На неделе посетил психиатра в Обители безумия, сиречь в психоневрологическом диспансере, а после совершенно неожиданно угодил на собеседование шашлычниц, что, вроде бы, нормально само по себе, но вот звучит немного шизофренически. К сожалению, современная российская литература не находит тему шашлычниц и шаурмы в целом сколь-либо значимой для себя (а я бы почитал), другое дело психиатрические истории, из них можно уже небольшую полочку собрать. "Принц инкогнито" Антона Понизовского, "F20" Анны Козловой, "Доктор Х и его дети" Марии Ануфриевой — точно туда встанут, а "Калечину-Малечину" Евгении Некрасовой и сборник Ксении Букши "Открывается внутрь" можно куда-нибудь рядом положить. Наверняка кого-нибудь забыл и упустил, поскольку в "боллитру" смотрю одним глазком, да и то нечасто. Вот об одном таком моменте, когда взгляд мой упал на роман Марии Ануфриевой, и хочу поговорить сегодня.

Знакомьтесь, Мария Ануфриева — журналист, писательница. Закончила литературную мастерскую под руководством Андрея Аствацатурова. Ещё до этого выпустила дебютный роман, второй роман вошёл в лонг-лист "Русского букера" и номинировался на "Нацбест", "Доктор Х и его дети" тоже входил в лонг-лист, но уже "Большой книги" и завоевал премию имени Гоголя в номинации "Шинель" (лучшая проза).

Теперь знакомьтесь, доктор Христофоров. Едкий и саркастичный бирюк. Во младенчестве евда не умер, но был спасен виртуозным хирургом и когда вырос — сам пошёл в медицину, но врачевать души, не тела. Христофорову пятьдесят два, он заведует отделением для мальчиков в детской психиатрии, и кроме работы у него в жизни ничего нет, не считая медленно погружающейся в старческую деменцию матери. Звучит традиционно-безысходно, но на самом деле никакой чернухи в романе нет, скорее наоборот — книга бодрая и жизнеутверждающая.

Подопечные у Христофорова те ещё. Один собирается взорвать детдом и спрятать трупы, другой отказывается быть человеком, третьего Христофоров вовсе зовет коротко и емко — Омен, и есть за что. Найти подход к таким ребятам непросто, но не для доктора Христофорова. Особого погружения в мозгоправские изыски в книги нет, главный герой действует больше не как психиатр, а как психотерапевт и хороший, внимательный педагог. Подобрать правильные книжки и кино, поговорить по душам, побороться в шутку или просто дать отеческого леща. Одним словом, дает то, что не смогли или не захотели дать родители, ведь не секрет, что большая часть проблем с психикой у детей дело рук именно родительских. Этот момент Ануфриева показывает очень подробно и выпукло. Сначала читатель видит очередного пациента отделения на глазами Христофорова, потом излагается предыстория уже от лица самого пациента, а потом в кабинете Христофорова появляются родители, как правило — мать, из диалога с которой мы выуживаем последние детали.

Роман написан лёгким, но ёмким языком, при всей серьезности темы автор не чурается юмора, комические моменты идут рука об руку с драмой и отстраненной жизненной рефлексией, у главного героя неожиданно — в основном, для него самого — появляется любовная линия, а финал неплохо нагнетает саспенсу. Судите сами, в больнице намечается празднование Нового года, а коварный Омен завладел оконной ручкой (решеток на окнах здесь, вопреки стереотипам, нет). Что-то будет обязательно.

Тут должен быть вывод, но я выводы делать не люблю, люблю перекладывать это на плечи читателей, поэтому скажу так. Я, когда взялся выбирать фрагмент для цитирования, немного увлёкся и по итогу перечитал роман снова, тем более он небольшой. Такие дела.

«Узелок завяжется, узелок развяжется, а любовь — она и есть только то, что кажется», — сообщала о сокровенном певица из радиоприемника.

