Номинировал Андрей Щербак-Жуков: Александр Силецкий – один из самых недооцененных авторов так называемой четвертой волны советской фантастики. Эта книга должна была бы выйти 30 с лишним лет назад, но, конечно же, выйти тогда не могла. Ну какой редактор в те годы пропустил бы такую гремучую смесь из гротеска, сатиры, абсурда и черного юмора? Сатира в те годы позволялась лишь на бытовом уровне. А Силецкий, следуя эстетике своего любимого Салтыкова-Щедрина и развивая ее в ХХ веке, вывел недальновидных, но жадных чиновников, их подхалимов, мошенников, а также самовлюбленных дураков всех мастей на космический уровень. Дурак – он и в космосе дурак. Получилось очень узнаваемо. И оказалось, что все написанное три с лишним десятилетия назад совсем в другой стране, которой уже и нет, по-прежнему злободневно и все так же вызывает смех. Так же, как жуткий абсурд Франца Кафки сильно пережил времена Австро-Венгерской империи. Но Силецкий не жуток, он весел. Он смеясь прощается с прошлым, но оно все не уходит и не уходит…
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Очень тяжелый случай. Уже с первых страниц стало мне тревожно.
«Уместно вспомнить здесь застольное речение Я. Идиопуло в канун Большой депертурбации: “Род людской на дураках стоит, а вперед идет, стремясь использовать по назначенью оных”. Впрочем — и это тоже здесь уместно вспомнить, — бесподобный циник и психолог, лучший друг сиротствующих вдов и девок, сызмальства обромантивевших вконец, проказник от познанья мира Гоги Магогия в ответ неоднократно отмечал: “Как он родился Идиопуло, так и помер идиопуло”. Умел сказать».
«Как написал справедливо мудрый Э. Э. Крепостных-Правов: “Начало проводить в соответствии с концом!”, едва только приступил, полемизируя с бессрамным О’Фицдубобовером, к работе над 720-томным трактатом “Курс перистательно-космогонической эстетики”».
Ладно, ладно, допустим, это был бы рассказ до 1 а. л., небольшая повесть листа на три, а тут, кажется, три с половиной сотни страниц натужного комикования. Но автор старался, это видно, очень, очень старался, и от этого еще неприятнее. Сколько сил потрачено — и зачем? «Эта книга должна была бы выйти 30 с лишним лет назад, но, конечно же, выйти тогда не могла», — объясняет номинатор. Ну, бывает.
Валерий Иванченко:
цитата
Пролог настраивает на сатиру, вроде космического Города Глупова, но потом обещанный мессидж не обнаруживается. Похоже на повести Лукина, но водянистее и бессмысленней.
Константин Мильчин:
цитата
Здесь ужасно абсолютно все. Автору очень хочется шутить, причем шутить не то чтобы в каждом предложении, а прямо в каждом слове. Если бы у него была возможность шутить в каждой букве, то он бы делал это, но русский язык такой возможности автору не дает такой возможности и за чего автор мстит ему коверкая слова.
Артём Рондарев:
цитата
Я всегда с опасением относился к произведениям, на страницах которых автор или герои упоминают таких почтенных людей, как «старик Достоевский» или там «брателло Кант», а в настоящей повести «настырный Диоген» и «душка Циолковский» возникают на первой же странице, так что можно приготовиться к худшему; и худшие ожидания довольно быстро оправдываются. Повесть написана, я так понимаю, в жанре «юмористической фантастики», — жанре, на котором погорели даже маститые писатели, — и сразу не скрывает, что ее задача – бесконечно острить; по сути, вся она – один большой стэндап, притом, на мой вкус, стэндап настолько несмешной, что я даже не вполне понимаю, с какой стороны начать его описание.
Повесть представляет собой хронику, очень дурно стилизованную под древнерусскую, с говорящими фамилиями типа Э.Э.Крепостных-Правов, в которой квазилетописные обороты соседствуют с такими почтенными древними словами, как «шпана», «очумели» и «кайф», и повествует о полете трех оболдуев в космос со своей планеты (некогда колонизированной с Земли) на поиски иных цивилизаций. Оболдуи, таковую цивилизацию найдя, вступают с ней в контакт, то есть, в бесконечные пререкания с бесконечными же гэгами, каковые пререкания длятся до самого конца, невзирая на периодическую смену обстановки. По-видимому, путевой звездой автору служил фильм «Кин-дза-дза», в силу того, что весь антураж как космических перелетов, так и инопланетных декораций, собран, что называется, из говна и пара, практически все населяющие повествование персонажи выглядят чумазыми и оборванными, а за всем за этим проглядывает какая-то невнятная сатира на наше социальное устройство, причем острие этой сатиры смотрит в неведомом мне направлении.
Для того, чтобы данную повесть читать, нужно быть поклонником подобного жанра; я к ним не отношусь, я даже Пратчетта с Адамсом не жалую, так что я очевидно предвзят в своем описании. Однако у Пратчетта и Адамса за всеми их шутками и гэгами всегда стоит набор социальных представлений, с которыми они работают; данная же повесть выглядит как очень пространный анекдот, в котором перебрасывание героев репликами – по сути, единственный двигатель сюжета, при том, что слово «сюжет» тут хочется взять в кавычки, ибо за перебрасыванием героев репликами он просматривается плохо. Прилетевшие персонажи и аборигены примерно на трех страницах могут решать вопрос, кому из них достанется какая-то вещь из чей-либо экипировки, — с помощью гэгов, естественно, — так, что тебе уже начинает казаться, что ты попал в дом умалишенных и читаешь стенограммы бесед пациентов. Есть люди, которые, придя в гости, с порога начинают острить: если вы уже подзабыли, что это за ощущение – быть в их компании, то вполне можете его освежить здесь.
