Если посмотреть на лауреатов «Мраморного фавна» в номинациях «роман», «повесть» и «рассказ» за 2001-2010 годы (очень удобно – первое десятилетие века), то можно увидеть: из 27 текстов 17 написаны тремя авторами: Дмитрием Быковым, Марией Галиной, Мариной и Сергеем Дяченко.

Собственно, единственный фантастический роман 2011 года, который заслуживает внимания, – разумеется, из числа мною прочитанных, – это «Медведки» Марии Галиной (премия Фантлаба). Об этой странной и сильной книге я уже писал (в соавторстве Татьяной Кохановской), так что отсылаю к прошлогодней рецензии. А что касается реакции многих – не скажу «всех» – читателей, то я могу лишь повторить сказанное два года назад по поводу «Малой Глуши». Читать – разучились. Подтекст и контекст не опознаются. «Вторым планом» привыкли считать «молань» (см. Тэффи), проговоренную главным героем на предпоследней странице. (Причем в «Медведках» как раз на предпоследней странице всё и сказано – что мне кажется скорее недостатком романа, – ан нет, не замечают.)

И, что важно: в «Медведках» есть надежда. Есть выход.

Куда лучше обстояло дело с повестями.

Был «Солнцеворот» той же Галиной: среди множества переработок сказочных сюжетов в духе «не так всё было» эта история красавицы, прекрасного принца и чудовища выделяется... я бы сказал, серьезностью. И безнадежностью, конечно.

«Вкус слова» Марины и Сергея Дяченко: в каком-то смысле более традиционная фэнтези (традиционная не по сюжету, а по подходу к материалу), построенная, как это бывает в хорошей фантастике, вокруг овеществленной метафоры, и метафоры удачной. Сам по себе «Вкус слова» кажется частью чего-то большего; предполагалось, что это «большее» придаст тексту дополнительный объем, – но когда несколько месяцев назад вышел «роман в историях» «Стократ», оказалось, что его составные части слишком уж тянут в разные стороны.

«Полярная сага» Геннадия Прашкевича и Алексея Гребенникова начиналась как мифическое повествование с безумным смешением культурных кодов: не сразу и разберешь, что происходит. Но когда наконец становится ясно, что перед нами эпос о современном человеке, провалившемся в мир мифа, – стилевая какофония (совершенно осознанная, а всё-таки какофония) и сбоящий ритм практически уничтожают повесть, которая могла бы стать не менее сильной, чем «Белый мамонт» Прашкевича-соло.

Вполне удачный опыт построения (псевдо)эпоса – «Мэбэт (История человека тайги)» Александра Григоренко. Критики называли в связи с ним много славных имен – прежде всего Алексея Иванова, конечно; между тем, мне вспомнился прежде всего ранний Максим Горький – только Григоренко написал не о ницшеанских сверхбосяках, а о ненецком сверхчеловеке. А потом, конечно, – неизбежно – заходит речь о цене и о том, к чему приходит перед смертью «любимец божий, который сам себе закон».

А самая необычная... повесть? да нет, не то чтобы повесть, и не сборник, а что-то странное объемом в два авторских листа – «Устное народное творчество обитателей сектора М1» Линор Горалик (премия «Портал»). Это действительно фольклор – обитателей ада, который не слишком отличается от нашей жизни, разве что безнадежность совсем уж нескончаема.

«А почто ты, кумушка, – говорит змея, –

Разрешаешь курочкам выбрать, кто – твоя?»

Отвечает лиска: «А пускай оне

И в аду далеком помнят обо мне».

Как обычно в лучших текстах Горалик: если попадает, то в самую точку; а для многих читателей, конечно, не попадает вовсе – но я к ним не отношусь. Книга Горалик и становится лауреатом «Мраморного фавна»: она временами, словно проговариваясь, сообщает что-то очень важное – утекающее, как вода сквозь пальцы, когда пытаешься указать: да вот же оно.

