Нужны очень крепкие нервы, чтобы читать эту книгу. Кровавые жертвоприношения, ужасные ранения, уродства врожденные и причиненные другими, людоедство. Эротики,

Цивилизация ацтеков в романе не только чудовищна, но и великолепна. Обработка камня, доведенная до предела (обсидиановые мечи так же смертоносны, как металлические), живопись, скульптура, иероглифическая письменность, утерянное искусство картин из перьев... Город Теночтитлан был больше и чище современных ему европейских столиц.

Сюжет романа увлекателен, но разбивается на отдельные истории, отделенные большими промежутками времени.

Страшная и прекрасная держава ацтеков была уничтожена пришельцами из-за моря. «Это как будто к Освенциму подлетели корабли марсиан» (с). Но пришельцы сразу же ввели инквизицию. Впрочем, епископ Сумаррага, действительно, заступался за индейцев.

Бежит-бежит времечко. Лиля Стасова, которую читатели первых романов Марининой запомнили восьмилетней, уже пишет диссертацию и собирается выйти замуж. Племянник Каменской стал мастером-хакером. Каменская, выйдя в отставку, уже не так тревожится, как раньше, и.

Роман — потрясающая антиреклама фигурного катания в нынешней России. Если верить книге, за решениями спортивных судей стоит потрясающая грязь — интриги, взятки, а то и просто капризы спортивных чиновников. Да и само по себе фигурное катание — слишком опасный вид спорта, фигуристы рискуют здоровьем ради эстетических чувств зрителей.

1870-е годы. «Все переворотилось и только укладывается»(с). Век дворянства сменяется веком купечества. И вот офицер-доброволец идет в торговые агенты, а генеральская дочь готовится в актрисы.

Сюжет в романе теряется в описании нравов москвичей. В основном торгового сословия, но есть в романе и вырождающиеся дворянские семьи, и ученые, и адвокаты, и слуги и фабричные рабочие. Русские (в том числе старообрядцы), немцы, евреи, французы...

Боборыкин прежде всего бытописатель, роман полон мельчайшими подробностями одежды, мебели, архитектуры, описаниями жилых домов, лавок, театров, трактиров...

Большинство персонажей — явная сатира. Лишь немногие женщины описаны с симпатией.

Читать тем, кого интересует эпоха, и тем, кому важны мельчайшие детали старого быта.

Одна из самых симпатичных книг Никитина. Не слишком ученый, не слишком хитроумный, но обладающий правильным сердцем Мрак становится тцаром и оказывается хорошим тцаром, как Санчо Панса оказывается очень хорошим губернатором. Интересно, что никто ни разу не воскликнул: «А тцар-то не настоящий«! Такое внешнее сходство? Или придворные видят пышные одежды, но никогда не видят человека?

Фирменный юмор Никитина на месте, роскошные описания легких завтраков на месте, морализаторства немного, оно ненавязчиво, а мораль — здорова.

Очень интересна попытка показать мир глазами, ушами и носом оборотня.

Никитин, как всегда, идет по тонкой грани между скрытыми цитатами и плагиатом.

Читать поклонником фэнтези грубоватого, но с правильной моралью и любителям отыскивать скрытые цитаты.

Как всегда у Марининой, сюжет развертывается неспешно. Вот Валерий Риттер, трогательно и слепо заботящийся о жене-наркоманке, вот его сестры — гордая и целеустремленная Анита и веселая и добрая Любочка. Медленно, но верно разные нити повествования сплетаются в одну...

Что в романе примечательно — так это увлечение Марининой эзотерикой. Я лично не верю, что боли в левой ноге означают проблему в отношении с мужчиной и пройдут, когда это проблема будет решена. Я не верю, что если «простить и отпустить» обидчика, обидчик изменит свое поведение. Что мне кажется совсем чудовищным, это идея, что за все происходящее в жизни надо благодарить. Я считаю эту идею оскорблением памяти жертв пыток и концлагерей.

Фильма Гая Ритчи я не смотрела, так что сюжет романа был для меня новым. Честный детектив-нуар с несколькими строчками высокой философии. Коррумпированные политики, мафиози, организаторы подпольных боев (где рискуют жизнью и рассудком), противостоящие им полицейский комиссар, Агент на Контракте и отважная журналистка. Немного крови,

Ах, сколько мы уже прочитали книг о бездуховных и алчных жителях Запада, готовых на любое преступление ради наживы, и противостоящих им высокодуховных русских монахах. Одного из «западников» зовут Дауд, но в его поведении нет никакой мусульманской специфики. Панов считает, что нынешние мусульманские мигранты растворятся в бездуховном Западе?

Я до последнего надеялась, что ожидаемое чудо

«Кому из нас под старость день лицея торжествовать придется одному» (Пушкин). Последним лицеистом оказался многолетний министр иностранных дел, канцлер Российской империи светлейший князь Горчаков. Но Горчаков — не только планета в системе Солнца-Пушкина, Горчаков сам был светилом на небесах европейской политики. Благодаря его усилиям итоги Крымской войны для России оказались не так плачевны, как могли быть, кризис вокруг польского восстания не перешел в большую войну, в 1875 году не случилось новой войны между Францией и Германией...

Книга Лопатникова не только подробная биография Горчакова, есть в книге рассказы об истории русской дипломатии, начиная с Посольского приказа XVI века, о Нессельроде и Каподистрии, о деятелях Великих реформ (Милютине, Рейтерне, Татаринове), о тонкостях политической ситуации в Европе, о Кавуре, Наполеоне III, Бисмарке.

Пишет Лопатников и о параллелях между ситуацией России в 1850-е годы и в начале XXI века.

Бывает, много лет знаешь о каком-то явлении, и вдруг полностью его ОСОЗНАЕШЬ. Осознаешь, что подлость — это подлость, жестокость — это жестокость. И надо что-то делать, как-то менять свою жизнь после этого осознания. Так и студент-юрист Васильев вдруг понял, всей душой понял, что проституция — это когда «пятьсот мужчин убивают одну глупую, голодную женщину». Увы, осознание это в тот же день обернулось для него нервным срывом (Чехов — профессиональный медик — умел описывать болезни). Ни одной женщине этот нервный срыв не помог! Интересно, что сам Чехов думал о проституции...

Читать тем, кого интересуют московские нравы 1880-х годов, и тем, кого интересуют описания нервных болезней.

Не всегда замечательный писатель оказывается и замечательным человеком. Чехов, проведший перепись на Сахалине, боровшийся с холерой, строивший школы — едва ли не самый замечательный человек из наших писателей. Одно из немногих пятен на совести Чехова — рассказ «Тина»(все-таки только рассказ). Написать антисемитский и мизогинный рассказ после отказа красавицы-еврейки — поступок некрасивый и недостойный мужчины.

Сусанна Моисеевна в рассказе подобна ядовитому цветку, соблазняет добрых православных, а потом, притянув их к себе своим болезненным очарованием, не брезгует прямой уголовщиной. Да и производит она водку, а не что-нибудь более полезное для народа (древний образ спаивающих жидов).