Христофоров еще раз оглядел в щелку комнату трудотерапии: сидят, голуби. Омен, Фашист и Существо, искоса взглядывая на то, как проворно вяжет макраме Суицидничек, похоже, имели все шансы через пару занятий освоить древнюю технику узелкового плетения.

Элата тоже плела, от усердия даже язык высунула. Поначалу макраме числилось трудотерапией для девочек, но с появлением подаренного спонсорами швейного класса незаметно стало занятием и для парней. От скуки к моменту выписки из больницы некоторые владели им в совершенстве.

В отделении по коридору фланировал Шнырь, смотрел под ноги, бубнил под нос. Христофоров потрепал его по плечу.

Месяц уже прошел, он мог бы ему объяснить, что все выписки задерживались из-за карантина, но Шнырь не интересовался числами. Его мать уже несколько раз не пришла на родительский день — видать, наладилась личная жизнь, а значит, в больничке ему пока лучше. Тут и макраме, и рисование, и поэзия Пушкина. Детская больница — рай по сравнению со взрослым психоневрологическим интернатом, где Шнырьков неминуемо окажется — раньше или позже. Нельзя отнимать у ребенка детство.

Что вы знаете о Швеции? Я вот немного. Там “скандинавский социализм” с человеческим лицом, налоги в зависимости от региона могут доходить до 40 процентов, зато на пенсии можно жить, а не сводить концы с концами. А что насчёт шведской музыки? Тут у меня чуть получше — Marduk, Dark Funeral, Necrophopic, The Cardigans и, конечно, старый Beseech с Лоттой и Эриком. Кто-то может быть вспомнит ABBA с Roxette, а те, кто помоложе — Люкке Ли. В конце концов всепобеждающий шведский пост-поп, который каждый год утюжит Евровидение под разными флагами, слышали volens nolens все, так что территория знакомая и на карты нанесена давно. Теперь готовы? Уважаемые знатоки, что вы знаете о жизни Швеции в 60-ые годы прошлого века? О тогдашней музыке? А не заглядывая в Вики? Если как я — ничего и даже меньше, но вам интересно, или хотя бы любопытно, то “Популярная музыка из Виттулы” Микаэля Ниеми определенно для вас.

Впрочем, эта книга про музыку эта книга только отчасти. Да, два друга вначале бренчат на самодельных гитарах в сарае и пытаются петь в скакалку, потом встречают третьего — виртуозного гитариста и четвёртого, которому на рок-н-ролл плевать с высокой колокольни, но он любит всё колотить, а им кровь из носу нужен барабанщик (всё по заветам Паука, который где-то в те годы и родился), а заканчивается всё незадолго до их первых гастролей. Но куда больше “Популярная музыка...” про жизнь в шведской глубинке. Если вы сейчас при слове “глубинка” представили что-то тихое, аккуратное и одноэтажное, с белыми заборчиками и добрыми соседями, то зря. Очень зря.

Виттула, а точнее — Виттулаянка, что на каком-то из местных диалектов означает “Сучье болото”, один из районов деревни Паяла, глухой дыры на самом севере Швеции, рядом с финской границей. Живут здесь в основном лесорубы да последователи Ларса Левия Лестадия — радикального лютеранского священника, обличавшего пьянство, блуд и отказ от домашнего насилия. Развлечений в этих суровых краях имеется богатый выбор ажно из трех видов: пьянка, драка и баня (можно и нужно комбинировать). Но это для взрослых, а детям и с шурупами играть интересно. Вот о таких незатейливых детских играх, плавно переходящих в подростковые влечения, и рассказывает Ниеми. Как может пригодится выученный на пару с другом тайный язык. К чему приводит охота на крыс, когда платят за каждый хвост. Про потешную войнушку на воздушках. Про местного шамана. Про районные соревнования по литроболу. А может неожиданно заложить петлю в сторону и порассуждать про положение родной не только для героя, но и для автора Паялы на карте Швеции или пуститься в местечковую мистику.