Нет, любовь к процессу письма и желание посмешить людей, — вещи, конечно, достойные: но все-таки даже в них стоит соблюдать меру.
Автор пытается острить, у него это плохо получается. Собственно, это все, что хочется сказать об этой повести. Номинатор Андрей Щербак-Жуков сообщает, что текст очень старый, ему более 30 лет, и написан он еще в советскую эпоху. Если так, это многое объясняет: 30 лет назад повесть Силецкого смотрелась бы свежо, оригинально, резко отличаясь от обычного для тогдашней фантастики стиля. Текст мог бы тогда смотреться как предшественник юмористических книг Михаила Успенского. Сегодня он выглядит скорее как их ухудшенный вариант, довольно однообразный и скучный, несмотря на усиленные попытки быть смешным.
Галина Юзефович:
цитата
Наихудший текст во всем списке. Одна бесконечно затянувшаяся натужная языковая шутка самого дурного тона – плоско, архаично и трагически несмешно.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
Номинировал Николай Караев: «Эверест» – роман, для нынешней русской литературы необычный, и прежде всего тем, что эта прекрасно написанная история никак не связана с современной Россией, не состоит ни в каких отношениях ни с ее историей, ни с ее настоящим. Формально это роман о загадке первого успешного (?) восхождения на Джомолунгму англичан Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина в 1924 году. Оба они погибли, но как именно и почему – неизвестно, как неизвестно, дошли ли они до вершины. На этот весьма детективный, если покопаться в деталях, сюжет накручиваются еще несколько, включая историю альпиниста Мориса Уилсона, также погибшего на Эвересте уже в 1934 году; то, что рассказчиком становится собственно дух Уилсона, позволяет отнести роман к фантастике. По мере проникновения в хранящие немало тайн жизни Мэллори и Ирвина – не самых рядовых англичан своего времени (достаточно сказать, что Мэллори входил в Блумсберийский кружок наряду с Вирджинией Вулф, Джоном Мейнардом Кейнсом и другими выдающимися людьми той эпохи) мы начинаем распутывать бесконечный и бесконечно запутанный клубок истории. Итог – масштабное полотно, на котором множество деталей «истолкованы рассказчиком, перетолкованы слушателем, утаены от обоих покойным героем рассказа», микроскопическая, но немаловажная часть часть всемирной исторической мозаики. Эверест для Тима Скоренко – примерно то же, что Дублин для Джойса: способ выразить невыразимое вещество сложности нашего мира средствами изящной словесности. Вот почему локальная неактуальность этой книги – одно из ее несомненных достоинств: иногда нужно забраться на высокую гору в далекой стране, написать роман о загадочных смертях альпинистов, сместить литературную точку сборки к чертям – и «увидеть, как в зеркале, мир и себя, и другое, другое, другое».
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Если бы я интересовался альпинизмом, то предпочел бы или полноценный роман, или совсем уж строгий нон-фикшн, но я не интересуюсь. Уверен, что продвинутые покорители горных вершин сладострастно обругали бы автора — мол, ничего, ничего он в этом не понимает; но я сам оценить достоверность/недостоверность повествования и всяких подробностей, увы, не могу. Книга монотонная до изнеможения, и под этой монотонностью похоронены некоторые несостоявшиеся возможности; впечатление какого-то полуфабриката, промежуточного варианта, так и не доведенного до ума.
Валерий Иванченко:
цитата
Белорусский эмигрант Тим Скоренко берётся за любую работу: поёт, сочиняет, промышляет рерайтингом. Больших успехов нигде не достиг. Прослышав, что американский автор бестселлеров Симмонс создал роман о винтажном альпинизме, Скоренко решил сделать ход, вовремя выпустив русскоязычный аналог. Увы, выдумка провалилась. Книга не вышла, даже несмотря на объявленный краудфандинг. Номинация на премию – последняя надежда хоть на какое-то внимание публики. Зачем это надо знать? Потому что без понимания истории автора и его мотивов, появление рукописи «Эверест» объяснить невозможно. Жажда успеха, трудолюбие и талант имитатора – вот три причины, её породившие.
В горах автор не был, об альпинизме представления не имеет, кошки путает с лыжами, трикони называет грунтозацепами, а крючья – крюками. Описание им рельефа, приёмов восхождения и бивачных тягот пробивает разбирающегося читателя на смех. Да что альпинизм, бисексуальных отношений автор тоже не практиковал, невооружённым глазом ведь видно! Не целовался с мужчинами – не берись это описывать, так считаю, смешно и стыдно получится. Впрочем, ещё смешнее, когда Скоренко имитирует англоязычную романистику в дурном переводе, — здесь нелепость фактуры и заёмность стилистики гармонично сливаются, создавая шедевр рерайтинга, напоминающий номинатору Караеву сочинение Джойса. Ещё толику абсурда добавить – и «Эверест» стал бы реально интересен для чтения, получилось бы «так плохо, что уже хорошо». В нынешнем же приглаженном виде роман сер и скучен, как всякая копия копии с копии энного порядка.
