В фильме 2004 года «Гарри Поттер и узник Азкабана» хор учеников Хогвартса вместе с большими жабами в руках поют песню «Double, double, toil and trouble».
Слова песни – из первой сцены 4-го акта трагедии «Макбет» Уильяма ШЕКСПИРА. В пещере три ведьмы варят в котле колдовское зелье (далее подстрочник):
Вторая ведьма
Тушку болотной змеи
В котле сварить и запечь;
Глаз тритона и лапка лягушки,
Шерсть летучей мыши и язык собаки,
Раздвоенный язык гадюки и жало слепня,
Нога ящерицы и крыло совенка,
Для заклинания сильной беды,
Как адский бульон, кипят и бурлят.
ВСЕ
Двойной, двойной труд и хлопоты;
Огонь горит и котел кипит.
Терри ПРАТЧЕТТ в романе «Вещие сестрички» пародирует «Макбет». В том числе и эту сцену:
— «Чуть зерна кидай в горшок и степной травы вершок…» Слушай, а что случилось с волчьим зубом
и драконьим гребешком?
– Матушка, по-жа-луй-ста. Мы, лишь напрасно теряем время. Тетушка Вемпер отрицала всякую бесполезную жестокость. В данном случае растительный белок является целесообразной и равноценной заменой.
– Постой-ка, это значит, что мы лягушек и змей тоже варить не будем?
– Нет, матушка.
Упомянутая здесь ведьма-естествоиспытатель тетушка Вемпер, погибшая в результате одного из своих экспериментов (к сожалению, переводчик издания, что читал я, сократил то, как это произошло), размышляла, в частности, о составе и ингредиентах волшебных зелий:
— Конечно, можно прожить всю жизнь, полагаясь на то, что глаз тритона – средство безотказное. И все же: какого тритона предпочесть? Обыкновенного, пятнистого или гребенчатого? Далее – какой именно глаз можно использовать с большим толком?
Проблема в том, что это ее размышление не задевает струн в памяти российского читателя. В самых издаваемых русских переводах «Макбета» нет «глаза тритона», который, по мнению ряда исследователей, является на самом деле образным названием горчичного семени, так что тетушка Вемпер не так уж и не права.
Согласно базе Фантлаба больше всех печатался пастернаковский перевод «Макбета» (46 изданий):
Вторая ведьма
А потом — спина змеи
Без хвоста и чешуи,
Песья мокрая ноздря
С мордою нетопыря,
Лягушиное бедро,
И совиное перо,
Ящериц помет и слизь
В колдовской котел вались!
Все
Взвейся ввысь, язык огня!
Закипай, варись, стряпня!
А вот перевод Юрия КОРНЕЕВА (27 изданий):
Вслед за жабой в чан живей
Сыпьте жир болотных змей,
Зев ехидны, клюв совиный,
Глаз медянки, хвост ужиный,
Шерсть кожана, зуб собачий
Вместе с пястью лягушачьей,
Чтоб для адских чар и ков
Был у нас отвар готов.
(вместе)
Пламя, прядай, клокочи!
Зелье, прей! Котел, урчи!
Михаил ЛОЗИНСКИЙ (6 изданий):
2-я Ведьма
Мясо трех болотных змей,
Разварись и разопрей;
Пясть лягушки, глаз червяги,
Шерсть ушана, зуб дворняги,
Жало гада, клюв совенка,
Хвост и лапки ящеренка -
Для могущественных чар
Нам дадут густой навар.
Все три вместе
Жарко, жарко, пламя ярко!
Хороша в котле заварка!
Анна РАДЛОВА (5 изданий):
2-я Ведьма
И змеи болотной плоть
Надо спечь и размолоть;
Лягвы зад, червяги персть,
Пса язык и мыши шерсть,
Жала змей, крыло совы,
Глаз ехидны, — вместе вы
Для могущественных чар
В адский сваритесь навар.
Все три вместе
Жарься, зелье! Вар, варись!
Пламя, вей! Котел, мутись!
Или вот более современный перевод 2017 года Юрия ЛИФШИЦА:
ВТОРАЯ ВЕДЬМА.
Бросим в чертову кутью
Потрошеную змею,
Слизь червя и хвост ужа,
Глаз жука и пах ежа,
Шерсть мыша и пса язык,
Лапку вши и крысы клык,
Чтобы чарами бульон
Черными был начинен.
ВСЕ.
Ты гори во мгле, костер!
Ты бурли в котле, раствор!
Таким же образом проходят мимо отечественного читателя мысли Билла Денбро, когда друзья детства в «Оно» Стивена КИНГА встретились 27 лет спустя:
— Седьмой здесь был, и в какой-то момент они все ощутили его присутствие… и возможно, наилучшим образом поняли жуткую силу существа, которое вернуло их сюда. «Оно живо, — подумал Билл, холодея под одеждой. — Глаз тритона, хвост дракона, рука висельника... чем бы Оно ни было, Оно снова здесь, в Дерри. Оно.
«Eye of newt, tail of dragon, Hand of Glory» — опять же-таки «глаз тритона» ничего не говорит россиянину. Как и, по мнению переводчика, Виктора ВЕБЕРА словосочетание «Рука Славы», которое он заменил на более понятное "рука висельника".
В 2020 году на русский язык был переведен «Каталог катастрофы» Чарльза СТРОССА:
— Я киваю, делаю заметки, а он кладет пистолет-пулемет обратно на стойку.
– А теперь… расскажи мне про это.
Едва кинув взгляд, на автомате оттарабаниваю:
– Рука славы, класс три, одноразовая, пятизарядная, зеркало в основании для обеспечения когерентного излучения вместо общей невидимости… по виду не на боевом взводе, максимальная дальность – пределы прямой видимости, активация – установленное слово силы.
— Папа, ты не купишь мне вот это? — перебил хозяина лавки Драко, указывая на витрину с подушечкой, на которой покоилась сушеная рука.
— Рука Славы! — воскликнул Горбин. — Купите эту руку, вставьте в нее горящую свечу, и никто, кроме вас, не увидит ее огня. Лучший друг воров и разбойников! Сэр, у вашего сына отличный вкус!
— Надеюсь, мой сын тянет на большее, чем вор или разбойник, — процедил мистер Малфой холодно.
Ну, а «полюбоваться» этой самой «Рукой Славы» можно в одноименном фильме. Впрочем, не только в нем: в дальнейшем Драко все же завладел Рукой Славы, и она сыграла свою зловещую роль.
