Дискуссию о фантастике на страницах «Литературной газеты» в 1969 году завершает очередная подборка писем читателей (впервые оцифровано на fandom.ru).
Читатель размышляет, спорит
Почта редакции свидетельствует о большом интересе любителей фантастики к дискуссии, ведущейся на страницах «ЛГ». Сегодня мы печатаем часть писем читателей, полученных редакцией.
Интересно следить за тем, как развивается дискуссия о научно-фантастической литературе: первыми выступили читатели, в том числе много ученых, потом – писатели-фантасты. Дискуссия принимает все более профессиональный характер.
Хотят этого или нет представители «научно-технического» направления в фантастике, современная научная фантастика развивается преимущественно как социально-философская.
Я думаю, чем сильнее, дальнобойнее будет луч советской научной фантастики, направленный в будущее, тем более действенную роль станет играть она в жизни нашего народа. И будут ли это произведения – «предупреждения» или произведения-мечты, разве это так
важно? Главное, чтобы они помогли нам лучше увидеть тенденции развития двух социальных систем. И не к фантастам ли обращены сегодня слова великого мечтателя и революционера Николая Гавриловича Чернышевского: «Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь в нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего»?
Г. АНДРИАНОВ, учитель.
ТАГАНРОГ.
Уважаемые товарищи! Как человек, заинтересованный в исследовании и развитии фантастики. Я не могу скрыть своей озабоченности тем характером, который приняла дискуссия. Ведущее место в ней занимают критические статьи и реплики, а также мнения читателей о научно-фантастической литературе.
Между тем хотелось бы прочитать на страницах «Литературной газеты» материалы, вскрывающие самую суть «фантастического метода», показывающие отличие фантастики от литературы других направлений, и уже на накопленной теоретической основе предсказывать дальнейшие пути развития фантастики.
Ф. АКСЕЛЬРУД, студент.
ВЛАДИВОСТОК.
Многие критики (в том числе И. Бестужев-Лада) упрекают книжные издательства в их неблагосклонности к научной фантастике. Но в этой неблагосклонности можно упрекнуть, к примеру, и «Литературную газету».
Правда, в «Литературной газете» можно найти рассказы Рэя Бредбери, а в «Неделе» прочесть Азимова, Кобо Абэ и других. Не имею ничего против этих авторов, только вот и в Советском Союзе творят никак не худшие писатели. Именно в Советском Союзе пишут Иван Ефремов, братья Стругацкие, Илья Варшавский, Анатолий Днепров, Ольга Ларионова, Михаил Емцев и Еремей Парнов, Север Гансовский, Александр Мирер и десятки других литераторов, молодых и талантливых. Почему о их творчестве говорится так незаслуженно мало?
В «Литературной газете» началась дискуссия о фантастике. Правильно. Но если уж «Литературная газета» посвящает свои страницы такой дискуссии, тогда, может быть, она пожертвует еще и другие страницы уже для самой научной фантастике? И если так, пусть это будет советская фантастика!
Виктор ЖВИКЕВИЧ.
Польская Народная Республика.
Мне кажется, что настоящую научную фантастику можно определить как научное исследование, в котором некоторые предпосылки не доказаны. В науке такой прием применяется довольно часто.
Научная фантастика позволяет, не занимаясь доказательством предпосылок, исследовать следствия, вытекающие из них.
Естественно, как литературный жанр научную фантастику интересуют в первую очередь следствия социального характера, вытекающие из каких-либо научных открытий.
Вот здесь читатель ждет от фантастов действительно интересных исследований.
В. ВОЛОДАРСКИЙ.
Москва.
В спорах о современной научной фантастике часто говорится о моделях общества, создаваемых фантастами, выносятся оценки относительно истинности этих моделей, но все это, как ни странно, совершается без какого-либо раскрытия законов моделирования. А между тем всякое моделирование – в том числе и художественное творчество – подчиняется своим законам.
К сожалению, большинству критиков до сих пор мерещится непроходимая пропасть между кибернетическим моделированием и художественным творчеством, и в подобной инерции мышления, на которую совершенно справедливо указал в своей статье З. Файнбург, кроется существенная причина непопулярности фантастов у литературоведов.
В. ПИРОЖНИКОВ.
Пермь.
С большим удовлетворением прочитала в «Литературной газете» (№ 44) статью А. Казанцева «Луч мечты или потемки?». Писатель высказывает мнение, почти аналогичное с моим.
В своей статье А. Казанцев приводит очень яркие примеры, когда гипотезы писателей-фантастов, их научное предвидение были впоследствии подтверждены и осуществлены учеными. Из этого следует, что не так уж фантастичны оказываются гипотезы писателей-фантастов и не так уж далеки они от науки, что подтверждается самой жизнью.
Очень ценная, серьезная, целеустремленная статья, которая заставит задуматься некоторых поборников «философской» фантастики.
Впечатление такое, что А. Казанцев отрицает социально-философское течение в фантастике, удельный вес которого необычайно возрос в научно-фантастической литературе вообще и в советской – особенно. А. Казанцев может не принимать условного, но широко принятого критикой деления фантастики на «технологическое» и социально-философское течения – это его дело. Суть не в терминологии, а в объективно сложившейся в настоящее время ситуации. Благодаря необычайному ускорению технического прогресса сейчас мало что кажется технически неосуществимым, и людей интересуют не столько технические достижения, сколько последствия их внедрения, их влияния на жизнь общества в целом. Останется ли человек человеком или станет бездушным придатком машин и игрушкой разбуженных им гигантских сил природы? К этому сводится основной вопрос огромного большинства фантастических произведений, рассматривающих самые невероятные ситуации, в которых оказывается человек. Советские писатели решают этот вопрос в пользу человека, и такие произведения, разумеется, очень нужны.
