Сергей Кузнецов поставил перед собой крайне амбициозную литературную задачу: написать роман в стиле и в духе советских детско-юношеских романов о «приключениях юных друзей». «Живые и взрослые» во многом написаны под Анатолия Алексина, под Анатолия Рыбакова, под «Двух капитанов». И самое главное, у Сергея Кузнецова получилось. Первая любовь, детские характеры, и конечно крепкая-прекрепкая дружба, дружба фантастическая, чисто литературная, которая даже в тексте «Живых и взрослых» отсылает к литературному образцу — к мушкетерам. Заметим, что литературные образцы, в духе которых пишет Кузнецов, создали насквозь фальшивый, неправдоподобный мир – однако мир идеальный для того, чтобы выстраивать приключения с симпатичными героями, и Сергей Кузнецов этими достоинствами выбранного стиля в полной мере воспользовался.

Правда, приключения все страшные, так что получилось как у Татьяны Королевой: «Тимур и его команда и вампиры».

Еще один интересный алгоритм, использованный при написании «Живых и взрослых»: Кузнецов берет многочисленные и хорошо известные обстоятельства и сюжеты, касающиеся отношения СССР к капиталистическому окружению, и советского населения – к буржуазной загранице, и превращает их в отношения мира живых с миром мертвых. Вся советская история переписывается под этим углом: революция произошла ради проведения границы между мирами живых и мертвых, Великая отечественная война шла с мертвыми, в том числе зомби и вампирами и т.д. Как прием для маленькой юмористической повести это было бы чрезвычайно остроумно, но поскольку Кузнецов описывает свою Вселенную в рамках огромной трилогии и со всеми подробностями, то возникает слишком много вопросов. Прежде всего отмечаешь, что Кузнецов облегчил себе работу создателя Вселенной: ему ничего не надо придумывать, ему надо брать все хорошо известные детали советского быта и просто вставлять кое-где вместо «заграничный» — «мертвый». Мертвые товары, мертвые джинсы, мертвая музыка.

Возникает слишком много логических нестыковок. Прежде всего, Кузнецов требует, чтобы читатель забыл все, что он знал о причинах, почему в СССР было плохо с товарами, и какова была причина отставания от западных технологий – объяснения, даваемые в романе, совершенно смехотворны. Начинаешь недоумевать, куда собственно из мира живых делась вся заграница почему все зарубежные страны в мире мертвых, а в мире живых только СССР да еще «Сибирия» и «Якутистан».

Если бы действительно мир мертвых был бы перед нашими глазами и все люди более или менее точно знали свою посмертную судьбу – то главным последствием этого было бы то, что подготовка к смерти и обеспечение своего посмертного благополучия стало бы главной индустрией в мире живых. Тем более, что живые живут недолго, а мертвые почти бессмертны, и значит жизнь становится лишь краткой подготовкой к долгому загробному существованию. Мировые религии, даже не имея достоверных фактов о загробном мире, и то часто подчиняли всю жизнь общества заботе о вечности, а если бы эти факты были – то все другие задачи отошли бы на второй план.

Наконец, Сергею Кузнецову не удается выдержать отношение к мертвым именно как к мертвым. Ведь если у нас есть опасные приключения, то значит нужно кого-то убивать. А как убивать, если мертвые вот они – вполне живы и хорошо себя чувствуют? И Кузнецов вынужден изобретать возможность убивать мертвых, и изобретает глубинные миры, куда мертвые попадают после второй смерти. То есть мертвые на самом деле не мертвы, так зачем же огород городить?

Не выражая никакой претензии, хочется также отметить, что «Живые и взрослые» находятся под властью вообще тяготеющего над нашей (и не только нашей) фантастикой стереотипа, что самое интересное, о чем стоит писать — это деятельность спецслужб и спецназа. Каждый раз радуешься, когда российский фантаст не попадает в эту наезженную колею, но не в этот раз.

Еще «Живые и взрослые» несомненно задевают тему осмысления произошедших в СССР перемен, тему распада СССР, болезненную и важную, нашей словесности еще предстоит выработать немало рефлексий на эту тему. Однако если на перестройку и ее последствия начать смотреть из вселенной «Кортика» и «Двух капитанов», то оптика получается несколько искаженная.

Все это не отменяет безусловные достоинства «Живых и мертвых»: приключения его героев действительно интересные, сюжет выстроен безупречно, язык романа прост, но точен, характеры героев выписаны, вот только объемы — впрочем, сейчас в моде эпопеи и саги.

«Кластер» — актуальный роман. И актуальный он не только потому, что написан про почти современную Россию и ее хозяев, но и потому, что вдохновлен очень важными «обертонами» нашей общественной жизни — обертонами, которые вроде бы всем доступны, но почему-то редко достигают слуха авторов остросюжетных повествований — даже «политических» и «актуальных».