Некоторые источники и составные части романа Стивена КИНГА «Оно»
– Я вернулся. Я же сказал, что вернусь. И вернулся. Эй?
Тишина.
Тогда я заплакал, глупо, беззвучно зарыдал под мостом.
Чья-то рука коснулась моего лица, и я поднял глаза.
– Не думал, что ты вернешься, – сказал тролль.
Нил Гейман.
К роману Стивена КИНГА «Оно» («It») предъявляют немало претензий. Он действительно толст, мешковат, переполнен деталями, повторами и нелогичностями. Чуть ли не каждый второй прочитавший уверенно заявляет, что его можно было бы без потери качества и смысла сократить процентов на 10 – 30. А тех, кто считает, что концовку с паучихой автор попросту «слил», наверное, еще больше.
Толстый роман
Книга вышла в 1986 году. И сразу же известный литературный обозреватель «Нью-Йорк таймс» Кристофер Леманн-Хаупт высказался по ее поводу:
— Сюжет развивается, но, несмотря на все свои потрясающие сценические эффекты, он пыхтит, сопит (huffs and puffs), скрипит и лязгает. Роману не хватает политического видения «Мёртвой зоны» или логики «Воспламеняющей взглядом» и «Куджо». Здесь нет мрачного, зловещего настроения «Сияния». И ничего похожего на траурную гнетущую атмосферу «Кладбища домашних животных». Он слишком старается, он стремится к слишком многому и слишком чертовски сложен.
Профессор Стэнфордского университета Адриан Дауб в статье к 30-летию выхода романа, опубликованной в «Los Angeles Review of Books» в 2016-м, так охарактеризовал свои впечатления от перечитанного:
— Вернувшись к этому увесистому фолианту спустя десятилетия, первым, что меня поразило, была его сумбурность повествования. Я ожидал быстрой, бойкой экономии современных массовых книг в мягкой обложке, и мне было немного ошеломительно
осознавать, что эта запутанная, однообразная книга, насчитывающая более 1000 страниц, захватила [тогда] всех старших братьев моих друзей, у которых, в конце концов, были кассетные плееры и первые игровые приставки, предлагавшие более лёгкое времяпрепровождение. В ней есть захватывающий дух сценарий, захватывающий дух, как в романах Джона Гришэма, Майкла Крайтона и Тома Клэнси, но нет их лаконичности. Она читается медленно.
И действительно, для романа ужасов «Оно» излишне изощрен. Семь полноценных главных героев, столь же подробно разработанный восьмой — антигерой Генри Бауэрс, плюс несколько десятков эпизодических, каждый из которых имеет свое лицо. Два временных плана – 1958 год, когда героям по 11 лет (как и самому Стивену КИНГУ в этом же 1958-м) и 1985-й, перетекающие один в другой: в части 5-й «Ритуал Чудь» это переплетение происходит буквально – действие каждые 15-20 минут перебрасывается из прошлого в настоящее и обратно, не сразу и сообразишь в начале каждого из эпизодов, взрослые это идут или дети.
В интервью 2006 года ежеквартальному журналу «The Paris Review» Стивен КИНГ (одним из двух интервьюеров был тот же Кристофер Леманн-Хаупт) назвал три своих романа, которые «работают более чем на одном уровне» — «Мизери», «Долорес Клейборн» и «Оно»:
— Когда я начал работать над «Оно», которое прыгает туда-сюда между жизнью персонажей в детстве и затем во взрослой жизни, я понял, что пишу о том, как мы используем наше воображение в разные моменты нашей жизни. Я люблю эту книгу... и говорю: «О Боже, она такая длинная». Думаю, это самая диккенсовская из моих книг благодаря широкому кругу персонажей и переплетающимся сюжетам.
Казалось бы, в написанном ранее «Противостоянии» и персонажей больше, и страниц. И в число произведений, которые, по его мнению, будут читать через сто лет, КИНГ в том же интервью включил не «Оно», а «Противостояние», больше отвечающее ожиданиям читателей – привычнее, шаблоннее, развлекательнее. А с «Оно», похоже, он хотел зайти в мейнстрим.
«Патерсон»
Амбиции подчеркивают эпиграфы к каждой из пяти частей романа из поэмы «Патерсон» поэта-модерниста Уильяма Карлоса Уильямса, первоначальный импульс которой дал «Улисс» Джеймса Джойса. Эта поэма обычно сопоставляется (и противопоставляется) с работами Томаса Элиота и Эзры Паунда. Роман гораздо глубже погружен в поэму, чем заметили даже зарубежные кинговеды. У Уильямса город (реальный Патерсон из штата Нью-Джерси) является как человек именно в том смысле в каком У КИНГА говорится, что Дерри – это и есть Оно или суть Дерри – это Оно.
Интерлюдии романа о кровавых историях из прошлого Дерри вышли из четвертой части (1951 год) поэмы, где аналогичные истории являются точно такими же интерлюдиями:
— Незадолго до двух часов ночи 16 августа 1875 года мистер Леонард Сэндфорд из фирмы «Пост и Сэндфорд», работая над усовершенствованиями для водопроводной компании в районе водопадов, заглянул в пропасть возле рулевой рубки водопроводной станции. Он увидел нечто похожее на груду одежды и, пристально всматриваясь, пока поток то стихал, то поднимался, отчётливо разглядел ноги мужчины, тело которого причудливым образом застряло между двумя брёвнами. Именно в «развилке» этих брёвен и застряло тело.
Вид человеческого тела, висящего над пропастью, был поистине необычным и ужасающим. Весть о его находке привлекла в тот день множество посетителей.
Или вот:
— Патерсон, штат Нью-Джерси, 17 сентября. Двадцатидвухлетний Фред Гуделл-младший был арестован сегодня рано утром и обвинен в убийстве своей шестимесячной дочери Нэнси, которую полиция разыскивала со вторника, когда Гуделл сообщил о ее пропаже. Продолжавшийся до часу ночи допрос, который вели полицейские под руководством шефа Джеймса Уокера, позволил, по словам полиции, получить сведения об убийстве от этого рабочего фабрики, получающего 40 долларов в неделю.
В 2 часа ночи Гуделл провел полицию за несколько кварталов от своего дома к месту на горе Гарретт и показал им тяжелый камень, под которым он похоронил Нэнси, одетую только в подгузник и положенную в бумажный пакет из супермаркета.