Чехов, конечно, не мог знать, что в 1943 году восьмидесятилетняя Евдокия Коновицер-Эфрос погибнет в Треблинке, да и мало кто в блаженном XIX веке мог предвидеть Треблинку.

О Моисее, Исходе евреев из Египта и казнях египетских мы знаем только из Библии и поздних иудейских легенд (мидрашей). Никаких сведений из египетских источников у нас о них нет. Уже несколько веков верующие и ученые пытаются это объяснить. В советское время официальная точка зрения была проста — все это лишь легенды, а Моисей — всего лишь персонаж мифологии вроде Геркулеса.

Петр Люкимсон не только религиозный еврей, но и наш бывший соотечественник. В своей советской юности он не мог не познакомиться с советской атеистической пропагандой.

В своей книге Люкимсон приводит всевозможные версии. От Библии, иудейских мидрашей (рассказов из Талмуда), традиционных иудейских и христианских толкований через попытки библейских критиков объяснить чудеса рационально (манна — пустынный лишайник и т.д.) до точки зрения гиперкритиков (вся библейская история — чистая мифология). Приводит он даже точку зрения Великовского, что казни египетские произошли во время столкновения Земли с кометой. Читатель может выбирать любую гипотезу.

Этот цикл — не только классика антисемитской мысли, но и классика мысли консервативной. Крестовский не приписывает евреям никакой мистической власти, их могущество в цикле объясняется лишь тем, что они умеют играть на слабостях и пороках христиан.

Крестовский еще не расист, евреи у него еще не низшая раса. Как подобает антисемитской классике, есть в романе еврейка, прекрасная душой и лицом, история ее молодости составляет внешний сюжет цикла. Тамара Бендавид (заметьте, что у нее поэтическое имя Тамара, а не какое нибудь прозаическое — Хася-Двося или Песя-Малка), наследница миллионов, позволила графу Каржоль де Нотреку вскружить себе голову. Но она бежит из дома не только ради любви, граф принес ей Евангелие, и она уверовала в Христа (но неужели она ни разу не слышала молитв, начинающихся словами «Отец наш»?).

Действие первого романа происходит всего за один день — день бегства Тамары в монастырь, еврейских хлопот по ее возвращению и еврейского погрома (во многом оправдываемого автором). Крестовский с гордостью писал о том, что хорошо знает еврейский быт, что он учил еврейский язык и изучал Талмуд с раввином, но историки еврейства находят в его описании еврейского быта много ошибок. Дед Тамары, миллионщик, получился очень обаятельным персонажем. Крестовский не может скрыть, что среди евреев много было грузчиков и нищих.

Во втором томе, новообращенная Тамара становится медсестрой на русско-турецкой войне. Она видит героизм русских солдат и их преданность государю (тут современный читатель может усомниться), и не может не слышать разговоры о феерических хищениях дельцов, еврейских и христианских.

В третьем томе действие переносится в глубину России. И роман уже не антисемитский, а антиземский и антилиберальный. Деятели земства или воры, или прекраснодушные идиоты. Рассматривает автор и проблемы сельских школ. Увы, роман слишком слаб художественно, слишком много в нем откровенной публицистики.

Роман неокончен. Еврейский автор закончил бы книгу о пагубных следствиях отсутствия женского образования торжественным раскаянием Тамары и ее возвращением в еврейство. Интересно, как хотел закончить роман Крестовский.

Читать — историкам консервативной мысли.

Изрядная апология государя императора Павла Петровича. Мол, несмотря на изрядную вспыльчивость, император способен был на щедрость, милосердие и великодушие, армия и гражданские ведомства давно нуждались в укреплении дисциплины, а те, кто в этом укреплении был не заинтересован, видели свою выгоду в клевете на Павла.

Сюжет романа — несколько исторических анекдотов (не выдуманных Крестовским), нанизанные на любовную историю, милую, но не оригинальную.

Последние главы посвящены кампании великого Суворова в Италии и Швейцарии.

Книгу стоит читать, если нужна милая, незамысловатая любовная история. Как источник анекдотов о Павле, повесть глубоко вторична.

В этом выпуске «Школы юннатов» собраны рассказы о птицах северной части средней полосы России. Подробно описаны их внешний вид и поведение, есть и попытки описать их пение. Рассказы о птицах приурочены к их волнам прилета — сначала о грачах, потом о жаворонках, в конце о коростелях.

Автор подробно описывает, какую пользу приносят птицы, уничтожая вредных насекомых и семена сорных растениях, есть в книге и небольшие описания этих вредных насекомых. Пишет автор и о том, что кроме пользы практической есть польза и эстетическая, что наша жизнь станет бедной без птичьего пения. Слог автора может иным читателям показаться слишком сентиментальным.

Есть в книге чертежи кормушек, скворечников, синичников, есть подробные советы, как кормить птиц зимой.

Жителям севера средней полосы, желающим побольше узнать об окрестных птицах, книга будет очень полезна. Жителям других мест ее можно читать для отдыха.

Отзывы в печати на этот роман заставили меня слишком многого от него ожидать. Поэтому роман оказался для меня изрядным разочарованием. Рецензенты писали, что немецкие имена многих персонажей (герой — Эбергард, его жены — Сигилд и Улрике, его дочь — Эрна, его приятели — Хериберт, Фриц, Хассо) намекают на то, что российская власть начала XXI века (роман опубликован в 2012 году) ведет себя будто оккупационная. Я ожидала от книги откровенно альтернативной истории, про немецкую оккупацию, продержавшуюся до 2012 года (и такую альтернативку я бы прочла с гораздо большим интересом). Но в книге этого нет, в книге «эту бабу-ягу мы вырастили в своем коллективе» (с), герои ведут себя так же, как и их сослуживцы с русскими и восточными именами, Путин, Медведев, Ельцин, Шаймиев, Патрушев упоминаются под своими именами (хотя в романе Ельцин умирает зимой, а не в апреле 2007 года, как в реальности), впрочем, топонимика в романе немного отличается от реальной (в Москве нет Тимирязевского проспекта, но есть Тимирязевская улица и т.д.).

Взгляд на Россию в романе беспросветный. Это даже не коррупция, это полное вытеснение легальной экономики системой взяток, откатов, взаимных услуг и т.д. «Это организм, в котором раковая опухоль полностью заменила скелет» (с). Эмигрант над этой книгой порадуется, что уехал, человек, не сумевший сделать карьеру в бизнесе или на госслужбе, очень порадуется, что удалось не попасть в эту грязь. Когда-нибудь эту книгу издадут с подробным комментарием — на какие реальные уголовные дела намекает автор на такой-то странице.

Герой вызывает брезгливое сочувствие. Он мог бы, например, гораздо лучше управлять своей личной жизнью, не ревновать жену, уже давно ей изменяя.

Книгу очень трудно читать, длинные предложения с бесчисленными придаточными, может, и хорошо передают поток сознания героя, но как же трудно разбираться в их грамматике. Непонятно, какие детали в описании внешности, одежды и манер персонажей нужны для их психологической характеристики.

Суровая басня, обратная сказке про Золушку. Впрочем, принц в Золушку влюбился, а здесь Барону нужно было явно только полмиллиона.