Премии за рассказ в этом году не будет. Из множества произведений короткой формы, которые мне пришлось прочитать, запомнились только два: «Гастарбайтер» Леонида Каганова (в духе... ну, пожалуй, серьезного Булычева) и «Под мостом» Дмитрия Колодана (немного слишком похоже на Геймана; премия «Портал», тем не менее, вполне заслужена).

Премию за эссе я присуждаю реже прочих: слишком уж размытый жанр. Вот и в этом году текст-лауреат находится, по сути, на границе с рассказом: «Жить очень трудно, брат» Дмитрия Быкова. Судьбы «Серапионовых братьев» всем известны, но когда мы слышим горькие признания самих серапионов, дождавшихся в 1989 году в питерском Доме искусств последнего, Вениамина Каверина... это уже никакой не научпоп, а просто хорошая проза.

А научно-популярную литературу в самом правильном и классическом смысле представляет книга Владимира Гопмана «Золотая пыль. Фантастическое в английском романе: последняя треть ХIХ-ХХ вв.» (премия «Портал»). Это не монография, но сборник статей, посвященных таким важным фигурам, как Уильям Моррис, Энтони Хоуп, Брэм Стокер... вплоть до Олдисса и Балларда. Именно то, что перед нами сборник, а не единая монография, не дает возможности представить развитие английской фантастики как единого многосложного процесса, а формат биографического очерка (тем более, об авторах, зачастую малоизвестных) подталкивает скорее к пересказу, чем к анализу текстов. Прошу заметить: это говорит литературовед, который уже пятый год не может переработать в книгу цикл «За пределами ведомых нам полей» – и лучше многих представляет, с какими сложностями столкнулся Гопман и как профессионально он с ними справился. Так вот, мне как человеку, неплохо знакомому с английской фантастической традицией (без ложной скромности), читать «Золотую пыль» было интересно и полезно – в том числе с профессиональной точки зрения. Спасибо автору.

И переводы.

Наконец-то вышел на бумаге роман Терри Пратчетта «Ночной Дозор»... ах, простите, «Ночная Стража» (премия «Прометей»). В перевод я почти не заглядывал – мне вообще не очень-то нравится, как переводят позднего Пратчетта, – а книга, безусловно, одна из лучших: ироничное и даже меланхоличное размышление о человеке, истории и революции (в 2002 году Пратчетт предсказал, помимо прочего, оранжевую революцию – на то он и великий писатель). Парадокс: самое слабое в романе – это фантастика, монахи времени с их аппаратурой; потому что Пратчетт по природе своего таланта – реалист. Примечательно, что ни один известный мне западный рецензент не указал, под каким мощным влиянием «Наполеона Ноттингхилльского» пребывает «Ночной Дозор». В самом деле, кто же из англичан (кроме Пратчетта и Геймана) сейчас читает Честертона...

Могучий и несравненный Нил Стивенсон. «Система мира» (премии «Локус», «Прометей») – на мой вкус, лучшая переводная книга прошлого года . О ней я как раз сейчас пишу подробно, так что здесь ограничусь упоминанием: достойное завершение монументального «Барочного цикла». С «Анафемом» (премия «Локус», у нас – премия «Портал») сложнее: для меня этот роман, гибрид «Игры в бисер», «Имени розы» и твердой НФ, стал лучшим доказательством того, что вот эта самая «твердая НФ» – тупиковый путь. И всегда им была. Процитирую эссе Стругацких, написанное в 1973 году, но опубликованное лишь недавно:

«...Конечно, было время, когда более или менее строгое научно-техническое обоснование фантастических событий, происходящих в романе, рассматривалось как признак солидности, а заодно и утверждало реноме автора как эрудита... Вот и торчат теперь тоскливыми пугалами на пройденных литературных путях эти ужасные гибриды популярных учебников с приключенческой макулатурой. Впрочем, если даже отвлечься от подобных несомненных крайностей, нетрудно заметить, что в самых лучших, ставших уже классическими образцами произведениях научной фантастики самые слабые, самые худосочные страницы уделены именно попыткам научно-популярно объяснить несуществующее, невероятное или почти невозможное».

