Лох

Это весьма популярное ныне словечко два века назад было в ходу только у жителей русского севера и называли им не людей, а рыбу. Наверное, многие слышали, как мужественно и упорно идет к месту нереста знаменитый лосось (или как его еще называют — семга). Поднимаясь против течения, он преодолевает даже крутые каменистые пороги. Понятно, что, добравшись и отнерестившись, рыба теряет последние силы (как говорили "облоховивается") и израненная буквально сносится вниз по течению. А там ее, естественно, ждут хитрые рыбаки и берут, как говорится, голыми руками.

Постепенно это слово перешло из народного языка в жаргон бродячих торговцев — офеней (отсюда, кстати, и выражение "болтать по фене", то есть общаться на жаргоне). "Лохом" они прозвали мужичка-крестьянина, приезжавшего из деревни в город и которого было легко надуть.

Шаромыжник

1812 год. Ранее непобедимая наполеоновская армия, измученная холодами и партизанами, отступала из России. Бравые "завоеватели Европы" превратились в замерзших и голодных оборванцев. Теперь они не требовали, а смиренно просили у русских крестьян чего-нибудь перекусить, обращаясь к ним cher ami ("любі друзі"). Крестьяне, в иностранных языках не сильные, так и прозвали французских попрошаек — "шаромыжники". Не последнюю роль в этих метаморфозах сыграли, видимо, и русские слова "шарить" и "мыкать".

Шваль

Так как крестьяне не всегда могли обеспечить "гуманитарную помощь" бывшим оккупантам, те нередко включали в свой рацион конину, в том числе и павшую. По-французски "лошадь" — cheval (отсюда, кстати, и хорошо известное слово "шевалье" — рыцарь, всадник). Однако русские, не видевшие в поедании лошадей особого рыцарства, окрестили жалких французов словечком "шваль" — в смысле "отрепье".

Шантрапа

Не все французы добрались до Франции. Многих, взятых в плен, русские дворяне устроили к себе на службу. Для страды они, конечно, не годились, а вот как гувернеры, учителя и руководители крепостных театров пришлись кстати. Присланных на кастинг мужичков они экзаменовали и, если талантов в претенденте не видели, махали рукой и говорили Chantra pas ("к пению не годен").

Подлец

А вот это слово по происхождению польское и означало всего-навсего "простой, незнатный человек". Так, известная пьеса А. Островского "На всякого мудреца довольно простоты" в польских театрах шла под названием "Записки подлеца". Соответственно, к "подлому люду" относились все не шляхтичи.

Шельма

Шельма, шельмец — слова, пришедшие в нашу речь из Германии. Немецкое scelmen означало "пройдоха, обманщик". Чаще всего так называли мошенника, выдающего себя за другого человека. В стихотворении Г. Гейне "Шельм фон Бергер" в этой роли выступает бергенский палач, который явился на светский маскарад, притворившись знатным человеком. Герцогиня, с которой он танцевал, уличила обманщика, сорвав с него маску.

Мымра

"Мымра" — коми-пермяцкое слово и переводится оно как "угрюмый". Попав в русскую речь, оно стало означать прежде всего необщительного домоседа (в словаре Даля так и написано: "мымрить" — безвылазно сидеть дома"). Постепенно "мымрой" стали называть и просто нелюдимого, скучного, серого и угрюмого человека.

Сволочь

"Сволочати" — по-древнерусски то же самое, что и "сволакивать". Поэтому сволочью первоначально называли всяческий мусор, который сгребали в кучу. Это значение (среди прочих) сохранено и у Даля: "Сволочь — все, что сволочено или сволоклось в одно место: бурьян, трава и коренья, сор, сволоченный бороною с пашни". Со временем этим словом стали определять любую толпу, собравшуюся в одном месте. И уж потом им стали именовать всяческий презренный люд — алкашей, воришек, бродяг и прочие асоциальные элементы.

Подонок

Еще одно слово, которое изначально существовало исключительно во множественном числе. Иначе и быть не могло, так как "подонками" называли остатки жидкости, остававшейся на дне вместе с осадком.

А так как по трактирам и кабакам частенько шлялся всякий сброд, допивающий мутные остатки алкоголя за другими посетителями, то вскоре слово "подонки" перешло на них. Возможно также, что немалую роль сыграло здесь и выражение "подонки общества", то есть, люди опустившиеся, находящиеся "на дне".

