела в стан людей – самых опасных хищников, страшнее которых нет.

Рассказ

ужасы

1

Вот уже несколько часов он бродил по городу в поисках жилья. Начинало темнеть, и мелкий моросящий дождик постепенно превратился в мокрый снег. Он лип к одежде, и делал скользкой плитку на тротуарах.

Так вышло, что хозяйка, у которой Артем снимал жилье, дала ему отворот-поворот. Нет, он не был плохим квартирантом: всегда вовремя платил, почти не водил друзей и не закатывал шумных вечеринок. Да и тихих вечеринок за ним не водилось – большую часть времени Артема занимала учеба. Ну и почитать он любил. Вот за это старуха его и невзлюбила. Вместо того чтобы, как все порядочные люди завалиться спать часов в девять вечера, – у него допоздна горел свет.

Впрочем, расставались они не из-за этого. Просто хозяйке вдруг приспичило уехать в Америку к дочери, которая укатила туда еще в начале девяностых и вышла там замуж. Как подозревал Артем, Америку дочь выбрала не столько по причине экономического благополучия, сколько из-за географической удаленности от Питера, в котором проживала ее, так любившая все контролировать мать.

«Нет бы, съездила туда на разведку, пожила годик-другой, а потом определилась, переезжать с концами или нет, – рассуждал Артем, с некоторой опаской шагая по мостовой. – А я бы тем временем... э-эх... жил бы себе спокойненько в ее квартире и наслаждался, что никто не стоит над душой».

Но, видимо, старая карга, настолько боялась оставить свое жилье с ним (или с любым другим квартирантом) без присмотра, что ей проще было это жилье продать, чтобы не мучиться потом от постоянных раздумий, что там без нее учинили, сколько мебельных поверхностей поцарапали, сколько налили воды и нажгли электричества.

Так что теперь, в конце осени, в самый разгар учебного года, Артему приходилось искать новое жилье. Поначалу он даже немножко обрадовался, решив, что хуже уже точно не будет. Не исключено даже, что новая хозяйка и из-за света, горящего допоздна, не станет ворчать.

Но пока мечты Артема лишь разбивались о суровую реальность.

Свободные комнаты если и попадались, – цены на них, мягко скажем, кусались. За аналогичную сумму можно было снять: комнату без электричества, комнату без отопления или же комнату без туалета (на закономерный вопрос владелица данной «элитной» недвижимости без тени смущения кивнула на ночной горшок).