Ниеми ловко соединяет фирменную скандинавскую мрачность с обаятельным авторским юмором. Более того, он один из немногих авторов, кто в любой момент может перекрутить любой эпизод с ног на голову, буквально парой фраз переводя его ощущение от смешного к грустному, а от низменно-физиологичного к пронзительному. А потом всё переставить как было, зачастую — в пределах того же абзаца. К тому же, у него интересный, в самом деле — “вкусный” слог, такой сочный, грубоватый и щедрый на неожиданные, незахватанные образы. Неудивительно, что “Популярная музыка из Виттулы” на родине быстренько стала бестселлером, получила экранизацию и перевелась на несколько европейских языков. Русский перевод делал Руслан Косынкин, переводивший в том числе бакманскую “Вторую жизнь Уве”.

А слушали они тогда Элвиса, да. Кто бы сомневался.

Поначалу я частенько беседовал с Ниилой на предмет того, можно ли назвать рок-музыку кнапсу . На турнедальском наречии это слово означает "бабский", то есть бабское занятие. Иными словами, мужская роль в Турнедалене сводилась к одному. Не быть кнапсу . На первый взгляд все просто и очевидно, но дело осложняется целым сводом заповедей, на изучение которых уходят десятки лет — приехав с юга Швеции, вы почувствуете это на собственной шкуре.

Есть занятия бабские по природе — мужику их надобно чураться. Мужик не должен менять занавески, вязать, ткать ковры, доить, поливать цветы и тому подобное. Другие дела, напротив, истинно мужские — валить деревья, бить лося, рубить избы, сплавлять лес, махаться на танцплощадках. Испокон веков мир состоял из двух половин, и каждая из них четко знала свое дело.

И на тебе — явилось благополучие. Как снег на голову, свалились сотни дел и делишек, которые неведомо куда приткнуть. А так как понятие кнапсу формировалось на протяжении веков — в глубине народного подсознания, то как тут успеть с определениями? В каких-то областях все ясно. Положим, моторы — это дело мужское. Причем моторы на бензине — больше, нежели электрические. Стало быть, машины, снегоходы и бензопилы — никак не кнапсу.

Но как тогда быть со швейной машинкой? Может ли мужик взбивать сливки электромиксером? Доить корову электродоилкой? Вынимать белье из стиральной машины? Может ли настоящий мужик пылесосить свою машину, не уронив свое достоинство? Вот вам вопросы, над которыми стоит подумать.

А эти новые штучки-дрючки и того хуже. К примеру, есть обезжиренный маргарин — это по-бабски или нет? А ставить электропечь? Покупать гель для волос? Плавать с маской? Ходить с пластырем? Убирать собачье дерьмо в кулечек?

В довершение, в разных местах и заповеди были разные. Хассе Ататало из Терендё поведал мне, что у них в округе, кто его знает отчего, мужик не должен подворачивать голенища на резиновых сапогах

Мне немного не нравится, что колонка превращается в ленту рецензий, поэтому сегодня вылазка на сопредельную территорию Недописанных Вовремя Черновиков. Спешу успокоить тех, кого всё устраивало — потерпите, через две недели вернусь к прежним материалам. Будет один очень любопытный шведский роман. И нет, это не нуар.

Sing hallelujah

No kingdom come

Линк на эту книгу скинул мне в чате товарищ, сопроводив сообщением: "Ты де любиш читать поляков" (орфография цинично сохранена). Я было хотел ему возразить, что всякие симпатии по географическому положению развеялись как тот сон златой, но прежде решил пройти по ссылке. Каким же было моё удивление, когда там обнаружился Pies w studni за авторством Марчина Вольского.

Марчин Вольский — журналист, политик, теле- , а в последнее время и киносценарист, земляк пана Анджея Сапковского (на годочек его постарше). Ну и самое главное, Вольский автор более чем тридцати романов и множества рассказов разной степени фантастичности, если верить Дукаю, преимущественно иронических или исторических, а иногда и иронических, и исторических. Из всего этого богатства на русский язык переводился один-единственный “Агент Низа” в далеких 90-ых, да несколько рассказов. И вот теперь неожиданно появился "Пёс в колодце”, который в оригинале вышел в 2000 году, первым томом одноименной дилогии.