Ублюдок

Слово "гибрид", как известно, нерусское и в народный арсенал вошло довольно поздно. Гораздо позже, нежели сами гибриды — помеси разных видов животных. Вот и придумал народ для таких помесей словечки "ублюдок" и "выродок". Слова надолго в животной сфере не задержались и начали использоваться в качестве унизительного наименования байстрюков и бастардов, то есть, "помеси" дворян с простолюдинами.

Наглец

Слова "наглость", "наглый" довольно долго существовали в русском языке в значении "внезапный, стремительный, взрывчатый, запальчивый". Бытовало в Древней Руси и понятие "наглая смерть", то есть смерть не медленная, естественная, а внезапная, насильственная. В церковном произведении XI века "Четьи Минеи" есть такие строки: "Мьчаша кони нагло", "Реки потопят я нагло" (нагло, то есть, быстро).

Пошляк

"Пошлость" — слово исконно русское, которое коренится в глаголе "пошли". До XVII века оно употреблялось в более чем благопристойном значении и означало все привычное, традиционное, совершаемое по обычаю, то, что пошло исстари.

Однако в конце XVII — начале XVIII веков начались Петровские реформы, прорубка окна в Европу и борьба со всеми древними "пошлыми" обычаями. Слово "пошлый" стало на глазах терять уважение и теперь все больше значило — "отсталый", "постылый", "некультурный" или вовсе "простоватый".

Мерзавец

Этимология "мерзавца" восходит к слову "мерзлый". Холод даже для северных народов никаких приятных ассоциаций не вызывает, поэтому "мерзавцем" стали называть холодного, бесчувственного, равнодушного, черствого, бесчеловечного... В общем крайне (до дрожи!) неприятного субъекта. Слово "мразь", кстати, родом оттуда же. Как и популярные ныне "отморозки".

Негодяй

То, что это человек к чему-то не годный, в общем-то, понятно. Но в XIX веке, когда в России ввели рекрутский набор, это слово не было оскорблением. Так называли людей, не годных к строевой службе. То есть, раз не служил в армии — значит негодяй!

Чмо

"Чмарить", "чмырить", если верить Далю, изначально обозначало "чахнуть", "пребывать в нужде", "прозябать". Постепенно этот глагол родил имя существительное, определяющее жалкого человека, находящегося в униженном угнетенном состоянии.

В тюремном мире, склонном ко всякого рода тайным шифрам, слово "ЧМО" стали рассматривать, как аббревиатуру определения "Человек, Морально Опустившийся", что, впрочем, совершенно недалеко от изначального смысла.

Жлоб

Есть теория, что сперва "жлобами" прозвали тех, кто пил жадно, захлебываясь. Так или иначе, но первое достоверно известное значение этого слова — "жадина, скупердяй". Да и сейчас выражение "Не жлобись!" означает "Не жадничай!". Правда, в последние годы слово "жлоб" стало ассоциироваться еще и с грубым, неотесанным, угрюмым и обязательно здоровым мужиком.

Ничто не могло поколебать эту веру вплоть до того дня, когда семнадцатилетний студент познакомился с профессором по имени Амира Зарраб. Тот смутил чуткий ум юноши следующей неприметной, казалось бы, оговоркой, которую раз за разом повторял: «По сему поводу исмаилиты полагают...» Поначалу Хасан не уделял внимание этим словам: «Я считал учение исмаилитов философией». Мало того: «Что они изрекают, противно религии!» Он давал это понять своему учителю, но никак не умел возразить его аргументам. Всячески юноша противился семенам странной веры, высеваемым Зар-рабом. Однако тот «опровергал мои верования и подтачивал их. Я не признавался ему в этом открыто, но в моем сердце его слова нашли сильный отклик». Наконец, произошел переворот. Хасан тяжело заболел. По выздоровлении Хасан отправился в обитель исмаилитов в Райи и поведал, что решил перейти в их веру. Так, Хасан сделал первый шаг по стезе, приведшей его и его учеников к преступлениям. Путь к террору был открыт.