И. ФЕДЮЩЕНКО.
Минск.
В прошлом году издательство «Мир» выпустило два полярных по своей природе сборника. «Пиршество демонов» — фантастика ученых и «Гости страны фантазии» — научная фантастика писателей-нефантастов. Имена, собранные под обложками этих сборников, значительны, а сама затея их выпуска очень оригинальна. Но все же, думается, большинство любителей фантастики включили их в свои собрания не без огорчения: ничего не поделаешь, из серии книжку не выкинешь, но это совсем не та фантастика – это только рядом с ней по двум ее сторонам.
В чем дело? Ведь, казалось бы, фантастика ученых должна полностью удовлетворять тех, кто ждет от жанра «приобщения к творческой лаборатории ученых», предвидения и смелости идей, а фантастика писателей-нефантастов должна бы полностью оправдать ожидания и самых строгих ревнителей ее художественности.
Но в том-то и дело, что настоящую фантастику создают настоящие писатели-фантасты. И писательский дар фантаста – особый. Как любое высокое искусство фантастика не терпит дилетантства.
Трудно не согласиться с З. Файнбургом, что попытки судить фантастику «по традиционным литературным канонам, ей не свойственным» вредны. Но не представляется спасительницей в этом отношении как концепция фантастики как одной из специфически образных форм выражения научного мировоззрения. Характерно: и самому З. Файнбургу не удается убедительно раскрыть смысл того, что называет он «научным способом образного мышления», и тем более выработать ясные критерии оценки научной фантастики. Где их искать? Разумеется, там, где находит начало любая теория, — в практике. Существуют строгие и непреложные законы искусства фантастики, и главный из них — наличие такой фантастической идеи, которая содержит в себе в скрытом виде какую-нибудь глубоко современную философскую социальную идею.
Примеры? Сколько угодно. Фантастическая идея «бетризации» человечества в «Возвращении со звезд» С. Лема содержит в себе идею неприятия благоденствующего, но выхолощенного будущего. Именно реализация этой идеи через конкретную художественную ткань составляет суть эстетического обаяния романа С. Лема. А идея пылеходной навигации в «Лунной пыли» А. Кларка ничего сравнимого с этим не содержит. Из сонма наших романов-утопий «Туманность Андромеды» выделяется именно наличием в своей основе великолепного гена — фантастической идеи Великого Кольца.
Разумеется, недостаток таланта или мастерства может загубить возможности, заложенные и в самой блистательной фантастической идее. С другой стороны, самый искушенный автор не застрахован от провала в фантастике без ясного понимания ее художественной природы. Писателю-реалисту всегда есть с чем сопоставить плоды своего вымысла, и сам его вымысел — это только перевоплощенная действительность. Фантаст же перед белой страницей всегда в неизвестности, как Бомбар на резиновой лодке в океане. «Остраненная» проза, обычно использующая фантастичность только как прием, стремится путем искажения знакомых пропорций вызвать обострение мировосприятия, фантастика добивается этого противоположным методом — реализацией небывалого или невероятного. Ради чего? Ради такого раскрытия идеи, которое недоступно ни реалистической, ни «остраненной» прозе.
Я сознательно говорю лишь о социальной, философской фантастике, ибо глубоко убежден, что так называемая научно-техническая фантастика обречена на вымирание в век небывалых идейных сражений... Я не верю, что большинство читателей фантастики, подобно Д. Франк-Каменецкому, ищет в ней только средство дать утомленному мозгу непревзойденное наслаждение и абсолютный отдых. Разве мы не радуемся всякий раз, обретая в ее негативных и сатирических построениях противоядие от всевозможных видов мракобесия? Разве не жаждем услышать от нее и правдивое слово надежды на будущее в нашем взрывоопасном и перегруженном конфликтами мире? И жаль, что советская фантастика еще не стала в должной мере настоящим идейным оружием. Она должна стать им.
Е. ЧЕРНЕНКО, инженер
Фрязино Московской области
«Литературная газета» № 49 от 3 декабря 1969 года, стр. 6.
Ранее в дискуссии 1969 года в «Литературной газете» выступали:
— Письма Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА;
Подборку писем в рамках дискуссии о фантастике в «Литературной газете» в 1969 году, обнародованную в предыдущей публикации, прокомментировал писатель-фантаст Владимир НЕМЦОВ (этот его комментарий в сети ранее не фигурировал).
На письма отвечает писатель-фантаст Вл. НЕМЦОВ
Литература мечты
В связи с дискуссией о фантастике, которая сейчас идет на страницах «Литературной газеты», меня попросили прокомментировать строки из писем читателей. Их авторы с редким единодушием подчеркивают, что показать людей завтрашнего дня, их внутренний мир – главная задача писателей-фантастов.
С этим нельзя не согласиться, тем более, что «человековедение» — основная тема всей литературы.
Но прежде всего мне хотелось бы высказать некоторые соображения по поводу фантастики и сказать несколько слов о том, как я представляю ее задачи.
Я, как и авторы публикуемых здесь писем, считаю, что главная задача научной фантастики – показать человека будущего во плоти и крови. Научную фантастику недаром называют «литературой мечты». Мечты о завтрашнем дне и завтрашнем человеке – вот та благодатная почва, на которой выросли лучшие произведения советской научной фантастики.