Но Российское общество не было намертво застывшим в кастовости. Кроме Ломоносова — «славы Россов» (с), были многочисленные генералы, миллионщики и действительные статские советники вышедшие из простых. Многим из них приходилось сталкиваться с предубеждениями в своих новых кругах, и все же молодые амбициозные унтерофицеры, семинаристы, ушедшие в университет, и молодые купцы не старались «держаться звания, в котором ты рожден» (с).

Опасное дело — «освобождать от химеры, называемой совестью». Есть риск, что ученик очень хорошо усвоит урок.

Ах, как коротка жизнь, а время молодости, красоты, здоровья и жизненной силы еще короче. И «вот зима катит в глаза», и уже нужна спокойная жизнь, деньги на лекарства, на диетическую пищу, так много забот требует для себя постаревшее тело, так трудно уже обеспечивать себя. Счастлив тот, кто заранее позаботился о своей старости, сумел накопить себе на время дряхлости и болезней.

Но молодежь часто не думает о будущем, не думает, как будет жить тогда, когда уже не будет ни здоровья, ни легкомыслия. И вот те, кто «все пели», должны просить о милосердии чужих людей, а чужие люди не обязаны делиться своими накоплениями, совсем не обязаны, тем более если их не веселили когда-то чужие песни. Если муравей когда-то наслаждался пением стрекозы, то теперь его насмешки были бы подлостью, если нет — то они просто излишняя жестокость.

Мы учим басню эту в детстве, но лишь к старости многие из нас осознают жестокую ее мудрость.

Формально это боевик, но на самом деле это слегка замаскированное под художественное произведение изложение одного из неоязыческих учений. Как и многие неоязычники, Костюк — изрядная расистка («болезни возникли из-за смешения с чужими расами»). Откровенного антисемитизма немного, но он есть. Костюк знает, что Ева — это Хавва, интересно, знает ли она, что в иудейской иерархии стоит довольно высоко (ибо есть у нее понятие о «Великом Роде, чьими проявлениями являются все остальные боги»). Специалисты по истории и религиоведении могут написать очень большую книгу с перечислением ошибок Костюк и ее единоверцев (геология отрицает существование арктического материка в последний миллион лет, представители трипольско-кукутенской культуры никогда не называли себя трипольцами и т.д.).

К программе русских национальных школ, к экономической программе положительных героев тоже много вопросов. Нынешняя наука почти полностью англоязычная, стоит ли отказываться от английского в школе? Хорошо ли, что одни и те же люди и выращивают овощи и торгуют на рынке? Может, лучше разделение труда?

Ни за что не поверю, что православный священник может говорить о Божественной еврейской душе. Это иудеи у себя пятую душу находят...

Небольшой художественный талант у Костюк есть, описания прекрасной жизни в древних славяно-арийских городах умиляют,

Читать тем, кто интересуется ходом мысли нынешних неоязычников и националистов.

В этой басне — нет ни слова о любви. Чистый рынок, где одна сторона предлагает богатство, чины, государственные награды и внешнюю привлекательность, а другая — только молодость, красоту и здоровье.

Когда одна сторона уже не может предложить товар высокого качества (румянца больше нет, а седые волосы есть), она вынуждена согласиться взять взамен товар худшего качества.

«Erewhon» — это анаграмма не только «Nowhere» — «нигде», но и «now-here» — «сейчас-здесь». Книга продолжает традицию Свифта: герой попадает в отрезанную от мира страну, где все выглядит как пародия на европейские обычаи и нравы. Очень многое в книге — намеки на викторианскую Англию, на ее религию, судебную систему, на систему образования. Сюжета в книге почти нет, это скорее сборник философских рассуждений и интеллектуальных провокаций.

Первые главы, где герой сначала работает на ферме в отдаленной колонии, а потом перебирается через величественные горы, навеяны пейзажами Новой Зеландии, где Батлер прожил несколько лет и где местные племена еще практиковали людоедство. Но пейзажи страны Едгин («Нигде», написанное задом наперед — так традиционно переводится название книги) больше похожи на пейзажи Северной Италии, которые сам Батлер очень любил.

Едгинцы — очень красивый народ, но это было достигнуто веками казней за уродство. В Едгине болезнь считают преступлением, а преступление болезнью. Но всякий, кто имел дело с психиатрическими и эндокринными больными, не может не задумываться — до какой степени больные могут отвечать за свои поступки, где тонкая грань между злой волей и требованиями болезни.

Гипотетический язык, которому в едгинских университетах уделяют слишком много внимания — явно намек на то, что в Оксфорде и Кембридже уделяют слишком много внимания древним языкам.

Бунтующие подростки часто заявляют родителям: «Я не просил меня рожать», едгинцы так не считают, они уверены, что души нерожденных вьются вокруг супругов и толкают их к … объятиям. С детей в Едгине берут расписку, что они родились по своей воле и претензий к родителям не имеют. В околоцерковной среде сейчас говорят: «Ангелочки в маточку стучатся», но по мнению едгинцев только самые неразумные из нерожденных стремятся в земной мир.

Едгинцы отказались от вегетарианства, когда появился философ, потребовавший прав и для овощей. Здесь Батлер не оригинален, были в древности гностики, считавшие даже поедание растительной пищи злом.

Одни из самых интересных страниц у Батлера, страниц, породивших целые философские течения — это три главы, озаглавленные «Книга машин». Некогда едгинцы достигли большого технического прогресса, но появился у них философ, доказывающий, что машины так скоро достигнут разума и сделают из людей своих рабов. Последние три века Запада — это эпоха стремительного технического прогресса, сопровождаемого часто социальными проблемами. Например, механизация производства часто приводит к массовой безработице. Батлер едва ли не первым сравнил биосферу и техносферу, задумался: «Сможет ли машина мыслить» и задумался он в эпоху, когда не было даже калькуляторов. Все книги, где роботы и компьютеры восстают против людей, уходят корнями в эти главы Батлера, и непонятно, что он сам думал об угрозе со стороны мыслящих машин. Интересно, что в этих главах нет ни слова о промышленном загрязнении окружающей среды, а ведь во времена Батлера лондонский смог (туман, насыщенный дымом от домашних печей и фабричных труб) уже был большой проблемой.

Маленькая деталь: батлерианский джихад в «Дюне» почти наверняка намек на эти главы у Батлера.

Один педагог в советское время заявил на школьной линейке: «Если бы Пушкин слушал не сказки Арины Родионовны, а песни Аллы Пугачевой, из него вырос бы Дантес». Слова эти — явное преувеличение, да и к Пугачевой я гораздо лучше отношусь, но нельзя не задуматься, какую роль играют в формировании гения впечатления детства. Кто знает, написал бы Пушкин «Руслана и Людмилу» и сказки, если б не повезло ему в детстве слушать няню, знавшую множество сказок и песен и обладавшую несомненным даром рассказчицы. Как бы он вынес одиночество в ссылке, если б не было у него ежедневной собеседницы.

