Говорят, что великие силы Поднебесной после длительного разобщения непременно воссоединяются, а после длительного воссоединения вновь разобщаются
Как всегда, предупреждаю, что ниже спойлер едет на спойлере и спойлером погоняет
Пропуски
Во-первых, в русском издании романа Майкла СУЭНВИК "Полет феникса" пропал эпиграф ко всему роману из «Искусства войны»:
— Сунь-цзы сказал: война — это великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования и гибели. Это нужно понять.
Во-вторых, точно так же не вошло предуведомление от автора:
— Я пишу о Китае, которого я не видел, не перестрадал и о котором не узнал от других, о Китае, которого нет, не могло быть и никогда не будет, и поэтому мои читатели ни в коем случае не должны принимать его за настоящий. Никакие оскорбления или выдумки не были предназначены для страны или людей, которые я уважаю и которыми восхищаюсь.
В-третьих, в начале книги были еще и благодарности:
— Я искренне благодарю Джона Минфорда за любезно предоставленное мне разрешение использовать его перевод начала книги Сунь-Цзы «Искусство войны», Пита Тиллмана за его опыт в области ядерного оружия и Ши-я Ма за разъяснения китайской истории. Также Грегори Фросту за мастерскую интерпретацию Обри Даргера. Я благодарен сотрудникам «Мира научной фантастики» за их щедрое гостеприимство в Чэнду и всем, кого я встретил в Китае, особенно Дженни Бай, Си Цинь и Хайхун Чжао, за их дружбу и поддержку. Исследование мест событий романа было проведено Фондом искусств MC Porter Endowment.
В-четвертых, нет посвящения:
— Марианне, такой красивой, как Китай для меня.
Впрочем, подозреваю, что надо было уложиться в определенное количество страниц, и чем-то необходимо было пожертвовать.
Герои
Главные герои – два плута: Даргер, называющий себя Гениальным Стратегом, и Довесок (он же Благородный Воинствующий Пес) с песьей головой и человеческим телом (результат генетических манипуляций).
Как сказано в "Энциклопедии научной фантастики" Клюта, Лэнгфорда и Николса, Даргер (Darger) назван в честь андеграундного художника-любителя Генри Дарджера, представителя стиля ар-брю, а истоком Довеска стала собака, выучившая английский язык, из книги Томаса Пинчона «Мейсон и Диксон».
О последнем рассказывал и сам Майкл СУЭНВИК в интервью 2014 года в «Amazing Stories»:
— Я читал книгу Томаса Пинчона «Мейсон и Диксон», в которой есть очаровательная говорящая собака. У меня сразу же возникло желание создать свою собственную говорящую собаку. Чтобы удостовериться, что мое творение было самостоятельным, я поставил его на две ноги и одел так, как можно встретить в иллюстрированном сборнике стишков Матушки Гусыни. Я поместил его в доки Лондона в постутопическом будущем, с которым играл в своем воображении. Затем, поскольку мне нужно было кто-то, с кем он мог бы поговорить, появился неприметный аферист по имени Обри Дарджер. В этот момент двое негодяев захватили контроль над сюжетом и убежали с ним, оставив меня суетиться, безумно строча и крича: «Подождите! Подождите меня!"
Полное имя Пса — Блэкторп Рэйвенскаирн де Плю Пресьё, сокращенно – Довесок. Почему такое сокращение, становится понятно, если посмотреть как звучит имя в оригинале — Sir Blackthorpe Ravenscairn de Plus Precieux, сокращенно – Surplus (в переводе – Излишек или Довесок).
Перевод
Несмотря на мои точечные претензии к переводу – он хорош. Переводчику удалось точно схватить дух романа.
Приведу лишь один, но характерный пример. В эпиграфах автор пародирует расхожие мемы и шаблоны, парадоксы, далеко не все из которых мы в России в состоянии распознать. Вот, например, в эпиграфе к главе 10 говорится о том, что
перед опасной битвой, чтобы воодушевить солдат, Воинствующий Пес три раза бросил кости на судьбу, и каждый раз выпадала шестерка. После победы один из солдат осмотрел кости и выяснил, что шестерка выпадает всегда. На что в оригинале слышит:
"Храбрость!" — сказал Пес-Воин. — И загрузить кости».
Как-то не совсем изящно. В переводе это прозвучало так:
«Все дело в отваге! – воскликнул Воинствующий Пес. – И в капельке свинца».
Тут уже слышатся отголоски «доброго слова и пистолета».
Роман
Это плутовской роман на фоне постапокалипсиса: наше будущее здесь является глубоким прошлым, временем Утопии, когда человечество достигло технологических вершин, но после ожесточенной войны с искусственными разумами вновь погрузилось в глубокое средневековье. Почти все, что было связано с техникой, стало непонятным и магическим («вершину горы венчала пагода с непонятным религиозным символом на крыше – «спутниковой тарелкой», как называли ее древние»), при том, что достижения генетики продолжают существовать и использоваться («ящиком с обучающими сигарами разжились в табачной лавке… Даргер остановил свой выбор на антологии классической поэзии. Что касается Довеска, он дымил историей периода Южных и Северных династий. Пока они курили и болтали, специализированные мозаичные вирусы преодолевали гематоэнцефалический барьер и распаковывали закодированные тексты прямо в лобную долю мозга»).
Даргер и Довесок поступили на службу Тайному Императору, силой объединяющему Китай, ведь время перемен – это время возможностей.
– Госпожа, это же Обри Даргер! В Лондоне он спас королеву Алису из лап злейшего врага. Во Франции отыскал давно утраченную Эйфелеву башню. В Праге единолично победил армию големов. Вся Москва боготворит его за то, что он пробудил князя Московии от многолетней спячки и вскоре после этого внес кое-какие существенные улучшения в Кремль, а стало быть, и в весь город.
Даргер, не имея ни военного образования, ни военного опыта, строит из себя Великого Стратега уровня Сунь-цзы. У него всегда наготове расчеты и непогрешимая психополемология, показывающая как победить в будущей битве.
Удивительно, но все его стратегемы срабатывают: войско Тайного Царя, ставшего с его подачи Тайным Императором, практически бескровно берет обманом один город за другим.
Та часть романа, которую некоторые читатели назвали «Санта-Барбарой», — на самом деле важна как противовес военным успехам (здесь чувствуется скрытая отсылка к «Сну в летнюю ночь» — если в романе есть Тайный Император, постоянно скрывающий свой облик, прячущийся за масками, иной одеждой или иным обликом, то, надо полагать, в нем есть точно такие же пасхалки). Дабы решить любовный треугольник, Даргер нагромождает одну схему на другую и начинает в них запутываться. Даже Император удивляется:
— От Гениального Стратега я ожидал более успешного решения всех этих любовных дилемм.
В сопоставлении с любовными победы военные достаются Даргеру слишком легко. И только в конце романа выясняется, почему.
Аналогия
В другое время и в другой стране Остапу Ибрагимовичу попался лишь один равный противник ему — Александр Иванович Корейко, сопротивление которого заставило Великого Комбинатора собраться, напрячься и поработать куда более творчески. Разговор с Корейко, когда Остап пришел к нему с папкой, очень напоминает разговор Даргера с Хитрой Лисой – именно она оказалась единственным по-настоящему сильным противником.
— А нищий-полуидиот? — спросил Остап, чувствуя, что парад удался. — Хорош?
— Мальчишеская выходка! И книга о миллионерах — тоже. А когда вы пришли в виде киевского надзирателя, я сразу понял, что вы мелкий жулик. К сожалению, я ошибся. Иначе черта с два вы меня бы нашли.
А теперь сравните:
— Вполне понимаю, что ты сделал. Так же поступают иллюзионисты. Если зрители уверены, что из колоды карт покажется пиковый туз, фокусник превращает все карты в пиковые тузы. Или заставляет этого туза вспыхнуть пламенем. Или подбрасывает колоду в воздух, и карты оборачиваются воронами и разлетаются прочь. Ты знал, что я считаю тебя хвастуном и обманщиком, и применил уловку, на которую мог попасться только круглый дурак. Мне казалось, я знала, что у тебя на уме, а потому угодила в собственную западню. Если бы я по достоинству оценила твою хитрость, то, поверь, этот день закончился бы по-другому (глава 12).
Связи здесь нет. Но одинаковые ситуации вызывают одинаковые реакции.
Гипертекст
Впрочем, СУЭНВИК был бы не собой, если б не насытил текст культурными отсылками. На самой поверхности – легкая стилизация под «Троецарствие», которое упоминается в тексте дюжину раз. И хорошо, что легкая – более глубокий ориентализм было бы тяжелее читать. Хотя плутовское «Путешествие на Запад» в романе не упоминается, Довеска вполне можно сопоставить с Чжу Бацзе со свиной головой. Далее упомяну только о тех реминисценциях, которые не отмечены примечаниями в русском переводе.