В. И. Ленин писал: «Надо мечтать!» — а затем приводил цитату из Писарева: «Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать... если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, — тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни...»
Вот оно – совершенное и точное определение задач «литературы мечты». Кому же, как не писателям-фантастам, показывать то самое творение, во имя которого мы живем и боремся? Нам, конечно, нужно «забегать вперед», но и не терять связи с теми, кто создает будущее.
В ходе дискуссии можно было услышать и голоса тех читателей, которых увлекает необычность мысли отдельных писателей-фантастов: утомленных ученых привлекает отдых на парадоксах, юные умы восхищаются смелостью абсурда.
Некоторые читатели считают, что человек будущего ничем не должен походить на сегодняшнего. Я противник подобной точки зрения.
Мне хотелось бы взять самые прекрасные черты характера наших современников и создать такого героя, которому стали бы подражать юные любители научной фантастики.
Как рассказать об этом герое? Каким будет его внутренний мир? Что он возьмет из примет нашего времени? Каков будет наш герой в труде и быту?
Если считать эти заметки своеобразным интервью с писателем, которое, как всякое интервью, неизбежно заканчивается вопросом: «Над чем вы работаете?», то я воспользуюсь случаем и отвечу: «Именно над этим и работаю. Я стремлюсь создать образ человека будущего».
В заключение мне хочется еще раз подчеркнуть основную мысль читательских писем – такая массовая литература, как научная фантастика, по самой природе жанра должна нести в себе функцию воспитателя. В подтверждение этой мысли мне на память пришли искренние строки одного юного читателя: «Когда я прочел эту книгу, то мне показалось, что я стал немного лучше».
«Литературная газета» № 46 от 12 ноября 1969 года, стр. 5.
Дискуссию о фантастике на страницах «Литературной газеты» в 1969 году после опубликованных одновременно статей Вадима ШЕФНЕРА и Александра КАЗАНЦЕВА, продолжила очередная подборка писем читателей, которая до сегодняшней публикации в сети не размещалась.
Интересно, что дана она под общим заголовком «Каков он, человек будущего?», ранее в дискуссии не представленным.
Каков он, человек будущего?
Мнение читателей
Фантасты мне представляются своего рода изобретателями, но недостаточно последовательными, настойчивыми и смелыми: они разрабатывают более или менее стройный сюжет, изобретают удивительные машины, но человеческие машины заимствуют из современности. Так возникает дисгармония, несоответствие жизненного материала образам героев – возможно ли это в подлинно
художественной литературе?
Конечно, произведение о будущем не может быть так же детализировано, как исторический роман. И тем не менее многое зависит от самого автора, от его умения логически мыслить, обобщать тенденции развития и делать прогнозы на будущее.
Конечно, желательно, чтобы фантастическое произведение имело достаточно острый динамичный сюжет. Но часто ради самого действия отбрасываются как лишние, замедляющие, утяжеляющие повествование бытовые детали, описание социальных связей героев. Герои ставятся только в исключительные, смертельно опасные, аварийные ситуации. В результате читатель хочет добраться лишь до развязки, узнать, чем все кончилось.
Образы людей будущего лишаются живой теплоты, достоверности. Произведение населяют уже не живые люди, а условные фигуры, лишенные индивидуальности. У них нет своей манеры поведения, речи, чувствований, воспоминаний, своих привычек, пристрастий, интонаций.
Таковы, например, рассказ Юрия Тупицына «Синий мир», рассказ Всеволода Евреинова «Феномен Локвуса». Описания кровавой борьбы отнимают у авторов все силы.
В рассказе Германа Максимова «Последний порог» действие происходит на далекой планете Сим-Кри, где господствует жестокая и лицемерная деспотия. Единственное спасение – в массовых самоубийствах.
Рассказ этот глубоко пессимистичен и оставляет тяжелый осадок.
Мне кажется, что некоторые советские авторы, сами того не ведая, заимствуют идею англо-американской фантастики о вечности угнетения, от которого нельзя найти спасения ни в пространстве, ни во времени. Реакционность подобных идей, думается, очевидна.
Грядущее – это прекрасный мир красивых, гармонично развитых людей, мир радости и света.
В будущем материальное изобилие усилит стремление людей к удовлетворению высших потребностей в дружбе, душевных, теплых отношениях, в любви, в наслаждении природой, искусством, в творчестве.
Конечно, это не исключает показа противоречий, конфликтов, тягот, трудностей. Но они, я в этом глубоко убежден, не должны заслонять собой все остальное.
У советской фантастики есть несомненные успехи, сделано много, но предстоит сделать еще больше.
И прежде всего нужно учиться создавать образы людей будущего.
Борис ГОЛДОВСКИЙ, инженер.
Москва.
Фантастика все более обращает на себя внимание и критики, и читателей. Иногда проводят параллель – фантастика пользуется спросом не меньше, чем Купер, Стивенсон, или Скотт – и многозначительно умолкают. Мол, одного поля ягоды... Приключеньица...
Но давайте попробуем разобраться, почему так читаемы Купер и, скажем, Скотт. Авторы эти, писавшие в прошлом веке, использовали остросюжетную фабулу, их герои действовали в ситуациях необычных, опасных. А подвиг манит к себе во все века. Он, как и любовь, был и будет хлебным деревом, у которого кормится литературный Пегас. Молодость не страдает излишней пассивностью и индифферентностью, ей присуща здоровая тяга к разнообразию, она требует героики и свойственной этой героике свежести идей, мировосприятия, яростной остроты ситуаций.