Вот и у Стивенсона так: в тот момент, когда должна возникнуть подлинная Система мира, вместо нее являются сомнительные теории Пенроуза и Эверетта, а следом за ними и, осмелюсь сказать, передергивания – в том, что касается реалистов и номиналистов, религии и науки. Исторический «Барочный цикл», с бессмертными мудрецами, философским камнем и прочей как-бы-фэнтези, – на самом деле куда более «твердая» (и более удачная) НФ.

Однако – «Анафем» ли, «Систему мира» ли назвать лучшей переводной фантастикой прошлого года, – а у нас авторов, подобных Стивенсону, нет. И не будет. Наша фантастика перестала быть интеллектуальной прозой – о причинах умолчу, благо они очевидны, а писатели – народ обидчивый. Да, был смелый эксперимент – первая часть «Я, Хобо» Сергея Жарковского; ну а еще? Не говорю уж – а где обещанные продолжения?..

Всё это не в укор... ну, хотя бы другим лауреатам этого года: они работают совершенно в иной области фантастической литературы и делают это блестяще. Но есть такая суровая штука – литературный процесс... Вот его-то и нет.

Остается только еще раз назвать лауреатов и поблагодарить их:

Роман: Мария Галина. Медведки (Новый мир. – №5–6; М.: Эксмо).

Повесть: Линор Горалик. Устное народное творчество обитателей сектора М1 (М.: Арго-Риск, Книжное обозрение).

Рассказ: No award.

Эссе: Дмитрий Быков. Жить очень трудно, брат (Известия. – 2 февраля)

Критика, литературоведение: Владимир Гопман. Золотая пыль (М.: Изд-во РГГУ, 2012; по факту – 2011).

Переводная книга: Нил Стивенсон. Система мира (М.: АСТ, Астрель).

Ах, да, еще одно: нужно ли напоминать, что романы Стивенсона блестяще перевела Екатерина Доброхотова-Майкова? Не нужно. Но не все, вероятно, знают, что в ее переводе вышел и юношеский роман Шарлотты Бронте «Найденыш» – безумный, пародийный и составляющий часть чрезвычайно сложной литературной игры семейства Бронте. Отдельные части этой мозаики только начинают к нам приходить; а ведь вымышленная африканская колония, в которой происходит действие, – тоже часть «неведомых полей»...

Вот теперь – всё. До следующего года!

Правила игры простые: историков посылают из Оксфорда 2050-60-х годов в прошлое, изменить которое они в принципе не могут: континуум при необходимости обеспечивает «сдвиг» в пространстве-времени, чтобы пришельцы не оказались в узловых точках. Оксфорд – нарочито условный, как вечная эдвардианская Англия у Вудхауза (в «Затемнении» автор наконец-то вскользь объяснила – натянуто, как всегда бывает с retcon’ами, — почему в 2060-м году нет мобильников). Прошлое – выписано детально и зримо.

Однажды во френдленте мне попалась правильная фраза: «Есть такой жанр – хорошее британское кино». То есть — не шедевры, но умное, увлекательное, профессионально снятое. Культурное.

1200-страничный двухтомник Уиллис (буду условно называть его «Отбой», как он и именовался до разделения) – это хороший британский сериал, хоть и созданный в Америке. Даже скажу, какой именно сериал: «Война Фойла», где довольно слабая детективная интрига каждой серии отступала на второй план по сравнению с замечательно ярким воспроизведением быта и нравов южной Англии в 1939-45 годах. Уиллис, с ее ясным и чистым стилем, делает то же самое. Да, конечно, двухтомник стоило бы сократить по крайней мере на треть: Уиллис – не Нил Стивенсон, которого сколько ни читай, всё мало. Но, к сожалению, писатели, умеющие говорить кратко, и безжалостные, но доброжелательные редакторы, кажется, перевелись. Однако, при всех очевидных, даже вопиющих недостатках, «Отбой» – книга осмысленная и нужная.

Трое историков отправляются в 1940 год. Эйлин – служанка в аристократическом доме, куда поселили эвакуированных детей из Лондона; Полли – продавщица в универмаге на Оксфорд-стрит в Лондоне; Майк изображает американского репортера, которого послали в Дувр наблюдать эвакуацию из Дюнкерка. Все трое обнаруживают, что не могут выбраться: ни одна из точек переброски в будущее не работает, просто не открывается. Значит ли это, что с Оксфордом-2060 случилось что-то ужасное? Или они случайно изменили историю (хотя это даже теоретически невозможно) – и теперь войну выиграет Гитлер? Всё против них, все мелкие случайности – от ветрянки, которой заболели дети, до давки в метро. Будущее неясно и надежды нет.

А параллельно рассказываются истории еще трех историков: Мэри, которая в 1944 году работает водителем «скорой», Дуглас, которая 7 мая 1945 года видит в толпе на Трафальгарской площади Эйлин, и Эрнеста, который в 1944 году участвует в плане по дезинформации немцев касательно времени и места высадки союзников («операция Фортитьюд»). Понятно, что эти персонажи как-то связаны с тремя главными... а может, это они и есть? но (с точки зрения путешественников во времени) до или после Блица? (А последняя глава первого тома вообще предшествует всем прочим событиям.)

Как обычно у Уиллис, протагонистов нельзя назвать особо яркими, но компенсируется это чрезвычайно плотно выписанным фоном и второстепенными персонажами, от малолетних хулиганов Альфа и Бинни Ходбинов до знаменитого актера сэра Годфри Кингсмена, который презирает всякое «низкое искусство» (т.е. всё, что не Шекспир). Как люди ведут себя на войне — в Дюнкерке и лондонской подземке, при дефиците колготок и под ударами Фау-1, в полупристойном театральном ревю и в соборе святого Павла, рядом с надувными танками и в Бенчли-парке? Роман об этом, о повседневном героизме (читатель, конечно, не сразу понимает, что противная аристократка 1940 года и деловой майор во главе отделения «скорой» 1944-го – это одна и та же женщина, только потерявшая за эти годы мужа и сына).

Второй том «Отбоя» открывается замечательным посвящением:

«ВСЕМ водителям скорой помощи, рядовым пожарной охраны, зенитчикам, медсестрам, работникам столовых, наблюдателям за самолетами, спасателям, математикам, викариям, причетникам, продавщицам, хористкам, библиотекарям, молодым аристократкам, старым девам, рыбакам, отставным морякам, слугам, эвакуированным, шекспировским актерам и авторам детективов, КОТОРЫЕ ВЫИГРАЛИ ВОЙНУ».

Собственно, главная фантастическая посылка романа в том, что войну выиграла одна Великобритания.

«Авторы детективов» помянуты не случайно. «Миссис Маллоуэн», сиречь Агата Кристи, появляется всего в двух мелких, но важных эпизодах (на страницах романа мелькают и другие известные лица – генерал Паттон, Алан Тьюринг на велосипеде...), но «Отбой» как целое, по словам Конни Уиллис, есть не что иное как «детектив Агаты Кристи». Детали собираются в единую картину, и в конце концов, конечно же, выясняется, что герои совершенно неверно судили о причинах событий.

Собственно говоря, Эйлин, Полли, Майк – вовсе не герои. Они, в общем-то, думают только о том, как бы выбраться, не нарушив при этом ход истории. Но каждый раз оказывается, что их присутствие было необходимо: выживает девочка, больная пневмонией; выживают раненые, к которым вовремя успела «скорая»; не едет на гастроли актер – и не попадает под бомбежку.

«Пожарная охрана» была трагедией: ничего изменить нельзя, но делай что должно. «Книга Страшного суда» – теодицея: в романе о чуме 1348 года неизбежен вопрос, где же был Бог.

«Отбой тревоги»...

«Это была комедия или трагедия?» – спрашивает у Полли сэр Годфри. «Комедия, милорд», – отвечает она сквозь слезы.

Комедия в дантовском смысле: то, что начинается плохо и заканчивается хорошо. (Не говоря уж о том, что смешных эпизодов в романе тоже хватает: критик Майкл Дирда в рецензии недаром вспомнил Джерома.)

«Отбой тревоги» – это епифания. Мы действительно живем в лучшем из возможных миров, потому что за мировой историей стоит некая благая сила, направляющая ее по наименее чудовищному пути. Война будет выиграна – но только потому, что трое молодых историков и их наставник, мистер Дануорти, оказались там, где нужно, и тогда, когда нужно. Даже в хаотической системе любовь, самоотверженность и искусство чего-то да стоят.

Уиллис говорит об этой силе в самых общих терминах, как о законе природы, что дало возможность Джону Клюту отождествить ее – силу, а не Уиллис – с самой Геей. Но есть и имя – вернее, образ. Снова и снова герои романа смотрят на картину Уильяма Холмана Ханта, висящую в соборе Святого Павла (вернее, не на саму картину, надежно спрятанную, а на ее копию), и каждый раз видят в ней что-то новое. Запертую дверь в бомбоубежище. Отчаяние и решимость. Самопожертвование. Счастье.

И когда в финале сияние открывающейся «сети», готовой перенести историков в будущее, заливает собор, звучат (и тут я не мог не вспомнить финал «Человека, который был Четвергом») негромкие слова «Се, стою у двери и стучу». Это не религиозная пропаганда – это взгляд религиозного человека. «Властелин Колец», а не «Хроники Нарнии».

Мир обрел смысл. Всё ясно: all clear. Война выиграна.

Не берусь судить, был ли «Отбой тревоги» – лауреат «Хьюго», «Небьюлы» и «Локуса» – лучшим фантастическим романом 2010 года (вот прочитаю по крайней мере Кея и Макдональда, тогда и скажу). И тем более не утверждаю, что «Отбой» сильнее «Пожарной охраны».

Но какими же мелкими, какими... игрушечными выглядят в сравнении все эти ваши постсингулярности и прочие Роршахи в космосе.

Одна из главных черт прозы Конни Уиллис — и один из главных ее недостатков — чрезвычайная повторяемость. Писатель искренне верит, что если какую-то деталь, черту, мысль, шутку повторить два, три, четыре раза, то она станет более весомой/трогательной/смешной и т.д. Нет, не становится. Уиллис не умеет изображать людей — всех ее персонажей можно описать одной фразой: та бестолкова, эта фанатична, тот упрям и туп, этот молчаливо-самоотвержен, — но зато хорошо получаются картины и ситуации. Эффект погружения или не возникает вовсе (для меня — в подавляющем большинстве случаев), или оказывается чрезвычайно сильным (та же "Пожарная охрана"). С "Книгой Страшного суда" всё несколько сложнее.

2054 год, Оксфорд. Историки уже давно путешествуют в прошлое, но их экспедиции осложнены несколькими ограничениями. Во-первых, историю изменить нельзя, в принципе нельзя: физические законы таковы, что перемещение возможно только в точку, где влияние на события будет минимальным. (В новейшем романе Уиллис, "All Clear", правила игры серьезно меняются, но это уже другая история.) Во-вторых, в силу тех же законов попасть в нужную точку пространства-времени практически невозможно: неизбежен сдвиг от нескольких часов до нескольких лет. В-третьих, забрать человека из прошлого можно только в заранее условленное время в заранее условленном месте, "точке рандеву". С учетом этого — вперед!.. И вот, и.о. главы исторического факультета, воспользовавшись отсутствием начальства, отправляет в 1320 год студентку Киврин Энгл.

Оксфорд не такого уж далекого будущего получился совершенно неправдоподобным: не говорю уж о том, каков там уровень безответственности и некомпетентности (совершенно гротескный), но... для сюжета романа довольно важно полное отсутствие компьютерных баз данных (информацию можно получить только из бумажных книг) и чрезвычайно важно — то, что телефоны в 2054 году только стационарные. Вероятно, и в 1992-м, когда написана "Книга...", это читалось странно, но и в "All Clear" (2010) всё то же самое, без каких бы то ни было объяснений. Насколько достоверна Англия XIV века, судить не могу.

XXI век, согласно Конни Уиллис, пережил неокоммунистов, террористов, пандемии — и под Рождество 2054 года в Оксфорде вспыхивает эпидемия гриппа непонятной природы; первым заболевает техник, отправивший Киврин в прошлое. Что-то при переброске пошло не так, но определить, что именно, уже невозможно.

XIV век. Как выясняется только в последней четверти романа (и как сообщается в любой аннотации), Киврин оказалась вовсе не в 1320-м, а в 1348 году, в разгаре чумы. Хуже того: она переболела тем же гриппом, еле выжила и теперь совершенно не представляет, где найти "точку рандеву"; а времени у нее — всего пару недель.

Две сюжетные линии чередуются от начала и до конца: мистер Дануорти сейчас и Киврин тогда. Дануорти, который не сумел ни отговорить Киврин от путешествия, ни отменить переброску; Киврин, которая вошла в жизнь одной оксфордширской семьи и отчаянно пытается вернуться домой. Рождество тут и Рождество там (со сдвигом на восемь дней, по новому/старому стилю). Безнадежность, отчаяние и человечность.

Это могла быть очень сильная книга, чертовски сильная книга — если бы Уиллис написала повесть, а не роман; если бы на первых трехстах страницах хоть что-нибудь происходило бы, а не повторялось снова и снова.

Но потом люди начинают умирать.

Бывает трудно определить, что именно на тебя действует: сама тема или ее исполнение. Слишком велик риск. что автор просто нажимает на безотказные кнопки. Но нет, Уиллис достаточно талантлива, чтобы не пережимать. Ровный голос повествования остается ровным; потому что ничего изменить нельзя. В Оксфорде справились с гриппом — какой ценой, другой вопрос; от чумы умирают ВСЕ. Не треть населения, не половина и не девяносто процентов. ВСЕ. Ничего изменить нельзя: это чума, и она не щадит никого; это прошлое, и в нем ничего не изменить.

Уиллис, человек верующий, не может пройти мимо вечного вопроса: "А где же был Бог?" Более того, она проводит почти кощунственную (якобы кощунственную) параллель: Бог ничем не мог помочь ни зачумленным, ни даже Сыну Своему, когда Он был распят, — так же, как Дануорти ничем не может помочь Киврин.

Но отец Рох, уродливый и полуграмотный деревенский священник, — подлинный святой, — уверен в том, что Киврин — ангел Господень, посланный людям. Посланный зачем?

Ничего изменить нельзя, все обречены, — но тихое присутствие Киврин и Роха помогает людям оставаться людьми; и Киврин помогает Роху сохранить веру тогда, когда всё пытается ее обрушить.

И Дануорти приходит, чтобы забрать Киврин домой.

"Пожарная охрана" написана о том, что "однажды спасенное — спасено навсегда". "Книга Страшного суда" — о том, что остается, когда спасти нельзя никого; о любви Божеской и человеческой, которая пребывает вовеки. В финале собираются в единый узел самые разнородные мотивы романа, и один из главных — колокольный звон. Смешные американцы, приехавшие в Оксфорд по культурному обмену, даже во время эпидемии упражняются в звонарском искусстве; отец Рох звонит по каждой душе, чтобы помочь ей быстрее достичь небес, — и это бессмысленное, казалось бы, деяние повторяют Киврин и Дануорти, и тем спасаются. Потому что все мы знаем, по ком звонит колокол.

Итог: "Книга Страшного суда" слишком далека от своего "платоновского идеала", чтобы я мог безоговорочно рекомендовать ее, как рекомендую "Пожарную охрану". И всё-таки: прочитав первые две части романа, я был уверен, что на полке его не оставлю; сейчас я не сомневаюсь, что однажды — не скоро — его перечитаю.

[Постскриптум после появления отзыва FixedGrin: Большая часть его претензий кажутся мне надуманными. И уж конечно, "Эйфельхайм" Майкла Флинна, с его Научной Фантастикой, Инопланетянами и Прогрессивным Священником — куда как слабее "Книги Судного Дня", при всех ее недостатках.]