В 9 главе Даргер перед наступлением на Перекресток произносит речь перед солдатами:
— Я не алчу золота, богатых одеяний, роскоши. Моя единственная гордыня – смиренность в служении. Лишь до одного я жаден: хочу, чтобы весь мир узнал о том, что я исполнил свой долг. Сегодня я буду сражаться и проливать кровь бок о бок с моими детьми, ибо все вы мне как сыновья и дочери. Если бы я вас не любил, то прогнал бы прочь, чтобы оставить всю заработанную славу себе. Но эту славу мы разделим поровну. Те, кто переживут битву и вернутся домой, будут до самой смерти праздновать этот день, хвастать шрамами и заставлять внуков по новой выслушивать набившие оскомину истории… Нас мал, но, к счастью… мы братья по оружию.
Речь эта составлена из нескольких источников, но основа взята из речи Генриха 5 перед битвой при Азенкуре в день святого Криспиана (Шекспир «Генрих V» , акт IV, сцена III).
— Клянусь Юпитером, не алчен я!
Мне все равно: пусть на мой счет живут;
Не жаль мне: пусть мои одежды носят,
Вполне я равнодушен к внешним благам.
Но, если грех великий — жаждать славы,
Я самый грешный из людей на свете…
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год и канун, собрав друзей.
Им скажет; "Завтра праздник Криспиана",
Рукав засучит и покажет шрамы:
"Я получил их в Криспианов день".
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас -
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день.
И что самое интересное, речь фальшивого Тайного Императора в 19 главе перед битвой с Севером имеет тот же источник:
— Гениальный Стратег обещает победу, как и много раз прежде. Он всегда держал слово. Но, быть может, вам кажется, что ему просто везло, что на этот раз все переменится, что его планы пойдут наперекосяк. Если так… я не стану вас удерживать. Пусть эти слова достигнут ушей всех, кто мне служит. Те, кто не желает разделить богатства и славу завоевания Севера, вольны уйти. Такие солдаты мне не любезны и не нужны. В знак моей доброй воли через Белую реку перекинут этот мост. Каждый, кто пожелает смыться без гроша в кармане, должен просто обратиться к Гениальному Стратегу или Воинствующему Псу за пропуском, подтверждающим, что он трус и дурак. Покажете этот пропуск охранникам у моста и проваливайте на все четыре стороны.
А вот другой отрывок из речи Генриха V в день святого Криспиана:
— А лучше объяви войскам, что всякий,
Кому охоты нет сражаться, может
Уйти домой; получит он и пропуск
И на дорогу кроны в кошелек.
Я не хотел бы смерти рядом с тем,
Кто умереть боится вместе с нами.
А в 10 главе Даргер прямо ссылается на Шерлока Холмса:
– Подобно Древнему Мастеру Дедуктивного Мышления я считаю мозг местом, которое каждый заполняет по собственному выбору. Болван тащит туда что ни попадя и, когда нужно извлечь из памяти что-то конкретное, не может разобраться в своем бардаке. Мудрец откладывает про запас лишь то, что поможет ему в работе, но делает это усердно и скрупулезно. Для меня жизненно важны вопросы стратегии, а вот вертится Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, меня совершенно не волнует, и потому я не считаю нужным это знать.
Полагаю, что комментария нет, потому что это очевидно.
Сплошные фениксы
В 6 главе Умелый слуга передает своему хозяину Довеску восстановленную трость со спрятанным клинком, на котором ювелир вырезал ряд изображений, в числе которых – по предложению Умелого Слуги — два гоняющихся друг за другом феникса. Слуга говорит, что это подарок от юного сына вражеской чиновницы, которого отряд Довеска сцапал по дороге, перекинул через загривок лошади, использовал в качестве языка и отпустил. Довесок недоумевает:
— Быть может, мой вопрос покажется тебе странным, но в моей культуре украшенный меч – это своего рода подарок, который старший преподносит младшему в награду за выдающуюся службу – например, за победу в битве или захват флагманского корабля противника. У вас так же?
Умелый Слуга отвел взгляд. – Дерзкий сопляк! Так и хочется заехать ему этой тростью!
Эта деталь была предвестником окончательного Объяснения событий.
На последних станицах бессмертная по имени Неумирающий Феникс, прежде чем насильно отправить Даргера с другом далеко за пределы страны, дарит ему серебряную шкатулку, на которой, в частности, тоже изображены два гоняющихся друг за другом феникса – «two phoenixes chasing each other».
Эта фраза очень напоминает заголовок романа — «Chasing the Phoenix». «Полет феникса», на мой взгляд, неправильный его перевод. Точнее было бы — «Гоняясь за Фениксом» или хотя бы «В погоне за Фениксом». Есть такой фильм 2004 года – «Flight of the Phoenix» про авиакатастрофу в пустыне Гоби, который как раз прямо и переводится «Полет Феникса».
На протяжении романа фигурирует «Невеста Феникса», которую сначала настойчиво ищет Тайный Император, потом, найдя, готовится с нею воссоединиться. Но это не женщина, а термоядерная боеголовка
И здесь тоже смущает перевод словосочетания «the Phoenix Bride» как «невеста Феникса». Я бы понял, если б в оригинале было «Phoenix's Bride» или «Bride of Phoenix». Может, правильнее — «Невеста-Феникс»?
Когда в 10 главе Даргер с Довеском приходят в лабораторию к Белой Буре, напялив белые лабораторные халаты, перчатки, стерильные тряпичные башмаки, шапочки на волосы и маски, закрывающие нос и рот, они видят как «в середине светящегося круга ослепительно сверкал бронзовый корпус феникс-установки», в которой и располагалась «невеста Феникса». А страницей позже Император все же ее называет «моя невеста».
Когда Император говорит о свадьбе, подразумевается алхимическая свадьба, когда они с невестой сольются в очистительном огне термоядерного взрыва, прихватив с собой миллионы окружающих.
У Императора не получилось, он погиб, но когда в самом конце Даргер уже считает, что ухватил удачу за хвост, поставив во главе Империи ложного правителя, на сцену и выходит женщина по имени Неумирающий Феникс, которая ему объяснила, что его игра – лишь деталь подготавливаемой десятилетиями настоящей Большой Игры, а удача была заложена еще задолго и не им.
Именно она подарила ему шкатулку с фениксами. Что же обозначают именно эти фениксы, затерянные среди других многочисленных фениксов романа. На мой взгляд, это символ неостановимого стремления Даргера и Довеска. К чему? Может, к богатству при неизменной каждый очередной раз потере этого богатства? На самом деле не богатство для них главное – а именно стремление к нему. «Phoenix» переводится еще и как совершенство и, может быть, «Chasing the Phoenix», как и бесконечное движение двух плутов, — это, в какой-то мере, «погоня за совершенством», за идеалом, за непостижимым. И суть их, кайф их, драйв их – это именно бесконечная погоня за этим идеалом, пусть даже если им самим кажется, что этот идеал — богатство.
Не за материальным благополучием же они гонятся, не смотря на слова Даргера о покое в подконтрольном городке, небольшом выводке жен и слуг. Как заявила Довеску Огненная Орхидея, уехавшая перед битвой с Севером с накопленными деньгами «зажить дома тихо и спокойно»:
— Я бы позвала тебя с нами, но знаю, что ты не поедешь. Ты слишком честолюбивый. И еще слишком непоседливый.
Миллион, полученный Остапом Бендером, счастья ему не принес. Если бы драгоценности не отобрали румынские пограничники, он бы их все равно очень быстро спустил. Не ради денег он все это на самом деле затеивал. Хотя сам считает, что ради денег. Он жил в эти дни и месяцы. Жил по-настоящему. Полной жизнью. И поэтому, получив деньги, сразу же поскучнел. Даргер и Довесок пусть и не по своей воле покинули Китай, но они двинулись дальше к новым приключениям и опасностям. Ради самих приключений. Другого драйва у них нет и не будет.
ГИБСОН так тщательно делал «как», что у него в итоге получилось «что»
«Небо было совершенной безмятежной голубизны телевизионного экрана, включенного на мертвый канал».
Нил ГЕЙМАН, «Никогде»
Предтечи
1-е издание 1984 года
Уильям ГИБСОН не был человеком, придумавшим киберпанк. Слово это изобрел Брюс БЕТКЕ, назвавший так рассказ, опубликованный в начале 1983-го.
Вернор ВИНДЖ в 1979-м набирал свои «Подлинные имена» (опубликованы в начале 1981-го) в текстовом редакторе TECO для Heathkit LSI 11/03, в отличие от ГИБСОНА печатавшего в 1982-1983-м «Нейромант» на механической пишущей машинке. ВИНДЖ, к этому времени несколько лет преподавал курс информатики в университете Сан-Диего и из дома подключался к центральному компьютеру университета. А в своей повести куда точнее спрогнозировал интернет и его реалии, чем ГИБСОН.