И вот от Стивенсона и Скотта приходит молодой читатель к современной фантастике. И очень скоро увлекшись, а потом и полюбив фантастику, выясняет, что за калейдоскопом сюжетных хитросплетений, неожиданных событий стоит Человек. И современный читатель осмысливает фантастику не только как литературу действия, обстоятельств, но и насыщенную нравственным содержанием.
Наблюдается любопытная картина: фантастика все более отдаляется от модной не так давно «авантюры ради авантюры», а также от чисто научных проблем и семимильными шагами приближается к вопросам, которые ставит и разрешает реалистическая литература. Пресловутая фантазия ради фантазии уступает место ФАНТАЗИИ РАДИ РЕАЛЬНОСТИ. То есть фантастика становится в глазах читателя подлинной литературой, насыщенной идеологическим содержанием. Собственно, сегодня она рассматривается уже как фактор, влияющий на формирование личности, мировоззрения.
В этом смысле читатель вправе видеть в положительных героях фантастической литературы прообразы людей будущего, каким и представляет их себе писатель.
Воспитательная роль фантастики неоспорима. И, естественно, возникает вопрос: не пора ли нам, товарищи, убрать обязательный подзаголовок, чаще всего не соответствующий содержанию, снять устаревшую вывеску «научная фантастика»? Думается, пора. СОЦИАЛЬНАЯ, человековедческая фантастика давно уже не младшая сестра научно-популярной литературы, а достигший зрелости организм.
А. ПРИЙМА, студент.
Ростов-на-Дону.
«Я думаю, что человек – это мир, который иногда стоит любых миров», — эти слова Модильяни, на мой взгляд, прекрасно выражают существо проблемы. Рисуя образы людей с богатым и сложным духовными миром, писатели-фантасты имеют возможность приоткрыть для нас самый таинственный, самый манящий мир – духовную, эмоциональную, жизнь наших далеких потомков.
В. ВАСИЛЬЕВ, строитель.
Колхоз «Россия», с. Тарханы, Чувашская АССР.
Вряд ли литература (даже фантастическая!) способна точно изобразить, предугадать облик человека будущего. Мне, во всяком случае, так не кажется, и я не разделяю мыслей критиков, требующих от фантастики именно этого чуть ли не прежде всего. Фантастика, по-моему, должна быть прежде всего увлекательной, сюжет ее должен быть стремительным и динамичным. Это – главное, и тут уже не до философских глубин и прозрений.
А. НЕДОРОСТКОВ.
Электросталь, Московская область.
Хочу видеть на страницах наших фантастических книжек не только скафандры и сверхлазерные пистолеты. Надоели мужественно-молчаливые герои-красавцы и сверхбесстрашные героини. Хочу читать и верит в космонавтов-людей, а не только (только!) космонавтов, интересных автору лишь тем, какой на них удивительный противопылевлагозасухо... и т.д. шлем. Хочу знать, что за шлемом скафандра!.. Хочу видеть живого человека со всеми его человеческими страстями.
Г. СЛЕСАРЕВА.
Сызрань.
В научно-фантастических произведениях мне больше всего не нравится то, что в них зачастую отсутствует логическая связь между поступками героев. Я читаю по возможности все, что удается достать из новинок фантастики. Однако характерно, что большинство произведений не запоминается, путается одно с другим, во многих книгах нет ярких, остающихся в памяти образов.
О. ШРЕЙТУЛЬ.
Ленинград.
Сложные «неинфантильные», «непростоватые» герои в современной фантастике, на мой взгляд, не только не обязательны, но и скорее всего нежелательны. В самом деле, чем обычней, проще герой, тем ярче контраст между ним и необычностью, сложностью, навалившейся на него парадоксальной ситуации, тем выше разность потенциалов конфликта.
В. РИЧ.
Москва.
Это хорошо, когда герои научно-фантастических романов упорно экспериментируют, весело отдыхают. Но как же мало мы, читатели, знаем о мире, в котором живут люди будущего! Какие проблемы тревожат их? Есть у них какие-нибудь другие интересы, кроме работы? Эти вопросы, в частности, возникли у меня после прочтения повести Н. Дашкиева «Из бездны прошлого».
А. КУХАР-ОНИШКО.
Хмельницкая область.
Дело писателя-фантаста – смотреть вперед. Видеть дальше своих современников. И не только в области техники, так сказать. На страницах фантастических книг должен быть герой, к которому мы только идем, человек, которому хотелось бы подражать.
В. ШМЕЛЕВ.
Саратов.
«Литературная газета» № 46 от 12 ноября 1969 года, стр. 5.
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики
У барьера много серых, некрасивых, бледных лиц,
Но в глазах у них, как искры, бьются крылья синих птиц.
Вот опять открылось небо — голубое полотно…
О, по цвету голубому стосковались мы давно,
И не меньше стосковались по ликующим словам,
По свободным, смелым жестам, по несбыточным мечтам!
Саша Черный. Театр
На протяжении ряда лет «Перевал» Кира БУЛЫЧЕВА считался самостоятельным произведением, пока не вышел роман «Поселок» со второй частью «За перевалом». Есть мнение, что продолжения писать не стоило: там нет ничего нового. Да и БУЛЫЧЕВ считал его куда слабее. Сам признался об этом на встрече со студентами МАИ («Мы живем на Земле» в многотиражке «Пропеллер» от 1 октября 1991 года):
– Вы сказали, что продолжение, по Вашему мнению, всегда хуже, чем начало...
