сабж в целом

"Пушкинская речь" состоит из двух больших частей — собственно речи, посвященной творчеству Пушкина, и своего рода послесловия, посвященного тому, как эта речь была воспринята современниками. Послесловие интересно скорее для литературоведов и историков: ФМ клеймит западников (даже тех, которые поздравили его с отличной речью) и поддерживает славянофилов. А также рассуждает в целом и обще о том, куда мы катимся. Это не слишком интересно, на мой взгляд.

Часть про Пушкина и его творчество гораздо интереснее. Во-1, ФМ выводит свою собственную периодизацию творчества Пушкина — не то чтобы особо упирая на ее научную часть, а так, между делом. Но по здравому размышлению, я местами склонна с ним согласиться. Из разборов отдельных вещей мне больше всего, как ни банально, понравилось сказанное про "ЕО". Про финальный отказ Татьяны, например, "но я другому отдана и буду век ему верна". Пушкин умалчивает, что она в этот момент думала и чувствовала, ФМ препарирует возможные причины и делает это, как всегда, с филигранной психологической точностью. Но в целом — не могу сказать, чтобы это была какая-то особо глубокая научная работа — суть речи этого, собственно, и не предполагает, хотя не сомневаюсь, что как речь она была значительно лучше.

"Дядюшкин сон" — очаровательная вещица, по стилистике и содержанию очень похожая на "Село Степанчиково", которое я нежно люблю. Такой уже ужасно едкий юмор, едва прикрытый традиционной вежливостью повествователя, который, разумеется, ни на секунду не вмешивается, а лишь беспристрастно излагает события. Имеем некий провинциальный городок, в котором все друг друга знает. В городке существует свое маленькое "высшее общество" — узкий гадюшник, в котором местные дамы пытаются, сохраняя внешние приличия, побольнее уколоть друг друга. При этом делят, разумеется, не корову, а некое формальное общее одобрение. Есть местная "статс-дама" Марья Александровна, которая по положению, разумеется, ничуть не выше остальных, но сумела ловко себя поставить; впрочем, ее права первенства постоянно оспариваются другими дамами городка, которые считают себя не менее достойными. Между ними идет очень веселая холодная война, в которой стороны используют любые возможности, чтобы насолить друг другу. И тут как раз повод — в городок приезжает совершенно выживший из ума, но по местным меркам довольно богатый старичок-князь. Вокруг него начинается феерическая кутерьма, разбиваются судьбы, портятся репутации, разрываются помолвки, в результате бедный старичок сходит в могилу, а город обсуждает происшествие еще пару лет. Все это ужасно весело, как обычно ФМ пишет такие вещи — балансируя на тонкой грани между реалистичностью и сатирой. Смотря со стороны, осознаешь, насколько вся их кутерьма вокруг князя смешна, бестолкова и нелепа. А с другой стороны, читая, как Марья Александровна уговаривает свою своевольную красавицу-дочь выгодно выйти замуж, я просто узнаю свое семейство. И так — во многом, в этом особая прелесть ФМ, кажется, в его сатирических вещах зачастую очень много того, что смешно только на бумаге и весьма грустно в жизни.

Что отдельно забавно — так эта концовка, представляющая собой чистой воды пародию на "Онегина". И "какой-то важный генерал" тоже присутствует, хоть малинового берета нет.

"Столетняя" — милейшая зарисовочка очень в духе ФМ про некую милейшую древнюю старушку. Которая, натурально, жила-жила, да и померла. Про такую вещь сложно что-то сказать или как-то охарактеризовать ее. Да, житейская ситуация, да, чем-то неуловимо умлияющая — начинаешь задумываться о бренности человеческой жизни и тонкости грани между.