Гуделл признался полиции, что убил ребёнка, дважды ударив деревянной подставкой детского стульчика в понедельник утром, когда он её кормил, раздражившись плачем. Окружной врач, доктор Джордж Сёрджент, сообщил, что причиной смерти стал перелом черепа.
Таких интерлюдий в четвертой части несколько. Напомню лишь, что в этой поэме, на русский язык не переведенной, свободный стих разбивается прозаическими кусками.
Нюансы
На самом деле, многочисленные повторы, раздувающие, казалось бы, роман, продуманны автором. «Оно» стилистически выстроено. В главах с 19-й по 22-ю не просто действие перебрасывается по времени, но и эпизоды разделяются таким образом, что фраза, начав говориться в 1958-м году, заканчивается в 1985-м, а потом, конце эпизода, происходит аналогичный обратный перенос.
Или другой нюанс, который не удалось передать в русских переводах. Роман начинается со слова «ужас»: «The terror, which would not end for another twenty-eight years» и заканчивается словом «it» (хотя и с маленькой буквы): «and the friends with whom he shared it».
Фрейд
Понятно, что рассматривать «Оно» по Зигмунду Фрейду – первое, что приходит в голову. Это так и просится. В «Стандартном издании» Джеймса Стрейчи фрейдовское «Das Ich und das Es» переведено латинскими «The Ego and the Id». Не буду говорить о первом слове, хотя Я и Эго – понятия различающиеся, а вот «das Es» по-английски будет «the It».
Если признать это существо фрейдовским das Es города Дерри, или das Es его населения, то элементарно решается проблема с нелогичностью при противостоянии с «Клубом неудачников» (ведь Оно с его возможностями могло прекрасно расправиться с ними по одному): какие могут быть логика, предвидение и планирование у das Es? Тем более, что патерсонская концепция города как человека должна предусматривать и существование его подсознательного.
Такое объяснение дает и более объемную картину трагических событий из прошлого Дерри. Считать, что в циклах пробуждения Оно управляло, например, в 1930 году членами «Легиона Белой Благопристойности», которые сожгли солдатский клуб «Черное пятно» (погибло 80 человек) или Клодом Эру, устроившем резню в баре «Серебряный Доллар» в сентябре 1905 года (при полном равнодушии к массовому убийству топором, происходящему на их глазах, других посетителей бара), значит полностью снимать с тех и того вину за содеянное. Взяли под управление, мол. А вот резонанс желаний, влечений, ненавистей, неприятий самого человека (группы) и их подсознательного, куда в стабильном состоянии это все вытесняется, а в каких-то экстремальных ситуациях начинает «втесняться» обратно, расшатывая рамки нормативного, более похоже на истину.
И когда в 19 главе Бев убегает от озверевшего отца – «Все это в глазах отсутствовало напрочь. Она видела в них только жажду убийства. Она видела в них Оно. Беверли побежала. Побежала от Оно» — происходит именно то, о чем сказано выше.
Это не значит, что Стивен КИНГ сидел над романом, обложившись работами Зигмунда Фрейда. Совсем нет. Гофман тоже не писал «Песочного человека» с оглядкой на отца психоанализа, что не помешало Зигмунду Фрейду проанализировать в «Жутком» этот рассказ в соответствии со своей теорией.
Подходы к теме
В 1975 году Стивен КИНГ опубликовал роман «Жребий Салема» о писателе Бене Миерсе, который приезжает в провинциальный городок своего детства, где пытается разобраться со своими детскими страхами, а потом выясняется, что город этот заполонило Зло.
Почти что сюжет «Оно». Разве что писателя зовут Билл, и он один из «Клуба неудачников».
Любопытно, что эпиграфом к прологу «Жребия Салема» являются строки Георгоса Сефериса (в переводе Виктора Антонова):
— Мой старый друг, чего ты ищешь?
Ты возвратился из чужих краёв,
Где образы далёких дней минувших
Хранил ты в сердце бережно и верно
В скитаньях многолетних по чужбине.
Те же самые строки стали эпиграфом к роману «Оно» (в переводе Виктора Вебера):
— Что ищешь ты среди руин, камней,
Мой старый друг, вернувшийся с чужбины,
Ты сохранил о родине своей
Взлелеянные памятью картины.
В 1982 году Стивен КИНГ написал «Труп». О четырех 11-12-летних мальчишках из неблагополучных семей в провинциальном городке и их путешествии к трупу: здесь есть и детские страхи, и хулиганы, и погибший брат.
В «Оно» есть и непосредственные отсылки к «Сиянию», «Кристине», «Темной башне».
Никто из обозревателей не отметил, что кровь в раковине, которую увидела Бев, это метафора менструации. В норме они начинаются как раз в 9 – 12 лет. Кэрри, у которой месячные появились в 15 с половиной лет, – это уж очень сильная задержка: в таких случая рекомендуют обращаться к врачу.
Не зря же из сливного отверстия говорят Бев: «мы внизу с тобой, и мы летаем, мы изменяемся...»
А на следующее утро мама, посмотрев на проступающие под свитером груди, заметила: «Господи, ты так быстро растешь».
Физические изменения – то, что беспокоит Бев, и то, что привлекает к ней взгляды мальчиков.
Пляска смерти
В 1981 году вышла документальная книга Стивена КИНГА о жанре «horror» «Пляска смерти», из которой тоже немало попало в «Оно». Например, последние слова книги:
— Мне хочется на прощание сказать вам слово, которое все дети инстинктивно уважают, слово, истинность которого взрослые могут постичь только в наших историях... и в наших снах. Магия.
«Наши истории» – это истории, рассказанные авторами «horror». Об этом же – самое начало «Оно», в посвящении детям Стивена КИНГА:
— Ребята, вымысел – правда, запрятанная в ложь, и правда вымысла достаточно проста: магия существует.
В главе второй «Пляски смерти» КИНГ подробно рассказывает о двух фильмах ужасов: «Я был подростком-оборотнем» и «Я был подростком-Франкенштейном».
На эти два фильма в кинотеатр «Аладдин» пошли одиннадцатилетние Бен, Ричи и Бев из «Клуба неудачников», а потом убегали от компании местного хулигана Генри Бауэрса.