– Да.
– И в то же время недавно появился «Поселок» с продолжением – «Перевал» и «За перевалом».
– Но ведь «Перевал» получше будет, а?
Замечу лишь, что читаем мы не тот вариант повести, что был изначально. С 1988 года каноническим
и соответствующим авторской воле является текст, отличающийся от журнального множеством небольших изменений.
Перевал (мультфильм)
Киру БУЛЫЧЕВУ не нравился мультфильм режиссера Владимира Тарасова по его повести «Перевал»:
— С тем, как он снял «Перевал», я не совсем согласен. Может быть, Тарасов слишком положился на необычный ход. «У меня в группе работают два доктора наук, — говорил он. – Кир БУЛЫЧЕВ пишет сценарий, а Анатолий Фоменко, математик, рисует». Фильм получился формальным, графика Фоменко живёт в нем сама по себе, текст — сам по себе, а история путешествия к кораблю отступает на второй план (Кир БУЛЫЧЕВ. «Как стать фантастом», 1999 год).
«Перевал» впервые опубликован в 1980 году в журнале «Знание – сила», где ее и прочитал Тарасов:
— Повесть меня сразу же зацепила, безумно понравилась, и в первую очередь, с точки зрения сверхидеи. Что такое человек? Что такое общество? Насколько человек может быть одинок и что собой представляем мы все вместе? Одним из художников-постановщиков картины стал Анатолий Фоменко, на тот момент еще просто профессор МГУ, доктор физмата, симпатичный молодой человек. Тогда он еще не успел взбудоражить несметные орды читателей своими изысканиями в области истории, всей этой «Новой хронологией». Мне в руки попался написанный им учебник математики с иллюстрациями автора — некими графическими изображениями математических формул. Такая графика выглядела очень любопытно, и я подумал, что для воссоздания жуткого мира, в котором живут герои Кира БУЛЫЧЕВА, рисунки Фоменко подходят идеально (из интервью Владимира Тарасова Андрею Щербак-Жукову, 2004 год).
Мультфильм вышел в 1988 году. В этом же году появился роман «Поселок», первой частью которого и стал «Перевал».
Далеко не все зрители приняли фильм: и для них форма заслонила содержание. Как считает киноредактор «Афиша Daily» и afisha.ru Евгений Ткачев, «изощренная, как по линеечке выверенная геометрия пространства» вступает в конфликт с литературным материалом, который был куда проще:
— Но если закрыть на это глаза, то мы получим один из самых криповых сай-фай-сурвайвлов в истории кино. Сравниться с ним может разве что недавний американский мультсериал «Царство падальщиков», да и то с оговорками. Кстати, после «Падальщиков» я специально пересмотрел «Перевал», и, надо сказать, он долбит по мозгам так же сильно, как и в детстве. Его сюрреалистическая анимация все еще выбивает почву из-под ног, а мрачный, психоделический вайб заставляет вспомнить джармушевского «Мертвеца».
За все прошедшие годы никто не заметил явную перекличку с фильмом «Солярис» 1972 года.
У Тарковского звучит хоральная прелюдия фа-минор Баха, легко узнаваемая и в обработке Эдуарда Артемьева, у Тарасова — токката и фуга ре минор. Мы ее слышим, когда Олег, Дик и Марьяна попали в навигационный отсек оставленного 16 лет назад космического корабля, и далее передвигаются по нему. Музыка олицетворяет грандиозность и мощь земной цивилизации, чувствующиеся даже в потерпевшем аварию космолете.
У Тарковского значимую роль играют «Охотники на снегу» Питера Брейгеля старшего (во время эпизода невесомости видны еще три его картины), у Тарасова – перед походом группы на перевал нам показывают «Алхимика» того же Брейгеля и «Меланхолию» Дюрера. На самом деле это «Антибрейгель» и «Антидюрер» Анатолия Фоменко.
У Тарасова путешествие происходит на фоне образов, впаянных в пейзажи планеты, некоторые из которых – человеческие лица и фигуры, что вполне сопоставимо с созданиями океана Соляриса, в финале сотворившим целый остров почти неотличимый от родных мест Криса — с прудом, отеческим домом, собакой и даже отцом.
В целом культурные ассоциации пронизывают и «Солярис», и «Перевал». Тарасов даже изощреннее. С одной стороны, графика Анатолия Фоменко действительно создает мрачную и нечеловеческую атмосферу опасной чуждости. Даже шакалы, напавшие на Дика и Марьяну, изображены условными зубастыми пастями: всю крипоту берут на себя работы Фоменко.
С другой стороны, они не были нарисованы специально к мультфильму, а существовали ранее в другом контексте. Немалая их часть, например, — из цикла «Мастер и Маргарита», о чем режиссер не мог не знать. Перед походом помимо «АнтиБрейгеляДюрера» на экране появляется черный кот и это — Бегемот.
А когда белые шары грибов вспучиваются и превращаются в книгу с перелистывающимися страницами – это та самая рукопись, которая не горит.
Понятно, что кота видим мы, зрители, а не персонажи. Это для нас реальность планеты трансформируется в эти образы. При том, что рисунки Фоменко – не только иллюстрации к «Мастеру...», но и одновременно графические выражения той или иной математической абстракции. То есть эшеровское воплощение на плоскости невоплотимого, что придает им оттенок инаковости.