Хасан не мог не знать, что, становясь сторонников исмаилитов, он выбирает долгую, нещадную борьбу. Враги будут грозить ему отовсюду, со всех сторон. Хасану было 22 года, когда в Райи приехал глава исмаилитов Персии. Юный ревнитель веры понравился ему и был направлен в Каир, в цитадель власти исмаилитов. Быть может, этот новый сторонник окажется очень полезен братьям по вере. Однако прошло целых шесть лет, пока Хасан наконец не отбыл в Египет. В эти годы он не терял времени зря; он стал известным проповедником в кругах исмаилитов. Когда в 1078 г. он все же приехал в Каир, его встречали с почтением. Однако увиденное ужаснуло его. Халиф, коего он почитал, оказался марионеткой. Все вопросы — не только политические, но и религиозные — решал везир. Возможно, Хасан поссорился со всемогущим везиром. Во всяком случае нам известно, что три года спустя Хасан был арестован и выслан в Тунис. Однако судно, на котором его везли, потерпело крушение. Хасан спасся и вернулся на родину. Злоключения расстроили его, но он твердо держался клятвы, данной халифу. Хасан замыслил сделать Персию оплотом исмаилитской веры. Отсюда ее сторонники поведут сражение с мыслящими иначе — шиитами, суннитами и сельджуками. Надо было лишь выбрать плацдарм для будущих военных успехов — место, откуда можно начать наступление в войне за веру. Хасан выбрал крепость Аламут в горах Эльбурса на южном побережье Каспийского моря. Правда, крепость была занята совсем другими людьми, и этот факт Хасан расценил как вызов. Вот тут в первый раз проявилась типичная для него стратегия. Хасан ничего не доверил воле случая. Он направил миссионеров в крепость и окрестные селения. Тамошний люд привык ожидать от власти лишь худшее. Поэтому проповедь свободы, принесенная странными посланниками, нашла скорый отклик. Даже комендант крепости радушно приветил их, но то была видимость — обман. Под каким-то предлогом он отослал из крепости всех людей, верных Хасану, а затем закрыл за ними ворота. Фанатичный вождь исмаилитов не думал сдаваться. «После долгих переговоров он снова велел их (посланников) впустить, — вспоминал Хасан свою борьбу с комендантом. — Когда он вновь приказал им уйти, они отказались». Тогда, 4 сентября 1090 г., сам Хасан тайком проник в крепость. Через несколько дней комендант понял, что справиться с «непрошеными гостями» он не в силах. Он добровольно оставил свой пост, и Хасан подсластил расставание долговым обязательством на сумму — в пересчете на привычный нам валютный курс — более 3000 долларов. С этого дня Хасан не сделал ни шагу из крепости. Он провел там 34 года — до самой смерти. Он даже не покидал свой дом. Он был женат, обзавелся детьми, но и теперь по-прежнему вел жизнь отшельника. Даже его злейшие враги среди арабских биографов, непрестанно черня и пороча его, неизменно упоминали, что он «жил, как аскет, и строго соблюдал законы»; тех же, кто нарушал их, карал. Он не делал исключений из этого правила. Так, он велел казнить одного из своих сыновей, застав его за распитием вина. Другого сына Хасан приговорил к смерти, заподозрив в том, что тот был причас-тен к убийству одного проповедника. Хасан был строг и справедлив до полного бессердечия. Его сторонники, видя такую неуклонность в поступках, были преданы Хасану всем сердцем. Многие мечтали стать его агентами или проповедниками, и были эти люди ему «глазами и ушами», доносившими все, что творилось за стенами крепости. Он внимательно выслушивал их, молчал, а, простившись с ними, долго сидел в своей комнате, строя страшные планы. Их диктовал холодный ум и оживляло пылкое сердце. Был он, по отзывам людей, его знавших, «проницательным, искусным, сведущим в геометрии, арифметике, астрономии, магии и других науках». Одаренный мудростью, он жаждал силы и власти. Власть нужна была ему, чтобы претворять в жизнь слово Аллаха. Сила и власть могли повергнуть к его ногам целую державу. Он начал с малого — с покорения крепостей и селений. Из сих лоскутков он кроил себе покорную страну. Он не торопился. Сперва он убеждал и увещевал