"Кроткая" — вот только ФМ умеет создавать таких персонажей, как этот муж-вдовец! Некое невообразимое существо, нечто среднее между Раскольниковым и героем "Записок из подполья". С одной стороны, он пытается все рассчитывать, в том числе чужие чувства, эмоции и поступки, пытается манипулировать. С другой стороны, жизнь показывает, что ему это не удается от слова совсем, и манипулируют в итоге им. Точнее, не манипулируют, но он становится заложником чужих тараканов в голове, плавно переходящих в безумие и суицид. Сначала герой, немолодой уже человек, женится на 16-летней девочке с мыслью о том, как будет ее "строить" и воспитывать в духе патриотизма. А потом внезапно оказывается так, что он влюбляется в эту девочку по уши (при всем этом будучи совершенно неромантичной и довольно неприятной натурой). И любовь его — это именно любовь неромантичного и неприятного человека, любовь невротика, который, очевидно, нечасто такое в своей жизни испытывал и не знает, как с этим совладать, кидается из крайности в крайность, то ноги ей целует, то в квартире запирает. Что все это время происходит в голове у девушки — нам не раскрывают. Но и так понятно, что ничего хорошего, раз она в итоге решает выйти в окно. А герой, видимо, не понимает, что это его вина по большей части, результат его внуреннего безумия, и все перебирает разные факты их совместной жизни, пытаясь найти в них очевидный ответ.

"Бедные люди". Начну с главного. От слова "маточка" у меня каждый раз наступают корчи. Все остальное сюсюканье и разливание соплей, так, что на страницу текста нет ни одного слова в полной его форме, а сплошь уменьшительно-ласкательные и pejorative, я еще могу худо-бедно пережить. Хотя даже для ФМ их концентрация превышает все допустимые пределы. Но от одного взгляда на слово "маточка" мне решительно становится дурно и хочется пойти перечитать таблицы Брайдиса.

C другой стороны, такая лексика в итоге достигает своего эффекта — в сочетании с абсолютно ничтожными темами и общим жутким мещанством героев она, действительно, создает совершенно нарицательный портрет этих бедных, лишних людей. У которых вся высота любовного чувства проявляется в том, что немолодой нищий чиновник покупает нищей же барышне "полметра шелчку" (не сразу соображаешь, что речь идет о шелке). Герои не вызывают приязни, да и сострадания тоже, на них смотришь с каким-то странным выражением, как на представителей другого вида. Хочется сказать, что, и это — все? Увы, да. Рубашоночка новенькая, посылаю вам тридцать копеек серебром, геранчики на окошечке, сюсюсю.

Забавно, кстати, как реагирует пресловутый "маленький человек" на повесть о нем же — на гоголевскую "Шинель", из которой вышли все эти, простигосподи, нищебродики. Воспринимая ее как пасквиль и издевательство, унижение его "гордой бедности" или "бедной гордости". Хотя казалось бы, оглянись вокруг и трезво содрогнись. И перестань уже быть таким жалким ничтожеством — потому что пресловутая гордая бедность происходит одновременно от пьянства (которым страдает Макар Девушкин за кадром) и от тупоумия, от совершенно неадекватного восприятия окружающего мира. Не знаю, как можно над этим умиляться, меня раздражает.

Забавна, с другой стороны, Варвара. Она, конечно, тоже поддерживает это сюсюканье и блаженненькое отношение к миру, но стоит только на горизонте появиться человеку, который улучшит ее финансовое положение — и тут же она принимает решение, ни у кого не спрашивая советов. Из них двоих более твердо стоит на грешной земле именно Варвара, получается — еще родит своему Быкову шесть детей, несмотря на безостановочные причитания и жалобы на слабое здоровье.

В общем, не могу четко сформулировать, чем же, но роман меня ужасно раздражает. Не выношу, когда люди начинают прибедняться, а герои безостановочно занимаются этим и больше ничем вообще.

Откровенно говоря, я даже не знаю, как комментрировать эту книгу. Со мной довольно редко случается такое, чтобы вещь с достаточными, скажем так, литературными достоинствами, вызвала у меня такое бешеное не то что неприятие — отвращение. Никакие изыски Паланика и прочих, простите, говно-авторов не сравнятся с тем шизофеническим слезливым потоком, который изливает на читателей Д'Аннуцио на протяжении почти трехсот страниц. Собственно, первого абзаца уже хватает, чтобы составить себе впечатление — и если кто думает, что дальше будет лучше, жестоко ошибается. В этом романе, натурально, чем дальше, тем только хуже.