Режиссер использовал из Фоменко не только всякого рода изогнутые и прямолинейные топологические фигуры, но и рисунки, на которых узнаются колокол, книга, человеческие лики, что дает фильму мифологичность. Герои движутся на фоне нередко грандиозных, нередко трагичных, но не совсем понятных нам и им образов и смыслов. Того, что свершалось и свершается помимо них, и теперь, какой-то частью и через них, хотят они того или нет. Это их переход из воображаемого в символическое, если использовать лакановские термины.
Сам Анатолий Фоменко позже выпустил книгу «Математика и миф сквозь призму геометрии», а еще позже — «Математика, миф, «Мастер и Маргарита» сквозь призму наглядности», где в числе других и работы, использованные в фильме. И не только по «Мастеру...», но и из скандинавского эпоса, например.
Перевал (повесть)
Печатная повесть больше соотносится не с мифом, а с работами Проппа о волшебной сказке. Укладывается туда очень уютно, будто по их лекалам скроена: уход из дома, странствие, испытания и возвращение.
художник Виктор Минеев
Квест, роман (то бишь повесть) воспитания, аллегория о России, которую мы потеряли в 1917 году, робинзонада – это все характеристики «Перевала». «Попался бы мне Даниель Дефо. Жалкий враль», — говорит Томас. В повести есть прямые переклички с «Робинзоном Крузо». Коза, принесшая потом приплод, явно отсылает к главе 16 «Робинзон приручает диких коз». А написанная позже вторая часть романа — «За перевалом» — начинается с рассказа о целом лесе столбов с зарубками, которыми земляне отмечают дни, прожитые здесь. Как и Робинзон. Не говоря уже о последующем рассуждении доктора Павлыша о герое Дефо, как оплоте рационализма.
Как сказано в «Исторических корнях волшебной сказки» ее истоки – в обряде инициации, который явно проходит Олег. Поначалу он не самый сильный и не самый умелый: и в походе засыпает во время дежурства в пещере, и снежная блоха его кусает, и по его вине погибает Томас. Вот они — страдания и испытания. Но когда они попадают на корабль, он преображается, становится уверенным и единственным, кому здесь не жутко. Обретает бластер (волшебное средство) и спасает с его помощью своих товарищей, убив чудовище.
Томас и должен был погибнуть, не дойдя до корабля. Ведь он был одним из тех, кто покинул его 16 лет назад, после аварийной посадки. Вернувшись, он автоматически отодвинул бы Олега на вторые роли, не дав процессу инициации завершиться.
Впрочем, элементы нуминозного есть и в печатном варианте, Тарасов не выдумал их:
— Облака вокруг разошлись, и на небе появились звезды, которых никто из них никогда не видел. Потом небо затянуло вновь. Марьяна тоже заснула, и Дик еще долго сидел у погасшего теплого костра, положив в него ноги, смотрел на небо и ждал – может, облака разойдутся вновь? Он слышал о звездах, старшие всегда говорили о звездах, но никогда раньше он не догадывался, какое величие и простор открываются человеку, который видит звезды. Он понимал, что им никогда не вернуться в поселок.
Они никогда не видели корабля (Олега и Дика вынесли оттуда младенцами, Марьяна родилась в поселке), Дик, например, не очень-то и верил в него, хотя, как и другие, в детстве заучивал рассказы об исходе:
— Дик, Олег и Марьяна спускались в котловину, к кораблю, он рос, был материален и громаден, но оставался легендой, чашей Грааля, и никто из них не удивился бы, если бы при прикосновении он рассыпался в прах. Они возвращались к дому своих отцов, который пугал тем, что перешел в эту холодную котловину из снов и легенд, рассказанных при тусклом светильнике в хижине, когда за щелью окна, затянутого рыбьей кожей, рычит снежная метель.
Думаю, никто из них и не слышал о чаше Грааля: как и черный кот в фильме Тарасова, повествование говорит с нами, читателями.
16 лет назад оставшимся в живых после аварийной посадки космолета «Полюс» пришлось срочно покинуть корабль: раскололся реактор, обеспечивающий и систему жизнеобеспечения, возникла угроза радиации. Нынешние минус 40 градусов ночью, в которые Дик, Марьяна и Олег (и Томас) идут по перевалу, считается еще теплой погодой по сравнению с зимней, в которую попали выжившие тогда. Поэтому, пройдя больше недели, в долину, где и градусы повыше и деревья есть, спустилось много меньше, чем вышло с «Полюса».
Потом трижды люди пытались добраться до корабля и все три раза неудачно: даже с полдороги вернулись не все. Полтора десятка лет назад, в поселке было 36 взрослых и четверо детей. А сейчас — 25, из которых лишь девять помнят Землю и прежнюю жизнь.
Базовый конфликт – не о сегодняшнем, а о будущем. Что важнее? Выжить любой ценой – здесь и сейчас, в первобытных условиях, посреди неблагоприятной планеты, подобной планете «неукротимой» Гарри Гаррисона (счастливый Робинзон жил поистине в райских условиях), дичая и забывая о Земле. Или отправить самых умелых и крепких на четвертую попытку, рискуя их потерять, а значит, и устойчивостью поселка («если бы той зимой Дик не убил медведя, мы бы все перемерли с голоду»).
Острой необходимости идти к кораблю нет. Хорошо бы, конечно, иметь лекарства, бластер, консервы (которых хватит лишь на месяц-другой, а зима здесь длится как календарный земной год), бумагу... Это поможет продержаться, но, как и в случае с Робинзоном и выброшенным на берег потрепанным судном, кардинально не решит проблем.