Константин Мильчин:
цитата
Редкая в списке книга, которую действительно приятно и интересно читать. Да что там говорить, книга просто захватывает, хотя, возможно, коллеги разбирающиеся в альпинизме лучше меня, что не сложно, найдут там много ошибок. В любом случае, в «Эвересте» есть задумка, есть умение автора играть с терпением читателя меняя оптику и рассказчика, наконец, есть фрагменты, написанные почти безупречно. К сожалению, таких фрагментов совсем немного, но все равно «Эверест» возвышается над другими участниками списка Эверестом.
Тим Скоренко, талантливый журналист и популяризатор науки, написал очень хорошую книгу об альпинизме и альпинистах. Он разыскал материал, который зачастую не был известен широкой публики, причем материал очень благодарный: драматичный, трагический , экзистенциальный – ведь в горах люди все время находятся между жизнью и смертью. На фоне этого прекрасно проработанного и драматично поданного материала остается не совсем понятным, зачем автору было отдавать столь обширную дань беллетриззмму. Лучше всего «Эверест» читается именно в тех эпизодах, где текст приближается к чистому non fiction, ну или к тому жанру, который в недавнем прошлом назывался «документальный роман». Собственно, и талант автора наилучшим образом заточен именно под этот жанр. И именно поэтому, многие чисто литературные приемы, используемые в «Эвересте» — например, монологи от имени мертвых альпинистов, или придуманные письма альпинистов – кажутся не очень нужным украшательством с сомнительной добавленной стоимостью. Хотя придуманная автором детективная линия- расследования обстоятельств гибели альпинистов Ирвина и Мэллори – вполне оправдана именно как способ организовать документальный материал, но в целом «выдуманные» главы «Эвереста» полны литературных стереотипов и мелодраматизма — не в самом лучшем смысле слова. Именно поэтому, кажется, что книга была бы лучше, если бы оказалась короче. Она вообще избыточна- не всегда ясно, стоит ли было сообщать читателю все детали, например, историю создания двигателя для самолета, на котором горновосходитель добирался до Непала. Конечно, основной, трагический узел повествования заставляет «светиться изнутри» также и все имеющие к нему отношения технические детали, но всегда встает лишенный понятного ответа вопрос: сколько деталей достаточно, а какие будут лишние. В конце концов книга Скоренко- не о железяках , а о человеческом мужестве и иррациональных страстях.
Те, вопросы которые вызывает книга Тим Скоренко — они не только к автору, они сигнализируют о том, что наша культура еще не обкатала оптимальных жанровых рамок для литературы non fiction, и оптимальных соотношений белллетризма и документальности в одном тексте. Эти трудности — в известной мере продолжение тех дискуссий, которые вызвало присуждение Нобелевской премии журналисту и автору документальных книг Светлане Алексиевич. Но документальная литература — и здесь (опять же «в определенном смысле») Скоренко стоит рядом с Алексиевич — особенно эффектна, когда открывает человеческие, гуманистические измерения в реалиях, наполненных техникой, наполненных «неживой материей» — будь это война или альпинизм. И эту открывающуюся возможность Тим Скоренко использовал в полной мере.
Галина Юзефович:
цитата
В романе Тима Скоренко так много достоинств, что вообще не понятно, почему он до сих пор не издан в каком-нибудь хорошем издательстве большим тиражом. Почти детективная интрига (которую автор умело удерживает фактически до последней страницы), ненадежный рассказчик, сложная двойная, а то и тройная повествовательная оптика, но главное – потрясающее, пугающее и эмоционально достоверное описание альпинизма как душевной болезни, как смертельной опасности и абсурдного — вопреки всему — восторга. «Эвересту» определенно не повредила бы бережная и умная редактура, но уже и так это совершенно замечательный – яркий, свежий, увлекательный и абсолютно готовый к публикации – текст.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
Завершился пятый сезон "Новых горизонтов", сам Джордж Мартин вручил премию Эдуарду Веркину за роман "ЧЯП". Настало время собрать на "ФантЛабе" отзывы профессионального жюри на книги, номинированные в этом году на премию за самую нонконформистскую, "неформатную" фантастику России.
Шведов Алексей. Кризис на Ариадне-5 // Шведов. А. Кризис на Ариадне-5. — Липецк, Крот, 2016.
«Богатство российской фантастики Сибирью прирастать будет», сказал бы Михайло Васильевич Ломоносов.
Киберпанк Алексея Шведова — живой как тайга. Такое ощущение, что Алексей живёт в далёком космическом XXII веке и записывает истории из окружающей его действительности.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Много персонажей, толкотня и суетня. Автор, кажется, не очень понимает, какую именно историю он нам рассказывает. Я тоже не понял. Если попытаться выделить, извините, «проблематику», то она — психологическая несовместимость, психологическое насилие, психологические манипуляции — не требует таких жанровых декораций. Некоторые забавные мелочи не окупают время, потраченное на чтение.
Валерий Иванченко:
цитата
Задорное любительское сочинение, проникнутое уверенностью, что писать — это очень и очень просто. Достаточно вспомнить несколько понравившихся книг и придумать нечто похожее, изложив как бог на душу положил — бодро, раскованно, ничтоже сумняшесе, с шутками-прибаутками, молодецким посвистом и коленцами. В лучшем случае, могла получиться ухарская пародия на Шекли и Лема или, скажем, издевательское подражание их подражателям. Увы, никакая пародия не может быть такой нудной. Возможно, автора вели самые лучшие побуждения, но он сам не понял, что у него вышло в итоге.