Извольте посмотреть на сюжет: некий скучающий аристократ, сроду не работавший, разумеется, от нечего делать изменяет своей жене. Жена со своей стороны тоже успела сходить налево и на свою беду забеременела от любовника (что достоверно известно только им двоим, поскольку муж с ней не спит). Ну и что, казалось бы. Два не слишком чистоплотных с моральной точки зрения человека. Не слишком приятная ситуация, но не конец света. И уж тем более бедный младенец совершенно ни в чем не виноват. Вот, собственно, мировосприятие нормального человека. Ну сходил кто-то налево, да, неприятно, но поскольку ни один из супругов не собирается разрушать семью или делать другие безумные вещи, и о любви там речь тоже не идет — ну, бывает, это жизнь.

Но у Д'Аннуцио все нормальные и вполне естественные моральные оценки будто переворачиваются с ног на голову. Муж-изменник, еще когда он не знает о "встречной" измене жены, видите ли, страдает. Нет, не так, он СТРАДАЕТ!

"Бурная волна жалости, нежности и сострадания нахлынула на меня. Я отдал бы все, чтобы она могла читать в моей душе, чтобы ей понятно стало мое волнение, неуловимое, невыразимое и потому тщетное. «Прости, прости меня. Скажи, что сделать мне, чтобы ты простила меня, чтобы ты забыла все зло… Я вернусь к тебе и буду только твоим, навсегда. Только тебя одну в жизни любил я настоящей любовью; и только тебя одну люблю. Всегда душа моя возвращается к тебе, ищет тебя, тоскует по тебе. Клянусь тебе: вдали от тебя я никогда не испытывал истинной радости, ни на один миг не доходил до полного забвения; никогда, никогда; клянусь тебе в том. Ты одна на свете – воплощение доброты и нежности. Ты – самое доброе и самое нежное существо, которое я мог когда-либо представить себе; ты – Единственная. И я мог оскорблять тебя, мог причинять тебе страдания, мог довести тебя до мысли о смерти, как о чем-то желанном! Ах, ты простишь меня, но я никогда не смогу простить себе; ты забудешь, но я не забуду. Мне всегда будет казаться, что я недостоин тебя; и также будет казаться мне, что преклонение перед тобой в течение всей моей жизни не вознаградит тебя. И с этих пор, как когда-то, ты будешь моей возлюбленной, моим другом, моей сестрой; как прежде, ты будешь моим хранителем и руководительницей. Я все скажу тебе, все открою. Ты будешь моей душой. И ты выздоровеешь. Я исцелю тебя. Ты увидишь, на какую нежность я буду способен, чтобы вылечить тебя… Ах, ты знаешь это. Вспомни! Вспомни!"

Создатели сериалов "Рабыня Изаура" и "Богатые тоже плачут", а также передачи "Ищу тебя" вместе с читателем умываются горючими слезами, осознавая, что таких высот в бессмысленной сопливости им не достичь никогда.

Впрочем, не переставая СТРАДАТЬ, муж-изменник преспокойно продолжает обстраивать свои дела с любовницей. Поминутно восхищаясь, какая же у него тонкая чувствительная натура, насколько он исключительная личность, способная так чутко переживать.

Впрочем, жена ему под стать. Мало того, что она сходила налево и вдобавок забеременела — она тоже СТРАДАЕТ! Причем у нее получается еще круче, чем у него, потому что она постоянно бледнеет, шатается,блюет, норовит упасть в обморок, безостановочно шантажирует его и остальных своей немедленной скорой смертью. В духе "ах, какое ужасное положение, я беременна не от тебя, но ничего, вот я сейчас усилием воли умру, и все наладится". Количество фейспалмов, которые я сделала во время чтения этого романа, составляет просто астрономическую величину. Да, конечно, дорогая, ты здоровая корова решила умереть, и умрешь, пацан сказал — пацан сделал. Увы, ей не удается это даже в родах.