Бен и Ричи пошли на фильмы ужасов после того, как первый из них рассказал случившуюся с ним жуткую историю о клоуне в виде мумии, а второй только что побывал в жуткой истории с движущейся фотографией в комнате убитого младшего брата Билла. Им тогда было очень страшно. Они и их друзья уже поняли, что в Дерри обитает монстр. Но Ричи, сидя в кинотеатре, забитом детьми, «которые вопят и кричат в самые страшные моменты, ...не связывал эпизоды из этих двух малобюджетных фильмов, которые они сейчас смотрели, с событиями в их городе... пока не связывал».
Но экранные ужасы тоже оставляют след:
— Ричи попятился, его лицо превратилось в маску ужаса, и он закричал: «Оборотень! Билл! Это Оборотень! Подросток-оборотень!»
А Беверли судорожно доставая из кармана серебряный шарик, уронила на пол мелочь и два корешка билетов на «Аладдин».
В части второй «Июнь 1958 года» Майка Хэнлона преследует огромная птица из «Родана», а еще одного мальчика, чуть позже погибшего, — «Тварь из Черной лагуны». Оба фильма – тоже из книги о «horror».
Размышления об особенностях детского восприятия напрямую перекочевали из «Пляски смерти» в «Оно»:
— Смертно само детство: человек способен любить, но любовь проходит. И мы не только Паффа, железного дровосека и Питера Пена бросаем в погоне за водительскими правами, школьным и университетским дипломом, в стремлении приобрести «хорошие манеры». Каждый из нас изгнал Зубную фею (или, может, она изгнала нас, когда мы уже стали не в состоянии поставлять необходимые ей молочные зубы), убил Санта Клауса (только чтобы оживить труп для своих собственных детей), прикончил великана, который гонялся за Джеком по бобовому стволу («Пляска смерти»)
— И теперь, когда мы больше не верим в Санта-Клауса, в Зубную фею, в Гензеля и Гретель или тролля под мостом Оно готово разобраться с нами. «Возвращайтесь, – говорит Оно. – Возвращайтесь, давайте доведем до конца начатое в Дерри. Приносите ваши палки, и ваши шарики, и ваши йо-йо! Мы поиграем. Возвращайтесь, и мы посмотрим, помните ли вы самое простое: каково это – быть детьми, которые верят без оглядки, а потому боятся темноты» («Оно»).
Есть западные исследователи, которые одним из источников «Оно» называют оду «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства» Уильяма Вордсворта. Лично я, прочитав «Оно» думал: ну, это уж слишком. Однако, пара последних страниц «Пляски...», откуда был взят вышеуказанный небольшой фрагмент, очень близка концепту оды: взросление как «явный случай развития ограниченности мысли и постепенное окостенение воображения», утеря волшебного третьего глаза. Так что, возможно, не без влияния. Тем более, Вордсворт упоминается в «Жребии Салема» 1975 года (а самый классический пример влияния оды – «Мэри Поппинс» Памелы Трэверс).
«Пляска смерти» и «Оно» заглядывают в друг друга как в зеркало. Восторгаясь в первой «Мозгом Донована» Курта Сиодмака (в 1970 году Стивен КИНГ опубликовал стихотворение «Мозг Донована»), автор цитирует поговорку, которая помогла герою этого романа справиться с гипнотической силой Мозга: «Он бьет руками по столу, но призрак видится ему» (единственная российская публикация в «Искателе» 1995 года в переводе Михаила Массура: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним»).
Именно с этой поговоркой, известной еще с позапрошлого века, Заика Билл противостоит в «Оно» монстру. В переводе Вебера она звучит так: «Через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет».
Клуб неудачников
Название клуба переведено категорически неправильно. У Стивена КИНГА – «the Losers’ Club»: клуб лузеров. И эти два понятие – не синонимы. Loser происходит от глагола «to lose» — проигрывать, уступать, утрачивать, упускать.
Все семеро – в какой-то мере отщепенцы в своих школьных сообществах. Билл – заика, Эдии постоянно ходит с ингалятором, Стен – еврей, очкарик Ричи не успевает уследить за своим языком, Майк – негр из чуть ли не единственной чернокожей семьи в Дерри, Бен – чудовищно толст, Беверли – из очень бедной семьи и постоянно ходит с синяками.
Получается, что Бев, например, неудачница потому, что родилась в такой семье с неуравновешенном отцом, а в школе появляется в поношенной одежде? Но в этом случае, неудачником является и Генри Бауэрс – у него такой же очень небогатый и еще более полоумный отец, которые периодически его избивает и заставляет работать по 30 часов в неделю. Разве не неудачник? Но не лузер. Кто его таковым посмеет посчитать – тут же лишится пары зубов, если не хуже. Ряд одноклассников (включая отпрыска одного из «лучших семей» Дерри Питера Гордона) даже принимают его в роли лидера. А вот Бев, в отличие от него, свое лузерство приняла. И Бен. Они – самые яркие примеры.
Эти семеро нашли друг друга, и образовалось нечто синергетическое.
Опыт их противодействия опасной и жестокой компании Генри Бауэрса стал определяющим в борьбе с Оно. Именно этот опыт дал им отчаянную веру в свои силы. При том, что Генри, получая отпор, не останавливался, а делался только злее и упорнее. Как и Оно. Можно даже предположить, что Оно – искаженное отражение Генри и Ко. Или наоборот.
И еще одна параллель из «Пляски смерти». Рассказывая о фильмах 50-х кинокомпании «Американ интернешнл пикчерс», специализировавшейся на малобюджетных фильмах, ориентированных на молодую аудиторию, КИНГ заметил:
— В фильмах не было толстых детей, не было детей с бородавками или страдающих нервным тиком; прыщавых детей; детей, вечно простуженных; детей с сексуальными проблемами; детей с заметными физическими недостатками (даже такими ничтожными, как плохое зрение, которое приходится исправлять с помощью очков, – у всех детей из фильмов ужасов и пляжных картин АИП стопроцентное зрение)... Почти во всех фильмах действие разворачивается в небольшом американском городе – с этой сценой аудитория знакома лучше всего... но города эти выглядят странно, будто здесь накануне съемок поработала специальная команда, удалив всех хромых, заик, толстопузых или веснушчатых.
Роман заполонили чудовища из фильмов категории «B» и дети, которых в эти картинах не было. У всех семерых из «Клуба неудачников» с мозгами все в порядке, но Дерри буквально забит персонажами с отклонениями от психической нормы. Может, в маленьких американских городках их количество действительно зашкаливает – этим и объясняется масса страшных историй, о которых мы смотрим и читаем? С такими девиациями не удивительно такое Оно города.