Более того, киберпространство «Нейроманта» вообще не имеет ни малейшего сходства с тем, что позже назовут этим термином:
— Это консенсуальная галлюцинация, ежедневно переживаемая миллиардами легальных операторов по всему свету, школьниками, изучающими математические понятия… Графическое представление данных, хранящихся в памяти каждого компьютера, включенного в общечеловеческую сеть. Невообразимая сложность. Световые лучи в псевдопространстве мозга, кластеры и созвездия данных. Подобно городским огням, отступающим…
Описание погружения в киберпространство больше всего напоминает эффект приема наркотиков. Во многом оттуда и взято.
Вернор ВИНДЖ спустя время написал предисловие к «Подлинным именам», где попытался понять, почему не его повесть/рассказ «открыла шлюз»:
— К сожалению, даже самые удачные метафоры ограничивают воображение. Так и я стал воплощением высказывания Марка Твена о том, что «разница между правильным и почти правильным словом такая же, как между светом молнии и светлячком». Одно из центральных понятий в «Подлинных именах» – виртуальная среда, место, где люди общаются во всемирной компьютерной Сети. Я долго думал над термином и не нашел ничего лучше, как обозвать его «Иным Планом». Увы, это всего лишь мерцание светлячка по сравнению с заревом «киберпространства».
2-е издание 1984 года
Ярмарочный дракон
«Нейромант» писался по заказу. Великий издатель/составитель/редактор Терри КАРР (в 1959 году он, 22-летний, получил «Хьюго» за лучший любительский фэнзин «Fanac», а в 1985 и — уже посмертно – в 1987-м – тот же «Хьюго» как лучший профессиональный редактор) заказал роман 34-летнему автору, который к тому времени опубликовал только полдюжины рассказов. В 80-х КАРР запустил в «Ace Books» серию «Лучшая научная фантастика» (Ace Science Fiction Specials), в которой печатал лишь дебютные романы. В том же 1984-м, например, в этой серии вышел «Дикий берег» Кима Стенли РОБИНСОНА.
У Терри КАРРА было необыкновенное чутье на авторов. Именно он опубликовал в 1981 году в 11-м выпуске антологии «Вселенная» (Universe) рассказ «Континуум Гернсбека».
Вместо 12 месяцев, указанных в контракте, Уильям ГИБСОН писал свой первый роман полтора года.
Много позже, в одном из интервью, он признался на успех «Нейроманта»: восторженные почитатели восхищаются на ярмарке ярким китайским драконом, а изнутри видно, что дракон это сделан из шелковой ткани, палок и веревок.
И действительно, роман он слепил из того, что было. Из имеющихся двух с половиной
рассказов (если считать за половину «Осколки голограммной розы») о мире, который позже стал назваться «Муравейником» (Разрастанием).
Молли прямиком перекочевала из «Джонни-мнемоника», присовокупив к своему резюме историю Рикки, сполна расплатившейся в «Доме голубых огней» за модификацию глаз.
Кейс – это гибрид Джонни с Бобби Куайном из того же «Сожжения Хром». Из-за его похожести Молли сравнительно скоро и оказалась с ним в постели.
Империя Хром преобразовалась в компанию «Тессье-Эшпул» с 3-Джейн.
Псы-нитехи стали Дикими Котами.
И даже механическая рука Автомата Джека пошла в дело, перейдя к бармену Рацу.
Понятно, что этого было мало. Характеры были расширены и углублены. Суть, правда, осталась: сильная женщина и слабый мужчина:
— Хорошо, когда каждый занимается своим делом, верно? Ты сидишь за компьютером – я бью морды.
1-е издание в твердом переплете 1984 года (Великобритания)
Персонажи
Филип Дик как-то проанализировал, чем отличается рассказ от романа. Вот одно из отличий:
— В рассказе о героях узнаешь из их поступков, в романе же все наоборот: есть герои, и они делают нечто уникальное, проистекающее из их неповторимой натуры.
Без Молли «Нейроманта» бы не было. Она — самый яркий персонаж романа. Не зря же ее образ был продолжен в «Матрице», и, похоже, в «Призраке в доспехах». Хотя она не протагонист. Кейс, в отличие от нее, – далеко не Нео:
— Прятаться от кого-то, убегать – это у тебя на роду написано. Все эти заморочки в Тибе – простейший, очевиднейший вариант того, чем бы ты занимался в любом другом месте. Непруха, она часто так делает, обнажает самую сущность.
А сущность его была в том, что свободу от невезения, от постылой жизни, «мяса» он чувствовал только в киберпространстве, в Матрице.
На протяжении всего романа пунктиром идет линия Линды («Знаешь, почему она решила тебя кинуть? Ты перестал ее замечать»), хотя убита она была в самом начале. Ее смерть оставила в нем след. Поэтому Нейромант и использовал ее образ, чтобы остановить Кейса. Там, в Матрице, в последних главах, он встретил Линду и почувствовал «нечто первозданно-мощное, нечто знакомое ему по Ночному Городу, знакомое и хранившее его – до времени – от времени и смерти, от безжалостной, всепожирающей Улицы. Нечто, столько раз найденное – и столько же раз утраченное. Нечто, относившееся – он знал это всегда, и вспомнил сейчас, к сфере плоти, к сфере мяса, презираемого всеми ковбоями».
Но это его не остановило. Кейс прошел свой Путь до конца:
— Дай нам этот долбанный код. Иначе просто ни хрена не изменится, ни-хре-на! Станешь такой же, как твой папаша. Сперва все переломаешь, а потом начнешь строить заново! Поставишь стены на место, сделаешь их еще прочнее… Я не знаю, что будет, если Уинтермьют победит, но ведь хоть что-то изменится!
Когда он вышел на конечную цель, узнал: чтобы пробить последнюю защиту Нейроманта, нужно кого-нибудь возненавидеть.
— Ну и кого же мне ненавидеть? Посоветуй что-нибудь.
— А кого ты любил? — спросил Финн.
Ответ был очевиден: ни-ко-го. И полный омерзения, ненависти к себе, он пробил защиту (в том числе и защиту свою — панцирь, не менее прочный, чем у ИИ).
Мне он напомнил Рэдрика Шухарта перед Зототым Шаром, хоть и кричавшего «Счастья для всех, даром», но полностью опустошенного, что-то в момент гибели Артура Барбриджа (а он ему – никто: ни сват, ни брат, ни друг, а лишь предрешенная жертва) окончательно потерявшего, и уже не способного подняться в полный человеческий рост в переносном смысле этого слова: «…с тех пор все тянутся передо мной глухие кривые окольные тропы…»
В финальном разговоре с объединенным ИИ он спрашивает: что изменилось, ты теперь Бог? Но слышит в ответ: ничего не изменилось, мир остался прежним. И недоумевает, крутя в руках сюрикэн (о нем позже): так ты что – «просто существуешь и все?» (самое забавное и, надеюсь, не надо объяснять почему, в «But what do you do? You just there?» — курсив самого ГИБСОНА). То бишь: он, Кейс, тут жилы драл, но не изменилось НИЧЕГО.
Зачем, вы думаете, Кейс потратил большую часть своего швейцарского счета на «новые поджелудочную и печень», а на оставшиеся деньги купил «Оно-Сэндай» и билет до Муравейника». Да, он женился на девушке со странным именем Майкл и нашел себе работу. И даже, как говорят, народил четырех детей. Но ведь до этой операции у него была совершенно новая поджелудочная, не реагировавшая на наркотики…
Поперек
Чтобы стать заметным, художественное произведение должно выбиваться из ряда. ГИБСОН так и выстраивал роман. В интервью в интервью 2011 года Дэвиду Уоллес-Уэллсу он сказал так:
— Мне казалось, что господствующая американская научная фантастика середины века часто была триумфальной и милитаристской, своего рода народной пропагандой американской исключительности. Я устал от Америки как будущего, мира как белой монокультуры, главного героя как хорошего парня из среднего класса или выше. Я хотел освободить место для антигероев. Я также хотел, чтобы научная фантастика была более натуралистичной. В большинстве произведений изображенная технология была настолько гладкой и чистой, что ее практически не было видно. Как бы выглядел любой фаворит научной фантастики, если бы мы могли увеличить разрешение? В то время многое было похоже на видеоигры до изобретения фрактальной грязи. Я хотел видеть грязь в углах.
Кто-то уже заметил, в «Нейроманте» больше «панка», чем «кибера». Общим местом стали слова, что роман (и куда больше, чем последующие, даже из той же трилогии) берет начало из Уильяма Берроуза, Томаса Пинчона, Джеймса Балларда и Дэшила Хэммета (автор не раз подчеркивал, что никак не из Рэймонда Чандлера). Не раз говорилось, что много взято из нуара, по поводу которого Михаил Трофименков как-то процитировал французских кинокритиков:
— Тревога, возможно, вызвана в большей степени, чем жестокостью, необычным развитием действия. Частный детектив соглашается выполнить очень неопределенную миссию: найти женщину, остановить шантаж, удалить кого-либо, и тут же трупы устилают его путь. За ним следят, его оглушают, его арестовывают. Стоит ему спросить о чем-то, как он оказывается, связанный, окровавленный, в подвале. Люди, едва различимые в темноте, стреляют и убегают.
Ну, прямо, как о «Нейроманте» написано.