Потом психопат-муж решает извести новорожденного ребенка, и это уже вообще за гранью добра и зла. Тут мне даже сказать нечего про его мотивацию: "ребенок напоминает моей жене о ее измене, если ребенок умрет, жене станет гораздо лучше". Ну разумеется! На фоне всех этих ухищрений с ребенком химическая кастрация и прочие интересные изобретения нашего законодателя приобретают даже некоторую привлекательность.

В общем, у меня стойкое ощущение, что это роман про семью шизофреников. Причем муж и жена вроде не прямые родственники, наследственным у них это не может быть, а вот поди ж ты — обоим место как минимум на учете в специализированном учреждении. Мало того, что они безостановочно СТРАДАЮТ, видимо, даже сидя на горшке. Они еще СТРАДАЮТ от того, от чего все нормальные люди должны испытывать максимум чувство вины — но уж никак не ощущать *себя* невинной жертвой. Глядя на этих придурков, начинаешь думать, что концлагеря в какой-то степени были полезны, позволяя изолировать отдельных членов общества от остальных. И желательно не позволить им размножаться, потому что озвученное, от первого до последнего абзаца — "Ад и Израиль" (с). Даже не углубляясь так далеко — очень хочется каждую секудну чтения книги хорошенько уебать обоих героев веслом. И отправить к станку на 12-часовой рабочий день, авось и здоровья бы прибавилось, и ума тоже. Очень, очень зла, стоит только вспомнить.

Ага, я таки поймала красивую цифру!

Фтхагн!

Признаться, я с большим подозрением отношусь к восточной литературе вообще и японской в частности. Не то чтобы она мне вся поголовно не нравилась — хотя, признаться, не нравилось большинство из читанного, за редким исключением отдельных вещей Кавабаты, пожалуй. Но при этом она вся поголовно кажется мне... очень странной, что ли. Все-таки у этих людей абсолютно другое мировосприятие, система ценностей и идей. Причем как было другим в десятом веке, так и сейчас осталось, несмотря на всю глобализацию. Видимо, это как раз таинственная хрень под названием ментальность.

Чтение восточных авторов, особенно японцев (китайцев — куда в меньшей степени) оставляет какое-то смутное ощущение неудобства и легкого раздражения. Будто по коже ползет какое-то маленькое насекомое, вроде и не страшно, и ты его прогнал уже, но это чувство неловкости осталось. Такое чувство неловкости вызывают бытовые подробности у Кобо Абэ, древние американские хиты у Х-Мураками, мелкие омерзительности у Р-Мураками, описание чьих-то родимых пятен у Кавабаты, страдания у Оэ. Вроде бы это мелочи, но в то же время четко осознаешь, что европейский автор никогда не стал бы заострять внимание на чем-то подобном — а если бы и стал, то сделал бы это куда более глобально и гротескно.

Правда, Кэнко-хоси очень сильно отличается от остальных известных мне японских авторов. Во-1, это бог весть какой, а точнее, 13-14 век. Во-2, это образчик дзуйхицу, бессюжетного жанра в духе "что вижу, то пою". Ну или точнее, пою, о чем в голову придет прямо сейчас. В таком жанре можно написать и нечто совершенно очаровательное, и нечто совершенно бессмысленное и бездарное. В зависимости исключительно от персональных достоинств автора и его способности думать и формулировать.

У Кэнко-хоси, буддистского монаха, получилось очаровательно. Пожалуй, из всей японской литературы жанр дзуйхицу нравится мне больше всего — общая очаровательность и легкость (маленькие заметочки от одного предложения до пары страниц) вполне компенсируют абсолютную чуждость менталитета. Будучи изложенными в качестве отдельных наблюдений, мыслей, историй, своего рода "анекдотов" в прежнем понимании этого слова, они создают некий особый шарм. Как острая приправа, которую есть отдельно невозможно, но в небольшом количестве она прекрасна. К примеру:

"Карп очень благороден, так как из всех рыб одного только карпа можно разделывать в высочайшем присутствии".

