Навсегда запомнилась Орлову тишина, чуть нарушаемая жужжанием киноаппарата. Наконец послышался мягкий звук сирены, похожий на журавлиный крик. Орлов включил стартеры, и дизельные моторы начали работать на малых оборотах. Прогрев моторы, он дал полный газ: бешеный рев на мгновение заложил уши. Моторы работали, как часы. Раздался взрыв ракет, вспыхнули столбы холодного, похожего на бенгальский огонь пламени, и бесхвостый самолет — «летающее крыло», — подброшенный вперед огромной силой, рванулся в воздух.

От нахлынувшего восторга Орлов даже вскрикнул:

— Черт возьми, здорово!

Никогда еще он не был так; счастлив. Он посмотрел на второго пилота — веселого украинца Пашу Ильященко. Тот лукаво подмигнул и гордо запрокинул голову. Штурман — серьезный, редко улыбающийся юноша Алексей Сурин — подсунул ему запаску. Она была написана в торжественных, немного

даже выспренних тонах, но Орлов между строк почувствовал буйную радость штурмана.

«Для крылатых людей страны Советов, — писал штурман, — нет и не будет преград. И мы трое — только представители могучего племени большевиков, которые творят новую историю человечества».

— Славный чудак... — тихо прошептал Орлов и передал записку Ильященко.

Над Кремлем самолет с глубоким креном сделал прощальный круг. Рубиновые звезды струили мягкий, слегка фосфоресцирующий свет. Внизу широко простиралась величественная панорама Москвы. Орлов сбросил вымпел с короткой запиской:

«С образом великого Сталина в сердце отправляемся в небывалый рейс и убеждены в том, что родной образ вождя пронесем с победой».

Прошли многие часы. Самолет со скоростью пятисот километров мчал над морем Баренца, пробивая тяжелые облака, а Орлов все еще жил стартом. Как в тумане, перед ним вставали стены Кремля.

Он посмотрел на приборы. Они работали отлично. Перо высотописца непрерывно вычерчивало волнистую линию высоты.

Орлов мысленно пробежал маршрут: Москва — Америка через великую авиационную трассу, проложенную в свое время Героями Советского Союза Чкаловым и Громовым над Северным полюсом, американский материк и Южный полюс. Затем самолет должен будет пройти через Землю королевы Мод, Индийский океан, Африку, Аравию, Кавказ и — снова в Москву. Сорок с лишним тысяч километров! Чуть ли не пять суток в воздухе!

Орлов слегка отжал от себя ручку управления. Указатель скорости выбил новую цифру: 570.

Вошли в большое облако. В кабине сразу стало темно. Штурман высунулся из своей рубки, включил свет и ткнул пальцем вниз. По тому, как складывались его губы, Орлов понял, что самолет шел над полюсом. Он знаками дал понять штурману, что здесь нужно сбросить вымпел. Штурман сделал жест рукой и, пожалуй, впервые за время пути улыбнулся. Это означало, что он уже сбросил вымпел.

Но экипаж так и не увидел полюса. Полюс был задернут густой облачностью, а снижаться было опасно: самолет мог столкнуться с нагромождениями ледяных гор. Шли на высоте четырех тысяч метров.

Ильященко, которому в это время полагалось спать, чтобы потом сменить командира, занимался астрономическими наблюдениями. Он взял серию радиопеленгов, и глаза его засверкали. Он подскочил к Орлову и закричал ему в ухо:

—Ура, Коля! Скоро Америка!

И гут же показал большой палец, дескать, «вот как здорово!» Со времени старта прошло только девятнадцать часов, а пройдено уже четверть пути.

— Спи! — оказал Орлов.

— Что? — Ильященко был удивлен. — Спал мой дядя, а мне запретил. От сна жиреют, дружище... Я сейчас сяду за управление, а ты будешь отдыхать.

Орлов не спорил. Он был утомлен и молча уступил место своему другу.

Вновь появился штурман. Широко растягивая губы, он произнес: «Ар-хи-пе-лаг». И скрылся. Москва радировала поздравление с перелетом через Северный полюс и сообщала о восторге и ликовании всего народа.

Самолет вышел из облачности. Его чуть качнуло. Орлов догадался, что самолет встретился с нисходящим потоком. Ильященко начал постепенно набирать высоту. Здесь было значительно спокойнее. Орлов продолжал лежать на баке. Он пытался уснуть, но сон бежал от его глаз.

Он оглядел кабину самолета, сплошь занятую приборами, и поднялся с бака. Самолет шел над Северной Америкой. Справа должна была тянуться горная цепь Кордильеры. Под крылом самолета неясным рельефом лежала земля, в которой едва заметно пробивалась похожая на серебристую паутину длиннейшая река — Миссисипи. Вашингтон передал экипажу лично поздравление президента и приветствие Лиги американских летчиков.