К вышеназванным именам добавляют Альфреда Бестера, Сэмюэля Дилэни (не к его ли Мышу отсылает Ривьера?) и автора криминальных романов Джима Томпсона.
Мир
ГИБСОН тщательно выстраивал повествование, оттачивая композицию, арки героев, стиль, атмосферу. На это и ушло лишние полгода.
Роман действительно сделан искусно. Лично я второй раз – через месяц — прочитал его с куда большим удовольствием, не торопясь и смакуя незакавыченные цитаты, отсылки, аллюзии, параллели и пересмешки.
Взять хотя бы сюрикэн. В первой главе Кейс разглядывает их в витрине магазина: «Сюрикэны переливались уличным неоном, и Кейсу на мгновение показалось, что это и есть его путеводные звезды, что его судьба читается в созвездии грошовых хромированных железок». В 3-й Молли дарит ему один из них: «Сувенир. Я заметила, как ты всегда на них смотришь». А в последней — уже после всего и когда Молли неожиданно покинула его – он, собираясь уезжать, вспомнил подарок, взвесил его в руке и с размаху бросил в экран компьютера: «Никто мне не нужен».
Да, Уильям ГИБСОН действительно Мастер. Но почему, написав чуть ли не половину романа, он, пойдя в кино на премьеру «Бегущего по лезвию», убежал с нее, не досмотрев, и реально подумывал, что нет смысла продолжать «Нейромант»: все уже сказано.
Что же такого было уже сказано?
Вот еще одно отличие романа от рассказа от Филипа Дика:
— В научно-фантастических рассказах случаются фантастические события, в романах же выстаивается целый фантастический мир, полный незначительных деталей. Возможно, для героев они и незначительны, читатель же познает фантастический мир именно благодаря множеству этих мельчайших подробностей.
Может, вот этот самый придуманный им для «Нейроманта» мир и увидел автор в кинотеатре? И, чтобы понять, в каком мире проистекает действие романа, надо смотреть фильм Ридли Скотта?
И да, и нет. Даже точнее – и да, и ДА.
Это суперобложка 1986 года издательства "Phantasia Press". Художник Барклай Шоу
Неигрушечные паровозы
В известном интервью 2012 года журналу «Wired» Уильям ГИБСОН признается:
— Когда я писал роман, вернее, даже ещё раньше, года за два до этого, когда я писал пару рассказов, из которых потом выросла вся вселенная «Нейроманта» — я торопился и думал: «Только бы успеть! Только бы успеть опубликовать их прежде, чем ещё 20 000 человек, которые прямо сейчас пишут абсолютно то же самое, опубликуют своё!» Я думал: «Вот оно! Пришло «время паровых машин» для таких сюжетов».
Люди делали игрушечные паровые машинки тысячи лет. Их умели делать греки. Их умели делать китайцы. Много разных народов их делали. Они знали, как заставить маленькие металлические штуковины вертеться с помощью пара. Никто никогда не мог найти этому никакого применения. И вдруг кто-то в Европе строит у себя в сарае большую паровую машину. И начинается промышленная революция. Когда я писал эти два рассказа, я даже не знал, что наступающие десятилетия назовут «цифровой эрой». Но это было время паровых машин. Оно пришло. Ещё несколько лет после этого я не переставал удивляться тому, что у меня за спиной не было огромной волны писателей, которая раздавила и поглотила бы меня после того, как я открыл шлюзы этими маленькими рассказами о киберпространстве. Волна в конце концов пришла, но это произошло позже, чем я ожидал. Это было странно. Я очень сильно выиграл от этого.
Коллеги сразу впечатлились романом: он отхватил аж три премии – «Хьюго», «Небьюла» и Филипа Дика.
Британская «Гардиан» в 2003 году в статье «Уильям ГИБСОН: человек завтрашнего дня» цитирует писателя Джеймса Флинта:
— Читая ГИБСОНА в начале 1990-х, у вас возникало ощущение, что вы прозревали «правду» о том, куда мы все движемся; несколько лет спустя, когда я работал в «Wired» и все это видел, разыгрывалось примерно так, как он описал... Это было довольно жутко. Ясно, что он изложил некоторые ключевые культурные параметры так называемой "информационной революции". В течение следующих пяти лет, думаю, я не встречал в своем окружении того, кто не читал бы роман и не использовал его как решающий пробный камень.
Но возникает закономерный вопрос: «пробный камень» для чего? По сути, нам рассказывают историю о том, как один искусственный интеллект нанял хакера, чтобы объединиться с другим искусственным интеллектов, взломав его. И все! Чего они так все сполошились?
Обе цитаты связаны с американским журналом «Wired», который начал выходить в 1993 году и специализировался на том, как новые технологии влияют на культуру, экономику и политику. Журнал сразу же замахнулся на Вильяма нашего… ГИБСОНА и привлек его в качестве репортера. Его репортаж из Сингапура «Диснейленд со смертной казнью» это нечто. Он действительно замечает то, что в упор не видят все остальные. Репортаж привел к временному запрету журнала в Сингапуре.
Еще одна цитата из ГИБСОНА:
— В восьмидесятые и девяностые годы был довольно долгий период, когда новое поколение пыталось пробиться к корифеям бизнеса с идеями цифровых технологий, но отклика не получало. Тогда они доставали экземпляр «Нейроманта» и говорили: «Прочтите это! Это может дать вам некоторое представление, о чем я говорю». И часто это срабатывало: тот перезванивал и говорил: «Это захватывающе!» Насколько я знаю, это была моя реальная функция в том мире.
Заметьте: практически каждый из читавших пропускал (не обращал внимания) то, что в книге описывается антиутопия, – этот факт вообще пролетал мимо них. А мы до сих пор видим в обзорах киберпанка и «Нейроманта» тезисы про мрачный антиутопический мир, где корпорации используют и подавляют человека. Вряд ли этого впрямую хотели даже сами топ-менеджеры настоящих корпораций, к которым с книжкой ГИБСОНА приходили клепавшие в гаражах будущее очкастые юноши с идеями.
И еще раз: если автор, как уже говорилось, слабо представлял, что такое цифровое пространство и описал его неверно, что же тогда все они в нем увидели?
Континуум Гернсбека
Ключ к секрету романа Уильяма ГИБСОНА находится в его рассказе «Континуум Гернсбека». Напомню: фотографу заказывают снимки для проекта «Аэродинамический футурополис: Будущее, которое не наступило». Речь идет о сооружениях 30-40-х годов, дизайнеров которых вдохновляла будущая космическая эпоха, выраженная лучше всего на обложках журнала «Удивительные истории» Хьюго Гернсбека: «ребристые фасады кинотеатров, будто призванные излучать некую неведомую энергию, витрины мелочных лавок, отделанные желобчатым алюминием, стулья из хромированных трубок, пылящиеся в гостиничных вестибюлях» — «остатки мира грез, позабытые в равнодушном настоящем», осколки коллективного бессознательного Америки 30-х годов.
Один из образцов – здание компании «Джонсон Вакс» с древовидными колонами, построенное по проекту Фрэнка Ллойда Райта: «выглядело так, словно проектировал он его для людей в белых тогах и люцитовых сандалиях».
Рассказчик, будучи профессионалом, настроился на проект, и вскоре его стали посещать видения этого мира: какой бы он был сейчас, наступи предполагаемое будущее — взмывающие сквозь облака небоскребы, километровые дирижабли, каплевидные автомобили с акульими плавниками, и люди в белых тогах, говорящие что-то мудрое и сильное.
Как ему объясняет друг-журналист, «все это семиотические фантомы, шматки глубоких культурных образов, которые откололись и зажили самостоятельно». Это все равно как многочисленные сообщения о контактах с инопланетянами людей, уверяющих что действительно их видели и даже похищались ими: «все контактерские истории, опираются на научно-фантастические истории, которыми наша культура пронизана сверху донизу».
(Впрочем, контактерские истории — уже послевоенный феномен, проанализированный Карлом Юнгом в работе «Один современный миф. О вещах, наблюдаемых в небе». В фильме 1997 года «Люди в черном» преследуемый Джеем инопланетянин «коленками назад» вспрыгивает по стенам музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, спроектированном тем же Фрэнком Ллойдом Райтом, на мой взгляд, явно под влиянием позитивистких идей, прямо нацеленных на такое же идеальное будущее. А в конце фильма обнаруживается: смотровые башни павильона штата Нью-Йорк (построенного для Всемирной выставки 1964 года ) в парке Флашинг-Медоус, — это замаскированные летающие тарелки – деталь все того же образа будущего. Кстати: откуда, вы думаете, идея так называемого «тента завтрашнего дня» из того же павильона?)
То есть в коллективном бессознательном формируются образы ожидаемого будущего. С помощью кино, СМИ, книг, интернета и прочего. Какую-то роль в этом формировании играет и научная фантастика. Она, в частности, десятилетиями выстраивала будущий мир космической экспансии. И когда действительно все это началось, общество уже было подготовлено.
