~Don't be shocked by the tone of my snobbish voice

~Check out my new weapon, weapon of Joyce

~He could blow with this_________________________________________________________________________________________________

«Супруга и сподручница Адама Кадмона: Хева, обнаженная Ева. У нее не было пупка. Всмотрись. Живот без изъяна, пергаменом крытый крупный круглится щит, нет, ворох белой пшеницы, восточной и бессмертной, сущей от века и до века. Лоно греха.»

~Or he could blow with that________________________________________________________________________________________________

«Йогобогомуть в меблирашках Доусона. «Разоблаченная Изида». Их священную книгу на пали мы как-то пытались заложить. С понтом под зонтом, на поджатых ногах, восседает царственный ацтекский Логос, орудующий на разных астральных уровнях, их сверхдуша, махамахатма.»

~He could blow with this________________________________________________________________________________________________

«За бронзой золото цокопыт заслышало сталезвон. Беспардон дондондон. Соринки, соскребая соринки с заскорузлого ногтя. Соринки. Ужасно! И золото алостью залилось. Сиплую флейтой ноту выдул. Выдул. О, Блум, заблумшая душа. Золотых корона волос.»

~Or he could blow with that_________________________________________________________________________________________________

«Да воззрит убо всяк на конец грядущь иже есть смерть твоя и на персть объемлющу коегождо от жены рожденна яко аще наг изыде от чрева матере своея и такожде наг возвратися в последний час отшед яко же пришед.»

~He could blow with this__________________________________________________________________________________________________

«ладно если он желает целовать мой зад то я стяну панталоны и выпячу ему прямо в физиономию в натуральную величину пускай засовывает свой язык в дыру хоть на 7 миль в то вокруг чего целовать а потом скажу ему мне надо 1 фунт или может быть 30 шиллингов скажу что хочу купить для себя белья тогда если даст значит не такой уж плохой я не хочу из него выжать все до последнего как другие женщины поступают»

~Or he could blow with that__________________________________________________________________________________________________

«Траектории их сначала последовательных, а затем одновременных струй не были сходны; у Блума длиннее и ровнее, в незавершенной форме раздвоенной предпоследней буквы латинского алфавита, как у того, кто в последнем классе мог достигать наибольшей высоты по сравнению с объединенными силами всех конкурентов из школы в 210 учащихся; у Стивена выше и с присвистом, как у того, кто в последние часы истекшего дня еще более увеличил чувствительное давление в пузыре за счет мочегонных средств.»

_____________________________________________________________________________________________________

Чтож, это был тяжёлый был октябрь... Хотя ладно, 32 дня страдально-уринально-генитально-анально-копрофильных утех с 1000-страничным описанием 1 дня в Дублине ради чванливого причмокивания с присвистом во время благоговейного «Да читал я вашего cраного Улисса!» оказались по итогу не настолько МУЧИТЕЛЬНЫМИ, как мне малевал интернет последние 4 года моей жизни. Тащем-то, имели место быть моменты лютейшего восторга («Протей», «Сцилла и Харибда», «Сирены», «Циклопы»), имели место быть моменты немого шока и содрогания от ужаса и непонимания («Быки Солнца», «Цирцея»), имели же место быть и моменты невыносимого разочарования («Лестригоны», «Пенелопа»), страдания («Евмей»), от-уныния-брюзжания («Итака», «Эол») и т.д. Но всё же, когда на последней странице «Пенелопы» я шёпотом задал себе до мурашек волнующее «Винсент, мы счастливы?», то мой опухший мозг (и онемевшая жoпа) громогласно объявили лишь искреннее «НАКОНЕЦ-ТО, БЛ'ЯТЬ!». Сложно сказать, была ли это усталость после Великого и Ужасного опустошения Великим и Ужасным романом, «уничтожившим всю литературу», или же банальная радость, что перехайпленый кирпич ирландского шизофреника наконец-то можно добавить в «прочитано». Хотя, скорее в «просмотрено левой пяткой». Да, я прочитал все комментарии Хоружего, я смотрел прости-господи цикл от Захаряна, но я всё равно понимаю, что будь «Улисс» хоть десятикратно переоценённой макулатурой, контекстных отсылок и загадок в нём — гора, пусть и по большей части бессмысленная и художественно не особо ценная, но, сyка, гора. Любить нельзя игнорировать.