тех, кого хотел взять приступом. Однако если они не открывали ему ворот, прибегал к оружию. Его держава росла. Под его властью находилось уже около 60 000 человек. Но этого было мало; он все рассылал своих эмиссаров по стране. В одном из городов, в Саве, к югу от современного Тегерана, впервые свершилось убийство. Его никто не замышлял; скорее оно было вызвано отчаянием. Власти Персии не любили исмаилитов; за ними зорко следили; за малейшую провинность жестоко карали. В Саве сторонники Хасана попытались переманить на свою сторону муэдзина. Тот отказался и пригрозил пожаловаться властям. Тогда его убили. В ответ был казнен вожак сих скорых на расправу исмаилитов; его тело проволокли по базарной площади в Саве. Так приказал сам Низам аль-Мульк, везир сельджукского султана. Это событие всколыхнуло сторонников Хасана и развязало террор. Убийства врагов планировались и были прекрасно организованы. Первой жертвой стал жестокий везир. «Убийство сего шайтана возвестит блаженство», — объявил Хасан своим правоверным, поднявшись на крышу дома. Обратившись к внимавшим, он спросил, кто готов освободить мир от «сего шайтана». Тогда «человек по имени Бу Тахир Ар-рани положил руку на сердце, изъявив готовность», говорится в одной из исмаилитских хроник. Убийство случилось 10 октября 1092 г. Едва Низам аль-Мульк покинул комнату, где принимал гостей, и поднялся в паланкин, чтобы проследовать в гарем, как вдруг ворвался Аррани и, обнажив кинжал, в бешенстве бросился на сановника. Сперва опешив, стражи метнулись к нему и убили на месте, но поздно — везир был мертв. Весь арабский мир ужаснулся. Особенно негодовали сунниты. В Аламуте же радость обуяла всех горожан. Хасан велел вывесить памятную таблицу и на ней выгравировать имя убитого; рядом же — имя святого творца мести. За годы жизни Хасана на этой «доске почета» появилось еще 49 имен: султаны, князья, цари,губернаторы, священники, градоначальники, ученые, писатели... В глазах Хасана все они заслуживали смерти. Они покинули путь, начертанный Пророком, и перестали следовать Божественному закону. «А кто не судит по тому, что низвел Аллах, то это — неверные», — сказано в Коране (5, 48). Они — поклонники идолов, презревшие правду; они — отступники и кознодеи. И должно их убивать, как то повелел Коран: «Избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытном месте!» (9, 5) Хасан чувствовал свою правоту. Он укреплялся в этой мысли тем сильнее, чем ближе подходили войска, посланные, чтобы истребить его и его сторонников. Однако Хасан успел собрать ополчение, и оно отразило все атаки врагов. Вот уже четыре года Хасан аль-Саббах правил в Аламуте, когда пришло известие о том, что в Каире умер халиф Фатими-дов. Наследовать ему готовился старший сын, как вдруг власть захватил младший. Итак, прямое наследование прервалось. На взгляд Хасана, это был непростительный грех. Он порываете Каиром; теперь он остался один, окруженный врагами. Хасан более не видит причин считаться с чьим-либо авторитетом. Лишь один есть ему указ: «Аллах — нет божества, кроме Него, — живой, сущий!» (3,1). Людей же он привык побеждать. Он подсылает к своим врагам агентов. Те запугивают жертву, угрожая или мучая ее. Так, поутру человек мог проснуться и заметить кинжал, воткнутый в пол рядом с кроватью. К кинжалу прилагалась записка, гласившая, что в следующий раз его острие врежется в обреченную грудь. После такой недвусмысленной угрозы предполагаемая жертва обычно вела себя «тише воды, ниже травы». Если противилась, ее ждала смерть. Покушения были подготовлены до мелочей. Убийцы не любили спешить, готовя все исподволь и постепенно. Они проникали в свиту, что окружала будущую жертву, старались завоевать ее доверие и выжидали месяцами. Самое удивительное, что они нисколько не заботились о том, как выжить после покушения. Это тоже превращало их в идеальных убийц. Ходили слухи, что будущих «рыцарей кинжала» вводили в транс и пичкали наркотиками. Так, Марко Поло, побывавший в Персии в 1273 г., рассказывал позднее, что молодого