Итак, российские госкорпорации соревнуются за то, кто первый отчитается, что наладил производство некоего полупроводника. Беда в том, что на самом деле делать полупроводники никто не умеет, деньги на их производство украдены, а отчитаться о проделанной работы можно только теми материалами, которые когда-то СССР купил в Японии.

Проблема лишь в том, что из этих материалов сделаны живые игрушки — мишки, щенки и солдатики. А значит, отчитаться о распиленных средствах можно только переловив и уничтожив этих беспомощных живых существ.

Получается грандиозная метафора всей нашей «политической экономии». Невозможность заняться созидательным, высокотехнологическим трудом побуждает нашу власть заменить его трудом по уничтожению и мучению своих беззащитных подданных — попытаться извлечь дивиденды из их уничтожения, бросить их в топку прогресса, буквально на их костях построить замену недостающих высоких технологий. Метафора прозрачная — тем более что охота за игрушками происходит в бункере, на строительстве которого некогда погибло немало сталинских зэков. Попытка компенсировать очевидной жестокостью свое бесплодие.

В результате — необычный ход — отношение к игрушке предстает как нравственный ориентир.

И сколь грандиозна асимметрия сюжета: на одном конце госкорпорации тратят миллиарды, гоняют спецагентов и льют кровь только для того, чтобы удачно имитировать свою нужность и маскировать бесполезность — на другом конце одно частное лицо жертвует своей жизнью, чтобы спасти одного плюшевого медведя.

При этом экстремисты, стремящиеся разрушить царство госкорпораций, не лучше их, ибо пытаются сделать из игрушек бомбы. Экстремисты — это те, кто некогда получил советский, отечественный полупроводник, и теперь возомнил себя богом и ненавидит имитационный мир госкорпораций. Ностальгия по советскому созиданию оборачивается мечтой о бомбе.

Что еще сказать о романе Захарова? Стиль его прост, и ничему не мешает.

Звучащая в романе тема волчьих нравов в среде офисного планктона вторична и была разработана во многих других литературных текстах, начиная с романов Сергея Минаева.

Роман нельзя назвать выдающимся, но он несомненно может понравиться.

Я надеюсь, что Дмитрий Захаров продолжит писать.

О романе Веры Огневой «Меня зовут I-45» нельзя сказать ничего ни плохого, ни хорошего. Это очень средний, даже среднеарефметический роман — остросюжетная фантастика, с элементами детектива и антиутопии. У такого романа могут быть читатели. Из него может выйти даже добротный голливудский фильм. Что импонирует лично мне – сравнительно камерное действие. Всего пять героев: двое главных, два идущих по их следу полицейских и один злодей из мафии. Остальные – массовка. Очень подходящий расклад для фильма. То, что еще один такой роман написан — не радует и не огорчает. Есть даже некий социальный элемент, об обществе, в котором происходит действие, мы знаем, что оно похоже на римскую Империю, и что в нем царит страшное социальное неравенство — есть патриции и остальные. Но практически ничего больше об этом обществе не известно. Мы не знаем, каков его социальный строй, откуда берется это неравенство, и что собственно значит революция, которая вроде бы громыхает в конце романа.

В центре романа находится девушка с постепенно разворачивающимися сверхспособностями, что заставляет вспомнить фильм Люка Бессона «Люси». У сюжетов такого рода есть одна системная проблема — хотя эта проблема не лично Веры Огневой, а проблема всех фильмов и романов про «крепких орешков». Когда у героя есть сверхспособности, с помощью которых он решает свои проблемы, это смертельно опасно для сюжета. Ведь сюжет возникает из трудностей, которые встают перед персонажем. Чем более могущественными оказываются возможности персонажа по преодолению этих трудностей, тем более разглаживается и исчезает структура сюжета. В конце романа Огневой понимаешь, что даже если героиня попадает вроде бы в трудную ситуацию — это не более чем дешевая уловка автора, через минуту ее магические (или какие там) способности возрастут еще и всех врагов сметет, как взрывной волной. Мы верим в реальность окружающего мира потому, что он сопротивляется нашей воли. Когда герой проходит через окружающую среду как нож сквозь масло, эта реальность становится ненастоящей и неинтересной. А в конце героиня обрушивает на Римскую империю нашествие инопланетной высокоразвитой цивилизации, так что все предыдущие приключении оказываются мышиной возней, можно было бы сразу начинать нашествие и не мучиться.

Впрочем, в голливудском блокбастере сюжет не обязательно должен быть логичным.

«Калейдоскоп» Сергея Кузнецова подавляет своими размерами и – как и следует из названия — калейдоскопичностью своей композиции. Отсутствие отчетливого сюжета не только у всего повествования в целом, но и у каждого из образующих его эпизодов является серьезным вызовом и для концентрации внимания, и для читательского трудолюбия.