В общем, безбожно нахваливаемый армадами нитакусиков последнюю сотню лет подряд ирландский монумент словоблудному англобл'ядству (разврату и наркотикам!) — вещь занимательная и уникальная, в некоторых местах — шедевральная, в некоторых — неимоверно душный kал, в некоторых — гениальный учебник по стилевым приёмам литературы, в некоторых — довольно сомнительная художка в привычном понимании прозы, даже со скидкой, что сабж далеко не про сюжет. Последний, кстати, действительно уместился на эрнестовой «Продаются Блумовы/Дедаловы мнения, непрошеные». Исторический бэкграунд сюжета, ака поток ирландской националистской ваты против не менее националистских bri'ish-ей — ну ок, теперь я знаю чуть больше про страну гиннесовых полей и мамблрэп-ваннаби акцентов. Спасибо, мистер Джойс, а теперь идите пить таблетки.

Что касается основной сути романа, ака бесконечное многообразие словотворчества и издевательств над английским языком, брошенное в кипящий очаг потока сознания Стивена, Блума и всего Дублина в целом — поразительно, отвратительно, восхитительно, омерзительно. Производить поступательно-оральный акт признания в любви титанически бессмысленному мастерству Джойса я вряд ли когда либо бы стал (да и зачем, вселенная давно родила для этого дела Набокова), ибо вся моя бездонная любовь к модернизму начала XX века целиком и полностью уходит нашему(!!!) Андрею Белому, но не признавать столь очевидных колоссальных вложенных трудов — тоже не очень здравая позиция (позер я всё-таки или who(й)). Не каждый день пишут романы, в которых в одной главе автор имитирует текстом музыкальную фугу; в другой — пародирует Рабле и его ренессансный шедевр «Гаргантюа и Пантагрюэль»; в третьей — проводит английский язык через все исторические стадии от англо-саксонского до современного; в четвёртой — пишет самую шизофреническую пьесу на свете, в которой кошмар переплетается с пьяным угаром, высокое с низким, божье с дьяволовым; в пятой — выливает самый восхитительно-прекрасный поток сознания персонажа, который мне доводилось читать в книгах. «Улисс» — это как первый поход в библиофильский Лувр, неважно понимаешь ли ты все детали или просто мимокрокодил — яркость и помпезность из этого уравнения просто так не выкинуть. Хотя, возможно кого-то действительно куда больше волнует базовые потребности в сопереживании персонажам и мало-мальской художественной сопричастности читателя. Но, тут мне повезло, презентовали мне сабж изначально как что-то кантовско-вещьвсебешное. Чтож, буду считать, что не зря повёлся.

Да и вообще, нам, диванным критикам филфака кафедры Жаринова-Нитакусянова, тяжело просто-напросто читать «Улисса». Представлять степень тяжести НАПИСАНИЯ «Улисса» Джойсом в 1914-1922 г. мне не удастся даже в своих худших кошмарах...

Чтож, возможно из-за уже парочки прочитанных романов Сорокина, сборник его раннего творчества воспринимается... скучновато, временами изобретательно, стабильно издевательски-чернушно, а в целом... как типичный Владимир Георгиевич, которого стабильно описывать и восхвалять за концептуальность куда проще и интереснее, чем, собственно, читать его прозу.

Вот, мол, «Соловьиная Роща» — этакая предтеча «Очереди», с изящной метафорой в названии, и концептуально — попытка слить разрозненные культурно-агитационно-рафинированные обрывки советской действительности (разрозненные клише-ситуации и клише-диалоги СССР-овского возвышенного творчества, ну вы поняли, нереалистичные, наивные и всё то прочее чем вероятно были забиты газеты и журналы лет этак 50 назад) в связный, лирично-гармонично перетекающий поток сознания, ну или наоборот в этакую отвратительную совковую биопанковскую химеру, которая аки лавкрафтовые ктулхи сводит с ума одним своим видом. Но по итогу, сам рассказ просто беспощадно перегружает твой мозг калейдоскопом забавно сшитых, но абсолютно никакущих по содержанию и разрозненных отрыжек бытовухи и культурных норм тех лет, так что по итогу ни один из вышеописанных стульев не собирается, поэтому садиться приходится сразу на хyй, на длинный, толстый, жилисто-дрожащий, с бледным кольцом смегмы под бордовым венчиком головки, с фиолетовыми извивами толстой вены, с багровым шанкром, с пряным запахом.