Самолет шел на высоте 12.500 метров. Вторые сутки люди находились в воздухе, и никто ничего не ел, за исключением шоколада, и никто не спал. Орлов выпил бутылку нарзана, проверил расход бензина, масла, прислушался к шуму моторов и, убедившись, что все в порядке, вновь стал смотреть вниз. Внизу лежала гигантская капиталистическая страна. Огромные небоскребы, о которых он много читал, вонзали сейчас в небо свои железные крыши, похожие на спичечные головки.

Самолет вдруг начало болтать; но он по-прежнему неудержимо рвался вперед. Орлов посмотрел на приборы. Ничего ненормального он не увидел. В рубке показалось серьезное лицо штурмана. Он сунул записку Ильященко. Тот пробежал ее и, не оборачиваясь, передал Орлову. В записке было написано следующее:

«Близость к тропикам начинает оказываться».

Орлов сел за управление. Оставляя штурвал, Ильященко спросил у Орлова, прочитал ли тот записку. И когда Орлов утвердительно качнул головой, второй пилот засмеялся и пробормотал:

— А все-таки летим, и никаких гвоздей!

Он сунул в рот кусок шоколада и сел на бак…

Снова показался штурман. Он протянул записку:

«Питтсбург сообщает, что в тропиках на трассе полета ливень окончится между 16 и 20 часами. Сейчас 17 часов 42 минуты. Возможно, придется обходить зону ливней».

Орлов выругался. Какая нелепость! Сколько бензина пропадет впустую! И потом, где обходить? Самолет находился над Мексиканским заливом. Скоро Карибское море. Над ним особенно не разгуляешься; нужно возможно точнее соблюдать намеченную трассу.

Командир подумал и решил идти прямо. Пересекая тропик Рака, Орлов взглянул на небо. Огненный шар солнца медленно плыл в белесом пространстве. Несмотря на то, что самолет шел на высоте в 6.000 метров, Орлову было жарко. Пот выступил у него на лбу, и, что особенно раздражало, мелкие капли ежеминутно сбегали к кончику носа. Промчавшись над Большими Антильскими островами, Орлов увеличил высоту до 15.000 метров. На этой высоте он шел около трех часов. И только когда штурман дал знать ему, что внизу Панамский канал, Орлов снизился. Он хотел взглянуть на это грандиозное сооружение, которое в случае войны дает США возможность в течение двух суток объединить тихоокеанский и атлантический флоты воедино.

Проснулся Ильященко. Он сел на бак, удивленно посмотрел на руку, в которой зажат был шоколад, и стал дожевывать его. Орлов позвал украинца и сказал:

— Панамский канал!

Тот поглядел вниз, не переставая жевать. Потом повернулся к Орлову и спокойно заметил:

— Красивее наших каналов не бывает. У нас искусство, а тут деньги.

Орлов усмехнулся философскому замечанию второго пилота и приказал ему сменить штурмана.

Штурман вышел из рубки с красными, воспаленными глазами. Он чуть шатался от усталости. Взглянув на часы, он сказал: «В тропиках ливень» и пошел спать.

Спустя несколько часов самолет подошел к никогда не виданной Орловым полосе тропического ливня. Это был даже не ливень: сплошные потоки низвергались с неба на землю, перекрывая своим гулом шум моторов. Стояла огромная, необъятная стена густой облачности, которую пробить было трудно, а в ливне — и небезопасно. Картина настолько потрясающая, что Орлов не мог от нее оторваться. Он посмотрел вниз, — там гремела кромешная тьма. Самолет, казалось, неподвижно застыл в воздухе перед этой бесподобной водяной стеной. Несколько минут Орлов раздумывал. Ильященко нацарапал на записке, что ливневые облака имеют огромную мощность, доходящую до пяти-шести километров. Орлов развернулся и пошел вдоль фронта облаков.

«Обхожу»... — с горечью подумал он и с беспокойством посмотрел на бензиновый счетчик. Сальвадор передавал радиограмму Москвы: «В случае затруднений произведите посадку в любом пункте. Берегите свои жизни».

Обход длился ровно два часа. И когда через два часа Орлов вернулся, ливня уже по было. Он снизился до высоты ста метров и здесь увидел хаотическую путаницу деревьев. Кое-где в редких просветах сверкала под вечерним солнцем вода, в которой плавали вывороченные стволы неизвестных ему деревьев с лентообразными корневищами. Они были желто-красного, а иногда и ярко-оранжевого цвета. Откуда-то вынырнула огромная фиолетовая птица с короткими крыльями, похожими на веер. Она тревожно закричала и сгинула в гуще лесов.

Вдруг из штурманской рубки выскочил Ильященко. Он был возбужден и кричал:

— Смотри вперед! В небо!

Орлов поднял голову, и зрелище, которое он увидел, ошеломило его. В слегка туманном небе он увидел увеличенную силуэтную тень, своего самолета, окруженную несколькими пестрыми радужными дугами. От этих дуг бежали в разные стороны лучи.

—Такой картинки у нас на Арбате не увидишь! — вскричал штурман и, наставив

лейку, начал бешено щелкать. — Это какое-то святое вознесение нашего самолета!..

Орлов вспомнил из учебника, что такой «небесный фокус», который называется «глория» или «Брокенский призрак», — крайне редкое явление. «Глория» появляется при исключительном сочетании метеорологических условий.