В поселке осталось девятеро, помнящих цивилизацию (без Томаса – восемь). После их смерти (на планете ускорены процессы старения) Земля станет легендой, а Олег, а особенно те, кого он потом обучит, — лишь хранителями легенд. Как говорит Старый:
— Если править нашим племенем будут Дик и ему подобные, то через сто лет никто не вспомнит, кто мы такие, откуда пришли.
Он практически воспроизводит название известной картины Поля Гогена «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?».
И он же проговаривает истинную цель похода:
— Мы все думаем о будущем, боимся и надеемся. Иначе перестанем быть людьми. Именно груз знаний, которыми не отягощает себя Дик, заменяя их простыми законами леса, может нас спасти. И пока есть альтернатива, мы можем надеяться.
– Ради этой альтернативы ты гонишь Олежку в горы?
– Ради сохранения знаний, ради нас с тобой. Ради борьбы с бессмыслицей, неужели не ясно?
Так что мультипликатор Тарасов достаточно проницательно в центр фильма поставил песню «Театр» Александра Градского на слова Саши Черного: это действительно поход за «синей птицей», за поиском смысла, обретением надежды.
И она появилась. Но всего лишь надежда. Не больше.
Дискуссию о фантастике на страницах «Литературной газеты» (в том же номере, что и Александр КАЗАНЦЕВ) 1969 году продолжил Вадим ШЕФНЕР.
Вадим ШЕФНЕР. ОБЫДЕННОЕ В СКАЗОЧНОМ И НЕОБЫЧАЙНОЕ В БУДНИЧНОМ
УЖЕ СЕЙЧАС фантастика занимает в нашей и зарубежной литературе большое место, в дальнейшем же ее значение будет все увеличиваться. Почему? Да потому, что окружающий нас мир становится все сложнее и огромнее и все труднее охватить его и обобщить с помощью трезвых реалий. И порой только фантастика — как это ни парадоксально — может взять на себя роль нашего поводыря, толмача и экскурсовода в этом все усложняющемся, все расширяющемся и разбегающемся мире. Впрочем, не только фантастика, но и поэзия. Эти два жанра стоят очень близко друг к другу, их объединяет заложенная в них способность к широким обобщениям. Поэзия, как и фантастика, может давать очень краткие
и емкие формулы, приложимые ко многим противоречивым, на первый взгляд, явлениям. Поэзия, быть может, в этом отношении даже «способнее» фантастики. Вспомним рубаи Омара Хайяма и стихи Тютчева и Заболоцкого, где порой в нескольких строчках дается стройная и законченная система, объясняющая взаимоотношения человека и мироздания. Но о поэзии поговорим в другой раз, сейчас речь о ее сестре — фантастике.
Мне кажется, что чем фантастичнее фантастика, чем она страннее и «безумнее», чем дальше от обыденного и рутинного вынесена точка зрения автора, тем ближе эта фантастика к подлинной реальности. Чем невозможнее и сказочнее события, изложенные в фантастическом произведении, тем на большее количество подлинных жизненных событий может при случае спроецироваться творческий замысел художника и осветить их для читателя. Но это, конечно, только в том случае, если фантастика пишется не ради самой фантастики, то есть если это не просто фантазерство, не бегство от реальности в некие беспочвенные пространства. Нет, каждое фантастическое произведение должно нести в себе и некое надфантастическое задание. Как сказал поэт: «Сказка ложь, да в ней намек!». Фантастика без этого внутреннего надфантастического задания останется просто ложью, причем даже неинтересной ложью. Да, нужен «намек, добрым молодцам урок». Я вовсе не имею в виду голую дидактичность, или мелкое популяризаторство, или необходимость басенного моралите. Поучать фантастика не должна. Но учить она может. Как-никак она жанр художественной литературы, отрасль искусства, а всякое искусство учит человека быть лучше. Фантастике многое дано, с нее надо и спрашивать по большому счету. Ведь если величие пресловутого айсберга в том, что наблюдателю видна только восьмая его часть, то величие фантастики в том, что ей виден весь айсберг.
При слове «поэзия» я прежде всего вспоминаю имена Пушкина и Блока, при слове «проза» — имена Достоевского и Толстого, при слове «фантастика» — имя Герберта Уэллса. Уэллс — нестареющий родоначальник того направления в фантастике, которое мне больше всего по душе. Он первый сочетал фантастику с бытом, с обыденной жизнью. Герои его — это обычные люди, попадающие в необычные ситуации и в этих необычных ситуациях остающиеся обычными людьми. Этот сплав обыденного и сказочного, будничного и необычайного создает для читателя то, что в наше время принято называть эффектом присутствия. Мы не только переживаем, но и сопереживаем. Достоверность фантастического — вот что подкупает меня в творчестве Уэллса.
Впервые я прочел некоторые фантастические вещи Уэллса, когда мне было лет двенадцать. Читал я тогда жадно и много, и хоть не совсем на манер гоголевского Петрушки, но, во всяком случае, безразборно и бестолково. Как голодный окунь, я кидался на любую приманку и даже на голый крючок — лишь бы страницы шелестели. Очень многое потом выпало из памяти, но кое-что засело в ней прочно. В частности, «Борьба миров». Я ее даже сразу перечитал, что в те годы редко со мной случалось. Это было в июне, белой ночью, на Васильевском острове. В раскрытое окно доносились порой удары копыт по булыжнику, стук извозчичьей пролетки, порой — но очень редко — автомобильный гудок; из летнего сада-ресторана «Олень» слышались иногда голоса подвыпивших. А здесь марсиане в своих чудовищных машинах двигались на Лондон, красная марсианская трава начинала покрывать Землю... Книга эта очень мне понравилась, а почему — этого я понять не мог. Потом на меня навалились другие книжные и жизненные впечатления, к тому же я уже начинал пробовать писать стихи, и все это отодвинуло интерес к Уэллсу и фантастике на задний план.