Он, наверное, давал почитать своё произведение друзьям и знакомым, и многие сказали, что им понравилось. «Да ты прям настоящий писатель!» — говорили они и, конечно же, льстили. Ну да, ради забавного сюжета и шуток, даже дурацких, можно закрыть глаза на неумелость и безграмотность текста. Но здесь и с сюжетом всё очень плохо. Пусть он будет сатирическим, абсурдным, пародийным, глупым, наивным, но он должен хоть как-то развиваться, какие-то события должны происходить, чтобы мы могли за ними следить. В «Кризисе на Ариадне» не происходит ничего. Чуть ли не вся повесть состоит из того, что обычно считается экспозицией: нам объясняют, как завхоз отдалённой колонии из-за своего дурного характера отказался выдавать со склада продукты. Но что-то ведь автор рассказывает? — спросит кто-нибудь недоверчивый. Да, что-то рассказывает, бог знает зачем. Зачем две женщины болтают часами, так ничего нового не узнав и не высказав — с писательством Шведова загадка того же сорта. На многих страницах он излагает трудную судьбу захоза-самоуправца и подробности биографий ущемлённых им колонистов, расписывает их страдания из-за отсутствия человеческой пищи, посвящает нас в их увлечения и сексуальные пристрастия. Видимо, он так играет в писателя. Играть в его читателя далеко не столь увлекательно.
Некий сюжет восстанавливается уже после прочтения повести, и состоит он в том, что замкнутый коллектив придумывает себе угрозу в виде бывшего заключённого, который в итоге оказывается единственным достойным человеком среди придурков.
Константин Мильчин:
цитата
Замысел автора написать плохой советский научно-фантастический роман, как если бы он писался сейчас, можно считать блестяще реализованным. Но не очень понятно, зачем автор поставил перед собой столь амбициозный замысел.
Алексей Шведов пишет в шутливой манере, иногда даже при его чтении вспоминается интонация лучших юмористических произведений Станислава Лема, однако повесть Шведова посвящена очень тяжелой, болезненной теме, причем теме очень российской, постгулаговской — о лагерных (или близких к лагерным) отношениях между блатными и интеллигентами, о том как люди унижают и унижаются, как издеваются друг над другом, пытаются доминировать в небольшом коллективе, попутно ломая волю друг друга. Безусловно, все это достойно литературной рефлексии, любопытным примером которой в новейшей отечественной фантастике могут служить «Боги богов» Андрея Рубанова. Но, Рубанов вполне серьезно отнесся к своей роли литературного патопсихолога, в то время как Шведов попытался уместить опасный материал в формате юморески. И это несоответствие амбициозной темы и поверхностного письма производит очень неприятное впечатление. Как если бы отечественный юморист, из числа постоянных авторов программы «Аншлаг» решил вместо Голдинга написать «Повелителя мух». Удивляет, почему автор решил выбрать такой сюжет. Легко представить, что таким стилем, каким написан «Кризис», пишут что-то легкое, «Дневники Йона Тихого», может быть космооперу, или остросюжетный киберпанк, но Алексей Шведов взялся за сложную, и крайне неблагодарную, практически «бессюжетную» тему психологического кризиса в небольшом коллективе. Признаться, очень давно не встречал большего контраста между дарованием и предрасположенностями писателя и избранным им для изображения предметом. В некотором смысле именно это несоответствие и открывает «новые литературные горизонты» — но такие горизонты, которые хочется «развидеть». Ведь чтобы сказать что-то путное о причинах и движущих силах конфликта в отдаленной космической колонии, надо уметь изображать человеческую психологию, как-то описывать человека. Между тем, единственное, что у Шведова получается хорошо — это придумывать полупародийные технические реалии далекого будущего, вроде электронной совести на виске приговоренного преступника. Именно на это и обращает внимание номинатор Сергей Соболев. Но что касается людей — то тут вся «рефлексия» происходит на уровне разговоров в курилке, в которой злые и закомплексованные люди сплетничают о своих коллегах. «А эта-то! Стукачка, и у начальника отсасывает». Алексею Шведову вообще нравится тема унижения. Ключевые фразы в его повести «Она получала удовольствие, унижая его» — «никогда его еще так не унижали». Технических новинок изображено много, но когда автор касается социальных реалий будущего, то, как и многие коллеги по цеху, не придумывает ничего, кроме рецидивов архаики, при этом обязательно таких, которые связаны с унижением достоинства: рабство, кастовость, сексуальная эксплуатация подданных, принудительное уплотнение. Возможно, автор хотел написать сатиру на человеческий род, который морально устарел, так что на смену ему идут всякие искусственные интеллекты (коих в повести много).
Галина Юзефович:
цитата
Повесть как будто из альманаха «Уральский следопыт» за, скажем, 1984 год (визуальный, с позволения сказать, ряд намекает на то же). Автора переполняет, с одной стороны, детский восторг от только что прочитанной фантастической классики (Кларк, Каттнер, возможно, Азимов и почти наверняка Булычев), а с другой стороны, горячее и наивное желание сразу сделать «не хуже». В результате получается образцово беспомощный текст с хлипким сюжетом и нечетким месседжем, главным достоинством которого можно считать то обстоятельству, что самому автору явно было очень весело и интересно его сочинять.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
На первый взгляд новый роман Марии Галиной традиционен. В основу положена бытовая история: приехавший в город человек ходит, расспрашивает свидетелей давних дел. Лишь к концу мы узнаём об истинных, потаённых причинах его расследования. Но попутно, совершенно ненавязчиво, Галина рассказывает о многом другом: о противостоянии умного, творческого человека и власти, о мифологических корнях и ростках нового в мире, о невозможности абстрагироваться от прошлого и будущего. Всё связано со всем. За какую бы ниточку не потянул главный герой, он неизбежно вытягивает на свет божий роковые тайны, клубок непритязательных событий оказывается средоточием могущества и прорыва в другие измерения.