Самолет шел вперед. Видение качнулось, разрослось и исчезло. Радужные дуги погасли. Через Кайенну передали в Москву, что пересекли экватор.

Штурман, обиженный тем, что его не разбудили во время «Брокенского призрака», хмуро занял свое место. Орлов впервые за время полета лег и уснул крепким сном. Проснулся он от холода. Самолет летел уже над Южным полюсом. Прекрасная советская машина уверенно покоряла пространство. Здесь, в Антарктике, климат суше и жестче, чем на Северном полюсе:

здесь нет моря, которое смягчает мороз, — материк Антарктиды увенчивает купол земли.

Штурман высунулся из кабины.

— Земля королевы Мод!

Начинало светать. Сумеречный воздух клубился за стеклом кабины, и звезды становились маленькими, далекими, тусклыми. Под крылом самолета, летевшего в пятидесяти метрах от воды, бушевал Индийский океан. Из пенистых волн его дикими стайками выскакивали какие-то крылатые, светящиеся рыбы и вновь исчезали в бурной пучине.

Однако эта экзотика сейчас не волновала Орлова. Насколько приятно было нестись над западным полушарием, настолько тяжело — над восточным. Особенно во время перелета над Африкой. Силы иссякали. Приходилось чаще смеяться, но спать никто уже не мог. Орлов взглянул на штурмана и ужаснулся — до того он был бледен и утомлен. Глаза его вспухли и слезились, как у старика. Губы растрескались. Всех мучила, жажда, а пить почти нечего было. Над Южным полюсом полопались почти все бутылки с нарзаном. Ильященко тогда вышвырнул битое отекло за борт. Сейчас утоляли жажду подогретым кофе. Оно горчило, раздирало горло, и пить хотелось еще больше.

Самолет шел над аравийской пустыней Нефуд. Это был самый неприятный этап пути. На безбрежном пространстве песок лежал огромными войнами, ветер местами вздымал его в воздух, вертел смерчем. Ильященко отплевывался. Чорт знает, сколько здесь воронок! Самолет чуть не вошел в штопор. Но Орлов с большой осторожностью огибал все эти песчаные смерчи, и машина пробивалась дальше.

Зато сколько радости было, когда пересекли полуостров Малой Азии! Черное море! Ведь это уже свое, родное море! Свои берега! Свой дом!

Усталости как не бывало. Даже, штурман, утомившийся, пожалуй, больше всех, и тот оживился. На впалых щеках его заиграл румянец. В Крыму прямо на ялтинский пляж, над которым низко промчались под аплодисменты многотысячной толпы, сбросили предпоследний вымпел и помчались дальше в приподнятом настроении.

Впереди была Москва! Родная, любимая Москва!

А там...

* * *

Светало, когда три друга — Николай Орлов, Павел Ильященко и Алексей Сурин — оставили комнату и вышли на улицу. Дворники из толстых шлангов поливали тротуары. По улице мчался автомобиль, разбрызгивая фонтаны воды по широкой гудронированной мостовой.

Наступало утро.

— Вот, — сказал Николай. — Мы так размечтались о кругосветном перелете, что не заметили, как прошла ночь... Мечты, мечты, где ваша сладость?

— Не дрейфь, Коля, отведаем... — уверенно заявил Ильященко.

— Конечно, — петушиным басом вставил серьезный Алексей Сурин. — Пока еще мы только учлеты. Нас впервые допустили к участию в воздушном параде. Но кто знает?.. Может быть, через несколько лет то, о чем мы мечтали, станет для нас явью... Все возможно...

— И даже должно! — твердо сказал никогда ни в чем не сомневающийся Ильященко.

Над Москвой всходило жаркое августовское солнце, похожее на тот большой огненный шар, какой почудился друзьям в тропических широтах.

Л. ЛОСЬ.

--------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

На испытание пригласили общественность. Ее, в частности, представлял некто Петунников Василий Герасимович, старый номенклатурный служака, возглавлявший на своем веку немало контор самого разного профиля. Про него всякое говорили, но все сошлись на том, что этот «тертый калач» отлично знает, почем нынче обходится фунт канцелярского лиха, и, как человек несомненно умный, окажется способным высказать авторитетное

суждение от имени житейского опыта по поводу занятной

теоретической новинки в сфере управления.

Испытание проводилось так. В помещении кибернетического бюро оборудовали нечто вроде служебного кабинета — не пышного, но и не бедного, без особых претензий.

Робот сидел за письменным столом, одетый в темную приличную пиджачную пару, скрывавшую его металлическую плоть, и грозно поблескивал очами-лампочками.

Иллюзия живого начальника была яркой и полной. Общественности, в том числе и В. Г. Петунникову, очень понравилось, что машина-управляющий имеет приятное человеческое обличье.

Робот нажал механическим пальцем на кнопку настольного звонка, вызывая секретаря, и тогда в кабинет — так было задумано конструкторами — вошла живая дамочка — миловидная брюнетка, обладавшая к тому же соблазнительно четкими формами, подчеркнутыми шерстяным вязаным костюмчиком. Под мышкой она держала папку «К докладу». Брюнетка приблизилась к письменному столу, за которым восседала машина-начальник, и остановилась, почтительно улыбаясь своему электронному шефу.