А потом вас ждёт десяток-два рассказов, безошибочно движущихся по одной и той же схеме «реконструкция наивного образа -> деконструкция наивного образа». Разного пошибу, разной смешнявости, разной запоминаемости, разной омерзительности и отвратительности. Проходных, ожидаемо, подавляющее большинство, и це печаль тащем-та.

Но иногда вас всё-таки настигает капелька соц-артовской силы и мудрости. Вы любите пост-модернизм? А какие сорта предпочитаете? Да обычное. Вот, «Дорожное происшествие», нормальное (лол) произведение — фантасмагория советских образов, сеанс психоанализа про ассенизацию и потаённые желания, а на десерт — полное разрушение русского языка и моральных норм. «Последнее это вообще как?» — спросите вы. А по поводу последнего я вот что скажу: вообще непонятно, как можно не любить стволы родных берез? Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей природы? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Бескрайних полей? Ночных трелей соловья? Осеннего листопада? Первой пороши? Июльского сенокоса? Степных просторов? Русской песни? Русского характера? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты служил в армии? Ты учился в техникуме? Ты работал на заводе? Ты в Бобруйск ездил? Ездил в Бобруйск? В Бобруйск ездил? Ездил, а? Ты в Бобруйск ездил, а? Ездил? Чего молчишь? В Бобруйск ездил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Ездил в Бобруйск? Ты, хyй? В Бобруйск ездил? Ездил, падлo? Ездил, гад? Ездил, падлo? Ездил, бл'я? Ездил, бл'я? Ездил, бл'я? Чего заныл? Ездил, сука? Ездил, бл'я? Ездил, бл'я? Ездил, бл'я? Чего ноешь? Чего сопишь, падлo? Чего, а? Заныл? Заныл, падлo? Чего сопишь? Так, бл'я? Так, бл'я? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бл'я? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бл'я? На, бл'я? На, бл'я? На, бл'я? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бл'я? На, сyка? На, бл'я? На, сyка? На, бл'я? На, сyка? Заныл, бл'я? Заело, бл'я?

******************************************

Как можно понять, забавляться с текстом Сорокина — куда более весёлое занятие, чем этот самый текст читать. Хотя, отдам должное, искусство плавно нагнетать чушь и бороздить муть — действительно искусство, просто копировать-вставить-заcрать тут не выйдет, я вон пытаюсь, а не выходит.

По итогу, где-то тут и скрывается главный плюс раннего короткого Владимира Георгиевича — его рассказы звучат как матерные анекдоты, которые ты по малолетству где-то случайно находишь и, похехекивая, учишь наизусть (как жаль что я не познал Сорокина лет в 13, эхъ, вот бы потеха была). Их приятно рассказывать вслух друганам на пьянке (наслышан, что люди, имеющие друзей, иногда так делают), их приятно вставить к месту и не к месту, а то и вместо, и вообще они навроде домашней мартышки — друзьям ты показываешь как она виртуозно прыгает, а наедине — утомительно вздыхаешь каждый раз, когда эта тварь опять наcрала на шкаф. Кстати о govne, его тут тоже хватает, ожидаемо. Изящно ли govno — едва ли, лучше Большого Театра в «Голубом Сале» он уже вряд ли с ним что-либо придумает.

В целом всё, хватит мне спойлерить те немногие смешнявки этого, по большей части, не особо выдающегося сборника, а то уже битый час мучмарю фонку напоследок напоследок напоследок, а всё никак никак никак не могу могу объяснить что простое расписывание всего необходимого мы извлечем.

Я уверен, что я буду делать самое твердое, неподвластное.

Молочное видо мы уневолим шелком.

Гнилое бридо необходимо понимать как коричневый творог.

Мокрое бридо – это память всего человечества.

А кисет?

С кисетом было трудно, мил человек.