человека, выбранного в убийцы, одурманивали опиумом и относили в чудесный сад. «Там произрастали лучшие плоды... В родниках текли вода, мед и вино. Прекрасные девы и благородные юноши пели, танцевали и играли на музыкальных инструментах». Все, что могли пожелать будущие убийцы, мигом сбывалось. Через несколько дней им снова давали опиум и уносили из дивного вертограда. Когда же они пробуждались, им говорили, что они побывали в Раю — и могут тотчас вернуться туда, если убьют того или иного врага веры. Никто не знает, правдива ли эта история. Верно лишь то, что сторонников Хасана называли также «Haschischi» — «вкушающие гашиш». Быть может, наркотик гашиш и впрямь играл определенную роль в ритуалах этих людей, однако имя могло иметь и более прозаическое объяснение: в Сирии всех безумцев и сумасбродов именовали «гашишами». Это прозвище перешло в европейские языки, превратившись здесь в пресловутое «ассасины», коим награждали идеальных убийц. История же, рассказанная Марко Поло, пусть отчасти, но несомненно верна. Еще и сегодня мусульмане-фундаменталисты убивают своих жертв ради того, чтобы побыстрее оказаться в Раю, обещанном тем, кто пал смертью мученика. Власти реагировали на убийства очень жестко. Их соглядатаи и ищейки бродили по улицам и сторожили у городских ворот, высматривая подозрительных прохожих; их агенты врывались в дома, обыскивали комнаты и допрашивали людей — все было напрасно. Убийства продолжались. В начале 1124 г. Хасан ал ь-Саббах тяжело заболел «и в ночь на 23 мая 1124 г., саркастично пишет арабский историк Джу-вейни, он рухнул в пламя Господне и скрылся в Его аду». На самом деле кончине Хасана более подобает благостное слово «усоп»: он умер спокойно и в твердом убеждении, что вершил правое дело на грешной Земле. Преемники Хасана продолжили его дело. Им удалось расширить свое влияние на Сирию и Палестину. Тем временем там произошли драматичные перемены. На Ближний Восток вторглись крестоносцы из Европы; они захватили Иерусалим и основали свое королевство. Век спустя курдСаладин сверг власть халифа в Каире и, собрав все силы, ринулся на крестоносцев. В этой борьбе еще раз отличились ассасины. Их сирийский вождь, Синан ибн Салман, или «Старец горы», слал убийц в оба сражавшихся друг с другом лагеря. Жертвами убийц стали и арабские князья, и Конрад Монфер-ратский, король Иерусалима. По словам историка Б.Куглера, Конрад «вызвал против себя месть фанатической секты, ограбив один ассасинский корабль». От клинка мстителей был обречен пасть даже Саладин: лишь по счастливой случайности он пережил оба покушения. Люди Синана посеяли такой страх в душах противников, что те и другие — арабы и европейцы — покорно платили ему дань. Впрочем, некоторые враги осмелели до того, что стали смеяться над приказами Синана или по-своему толковать их. Некоторые даже предлагали Синану спокойно слать убийц, ибо это ему не поможет. Среди смельчаков были рыцари -тамплиеры (храмовники) и иоанниты. Для них кинжалы убийц были не так страшны еще и потому, что главу их ордена мог немедленно заменить любой из их помощников. На них было «не напастись убийц». Напряженная борьба кончилась поражением ассасинов. Их силы постепенно таяли. Убийства прекратились. Когда в XIII в. в Персию вторглись монголы, вожди ассасинов покорились им без боя. В 1256 г. последний правитель Аламута, Рукн аль-Дин, сам привел монгольскую армию к своей крепости и покорно наблюдал, как твердыню сравнивают с землей. После этого монголы расправились с самим правителем и его свитой. «Его и его спутников растоптали ногами, а затем их тела рассекли мечом. Так, от него и его племени не осталось более и следа», — сообщает историк Джувейни. Его слова неточны. После гибели Рукна аль-Дина остался его ребенок. Он и стал наследником — имамом. Современный имам исмаилитов — Ага-хан — прямой потомок этого малыша. Покорные ему ассасины давно уже не напоминают коварных фанатиков и убийц, рыскавших по всему мусульманскому миру тысячу лет назад. Теперь это — мирные люди, и кинжал их — более не судья.