Робот скользнул взглядом глаз-лампочек по ее хорошеньким ножкам, облаченным в чулки без шва цвета загорелого тела, и осклабился ответно.

Василий Герасимович Петунников крякнул и сказал соседу громким шепотом:

— Очень художественно у него получилось! И согласно натуре.

Общественность одобрительно зашумела.

Между тем миловидная брюнетка извлекла из своей папки какую-то бумагу и, назвав робота Робертом Робертовичем (видимо, по созвучию слов «робот» и «Роберт»), объявила:

— Получено указание проверить подготовленность нашей низовки к весне. Какие будут у вас распоряжения на этот счет, Роберт

Робертович?

Робот-начальник подумал и скрипучим, как бы ржавым голосом (тут В. Г. Петунников тем же громким шепотом заметил соседу: «По линии голоса надо им поработать, чтобы улучшить благозвучие!») сказал:

— Подготовьте циркулярное письмо для низовки. «С получением сего предлагается привести в состояние боевой готовности людей и механизмы в связи с приближением, согласно календарным срокам, весеннего времени года». Письмо отправить с нарочными.

Общественность ахнула.

Миловидная брюнетка обратилась к аудитории и сказала:

— Можете задавать Роберту Робертовичу любые вопросы, связанные с проектом циркулярного письма, он ответит!

Вопросы посыпались, как горох из мешка. Робот-начальник отвечал на них точно и четко.

Ему сказали:

— Вы не учли роль общественных организаций в деле приведения в состояние боевой готовности людей и механизмов в связи с приближением, согласно календарным срокам, весеннего времени года!

Робот проскрипел в ответ:

— Роль общественных организаций будет учтена.

Потом обратился к дамочке-секретарю и сказал:

— Надо подготовить по затронутому вопросу особое письмо на имя общественных организаций. За тремя подписями.

Кто-то выкрикнул:

— А роль женщин?!

— Учтем. По линии женщин будет особое воззвание. Его подпишет моя супруга.

Раздались удивленные возгласы, по помещению конструкторского бюро прокатился смех.

— Разве вы женаты, Роберт Робертович?

Робот-начальник сухо проскрипел:

— Ваш вопрос не имеет прямого отношения к проекту циркулярного письма о приведении в состояние боевой готовности людей и механизмов в связи с приближением согласно календарным срокам, весеннего времени года, и я его отвожу, по формальным мотивам.

Испытание машины-управляющего проходило успешно. Робот-начальник функционировал без запинки.

Тем же ржавым голосом он отдавал живой дамочке короткие распоряжения одно за другим.

Глаголы в повелительном наклонении так и вскипали на его железных устах:

«Согласуйте это с моим заместителем», «Оставьте это, я посоветуюсь!», «Не торопитесь, торопливость нужна лишь при ловле блох!» (здесь В. Г. Петунников заметил: «Ого! У него и юморок есть!»).

Всех умилило, когда робот-начальник, приказав дамочке «Дайте чаю», вдруг, после крохотной паузы, добавил с просительной интонацией: «Пожалуйста!»

В. Г. Петунников с добродушным смехом сказал громко:

— Знает, собака, что сейчас у Yас требуют вежливости в обращении с подчиненными... а не то и в фельетон можешь угодить!

В общем, общественность явно склонялась к тому, чтобы признать опыт кибернетиков удачным, как вдруг кому-то из членов жюри взбрело в голову сказать Роберту Робертовичу такое:

— А как вы будете реагировать, Роберт Робертович, если вдруг окажется, что, несмотря на все ваши циркуляры-письма, воззвания и обращения, низовка не привела в состояние боевой готовности людей и механизмы в связи с приближением, согласно календарным срокам, весеннего времени года?

Робот-начальник задумался, на его механическом лице, к удивлению общественности, появилось живое выражение растерянности и смущения, очи-лампочки замигали часто-часто, внутри у машины что-то защелкало и зашипело, раздался подозрительный треск, и в воздухе запахло жженой резиной.

Бедный Роберт Робертович бессильно поник над своим столом. Миловидная брюнетка растерянно объявила, что робот-начальник безнадежно вышел из строя.

Разочарованная общественность разошлась по домам.

Впоследствии, рассказывая близким друзьям о неудаче кибернетиков, Василий Герасимович Петунников говорил так:

— Машина вела себя очень хорошо! Все делала правильно, застраховала себя со всех сторон. В ответ на любую придирку могла бы предъявить соответствующий оправдательный документ. Да я бы на месте этого ихнего Роберта Робертовича ухом не повел, от любых обследователей отбился бы. Где отчетность, временно, конечно, того... подправил бы малость, где обещание торжественно вставил... на объективные всегда можно сослаться, да при том такого туману напустить, что никакой контроль не подкусит!.. Э-э, да что там говорить, делов на копейку! А этот механический болван заволновался, заметался и по пустяковому, в сущности, поводу схватил электронный, так сказать, инфаркт. Нет, братцы, никогда машина не сможет заменить живого человека, никогда!..