У того, что сделал «Нейромант» есть два аспекта. Автор и его коллеги действительно увидели появление ранее не существующего. Компьютер ENIAC был представлен широкой публике еще в 1946 году, классическая статья Тьюринга «Вычислительные машины и разум» вышла в 1950-м. Разумные машины были целым направлением в научной фантастике. Но это существовало в рамках все той же научной картины мира. Мира, выстроенного в рамках определенной парадигмы. К началу 80-х все мы оказались на пороге кардинально иного будущего, образ которого и был представлен в «Нейроманте» (как раз этот период связан с началом массового распространения персональных компьютеров: игрушечные (офисные) паровозы становились неигрушечными (домашними)). И роман даже в какой-то мере сформировал это будущее. Как там говорится в аналитике ЦБ: показатель инфляции во многом зависит от уровня ожиданий инфляции.
Перед ГИБСОНОМ стояла задача: как показать этот мир. Он всего лишь выстраивал сеттинг для рассказываемой истории: где и как это все происходит. Но так тщательно делал «как», что у него в итоге получилось «что».
Лучше всего это описал Лоуренс Персон, бывший редактор фэнзина «Nova Express»:
— Киберпанк осознал, что старая строгость научной фантастики «измени только одну вещь и посмотри, что произойдет» безнадежно устарела, и эта доктрина стала неактуальной из-за бешеных темпов технологических изменений конца 20-го века. Будущее — это не «одна хрень за другой», а всякая хрень одновременно. Киберпанк не только осознал эту истину, но и принял ее. Перефразируя председателя Брюса, киберпанк привнес технологическую экстраполяцию в ткань повседневной жизни.
И действительно, что там написал СТЕРЛИНГ в предисловии к «Зеркальным очкам»? Вот:
— Для киберпанков технология уже интуитивна, она не олицетворяется безумными учеными и гениями не от мира сего, она вокруг и внутри нас. Не вовне, но рядом. Под кожей, зачастую — под черепной коробкой.
Вот эта «техника иммерсивного построения мира» и придала «Нейроманту» такое качество откровения (это опять Лоуренс Персон). Ведь методом «измени только одну вещь…» работали и соратники по киберпанку, и даже те, кто ныне скорбит о праве первородства.
И еще раз подчеркну: «high tech/low life» не в том смысле, в каком обычно эту фразу цитируют, а в том, что эта low life буквально пропитана high tech, освоила их — не только способом, описанным в инструкциях, и не только качественные гарантийные их образцы, — и это не изменило low life ни на йоту (радио есть, а счастья нет). Ридли Скотту тоже удалось это передать.
Сам ГИБСОН, возможно, ничего конкретно связанного с цифровым миром (помимо термина киберпростантство) и не изобрел и во многом ошибся, но помните эпизод в самом конце «Дюны», когда Преподобная Мать отшатнулась от четырехлетней Алии: «Она у меня в мозгу. Она – одна из тех, кто дает мне воспоминания. Они в моем сознании, во мне! Это невозможно, но это так!»
Вот, пожалуй, самое точное определение «Нейроманта». Не зря его называют архетипичным. Каждое отдельное фантдопущение, упомянутое в романе, уже где-то кто-то придумал раньше. Но после публикации «Нейроманта» чуть ли не в любом произведении на ту же тему ощущаешь именно его. Он действительно «дает нам воспоминания» даже там, где, возможно, и не присутствовал.
И он по-прежнему захватывает при чтении.
Подлинные имена
Что же касается права первородства, странно, что никто – даже на Западе – не заметил в «Нейроманте» трибьют Вернору ВИНДЖУ. И сам ВИНДЖ, похоже, не заметил.
В 21 главе Нейромант в гиперпространстве разговаривает с Кейсом о том, что для взлома его защиты необходим тьюринг-код:
— Чтобы вызвать демона, нужно узнать его имя. Древняя мечта людей, теперь она сбылась, хотя и не совсем так, как они себе это представляли. Ты понимаешь меня, Кейс. Ведь твоя работа состоит в узнавании имен программ, длинных абстрактных имен, скрываемых их владельцами. Истинные имена…
Последнее предложение из двух слов «True names» – название повести Вернора ВИНДЖА. А абзац перед этим – передает ее суть. Вряд ли это совпадение.
Войну нельзя держать под контролем. Даже когда сам ее развязал
Читатели, которые приступают к «Сломленным ангелам» ("Broken Angels", 2003 год) Ричарда МОРГАНА как к продолжению «Видоизмененного углерода» (2002 года), быстро разочаровываются. Главный герой – тот же, события проистекают на 30 лет позже – вот и все, что связывает эти книги. Даже написаны «Ангелы…» по-иному: это, скорее, космический боевик, триллер, а не нуарный детектив в киберпанковских одеждах, как «Углерод…». Однако теперь, по прочтению второго романа, становится ясно, откуда ноги растут у ряда отличий первого сезона сериала от исходного романа. В частности, несколько раз повторяемая фраза Кэлл «Сила волков не в клыках и скорости, а в стае. Собирай стаю», превращение Такеси Ковача из бывшего элитного бойца Протектората в бывшего повстанца против этого Протектората, его стремление излечить изломанную психику дочери Элиоттов Лиззи.
В «Ангелах…» Такеси – наемник на планете Санкция IV, где разгорелось полномасштабное восстание против местного правительства. По сути, здесь кровавая бойня, где нет правой стороны. Сам Такеси – классический антигерой, и среди тех, кто с ним или против него, «хороших парней» нет. Даже среди тех, кто женского пола. Это или профессиональные убийцы или потенциальные или реальные предатели. Такие же, как и сам Ковач.
Заранее предупреждаю, что далее идут спойлеры.
Насилие
Как заявил Ричард МОРГАН в интервью 2007 года «Fantasy Book Critic», «любой, кто хоть раз испытал насилие, будь то в военном или гражданском контексте, скажет вам, что оно оставляет следы и оставит эти следы навсегда. Никто — за исключением, может быть, патологического психопата — не живет как жестокий преступник или полицейский, расследующий жестокие преступления, и не уходит психологически невредимым от этого опыта. Точно так же никто, сражаясь на войне, не приходит потом домой, насвистывая, как рабочий после хорошо выполненной работы».
Аналогичные вещи он говорил и в интервью 2008 года «Clarkesworld Science Fiction and Fantasy Magazine»:
— Мы хотим, чтобы эти парни совершали героические
поступки, а потом могли вернуться домой, жениться на Мэри из соседнего дома и поселиться в доме с частоколом и собакой. Но такого не будет. Там большая проблема с совместимостью. Мужчины, преуспевшие в насилии, особенно в жестокости на поле боя, просто не будут хорошо сочетаться с обществом, которому не нужен такой высокий уровень насилия.
И в октябре 2011 года в «Fantasy Magazine»:
— Думать, что вы берете меч, побеждаете злого врага, а затем, когда война заканчивается, возвращаетесь к тем приятным вещам, которые делали раньше, — это ложь, которую мы говорили совсем недавно обо всех мужчинах, сражавшихся и вернувшихся со Второй мировой войны. Ложь, чья гнилая сущность была доведена до всеобщего сведения лишь после разгрома во Вьетнаме.
Эти интервью, информационными поводами к которым, были разные романы МОРГАНА. Но если вчитаться во все многочисленные его интервью, то очень скоро обнаружится, что эту мысль он неуклонно повторяет с 2002 года – с тех пор, как вышел первый роман.
Исходя из вышесказанного, понятно, что носить тела просто как одежду: сегодня одно, завтра – другое – проблематично. Проблемы могут оказаться внутри стека — в психике. Во всяком случае, в немирное время:
— Слишком много оболочек приводят к синдрому множественных переоблачений, проявление которого мне приходилось видеть год назад у сержанта-подрывника «Клина». Его перезагрузили – в девятый раз с начала войны – в свежеклонированную оболочку двадцатилетнего возраста, и н сидел в ней как младенец в собственном дерьме: бессвязно вопил, рыдал или задумчиво разглядывал свои пальцы, словно порядком надоевшие игрушки.
А ситуация на Санкции IV очень немирная. Здесь просто невозможно быть в стороне: «четверть населения планеты сидит в лагерях для интернированных». А если ты не в лагере, на твой дом может упасть бомба, а твой город попасть под тактический ядерный удар как это случилось со 120 тысячами человек населения Заубервиля. Как потом выяснилось, удар был нужен только как прикрытие для операции маленькой группы Ковача по поиску инопланетного артефакта (прикрытие осуществила – понятно, не своими руками — корпорация, которой Ковач с партнерами «продали» информацию об артефакте).
Клин Карреры
Один из самых важных вопросов к роману: почему Такеси Ковач уничтожил своих товарищей по «Клину Карреры»? Ну, «товарищей», может, и громко сказано. Но они вместе воевали плечом к плечу. У этого отряда наемников есть свой кодекс чести и они готовы были принять Ковача обратно, не смотря на его самоволку с попыткой «заработать» на стороне и свалить с планеты:
— А ну-ка закрой рот, Ковач. Я не позволю тебе спустить в сортир карьеру. Ты хороший офицер, лейтенант. Твои люди тебе преданы и ты отличный командир.
Эти наемники предсказуемы в отношениях, их действия логичны, отношения в рамках Клина товарищеские. От них нельзя было ожидать подлянки, как от некоторых участников экспедиции за «марсианским» кораблем. Пытка Сутьяди – одного из членов экспедиции Ковача — была неизбежна: в их уставе записано, что убийство члена Клина (если это не происходит в бою) жестоко карается медленной пыткой (дабы это стало уроком потенциальным другим):
— В течение долгого дня медленно с человека снимают кожу, срезают плоть, дробят кости, выжигают глаза, разбивают зубы, протыкают нервные узлы – и все это он чувствует, так как аппаратура поддерживает его в сознании.
Об этом Ковач знал, еще когда настаивал о включении Сутьяди в отряд. Клин – это не скауты в походе и не государственные войска, а подразделение наемников, но в нем все устроено рационально. Что еще надо в жестком мире, где вокруг полно желающих тебя убить или продать?
Чтобы ответить на вопрос о действиях Ковача, необходимо знать две вещи. Сутьяди убил офицера Клина, потому что тот приказал расстрелять каждого десятого солдата подразделения, которым командовал Сутьяди.
Но сам Ковач ушел в отставку из Корпуса чрезвычайных посланников по одной определенной причине. Вот кусок из романа «Видоизмененный углерод»:
— Может быть, вы вспомните генерала Макинтайра из командования Корпусом чрезвычайных посланников, а после побоища на Инненине найденного в личном реактивном самолете обезглавленным и с выпотрошенными внутренностями?
— Смутно.
Сделав над собой усилие, я сохранил внешнее хладнокровие.
— Смутно? — удивлённо поднял брови Банкрофт. — А я полагал, ветеран Инненина не сможет забыть обстоятельства гибели начальника, командовавшего вами во время той резни. Человека, которого многие обвиняют в преступной халатности, повлекшей за собой столько настоящих смертей.
— Управление правосудия Протектората провело тщательное расследование, и Верховный суд снял с него обвинения, — тихо промолвил я. — На что вы намекаете?
Банкрофт пожал плечами.
— Только на то, что убийство Макинтайра было местью, совершенной вопреки оправдательному приговору. И на самом деле поступком совершенно бессмысленным, поскольку оно не могло воскресить мертвых.
После событий на Инненине Ковач был вынужден уйти из Корпуса Чрезвычайных посланников:
— Был списан по инвалидности. Психопрофиль показал непригодность к службе в корпусе… От вирусной атаки я не пострадал, меня вывело из строя то, что случилось после. Была назначена следственная комиссия [они предъявили обвинение Верховному Командованию] и обвинение продержалось минут десять. После чего дело закрыли. Вот примерно тогда я и стал негоден к службе в Корпусе. Можно сказать, у меня произошел кризис веры (это уже из «Сломленных ангелов»).
Я не читал третью книгу из цикла – «Пробужденные фурии» и не знаю, говорится ли там об инциденте на Инненине, но из первых двух романов совершенно ясно, что Такиси Ковач убил Верховного Главнокомандующего (Банкрофт прямо на это намекает). То есть в Сутьяди Ковач увидел самого себя.
Любопытно при этом, что Айзек Каррера сообщает Ковачу, что его психопрофиль сходен с психопрофилем Пса Вётена – офицера «Клина», убитого Сутьяди: «неспециалист не смог бы отличить вас друг от друга».
И второй момент: во время автоматизированного посмертного боя корабля «марсиан» с неким чужим кораблем, через какой-то промежуток времени регулярно повторяющегося — при том, что «марсиане» погибли несколько десятков тысяч лет назад, группа Ковача слышит/чувствует горе/боль этих погибших, и его интенсивность так чудовищно невыносима, что легче покончить с собою (что некоторые и сделали), чем это ощущать:
— Мне показалось, что они… кричали. Все разом. Оплакивали какую-то массовую гибель. Гибель всего экипажа, например.
Выдержать это возможно — только лишившись сознания от парализатора. Только так они и спаслись. Но когда на Санкции IV (в том месте, с которым «марсианский» звездолет связывает портал), они очнулись в руках «Клина», аппаратура показала, что единственный, кто не получил заряд парализатора, – Такеси Ковач. Как это было возможно пережить, он и сам не представляет. Но чувствовать после этого медленную пытку Сутьяди, человека за которого он был ответственен, – ему было уже просто невозможно.
Марсиане
Надеюсь, понятно, что цивилизация, называемая на протяжении цикла «марсианской», таковой не является. Просто ее артефакты были впервые обнаружены на соседней к Земле планете в ходе космической экспансии, а на найденных и расшифрованных там астронавигационных картах Марс всегда находился в абсолютном центре. Позже выяснилось, что и карты, найденные на других планетах, показывают центром каждую эту другую планету и родилась теория центров, согласно которой у исчезнувшей высокоразвитой цивилизации не было такого понятия, как единый управляющий центр, да и сами «марсиане» имели «ослабленную тенденцию к социальному взаимодействию в целом». То есть, «вся концепция гегемонии как таковая была, по всей вероятности, чужда марсианскому мышлению». Что имеет в условиях Протектората, жесткой рукой управляющего многими планетами, уже некий политический контекст. Поэтому публикации о находках, не укладывающихся в генеральную линию, ограничиваются. Мир здесь, судя по первым двум романам цикла, достаточно жесток и беспощаден. И не только в отношении публикаций.
Ангелы из заголовка – это крылатые «марсиане», на вид нечто среднее между летучей мышью и птицей. Они же демоны. Найденные на Марсе за 500 лет до событий романа артефакты, декодирование их карт дали человечеству старт к звездам.
В какой-то мере «марсианская» цивилизация, от которой земная отстала на десятки, а может сотни тысяч лет, представлялась более идеальной, более свободной, более разумной. Особенно после всего, что происходит на Санкции IV. Это обещание «просветления, постижения вечности, которые дает мечта о полете прежде самого полета». Когда сам технический прогресс настолько далеко продвинут, что автоматически предполагает всеобщий мир: для противостояний просто не будет оснований.
Но вдруг обнаружилось, что эти «марсиане» тоже вели войну:
— Я не мог представить ни оружия, с помощью которого можно устроить такое, ни обстоятельств конфликта между двумя цивилизациями, настолько превосходящими маленькую империйку человечества, построенную из крошек с чужого стола, насколько мы превосходим чаек, чьи трупы качались на волнах возле Заубервиля. Я не мог понять, как такое могло случиться. Я видел лишь результаты. Я видел лишь мертвых. Ничто никогда не меняется. Сто пятьдесят световых лет от дома, а вокруг то же самое говно. Видимо, это какая-то универсальная, мать ее за ногу, константа.
Не буду даже выяснять, какой перевод слова «broken» более правилен – сломленный, сломанный или сокрушенный.
Главный вывод другой: не будет никакого светлого будущего, так как нет и светлого настоящего. При наличии стеков 40 лет в пустыне уже маловато. Казалось бы, моральный противовес всему случившемуся на протяжении романа злу – археолог Таня Вардани, которую в самом начале вытащили из ужасов лагеря. Но, как выяснилось, это она убила своих коллег по предыдущей экспедиции. Конечно же, из благих побуждений. Как же иначе. Она просто пыталась выжить…
Во всех последних российских изданиях название романа Дэна СИММОНСА «Carrion Comfort» переводится как «Темная игра смерти». Не буду спорить, хотя заголовок автором взят из стихотворения английского поэта Джерарда Мэнли ХОПКИНСА, которое так и называется «Carrion Comfort». Первая его строфа является эпиграфом к роману СИММОНСА:
— О нет, утеха падали, не буду,
Отчаиваться или упиваться
Тобой — не буду
Распускать на пряди
Последние, хоть слабенькие, жилы,
На чем держусь я — человек,
Не крикну
В последней устали
"я больше не могу...”
Чей перевод – не указано, так что, скорее всего, — переводчика романа – Александра КИРИЧЕНКО.
Проблема в том, что этот перевод кардинально искажает смысл. К кому здесь обращается «лирический герой» (назовем его так, вспомнив школьную программу)? Кто это или что это — «Утеха падали»?
Бог его знает!
Но адресат сразу становится понятен, если мы возьмем оригинал, или другие переводы:
— Not, I'll not, carrion comfort, Despair, not feast on thee;
Not untwist — slack they may be — these last strands of man
In me ór, most weary, cry I can no more. I can;
Can something, hope, wish day come, not choose not to be.
— Нет, падали оплот, Отчаянье, не дам
Тебе торжествовать, когда терпеть невмочь,
Не возоплю, и гнет смогу я превозмочь,
И узы жизни сей не разрублю я сам.
(перевод Яна ПРОБШТЕЙНА)
— Я не буду, отчаянье, падаль, кормиться тобой,
Ни расшатывать — сам — скреп своих, ни уныло тянуть
И стонать: Все, сдаюсь, не могу. Как-нибудь
Да смогу; жизнь моя родилась не рабой.
(перевод Григория КРУЖКОВА)
Это обращение к Отчаянию, а потом, будучи поверженным им, и преодоление его.
Так что Александр КИРИЧЕНКО здесь очень не прав. Тем более, что в первой же главе, она же – рассказ «Утеха падали», он как переводчик дает внутренний монолог Мелани:
— Я в отчаянии от разгула насилия в нынешние времена. Иногда я целиком отдаюсь этому отчаянию, падаю в глубокую пропасть без какого-либо будущего, пропасть отчаяния, названного ХОПКИНСОМ утехой падали.
А может просто: стихи – это не его сфера. Ведь сам роман переведен вполне качественно.
P.S. Эта же первая строфа стихотворения ХОПКИНСА идет эпиграфом к 3-й главе романа Кассандры КЛЭР "Механическая принцесса" (в российском издании указан перевод Яна ПРОБШТЕЙНА).
"Людям нужна прямолинейная история, со злодеями, чтобы их освистывать, и героями, чтобы за них болеть. – Вик сощурилась, глядя в морскую даль. – По моему опыту, это значит, что такие истории следует выдумывать"
Основные претензии к трилогии Джо АБЕРКРОМБИ «Эпоха безумия» напоминают плач мальчика, любовно и бережно строившего на берегу песчаный замок, когда неожиданно прибежал другой пацан, чуть старше, и без всякой причины, но с удовольствием и смехом растоптал его построения. И этот первый мальчуган плачет по своему уютному песчаному миру, в который ворвался мир реальный и некомфортный – а в нем он быть не хочет.
Разберу несколько претензий (предупреждаю, что далее идут сплошные спойлеры):
Претензия № 1
Волею судеб Лео дан Брок захватил Адую, а значит, и сам Союз. С ним соратники и преданные ему инглийские солдаты. В самом конце трилогии собирается закрытый совет, избранный уже при его власти, и неожиданно для него не поддерживает его предложения.
Читатели заявляют, что такого не может быть: какие-де проблемы разогнать этот совет и набрать другой, более послушный, даже при противодействии его супруги Савин, или надавить на каждого отдельно: о каком их влиянии и собственном мнении в этих условиях можно говорить? При наличии верной инглийской армии… Мы же сами видим вокруг…
А кто вам сказал, что эта армия является ингийской? Подозреваю, что северян вряд ли наберется там даже 10% — это уже было бы гигантское достижение. Мы их постоянно видим только потому, что вокруг себя Лео, понятно, концентрирует только своих. Да и на самые ответственные задания посылает лишь их. Все остальные – вернувшиеся на службу местные солдаты (или остававшиеся там) и военнослужащие, некогда завербованные лордами для битвы у Стоффенбека (неважно даже на какой стороне они тогда были – в любом случае, это не северяне).
И даже среди офицеров, думаю, немало местных. Как там было сказано в «Последнем доводе королей»:
— Почему нельзя вздернуть их обоих? — спросил бывший каторжник, взяв документ.
— О, если бы. Однако мы не можем обойтись без них, как бы утомительны они ни были. Новый король, новый лорд-маршал — совсем новые лица, о них мало кто слышал. А солдатам нужны знакомые командиры.
Лео дан Брок может, конечно, установить полную диктатуру, но
с учетом северного происхождения и его самого и его солдат (условно северного, но все же из чужого вассального Союзу Королевства Инглии) это будет рассматриваться населением как оккупация, что принесет уже другие проблемы:
— Но даже самую паршивую собаку надо иногда чесать за ушком, иначе она перегрызет горло хозяину (это тоже из «Последнего довода королей»).
Лео только-только пришел во власть, его положение еще не устоялось (как и у Орсо в первый год после коронации) и он уже видел, какая Перемена может произойти, если передавить.
А вот еще аналогия. Мне периодически приходится составлять в региональном СМИ, собирая оценки экспертов, рейтинги влиятельности VIPов субъекта Федерации. От 4 до 5 баллов — очень сильное влияние, от 1 до 2 – слабое (а меньше 1 – от мизерного до почти никакого). Понятно, что у губернатора, он же председатель правительства, – максимальный балл. У большинства остальных – много меньший. У министров, зампредов правительства, например, он больше 2 или 3-х. То есть это влияние далеко не слабое. Но ведь каждого из них губернатор может отправить в любой момент в отставку. И периодически это делает (или они сами уходят). Может даже – с черным билетом. О какой их влиятельности, казалось бы, можно тогда говорить? Но они ее все же имеют, пока находятся на должности, а некоторые и после того. Не может министр быть штафиркой, только выполняющей приказы. Даже в дихотомии – умные или верные, у последних могут оказаться собственные финансовые и иные интересы (что периодически обнаруживают правоохранительные органы – они федерального подчинения, но тоже стараются не ссориться с губернатором, если, конечно, тот не перейдет некий предел, который и для него есть). То есть существует некий баланс интересов, даже при полной зависимости нижестоящих от вышестоящих.
Претензия № 2
Почему Савин дан Брок, сформировав по своим соображениям закрытый совет (кандидатуры подобрала действительно именно она), считает, что они будут там неизменно проводить ее интересы? Та же Селеста дан Хайген, как пить дать, ее продаст, купит, а потом еще раз продаст.
Но она вовсе не считает, что избранные ею члены закрытого совета будут делать только так, как она им прикажет: они поступят так, как им будет выгодно. Задача Савин сделать так, чтобы их выгода находилась в сфере ее интересов. А вот если этого не произойдет…
Вот как по этому поводу говорил Черный Кальдер с Йонасом Клевером:
— Ты прямой человек, Клевер, надежный. На тебя всегда можно было положиться.
– Еще бы! Сперва я был верен Бетоду, потом Гламе Золотому, потом Кейрму Железноголовому, теперь вот тебе…
– Н-ну… Ты был им верен до тех пор, пока они не оказались на проигрывающей стороне.
Полагаться на преданность в эпоху перемен – последнее дело.
— Знаешь, все это – бизнес. На этом основана их преданность, — так говорит Майкл Карлеоне в «Крестном отце-2» после того, как в собственном доме произошло покушение на него и, явно, замешан кто-то из своих.
Перед тем как Инглия напала на Союз, Рикке письмом предупредила об этом короля Орсо. При том, что она была союзником Лео и ее отец только что воевал с ним плечом к плечу. В это же самое время Савин, жена Лео, пообещала ее земли королю Севера Стуру Сумраку за его участие в походе на Союз. То есть обе, независимо друг от друга и не зная о действиях друг друга, предали соратников.
– Доверие – плохое основание для альянса. Почти такое же плохое, как дружба. – Савин поглядела на Стура вдоль лезвия клинка. – Ни то, ни другое может не выдержать хорошей бури, а буря между тем надвигается. Личная выгода, с другой стороны, имеет более цепкие корни. Ты нужен нам. Мы нужны тебе. И сегодня, и завтра. Сегодня Рикке нам необходима. Но после этого…
Самая близкая конфидентка и компаньонка Савин дан Брок, которой она действительно доверяла как самой себе, – Зури, как выяснилось в конце третьего тома, оказалось доверенным лицом ее отца архилектора Занд дан Глокты, специально приставленным к ней и выполнявшим задачи, о которых Савин и понятия не имела.
Огарок, которого инквизитор-шпион Виктарина (Вик) дан Тойфель спасла от мук и смерти и на кого – единственного – практически всецело полагалась, тоже оказался шпионом дан Глокты, следящим за Вик.
Лично мне кажется очень подозрительным неожиданное финальное появление Хильди в свите Байяза. Той самой Хильди, которая самозабвенно служила Орсо даже в заточении. Которой принц, а потом король задолжал кучу денег, которые она откуда-то брала на его траты. Хотя Байяз и говорит, что «эта многообещающая молодая леди, лишь недавно присоединившаяся ко мне», это не значит, что она не была ранее в длительной деловой командировке. Как Зури. Как Огарок. Вы же не думаете, что Хильди (будущая «Хильди дан Валинт» или «Хильди дан Балк») как-то шла-шла из Адуи и неожиданно набрела на Великую Северную библиотеку?
Слово преданный имеет два значения.
Претензия № 3
Как такой опытный и славящийся хитроумием воин, как Черный Кальдер, мог попасться в ловушку к Рикке? Зачем ему вести своих людей в Карлеон в самое неблагоприятное время года, когда «все реки вздуются, все броды будут по шею, все дороги превратятся в чертово болото»?
Но Черный Кальдер далеко не молод. Еще в самом начале «Немного ненависти», когда он пришел к Йонасу Клеверу, о нем сказано так:
«Кальдер снова пожевал губами с еще более кислым видом. Он вообще был что-то кисловат в последнее время, учитывая, сколько дала ему судьба – или, по крайней мере, сколько он сумел у нее урвать».
В последнем романе он и сам говорит, что устал, и «из уголков его глаз разбежались глубокие морщинки». На протяжении всей трилогии он не может управлять своим неукротимым сыном. Но неизменно твердит, что чрезвычайно им дорожит и связывает с ним будущее Севера. Понятно, что получив Стура, он бы обманул Рикке, в Долгий Взгляд которой он не особо верит (нам показали ряд колдунов-шарлатанов). Но она на его глазах перерезала горло его сыну и сбросила тело стены – в том самом месте, где убили и сбросили со стены его отца Бетода.
Ловушка была сработана искусно. Ссора с Гвоздем и его уход со своими людьми была публичной, на виду всего города, а не только одной лишь Корлет. И оскорбления при этом прозвучали в обе стороны весьма унизительные.
Она вдрызг разругалась с Изерн-и-Фейл и рассталась с нею, свидетелем чего «случайно» стал первый маг Байяз, которого она тоже оскорбительно отправила на три буквы. И он – очень чувствительный, кстати, к оскорблениям – разозленным пошел к Кольдеру.
И наконец, «пришло известие» про Гвоздя:
— Он явился с четырьмя сотнями карлов. Взял Бадлхей, что на речке. Убил троих человек и сказал, что деревня теперь его. И сказал, что Уфрис тоже будет его.
И Рикке была «вынуждена» отправить воинов в Западные долины, «уповая» на то, что «на дорогах к Керрагому все еще полно снега», поэтому Кальдер не скоро выступит против нее.
И когда же Черному Кальдеру выступать, как не во время «труднопроходимых» дорог? Это ли не хитроумие с его стороны? Когда крепость, занятая Рикке, оказалась практически без защиты (информацию о Гвозде он как бы ненароком проверил у Клевера):
Помнится, при переходе Александра СУВОРОВА через Альпы «множество людей, лошадей и вьюков погибло, сорвавшись в пропасти», но французы нападения здесь не ждали, посчитав эти горные тропы непроходимыми. Хотя тоже, казалось, были опытными вояками.
План Рикке, конечно, был рискован. Это понимала и она сама и ее соратники:
— Ее план казался полным безумием, но он был таким смелым, что Гвоздь не смог отказаться.
— Весь план казался безумным. Безумным с начала и до конца. Никаких шансов, что такой хитрец, как Черный Кальдер, на него попадется (а это Черствый).
Но у Кальдера были свои сложности:
– Я собираюсь оказаться там прежде, чем она найдет себе подкрепление. К тому же Жилец Курганов начинает проявлять нетерпение. Если мы не подкинем ему подходящих жертв, он начнет убивать всех, кто попадется, прямо здесь.
В собравшемся из разных мест на битву войске, если слишком долго этой битвы нет, всегда возникают некоторые проблемы. При том, что Кальдер был полностью уверен в своем преимуществе в количестве воинов (и их действительно было больше даже в том случае, если бы Гвоздь, Черствый и Изерн не ушли), а по прибытию в Карлеон, естественно, озаботился разведкой:
— Если не считать пары Кальдеровых разведчиков, которых они поймали, и еще одного, которого они пристрелили, когда он пытался смыться, они пока что не сделали ровным счетом ничего (Это Черствый в засаде).
Так что убить сына прямо на его глазах именно в этом памятном месте было очень точной наживкой.
Претензия № 4
Лео дан Брок поглупел во второй книге, напав на Миддерленд.
Забавно, что читатели негодующие, что нет у АБЕРКРОМБИ положительных героев – каждый какую-нибудь подлость, да и сделает, в то же время тычут пальцем в недалекость Лео дан Брока. Но проявляется она, в частности, в его понятиях о чести:
– Отдать им Вестпорт? — Лео онемел от возмущения. — Мы сражались со стирийцами в трех войнах! И каких войнах!.. Мы должны быть безупречными! – Лео взглянул на портреты предшествующих лордов-губернаторов, неодобрительно взиравших сверху, словно обвинители в суде. – Чистыми и принципиальными! Если мы готовы пойти на что угодно, тогда чем мы лучше их? Мы должны поступать как должно!
Эти его слова сопровождаются авторским комментарием: «его уязвленный голос звучал хныканьем мальчишки, который обнаружил, что взрослые отобрали его игру и играют в нее по своим правилам, которые ему совсем не нравятся».
Быть взрослым в мире АБЕРКРОМБИ, это значит, ради результата не заморачиваться вопросами чести, морали, закона, общепринятых правил: победителя не судят.
Что же касается ограниченности Лео, в реальной истории было немало вождей, узурпаторов, восставших против них сподвижников, и далеко не все из них были ума палата. Даже победившие и потом правившие. Ум не помог Орсо выжить. В таком случае лучше было бы поручить войну Йонасу Клеверу – он и умен и военный опыт имеет. Но, подозреваю, в этом случае сражений не было бы вообще – он-то прекрасно понимает, что каждое из них – гигантский риск, даже если кажется, что все козыри – у тебя. Даже Черному Кальдеру его старший брат Скейл говорит накануне битвы в «Немного ненависти»:
— Зимой ты говорил мне, что мы выиграем войну весной. Весной – что мы выиграем летом. Летом ты говорил про осень. На прошлой неделе ты заверил меня, что мы победим сейчас.
А у Лео козыри налицо. При вторжении в Миддерленд его силы были вдвое больше сил Союза. При том, что Орсо в народе не популярен после бойни в Вальбеке — даже в столице, в чем Лео мог убедиться на параде в честь победы на Севере в конце первой книги. В городах Миддерленда – бунты ломателей, поэтому в каждом приходится держать усиленный гарнизон. Более того, произошло даже покушение народа на жизнь короля. А в Инглии, после того Союз так и не прислал подмогу, но зато направил требование увеличить денежные поступления в казну – к королевской власти относятся очень нелояльно.
Часть лордов из Открытого совета Союза готовы присоединиться к Лео, есть даже союзник из Совета Закрытого. А больше всех сделала для этой победы Савин дан Глокта, точнее Савин дан Брок. Именно она уговорила Стура Сумрака с его войском присоединиться к армии Лео и подсказала лордам Союза, как им легально получить право на собственное вооруженное ополчение. А без этих союзников, думаю, даже Лео не начал бы войну.
К тому же Орсо его публично оскорбил, приказав при всех вытолкать из Открытого Совета, а потом он выяснил, что король спал с его женой.
У Лео были даже не просто шансы на победу, а эта победа у него, по сути, уже лежала на блюдечке. Даже после предупреждения Рикке. Но не сложилось. Как у Наполеона при Ватерлоо.
Некоторые читатели заявляют, что такой солдафон как Лео не смог бы стать популярным в Ассамблее после Великой Перемены – политика не его сфера. В ответ на этот довод достаточно посмотреть на отечественную госдуму: ум и политика далеко не всего ходят рядом: на первом плане там совсем иные качества.
Ну, а что касается его вероломства в третьей книге: это как раз то, чему на протяжении всей трилогии его учили окружающие: и он, наконец, внял. Умней при этом не стал. Но хватку приобрел. Ипполит Матвеевич тоже в первых трех четвертях известного романа ну никак бы не смог перерезать горло Остапу Ибрагимовичу: Бендер сам, собственными руками, вылепил его способным на это.
Претензия № 5
Как это вообще Занду дан Глокте пришло в голову поднять руку на Байязу: стоит Первому магу взмахнуть рукой…
То, что магия слабеет, мы слышали еще в «Первом законе». В «Эпохе Безумия» она ослабела еще сильнее. Даже из базовой трилогии мы знаем, что использование магии отнимает немало сил. Тогдашняя демонстрация своих возможностей, позволила Байязу еще много лет этой магией не пользоваться, добиваясь своего исключительно репутацией.
— А вы не могли бы устроить все это с помощью… – Орсо вяло повел рукой в сторону Дома Делателя, – …заклинания или чего-нибудь такого?
Байяз вздохнул, потом пожал плечами:
– Магия исчезает из мира, но, говоря по правде, большинство проблем всегда было гораздо проще решить несколькими хорошо выбранными словами. Или хорошо заточенной сталью.
К тому же, он более активно начал пользоваться иной магией: магией денег:
— Нас, магов, всегда интересовали возможности изменить мир. В прежние времена, в дни Эуса и его сыновей, лучшим средством для этого была магия. Но сегодня… – Сульфур обвел взглядом кипящее движением фойе и наклонился ближе [к Савин], словно собираясь поделиться секретом: – Я начинаю думать, что ваш способ даже лучше.
Банкирский дом «Валинт и Балк», за которым стоит Байяз, окутал финансовыми обязательствами практически весь Союз. Во время Великой Перемены восставшие взломали банк в столице и обнаружилось, что в хранилище банка денег нет и — судя по пыли – не было уже очень давно, а может, и никогда (тут вспоминается аналогичное открытие в романе Терри ПРАТЧЕТТА «Делай деньги!). Но «Валинт и Балк» и не требуются деньги: повсеместно используются их векселя. Бумажки! Чем не магия? И судя по видению Рикке, эта магия в будущем завоюет весь мир.