Наконец, в-третьих, «Бегство мистера Мак-Кинли» использует острый, как удар резца, прием гиперболического изображения, шаржа на тех, кто толкает человека к гибели и смерти, кто занес над миром руку убийцы. Памфлетная линия в этой киноповести вызывает страстную ненависть к носителям зла. Писатель касается многих сторон современной жизни капиталистического мира. Взгляд его беспощаден. Суровая интонация, трагический колорит подобны набухшим сумраком тучам, за которыми, однако, неминуемо присутствует солнце. И только сознание этого дает человечеству радость, оно озарит в конце концов и бедного Мак-Кинли.

Все три указанных приема: документализм, лирико-реалистическое письмо и остро-памфлетные преувеличения используются в цепи отдельных, острых, небольших новелл, сцементированных судьбою сорокавосьмилетнего клерка Мак-Кинли. Такой прием дает возможность вести от круга к кругу капиталистического ада этого смирного человека, солдата, контуженного на войне, с раз и навсегда безропотно склоненной набок головою.

Я недаром упоминаю об аде: я имею в виду Дантов «Ад». Не думая сравнивать масштабы, жанры и форму этих двух произведений, хочу только отметить, что воплощение повести Л. Леонова на экране может действительно выглядеть как некое путешествие в самые глубины жизни современного западного ада.

Вопрос «быть или не быть» поставлен ребром. Писатель утверждает бытие, хотя, по правде говоря, хаос и ужас со всех сторон протягивают лапы к горлу бедного клерка.

Где выход?

Автор вводит в свой предполагаемый фильм дьявола и бога. Дьявол входит собственной персоной, а бог выступает под видом молодого священнослужителя. Они должны ответить на вечный вопрос: «В чем есть истина?». Однако в произведении Леонова боги бессильны решать судьбы мира. Человек — сам мерило и судья.

Наука делает человека всемогущим, в ней и возможность величайшего расцвета жизни, и самоубийственная сила атомных грибов, водородных взрывов и мало ли еще чего, ну, хотя бы пылающей поды, о чем повествуется в «Бегстве мистера Мак-Кинли». «Человеку надо быть начеку», — говорит эта киноповесть.

Война. Владыки концернов смерти готовят ее. Они стремятся сделать жизнь простого человека невыносимой, чтобы оболваненный человек безропотно согласился оплачивать деньгами и кровью их страшный бизнес.

В качестве литературного произведения «Бегство мистера Мак-Кинли» становится в ряд романов и драм Леонова, всегда с блеском написанных, отличающихся высокой точностью языка, диалогов и четкостью в обрисовке персонажей. Однако эта киноповесть полностью рассчитана на экранное воплощение.

Режиссеру пришлось бы провести вместе с писателем немалую работу для отбора и уточнения эпизодов и сцен. Очевидно, щедрость леоновского материала должна быть ограничена киновременем. Но, право же, дело сейчас не в том, как режиссер истолкует и осмыслит эту киноповесть. Дело в том, что уже и сейчас она дает нам ощущение великолепного зрелища. Все, что написано в повести, видно предметно, автор чрезвычайно интересно связывает философию, литературу и кино, находя новые пути выразительности и обобщая опыт прошлого.

Мак-Кинли. Он становится в ряд с маленьким человекам Чарли Чаплина, он так же одинок, он так же грустен, добр и гуманен. Если когда-то маленький Шарло пригрел на своей груди ребенка-оборвыша, то Мак-Кинли готов согреть у своего сердца всех детей будущего, но он не знает, как это сделать. Он беспомощен и во мраке ищет на ощупь путь. Итак, Мак-Кинли не чурается своего родства с маленьким Шарло, но в то же время в этом произведении автор удивительно интересно и своеобразно расширяет ассоциации, связанные с маленьким человеком Чарли Чаплина.

Неожиданно некогда безобидный гонимый полицейскими всех стран маленький Шарло здесь вырастает в фигуру идущего на преступление во имя полубезумной своей мечты человека. Жаждущий укрыться от пугающей войною и гибелью жизни в Сальватории, Мак-Кинли не может, однако, попасть в обетованную землю, не имея на руках достаточного количества долларов. Он готов идти на убийство, чтобы их заполучить.

Мак-Кинли берет топор и, повторяя путь Раскольникова, собирается убить и ограбить богатую и никчемную старуху. Неожиданно и, казалось бы, произвольно совмещение загнанного историей и жизнью клерка и этого дерзающего героя Достоевского из «Преступления и наказания». Но, по сути дела, это вполне справедливое и удивительное по своей глубине совмещение разных судеб и разных персонажей.

Созданный Чаплиным «Мосье Верду» уже пытался однажды жить и содержать семью за счет старых женщин, которых он убивал и грабил.

Леонов, введя мотив убийства старухи, прямо указывает на его связь с романом Достоевского (Мак-Кинли идет на убийство старухи, услышав однажды прерванный рассказ о Раскольникове от каких-то бездельников в кафе). Однако писатель превращает в страшную буффонаду сцепу убийства. Старухи не оказалось, топору не суждено было ее сразить. Она обманула Мак-Кинли, она хитрее его. Процентщица из Петербурга стала хищницей Шамуэй. Удары топора не могут изменить что-то в мире, они не разрубают страшной петли, затянутой на шее маленького человека капиталистического общества.

Автор не пытается оправдать своего клерка, нет. Жалок и смешон Мак-Кинли в спальне старухи. Он перерыл все: шкафы, столы, комоды. Он плачет навзрыд, потому что денег нет, их теперь не держат под подушкой. Но дело-то даже не в деньгах. Жалок сам замысел: желание вырвать себе из вечности 250 лет жизни путем преступления.

Сальватории Боулдера, эти «обители блаженства» сохраняют человека в некоем коллоидальном газе-кокильоне. (Кстати, новелла об изобретателе этого газа Кокильоне — острая сатира на бум в науке по поводу некоторых открытий, на рекламу и сенсации).

И вот для того, чтобы сохраниться и течение столетий, переждать возможный на земле хаос атомных войн, поток насмерть испуганных человечков устремляется в подземные газовые хранилища для исторической передышки. Эти люди готовы на все во имя своего жалкого, но влекущего к себе «загробного» блаженства.

Но разве дело только в газе-кокильоне? Мне думается, все это глубже. В конце концов, что значит одна обреченная Мак-Кинли на смерть старушка по сравнению с сотнями, тысячами, миллионами жертв войны.

Киноповесть подчеркивает очевидное сходство «кокильонного» будущего с «царством божьим» в раю. Оно даже имеет своего мессию, своего пророка — Боулдера, это сальваториальное будущее. С большой силой сделана новелла о выступлении Боулдера в сенате.

Кто этот Боулдер? Создатель треста Сальваториев, делец и философ. Он безнаказан. Он расплющивает и растирает каблуком пытавшихся осудить его представителей властей. Ему курят фимиам лести. Он стар и немощен сам. Леонов с великолепным мастерством противопоставляет фактическую мощь, наглость, безнаказанность этого владыки концернов успокоения с его собственной, Боулдера, дряхлостью и гнилостью.

В киноповести превосходно показано, что утешительная патока Боулдера не менее страшна, чем воинственность империалистических государств и церкви. Этот господин Боулдер (так похожий на многих елейно-шамкающих зарубежных политических старцев) видит мечту человечества в безвольных воздыханиях, примиренности, но творческая мечта человечества всегда неразрывно связана с трудом, с единством людей в труде.

Единство в труде и в борьбе. Вот, собственно, о чем киноповесть, посвященная маленькому человеку Мак-Кинли.

Маленькому? Почему маленькому? Автор сумел в новелле о судьбе самого Мак-Кинли, в новелле о его дружбе с мисс Беттл, о его дружбе с соседями по квартире, по дому, по улице, в новелле о его огромной любви к живым, не будущим, а настоящим детям, окружающим его каждый день, показать удивительное сердце этого человека, его подлинный гуманизм. Наиболее глубокое раскрытие его происходит в замечательной сцене встречи с проституткой. Этой несчастной женщине, которая перетерта ладонями капиталистического города, но не потеряла облика человеческого, ни духа живого, Мак-Кинли готов отдать самое дорогое, что имеет, — свой талон в Сальваторий. Но нет, она не возьмет этот билет, это право на бегство. Она говорит о том, что все должно быть выстрадано и создано здесь, на земле.

Мистеру Мак-Кинли не пришлось убивать, чтобы получить свой пропуск в «бессмертие». Обыкновенный лотерейный билет, подброшенный ветром, дал ему возможность проникнуть в царствие избранных. Автор с чудесной иронией вводит эту удачу судьбы в биографию Ман-Кинли. Но новый жизненный опыт, все пережитое и обдуманное Мак-Кинли делают для него этот билет ненужным.

Писатель с мрачной силой показывает, что было бы через те триста лет, на которые Мак-Кинли спрятал бы себя в подземелье Боулдера. Самое величественное и поражающее в этом якобы финале — его обыденность. Вышедший через триста лет из Сальватория Мак-Кинли видит опустошенный мир, прикрытые герметическими крышками люки от подземных ходов. Все человечество зарылось в траншеи, шахты. Трубный глас, вой сирены — атомный налет. На поверхности земли мечется только одна обезумевшая кошка. Но это... сон.

Мак-Кинли просыпается в своей комнате, на своей маленькой земной площадке, из которой, однако, он может выйти в жизнь и борьбу. Во имя будущих детей нельзя же оставлять их, живущих с нами сегодня, на смерть, они — залог нашего бессмертия, ибо в них воплощаются труды и подвиги наши на земле. Эстафета поколений не будет прервана Сальватарием трусов.

Очень хочется, чтобы это произведение большого нашего писателя стало и значительным произведением нашего большого киноискусства, чтобы прекрасный язык реплик и ремарок нашел такой выразительный язык кадра, мизансцен и звука, чтобы все образы, иногда одним штрихом и с четкостью офорта очерченные Леоновым, были воплощены на экране в той же острой и неповторимой манере.

Вне всякого сомнения, при переходе в новое качество кинематографического произведения киноповесть обогатится всей той выразительностью, которая свойственна современной кинематографии.

Обнажая те пружины страха, который обуревает людей, обманываемых пропагандой монополистов и разносчиков смерти, автор показывает, что мужество должно сейчас явиться основной чертой человека. В этой киноповести — не только бегство Мак-Кинли, но и его возвращение. Возвращение к вере и надежде. За мир надо бороться, и мир может и должен победить.

Леонид Леонов — подлинный борец за мир. В нашу эпоху, когда Советский Союз делает все возможное, чтобы в мире были радость и надежда, это произведение входит в арсенал нашей борьбы с силами реакции и косности.

Г. Рошаль. Народный артист РСФСР.

-------------

— Всегда готов, — ответил он и сжал двумя указательными пальцами свой нос. — Попался, наконец!

— Кто попался, милый?

— Прыщ.

Он рассмеялся, повернулся к ней и крепко обнял. Нанси была очень красива. Ему здорово повезло, что у него такая жена. Если бы у него была жена дурнушка, его никогда бы не выбрали. Нанси составляет половину его успеха, а может быть и больше. Когда их показывали вдвоем по телевизору, — их снимали у этой виллы для передачи «Витамин космоса», — Нанси звонили по телефону гораздо больше, чем ему. И с каким шиком она отвечала на вопросы! Уитнэю не приходится беспокоиться за нее. Она сама всегда знает, что надо сказать. У нее это получается так естественно. Когда этот тип из Нью-Йорка спросил, например: «Что вы чувствуете, когда смотрите на своего мужа и думаете, что он скоро полетит в космос?», она, не задумываясь, ответила: «Я вижу звезды на небе». Ну не прелесть ли?

Он покорно последовал за женой. Спальня была самой красивой комнатой домика, подаренного им фирмой Хартлей. Стены ее были обтянуты холстами, имитирующими росписи тканей XVIII века, с изображением первых полетов на воздушном шаре. Вот уже десять месяцев, как они живут в этом бунгало, и, право же, жаловаться не приходится. В белоснежном гараже, под большой магнолией, их ждет спортивная машина, преподнесенная заводами «Больдмобиль». Рано утром, позавтракав на террасе, он понесется на ней на базу «Астронотик». Так уж заведено. Правда, с некоторого времени у него создалось впечатление, что настоящее дело делается где-то в другом месте. Впрочем, это его не касается. Он выполняет все, что от него требуется, и ему не в чем себя упрекнуть. Он просиживает столько, сколько требуется в испытательных камерах и в центрифугах. Вначале ему было немного не по себе, но теперь он привык, и тренировки его даже немного развлекают, точно он несется на карусели усовершенствованного типа. На этой базе он проходил обучение вместе с тремя другими парнями. Не хвастаясь, он мог с уверенностью сказать, что у него было наибольшее количество шансов быть назначенным, и это благодаря мистеру Уитнэю. Ему просто подвезло, что удалось напасть на типа такого класса. Ни Боб, ни Джони, ни Дик не могли и мечтать о подобном. Мистер Уитнэй занимался не только тем, что пытался сбыть свой товар; нет, он жаждал сделать из Фреда идеального космического человека. «Фредди, — говорил он, — если вы будете меня слушаться, через год сто миллионов американцев, услышав слово «космос», произнесут: «Фредди Локнесс». Я готов держать с вами пари на что угодно...»

И Уитнэй не подвел его. В бунгало пришлось даже установить настоящие книжные шкафы, чтобы разместить туда все, что было напечатано о Фредди и Нанси, все фото, интервью, кучу статей, которые они подписывали. И это, не считая передач по телевидению и радио. Да еще ему пришлось напеть пластинку. Он даже обнаружил у себя недурной голос, и теперь тысячи американцев повторяли вслед за ним: «Один в бесконечном просторе, я вижу тебя, мой друг».

Он не мог уснуть. Заложив руки за голову, он прислушивался в ночной тиши к ровному тиканию часов. Странная, незнакомая тревога вдруг овладела им: «А если это всерьез? Если эти безмозглые дураки и в самом деле попытаются ее запустить? Ну хотя бы только для того, чтобы насолить русским! Они способны на это! И так всем ясно, что мы здорово отстали. Во время тренировок их заставляют скручиваться в клубок, чтобы влезть в эту ореховую скорлупу, в то время как русские посылают в космос спальные вагоны! А эти контейнеры, которые падают в море, как только их запускают. Пфи-и-и-и-т! Взрыв пламени и — конец! Нанси получит десять тысяч долларов. А дальше?». Он подумал: «Еще два месяца, не больше. Затем я все брошу».

Он тяжело вздохнул. Нанси повернулась в кровати рядом.

— Ты не спишь? Надо спать, мой милый.

— Я думаю.

— Это плохо, — пробормотала она в подушку. — Думать вредно.

Он зажег лампу на ночном столике, и свет ее упал на длинные, рассыпавшиеся по лиловой простыне волосы Нанси.

— Дорогая, — заговорил он, — я хочу бросить все.

Нанси резко села на кровати, и выражение паники исказило ее

ненакрашенное лицо.

— Ты с ума сошел! Что с тобой? А что мы будем делать?

Он пробурчал:

— У меня же есть специальность.

— Твоя специальность! Что ты называешь специальностью? Неужели ты думаешь, что стюард второго класса, да еще на внутренних линиях, может себе позволить такую жизнь, как наша? Мой глупый мальчик! Ты же ничего не понимаешь! Что у тебя будет? Форма, и только. Разве что какие-то дурочки из Пинки Рэнч могут принять тебя за летчика. Ну нет. К тому же чем ты рискуешь?

Он сухо прервал ее:

— Что ты знаешь? Ты знаешь, как все это может кончиться...

Надув щеки, он изобразил звук вылетающей пробки из бутылки шампанского.

— Вот как все может кончиться...

Тонкие брови Нанси поползли на лоб, и она окружила лицо ладонями.

— Ты же знаешь, что на этой базе, это же не всерьез. Это только ради рекламы. Неужели ты когда-нибудь мог поверить, что тебя действительно пошлют туда, наверх. Я бы и одного дня не прожила, если бы поверила, что это возможно на самом деле.

Он покачал головой вместо ответа. Конечно, у него не раз закрадывалось сомнение, что база «Аэронотик» не очень солидное предприятие. Но в конце кондов какая разница между ним и парнями с базы Ленглей? Разве не посвящает «Лайф» целые страницы им и их женам, публикуя их портреты вдоль и поперек? Что это доказывает?

— Есть одна вещь, которая меня давно уже мучает, — заговорил он внезапно. — Во всем том, что говорят и пишут повсюду, как-то упустили из виду бога.

— Бога?

— Да, да, бога. Мне кажется, что следует найти подходящий случай и сообщить, что я верю в бога. Ведь есть же, наверное, люди, которых не может не беспокоить эта история с вознесением на небо. Я уверен, что многим это совсем не по душе. Ведь сказано, что человек должен знать свои пределы или что-то в этом роде.

— Я сама не знаю. Может быть, ты и прав. А почему бы тебе не сказать, что когда ты полетишь туда, то возьмешь с собой медальон, который дала тебе твоя мать?

Его толстые пальцы машинально нащупали в заросшей волосами широкой груди голубой медальон с изображением богоматери, который он носил на шее.

— Я, право, не знаю, — заговорил он нерешительно. — Надо спросить у Уитнэя. Медальон может прийтись по вкусу католикам, а ведь протестантам это может и не понравиться.

— На всех не угодишь, — примирительно произнесла Нанси. — А теперь спать, мой милый.

Он наклонился и поцеловал ее в мягкие губы.

— Не волнуйся, — проговорил он тихо. — Я выдержу. Спи.

Когда зазвонил телефон, ему показалось, что он спал целую вечность тяжелым сном, без видении. Он подскочил на кровати и зажег свет. Его объял ужас: «А если это и есть? А если все правда?» Совсем растрепанная Нанси вздрогнула от неожиданности:

— Что там такое? Что они вздумали звонить в такой час? Не отвечай. Ты мог и не слышать звонка...

Он поглядел на нее усталым взглядом человека, который знает свой долг и которого не могут остановить мольбы жены, и снял трубку.

— Алло, Фредди, — говорил чей-то голос, — одну фразу, нам нужна одна только фраза.

— Среди ночи?

— Я полагал, что вас уже разбудили, — говорил голос в трубке. — Не я же первый звоню вам. Это говорит Ди Маджио. Ди Маджио из радио. Мне нужна только одна фраза, ваше впечатление. Если вы готовы, начинайте. Я включаю микрофон.

— …….

— Как вы ничего не знаете? Нет?

— Я ничего не знаю, — ответил Фред.

Прикрыв левой ладонью трубку, он объяснил Нанси:

— Это из радио. Они окончательно помешались.

— Повесь трубку. — ответила Нанси. — Да ну их совсем.

Но в это мгновение она увидела на лице Фредди такое невероятное удивление, что соскочила с кровати.

— Ах ты, боже мой. — приговаривал он, — вот те, что! Ну и здорово! Ах ты, черт!

— Что такое? — повторяла Нанси. — Что там случилось?

— Свершилось. Русские в космосе. — сказал он мрачным голосом. — Они послали своего, и у них получилось. Он облетел вокруг Земли.

— И что же, — спросила она.

— Что же…

На том конце провода Ди Маджио начинал терять терпение:

— Одну фразу, Фредди. Скажите, что вы чувствуете? Вы же должны чувствовать что-нибудь! Черт возьми! Я включаю микрофон. Начинайте...

Фредди Локнесс сдвинул брови, затем медленно, отчеканивая каждое слово, тоном боксера, проигравшего мировое первенство, произнес: «Поздравляю парня, который сделал это. Конечно, я разочарован. Никто не любит проигрывать».

Нанси, не переставая, подсказывала: «Хартлей, Хартлей». Внезапно его осенило: «Я хочу сказать еще только одно слово всем тем, кто меня слушает в этот час: — Зато у нас есть то, чего нет у русских. У нас есть пилюли Хартлей, витамин космоса».

— Вы немного переборщили, — заговорил Ди Маджио в телефон. — Но вы хорошо сыграли.

Фредди Локнесс положил трубку и глубоко вздохнул. Вытянувшись на спине, он уставился в потолок.

—Ты был великолепен! — сказала Нанси.

МОСКВА.