Взросление
К 25-летию выхода романа Стивен КИНГ написал послесловие к очередному изданию (спасибо коллеге Nexus за перевод):
— Лично для меня «Оно» навсегда останется романом о полном ужасов путешествии через мост соединяющий детство и взрослую жизнь.
Но постойте, ведь повзрослеть – проще некуда! Любой ребенок, которому удастся избежать лейкемии или автомобильной аварии, сможет сделать это! Однако… Однако, послушайте: мы никогда до конца не становимся взрослыми, пока помним, какими детьми мы были когда-то и пока сознательно не примем решения оставить себя молодых в прошлом, убрать с глаз долой как любимые ранее игрушки в кладовку. Многие из нас поступают так с появлением собственных детей. Некоторые – путем написания книг. Но также многие – путем чтения книг.
С детством героев романа мы начинаем знакомиться с Бена Хэнскома. Его конфликт с Генри Бауэрсом начался с отказа дать списать контрольную. Вот здесь и прозвучал первый звоночек темы:
— Он боялся, но при этом не отступал от принятого решения. Понимал, что впервые в жизни сознательно определился с планом действий, и это тоже его пугало, хотя он и не понимал почему: прошло немало лет, прежде чем он осознал, что хладнокровие его расчетов, точная и прагматичная оценка расходов, свидетельствующие о начавшемся переходе во взрослый мир, нагнали на него даже больше страха, чем угрозы Генри. От Генри он мог увернуться, а со взрослым миром, в котором, вероятно, так думать придется постоянно, это не получится.
А далее ему снится сон, в котором клоун по льду приближается к мосту, на котором стоит он, Бен, и зовет:
— Тебе там понравится, я обещаю, всем мальчикам и девочкам, которых я встречал, там нравилось, потому что это тот же остров Удовольствий Пиноккио или страна Нетинебудет Питера Пэна; им никогда не придется взрослеть, а ведь именно этого хотят все дети! Так что пошли! Ты увидишь столько интересного. Получишь шарик, покормишь слонов. Покатаешься на горках! Тебе это так понравится, и, Бен, как ты будешь летать…
Как я уже заметил, взросление и связанные с ним физиологические изменения, очень беспокоят Бев. И опасно влияют на ее отца.
Общеизвестным символом, соединяющим детство и взрослое состояние, стал в романе стеклянный переход из детской библиотеки во взрослую, который взорвался в 1985 году после того, как Оно было окончательно уничтожено. Мы знакомимся 38-летними членами «великолепной семерки» еще до этого события. В 11 лет они дали клятву на крови вернуться в Дерри, если Оно вновь появится. Ведь они его не добили в 1958-м. Единственным не сдержавшем клятву стал ее инициатор Стэнли Урис, покончивший с собой.
И вот здесь встает вопрос: а когда же завершилось их взросление — в 1958 году или в 1985-м? Бен перестал быть лузером лишь два года спустя после событий 1958-го — об этом он рассказал сам. Его излишний вес во многом оказался следствием чрезмерной материнской любви. Как и ингалятор Эдди Каспрэка, наполненный плацебо. Но Эдди женился на женщине, оказавшейся копией матери, и продолжил пользоваться ингалятором, хотя уже знал, что астмы у него нет. Бев вышла замуж за мужчину-копию ее отца, который так же ее избивает и держит в жесткой психологической зависимости. Билл живет с женщиной, очень похожей на Бев. То есть детские травмы, сформировавшиеся тогда установки по-прежнему цепко держали их. И им пришлось вернуться в Дерри, чтобы еще раз сразиться со своими детскими подсознательными страхами.
Боюсь, правда, успешность оставшихся в живых членов «Клуба неудачников» отныне не окажется столь же безупречной, как и успешность их родного города Дерри. Магия существует, но она – прерогатива детей.
В том же декабрьском самом номере «Литературной газеты», что и завершающая дискуссию о фантастике 1969 года подборка писем под названием «Читатель размышляет, спорит», вышла статья Станислава ЛЕМА (впервые оцифровано на fandom.ru). Она и стала окончательной точкой в этой дискуссии.
Станислав ЛЕМ. ЛИТЕРАТУРА, ПРОЕЦИРУЮЩАЯ МИРЫ
Посетив редакцию «Литературной газеты» во время своего недавнего приезда в Советский Союз, известный польский писатель-фантаст Станислав Лем изъявил желание принять участие в дискуссии о научно-фантастической литературе.
Мы предлагаем вниманию читателей написанную им статью.
В БУДУЩЕМ году исполнится двадцать лет с тех пор, как я начал работать в области фантастики. За это время мои взгляды на потенциальные возможности фантастики претерпели определенную эволюцию. В пятидесятые годы я писал, так сказать, стихийно, не задумываясь о теории. Позже я взялся именно за теоретическое исследование вопроса. Две мои последние книги – «Философия случайности» и «Фантастика и футурология» — посвящены теоретико-литературным проблемам. Так что сейчас я высказываюсь уже не только как
писатель, основывающийся на своем личном опыте, но и как теоретик.
Писатель-фантаст может отходить от современной ему действительности по-разному: либо в направлении, которое я называю реалистическим, либо же «в никуда». Первое направление является литературным аналогом научного прогнозирования. Тут писатель-фантаст занимается построением и исследованием одного из множества «возможных миров» (называя их возможными, мы, конечно, исходим из сегодняшних представлений об осуществимости того или иного варианта развития). Во втором же случае писатель совсем не считается с критерием осуществимости. Он строит мир, находящийся вне множества «возможных миров будущего».
Для точности следовало бы еще добавить такой вариант, когда фантаст продолжает в будущее, экстраполирует некоторые тенденции современной действительности. Если он продолжает их «по прямой», могут получиться парадоксальные картины. Например, получится мир, в котором все люди поголовно станут работниками библиотек, а вся Земля будет сплошь завалена книгами. Конечно, такой мир неосуществим — потому что нынешние тенденции взаимодействуют и развиваются не по прямой линии. Но все же эту фантастику нельзя назвать уходом «в никуда». Мир, конечно, никогда не станет таким, но показать, как он выглядел бы при дальнейшем развитии «по прямой», небезынтересно.
Конечно, оценка каждого конкретного произведения зависит от его индивидуальных достоинств, и на любом направлении могут появиться произведения талантливые и яркие, но в принципе я за такую фантастику, которая имеет максимальную познавательную и социальную ценность, которая не является бегством от действительности, а служит орудием ее анализа.
