Я думаю, что отыскал намек на правильный ответ в двух из этих историй. Одна называется "История Книги», вторая — "Биография Сверхчеловека". Обе они — скорее эссе, а не рассказы, хотя по форме и кажутся рассказами. Первый текст посвящен печальному недоумению успешного романиста, который чувствует, что в конечном итоге его огромный труд оказался совершенно никчемным.

«Он не мог не заметить, что Лондон открыл секрет, превративший его интеллектуальную жизнь в пытку. Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий, сам Лондон был чем-то большим, нежели запутанное переплетение улиц, а небеса наверху были чем-то большим, нежели место расположения отдельных звезд. И какова же была эта тайна, превращавшая слова в книгу, здания в города, а подвижные и ограниченные звезды — в неизменную и безграничную вселенную?»

Из «Биографии Сверхчеловека» я процитирую один поразительный фрагмент: «Наделенный интеллектом большой аналитической и разрушительной силы, он был почти полностью лишен воображения, и поэтому не мог в своей работе достичь того уровня, на котором противоречивые элементы его характера могли бы слиться в гармоническом единстве. Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки, и результаты его труда никогда не могли превзойти изначальный замысел».

Теперь сравните две фразы: «Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий»; "Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки…» Я думаю, что эти фрагменты позволяют мне ответить на вопрос "почему"; они содержат намек на разгадку странного очарования, которым наделен "Корабль-призрак".

Эта книга вызывает восхищение, потому что это она содержательна, потому что она не является простой суммой слов и фактов, наблюдений и случаев, она вызывает восхищение, потому что ее «материя» не вышла из тигля неизменной. Напротив, смешение случаев и впечатлений, которые выпали на долю автора, разумеется, попало в атанор искусства, в ту печь философов, которая, как говорят, управляется высшей мудростью. В очаге исчезла медь, из него извлекли золото.

Эта аналогия с алхимическим процессом, которую предложил сам Ричард Миддлтон – одна из прекраснейших, в наибольшей мере подходящих для нашей цели; но есть и много других аналогий. Сравнение с "волшебной палочкой" кажется почти таким же точным; указав ею на что-то уродливое и незначительное, мы превращаем его в нечто прекрасное и существенное. «Что-то уродливое»; может быть, нам следует сказать – что-то бесформенное, обретающее форму! В конце концов, латинский словарь торжественно провозглашает, что "красота" — одно из значений слова "форма", и здесь мы удаляемся от алхимии и волшебной палочки, мы возвращаемся к мысли из первого процитированного фрагмента: "Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий". Загадка разгадана; головоломка – думаю, это назовут именно так – благополучно собрана. В одной коробке лежат неровные и несимметричные детали, сами по себе они нелепы, бессмысленны и вызывают раздражение хотя бы из-за отсутствия смысла: а теперь мы видим, что все части чудесным образом совмещаются; и тогда появляется одна картина и одна цель.

Но первое, что необходимо для достижения этой цели – признать, что тайна существует. Есть много людей, которые проживают жизнь, убежденные, что загадок вообще нет; только во младенчестве и в примитивном детстве были распространены тщетные мечтания о цельном полотне, которое будет сотворено из разнородных фрагментов. Такой картины никогда не было и никогда не будет — говорят эти люди, — все, что нам нужно делать: брать детали из коробки, рассматривать их и убирать обратно. Или, возвращаясь к превосходному примеру Ричарда Миддлтона: нет никакого Лондона, есть только здания. Ни один человек не видел Лондона как такового; самое слово (оно имеет значение "форт на озере") бессмысленно; глазам человека не открывалось ничего, кроме множества зданий; ясно, что этот "Лондон" — такое же мифическое, чудовищное и нелепое понятие, как и многие другие, ему подобные. Что ж, люди, которые говорят подобное, несомненно, являются в наш мир ради достижения некой важной, но неведомой цели; но они не могут писать настоящих книг. Ричард Миддлтон знал, что тайна существует; иными словами: вселенная — великая тайна. Это осознание — источник очарования "Корабля-Призрака".