8888888888888888888888888888888

В. Подольский. Когда сдают железные нервы… (рассказ) // Крокодил № 15, 30 мая 1964, с. 4

---

Студенты технического вуза создали робота-экзаменатора. Механический человек был честен, прям и объективен: не принимал во внимание при проверке знаний ни должности родителей, ни родственных связей. Футболистов — и тех не признавал.

Добросовестность робота превозносили в институте до небес. Предлагали его выдвинуть председателем приемной комиссии, заместителем директора по хозяйственной части или заведующим столовой. И если не выдвинули, то лишь потому, что на эти должности всякий раз было достаточно других, более активных претендентов.

Робот не обижался, а скромно и тихо выполнял свои обязанности. И все обстояло хорошо, пока механический экзаменатор занимался только проверкой знаний студентов.

Но вот его назначили постоянным оппонентом при защите кандидатских диссертаций. И сразу же полетели анонимные жалобы в вышестоящие организации: писали, что робот в рабочее время пьянствует, является нетрезвым на заседание ученого совета, что он морально разложился и скрывается от уплаты алиментов; сигнализировали, что робот не чист на руку, вымогает взятки.

В институт для расследования анонимок прибыла многочисленная авторитетная комиссия. Она не спеша и всесторонне исследовала робота: поставили возле него бутылку коньяку и закуску. Робот не притронулся. Водили его на пляж, где были девушки в ультрамодных купальных костюмах. Робот и тут показал себя с лучшей стороны. Вел себя благопристойно, никого не затрагивал. Пытались всучить ему взятку — дал решительный отпор. Комиссия единодушно отмела все обвинения, расцеловала робота и отбыла из института.

Вторая, такая же многочисленная и не менее авторитетная комиссия проводила еще более глубокую проверку. В рот роботу влили водку. Он тут же выплюнул. При попытке навязать ему взятку сердито ударил члена комиссии. Роботу дали еще более блестящую характеристику и заклеймили позором лживых анонимщиков.

Третья и четвертая комиссии подтвердили выводы первых двух и прилюдно похвалили робота.

На вопросы пятой комиссии робот отвечал сравнительно спокойно. Во время переговоров с шестой несколько стальных нервов у него не выдержали и лопнули. Когда седьмая комиссия влила ему в рот спиртное, он горько крякнул, безнадежно махнул рукой и проглотил. В присутствии восьмой комиссии бормотал «сколько можно», плакал и бил себя пластмассовым кулаком в железную грудь. У девятой взял подсунутую ему взятку и на эти деньги купил водку. В присутствии десятой, пьяно ухмыляясь, погладил бюст заместительницы председателя этой авторитетной комиссии. При исследованиях, проводимых одиннадцатой комиссией, рвал на себе металлические волосы и плевался...

Двадцать первая комиссия полностью подтвердила правдивость всех анонимных жалоб на робота.

г. Николаев.

888888888888888888888888888888

С. Спасский. О любви не говори! (рассказ) // Крокодил № 17, 20 июня 1964, с. 13

---

Как-то шел по Москве Пушкин.

Был тихий сиреневый вечер. На Тверском бульваре попарно, как октябрята, гуляли влюбленные.

Настроение у поэта было прекрасное. Он медленна шагал по направлению к площади, названной его именем, и негромко напевал:

Слыхали ль вы за рощей

                            глас ночной

Певца любви, певца своей

                                    печали?

— Прекратите! — раздался вдруг пронзительный окрик.

К Пушкину приближался мужчина средних лет. Лик его был ужасен, движенья быстры. Он был весь, как божия гроза.

— Ага! — зловеще произнес мужчина. — Давно я мечтал с вами поговорить. Вы — Пушкин А. С, 1799 года рождения.

— Вы угадали,— учтиво ответил поэт.— Позвольте и мне узнать, с кем имею честь...

— Как меня зовут, неважно, — сказал собеседник.— Важно, что я Воспитатель.

— Очень интересно. Но объясните, сударь, чем я обязан...

— А вот чем: петь о любви я вам не позволю! Вас может услышать молодежь, юноши до шестнадцати лет.

— Что ж такого? — удивился Пушкин. — Мне и самому было чуть больше шестнадцати, когда я сочинил это стихотворение..

— Именно! — торжествующе воскликнул блюститель тишины, вскинув подобно дуэльному пистолету указательный палец. — Именно! Сами еще, можно сказать, из пеленок, а уже такие пакостные вещи писали! А известно ли вам, что такое любовь?

— Полагаю, что известно! — пылко возразил поэт.— Любовь — это чудесное, неповторимое чувство, которое делает человека чище, выше в своих помыслах...

Собеседник расхохотался.

— Чище? Выше? Эх вы, а еще классик! Любовь — это взаимное чувственное влечение противоположных полов. И ничего тут чудесного нет. А пропаганда этого влечения может очень просто привести к отрицательным последствиям. Да-да! Вы «воспевали », а мы теперь расхлебываем. Что приходится читать нашим несовершеннолетним деткам? Вот «Руслан и Людмила» — занимательная на первый взгляд сказочка. А вчитаешься — волосы дыбом! Клубок любовных интриг. Я уж не говорю о Людмиле, вокруг которой взвод ухажеров. Возьмем Финна. Он любит Наину, а она его не любит, а потом она его любит, зато он ее не любит. Какие-то морально разложившиеся субъекты. Тот же Ратмир: Людмилу быстро меняет на другую подозрительную девицу и еще хвалится: «Двенадцать дев меня любили». Подумать только — двенадцать! Да вам-то что — вы и двадцать четыре написали бы, если бы размер стиха подошел. А почитайте «Капитанскую дочку», «Русалку», «Алеко»...

— Не «Алеко», а «Цыганы», — сердито сказал Пушкин.

— Не оправдывайтесь! — возразил Воспитатель. — А чьи это слова: «Любви все возрасты покорны»? Ведь с этой фразы и началось великое моральное падение общества.

— Я вас не понимаю.

— Я разъясню. Вот мы пишем на афишах кинотеатров: «До 16 лет воспрещается». А вы: «все возрасты»... Я спорю с поэтом, что нельзя помещать в журнале «Юность» стихи о любви — рано школьникам знать об этом,— а он мне цитирует: «...все возрасты покорны»... Классик сказал! И везде так.

Ваншенкина знаете? Ну как же? «Я люблю тебя, жизнь!» Хитро закручено: вроде поэт жизнь любит, а не женщину. Восхищается природой, мужской дружбой... И все равно не выдерживает: «Полумрак, поцелуй на рассвете...»

— Неплохо, — сказал Пушкин.

— Знаете что? — задохнулся Воспитатель.— Я с вами серьезно разговариваю. Под влиянием подобных песен молодежь начинает заниматься черт знает чем. Смотришь, молокососу двадцати нет, а он уже влюблен. Нет, запретить надо писать о любви, петь о любви, снимать фильмы о любви!

— Простите, милостивый государь! — сказал Пушкин. — Ну, а вы сами-то, будучи моложе, не любили разве?

— Ну и что? Я любил по закону — жену!

— Значит, вы начали ее любить после того, как женились?

— Нет, я ее полюбил чуть-чуть раньше, но все равно без всяких там легкомысленных штучек. Такая любовь, как у меня, — это исключение. Я не типичен.

— Меня очень радует, что вы не типичны, — улыбнулся Пушкин.

Воспитатель закрыл было рот, но тут же открыл его.

— Слушайте, гражданин! — взорвался он.— Что вам от меня нужно? Я вас не знаю! Проходите себе в свой век и не мешайте современным прохожим!

Он круто развернулся и побежал вдоль бульвара, шарахаясь от идущих навстречу влюбленных парочек.

Пушкин весело рассмеялся.

888888888888888888888888888888888888

В. Губарев. Падение «Урагана» (рассказ) // Крокодил № 18, 30 июня 1964, с. 5

---

Уже после восьми туров стало ясно, что борьба за звание чемпиона разгорится между тремя известными международными гроссмейстерами и пятью роботами.

Особенно нравилась всем игра молодого робота по имени «Ураган». К концу двадцатого тура он стал единоличным лидером турнира. Ему осталось сыграть всего девять партий с самыми слабыми участниками.

И здесь произошло невероятное.

«Ураган» играл с гроссмейстером. Гроссмейстер начал партию очень неуверенно. Долго думал над каждым ходом, ерзал на стуле, все время пил из термоса кофе.

«Ураган» же, напротив, торопился. Он лихорадочно передвигал фигуры. Я внимательно наблюдал за ним. Робот всегда тщательно взвешивал все варианты, продумывал их, но сегодня это его почему-то не заботило. Странно!

Партия затягивалась. Наконец «Ураган» бросил взгляд на часы и... поставил своего, черного ферзя прямо перед ладьей противника.

Зал загудел. Робот жертвует ферзя! Гроссмейстер выглядел глубоко несчастным. Соблазн взять фигуру боролся с опасением жесточайшего разгрома. И все же дрожащей рукой он взял ферзя. «Ураган» быстро подошел к судейскому столику, взял протокол и что-то торопливо написал на нем.

На демонстрационной доске появилась надпись: «Черные сдались». «Ураган» же сразу куда-то исчез.

На следующий день газеты опубликовали сенсационное сообщение о поражении лидера. Комментаторы подчеркивали, что робот «прозевал» ферзя и победа гроссмейстера — чистая случайность.

Но «Ураган» проиграл вновь. Потом лишился еще двух очков. Он ужасно торопился и каждую следующую партию заканчивал на несколько ходов раньше, чем предыдущую.

К началу двадцать восьмого тура я опоздал. Раздеваясь, я увидел в вестибюле «Урагана». Он направлялся к выходу. Я остановил его:

— Ваш противник не явился?

— Явился. Я получил мат на девятом ходу... — ответил робот. Затем четко изобразил на физиономии огорчение и исчез за дверью.

Я вышел на улицу. Вдали маячила фигура «Урагана». Он спешил, как на свидание.

Я пошел за ним.

Минут через десять он быстро вошел в здание музея машин. Я — следом.

Тонкое лезвие света резало пол. Дверь в одну из комнат была чуть приоткрыта. Я подкрался ближе и услышал знакомый голос.

— Семь пик! — сказал «Ураган».

— Вист!

— Пас...

Сквозь щелку я увидел «Урагана». Он сидел за столом вместе с тремя роботами-пенсионерами, экспонатами музея машин, и играл в преферанс...

888888888888888888888888888888

Р. Б. Почти фантастическое (микрорассказ) // Крокодил № 20, 20 июля 1964, с. 14

---

В один из летних дней 2194 года в кабинете начальника снабжения Ростовского кофе-цикорного комбината, что в Ярославской области, зажегся экран видеофона.

— Могу вас обрадовать, милый друг, — пророкотал бас руководителя управления пищевой промышленности Bepxнe-Волжского совнархоза. — Вчера с Марса прибыл транспорт силантия. Так что подавайте срочно заявочку, делайте запасец.

При славе «заласец» начальник снабжения затрясся мелкой дрожью.

— Не будет заявочки! Не надо силантия! Сами запасайтесь. А я цинком по горло сыт.

— Цинк? Где же я видел это слово? Ах да, в старом учебнике. Был, был такой металл, только он давно

нестандартным признан. Вам за него шею могут намылить.

Начальник снабжения возмутился:

— Мне намылить? Нет, это нашим предшественникам из двадцатого века нагоняй давать надо было. Моему — Г. П. Холопову и вашему — А. П. Исаеву. Комбинатские работники подсовывали раздутые заявки на черные и цветные металлы, а начальник управления только и писал «выдать» да «удовлетворить». Вот и запаслись цинком на 232 года вперед. До сих пор склады так им завалены, что кофейному зернышку упасть негде...

— Эх, жили же люди в двадцатом веке! — вздохнул начальник управления.

Экран погас.

Р. Б.

88888888888888888888888888888888888

А. Саленко. Наш Куляба (рассказ) // Крокодил № 27, 30 сентября 1964, с. 9

---

Обычный день на планете Вира в системе звезды Майна. Обычный, если можно что-либо назвать обычным на планете, лежащей в самом центре галактики.

Итак, обычный день на Вире. Чирикают воробьи, майновские лучи весело отражаются в свежих дождевых лужах. Начало июля — самого лучшего месяца на Вире.

Начальник отдела нервно комкает клетчатый носовой платок. Наконец, решившись, он подходит к референту по общим вопросам Кулябе и падает на колени.

— Голубчик! — заискивающе улыбается он.— Выручите, бога ради! Идите в отпуск в июле.

— Не могу,— отвечает Куляба.

Он свысока смотрит на начальника, и его высокий лоб мыслителя прорезывают две вертикальные складки. — У меня срочная работа, минимум на два месяца. Думаю отдыхать где-нибудь в декабре.

— А я так на вас рассчитывал, Куляба! — Светлая слеза повисает на реснице начальника. — Вы так нас выручили в прошлом году! В каком восторге приехали вы тогда с золотых пляжей Родессы!

— Мне стыдно теперь вспоминать об этом. — Куляба заливается румянцем. — Стыдно перед моим коллегой, который из-за меня получил отпуск только осенью, в дождь и слякоть.

— Не говорите так! — Рыдания душат начальника отдела. Он делает жест, отчаяния.— Не травмируйте мое старое сердце. Дайте спокойно уйти на пенсию.

Начальник вынимает из кармана пузырек с нашатырным спиртом, долго нюхает, вытирает глаза клетчатым носовым платком и устало говорит:

— Я же даю вам возможность тридцать дней безмятежно отдыхать на берегу моря! И это в июле, лучшем месяце на Вире!

— Нет!

— Подумайте!

— Нет!!!

— Я буду жаловаться в местный комитет! Я буду писать выше! В наш век нельзя так пренебрежительно относиться к своему здоровью. И из-за какой-то работы лишать себя пляжного загара.

— Ну и пишите, а в отпуск я не пойду! — Куляба отворачивается. — И не мешайте мне работать!

Начальник в отчаянии заламывает руки и падает без чувств. Его уносят.

***

Вы думаете, у нас на Земле этого нет?

Конечно, же, нет! Вот наоборот иногда бывает...

г. Херсон.

88888888888888888888888888888888888

Заметка из рубрики «Нарочно не придумаешь» // Крокодил № 30 1964, с. 2

---

В 1931 году некто К. Остервальд выпустил в Берлине книгу под названием «Россия 1950 года. Картина будущего». В этом «научно-фантастическом» романе автор утверждал, что в 1950 году большевики придут к выводу о «неосуществимости коммунизма». Россию «спасает»... немецкий мультимиллионер по имени Штейнбах. «К нему обратилась делегация русских, умоляла и заклинала его приехать в Россию и взять в свои руки бразды правления». Штейнбах великодушно соглашается и «наводит порядок» в России...

888888888888888888888888888888

А. Матлин. Про обезьяний хвост (рецензия на книгу В. Ванюшина «Жёлтое облако») // Крокодил № 32, 20 ноября 1964, с. 12

---

Трудно в наше время быть писателем-фантастом. Трудно и хлопотно. Какими-нибудь двумя десятками тысяч лье под водой уже не обойдешься. К центру Земли пешком не прогуляешься. Совершишь кругосветное путешествие за восемьдесят дней, а окажется, можно за полтора часа. Выстрелишь из пушки на Луну, а попадешь пальцем в небо. Такой уж это жанр — фантастика. Ответственный жанр. Большой он эрудиции требует от писателя. И теорию относительности надо знать, и в микробиологии разбираться, и о квантовой механике иметь представление. Все надо знать.

Единственное, пожалуй, чего может не знать в наше время писатель-фантаст, — это грамматики. Без нее вполне можно обходиться.

Писателю-фантасту не возбраняется сочинить, например, такую фразу:

«Он не принадлежал к числу тех людей, которые считали, что только человек Земли единственно правильно сложен, идеально гармоничен, красив, а разумные существа других миров, вероятно, одноглазы, косорылы, длинноносы, они могут быть в виде отвратительных моллюсков или даже состоящие из кристаллов».

Писатель-фантаст, оказывается, имеет полное право излагать свои мысли и в такой форме:

«Корреспондент нашел сказать кое-что новое о Новосельском».

В Одессе, на рынке, правда, говорят еще эффектнее:

— Вы имеете сказать что-нибудь плохого за этих бычков?

Но обитатели одесского рыбного ряда не пишут научно-фантастических романов.

А вот писатель В. Ванюшин пишет. Его книга «Желтое облако» издана в Алма-Ате тиражом 210 тысяч экземпляров. 210 тысяч раз напечатано типографским способом:

«Корреспондент нашел сказать кое-что новое...»

Причем в данном случае В. Ванюшин опирается на профессиональную помощь редактора Л. Золотовой. С ее редакторского благословения родились весьма причудливые фразы:

«...памятник слишком красив как памятник».

«В душе неистовствовала буря, какие она видывала в пустыне».

«Я сегодня скучен для вас?»

Натянутые отношения В. Ванюшина с падежами успешно компенсируются широкой эрудицией автора. Эрудиция переполняет книгу. Порой она вырастает до размеров сенсационного научного открытия.

Например:

«Лиши человека воздуха...— и он впадет в оцепенение».

Двести шесть страниц добросовестно укомплектованы всем, что положено иметь научно-фантастическому роману. Есть и космические корабли, и жители далеких планет, и видеотелефоны, и электронный мозг, и злодеи, непрерывно совершающие подлости. И, конечно же, нескончаемая вереница честных, серьезных, образованных, принципиальных, самоотверженных, красивых, обаятельных положительных героев.

Все они необыкновенно умны и потому говорят в основном задумчиво:

«— А почему бы и не вернуться? — задумчиво проговорила Карасаева».

«— Значит, едем на север? — задумчиво спросил Киджи».

«— Но что-то было, — сказала задумчиво Инга».

«— Да, оцепенение, — задумчиво повторил Валентин Юльевич».

Задумчивость положительных героев В. Ванюшина делает их склонными к размышлениям чисто философского характера. А так как это люди будущего, их философия строится в основном на физико-химической основе, даже когда дело касается литературы. В результате получается довольно своеобразный химический анализ творчества Хемингуэя:

«Знал ли он (старик из рассказа «Старик и море»), называя рыбу другом, что и рыбы, и птицы, и растения, и человек состоят из одних и тех же сложных молекулярных соединений?..»

Мы можем с уверенностью сказать: не знал. Понятия не имел. Бедный, примитивный Сантьяго, он безнадежно отстал от героев В. Ванюшина. Мог ли он, например, глядя на свои усталые, изрезанные лесой руки, задуматься над их биологическим смыслом?

Конечно, нет. А вот В. Ванюшин задумался. Задумался и изрек:

«Жизнь развивается только в труде, в борьбе, и разумное существо приобретает руку — совершенный орган трудовых операций (червеобразный отросток для этих целей не годится, он отмер бы, как обезьяний хвост, либо превратился бы в ту же рабочую руку)».

С этим нельзя не согласиться. Червеобразный отросток действительно не годится, тут уж ничего не поделаешь. В равной степени на должность руки не подошли бы и обезьяний хвост, и мозолевидный нарост, и роговидный придаток.

Так что насчет органа трудовых операций товарищ Ванюшин прав.

888888888888888888888888888888888888888888888888888888 888888888888888888

В завершении публикации — рисунки с фантастическими сюжетами из журнала "Крокодил" 1964 года. Все картинки "кликабельны".

---------------------------------------------------

P.S. Если кому-то интересны сканы фантастических произведений в журнале "Крокодил" 1964 года, пишите в личку — отправлю. Здесь, в Авторской колонке, прикреплять сканы проблематично.