Поэтому я особенно ценю социальную фантастику, исследующую «веер возможных миров».
Когда я писал первые фантастические книги, меня терзали угрызения совести. Мне казалось, что если я в одной книге дал какую-то картину будущего, то я буду сам себе противоречить, если в другой книге опишу будущее иначе. Через много лет, когда я начал читать книги специалистов-прогнозистов, я понял, что никакого логического противоречия здесь нет. Прогнозисты всегда делают несколько вариантов прогнозов в виде расходящегося веера.
Я все время говорю об изображении «мира будущего», то есть об одном из аспектов социальной фантастики. Конечно, у фантастики существует много разновидностей, но социальная фантастика, по-моему, самый трудный и самый интересный вид нашего творчества. В значительной степени она — порождение нашего времени. Сопоставляя фантастические книги прошлого и осуществившуюся реальность, легко убедиться в том, что фантастика прошлого — скажем, Жюля Верна, могла правильно предвидеть появление отдельных технических изобретений, но не умела предугадать ни социальную обстановку, в которой произойдет их реализация, ни — что особенно важно — всех последствий, вытекающих из этой реализации (из появления, например, воздушного транспорта или подводной лодки). А ведь именно это и является, на мой взгляд, важнейшим свойством современной социальной фантастики: комплексная постановка проблем.
Охватить одновременно большое количество взаимодействующих факторов — это и есть самое трудное в фантастике; специалисты по научному прогнозированию с этой трудностью знакомы.
В своей последней книге «Фантастика и футурология» я пытался рассмотреть состояние западной социальной фантастики и основное направление идущих в ней поисков. Такой обзор сегодня — нелегкий труд. Я подсчитал как-то, что если б кто-нибудь еще в колыбели начал читать со скоростью 400 страниц в день и читал бы только фантастику, то все же он до конца жизни не успел бы прочесть всего, что на сегодня издано в этой области.
Как известно, фантастика в США, Англии, а за последнее время — и в Японии достигла высокого уровня развития как в количественном, так (в лучших образцах, разумеется) и в качественном отношении. Фантастика Италии, Франции и некоторых других стран выглядит пока что не вполне самостоятельной, учится на англо-американских образцах.
Но при всем тематическом и жанровом разнообразии англо-американской фантастики там очень заметно то, что я назвал бы «параличом социального воображения». Там пока совершенно невозможны произведения типа «Трудно быть богом» или «Обитаемый остров» А. и Б Стругацких. Когда англо-американские фантасты пишут об отдаленном будущем, у них проявляются две крайности — либо они представляют его совершенно «черным», либо совершенно «розовым».
Нельзя, разумеется, начисто отвергать вероятность «крайних, предельных» вариантов развития мира. Но именно потому, что это очень серьезная проблема, хотелось бы видеть в фантастике более глубоко исследованные, более сложные и интересные варианты. А они в англо-американской фантастике редки. Позитивные же утопии западных фантастов принципиально неосуществимы, так как они обращены фактически в прошлое. Они изображают мир просторный и тихий, мир, где нет миллиардов людей, нет огромных городов и отсутствуют все трудности современных проблем управления и сложность структуры технологически высокоразвитого общества. Это счастливая Аркадия, в которой жизнь течет медленно и спокойно, ничто не меняется, где нет даже уличного движения. Иногда получаются прекрасные поэтические картины (например, у Клиффорда Саймака), но вероятность существования такого мира практически равна нулю. Это — не попытка прогноза, а бегство от действительности в «прекрасное прошлое», в Золотой Век, который существовал только в мифах и никогда не был возможен на Земле.
В англо-американской фантастике имеются, однако, вполне серьезные и заслуживающие внимания и уважения попытки разобраться в социальных процессах современного мира — назову хотя бы таких писателей, как А. Азимов, К. Воннегут. Р. Шекли, Г. Каттнер. Д. Уиндэм. Я с удовольствием узнал, что лучшие образцы западной фантастики опубликованы в СССР издательствами «Мир» и «Молодая гвардия». Приходит в фантастику и новое пополнение, но я не могу пока сказать, что оно уже нашло какой-то свой путь, что определилось какое-то новое направление, новая тенденция.
А если говорить о перспективах... В американской фантастике слишком много «табу», то есть таких проблем, которые нельзя даже называть но имени. Это, например, религия и многие философские вопросы. Один из рассказов в сборнике К. Конклина затрагивает — причем весьма деликатно — такую запретную тему: речь идет о роботе, который захотел стать верующим или даже святым. Этот рассказ напечатан только в сборнике, потому что ни один журнал не захотел его принять. Такая же судьба постигла роман Н. Спинрэда, где говорится о борьбе монополий вокруг проблемы гибернации (замораживания, временного лишения жизни) безработных.
На своих съездах и конференциях американские фантасты говорят, что у них абсолютная свобода высказываний, что они могут писать на любую тему, — на самом же деле они вынуждены считаться со всеми «табу». Поэтому — за редкими исключениями — им чужды попытки моделирования в литературе сложных социальных процессов.
Однако новое пополнение англо-американской фантастики, хотя оно еще и не создало своего направления, довольно резко выступает против «классиков» фантастики. Оно считает их консерваторами и в политике, и в искусстве. В Англии, где молодые фантасты группируются вокруг журнала «Новые миры», да и в США большинство молодых значительно прогрессивнее прежнего поколения, решительно выступает против войны во Вьетнаме и т. д. В литературном плане они ищут новые темы и новые средства выражения, осваивают для фантастики новые области.
Не могу не сказать еще об одном. Насколько мне известно из моей переписки со всеми знакомыми критиками, в Австрии, Австралии, Франции наблюдается огромный интерес к советской фантастике. Это — закономерное явление. Читатели ищут эти книги, иногда произведения советских фантастов издают даже не профессиональные издатели, не большие издательства, а маленькие группы любителей.
Я не рискнул бы ставить футурологический прогноз, но мне кажется, что мировая фантастика сейчас стоит на рубеже каких-то серьезных перемен и что этот процесс определится в ближайшие 5-10 лет.
«Литературная газета» № 49 от 3 декабря 1969 года, стр. 6.
От mif1959: К. Конклин на самом деле — Грофф Конклин, известный составитель антологий научной фантастики.