При всем том: невозможно не признать, что роман написан высококультурным и высокопрофессиональным мастером, его вставные истории крепко сбиты и часто увлекательны, его психологические наблюдения и необычно найденные подробности действия заставляют задуматься, в тексте обнаруживаешь много умных философско-публицистических фрагментов- то о политике, то о сексе, тут же и бесчисленное число литературных аллюзий — например, герои одного из эпизодов заимствованы из «Кракатита» Карела Чапека.

В некотором смысле «Калейдоскоп» венчает довольно старую и хорошо разработанную романную традицию — традицию многослойных романов, пытающихся увидеть трагическую историю ХХ века через переплетающиеся биографии многих людей, или через несколько поколений одной семьи. Можно выдвинуть гипотезу, что романы этого типа в русской литературе возникли после того, как родившийся в XIХ веке жанр «романа-семейной хроники» как на риф наскочил на исторические перипетии — на гражданскую войну, эмиграцию, на рассевание русских по всему миру. Так актуализировался в ХХ веке метод «Войны и мира». Началось все с «Хождения по мукам» Толстого, с циклов романов Марка Алданова, а продолжается по сей день, примером чего служат, скажем «Совсем другое время» Евгения Водолазкина, «Русская канарейка» Дины Рубиной, многие произведения Александра Иличевского. От них роман Кузнецова отличается, во-первых, количественно — количеством персонажей и мест действия, во вторых, подчеркнутым сдвигом на зарубежные сюжеты — хотя в любых точках мира действуют русские выходцы и их потомки.

Что касается недостатков романа: прежде всего бросается в глаза его бьющая в глаза искусственность, придуманность, неправдоподобие рассказанных историй — тем более, что часть историй имеет литературное происхождение или является вариацией на известные исторические мифы, и это явно ослабляет действие романа, который вроде бы претендует на осмысление русского исторического опыта. Везде видишь если не заимствование, то некую вариативность, похожесть на уже ранее читанное и слышанное — начиная с того, что один из героев романа хочет написать роман, по всем признакам похожий на «Калейдоскоп» Кузнецова. Этот прием — «автор среди персонажей» — весьма не нов, его можно встретить, например, в «Контрапункте» Хаксли, а можно – в» романе Яны Дубинянской «Свое время».

И чтобы осмыслять — недостаточно вкладывать в уста своим героям философские фрагменты, один в один похожие на те, что уже ранее всеми читаны. Надо еще и самому быть мыслителем.

Иначе, кажется, что мы имеем дело со стилизацией под философский роман, стилизацией под роман, осмысляющий историю через судьбы людей.

Хотя понятно, что история и культура — обширны и соблазнительны, и страшно тянет вместить их целиком в минимальный объем — ну хотя бы в 40 авторских листов.

Роман опубликован в серии произведений для подростков, и это идеальный роман для подростков. Увлекательный, с дразнящими тайнами, с житейской и общечеловеческой мудростью, с тонким, почти неуловимым юмором, с блестками эрудиции и ловко подсовываемыми литературными реминисценциями.

Единственное, что несколько обескураживает — это странная взрослость героев, являющихся по сюжету вроде бы как шестнадцатилетними школьниками. Сами их роли взрослые: Сумасшедший Нумизмат, Сумасшедшая Поэтесса и «Доктор Ватсон» при нумизмате. И дела, которыми они занимаются взрослые: наживают деньги, общаются с бандитами и мэрами, защищают исторические усадьбы.

И речевая характеристика героев, особенно главного героя неправдоподобна: он и философ, и рассказчик историй, и чуть ли не голос автора.

Во «взрослой» литературе превращение монологов героя в философские трактаты никого не беспокоит, это законный прием, но в произведениях для юношества в этом пункте обычно соблюдают осторожность. Но ведь никаких писаных правил нет, да и само отнесение литературы к тому или другому читательскому возрасту крайне условно, а если текст хороший — он легко перешагнет любые границы. А роман Веркина – хороший текст.

Еще немаловажное обстоятельство: «Новые горизонты» вроде бы как рассчитаны на фантастику, а «ЧЯП» к фантастике, строго говоря, не относится. Но зато он точно укладывается в определение фантастического, данное Цветаном Тодоровым: таинственные феномены в романе Веркина — например, звук телефонного звонка в лесу или страшный сон — с равной вероятностью можно считать и сверхъестественными и нет, и окончательного ответа автор не дает.

Роман посвящен такой важнейшей философской теме как власть вещей, власть денег как ее разновидность и коллекционирование как ее проявление. Тема это в русской литературе задана еще Гоголем с его Плюшкиным, и с тех пор разрасталась. У Веркина она еще усилена темой «мистики провинции» — мотивом, получившим большую популярность среди современных романистов, достаточно называть имена Александра Иличевского, Алексея Иванова и Марии Галиной. Но даже на фоне таких конкурентов у Веркина имеется свой голос — и прежде всего потому, что он очень серьезно относится к взаимоотношениям человека и вещи, и иногда кажется, что эта книга о монетах и жетонах не менее опасна, чем «пропаганда наркотиков среди несовершеннолетних».