Альфредо Деросси по прозвищу Il Cane, тот самый "Пёс" — итальянский философ, учёный и вольнодумец эпохи Контрреформации. Вернее, ему предстоит стать учёным и вольнодумцем, а на первых страницах романа он даже не Альфредо, а маленький Фреддино — сын поэта и пьяницы Луиджи Деросси, погибшего путём утопления в сортире, посмертник, рожденный через одиннадцать месяцев после этого вне всяких сомнений печального события. Глазами Фреддино автор показывает нам Италию начала XVII столетия, где дворянские фракции плетут бесконечные интриги и подсылают друг к другу убийц, а пламя веры, вместо того, чтобы согревать нуждающихся и развеивать мрак невежества, то и дело норовит вспыхнуть то кострами Инквизиции, а то всепожирающим пожаром религиозного бунта. Одним словом, “время шло историческое...”

На трилогию о Рейневана, кстати, история Альфредо Деросси похожа, но не сколько буквой, ибо Деросcи скорей наблюдатель, нежели активный участник событий, а духом — это тоже рассказ о взрослении и утрате героем иллюзий в антураже авантюрного романа. Что ещё общего, так это слог, велеречивый, немного архаичный с присущим времени обилию латинизмов, и авторская интонация, ироничная, иногда пронзительно-насмешливая, а иногда просто — пронзительная (то, за что я души не чаю в творчестве Сапковского и то, чего не смог отыскать у других польских авторов). Увы, но легко завоевав мои симпатии в первой половине книги, Вольский столь же легко растрачивает их во второй.

Действие здесь прыгает на четыреста лет вперёд, в ту же Италию, в родную для Il Cane Розеттину, а главным героем становится его далёкий потомок Альдо Гурбиани. Гурбиани только что пережил покушение и горит желанием выяснить, кто решил его убить. Ситуацию осложняет то, что врагов у Альдо пруд пруди, он миллиардер и порномагнат, смерти которого желают и религиозные фанатики, и собственные подручные. Вдобавок, Гурбиани хоть и выжил, заработал амнезию.

Здесь Вольский выступает на территории то ли детектива, то ли триллера, но выступление это трудно назвать удачным. Всё вокруг Альдо взрывается, гибнут люди — как верные ему, так и предатели, он сбегает от жаждущих разобрать его на органы трансплантологов с очаровательной польской медсестрой Моникой, ныряет в канализации с аквалангом вместе с королем местных клошаров, бьётся над загадкой собственного проекта “Психе” — словом, развлекает читателя своими злоключениями как может. Беда в том, что злоключений много, задействованных в них персонажей ещё больше, шансов запомнить всех — мало, а толку в этом и вовсе никакого нет, потому что разговор теперь идёт о религии и вере, от которого мельтешение на фоне только отвлекает. Единственное, что сделано на мой взгляд круто, это столкновение взглядов Деросси и Гурбиани. Первый отворачивается от бога, видя в церкви лишь барьер для развития человечества, второй на своем примере показывает, что человек без веры, что плющ без опоры, обречен на пребывание в самом низменном состоянии, и лишь опираясь на неё способен расти выше. Мораль, что ни говори, спорная, потому как предельно полярная, но тут уж как автору захотелось.

Гораздо печальней, что в соответствии с требованиями жанра меняется авторский слог. Пропадают обстоятельность и пронзительность, а ирония сама по себе уже не выглядит столь искрометной. Но официальный перевод, буде такой появился бы, купил бы обязательно и продолжения непременно прочитал. Тем более, что Вольский вернулся к циклу через девять лет и в 2010 написал новую книгу, превратив "Пса в колодце" в трилогию.