Я сравнил это ортодоксальное представление о жизни и вселенной с прекрасным художественным представлением, которое ведет к решению загадки; но аналогия не вполне точна. Поскольку, если вы купите головоломку в коробке на Хэймаркете, вы отвезете ее домой и начнете соединять фрагменты. Рано или поздно тяжелый труд будет закончен, трудности будут преодолены: вся картина откроется вам. Да, тяжелый труд подойдет к концу, но с ним закончится и развлечение; слишком мало удовольствия в том, чтобы добиваться цели снова и снова. И вот в чем ограниченность предметов, которые продаются во всех магазинах нашего мира: великая головоломка никогда не решается окончательно. Мы обнаруживаем изумительные подсказки, мы соединяем одну линию за другой и наши сердца бьются в предвкушении великого достижения; мы следуем по определенному пути и знаем, основываясь на точных признаках и указаниях, что не ошибаемся, что мы на верной дороге; у нас есть схемы, на которых написано: "здесь водоемы", "вот — пустое место", "здесь возвышается холм"; по мере путешествия мы убеждаемся в точности этой карты. Но, к счастью, по природе вещей, мы никогда не сможем собрать всю картину, мы никогда не сумеем восстановить точное звучание Утраченного Слова, мы никогда не сможем сказать: "Вот — конец странствия". Человек так сотворен, что высочайшее наслаждение рождается от созерцания тайны, и кроме случаев его собственного ужасного и неукротимого безумия, тайна остается с ним всегда; она парит в его душе, оставаясь источником бесконечной радости.

И следовательно, осознание этой тайны, воплощенное в формах искусства, выражается обычно (или всегда) в символах, во фрагментах, выступающих вместо целого. Время от времени, как в случае с Данте, как в случае с великим циклом произведений о Св. Граале, у нас возникает ощущение завершенности. С видением Ангельской Розы и предположением, что Любовь движет солнце и светила, связан католический взгляд на вещи; и нечто подобное происходит, когда мы читаем перевод «Галахада». Однако Роза и Грааль — всего лишь символы вечных истин, а не сами истины; и в дни нашей зрелости, когда мы обрели ловкость – ловкость Ученой Свиньи – не так уж часто случается отыскать самые смутные или искаженные указания на вещи, которые действительно существуют. Есть истинное очарование истинного романа в «Дон-Кихоте» — для тех, кто может чувствовать; но это очарование представлено в форме пародии и бурлеска; то же касается необычайной фантазии «Корабль-призрак», которая дала название этому сборнику рассказов. Разберите эту историю на части, проанализируйте; вы изумитесь ее ужасной нелепости: призрачный галеон, внезапно выброшенный бурей на грядки с репой в Фэрфилде, небольшая деревня близ Портсмутской дороги на полпути между Лондоном и морем; фермер, сожалеющий о потере огромного количества репы; капитан сверхъестественного судна, признающий справедливость требований и швыряющий большую золотую брошь хозяину участка в возмещение долга; прискорбный факт, что все приличные деревенские призраки начали бесчинствовать вместе с капитаном Бартоломью Робертсом; визит пастора и его благоразумные увещевания, обращенные к капитану… Просто безумие, скажете вы?

Да; но странная вещь — несмотря на все шутливые приемы и злоключения, свойственные низкой комедии, Дон-Кихот покидает нас, осиянный светом величия; так же и корабль-призрак Ричарда Миддлтона плывет под парусами, становится на якорь и вновь уплывает в неземном огне; и ром капитана Бартоломью, который был подобен кипящему маслу, меду и огню для смертных, испивших его, стал для меня одним из nobilium poculorum рассказа. А потом корабль покидал деревню и уплывал прочь во время великой бури — в какие непостижимые моря духа!

«Ветер, который выл снаружи, как разъяренный пес, внезапно стал таким же мелодичным, как спетый мальчиками рождественский гимн.

Мы подошли к двери, и ветер распахнул ее с такой силой, что ручка врезалась прямо в штукатурку. Но в то время мы не задумывались о подобных вещах; ведь над нашими головами, очень легко паря среди звезд, мчался корабль, который провел лето на помещичьем поле. Иллюминаторы ярко светились, с палубы доносились пение и музыка. "Он ушел", помещик старался перекричать шторм, "и забрал с собой половину деревни!" Я мог только кивнуть в ответ, поскольку легкие мои не были подобны кожаным мехам».