Несомненным достоинством романа является то, что всё происходящее можно трактовать как маловероятные, но всё-таки реальные события. Вся фантасмагорийность может быть списана на особенности восприятия мира рассказчиком. А может быть и не списана. Можно думать и рассуждать о сложности окружающего мира, принимающего такие формы и контуры, которые пока ещё неподвержены рационалистическому толкованию, ещё ждут своего толкователя и описателя.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
«Автохтоны» — одна из лучших книг 2015 года, в текущем году вошла в финал «Большой книги» и «Национального бестселлера». Было бы справедливо поставить ее на одно из первых мест в списке, но я этого не сделаю, и не потому что роман опубликован в редактируемом мной журнале, а потому что «Автохтонам» это ничего не прибавит, а премии «Новые горизонты» повредит.
Валерий Иванченко:
Обманный детектив, псевдофантастика, роман о вранье, фантазиях и желании перемен.
В условный (потому что выдуманный и неназванный) город Львов приезжает человек без имени. Поселившись в хостеле, он заводит привычки и, представляясь журналистом-искусствоведом-грантополучателем, ведёт какое-то мутное расследование. Расспрашивает старожилов, краеведов, театралов, коллекционеров о некоем событии 20-х годов: о единожды состоявшейся скандальной постановке, породившей множество конспирологических и эзотерических версий. Автохтоны с удовольствием мистифицируют приезжего. Индустрия мистификаций в городе вообще налажена хорошо (это полезно для туристского бизнеса). Истории о мифических существах и тайных обществах известны каждому встречному, причём легко стать не только их слушателем, но и участником. Приезжий временами почти готов поверить в местные чудеса, тем более что сталкивается с их реальными подтверждениями, но тут уже читателю стоит держать ухо востро, потому что и рассказчик ненадёжен, и персонаж склонен к самообману.
Роман приятно читать: автор отлично знает своё дело, развлекает умело, к тому же в наличии ударная концовка. Она выглядит немного ходульной и не совсем очевидной, но очевидного здесь вообще ничего нет. Роман за тем и затеян, чтобы показать неочевидность всего наблюдаемого. Его можно трактовать так и этак, хоть выворачивать наизнанку — чтобы читатель не утруждался, автор сам это делает.
Грустное в том, что тактика автора ничем не отличается от тактики его персонажей: он интересничает, врёт и выкручивается. А стратегия исходит из желания удовлетворить всех, угодить всем – и нашим, и вашим, и ихним. Дело неподсудное, но, по моему разумению, на фантастическую премию надо фантастику выдвигать: пусть даже без звездолётов и безумных учёных, хотя бы с потусторонними сущностями – только настоящими, без дураков. А тут – не фантастика, а чёрт знает что. Фантасты всегда любили примазаться к мэйнстриму и даже классике (записывали к себе Данте и Гоголя). Галина в этом занятии дальше всех продвинулась. Однако положение у неё опасное, как у Ван Дамма в известном ролике – между двух грузовиков, на растяжке.
Константин Мильчин:
В этой книге все хорошо — и то как написано, и сюжет, и диалоги не надуманные, и проблематика человеческая, и герои как родные, и то, что она очень автохтонная. Галина пишет свою собственную прозу, где фантастичное и реалистичное смешаны в правильной пропорции. Ради поощрения таких книг и созданы литературные премии.
Валерия Пустовая:
Что делает роман «Автохтоны» Марии Галиной лидером среди представленных на конкурс произведений – так это отчетливая ориентация на исполнение литературной задачи. Здесь слова не средство передачи сигнала, а само тело мысли: убьешь тело – в небытии растворится мысль. Ловлю себя на ощущении, что хочу читать, как Галина просто описывает снег – пожалуй, снег здесь интересней интриги. Роман и кажется таким «стеклянным шаром», в котором снежит, чуть встряхнешь, – к образу шара не раз отсылает нас сама Галина, чтобы нам было понятно. Метафоры романа вообще понятны, при всей их призрачности – рецензенты отлично считали и мотив мерцания реальности, и несовпадение реальностей верхней и глубинной, туристической и автохтонной, вида и сути вещей. Роман о том, есть ли правда, благодаря цепкому воображению автора превращается в роман о том, есть ли кошка, для которой, как думает герой, оставлено блюдечко с молоком.
Снег важнее сюжета, да. Сюжет даже мешает. Как в поэме: бывает черный человек, а тут – мерцающий город. Роман хочется вертеть в руках, и это верчение не имеет конца, оно выпадает из времени.
Еще не прочитав роман, а познакомившись только с первыми анонсами и отзывами, я ожидала, что в этом мерцающем безвременье проявится все же чувство момента, что в снежном шаре Галиной пойман и запечатан сегодняшний свет.
Оказалось, однако, что безвременье – единственная метафора романа, которая не работает. Не считывается сейчас, не протягивает ко мне нити смыслов. Я остаюсь по свою сторону стекла – и безвременье шара оборачивается безделицей: роман Галиной – сувенир, который может вечно простоять на полке и не устареть, потому что никак не связан с жизнью, текущей, шаркающей и торгующейся вокруг сувенирных полок.