Ранее в дискуссии 1969 года в «Литературной газете» выступали:
— Письма Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА;
Дискуссию о фантастике на страницах «Литературной газеты» в 1969 году завершает очередная подборка писем читателей (впервые оцифровано на fandom.ru).
Читатель размышляет, спорит
Почта редакции свидетельствует о большом интересе любителей фантастики к дискуссии, ведущейся на страницах «ЛГ». Сегодня мы печатаем часть писем читателей, полученных редакцией.
Интересно следить за тем, как развивается дискуссия о научно-фантастической литературе: первыми выступили читатели, в том числе много ученых, потом – писатели-фантасты. Дискуссия принимает все более профессиональный характер.
Хотят этого или нет представители «научно-технического» направления в фантастике, современная научная фантастика развивается преимущественно как социально-философская.
Я думаю, чем сильнее, дальнобойнее будет луч советской научной фантастики, направленный в будущее, тем более действенную роль станет играть она в жизни нашего народа. И будут ли это произведения – «предупреждения» или произведения-мечты, разве это так
важно? Главное, чтобы они помогли нам лучше увидеть тенденции развития двух социальных систем. И не к фантастам ли обращены сегодня слова великого мечтателя и революционера Николая Гавриловича Чернышевского: «Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь в нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего»?
Г. АНДРИАНОВ, учитель.
ТАГАНРОГ.
Уважаемые товарищи! Как человек, заинтересованный в исследовании и развитии фантастики. Я не могу скрыть своей озабоченности тем характером, который приняла дискуссия. Ведущее место в ней занимают критические статьи и реплики, а также мнения читателей о научно-фантастической литературе.
Между тем хотелось бы прочитать на страницах «Литературной газеты» материалы, вскрывающие самую суть «фантастического метода», показывающие отличие фантастики от литературы других направлений, и уже на накопленной теоретической основе предсказывать дальнейшие пути развития фантастики.
Ф. АКСЕЛЬРУД, студент.
ВЛАДИВОСТОК.
Многие критики (в том числе И. Бестужев-Лада) упрекают книжные издательства в их неблагосклонности к научной фантастике. Но в этой неблагосклонности можно упрекнуть, к примеру, и «Литературную газету».
Правда, в «Литературной газете» можно найти рассказы Рэя Бредбери, а в «Неделе» прочесть Азимова, Кобо Абэ и других. Не имею ничего против этих авторов, только вот и в Советском Союзе творят никак не худшие писатели. Именно в Советском Союзе пишут Иван Ефремов, братья Стругацкие, Илья Варшавский, Анатолий Днепров, Ольга Ларионова, Михаил Емцев и Еремей Парнов, Север Гансовский, Александр Мирер и десятки других литераторов, молодых и талантливых. Почему о их творчестве говорится так незаслуженно мало?
В «Литературной газете» началась дискуссия о фантастике. Правильно. Но если уж «Литературная газета» посвящает свои страницы такой дискуссии, тогда, может быть, она пожертвует еще и другие страницы уже для самой научной фантастике? И если так, пусть это будет советская фантастика!
Виктор ЖВИКЕВИЧ.
Польская Народная Республика.
Мне кажется, что настоящую научную фантастику можно определить как научное исследование, в котором некоторые предпосылки не доказаны. В науке такой прием применяется довольно часто.
Научная фантастика позволяет, не занимаясь доказательством предпосылок, исследовать следствия, вытекающие из них.
Естественно, как литературный жанр научную фантастику интересуют в первую очередь следствия социального характера, вытекающие из каких-либо научных открытий.
Вот здесь читатель ждет от фантастов действительно интересных исследований.
В. ВОЛОДАРСКИЙ.
Москва.
В спорах о современной научной фантастике часто говорится о моделях общества, создаваемых фантастами, выносятся оценки относительно истинности этих моделей, но все это, как ни странно, совершается без какого-либо раскрытия законов моделирования. А между тем всякое моделирование – в том числе и художественное творчество – подчиняется своим законам.
К сожалению, большинству критиков до сих пор мерещится непроходимая пропасть между кибернетическим моделированием и художественным творчеством, и в подобной инерции мышления, на которую совершенно справедливо указал в своей статье З. Файнбург, кроется существенная причина непопулярности фантастов у литературоведов.
В. ПИРОЖНИКОВ.
Пермь.
С большим удовлетворением прочитала в «Литературной газете» (№ 44) статью А. Казанцева «Луч мечты или потемки?». Писатель высказывает мнение, почти аналогичное с моим.
В своей статье А. Казанцев приводит очень яркие примеры, когда гипотезы писателей-фантастов, их научное предвидение были впоследствии подтверждены и осуществлены учеными. Из этого следует, что не так уж фантастичны оказываются гипотезы писателей-фантастов и не так уж далеки они от науки, что подтверждается самой жизнью.
Очень ценная, серьезная, целеустремленная статья, которая заставит задуматься некоторых поборников «философской» фантастики.
Впечатление такое, что А. Казанцев отрицает социально-философское течение в фантастике, удельный вес которого необычайно возрос в научно-фантастической литературе вообще и в советской – особенно. А. Казанцев может не принимать условного, но широко принятого критикой деления фантастики на «технологическое» и социально-философское течения – это его дело. Суть не в терминологии, а в объективно сложившейся в настоящее время ситуации. Благодаря необычайному ускорению технического прогресса сейчас мало что кажется технически неосуществимым, и людей интересуют не столько технические достижения, сколько последствия их внедрения, их влияния на жизнь общества в целом. Останется ли человек человеком или станет бездушным придатком машин и игрушкой разбуженных им гигантских сил природы? К этому сводится основной вопрос огромного большинства фантастических произведений, рассматривающих самые невероятные ситуации, в которых оказывается человек. Советские писатели решают этот вопрос в пользу человека, и такие произведения, разумеется, очень нужны.
И. ФЕДЮЩЕНКО.
Минск.
В прошлом году издательство «Мир» выпустило два полярных по своей природе сборника. «Пиршество демонов» — фантастика ученых и «Гости страны фантазии» — научная фантастика писателей-нефантастов. Имена, собранные под обложками этих сборников, значительны, а сама затея их выпуска очень оригинальна. Но все же, думается, большинство любителей фантастики включили их в свои собрания не без огорчения: ничего не поделаешь, из серии книжку не выкинешь, но это совсем не та фантастика – это только рядом с ней по двум ее сторонам.