"Однажды Китаяма-нюдо П обратил внимание на то, что на полке для снеди над августейшей купальней в покоях императрицы виднеется дикий гусь. По возвращении домой он тут же написал письмо, где указывал: «Мы не привыкли видеть, чтобы подобные вещи открыто хранились на августейшей полке. Это неприлично. И все оттого, что у вас нет надежного слуги».

Есть и другие, вызывающие, как метко выразился публикатор знаменитой перфонтаны, "легкий клин левого полушария"

"Раньше прежде чем виновного высечь розгами, его подводили к станку для порки и привязывали. В наше время уже никто не разбирается ни в этих станках, ни в том, как привязывать к ним". Действительно, o-tempora-o-mores! Никто не разбирается в стане для порки, куда катится наша культура!

C другой стороны, некоторые из сказанных Кэнко-хоси вещей актуальны, видимо, во все времена и в любых культурах. О взаимоотношениях полов прежде всего

"Говорят, что вообще мужчину надо специально воспитывать, чтобы над ним не смеялись женщины". (Жизнь неоднократно подтверждает абсолютную верность этих слов).

"Если бы не было на свете женщин, мужчины не стали бы следить ни за одеждой, ни за шляпами, какими бы они ни были".

В общем, Кэнко-хоси очарователен и при этом совершенно не скучен — не в последнюю очередь за счет по-настоящему странной логики, этики и тд.

сабж

"Большой шлем" — достаточно стандартный рассказ для этого периода русской литературы, такой злобно-бытовой. Про неких провинциальных картежников, один из которых все мечтал сыграть Большой шлем, и как только спустя много лет ему повезло, не выдержал, бедняжка, и помер. Рассказик вполне чеховского толка, я бы сказала, разве что у Андреева чуть больше яда или надрыва, даже не знаю, как определить. Недостает чеховской легкости.

"Он" — ужасно интересная и странная штука. Некий таинственный дом, в который приглашается репетитором бедный студент, и поначалу эта работа кажется ему манна небесной. Но старшая, давно утонувшая дочь хозяина (ее вынесло на берег "сюда головой, туда ногами") все не дает ему покоя. А затем за студентом и вовсе приходит "черный человек". Ничего особенного в рассказе, кроме разговоров и переживаний, не происходит, но это очень атмосферно и интересно. Оставляет ощущение такой тоскливой жути с легкой примесью безумия, и вообще чувство подкрадывающейся шизофрении. Здорово.

"Дневник Сатаны" — очень наивный роман, на мой взгляд. Не значит, что плохой, но наивный. Знаете, это как в 13 лет все написали хоть одно стихотворение. И идеи приходят людям в голову одни и те же в определенном возрасте и историческом периоде. Так же и с Дневником — нет ничего логичнее и естественней того, что именно в 20-е годы в России Андреев задумался написать дневник воплотившегося в человеческое обличье Сатаны. Это мило, но... очень наивно, что ли. Революция, развенчание православия и религии вообще с одной стороны (попробуй такое напиши в 19 веке при самодержавии-православии-народности), и при этом общие эсхатологические настроения из-за происходящего вокруг ужаса. Бедный Сатана у Андреева оказывается жалким слабым неудачником по сравнению с первыми попавшимися ему человеками, которые его жестоко облапошивают. Ах, куда катится этот мир, если сам Сатана не может их переплюнуть! И всетакое. В наше время такого уже не напишут. Да и вообще роман, несмотря на очевидные художественные достоинства, производит впечатление, будто его написал человек очень молодой. Лет примерно пятнадцати (притом, что Андрееву на самом деле было под пятьдесят). И это не критика, а констатация факта; текст пафосен не по содержанию, а по сути, по самой своей идее. К тому же увы, это ни разу не уровень Булгакова, и Сатана у Андреева скорее под стать нежным трепетным тургеневским юношам, которые так и мечтают "погрязнуть в бездне порока", однако теряют дар речи, увидев скромную дочку соседей в белом платье. Это мило, но разочаровывает, потому что абсолютно не оправдывает ожиданий.