Сколько его помню, дядя Бенни был небольшим, пухлым типом неопределенного пола. В детстве его похитили берберийские пираты и после краткой, но, как утверждал сам дядя, весьма неприятной операции, продали его как кастрата в южные края. Правда, медик-еврей, так и не решив, должен ли стать окончательным эффектом евнух или кошерный иудей, работу спартачил, так что вышло ни то ни сё. По счастью в несчастье галеру с невольниками встретило христианское патрульное судно "Ее Величество Амфитрита", и после краткой стычки оно забрало весь груз себе. Командир "Амфитриты", капитан Массимо, огромный почитатель оперы и балета, вбил себе в башку, будто бы дядюшка Бенни представляет собой превосходный материал для певца, потому за свой счет послал его в школу кастратов в Кампо Гаэтани, откуда юного адепта быстро выгнали по причине отсутствия слуха и отрицательного отношения к царящим там сексуальным обычаям. Дядя Бенни принял решение, что с тех пор станет петь исключительно во время бритья. Но поскольку сам он щетины не имел, пришлось ему во имя исполнения обета открыть на первом этаже парикмахерское заведение, откуда в теплые предполуденные часы на всю округу выливалось его оригинальное, слегка хрипловатое бельканто. Фоном было характерное постукивание деревянных протезов по брусчатке двора. Это отбивал чечетку капитан Массимо, который, потеряв обе ноги в битве с мусульманами под Акантом, благодарным Бенедетто был принят на работу в качестве мажордома.

Щелканье ножниц, исполнение O santa pecunia фальцетом и деревянные притопы — это самые ранние звуки, которые я помню. Точно так же как запах zuppa di pomidori (томатный суп — ит.) и tortellini a la casa (итальянские пельмени из пресного теста с мясом, сыром или овощами по-домашнему) навечно будут ассоциироваться для меня с беззаботным детством, проведенном в большом, пустоватом доме.

A sacrifice it had to be done

Upon the ashes of the kingdom come

There is no reward for making things right

There is no glory in sparing one' life

Хорошо, думаешь ты, что Нора Кейт Джемисин не растягивает циклы на десять-двадцать книг, подобно иным, обходясь трилогиями, иначе премия "Хьюго" превратилась в чистейшую функцию. Ведь Джемисин отлично владеет словом, создает грандиозный, запоминающийся мир, населяет его проработанными героинями (и героями, по своим собственным причинам), связывает их нитью динамично развивающегося сюжета. Ты понимаешь, за эту историю мало одной только "Хьюго".

О. На самом деле, нет.

Но начнем по порядку, а там перейдем к более интересному.

"Пятое время года" — первая часть трилогии "Расколотая земля", где фэнтези, развитое до электростанций и асфальта (но с каменными ножами) сочетается с постапокалипсисом. Единственный здешний суперконтинент с ироничным названием Спокойствие постоянно сотрясают стихийные бедствия геологического происхождения — извержения вулканов или землетрясения, достигающие столь циклопических масштабов, что могут уничтожить цивилизацию (с прошлыми так и вышло). К счастью, среди людей Спокойствия есть орогены — женщины и мужчины, которые с помощью своих магических способностей могут контролировать разбушевавшуюся стихию и при необходимости усмирять. К несчастью, спровоцировать её орогены тоже могут, поэтому отношение к ним далеко от дружелюбного. Орогенов презирают, бояться и ненавидят — даже тех, кто прошёл обучение в Эпицентре и носит черный мундир имперского служащего. Орогенов-"дичков" обычно убивают или в лучшем случае стараются сдать Стражам, чей орден контролирует Эпицентр и всех имперских орогенов. Происходит это благодаря тому, что Стражи каким-то образом могут подавлять в орогенах их способности.

В таком мире разворачивается история трех героинь: Иссун, Сиенит и Дамайи. Иссун гонится за собственным мужем, который убил их младшего сына, за то, что тот унаследовал орогению от матери, и похитил дочь. Сиенит — имперский ороген, она путешествует вместе с орогеном небывалой силы, чтобы зачать от него детей по приказу Стражей, а заодно решить проблему одного прибрежного города. Наконец, Дамайя — самая юная из героинь, обучается в Эпицентре, куда её продали родители. А Спокойствие тем временем ожидает катаклизм и Пятое время года, которое он принесет за собой, затянется не на годы, и даже не на десятилетия, а на века.