В чем дело? Ведь, казалось бы, фантастика ученых должна полностью удовлетворять тех, кто ждет от жанра «приобщения к творческой лаборатории ученых», предвидения и смелости идей, а фантастика писателей-нефантастов должна бы полностью оправдать ожидания и самых строгих ревнителей ее художественности.
Но в том-то и дело, что настоящую фантастику создают настоящие писатели-фантасты. И писательский дар фантаста – особый. Как любое высокое искусство фантастика не терпит дилетантства.
Трудно не согласиться с З. Файнбургом, что попытки судить фантастику «по традиционным литературным канонам, ей не свойственным» вредны. Но не представляется спасительницей в этом отношении как концепция фантастики как одной из специфически образных форм выражения научного мировоззрения. Характерно: и самому З. Файнбургу не удается убедительно раскрыть смысл того, что называет он «научным способом образного мышления», и тем более выработать ясные критерии оценки научной фантастики. Где их искать? Разумеется, там, где находит начало любая теория, — в практике. Существуют строгие и непреложные законы искусства фантастики, и главный из них — наличие такой фантастической идеи, которая содержит в себе в скрытом виде какую-нибудь глубоко современную философскую социальную идею.
Примеры? Сколько угодно. Фантастическая идея «бетризации» человечества в «Возвращении со звезд» С. Лема содержит в себе идею неприятия благоденствующего, но выхолощенного будущего. Именно реализация этой идеи через конкретную художественную ткань составляет суть эстетического обаяния романа С. Лема. А идея пылеходной навигации в «Лунной пыли» А. Кларка ничего сравнимого с этим не содержит. Из сонма наших романов-утопий «Туманность Андромеды» выделяется именно наличием в своей основе великолепного гена — фантастической идеи Великого Кольца.
Разумеется, недостаток таланта или мастерства может загубить возможности, заложенные и в самой блистательной фантастической идее. С другой стороны, самый искушенный автор не застрахован от провала в фантастике без ясного понимания ее художественной природы. Писателю-реалисту всегда есть с чем сопоставить плоды своего вымысла, и сам его вымысел — это только перевоплощенная действительность. Фантаст же перед белой страницей всегда в неизвестности, как Бомбар на резиновой лодке в океане. «Остраненная» проза, обычно использующая фантастичность только как прием, стремится путем искажения знакомых пропорций вызвать обострение мировосприятия, фантастика добивается этого противоположным методом — реализацией небывалого или невероятного. Ради чего? Ради такого раскрытия идеи, которое недоступно ни реалистической, ни «остраненной» прозе.
Я сознательно говорю лишь о социальной, философской фантастике, ибо глубоко убежден, что так называемая научно-техническая фантастика обречена на вымирание в век небывалых идейных сражений... Я не верю, что большинство читателей фантастики, подобно Д. Франк-Каменецкому, ищет в ней только средство дать утомленному мозгу непревзойденное наслаждение и абсолютный отдых. Разве мы не радуемся всякий раз, обретая в ее негативных и сатирических построениях противоядие от всевозможных видов мракобесия? Разве не жаждем услышать от нее и правдивое слово надежды на будущее в нашем взрывоопасном и перегруженном конфликтами мире? И жаль, что советская фантастика еще не стала в должной мере настоящим идейным оружием. Она должна стать им.
Е. ЧЕРНЕНКО, инженер
Фрязино Московской области
«Литературная газета» № 49 от 3 декабря 1969 года, стр. 6.
Ранее в дискуссии 1969 года в «Литературной газете» выступали:
— Письма Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА;
Подборку писем в рамках дискуссии о фантастике в «Литературной газете» в 1969 году, обнародованную в предыдущей публикации, прокомментировал писатель-фантаст Владимир НЕМЦОВ (этот его комментарий в сети ранее не фигурировал).
На письма отвечает писатель-фантаст Вл. НЕМЦОВ
Литература мечты
В связи с дискуссией о фантастике, которая сейчас идет на страницах «Литературной газеты», меня попросили прокомментировать строки из писем читателей. Их авторы с редким единодушием подчеркивают, что показать людей завтрашнего дня, их внутренний мир – главная задача писателей-фантастов.
С этим нельзя не согласиться, тем более, что «человековедение» — основная тема всей литературы.
Но прежде всего мне хотелось бы высказать некоторые соображения по поводу фантастики и сказать несколько слов о том, как я представляю ее задачи.
Я, как и авторы публикуемых здесь писем, считаю, что главная задача научной фантастики – показать человека будущего во плоти и крови. Научную фантастику недаром называют «литературой мечты». Мечты о завтрашнем дне и завтрашнем человеке – вот та благодатная почва, на которой выросли лучшие произведения советской научной фантастики.
В. И. Ленин писал: «Надо мечтать!» — а затем приводил цитату из Писарева: «Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать... если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, — тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни...»
Вот оно – совершенное и точное определение задач «литературы мечты». Кому же, как не писателям-фантастам, показывать то самое творение, во имя которого мы живем и боремся? Нам, конечно, нужно «забегать вперед», но и не терять связи с теми, кто создает будущее.
В ходе дискуссии можно было услышать и голоса тех читателей, которых увлекает необычность мысли отдельных писателей-фантастов: утомленных ученых привлекает отдых на парадоксах, юные умы восхищаются смелостью абсурда.
Некоторые читатели считают, что человек будущего ничем не должен походить на сегодняшнего. Я противник подобной точки зрения.
Мне хотелось бы взять самые прекрасные черты характера наших современников и создать такого героя, которому стали бы подражать юные любители научной фантастики.
Как рассказать об этом герое? Каким будет его внутренний мир? Что он возьмет из примет нашего времени? Каков будет наш герой в труде и быту?
Если считать эти заметки своеобразным интервью с писателем, которое, как всякое интервью, неизбежно заканчивается вопросом: «Над чем вы работаете?», то я воспользуюсь случаем и отвечу: «Именно над этим и работаю. Я стремлюсь создать образ человека будущего».
В заключение мне хочется еще раз подчеркнуть основную мысль читательских писем – такая массовая литература, как научная фантастика, по самой природе жанра должна нести в себе функцию воспитателя. В подтверждение этой мысли мне на память пришли искренние строки одного юного читателя: «Когда я прочел эту книгу, то мне показалось, что я стал немного лучше».
«Литературная газета» № 46 от 12 ноября 1969 года, стр. 5.
облако тэгов