Особенно этот эффект застеколья, непопадания в роман усиливается для меня оперетточной интригой, задействующей театрализованные образы двадцатого века. Следователь стреляет, прима жертвует собой – они там, по ту сторону занавеса и стекла, подобно суккубу, лезущему на героя при полной луне.
Мы заперты в романе, как в душном театрике, мы пойманы в стеклянный шар. И унылое чувство это не с кем разделить – потому что и главный герой, до поры кажущийся пришлецом из «нашего» мира в «застекольный», играет в те же старые оперные бирюльки, будто встряхивает подернутый пылью шар, чтобы не завалялся бумажный снег.
И все же на фоне других представленных работ роман Галиной – наиболее настоящее высказывание. Именно он напоминает о важнейшем значении фантастической литературы как дерзкого и головокружительного моделирования реальности, как области грез и снов, художественно осмысленного подсознания. Пожалуй, только эти полюса нам сейчас и нужны: предельная дневная трезвость документа – и глубокий нырок разума, свидетельство – и проекция на стене пещеры.
Галина Юзефович:
Проза Галиной – известный механизм системы «коготок увяз – всей птичке пропасть». Чудесный, плотный, волшебный в самом простом и чистом смысле этого слова мир ее романов – это такая западня, выбраться из которой читателю решительно невозможно, при этом о чем конкретно идет речь – не так уж важно. И хотя в конце некоторое разочарование неизбежно (неоднозначность развязки – такая же фирменная черта галинских текстов, как и их затягивающая магия), его охотно прощаешь — тем более, что возникает повод немедленно перечитать. На мой вкус, «Автохтоны» — один из лучших романов прошлого года и вообще редкий случай совершеннейшего must read, столь редкого в современной отечественной фантастике.
Сотворение мира – вот дело, достойное писателя. Или морфоскриптера — такого, как Виктор Сигалов, создающего сценарии виртуальной реальности для «реверсивных нейроконтроллер-эмуляторов».
Новые времена требуют новых зрелищ.
Однако как отражаются на нашей реальности миры сотворенные? И не стоит ли проверить эту и другие реальности на прочность?
Теме подлинности (точнее — первичности) реальности посвящено много произведений. В «Драйвере Заката» Евгений Прошкин предлагает взглянуть на искусственную реальность с точки зрения её создателя, «демиурга по найму».
Роман написан замечательным, прозрачным слогом, и в нём отлично сбалансированы интеллектуальные пассажи и постмодернистские штрихи, мягкий юмор и меткие диалоги, а ещё динамичный, лихой сюжет, захватывающий читателя с первой страницы и не отпускающий (настоящий page-turner!) до самого финала. Который, с уважением к жанровым канонам, становится настоящим катарсисом по-голливудски, с полагающимися авиакатастрофой, перестрелками и (не)состоявшимся концом света.
Впрочем стоит взглянуть на изнанку фантастического триллера, чтобы увидеть честно рассказанную историю молодого морфоскриптера (художника, писателя, etc) в поисках своей судьбы.
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
То же что с «Колоколом» Антона Фарба. Прочел залпом — до последних страниц находился в нетерпении: что же дальше, чем и как всё закончится. Главное: как именно автор организует финал (это самое трудное). Но дочитав, понимаешь, что мог бы и не читать (если б не «Новые горизонты») и ничего бы не потерял.
Валерий Иванченко:
Увлекательный детективный квест про зарождение Матрицы.
В недалёком будущем книги списали в утиль, телевизоры остались только у пенсионеров. Население получает информацию и развлекается при помощи «морфоскриптов» — роликов с эффектом присутствия, позволяющих побывать свидетелем/участником событий и персонажем выдуманных историй. Мелкие детали в скриптах прописаны не слишком тщательно, отличить их от реальности можно, особенно если ты профессионал. Такой, как главный герой — талантливый морфоскриптор, в настоящее время зарабатывающий тестированием чужой продукции. И вот однажды ему попадается скрипт, настольно качественно сделанный, что он путает его с действительностью. А после обнаруживает, что кое-какие элементы того обманного скрипта начинают появляться в собственной настоящей жизни. Тогда как сам он давно одержим идеей программы, которая моделировала бы наш мир полностью.
Признаюсь, что не люблю истории с виртуальной реальностью. В сущности, это такой же обман, как истории с галлюцинациями или последующим пробуждением. Это слишком лёгкий ход для сочинителя, он обесценивает всё придуманное. Но роман Прошкина сделан так, что проглатывается разом и не даёт заскучать. При том не сказать, что он прекрасно написан. Работа профессиональная, но не совсем ровная. Местами очень хорошо, в основном хорошо достаточно, а кое-где сляпано на скорую руку. (К тому же маловато убедительного экшна и секс какой-то поверхностный, для 6+). Но всё ясно-зримо-понятно (что, в сущности, главное требование к беллетристике), а сюжет и темп его подачи таковы, что отрываться не хочется. При том роман с идеями — может быть не оригинальными, но скомбинированными в малопредсказуемую конструкцию. Возможно, финал мог быть более ударным. Ближе к развязке там начинают мерещиться всякие глобальные повороты, вроде пролога к фильму Матрица, однако кончается всё благостно, с призами победителю, а становление власти машин, выходит, ещё впереди.