Если кто-то как я настроился почитать про то, как мир будет расплавлен и отлит заново, расстраивайтесь обратно, Джемисин пишет вовсе не роман-катастрофу. Перед нами очередное социальное высказывание, поэтому никаких потрясающих землетрясений и фееричных извержений, никаких полетов вулканических бомб в ночном небе над кварталами пока ещё мирно спящих обывателей и прочих спецэффектов. Джемисин делает отдельные шаги в сторону геологии, но, простите за каламбур, выглядит это крайне поверхностно, разницу между пелейским и плинианским вулканическим извержением, например, вы тут не узнаете. В центре авторского внимания конфликт между орогенами, низведенными до статуса инструмента, пусть обладающего невероятными возможностями, и их хозяевами. Классическое "угнетённые против угнетателей", к которому мимопроходящим бонусом идут прочие детали актуальной сегодня повестки, вроде гомосексуалов и трансов (нет, боевых вертолётов не завезли, убирайте SJW-бинго).

Но и тут Джемисон копает неглубоко, очень быстро скатывая Стражей до садистов и мучителей, которые не чураются лоботомии и отрывают младенцев от материнской груди, а орогенов — в хиппи с плакатиками Make love, not earthquake. Вопрос, конечно, дискуссионный, должен ли быть контроль за человеком, способным выдернуть скалу со дна морского, чтобы пропороть днище корабля, но может, кто во втором томе дойдет до таких дискуссии? Но тут я пас, мне и первого много было.

На самом деле, я закрыл бы глаза и на драму на пустом месте, и на уклон в однобокую социалочку вместо милых моему сердцу бабахов (пиарили-то там именно их!), и на "Хьюго", которую многие также спешат отнести к недостаткам, позабыв, видимо, что премия выдается по голосованию, а vox populi есть vox populi, если бы книга была написана мало-мальски читаемым слогом. Но у Джемисин шершавый, совершенно неудобоваримый стиль письма, который хуже даже чем стиль этой рецензии, к тому же она пишет в настоящем времени, а линия Иссун ещё и от второго лица! Нет, спасибо, ты не голодный.

Из воды медленно поднимается, сбрасывая ошметки своей земной раковины и начиная с гудением вращаться, обелиск.

Он отличается от того, который Сиен видела прошлой ночью. Тот, пурпурный, наверное, по-прежнему висит в небе в нескольких милях от берега, хотя она не смотрит туда, чтобы убедиться в его наличии. Тот, что перед ней, привлекает все ее внимание, все ее мысли, поскольку он ржавенно огромен и еще не до конца поднялся из воды. Он темно-красного гранатового цвета, он представляет собой гексагональную колонну с острой неровной вершиной. Он полностью непрозрачен – ни полуреального мерцания, ни вспышек, как у прочих обелисков, и он шире, чем несколько кораблей, поставленных цепочкой. И, конечно, он очень длинный. Он продолжает подниматься и вращаться, перегораживая всю гавань, поскольку он где-то с милю длиной.

Но с ним что-то не так, и это становится понятно по мере того, как он поднимается. Посередине его чистая кристаллическая красота идет трещинами. Они массивны, уродливы и окрашены черным, словно океанические загрязнения проникали туда со дна в течение долгих веков, которые он там пролежал. Эти резкие, паутинные линии расходятся светящимися лучами по кристаллу. Сиенит чувствует, как гудение обелиска в этом месте дрожит и сбивается, когда неописуемые энергии протискиваются сквозь точку повреждения.

И в центре этих расходящихся трещин она видит какую-то окклюзию. Что-то маленькое. Сиенит прищуривается, налегает на перила, вытягивает шею, следя за поднимающейся точкой. Затем обелиск чуть поворачивается, словно глядя на нее, и у нее кровь в жилах застывает, когда она понимает, что видит.