Есть и другой аспект у книги Михаила Филина. Миллионы крепостных крестьян жили, работали, любили и ненавидели, радовались и горевали, а потом сходили в могилы, и от всей их жизни оставались только записи в церковных книгах (был крещен, был обвенчан, был похоронен). Мы знаем про Арину Родионовну Яковлеву (Матвееву) только потому, что ей повезло оказаться в няньках у гения. И Пушкин ей любящие строки посвятил, и его родственники и знакомые о ней воспоминания оставили. Но о первых сорока годах ее жизни сведений почти нет, как нет почти сведений о миллионах ее современников.

Эх, кто знает, может быть, если бы Арина Родионовна родилась в богатой и образованной семье, она, со своим несомненным даром рассказчицы, сама стала бы писательницей. И что было бы, если б она оказалась няней графа Хвостова, «поэта, любимого небесами» (с).

Увы, книга Михаила Филина написана слишком красивым слогом и слишком много там предположений и гипотез. Есть и одна ошибка — Арина вместо Ирина (в церковных книгах она всегда значилась как «Ирина») это не барский галлицизм, это, наоборот, деревенское произношение.

Я охотно верю, что первые читатели повести, недавно отразившие натиск с Запада, отразившие вторжение Германской империи, грозившее порабощением русских, с восторгом читали книгу про то, как князь Александр в XIII веке отразил тогдашнюю угрозу с Запада. В те годы об Александре Невском писали однозначно как о герое, критика его, мысли, что нужно было заключить союз с Западом против Орды, появились в печати лишь через десятилетия.

Не знаю, как бы я читала эту повесть в детстве. Но сейчас мне, уже взрослой, читать было трудно, приходилось побеждать свое недоверие: слишком красиво, слишком пафосно говорят персонажи повести — от князей до рыбаков. Если бы так говорил только один персонаж, это было бы его речевой характеристикой, но то, что так говорят все, выглядит очень неправдоподобно. Такие звучные речи великолепно подошли бы для патриотической оперы, но в книгу с многочисленными бытовыми деталями они плохо вписываются.

Когда Ян писал об ордене меченосцев, он явно думал о недавнем нашествии Третьего Рейха. Мне трудно поверить, чтобы магистр ордена мог провозгласить: «Непобедимая грозная Германия превыше всего». Есть в книге и достойный немец — старый кузнец Бротигам, который совсем не рад тому, что сын стал завоевателем.

Страницы о том, что «чудь да летьгола» оказались в битве не по своей воле, по-моему, намек на прибалтийские дивизии СС. Призванных в эти дивизии в СССР после войны не сильно преследовали.

Пушкин писал «Россия при Петре вошла в Европу как спущенный корабль — под стук топора и грохот пушек». Василий Ян в своей повести попытался написать о тех, кто рубил деревья для петровского флота, о тех, кто добывал руду и отливал пушки для петровских баталий, о тех, кого летописцы и первые историки почти не замечали — о крестьянах, заводских рабочих, оружейниках, о тех, кто терял здоровье на заводах и в рудниках сначала ради обороны страны, а затем для того, чтобы Россия стала европейской державой. В повести царь Петр где-то на недосягаемой высоте, мы видим только «строителя чудотворного» (с) меньшего масштаба — заводчика Никиту Демидова сына Акинфиева, но и он властен над жизнью и смертью своих закабаленных рабочих.

Увы, исполнение повести оказалось слабее замысла. Первые страницы повести очень трудно читать — слишком много там штампов, слишком карикатурны приказчик и дьячок Феопомпий, затем сюжет становится более увлекательным, на последних страницах очень хочется, чтобы герои добраться до заветного «зеленого клина». В повести очень много сведений о добыче руды и старинной металлургии, для тех, кто интересуется историей техники, повесть очень полезна.

Повесть написана еще до поисков русского приоритета во всем, автор еще не скрывает, что

Увлекательная книга об истории сибирской археологии. О раскопках Черского и Окладникова, о стоянках Мальта и Буреть, о раскопках в Хакасии, на Дальнем Востоке, берегах Байкала, в зоне БАМа. Очень интересно читать в книге 1986 года о раскопках в Денисовой пещере, той самой, что через много лет даст свое название т.н. «денисовским людям». Автор рассматривает гипотезы о первоначальных поселенцах Американского материка (скорее всего, они шли через Берингию), рассказывает о совместной работе американских и советских геологов на Аляске. 1986 год — еще время государственного атеизма, но в книге с восторгом говорится об Иннокентии (Вениаминове), не только миссионере, но и ученом — лингвисте, этнографе, биологе. Биографию Миддендорфа я совсем не знала, с замиранием сердца ждала: удастся ли ему выбраться с Таймыра. Очень интересно читать про орнаменты, сохраняющиеся у сибирских племен 5-8 тысяч лет.

Очень славная сказка для детей, для взрослых может показаться слишком наивной. Робот, руководствующий тремя законами роботехники, принимающий бой за игру, с честью выходящий из всех испытаний — обычный мотив сказок, где чистое сердце побеждает хитроумную злобу. Как подобает позднесоветской сказочной повести для детей, главные злодеи в повести — иезуиты (откуда, кстати, взялись иезуиты на далекой планете?). Феодал, любящий пиры много больше войны, выведен с изрядной симпатией. Самые симпатичные туземцы — дети, кузнец (человек труда) и астролог (представитель зарождающейся науки).

«Привычное дело... Жись она и есть жись». Сколько писали в советское время, что Иван Африканович — олицетворение крестьянства, воплощение традиционных ценностей русского народа. Не стану повторять этих рассуждений, не стану с ними и спорить, я моложе, традиционных крестьян я уже не застала.

Поразительно, как советские цензоры и редакторы умели не замечать очевидного для нас, иначе они ни за что бы не пустили в печать книгу о фактически крепостных в космическую эру. Повесть вышла в 1966 году, уже в космическую эру, но быт колхозников не так далеко ушел от средневекового, надо таскать воду из колодца, топить печь, косить траву для коровы. Впрочем, рожает Катерина уже в больнице, а не в баньке, а в «сельпе» есть «шоколад Отёлло» и картинки с голыми бабами (репродукция картины Рубенса «Союз земли и воды»). Главное — Иван Африканыч, фронтовик и депутат, не может покинуть родной колхоз без разрешения начальства, он косит траву (корова без сена не проживет, а девять детишек без молока не проживут) ночью (а спать когда?!), чувствуя себя вором. А пока он косит траву без дозволения, косит и стыдится, над его головой летят космические корабли.

Писали уже, что в Иване Африкановиче слишком много кротости и терпения. Он не возмущается, что ему не разрешают косить траву на лесной поляне (она все равно под снег уйдет), он сам себя чувствует преступником, когда косит эту траву по ночам.

Иван Африканыч очень хороший муж (только раз в жизни на жену замахнулся), хороший, но не идеальный. То он по пьяному делу казенные самовары уронит (54 рубля из семейного бюджета долой), то стыдится помогать ей на ферме. Но что он заработать может много меньше жены, вопрос уже не к нему, а к тогдашним законам.

Иван Африканыч не очень-то религиозен, Библию дедовскую на гармонь променял, нет у него в доме икон, не ищет он церковь (а церкви при Хрущеве закрывали), только после смерти жены он задумывается — что после смерти, неужели одна черная пустота. Но на

Нерелигиозные Иван с Катериной еще рожают, сколько им Судьба дает, а вот Дашка Путанка (она, кстати, ПУтанка или ПутАнка?) каждый год «в больницу выковыриваться бегает». Старуха-мать Катерины уже понимает, что дети-погодки — «на организм отраженье дают». В следующем поколении много рожать будут или религиозные или алкоголики. Нигде в повести (как и нигде в русской классике и советской деревенской прозе) нет модных ныне рассуждений «Дал Бог зайку, даст и лужайку». Наоборот, старуха Евстолья вздыхает: «Семеро ребят и барина съедят».

Отец Ивана — Африкан, мать Катерины — Евстолья, а у их детей имена уже обычные, не деревенские, но и не «Анжелы с Артурами».

Сколько лет старшей дочке, которая в городе в няньках? Семнадцать? Пятнадцать? Теперь несовершеннолетнюю в няньки не наймут, побоятся — «у нее ветер в голове».

Белов смело пытается описать мироощущение младенца и коровы. Что в книге поистине читается с наслаждением — описания вологодской природы, родничка, леса, белых ночей.

«В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон» (с). Совсем недавно казалось, что ужасы религиозного фанатизма ушли в прошлое, что уничтожение памятников прошлого стало немыслимым. Мы читали, как первые христиане уничтожали статуи языческих богов, как через тысячу лет пуритане уничтожали статуи святых и думали: «Теперь это невозможно, теперь никто не станет уничтожать памятники древних религий, теперь их будут заносить в описи, давать им инвентарные номера и выставлять в музеях». Увы, сейчас опять на изрядных территориях властвуют фанатики, уничтожающие прекрасные памятники древних религий. Талибы уничтожили статуи Будды, ИГИЛ старательно уничтожало памятники древних государств, памятники, которым уже три-четыре тысячи лет. Древние фанатики были последовательнее, чем нынешние, они уничтожали все идолы, а нынешние — часть идолов уничтожают, а часть продают европейским коллекционерам. С одной стороны, что-то да уцелеет, с другой такие коллекции мало дают исторической науки. Для науки нужны организованные археологические раскопки.

Бесчисленные войны на Ближнем Востоке тоже не способствуют сохранению памятников. Бомбы и снаряды не щадят древние здания и статуи. Территории, где идет гражданская война, где нет больше организованной власти, становятся пристанищем бандитов без идей, такие бандиты тоже не щадят древние города.

Статья «Война в музее» как раз и рассказывает, во что обошлась исторической науке гражданская война в Сирии, как воюющие стороны не щадили древние памятники — достояние всего человечества. Памятники Пальмиры, Дамаска, Алеппо (древнего Халеба), замок крестоносцев Крак-де-Шевалье, древние храмы и театры — все это не щадили бомбы и снаряды. Многое было уничтожено сознательно, фанатики не щадили даже мечети, которые считали слишком красивыми и отвлекающими от молитв.

Очень многие тайны в Сирии, возможно, так и останутся тайнами. О державе хурритов мы знали очень мало, теперь мы не сможем узнать больше, потому что памятники их уничтожены.

Но не все материалы журнала о варварах-фанатиках, о трагедиях для культуры. Есть статьи о Болотове, об освоении огня, о редактировании ДНК.

В конце журнала есть странное совпадение. Статья о виноделе бароне Штейнгеле соседствует со статьей об антиалкогольной кампании 1985 года, но эта статья полна аргументов в пользу абсолютного сухого закона.

Бальтазар Косса, он же папа Иоанн XXIII, он же один из антипап периода Великой Схизмы (Схизмы, в отличие от позднейшей Реформации, вызванной чисто политическими причинами) — один из самых поразительных людей, когда-либо занимавших престол святого Петра. Пират (или, по крайней мере, брат пиратов), насильник и убийца, один из авторов системы индульгенций, и при этом один из образованнейших людей своего времени, покровитель поэтов и философов.

Косса был будто воплощением своей эпохи. Эпохи, когда на фоне бесконечных кровавых войн и восстаний творили великие художники, поэты и философы. Эпохи, которую позднее будут славить под именем «Возрождения».

Балашов явно любуется размахом личности и жизненной силы своего героя, грандиозного и в злодействах (сцены на пиратском корабле), и в разврате, и в любви, и в образованности и в меценатстве.

Балашов изрядный антизападник, нет в нем любви к католицизму — «насилие всегда было основой западной политики, на насилие опиралась и церковь». Европу и Католическую церковь в романе есть за что не любить. Много пишет Балашов против тайных обществ, о ловушках, подстерегающих тех, кто идет в эти общества с лучшими намерениями, в романе есть только одна антисемитская фраза (которую можно оспорить из текста самого романа). Описание интриг, кровопролитных войн, коррупции не может не вызвать в читателе утомленное отвращение.

А вот о купеческом деле Балашов пишет с любовью. Что ж, Господин Великий Новгород был городом купцов и... ушкуйников!

P.S. Светлейшая республика Сан-Марино до сих пор существует, до сих пор хранит независимость, многие беды последних столетий обошли ее стороной.

«Так садись между мною и Чакой на скамью из людских черепов».

Что средний российский образованный человек знает о зулусской державе? Разве что эти строки Гумилева и несколько страниц из «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина, страниц, являющихся чисто сатирической метафорой и не имеющих никакого отношения к реальной империи.

До XX века планета Земля состояла будто из нескольких планет, о событиях на одном континенте жители других могли ничего не знать.

В Европе не знали, что примерно через 20 лет после того, как Наполеон Бонапарт завоевал (хоть и ненадолго) почти всю Европу, ввел новые кодексы законов и поощрял технический прогресс, в Южной Африке зулус Чака построил державу из отдельных кланов, ввел новую организацию войска, придумал, как снабжать войска на марше, ввел новые (и весьма жестокие законы) и, может быть, изобрел новое оружие.

Держава зулусов продержалась дольше наполеоновой и была побеждена благодаря большому техническому превосходству англичан. У Кутузова не было такого превосходства в технике перед Наполеоном.

В державе этой еще не было письменности (а столицы были скопищами хижин и загонов для скота, которые трудно назвать городами), первые белые, побывавшие при дворе Чаки, были материально заинтересованы в том, чтобы представить его кровожадным дикарем, пытаясь реконструировать историю Чаки мы можем опираться только на устную зулусскую традицию. Риттер вырос среди зулусов, знал с детства зулусский язык и написал свою книгу, опираясь на зулусские предания, поэтому его книгу трудно назвать полностью документальным произведением. Сцены выплавки первого ассегая, сцены «вынюхивания» предателей, чувства Нтомбези, запертой с гиеной, скорее подходят для старинного приключенческого романа.

Чака боялся, что его убьет родный сын, и принимал все меры к тому, чтобы ни одна из его тысячи (!) жен не родила. Для кого он тогда строил державу?

Начало XIX века в Южной Африке — период местного переселения народов, во время тогдашних войн погибло, возможно, больше миллиона человек. На этом фоне держава Чаки, с ее суровейшими законами, была мирным островом, где можно было жить спокойно, не опасаясь, что семью убьют, копить богатства, не опасаясь, что их отнимут, многие охотно переселялись в страну.

Очень интересны страницы, описывающие беседы Чаки с белыми путешественниками (да, тут нужен пункт классификатора «контакт»). Чака готов был заимствовать достижения техники, не мог поверить, что земля круглая, считал тюрьму слишком жестоким наказанием. В державе зулусов не было тюрем, была смертная казнь и штраф головами скота (вместо денег у зулусов, как и первых римлян, был скот). Очень трогателен эпизод, когда из-за неправильного перевода Чака принял краску для волос за настоящее средство омоложения и надеялся, что она вернет молодость его матери.

Чака безумно любил свою мать и после ее смерти впал в настоящее безумие, казнил всех, кто выглядел слишком мало горюющим, запретил браки.

Рядом с нами живут существа, которые строят огромные сооружения, разводят домашних животных (тлей), занимаются земледелием (выращивают грибки), имеют сложную систему сигналов. Кто знает, что было с человечеством, если бы муравьи были больше размером и обладали бы большим разумом?

В рассказе бросается в глаза, что исполинские джунгли в бассейне Амазонки еще неподвластны человеку. Для нынешнего читателя это уже не так. Во XX веке леса эти интенсивно вырубались.

«Неприятная смесь рас в экипаже корабля» — интересно, это слова автора или лирического героя?

Есть старинное суеверие — не жалуйся на то, что у тебя скучная жизнь, тебя услышат ТАМ и пришлют тебе много опасностей. Мистер Уинтер-Уидерберн не страдал от этого суеверия. Что ж, его услышали и прислали ему приключение.

Все, что пишет Уэллс о моде на орхидеи — правда. Действительно, орхидеи были страшно популярны в Европе среди тех, кто мог позволить себе домашнюю оранжерею, то есть среди весьма богатых людей. Действительно, охотники за орхидеями и их туземные проводники теряли здоровье, а иногда и жизнь, выискивая среди тропических лесов (где были малярия, желтая лихорадка, болота, хищники...), модные диковины для европейских богачей.

Начало 20-х годов. Есть еще в Риме аристократия, помнящая своих предков за тысячу лет и посвятившая свою жизнь борьбе за право стоять в соборе впереди других аристократов, помнящих предков всего лишь за восемьсот лет. Рим еще полон претендентами на престолы, претендентами, воспринимающими себя совершенно всерьез. А может быть, у этих претендентов и были шансы на возвращение себе тронов предков. Но история XX столетия пошла другим путем, монархов старого образца, опиравшихся на «божественное право королей», окружавших себя представителями древних родов, сменили в Европе жестокие выходцы из низов, причем Муссолини в Италии был еще одним из самых добрых правителей.

Для Уайлдера m-lle де Морфонтен, мечтающая о возрождении монархии во Франции — явно комический персонаж, но мы, читающие книгу почти через сто лет, мы, знающие о гекатомбах XX столетия, не может не думать: «А ведь венчанные на царство короли вряд ли построили бы империи концлагерей, вряд ли устроили бы геноцид». Не можем и не думать, что случилось в Китае с учениками кардинала. Стали ли они мучениками при Мао (или еще раньше, при бесчисленных полевых командирах)?

Финал книги совершенно неожиданный.

Нью-Йорк как новый Рим — интересная идея, которую следует обдумать.

В начале 80-х годов почти всем жителям СССР казалось, что история остановилась. Что все в стране — и плохое и хорошее — будет длиться десятилетия. Кого-то это радовало, кого-то ввергало в отчаяние. Наверху сменяли друг друга дряхлые больные правители. В марте 1985 года жителям СССР был предъявлен (никаких всенародных выборов еще не было) новый правитель — Михаил Горбачев, на поколение моложе прежних, сразу же возник анекдот: «Кто поддерживает Горбачева? — Никто, сам ходит». А уже в мае его фамилию стали расшифровывать как «Готов опровергнуть решения Брежнева, Андропова, Черненко, если выживу».

Одной из первых перемен стала антиалкогольная кампания. Возможность купить алкоголь легально была изрядно ограничена, в газетах стали печатать многочисленные статьи о вреде пьянства (хотя в журнале «Здоровье» об ужасах пьяного зачатия писали задолго до Горбачева), за пьянство на рабочем месте стали наказывать гораздо строже, комсорги стали организовывать безалкогольные свадьбы. Об этой кампании много спорят до сих пор. Многие уверены, что усилия «генсока» и «минерального секретаря» ни к чему не привели, просто те, кто раньше покупал водку в государственных магазинах перешли на самогон и суррогаты, а на безалкогольных свадьбах вино разливали под столом.

Спорят и о мотивах Горбачева. Было ли это лишь его (или его жены) самодурством и ханжеством (при этом НЕ было слухов, что супруги из секты, запрещающей алкоголь)? Или проблема с алкоголизацией населения давно назрела? Автор статьи уверен, что второе.

Гольдфаин приводит официальные данные, что смертность, число убийств и самоубийств в 1986-1987 году упали (а потом, увы, стали расти). Если для народа водка всего лишь сменилась самогоном и техническим спиртом, то почему упала смертность? 1986 год был еще годом наивысшей рождаемости после войны. Стало ли меньше пьяных зачатий? Безалкогольные свадьбы, может, и смешны, но в фетальном алкогольном синдроме ничего смешного нет.

Пишет Гольдфаин и о вторичных последствиях массового пьянства. О том, что вытрезвители и ЛТП были рассадниками туберкулеза, что много авиапроисшествий происходили из-за опьянения пилотов и диспетчеров, что пьянство проникло даже в отряд космонавтов, а в 1981 году «рыболовное судно-рефрижиратор, команда которого, по слухам пьянствовала, протаранило подводную лодку».

Прежде всего автор статьи призывает проверять слухи, а не перепечатывать их бездумно.

«Батюшков нежный», «нюхает розу и Дафну поет», «звуков изгибы», «говор валов», «шум стихотворства и колокол братства и гармонический проливень слез», «стихов виноградное мясо» — в этом великолепном стихотворении Мандельштам смотрит на Батюшкова только с одной стороны! Ни слова о Кульмском сражении и «ужасной битве под Лейпцигом».

Совершенно неожиданный для многих взгляд на личность Чернышевского и его роман «Что делать». Я знала, что Чернышевский учился в семинарии, но не знала, например, что его считали надеждой церкви. Я была уверена, что взрослый Чернышевский отошел от христианства, Кантор доказывает, что это не так.

Кантор говорит, что Чернышевский не призывал к революции, а, наоборот, всеми силами пытался противостоять бунту, ибо «народ без разбора ненавидит всех носящих немецкое платье и не пощадит нашей науки, нашей поэзии, наших искусств». Кантор выводит идею разумного эгоизма из библейской фразы «Люби ближнего, как самого себя». «Если ненавидишь сам себя, то и ближнего станешь ненавидеть».

Кантор утверждает, что знаменитый роман «Что делать» был совершенно неправильно прочтен современниками и совершенно неправильно его трактовали десятилетиями советские исследователи. Он утверждает, что роман — антинигилистический, и что тогдашние жандармы были умнее публики и напечатали роман в надежде, что он отвратит молодежь от радикализма. При таком взгляде на роман становится совершенно непонятным образом Рахметова. В традиционном прочтении он революционер-подпольщик, потому и приучает себя к аскетизму (чтобы не страдать в тюрьме без деликатесов), потому и проверяет себя, может ли он долго терпеть боль (кто не может терпеть боль, не вынесет избиения на допросе), потому и не дозволяет себе личную жизнь (чтобы его возлюбленная не оказалась заложницей местных доблестных органов). Если роман антинигилистический, Рахметов (явно симпатичный автору) тогда получается агентом жандармов? А вот поведение Лопухина, Кирсанова и Веры Павловны укладывается в концепцию антиреволюционного романа. Их деятельность хоть и необычна, но абсолютно легальна (артели в Российской Империи были легальны). И я согласна с Кантором, что герои романа отличаются завидным нравственным и эмоциональным здоровьем, потому про них и приятно читать.

Интересно, читал ли Прилепин сборник пародий «Новейший Плутарх». Есть там военный педагог, который считал военный опыт главным в биографиях Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Неледицкого-Мелецкого, Алябьева, который писал, что один час боевых действий может дать писателю больше материала для книг, чем десятилетия мирной жизни, и экзаменовал своих кадетов: «В каком полку служил Фет? А Гаршин? А Надсон?». Этот комический персонаж мог бы написать книгу, которую Прилепин писал совершенно всерьез.

В книге очень много подробных и детальных описаний сражений, очень ярко выражены политические взгляды автора, слишком много рассуждений о нынешней политической ситуации. Но в книгах есть и подробные биографии Державина (сражавшегося с пугачевцами), адмирала Шишкова (не только автора слов «Тихогром» и «мокроступы»), декабристов Федора Глинки, Владимира Раевского, Александра Бестужева. Есть и глава о Пушкине, «внештатном военном корреспонденте» (с) на русско-турецкой войне.

Глава о моем любимом Батюшкове была для меня изрядным откровением. Я как-то мало задумывалась раньше, что нежный певец йеменских роз участвовал в покорении Финляндии, сражался под Гейльсбергом, участвовал в Кульмском сражении и в «ужасной битве под Лейпцигом». «Мой друг, я видел море зла» (с).

Невозможно представить себе, что политический ссыльный в 1982 году просился добровольцем в Афганистан, а ссыльный Александр Бестужев добился перевода в действующую армию. Да и печатать ссыльного (даже под псевдонимом) в 1982 году не стали бы.

Декабрист Федор Глинка в ссылке открыл каменный век задолго до Буше де Перта.

Интересная деталь: Прилепин подчеркивает, что евреи в 1812 году снабжали русскую армию разведданными и неустанно молились о победе русского оружия

Очень милая книга о природе таежной зоны Европейской России. Подробные описания растений и птиц, советы, как вести себя весной и летом в природе, чтобы не навредить птенцам, трогательные истории, как из-за гнезда ласточек пришлось до августа отложить ремонт крыши, как коростель предупреждал о гостях, как зайчата росли в садике среди кустов смородины, как чайки привыкли, чтобы рыболов с ними делится уловом. Онегов рассказывает о видах облаков, учит, как составлять для себя прогноз погоды на ближайшие дни.

Жители русского Севера могут узнать из книги, как называются растения и птицы вокруг них, какие растения можно использовать для первой помощи при порезе или ожоге. Всем эта книга пригодится в тяжелые минуты, когда нужно прочесть что-то нестрашное, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Парис — один из самых неприятных героев «Илиады». Нарушил законы гостеприимства, похитил не только чужую жену, но и изрядную добычу, потом не пожелал возвращать эту добычу, что и привело к войне, разрушению его родного города и гибели его братьев. Все так, Париса ни капельки не жалко, но над стихотворением «За то, что я руки твои не сумел удержать» я часто плачу. Мне кажется, что это стихотворение о Парисе, о его горьком раскаянии в том, что он предал свою первую возлюбленную — нимфу Энону. Есть и другое толкование — стихотворение это о Менелае, который понимает, что может отвоевать Елену, но ее любви войной не вернуть. Может быть, но вряд ли Менелай назвал бы Трою милой.

Недавно при мне здоровенный парень чуть не плакал: «Дочка пошла, а я этого не видел». Парень этот работал в Москве вахтовым методом, расставаясь с семьей на две недели. Миллионы людей по всей планете, вынуждены зарабатывать на жизнь в разлуке с семьей, вынуждены пропускать драгоценные и невозвратные этапы роста своих детей, вынуждены надолго расставаться с женами. Но хотя бы время для вынужденных разлучаться течет одинаково, неделя в Москве равна неделе в далеком поселке, где нет работы.

В не слишком светлом будущем из рассказа Хотеева для фриворкеров (вахтовых рабочих) нет и этого. Из-за временных парадоксов на околосветовых скоростях один день фриворкера равен месяцу жизни его жены, и когда он наконец-то заработает на переезд жены, она будет уже пожилой женщиной, а он останется совсем еще молодым. Герои рассказа идут на это, потому что планета Дамп («свалка» по-английски) слишком ужасна, чтобы оставаться на ней всю жизнь и рожать на ней детей.

Собаки, действительно, могут почувствовать по запаху из рта приближение у хозяина гипогликемической комы. Возможно, генная инженерия и сделает звериков, у которых способности к диагностике будут еще сильнее, а если эти зверики еще и смогут защищать своих маленьких хозяев от обидчиков, будет совсем хорошо. Вот только... Сколько будут жить эти зверики? Столько же, сколько собаки-поводыри? Слепцам за жизнь иногда приходиться сменить пять-шесть собак-поводырей, пять-шесть раз горевать, пять-шесть раз привыкать к новым собакам. Да и где гарантия, что обидчики не окажутся сильнее звериков, не будут их отбирать у маленьких хозяев и мучить? Нет, наверное, лучше бездушные медицинские приборы.

Хоть книга и называется «Русь изначальная», почти половину ее занимают события в Византии. Разорительные налоги, самодержец, вызывающий у придворных то ужас, то обожание, прогнившая насквозь элита, гонения на еретиков (в греческом слова «подобосущный» и «единосущный» отличаются одной буквой и из-за этой единой буквы лилась людская кровь!), пронизывающая все государство насквозь система доносительства, фальсификация истории — ох, похоже, не Византийское государство автор ненавидел, когда изливал на бумаге свое отвращение, не Византию, а что-то поближе.

Славянские племена, еще живущие родовым строем, еще обходящиеся без доносчиков, на этом фоне представляют собой картину гораздо отраднее. Бросается в глаза изобилие природы в области славян — туры в степи, осетры в реках, гуси и утки на озерах. Невозможно голодать при таком изобилии.

Об ошибках Иванова уже писали. Хазар в степи в VI веке еще не было, иудаизм (весьма своеобычный) они приняли много позже, да и знамя с шестиконечной звездой весьма сомнительно. Письменность у славян в VI тоже вызывает сомнения.

В начале славяне страдают от набегов степняков, в конце книги сами идут в поход за добычей. Что ж, не было на свете идеальных народов.

Писали об антихристианской направленности романа. Направленность эта скорее против церкви, сросшейся с государством, церкви, забывшей заветы Христа.

«Патриотизма без берегов» в книге много, но автор пытается понять чужеземцев — христианского миссионера, византийского придворного, хазарского хана. В «Руси Великой» этого понимания будет гораздо больше.

Слишком явная аллегория, слишком слабо замаскированная под фэнтези.

Как зацепило меня это стихотворение много лет назад, в девятом классе, когда я знала о советской истории много меньше, чем теперь. «О вопли женщины седой: «Любимый мой! Любимый мой!».

В 70-е годы не стеснялись печатать, что за побег из СССР весной 41-го года полагалось 10 лет тюрьмы. Как за дезертирство? Но сюжет стихотворения теперь у меня вызывает сомнение.

Эта книга — сводка археологических данных по курганам степной зоны Юго-восточной Европы (нынешняя Украина и Ростовская область). Форма курганов, погребальный ритуал, жертвоприношения животных и растений; орудия труда, оружие, одежда, обереги, украшения, посуда, найденные при раскопках курганов.

В отличие от других книг Шилова в книге очень мало гипотез, а мистики («что остается в кургане, кроме костей?») только одна страница.

Поскольку я не специалист-археолог, оценку не ставлю.

Дмитрий Притула много лет работал врачом на скорой. Врачи эти часто видят жизнь с изнанки, мрачнее только кругозор участковых. Вот и жизнь героя повести не слишком веселая. Отец пил по-черному, пока не утонул по пьяни, мать (не побоявшаяся родить троих детей от пьяницы) неделями живет в другом городе у своего «дяди Юры», оставляя троим детям-подросткам слишком мало денег на жизнь. Старшей сестре 18, она не учится и не работает, как понимает читатель — почти проститутка, средней сестре 15, она — «дочка алкаша» (с) — слабая и болезненная, учится с трудом и без всякой охоты, но у нее уже есть «дружок»-хоккеист. Самому младшему 13, и он пошел не в отца, он учится из всех сил, мечтая попасть в девятый класс или хотя бы в техникум поприличнее, не курит и не выпивает, не ворует (а такие брошенные дети — лакомая добыча для вербовщиков во всякие «дело ясное, что дело темное») и даже среднюю сестру пытается из болота вытащить

У друга его Славки — отличника, увлекающегося астрономией — вроде бы, образцовая семья.

Повесть напечатана в 89-м году. Еще можно найти работу (хоть и неквалифицированную) за день. Что будет с героями повести через несколько лет. Маша станет профессиональной путаной (со всеми рисками этого ремесла?) или сумеет выскочить замуж за ларечника? Галя будет перебиваться случайными заработками или станет проституткой низшего разряда и быстро сгинет? Слава станет астрономом и уедет в обсерваторию на Гавайях? А что станет с героем повести в эпоху, когда образование уже не будет гарантией благополучной жизни?

В младших классах я бы проглотила роман с восторгом. Слова «кушаны», «аорсы», «тохары» завораживали меня уже тогда, тьма веков, с трудом расступающая в древних летописях и в отчетах археологов, интересовала меня уже тогда. В романе много сражений с нечистью, черными магами и людоедами, увлекательные описания праздников, очень много патриотизма и твердая уверенность, что нет «совсем плохих народов». Есть в книге даже

Сейчас лет мне больше, сейчас мне было интересно следить за реконструкциями автора, с чем-то мысленно спорить, чему-то мысленно удивляться. Автор романа некогда защитил диссертацию о скифо-сарматской истории. В книге много подробных описаний одежды, оружия, украшений. Автор явно изучал археологические сводки. Время действия романа четко привязано к 70 году хр. э. («далеко на юге здравомыслящий кесарь Веспасиан бьется с Элеазаром бен Иаиром»). Но вот к реконструкции автора древних религиозных представлений у меня много вопросов. Автор явно ученик Бориса Рыбакова. Многие его гипотезы в книге повторяются почти дословно. Автор смело опрокидывает этнографические наблюдения XIX века на две тысячи лет назад. По его мнению, те же песни, что в деревнях недавно пели на Велик День (Пасху — праздник воскресения Христа), две тысячи лет назад пели на празднике возвращения Ярилы из подземного мира. И сомнительно мне, что религия венедов была такой дуалистической. Христианин Достоевский в XIX веке мог написать: «Дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердца людей». Мог ли волхв две тысячи лет назад сказать: «Белбог борется с Чернобогом в сердцах людей»?

Первая глава книги — притча о том, что следует

В последней главе, как я понимаю,

Оценка — целых 8, за увлекательный сюжет, за интеллектуальное наслаждение от поиска этнографических параллелей и гипотез автора, прежде всего за слова «нет совсем плохих народов».

Эх, хорошо в стране советской жить, где паренек из шахтеров Сахалина может поступить в университет в Ленинграде, и летать на каникулы (небось по льготному билету для студентов).

Не плохо и оставаться простым шахтером, рано жениться, честно и радостно жить.

Но вот папаше Бонги не очень весело. Заворожила его странная девушка по кличке Лисица.

На первый взгляд, рассказ совсем реалистический. Рассказ о тяжелой жизни нерусских (Паге, Че-сан, Ю и Ивамото) лесорубов на недавно ставшим русским южном Сахалине. «У самого молодого всего четырех зубов не хватает». Русская журналистка провела три дня с бригадой лесорубов, где только один из них смог с ней объясниться. Пожилые лесорубы сочли ее подходящей невестой для своего молодого товарища и трогательно стали собирать деньги, чтобы он мог жениться, а он застеснялся и убежал в тайгу, пока за журналисткой не пришла моторка.

Маккол Смит много лет преподавал в Университете в Ботстване. А Ботсвана — это одна из самых богатых, спокойных и благополучных стран в Африке. В Ботсване никогда не было военных переворотов, не было межнациональных столкновений, традиция демократических выборов не прерывалась все десятилетия после получения независимости. Частично это благополучие было обеспечено торговлей алмазами, частично — стране очень повезло с первым президентом (кстати, женатым на белой женщине.)

Книга про Мма Рамотсве полностью передает атмосферу нормальной страны. До чего же приятно читать про страну, где главная угроза для мирного обывателя — не армия, не полиция, не департамент земледелия, а крокодилы в реках. Про Россию вряд ли получится написать книгу, где главная угроза для героев — волки в лесах.

Эту атмосферу нормальности не рассеивает даже самый страшный рассказ в книге — про

Большинство дел, которыми занимается Мма Рамотстве, касается семейных проблем: найти пропавшего ребенка, разоблачить

В книге много восторженных описаний природы, хотя восторг от полупустыни следует, пожалуй, списать на патриотизм героини книги.

Затрагивается и проблема взаимоотношений с ЮАР, где тогда царил апартеид. Описывается целый мир африканской музыки, незамечаемый белыми. А вот жены министров ездят за нарядами в Йоханнесбург и непонятно, не оказываются ли они там низшей расой. Или жены министров, независимо от цвета кожи, являются знатными иностранками по определению?