О «Драйвере Заката» можно сказать ровно то же самое, что и про «Розу и червя» Ибатуллина. Это редкий сейчас настоящий научно-фантастический роман хорошего качества. Вполне традиционный, без прорывов и революций. По большому счёту, роман рядовой. Но на тусклом фоне нынешней жанровой литературы он блистает… и т.д., и т.п.
С лучшими зарубежными образцами сравнивать не буду, поскольку не знаком с ними. Филип Дик, мне кажется, от такой вещи не отказался бы. Высокий класс работы виден здесь в конструировании сюжета, в большинстве диалогов, в грамотно выстроенном внутреннем монологе героя, в умении заставить играть все детали… Короче, прочим сочинителям и сценаристам стоит учиться. Художественной прозой это не назовёшь – что да, то да. Но чистота жанра дорого стоит.
Константин Мильчин:
Чрезвычайно бодрый текст, авторская энергия так и фонтанирует, то выстрел, то убийство, то выясняется, что убийства не было, то ошеломляющие открытия. Вот интересно, автор умеет создать атмосферу нечеловеческого драйва. Прямо не роман, а дискотека где все на спидах. Но написано удивительно не интересно, прямо демонстративно никак.
Валерия Пустовая:
Ловко закрученное и так же ловко завершенное повествование – идеальная жанровая проза высокого полета. Что проза жанровая, следует из того, что сюжет в ней – главное и исчерпывающее: все время хочется узнать, что дальше, а когда узнаешь, перечитать ради самого пути к разгадке не хочется. Что это все-таки не какая-нибудь дешевая поделка, следует из внятного и точного стиля автора, а также из того, что повороты интриги служат автору для иллюстрации ряда философских идей.
Идеи тут вполне фантастического толка: о причине и следствии, о творце и его персонажах, об альтернативном пути, наконец, о конце света. Автор умело моделирует ситуации, иллюстрирующие проблематичность решения каждого из этих вопросов. Автор раздумывает, а не просто дергает героев за ниточки. Это приятно.
И все же сам сюжет – а как следствие, и философские модели, – тут достаточно вторичен. Роман читается как еще одно сочинение о виртуальности и альтернативной реальности, и автор не предлагает для этих тем нового идейного поворота или самобытного художественного решения.
Впрочем, повторюсь, в такой литературе никакого открытия и не нужно. Это литература – да, рассчитанная на широкого читателя – да, жанровая – да, но это написано достойно и убедительно, потому что текст вполне отвечает возложенным на него задачам.
Артём Рондарев:
Данный роман написан в жанре остросюжетного (почти)кибербоевика или триллера, так что любая рецензия на него будет спойлером, в связи с чем заранее об этом предупреждаю всех заинтересованных лиц и даже ставлю абзац.
Действие в нем происходит, насколько можно это дедуцировать, в довольно отдаленном будущем – если судить по тому, что здесь построено какое-то обитаемое кольцо на орбите Земли, куда надо подниматься на лифтах, — в Москве, на которую отдаленность будущего никакого особенного влияния не оказала: по-прежнему тут ездят машины узнаваемых марок, по-прежнему тут регулярны транспортные коллапсы, люди живут в привычных нам многоэтажках (они разве что повыше, но как-то не радикально), во дворах домов все так же рутинно сидят старухи на лавках и мамаши катают коляски, — словом, никакого «футуризма» в тексте даже близко не наблюдается, и сам строй речи, которым описано будущее, очень, так сказать, знакомо бытовой. Ни утопией, ни антиутопией роман назвать нельзя – это просто вполне будничное описание некоего статус кво, в котором технологии почти не оказывают на быт какого-то заметного влияния – да и самих технологий, кроме тех, что упомянуты ниже, как-то особо в поле зрения читателя и не оказывается.
Среди все же наличествующих технологий наиболее продвинутыми являются технологии сетевые и связанные с виртуальной реальностью: вокруг последних и разворачивается конфликт. Проблематика и мироустройство романа имеют ярко выраженное сходство со схемой и проблематикой трилогии фильмов про Матрицу, речь здесь также идет о симулированной реальности, в которую погружаются пользователи устройств, реализующих то, что здесь называется «морфоскриптами», — то есть, сценарии помянутой уже виртуальной реальности, которые, таким образом, оказываются основным развлечением так и не утратившего тяги к виртуальным развлечениям человечества. Скрипты эти пишут специальные люди, именуемые скриптерами, они продаются примерно так же, как сейчас продаются картриджи к игровым приставкам; один из авторов этих скриптов и является здешним главным героем: это человек, который, обнаружив случайно какой-то пиратский скрипт, в котором отсутствует меню и возможность выгрузки из устройства, его реализующего, принимается искать, кто это натворил, что это значит и при чем тут он. Поиски эти довольно быстро приводят его к организации, которая занята созданием симулятора всей Земли, со всеми ее жителями (указаны 8 миллиардов жителей, что от текущей численности отличается всего на 700 миллионов, из чего можно сделать заключение, что в будущем все мальтузианские проблемы каким-то образом решились, и население планеты практически перестало размножаться). Центром организации является вездесущий суперкомпьютер, который здесь называется Индекс, он умеет как симулировать реальность на основе анализа поведения реальных людей, так и предсказывать ее эволюцию на какие-то не очень большие сроки вперед, — словом, от суперкомпьютера Матрицы его отличает только наличие спаянного с ним человеческого мозга, принадлежащего брату героя, о чем последний узнает в середине романа в сцене, немного, если честно, напоминающей отрывок сценария к болливудскому фильму. В финале имеются предотвращенный тотальный апокалипсис и вознесение главгероя на роль демиурга виртуального мира, так что люди, соскучившиеся по Нео, найдут для себя тут все, что им нужно, — и масштаб, и сентиментальность, и проблематику
Вся механика взаимодействия субъекта с реальным и виртуальным миром выстроена тут не очень, если честно, последовательно. В описываемой действительности хождение имеют скрипты настолько несовершенные, что человек, пользующийся ими, никогда не забывает, что он находится в вымышленном мире, выход из которого обеспечивается вызовом меню: более совершенную копию мешает создать недостаток производительности имеющихся вычислительных устройств, так что тут все более-менее понятно. Скрипт, на который натыкается главгерой, ведет себя по-другому: он оформляет фиктивный мир в виде фреймов, в которые в реальном времени подгружается информация, забираемая с центральных серверов, что позволяет ему симулировать окружающий мир с чувственной достоверностью, и вот тут начинаются проблемы, так как эту совершенную виртуальную реальность наш герой, наш новый Нео (которого здесь зовут Виктором), трансцендирует с не меньшей лёгкостью, нежели ее некачественные копии, представленные в широком доступе. Нео обладает вдобавок способностями агента Смита, — то есть, умеет внутри виртуального мира, и даже находясь «в оболочке» другого персонажа, сохранять рефлексию наблюдателя, а значит, понимать, что он находится в матрице, в чужом теле, и при всех атрибутированных своему хосту ощущениях обладает умением остаться отдельной мыслящей единицей со своим отдельным целеполаганием; словом, налицо традиционный для такого жанра пиратский обход единства апперцепции, и откуда у героя этот талант – понять трудно, Пифия не прилагается. В каком углу мозга (или, если угодно, сознания) у героя зашит failsafe, заставляющий его, в отличие от других персонажей фиктивной реальности, обращать в виртуальном, но переживаемом им как реальный, мире внимание на «провокации», как это тут называется, то есть, на примеры алогичного поведения среды, каковые примеры каким-то образом сигнализируют (кому?) о поддельности окружающего пространства и пробуждают в субъекте некую до сей поры дремавшую критическую надстройку, своего рода надзорную инстанцию, заставляющую искать выход из скрипта (в который он, по крайней мере в самый первый раз, помещен без предупреждения, то есть, не может рассчитывать даже на память о своем подключении), — непонятно совершенно: складывается впечатление, что это божественный атрибут его гения, притом вполне параноидального свойства, побуждающий, как это и водится у параноиков, в окружающей действительности видеть приметы работы кукловодов.
Разумеется, есть в романе и довольно умеренный политический мотив, удобным образом связанный с любовной линией, так как возлюбленная главгероя занимается полупартизанской деятельностью по противостоянию гегемонии виртуальной реальности, ссылаясь на опыт Ленина и оперируя (довольно примитивно) марксистской диалектикой, что дает повод автору порассуждать про «зомбоящик» и «оболванивание народа», с не вполне, впрочем, понятной целью, так скоро выясняется, что протестное Движение (прописная буква в оригинале), в коем девушка состоит, совершенно в плане политической активности импотентно и вдобавок оплачивается той самой корпорацией, против которой направлен ее протест (все-таки Эху Москвы пора перестать получать деньги от Газпрома, этот факт делает предсказуемой всю нашу социальную фантастику скопом). В любом случае, так как указанное Движение выполняет в романе роль чисто декоративную, почти никак не включаясь во влияющие на сюжет коллизии, и вообще нужно оказывается для одного-единственного побочного сюжетного предлога, то вся эта политическая тема глохнет, практически даже и не начавшись, так что даже и не волне понятно, ради чего было огород городить, — разве что для демонстрации политического кругозора.
Тем не менее, несмотря на изложенные выше претензии, книга оставляет приятное впечатление: во-первых, она написана спокойным (хотя и, на мой вкус, чрезмерно «бытовым») языком, практически лишенным классических маркеров графомании вроде изобильных метафор, «философских» подтекстов, панибратского обращения с гуманитарным знанием, а также описаний секса и женских прелестей, во-вторых, несмотря на отчетливо политизированную тему, лишена какой-то особенной доморощенной дидактики, в-третьих же, обладает увлекательным, лишь изредка сбоящим сюжетом и явным образом нацелена на то, чтобы развлекать, а не поучать: а это качества, которых нашей фантастики хотелось бы искренне пожелать.
Галина Юзефович:
Киберпанк – самый, пожалуй, ненавистный мне жанр фантастики. Тем удивительнее, что роман Евгения Прошкина в премиальном списке у меня один из самых любимых. Думаю, что его можно сравнить с ранними текстами Сергея Лукьяненко – тот же нейтральный, простой (но чистый, без заусенцев) стиль, головокружительная фантазия и напряженный, динамичный сюжет. Следить за тем, как пласты реальности (виртуальной, реальной, снова виртуальной и снова реальной – или все же нет?) отшелушиваются на манер луковицы, по-настоящему увлекательно – причем, что удивительно, интерес не иссякает до самого конца. И хотя развязка могла бы быть чуть более ударной (всю дорогу в романе маячит какой-то второй слой, все время кажется, что автор сумеет в конце концов прыгнуть выше головы и вывести повествование на философский мета-уровень), «разочарование» — последнее слово, которое приходит в голову при чтении «Драйвера заката». Отличное, быстрое, захватывающее чтение, способное отчасти перевоспитать даже такого киберпанкофоба, как я.
облако тэгов