Заново прочесть Уэллса мне довелось уже при иных обстоятельствах. В феврале — марте 1942 года я лежал в госпитале, который был развернут в восемнадцати километрах от Ленинграда, в помещении дома отдыха. От прежних хозяев госпиталю досталась неплохая библиотека, и когда я, что называется, вышел из пике и смог водить глазами по строчкам, я стал усердным читателем. В частности, попалась мне и книга Ремарка «На западном фронте без перемен» — издание «ЗИФ», с черными и зелеными ломаными полосами на обложке. До войны я ее, конечно, читал, прочел не отрываясь. Но теперь, в блокаде, правдивая эта книжка не произвела на меня прежнего впечатления. Может быть, потому, что теперь я и сам хватил лиха и пронять меня было трудно, а может быть, потому, что правда той, первой мировой войны неприложима к этой воине. Зато когда мне за два дня до выписки в часть попалась «Борьба миров», я прочел ее с волнением, и при чтении меня не покидало странное чувства, что происходящее в этой повести имеет непосредственное отношение и к нынешней войне, и к блокаде, и лично ко мне.
И вот совсем недавно я снова перечитал это произведение. Оно не устарело, хоть написано, по масштабам нашего быстротекущего времени, очень давно — в 1898 году. В наши дни человечество обладает более страшными средствами ведения войны, нежели уэллсовские марсиане, и появись такие пришельцы на Земле сейчас — их бы разгромили в два счета. Атомной бомбы Уэллс тогда еще не мог предвидеть. (Впервые прообраз атомной бомбы возник в литературе через несколько лет после «Борьбы миров» — в «Острове пингвинов» Франса.) Но дело здесь не в технике, а в той надфантастической задаче, которую Уэллс решил в своей вещи и которая не стареет.
Еще мне хочется сказать несколько слов о современной космической фантастике. Ее очень много — и хорошей, и средней, и плохой. И почти во всех космически-фантастических повестях и романах земляне, отправившиеся в межпланетные путешествия, сталкиваются с разумными инопланетниками. Чаще эти существа с иных планет находятся на более высокой ступени развития, нежели люди, несколько реже — на той ступени эволюции, когда они еще не доросли до людей, но могут на это надеяться. Я вовсе не против такой фантастики — наоборот, я сам ее усердный читатель и почитатель. И обилие таких произведений вполне закономерно, ибо, как сказал один англичанин, человечество разуверилось в отце небесном и теперь ищет небесных братьев. Но не односторонне ли такое очеловечивание космоса?
Дело в том, что в последнее время в научной и научно-популярной литературе (но не в фантастической) все чаще появляются высказывания о том, будто бы Вселенная населена не так уж густо и человечество не так-то легко найдет в ней звездных братьев, а может быть, и никогда их не найдет. На меня лично большое впечатление произвела статья С. Колдунова «Нет, не услышим!», помещенная в журнале «Знание-сила», где, между прочим, есть такие строки: «...цивилизации могут быть отделены друг от друга такими огромными расстояниями и такими трудностями взаимных поисков среди миллиардов «неодушевленных» звездных систем, что при любой длительности и мощи своего развития могут не иметь друг с другом никакой связи очень долго или даже вечно». На первый взгляд, это утверждение может показаться пессимистичным, но в науке нет пессимизма или оптимизма, а есть логика фактов и теорий. И вот некоторые умные люди предполагают, что мы встретимся с разумными инопланетниками, другие, не менее умные, люди считают, что мы никогда с ними не встретимся. И фантасты, на мой взгляд, тоже имеют право на выбор не только первого, уже изрядно разработанного варианта, но и на выбор варианта второго — то есть на возможность бесконечного развития человечества без межпланетных контактов.
Разработка второго варианта сулит писателю меньше эффектных ходов, здесь труднее найти приключенчески-развлекательное решение темы. Но кто знает, быть может, именно на этом пути фантастов ждут более глубинные удачи. Ведь сознание невозможности встречи в космосе с мыслящими существами может усилить в людях чувство ответственности перед своими земными братьями и перед историей своей планеты. Сознание, что наша прекрасная Земля единственна и неповторима, может вдохновить человеческий разум на новые подвиги для блага своей Земли.
А пока суд да дело, я хочу закончить свое прозаическое высказывание стихами:
Мы одни во Вселенной,
быть может,
До сих пор нам никто
не помог.
Из космической
литерной ложи
Бородатый не щурится бог.
И на сцене зеленого рая,
Средь бесчувственных
солнц и планет,
Мы в нелегком спектакле
играем,
У которого зрителей нет.
Мы бесчисленны и одиноки,
А вкруг нас — только
холод и снег,
И с галерки галактик
далеких
Нас никто не освищет
вовек.
Мы одни во Вселенной,
быть может,
И собратьев по разуму нет,
И на все, что томит
и тревожит,
У себя лишь найдем
мы ответ.
«Литературная газета» № 44 от 29 октября 1969 года, стр. 5.
Кто выступал в дискуссии 1969 года в «Литературной газете»: