То, что наша жизнь превратилась в фантасмагорию, которой позавидовали бы Э. Т. А. Гофман, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский и М. А. Булгаков – ни для кого не секрет; но, сами-то мы меняемся, ой, как медленно! До сих пор еще не изжито клеймо: «Фантастика – не литература. А уж фэнтези – та и рядом с реализмом не стояла». Вообще, странно слышать пространные рассуждения о том, что есть Большая Литература, так называемый «майнстрим», а вся «эта фантастика – для графоманов и дилетантов, которые не умеют или не хотят прописывать реалии времени и место ее в одной когорте с женскими романами и дешевыми детективами». Так ли это на самом деле? Попробуем разобраться. Вначале было слово. Вот о нём и поговорим.

Поэзия, как таковая, зародившаяся на заре человечества и пробившая русло вообще для всякой литературы, была, как известно, обрядовой. Но, добившись необычайных высот в развитии науки и техники, видел ли кто-нибудь всех этих дриад, берегинь, духов и богов? Можем ли мы доказать. Что первые песни были отражением погибшей реальности? Сомнительно.

Вспомним некоторые канонические и неканонические ветхозаветные тексты. Возможно ли, чтобы Иаков боролся с богом? Мог ли могущественный демон бегать от человека по пустыне? Каким образом Моисей производил чудеса и заставил расступиться воды? Ответы до сих пор не найдены. Откуда у практичных евреев такая неистребимая вера в чудо?

Почему слепой Гомер, живописавший похождения Одиссея в сказочных мирах, населенных циклопами и богами, не может считаться основоположником фантастики как таковой? Модная во времена Ф. Ницше теория, что «старые олимпийцы умерли от острой нехватки фимиама» – до сих пор остается лишь забавной версией. Но ведь Гомер-то не видел различий между людьми и прочими своими персонажами. Так кто же, по-вашему, выходит, великий грек? И не стоит кивать на эзопов язык и притчевую полисемию. В конечном счете, истина обычно предпочитает прятаться в самых простых и банальных понятиях.

Куда нам стоит отнести проказника Апулея, заставившего своего героя мыкать горе в образе осла? Где здесь следование кондовым законам: было – не было? Скажи кто-нибудь всерьез о насильственном переселении душ, – засмеют. Или отправят в сумасшедший дом. Отчего же древние мыслители, на книгах которых выросла вся средневековая и ренессансная мудрость, — Платон и Аристотель – эти друзья-враги, так много места уделяют трактатам о душе и сущности поэзии? А последний, этот величайший поборник истины, даже вводит понятие катарсиса именно как духовного очищения через процесс сопереживания книжным, заведомо выдуманным героям. Нет, Аристотель дураком не был. Это точно.

И почему, вот уже какое столетие подряд, мы снова и снова зачитываемся легендами о Роланде и Дюрендале, об Артуровском Столе и Чаше Грааля? Отчего так популярны мифы о Мерлине и Робин Гуде, в которых чудо – обыденность.

Что нам делать с Томасом Мором или Джонатаном Свифтом? И разве «Божественная комедия» Данте Алигьери – реалистическое полотно?

А как относится к шекспировскому «Гамлету»? Не говоря уже о таких вещах, как «Буря», которые, собственно говоря, и есть полет фантазии, буйство воображения, строящийся, правда, на знании предыдущих культур.

Как обойти вниманием этого чудака-башмачника Якова Бёме или, к примеру, центурии Мишеля Нострадамуса?

А что же делать с романтизмом, захлестнувший в свое время и Европу, и Россию? А ведь это он, романтизм, подарил миру «Ночные бдения» А. Бонавентуры, «Жизненные воззрения кота Мурра» Э. Т. А. Гофмана. И именно фантастическая мысль прошлого породила смешного человека, потерявшего собственную тень, которого воспел Альберто Шамиссо. Неужели целое поколение людей, не желавших описывать ужасы и грязь реальной жизни и составивших золотой фонд мировой художественной литературы, заблудилось в дебрях собственного разума? Кто нам дал право возноситься над предками лишь потому, что наш уровень техники предоставляем нам такие возможности, о которых раньше и не подозревали?

Почему так обворожителен Оскар Уайльд с его «Портретом Дориана Грея»? В чем секрет тяготения человечества ко всему необычному, невозможному, щекочущему нервы?

Нет, не стоит кивать на авторское право вымысла. Ведь вся история литературы – это и есть большая мистификация, если хотите та самая «Игра в бисер». Полностью реалистических произведений не существует вообще, в принципе. Иначе это будут хроники, летописи, но и в них постоянно вкрадываются мистические, неподвластные уму события. А может и это описки? Но тогда получается, что исторические труды – и есть самая большая мистификация, подделка современников. А как же тогда экспертиза, подтверждающая древность книг?

Да, список фантастической литературы, которую мы принимаем за классику, – бесконечен. И вопросы, которые возникают даже при поверхностном сопричастии с историей литературы, не всегда находят достойные ответы. Полет фантазии? Конечно. Но человек не может придумать того, что теоретически невозможно. Мы даже инопланетных гостей стремимся представить в понятном для нас облике: люди с большими головами, пауки, тараканы, жабы, призраки в форме шара. Так что, как ни крути, а все эти странные люди, бравшие в руки перо, писали о том, что может быть; о том, чего не видело большинство. А раз так, то выходит Рей Брэдбери и Стивен Кинг, как литературные феномены, были подготовлены веками владычества религиозной и фантастической мысли. А это знание, как известно, строится на эмпирическом подходе к фактам и событиям и практически не проверяемо. В конце концов, Ирвинг Вашингтон и Эдгар По не с потолка же брали сюжеты своих рассказов. Фабулы о призраках, заброшенных домах и прочих кошмарах всегда жили в устном творчестве как крестьян, так горожан и суеверной знати.

Да что мы все про Запад? У нас же у самих вся литература буквально пронизана мистическим гротеском и безжалостным юмором доморощенных фантазеров. «Откуда есть пошла Земля Русская?». То-то же – из легенды, из были, приправленной мифами. Ах, Нестор, Нестор! Вот, пожалуй, куда уходят корни российской фантастики как таковой. Видения, помощь погибших пращуров – это ли не вымысел?

Впрочем, наши литературоведы любят вторить друг другу, мол «Повесть о полку Игореве» насквозь пропитана притчевой логикой и символикой. Обращался ли на самом деле князь серым волком по степи из плена бегаючи? Вряд ли. Это просто сравнение такое образное, прямо как в свадебных песнях, но откуда же в нашем народе такое неискоренимое поверье, что оборотни существуют?

Почему не умирают легенды о том, что небезызвестная Марина Мнишек – жена Лжедмитрия 1 – обернувшись сорокою, бежала из Москвы? Заметьте: не переодевшись, точно Керенский, а именно – сменив человеческий облик на звериный! Фантастика? Да. Но факт остается: Лжедмитрия казнили, а останки его запихали в четыре пушки и пустили во все стороны света. Но Марина-то осталась жива!

Или, взять, к примеру, того же расстригу и смутьяна протопопа Аввакума. Я не хочу обидеть религиозные чувства старообрядцев, но ведь они живут по Библии, а житие яростного противника никоновских реформ – литература как раз гражданская, нацеленная на мирян. Кто может подтвердить, что к Аввакуму в яме действительно кто-то являлся? Больная фантазия, скажите? Да вы вчитайтесь внимательнее, – там же в каждой строчке такая духовная и телесная сила, что невозможно поверить в душевное расстройство автора. Значит: либо фанатичная вера, либо голимая фантастика для блага дела. Однако, не смотря на все трудности своего бытия, протопоп перенес все испытания, он даже умудрился записать их. А это – уже мистика!

С другой стороны: мистика и фантастика – близнецы сестры. Раньше они были врагами прогрессивно мыслящего человечества. С тех пор утекло много воды, но до сих пор нет четкой градации между фантастическими жанрами. Мы как-то уже привыкли делить нереалистичную литературу на эзотерическую, бытовую мистику, утопии, фантастику, сайенс-фикшн и т. д. Конечно, эзотеризм и мистицизм как религиозные ответвления предполагают веру, ну, хотя бы на время прочтения произведения, в том, что описываемые события могли быть реальностью. Остальные же течения фантастической мысли делают изначальную установку: сказка – ложь, да в ней намек… Вот где собака зарыта! Это ведь золотая мечта всех просветителей: обучать и воспитывать, не впадая в морализаторство. А кто у нас, преследуя эти благородные цели, на Руси писателем только не был?

И Рюриковичи руку приложили, и Романовы баловались. Ох, и горазд же был Иоанн Васильевич диссидента Курбского всякими нехорошими словами костерить! А благословенная Екатерина, воспетая Михайло Ломоносовым, а знаменитое стихотворение великой княжны Ольги Николаевны «Молитва», ставшее пророческим – вот откуда в нашем народе такая неистребимая потребность в бумагомарании.

Да что уж там греха таить: у нас ведь и «генсеки» баловались играми в литературу. Иосиф Сталин в бытность семинаристом собственноручно вывел всем своим последующим подвигам приговор потомков. Стишок был довольно известным, хотя и слабеньким. Главное ведь не талант, а участие в процессе. Вот и за Леонида Брежнева тоже товарищи «накрапали» «Малую землю». А зачем, спрашивается? Что-то есть в литературе такое (особенно в нереалистичной), что притягивает к себе массы, вдохновляет, помогает жить. А правили нами не сплошные идиоты, как теперь оказалось.

И уж если сами миропомазанники за перо взяться не гнушались, то, само собой, стали появляться на лапотной Руси и кое-какие писатели.

И что же мы видим в итоге? Пройдя монументальную школу тяжеловесного классицизма, мы опять же вернулись к своим корням. А они у нас, эти корни, надо сказать, не только с хитрецой да ехидинкой, со своеобразным колоритным юмором, но и фантастичны в высшей степени. Это ведь только мы и додумались Русскую Правду состряпать, словно огораживая не только судейскую сферу деятельности, но и сам дух народный. Правда-то она у всякого своя. Барская и крестьянская – зачастую сильно разнятся. Так что по теории Русской вероятности, даже, если гром грянет – один мужик перекрестится, а другой – матюкнется позаковыристей, но чаще всего он сделает и то, и другое и пойдет водку кушать. Это на случай, ежели Господь призовёт к себе трезвым: вроде как-то и неудобно, на Высший-то Суд – грехов много! Так что наша душа – самая загадочная в мире.

Да что долго за примерами ходить? Возьмем солнце отечественной поэзии и, – пожалуйста, – на нем полно фантастических пятен. То каменные гости слоняются, где ни попадя, то старушка Германа обманет… Из принципа.

А знаменитый Гоголь, на которого «чудик» Белинский возлагал такие надежды, – он не только князя Одоевского за пояс заткнул, он всю Россию в «Шинель» одел и без носа оставил. Наплодил, понимаешь, «Мертвых душ» – и помер. Вот и перевернулся в гробу-то. Еще бы! Два века забыть не можем. Уж больно зеркало правдиво. Обидно как-то.

И ведь не рвется тонкая мистическая нить. Писатели как эстафету передают круг невероятнейших идей. Только одни как Федор Достоевский, — мучаются, ночей не спят, в припадках эпилепсии бьются, а другие смеются зло и колко. Кто такой Салтыков-Щедрин? Бич российской действительности? Да полноте. Глупов – это Китеж-град, только не небесный, а наш, земной, приукрашенный слегка, но узнаваемый. В общем, – фантазеры писатели-то.

А потом появились отец и сын Андреевы Леонид и Даниил – те еще выдумщики. Только один писал да хихикал, а второй сам всем своим выдумкам и поверил. Так что литература – палка о двух концах. Вот оно влияние слова на неокрепшие души!

Да что там Андреевы! Вон, Боренька Бугаев, старательно прятавшийся под звучным и претенциозным псевдонимом (Андрей Белый) – все его 4 симфонии, его Петербург, пронизаны безумным и нереальным духом времени – уж он-то ну никак на роль апостола не тянет. Жену ведь у Блока увел, а туда же – чуть ли не в миссионеры записался. Пророчил. И ведь иногда угадывал, что самое поразительное.

А там уж и до толстовской «Аэлиты» рукой подать…

Да, как ни крути, а корни у российской и западноевропейской фантастики глубокие и покоятся они даже не в Библии, а языческой мифологии древних народов. Тяготение к абстрактному искусству замечается даже у малоразвитых народов. Что-то же заставляет людей верить, что нарисованный олень, пронзенный стрелою, непременно попадет в руки охотников. Именно эта первобытная вера лежит в основе западно-европейской магии. Просто мы заменили символ рисунка на символ слова. Большой разницы нет. Маги и волшебники рисовали пентаграммы, веря в их силу. А поэты – слагали стихи. Почему? Тут-то все предельно ясно: раньше верили в преобразующую силу своих строф. И чем стройнее был размер, чем больше лирических слов – тем сильнее должно было быть заклятие стихами. И это отношение к искусству вообще и к прозе в частности – не меняется именно на уровне подсознания.

Что ищет читатель в книге? Правильно: отражение своей жизни или своих чувств. Без этого – нет интереса. Если герои не вызывают эмоций, не важно плохих или хороших, то книга – мертва. Значит, плохой писатель, дурной шаман – недоучка. Если разуму читателя не за что зацепиться, если он не узнает на страницах себя, своих друзей, своих правителей, свои мысли, то ему в принципе не интересен сам процесс чтения.

Интеллигенция может сразу же возопить о высших материях. Но почему компьютеры победили всех? Это же просто: они удобны, ими пользуются все, почти все. Стало быть, грядет лавина русскоязычной литературы в стиле кибер-панк. А как же иначе? Читатель хочет видеть себя и свои проблемы. Ему в высшей степени наплевать на социальные модели устройства мира и прочие чисто философские или филологические аспекты.

В общем, ребята, что-то мы в последнее время заврались. Привыкли как-то, что фантастика – это космические корабли, роботы, научно-техническая революция, а все, что сверх того – от лукавого. Космополитизм, с которым нужно вести беспощадную войну. Да нет же! Вся литература, все духовное и культурное наследие буквально пронизано фантастичными идеями. Не пора ли, в самом деле, признать, что, отвергая или забывая традиции, мы просто обедняем себя. Фантастическая мысль всегда шла на равных с майнстримовской. Более того, – реализм уже не мыслим без влияния тех же Зощенко и Хармса. А Михаил Булгаков так прочно осел в нашей культуре, что просто «забронзовел» и, кстати, благодаря «Собачьему сердцу» и «Мастеру и Маргарите», а не «Дням Турбиных» или «Белой гвардии».

Так что, вступив в ХХ1 век, оглядываясь в прошлое, можно смело утверждать: фантастика не умрет никогда. Человек попросту не может без нее обходиться. Другое дело, что можно сменить ярлыки, но суть-то остается прежней. Так что, может быть, хватит «майнстримовцам» задирать нос и считать утопистов, мистиков, фантастов, фэнтезеров – недотепами? В конце концов, именно читатель расставляет все точки над «i», а от забвения премии и регалии, увы, не спасают. Существует только хорошая и дурная литература. А уж, в каких мирах оказываются герои очередной книги – дело десятое.

цитата

-Боги любят шутить, — повторил Овельтар себе под нос. – Но только другие боги могут оценить эти шутки по достоинству.

Бояндин К. «Безвозмездный дар».

Современный литературный процесс в России удивительно похож на ночное небо: одни звезды гаснут, другие – зажигаются, третьи – будут светить даже в первых лучах солнца, разгоняющих мрак и возвращающих читателя обратно, в реальный мир. А луна, это великое светило, на которое одни ровняются; другие – проклинают, но признают его влияние – это зарубежная, переводная литература. И так же, как жена Кесаря – вне подозрений, так и книги, идущие к нам с Запада – оцениваются совершено по иной шкале ценностей: снисходительнее и спокойнее.

И, хотя авторы, входящие в золотой фонд всемирной литературы, образовывают созвездия Большой и Малой Медведицы: взрослой прозы и детской сказки; произведений реалистических и фантастических, критики, поглядывая в небосклон писателей, любят ехидствовать и над белыми карликами, и над сверхзвездами. Но не сильно, а так, чтобы не задавались сильно, чтобы и дальше светили с высоты, но не с высока.

Когда же вспыхивают новые, неведомые звезды, читатели благоговейно затихают и ждут: какой приговор вынесут мудрые астрологи писательских судеб, заметят ли новые светила, выдвинут ли в номинанты, или сделают вид, что ничего не произошло? А, может быть, все в голос объявят, что и не звезда это, а комета пролетела, хвостиком махнула.

Звезда Константина Юрьевича Бояндина вспыхнула ярко: её заметили. Писателя дружески похлопали по плечу, но вот оценили ли? Впрочем, всем давно известно, что литературные премии, так же, как лотерея или государственные экзамены – не всегда определяют наличие или отсутствие таланта.

Рассказы из цикла «Истории Ралиона», созданные молодым, но, безусловно, одаренным автором, своим букетом напоминают старые, выстоявшиеся вина. В них есть все: динамика, магия языка, неожиданные сюжетные ходы и даже видимая простота, за которой скрывается долгая и кропотливая работа. И в каждом рассказе есть свой, пусть маленький, но реальный, осязаемый и такой узнаваемый мир.

К. Бояндин вплетает в канву своих произведений ассоциативные ряды, восходящие к творчеству таких признанных мэтров, как Фриц Лейбер, Роберт Асприн, Анджей Сапковский. Но, заметьте, — не заимствует темы или героев, а сохраняет дух правдоподобности в волшебной, вымышленной стране на самом высоком уровне. Тонкие, едва уловимые нити аналогий, которые рождают сами тексты, — это и есть то самое классическое вино, от которого так часто пьянеют серьезные, думающие читатели.

Эпичность, тяготение к развернутому действию, ироничная усмешка над современными реалиями и штампованными клише фэнтези, мистики и хоррора, — выдают творца, способного взлететь еще выше к солнцу.

Константин обладает «Привилегией хозяина» впустить или выставить зло из собственной души и из вымышленного мира. А это – уже дерзость. Ведь от Леонида Андреева повелось в русской литературе жалеть и оправдывать Иуду Искариота и самого Дьявола. А Бояндин взял, да и выставил Деструктора вон!

Да что автор? Сами персонажи, герои рассказов, будь то чистильщики оккультного мусора, кузнецы, рукокрылые машины, студенты или князья, все они не только самобытны, но и живы. В каждом из этих героев есть нечто такое, что мысли невольно возвращаются к этим образам.

Автор сумел задеть за живое, подцепить. Есть в Бояндине и философская глубина, и национальное чувство трагедии, и мудрость. И в каждом рассказе немилосердные боги любят жестоко шутить.

Впрочем, усмешки богов иногда скрывают невидимые миру слезы. И только вдумчивый читатель может оценить этот мрачный юмор по достоинству.

Екатеринбург, март 2000г

Говорят, что универсальных, вечных писателей не бывает. А вот кот Бегемот утверждал, что Достоевский – бессмертен. Интересно, что бы он сказал про Лукиных? Думается, гадость, типа: и будут читать тебя потомки в школе, и матюкаться на переменах, мол, развелось этих классиков! Живые же критики, наши современники, все твердят, точно попугаи: на бессмертие Любовь и Евгений уже обречены. А оно – бессмертие – штука тяжелая. Вот Гоголь в гробу вертелся, – он знает!

И ведь вызывали же главу волгоградского дуэта (то бишь Женю) в КГБ, пугали этим самым бессмертием. Доверительные беседы о собачье — кошачьих типажах в советской литературе проводили, – не помогло. Не успел Евгений из цепких лап майора вырваться, как тут же, вместе с женой за новую вещь взялся. Правда, не преминули собаку в действие ввести. И что же? Теперь-то мы точно знаем, «Когда ангелы отступают». Трудные они, писатели.

Впрочем, звезда Любви и Евгения Лукиных взошла на небосклоне российской фантастики намного раньше – в 1981 году. Тогда в газете «Вечерний Волгоград» увидела свет их повесть «Каникулы и фотограф». Это было как раз то время, когда гордились любой публикацией – пусть даже районного уровня. А Лукиных, надо сказать, заметили, стали привечать не только в газетах, но и в журналах. Творческий дуэт приобрел широкую популярность. А потом – начались гонения, со стороны советской власти, ставшие притчей во языцех. Нормальная, в чем-то даже героическая судьба.

О чем же писали Лукины? Как ни странно – о нас с вами. Мир Лукиных – это не космолеты, бороздящие вселенную, не бластеры, не голливудские ужастики, крапленые кровью. Нет, это, собственно говоря, наш мир, но с элементами обыкновенного чуда. Какой же из Мосина герой? Его голова забита одним: как бы подхалтурить и выплатить долги. Обнаружив за дырой в заборе новый, неведомый мир, любознательный фотограф, быстро смекнув, что к чему, тут же начинает с детьми будущего торгово-рыночные отношения. Нет, не может наш человек устоять перед таким искушением, не кинется он налаживать культурный контакт с инопланетянами. Увы. Мы, как туземцы, впервые увидевшие каравеллу с колонизаторами: либо кидаемся что-нибудь выменивать на приглянувшиеся бусы; либо, как в совершенно потрясающем рассказе — страшилке «Отдай мою посадочную ногу!» – попросту тащим у зазевавшихся хозяев приглянувшуюся вещь. Грустно, но факт. С братьями по разуму у нас разговор короткий: «По чем вобла сегодня, но большая?»… Вот такая она – будничная повседневность чуда.

Может ли гениальный художник изменить мир? Что бы случилось, если вдруг картины Босха, Бориса Валеджио, или, не дай бог, Федора Сидорова ожили? А Лукины знают точно: поэт Николай Перстков сильно бы огорчился и вместе с товарищем отправился бы бить морду эдакому новатору, дабы все непременно вернулось на круги своя.

Выросшие на городском фольклоре, волгоградцы сказали новое слово и в русской демонологии. В семействе мелких, порой дружелюбных демонических сил, как-то: лешие, водяные, огуменники, баенники, появился их коренной родственник – Строительный – дух замороженных на десятилетия новостроек.

Впоследствии, спустя годы, Е. Лукин вновь вернулся к городскому русскому постсоветскому бесоведению и даже создал пособие для люмпенов-экзорцистов: «Алую ауру протопарторга». На страницах этой невероятно смешной и в то же время немного грустной книги православные коммунисты (комсобогомольцы, партоиереи и иже с ними) противостоят демократам-колдунам. Казалось бы, нет более заклятых врагов, чем чудотворец Африкан и президент Баклушино Глеб Портнягин, однако, как выясняется, один без другого просто не может жить.

В общем, разработав ряд социальных тем и архетипов, Лукины вышли к читателю с небольшими, но очень изящными повестями. И награды посыпались на них точно из рога изобилия. Заслуженно, надо сказать.

Впрочем, если уж речь зашла о наградах, то волгоградцам грех жаловаться. Как заявили сами авторы в эксклюзивном интервью Сергею Смоленскому («ВДВ – Волжский», 2 ноября 1995 года), их – призов этих – "сплошной иконостас… Орденские планки в семь накатов". О некоторых из них просто трудно умолчать.

За повесть «Там за Ахероном» Евгений Лукин был награжден малым «Золотым Остапом», тем самым, которым до него выделили Виктора Пелевина и Михаила Успенского. Собственно говоря, эта повесть – ироничный боевичок, опирающийся на классику. Тут вам и «Божественная комедия» и «Повесть о Фроле Скобееве», и «Каменный гость». В ткань повествования включены мотивы творчества поэтов: от Бодлера до Цветаевой. А за основу была взята любимая идея Солженицына: «Лагерь – это ад», и – перевернута наоборот. То бишь, у нас в аду как? То дров не завезли, то котлы прохудились, то черти пьяные. Так что побег в реальную жизнь вполне возможен. Вот один из каторжников и решается. Был он не Иудой каким-нибудь, или Брутом – тех стерегут крепче, а оказался всего лишь сластолюбцем Дон Жуаном. И, опять же, оказия вышла: в впопыхах душа в вахтерке в женское тело влезла. Да к тому же в России очутилась… Мы не знаем как у них там, на Западе, а у нас – апостол Петр – друг человека и генсека родимой партии. В общем, как говаривал небезызвестный Гермес Трисмегист: «Что на земле – то и на небе».

Прошу прощения у ортодоксальных православных и католиков, но в мире Е. Лукина апостолы не с демонами бьются, а интриги плетут друг против же друга. Петр и в жизни-то был хитрющим малым: то отречется, то кается. А Павел быстренько возглавил другой мафиозный клан. Странно еще, что Андрея Первозванного не видать, не слыхать.

Конечно, не всех такая трактовка жития христианских святых привела в восторг, и, как отметил Сергей Доронин («Вечерний Волгоград», 10 октября 1996) «один не самый молодой волгоградский поэт в кулуарах Союза Писателей даже сказал Евгению Лукину, что Господь Бог сломал ему ногу за чудовищно нелояльную по отношению к Нему книгу». Впрочем, насколько помнится, Владыка Мира нахалам все больше бедра ломал и, опять же, восставшего на Себя осыпал потом милостями. У Лукина был сломан голеностоп, но на конгресс фантастов России он, пусть и на костылях, но допрыгал. И награда нашла героя.

Стоит, пожалуй, вспомнить еще одну регалию Лукиных. На международном «Волгаконе-91» авторы получили премию, присужденную Европейской конвенцией фантастов за повесть «Миссионеры». Суть повести сводится к тому, что некие энтузиасты, желая спасти туземцев от колонизации сородичами-европейцами, отправились в прошлое, обучили полинезийцев высоким технологиям, разделили их на Утренних и Вечерних, поддерживая в состоянии постоянного тлеющего вооруженного конфликта. Когда же каравеллы с миссионерами все же прибыли, аборигены не просто отразили их натиск, но, отследив обратный путь захватчиков, обрушились военной мощью самолетов и эсминцев на средневековую Европу.

Интересно, что почти десять лет спустя, Евгений вновь вернулся к своей любимой полинезийской теме. Фантастическая повесть «Слепые поводыри» – это попытка изменить ракурс зрения и понять, что же с нами случилось. Желание спасти туземцев от колониального ига европейцев на деле обернулось дорогой во власть. И вдруг стало ясно, что никому эти аборигены не нужны, что все, точно «Бесы» Достоевского, повязаны ритуальными человеческими жертвоприношениями и каждый «не тварь дрожащая, но право имеет». Правда, уже ни кому не мерещатся «мальчики кровавые», и только тот, кто успел – тот и съел.

Полинезийская мечта всплывает и в «Тупапау или сказке о злой жене». Видимо, для Лукиных – Полинезия, что Рио-де-Жанейро для Бендера: мечта поэта!

Однако, на перекрестии параллельных исторических и временных путей у Лукиных всё не так просто. Роман «Разбойничья злая луна» поднимает всё тот же вопрос о вторжении высокоразвитых технологий в жизнь полудиких племён. Но вновь меняется точка зрения на проблему. В этот раз Евгений глядит на мир глазами Ар-Шарлаха – пьяницы и пацифиста, ученого и разбойника поневоле… Где-то в степях потомки великих погонщиков основали собственные удельные ханства и плетут друг против друга интриги, а тем временем прямо у них под носом пришельцы разворачивают танковые дивизии, и наносят ракетно-бомбовые удары по секретной нефтяной компании.

Да, военная тематика разработана Лукиными основательно. Кроме «Миссионеров», были еще и «Пятеро в лодке, не считая Седьмых». Но более кровожадными оказались повести «Сталь разящая» и «Вторжение». В первой из них аборигенку загадочных земель проклинает Мать и изгоняет в степь, в которой владычествует вышедшая из-под контроля сталь. Она, то бишь эта самая сталь, ищет металлическую стружку, железные предметы и, притягивая их к себе, – убивает все живое. И лишь женщины-водительницы племен чувствуют появление разящей стали… ну да не будем уточнять, каким местом. Но мир меняется. С неба падают железные птицы, а племя Чаги гибнет. Вот тут-то и появляется на чужой планете сбитый, но живой летчик-истребитель Влад. Но судьба безжалостна к Чаге и Влада находят земляне, увозя его с собой в мир славы. Обычная история.

«Вторжение» – это не просто боевик, а философская притча; наиболее реальная, прогнозируемая встреча инопланетного и нашего разума. Никто ведь не исключает возможности, что космолеты пришельцев могут пересечь государственную границу. Для них ведь, для пришельцев, чтобы с воздуха было видно, специально китайскую стену не строили. Нет ничего удивительного в том, под огнем спецназовцев от кораблей и инопланетиан остается лишь пятно выжженной земли. Да, у нас всегда так: сначала метко стреляют, а потом разбираются – в кого…

Затронув военную тему, кондовость армейских законов, просто нельзя обойти вниманием и солдатскую сказку «Разрешите доложить». Ляпнул Пиньков колдуну из другого мира, что Бога-то и нет, так не прошло и полгода, как наступил в «земле обетованной» полный развал. Ну, прямо как в бывшем Советском Союзе. Журналисты, стало быть, глаза нам открыли и мы увидели: генсеки – не как боги, а как люди.

А когда Пиньков по нужде вернулся: автомат он казенный забыл, ох, как не понравились ему новые порядки! И в результате эксплуататоры пупырчатые и бедные гномики в голос возопили: «Нет бога, кроме бога, а рядовой Пиньков – проверяющий его!».

Опять же волгоградцы угадали: вечно наш народ ждет «проверяющего», и готов кого угодно за него принять и повиноваться, лишь бы жизнь кто-нибудь наладил. Ну, не Лукины, а прямо – пророки в своем отечестве. Впрочем, бог с ними, с пророчествами. Пусть ими Мишель Нострадамус балуется. А у Лукиных все взято из жизни – вот и получается полусумасшедший, невероятный, но жизнеспособный, правдивый мир. Вселенная Евгения и Любви, так же, как и реальная, полна черных дыр, необъяснимых явлений, колдунов, полтергейстов и демагогов.

Вот, к примеру, может ли Христос бродить среди нас и проиграть спор популярному проповеднику, основавшему Астроцерковь, при помощи которой так хорошо выгребать деньги из толстых кошельков? Почему бы и нет? А вдруг наш мир давно превратился в один из кругов ада и когда Сын Человеческий приходит, стучит в наши сердца, – мы противопоставляем ему пьяное сознание Коли Цоколева, который меняет историю России исключительно «приняв на грудь»? М-да. И религия у Лукиных какая-то наша, русская, с ехидством да юмором…

Вглядываясь в ипостаси, по сути, единой вселенной Лукиных, вдруг видишь смех и слезы О. Генри и уже не важно: где правда, а где вымысел.

Возьмем один из самых известных романов Евгения «Гений кувалды или Раздолбаи космоса», в подзаголовке которого значится: работа по специальности. И что же в нем фантастичного? Да у нас полстраны за трудодни спины гнуло. В романе же горбатятся за капсулы с едой. Хрен, как говорится, редьки не слаще. А то, что у нас в крови бурлит революционный гимн: «мы старый мир разрушим до основанья…» – так это не только особенности воспитания, это менталитет у нас такой. Да и то сказать: ломать – не строить! Эту-то специальность у нас еще в яслях осваивают. Самое поразительное, я бы даже сказал – фантастическое – во всем романе: это ж до чего бедного Рому довели – ломать ему стало не в кайф, вредителем заделался, принялся строить! Большую такую фигу. Чтобы, значит, инопланетяне хорошенько ее разглядеть смогли.

Интересно так же, что весь этот раздолбайский мир, в котором уживаются и люди, и вороватые шустрые аборигены, и даже нарисованная кукла Маша – все это шито белыми нитками цитат высокой российской словесности от Гавриилы Державина до Велимира Хлебникова. Тут вам вся антология золотого и серебряного века представлена. Вот такие мы на самом деле прямые потомки былой российской славы: бьем себя в грудь, знаем все социальные модели общества, да с легкой руки Рылеева не читаем поэзию, но вот свой гражданский долг (это, значит, выяснить, кто получает больше, и придумать, как бы этот выскочка поделился) – исполняем безукоризненно.

Конечно, мир Лукина насквозь пропитан аллегориями и тройными рядами ассоциаций, но в этом-то и прелесть. Где он нынче, маленький человек, воспетый Гоголем и Достоевским? Думаете, до сих пор пуговицы в департаменте теряет и пишет жалостливые письма? Увольте-с! Его теперь зовут Вавочка, и род занятий он сменил. Теперь несчастный чиновник неустанно доказывает себе и миру, что из него «нельзя лепить». Да, повесть «Амёба» по необычности и оригинальности вполне может засунуть какой-то там «Бобок» за пояс. И, хотя Федор Михайлович, как известно, детально разрабатывал идею двойника в своих произведениях, только они не появлялись на свет в результате почкования, и не собирались идти друг на друга войной.

Выпуклая реалистичность, узнаваемость и уже не столько ведущая своими корнями в филологию, сколько в безумие жизни, в некоторых произведениях Е. Лукина поражают даже самого изысканного читателя. По духу правдивости, возможности и вероятности роман «Зона справедливости» – входит в золотой фонд отечественной фантастики. По детальному психологически верному подходу к возможным вариациям отклика человека на необычное: от скепсиса до веры, Лукин оставляет американского короля ужасов Стивена Кинга далеко за спиной. Ведь ставить вопрос ребром, со вселенским размахом, принимая решения чуть ли не за Бога, способны лишь мы, да еще, пожалуй, военные круги Пентагона. Только у них там, на Западе: то бомбами пошвыряют из прекрасного далека, то ядерной кнопкой мир стращают. А мы – люди с широкой душой, уж если справедливость, то одна на всех, пусть однобокая, но честная. И уж ежели карающий меч Господень опустился на город, – ни один святой его уже не спасет. Более того, – самый безгрешный Алексей Колодников – бежит прочь! Это американцы бы заварили все подворотни в городе или накрыли бы его цементным колпаком, как ядерный реактор. Мы себе этого позволить не можем. Хотя бы потому, что даже на апокалипсисе нужно делать деньги, а еще оттого, что не можем признать над собою чьей-то высшей власти. Уж больно бунтарский у нас дух. Не можем мы без трудностей. Такая вот она, Русская Правда…

Говорить о творчестве Л. и Е. Лукиных можно долго, но мы и так уже злоупотребляем читательским терпением выше всяких норм. Попробуем присоединиться к сестре таланта.

Увы, надо признать, что, сколько ни вглядывайся в грани хрустального кристалла, а ничего там не увидишь, кроме своего искаженного отражения. Потому как Пушкин был один, а все прочие, заикнувшиеся о столь порочных магических наклонностях, объявлены мистиками и «выброшены за борт современности». Но не видеть вещей очевидных – «тут надобно терпенье»! Е. Лукин сумел собрать чуть ли не все мыслимые награды едва ли не во всех номинациях. И так он наловчился писать, и эдак. И романы-то он сочиняет, и рассказами баловался, и эссе увлекался, и декрет лингвистов состряпать может. В общем, свой парень. Такому палец в рот не клади – откусит. И, хотя московский критик Евгений Харитонов условно делил творчество Лукиных на три периода, все же окончательную точку в классификации и характеристике ушедших и будущих творческих лет поставит если не история, то сам писатель. Лукин слишком мобилен и общителен, чтобы оставлять в своей биографии белые пятна.

Да, пройдя путь от публикаций в «Вечернем Волгограде» до «иконостаса в семь рядов», набивая в этой дороге синяки и получая заслуженные награды, Евгений остается феноменом в мистико-фантастической литературе. Неоспоримым остается тот факт, что, следуя лучшим традициям российской словесности, Лукин с каждым годом медленно, но упорно совершенствует свой талант. Глубокий интеллект, глобальные философские задачи и ироническая усмешка над вековыми и неискоренимыми нашими бедами – это портрет любого Писателя, если набрасывать его на холст широкими мазками. А если детализировать, вглядываться в морщинки, то, даже не зная основ физиогномики, можно утверждать: из-под пера (или, если хотите, винчестера) этого человека выйдет еще не одна замечательная книга. Удивительно и то, что всеобщее внимание не испортило Евгения, не заставило его гнать тексты на поток. Он остается верен себе.

Чета волгоградских авторов медленно, пядь за пядью детально изучала мир, рассматривала его в микроскопе своих рассказов и повестей. А сейчас, достигнув в своих исследованиях предельной ясности, Евгений занялся моделированием собственной галактики. Его все более влекут социальные модели устройства общества, утопии. Книги его стали приобретать пухлость, но не водянистость. Лукин входит в зенит расцвета и заслуженной славы.

И еще. Перечитав Лукина, доставая его книги у друзей и знакомых, и поняв, что все остальное еще не написано, вдруг взгрустнулось. И тогда стало предельно ясно, что хорошая литература не приедается. В ней сокрыто некое тайное, магическое притяжение и единожды заразившись ею, вырваться уже не возможно. Да и нужно ли?

Впервые увидев Марину в Екатеринбурге на "Аэлите-2000", я был покорён. Женственная, обаятельная, умная, с летящими на ветру длинными черными волосами, Марина оказалась подстать своим героиням. И невольно подумалось, что Дяченко отражаются в своих произведениях как в зеркале и, не смотря на то, что авторы и их книги чаще всего живут самостоятельной жизнью, в этом, конкретном случае, они: книги и их писатели, – оказались продолжением друг друга.

Столкнувшись с книгами Марины и Сергея Дяченко, как, наверное, многие из вас я был попросту околдован их внутренней гармонией, красотой и возвышенно-романтическим духом. И, хотя, с одной стороны, — эти произведения имеют традиционно сказочную, а порой и счастливую концовку; знакомые, распространенные, предугадываемые сюжеты; но с другой – эти книги буквально насыщены жизненным драматизмом, идущим и от ума, и от сердца. А умение держать читателя в напряжении, когда заранее виден финал – это, как ни крути, — и есть высший пилотаж.

Романтизм и глубокое знание психологических мотивов и поступков создают удивительный узор, – точно мороз рисует на стекле. А там, на улице вымышленного мира, выглянуло солнце, и замершее окно искрится волшебными лучами. Женский и мужской – два видения мира – восторженный и скептический, феерично-праздничный и умудренный, спокойный – они сливаются в каждой книге. Так рождается очередной мир: гармоничный и суровый… Мир для двоих. Вселенная чудовища мужчины, девы чистой и аленького цветочка любви между ними. Да, взаимоотношения страдающего мужского самосознания и Женщины-спасительницы являются центральной фабулой всех романов.

А еще – любой рассказ, каждая повесть или роман супругов Дяченко несут в себе диагноз человеческим переживаниям, отражения социальных моделей миров, но книги не дают рецептов. Самое удивительное в том, что киевские чародеи выступают в роли хирургов. Они препарируют наше сознание в процессе чтения. Но, в отличие от героини романа «Магам можно все», Дяченко не пластают наши души, прорубая в них окна и двери к свету. Нет. Писатели пошли другим путем. Они подносят к каждому из нас зеркало. У кого хватает смелости признаться: «Так это ж про меня!», – те начинают меняться сами. Кто врет себе даже в душе, – просто задумывается. А кто-то видит в зеркале книг Дяченко зеркала, отражающие литературный процесс или социальные изменения в стране. Каждый видит что-то свое, порой то, о чем сами писатели даже и не думали. Но вода и камни точит, и банки, в которых растут деньги. Мы все, приобщившиеся к книгам Дяченко, меняемся. Киевские фантасты стали хирургами без ножа, терапевтами без микстур и таблеток, психиатрами без тестов…

Марина и Сергей заявили о себе в российской фантастике нашумевшей трилогией: “Привратник”, “Шрам”, “Приемник”. И вот что удивительно: каждый роман этого цикла самодостаточен, но именно все вместе, дополняя друг друга, эти произведения создают мозаику волшебного переплетения миров и судеб.

Начиная с “Привратника” Марина и Сергей тщательно прописывают внутреннюю даже не борьбу, а полномасштабную войну с применением всех видов психического оружия, войну в душе главных героев. И главным во всех книгах Дяченко был и остается вопрос деревенского знахаря-шамана и могущественного, но совестливого мага, мечтающего осчастливить мир: “Впустить к себе в душу нечто неизвестное, или защититься волшебным кругом?”. Имеет ли право Третья ли сила, Хозяин ли Колодцев, писатель ли Влад войти в жизнь других: воцариться, поставить красные флажки (ведь волки всосали: нельзя за флажки!) или просто сковать близких невидимыми узами, цепями рабства? Впустить что-либо в себя, измениться и получить любимую, власть, богатство или отвергнуть и умереть свободным? Вот в чем вопрос…

Но, если “Привратник” – это философская притча с единственно возможной логической концовкой, то “Шрам” – это уже даже не “Гуардская баллада”, где несчастный Соль оказывается в липких объятиях страха, благодаря проклятию, а именно “О бедном гуарде замолвленное слово”. Дяченко в конце романа начинают даже противопоставлять Солю мир трусливых от природы. А метаморфоза превращения ненависти в любовь – это-то, как раз и не новость. Так уж со времен Тристана и Изольды повелось. Иначе, пожалуй, и быть не может. И, все же, не смотря на то, что Соль – убийца и предатель, и трус – он, все-таки, герой. Он и должен-то всего лишь пять раз сказать: “Да”. Но в этом заключен подвиг. Что же происходит с сознанием читателя? Отчего мы симпатизируем Солю? И почему мысли о книге не оставляют долгое время? М-Реализм? Магический реализм… Возможно.

Приемник” в этой цепочке выглядит самой добротной фэнтези, самой близкой к стандартному определению жанра. Впрочем, у Дяченко ничего не бывает стандартным. Предсказуемые сюжеты? Да. Но с каким умением, с какой детальной прорисовкой мелких деталей! Так, наверное, мастера собирают дорогостоящие часы: каждый винтик слова – на место. Часы – это же не Купринский Молох – не завод, пожирающий рабочих, – это символ Безграничной власти времени. Над миром, над литературой. И время для вселенной ничего не значит. Как, впрочем, и для истинных писателей. Марина и Сергей глядят на мир глазами Сфинкса: из мгновения, и из всегда. Волшебники. Истинные маги литературы.

Сейчас Марина и Сергей говорят о трилогии, как о своеобразном юношеском периоде своего творчества (в смысле мироощущения). Более того, писатели, спустя годы, вернулись в мир благородных рыцарей и магов и написали четвертый роман « Авантюрист».

Создается впечатление, что тема волшебной страны с её сквозными героями и сюжетными линиями не дает покоя и писателям, и читателям. Вроде бы: добро торжествует, ан нет! Как заявил Скиталец: «Все мы время от времени во что-то вляпывались». Вот именно: герои Дяченко – всегда вляпываются в систему, в противостояние понятий добра и зла. Что подло, что честно, что благородно, а что низко? Каждый герой нового произведения ставит пред собою эти вопросы и решает по-своему.

Видимо, начало более позднего периода творчества Дяченко попадает на 1996 – 1997 годы – время повсеместного признания, наград, время выхода таких романов, как “Скрут”, “Пещера”, “Ведьмин век”... Сами Дяченко пока никак не обозначили эту веху. Ничего. Придет время, и появится новая классификация, более четкая. Просто отметим, что в творчестве Марины и Сергея произошли заметные изменения: сказки в жанре фэнтези уступили место повестям и романам, в которых современная реальность стала переплетаться с вымыслом. Уже не фэнтези, еще не фантастика, но и не мистика, просто, – добротная литература.

Некоторые критики довольно потирали руки: фэнтези – лишь средство подняться наверх! А вот и нет! Дяченко просто живут, движутся вперед, потому что им становятся “слишком малы тертые джинсы”, но это не означает, что прошлого не было, что ранние книги – пора на свалку истории. Нет. Феномен супругов-писателей заключается в том, что практически любое их произведение неизменно вызывает волну интереса.

А может, все дело в харизме, в личном обаянии? Почему-то именно Марине и Сергею прощаешь любые погрешности, каковые, в принципе, если задаться целью, можно найти у любого автора? И даже более того, – когда читаешь книгу впервые, кажется: этого не было, но здорово, что это придумали... Или, все же, что-то было, нечто натолкнувшее именно на эту фабулу, на этих героев?… И мысль начинает жить сама по себе, рождая чувство сопричастности к вымышленному миру.

Дело в том, что образная система каждой новой книги супругов Дяченко втягивает в свой микрокосмос незаметно, но навсегда, ибо Марина и Сергей пишут о том, что любят, что понимают. Какая разница есть ли в мире сааги, сарны и схрули? Вера Марине и Сергею возникает не потому, что достаточно придумать своего личного хоббита – и фантастический мир оживет. Нет, нужно еще, чтобы каждый вымышленный термин или титул уже одним своим звучанием и написанием вызывали бы какие-то определенные эмоции, а это уже не просто “Опыт соединения слов”, это – моделирование новой формы бытия. И если становится: то грустно, то смешно, – значит перед нами настоящие писатели.

Гениальность Сергея и Марины заключается в том, что они умеют оригинально передать заурядную ревность, нежелание принять перемены, принципиальность, граничащую с тупой упёртостью, но через восприятие выдающейся личности. Заинтриговав тяжёлыми нравственными муками героя, будь то Скрут или Сфинкс, Соль или Аня из “Демографии”, авторы с удивительной точностью умеют передать психологию большинства.

А ведь, в самом деле: основная масса величайших открытий и завоеваний показывает, что на безумные действия людей толкает именно отпечаток ущербности или неполноценности. Историю Земли, действительно, вершат те, у кого наблюдаются какие-либо отклонения от нормы.

Марина и Сергей никому ничего не доказывают. Они живут, как дышат; и пишут, как живут. Нет ничего удивительного в том, что от “мягкой фэнтези” писатели перешли к так называемой социальной фантастике. “Ордынец” – трогательная история школьной любви Юльки Фетисовой и пришельца, погибшего, спасая город от наводнения; “Оскол” – рассказ о невидимых узах, которыми князь привязывал к себе жителей крепости, – трансформировались в роман “Долина Совести” – и это здорово! Круг идей расширился, война Добра и Зла в душе человека обернулась целою жизнью. Годы мук отданы за три дня счастья. Это ведь уже не абстрактная философия, а конкретная боль, выбор реального человека...

Еще одним ярчайшим примером социальной фантастики стал «Армагед-дом». Какое психологически выверенное моделирование ситуаций, какое точное отражение нашего мира, аж мороз по коже продирает! Какая там, к черту, фантастика! Мы давно живем в самой фантастической стране! Апокалипсис творится давно не в наших душах, а вокруг: именно с нами, именно сейчас. Многие переросли страх перед ядерной войной. А перед новым экономическим кризисом? А если завтра доллар взлетит или упадет, а если на нас рухнет комета, а если наступит Конец Света, что мы сделаем? Принесем себя в жертву, как герой «Волчьей сыти», чтобы спасти цивилизацию, или продадим душу и честь, как Лидия, спасающая сына? Не спешите с ответом. В разное время он может оказаться взаимоисключающим. Это грустно, но реально. М-Реализм. Метариализм? Реализм доброй волшебницы и молчаливого мага? Возможно.

Конечно, Дяченко часто выступают в роли прилежных учеников Достоевского. Однако, литературные корни творчества киевского тандема уходят в классику много глубже. К примеру, в более “юношеской” “Вирлене” легко прочитываются прямые аналогии со “Старухой Изергиль” и “Вием”. Марина и Сергей тяготеют именно к ранним периодам творчества Горького и Гоголя. Использование украинского, мадьярского, германского фольклоров даёт авторам расширить рамки своих миров. Впрочем, начиная с нашумевшего в своё время “Привратника”, писатели, соблюдая галантную изящность высокого штиля истинного романтизма, упорно “гнут свою линию”. И каждый их новый роман – вещь штучная, уникальная. Если, в “Скруте” показано как страдания изменяют душу, причём далеко не в лучшую сторону, то в “Долине Совести” чудовище Влад остается собой, перешагивая через запреты лишь тогда, когда не может более причинить вреда любимой. “Смертью смерть поправ”…

Да, Дяченко хороши тем, что берут тему и психологически верно прописывают возможные вариации событий; в этом киевские волшебники похожи на зеркало, отражающее другие зеркала.

И даже сами имена писателей как-то незаметно превратились в символ хорошей, качественной литературы. Дяченко – это всегда стильно. Это не просто противостояние “Кону” – живому театру, это – победа над непризнанием, это – умение достучаться в продрогшие усталые души соотечественников. Это – М-Реализм. Магический метариализм. Это реализм четырех авторов: Марины, Сергея, их дочери Стаски, кота Дюшеса. А проще: Маринин реализм. Реализм любви.

Дракону, как известно, в фэнтези отводится центральное место. Нет дракона, мага и воина – нет фэнтези! Без всяких разных гоблинов и схрулей – еще: куда ни шло. Можно обойтись без воров и кендеров, без мурлодроллей и хоббитов, но нельзя, слышите, ни в коем случае нельзя писать фэнтези и не обмолвиться о драконе! Удачи у романа не будет. Автору простят не знание боевой тактики конной кавалерии, неумение героев пользоваться баллистой или катапультой, забудется путаница с навигацией и представление о крепостях как о неких эфемерных воздушных замках. Но, увы, отсутствие дракона – это две трети провала.

Впрочем, тут постарался Толкин. Профессор развлекался, издевался, изгалялся, а в результате – культ. В «Хоббите» – эльфы еще были: то ли бабочками, то ли дрянью какой-то крылатой, но уже во «Властелине Колец» – обернулись мудрым народом (без крыльев уже, что характерно!).

Вот и, паразиты, драконы эти, оттуда же выползли: прямо из пещеры Одинокой горы. И, что примечательно, одним из родоначальников крылатых мудрецов был Смог. Заметьте: не НЕСМОГ или НЕЗАХОТЕЛ. Забавно, не правда ли?

Оно, конечно, драконы были в нашей культуре всегда: и китайские воздушные, и русские – похмельные и трехглавые, и европейские геральдические. А всяких там линдвормов мочил (правда, не в сортире, а так, по-свойски, – мечом и копьем) еще Александр Македонский, опять же, если историки не врут. Они те еще, эти господа сочинители!

Эх, сказочники… Пропагандировали бы всяких там мудрых грифонов, сфинксов, единорогов, так нет же! Единороги де – символ прощания с девственностью и нечего его выставлять. Ах, бедный Фрейд, чего-то он там в своей «Каббале» до конца не уяснил. А дракон у нас, значит, в сексуальной шкале не числится, он де – мудрый. Ну, это опять же, как повернуть.

Дракона в фэнтези уже рассмотрели со всех сторон: и анатомия его известна, и виды, и психология. Ну, нравится читателям крылатое чудовище без сердца, но зато с мозгами! И чего только драконам не приписывали: и звездный взгляд, и божественную мудрость, и вечность! Токмо, извиняюсь, по нужде драконы все же ходят, принцесс зачем-то периодически воруют, а главное – пасхальных барашков жрут, зар-разы!

Но особенно всех занимает вопрос: как же появляются драконы: из яйца или из света звезд? Ну да, микробы и всякие холерные палочки – от нечистот, а драконы, стало быть из света. Мудро. А то маги могли бы, просто, взорвать инкубатор с драконьими яйцами – на том бы фэнтези и кончилось. Но как скучно стало бы сразу без такого-то архетипа в литературе! Тут уж и артефакты не спасли бы. Подумаешь: говорящий меч, кушающий души или колечко, живущее три эпохи, или ворованный молот Тора… Ежели не с кем сражаться, то и кольца с мечами уже не нужны.

Но вот тут-то и возникло страшное подозрение: а что будет, ежели драконы кончатся? Просто возьмут и вымрут или мигрируют на Альфа Центавру? Это же тогда целый жанр скопытится! Киноиндустрия потеряет львиную часть доходов, писателям придется сочинять фельетоны. Тоска! Вот откуда началось триумфальное наступление драконолюбов. Из вот этих самых меркантильных соображений.

Писатели стали кровожадными в меру: чудищ сотнями больше не заваливают. Но хоть одного дракона, а убить нужно! Как же без этого? Иначе – нет чувства победы… Но просто отсечь спящему башку – вроде и неудобно. Где героизм, мужество, смекалка? Как героя должна встретить тоскующая любовница или жена, если он придет не в крови и в кишках?! Не порядочек! Романтизму маловато.

А приверженцы альтернативной военной службы (ну, гуманисты там всякие, идейные «несопротивленцы») быстро нашли выход: дракон – это до того мудрое и свободное существо, что любая кухарка сделает из него собаку Павлова и мальчика на побегушках. Особенно эдаким лояльным подходом к драконам страдают женщины.

Если пристальнее вглядеться в полотна таких законодателей моды, как Boris Valledio, Luis Royo, то сразу станет ясно, что к чему. Дракон, как ни крути, в отличие от единорога, в сексуальном сознании масс является символом мужского достоинства и всякого разного совращения в духе бессмертного Казановы. Однако все в голос твердят, что драконам неведомы человеческие чувства и любовь. Вот и пойми их, этих писательниц!

Впрочем, разные авторы мстят драконам обычно чисто по-женски. Дж. К. Роулинг, к примеру, ворота к этому самому дракону сделала прямо в туалете для девочек. Это, чтобы он, великий мудрец, поглядывал бы за школьницами что ли? Или из одной лишь вредности? Вот, мол, вам, бессмертные гады!

Энн Маккефри полностью подчинила бедных драконов воле наездников. Ящеры выступают в роли тяговой силы. Даже как-то грустно становится. Что это вам, мулы что ли? Откуда у драконов психология рабства? Не вяжется мудрость и такое положение вещей. Глупо как-то.

А вот Барбара Хэмбли пошла ещё дальше. Подумаешь – чувства дракона! Плевать на ящеров! В центре мироздания стоит жена. И точка. Именно она решает: кого и как будет любить муж, дракон Моркелеб и всякие там демоны.

В общем, похоже на то, что фантазии стало маловато. Ну, не понимаем мы, нормальные люди, холодного практицизма бессмертных! Или, может быть, мы все обманываем друг друга, а в каждом, на самом-то деле, спит безжалостный и равнодушный дракон, и любви именно мы не знаем сами? Где правда? Поди-ка разберись…

Люди и драконы становятся все ближе друг к другу. Стираются, так сказать, расовые различия. Рептилии оказались в положении негров в Соединенных Штатах до и после гражданской войны. Сначала писатели использовали драконов как дешевую и надежную рабочую силу. Но с каждым годом образы этих рептилий с психологической точки зрения стали развиваться все сильнее. К примеру, ящер Арм-Анн из «Ритуала» М. и С. Дяченко, познав истину, уходит из рая, чтобы спасти принцессу. Благородно, но не по драконьи. Получается что? Вот именно: борьба с социальной дискриминацией.

Вон Шумилов быстренько показал граду и миру, что такое виртуальный дракон. То есть: приплыли. Скоро на рыцарей будут подавать в суд за ущемление гражданских прав всяких ящеров. Сначала мы драконов оправдаем, а потом – дружною толпою, то бишь, стадом – попремся в загон. Правильно, а драконам тоже кушать надо. Не написана такая книга? Ну отчего же. Вот «Посмотри в глаза чудовищ» и ужаснись. Вот и достойный финал: да на кой нам жизнь в человеческой шкуре, ежели круче (то бишь моднее и выгоднее) – быть драконом. Хотя бы как Влад Цепеш. Вот она, жалость, к чему приводит.

Все, дракон побежден, очередная книга закрыта.

Что значит «Драконья погибель»? Если вдуматься, а?

Да то и значит: а бессмертные-то хитрые, притворяются. Умерли, да подглядывают! Нехорошо, не красиво. И выходит, что Ницше был прав. Не зря он с ума сошел. Видимо, было с чего сходить-то. Грустно. Победивший дракона сам становится…

Банально? Увы. Жизнь подтверждает.

А это значит: на подходе уже книги и сериалы о благородных и злых ящерах: «Просто Дракон», «Побег из драконария», «Месть дракона», «Бешеный дракон», «Дракон в законе»…

Смеетесь?

А зря.