Крестьяне всегда живут страшно. Если крестьянин не успеет сделать все сельские работы вовремя, если помешает погода, или заболеет домашняя скотина, семья крестьянина умрет от голода.

В определенных кругах Никитин стал «учителем жизни», так что его биография должна быть любопытной. И она интересна — второгодничество при трех библиотеках, работа на заводе, на лесоповале, в геологических партиях, романы, написанные на спор, организация КЛФ, собственное издательство, сайт «Корчма». Но самое замечательное в книге — это картинки быта и нравов от 46 года и до наших дней.

Каким тяжелым был быт всего лишь семьдесят лет назад, всего лишь одну жизнь назад. Дома, не отличающиеся от жилищ древних славян, опасные бритвы, выгребные ямы, беленые стены, лучинки, керосиновые лампы. Контраст между селом в долине и городом (Харьковом) на горе. Но вот изменяется быт, появляются фотоаппараты, холодильники, телевизоры. По тишайшей улице проводят трамвай.

А как изменились нравы! Мы уже не живем большими семейными кланами. А сравните нынешние вольные нравы

Каким будет мир в нашей старости?

Главные герои романа — сын трактирщика Джо и дочка слесаря Долли, а не дворяне Эдвард и Эмма. Большинство современников Диккенса, наоборот, сделали бы героями юных дворян, а Джо и Долли были бы второстепенными комическими персонажами.

Лорд Гордон, действительно, существовал, действительно подстрекал народ к антикатолическому бунту, и действительно перешел в иудейскую веру. Мне очень нравится эпизод, где слуга Гордона,

Роман крайне актуален сейчас. Сейчас очень много обществ, тайных и не очень, чья деятельность в любую минуту может перейти в беспорядки, и которые охотно вербуют молодежь, в том числе и

Беспорядки в романе описаны очень сильно.

Как я и подозревала, империя Сириуса не так уж и благодетельна. Уж больно легко ее чиновники и ученые распоряжаются судьбами целых разумных видов.

Перед империей стоят те же проблемы, которые, возможно, вскоре встанут перед развитыми странами нашей Земли. Что делать людям, чей труд больше не нужен для экономики, для поддержания жизни державы? А сириусяне живут сотни тысяч лет и умирают или от прямого попадания метеорита, или от потери смысла жизни. Сириусяне выходят из положения, придумывая колонизационные проекты и свято верят в то, что являются благодетелями для низкоразвитых видов. Но и европейцы совсем недавно считали себя благодетелями «низших рас». Лессинг провела молодость в английских колониях в Африке, была свидетельницей крушения колониальных империй. Насколько близка колониальная политика в Африке (которую Лессинг видела своими глазами) к экспериментам сириусян?

Сюжет книги, увы, не так увлекателен, как ее философская «начинка». Описание истории Земли во многом повторяет сюжет Шикасты. Остроумно объяснение легенд о гномах,

Какая

Столько приключений — и ручей и огромная рыба, чудесное возвращение домой. И вдруг —

Даниил Андреев написал, что есть рай для детских игрушек. Только очень любимых игрушек.

Эйла и Джондалар движутся вдоль Дуная (Матери рек) к Альпам, встречаясь со старыми друзьями Джондалара. В книге очень много описаний съедобных и лекарственных растений. Подробно описываются тактика охоты и рыбной ловли, технологии обработки камня, дерева и шкур, описывается едва ли не первые в мире гончарные изделия. Все это может оказаться полезным на необитаемом острове, но крайне замедляет повествование.

Главная тема Ауэл — все та же, и все так же актуальна для нас. Как жить вместе чужим и непонятным друг для друга людям? Люди другой национальности гораздо ближе к нам, чем были неандертальцы и кроманьонцы, но как же трудно теперь договариваться.

Иногда книга выглядит идиллией. Вспоминаются слова Энгельса, что первобытный строй, без тюрем, судов, жандармов, солдат, королей — прекрасен. Но в книге есть и

Самый сильный эпизод в книге — история Шармунаи.

Я долго думала, какой тег поставить — для подростков или для взрослых. Для взрослых книга слишком моралистична, слишком прямо учит нормам этики. А подросткам не стоит читать столько эротики. Но у Ауэл есть редкий дар — писать эротику без грязи. Подросткам полезно узнать, что можно называть Радостью то, для чего у нас есть столько злобных и грязных слов.

Брэдли выбрала кельтский вариант легенды, и воспользовалась реконструкциями современных ученых. Моргана — кельтская жрица, Грааль — волшебный котел богини Керидвен, мерлин — титул, а не имя. За образом фэйри, по представлениям современных ученых, стоит древнее докельтское население — охотники каменного века. Затонувшие страны Ис и Лионесс — воспоминание о Кельтском шельфе, затонувшем после таяния ледников.

Когда Брэдли писала роман, она сама была викканкой (впоследствии она от этого отошла). Викканство — попытка реконструировать древнюю индоевропейскую религию с ее культом Богини, но многое виккане, увы, выдумывают сами. В этом проблема всех неоязычников, да, пожалуй, и тех, кто хочет вернуться к первоначальному христианству. Но я не викканка. Может быть, Брэдли не ужасали описанные ею ритуалы священного брака и поединка за статус вождя — меня ужасают, может быть, у Брэдли не было ледяного ужаса перед инцестом, даже случайным — у меня есть. Да и именование Богини «Великая Мать, Великая Свинья» сейчас несколько коробит. Как говорится, «Логос не обманешь» — в романе Моргейна с ее фанатичностью и нетерпимостью иногда становится отражением нетерпимого фанатика Патриция. Но Брэдли поистине завораживающе описывает вечный круговорот Жизни-и-Смерти, гибнущей и возрождающейся Природы. Поистине дивно описание Волшебной страны.

В средневековых легендах Вивиана, Нимуэ и Ниниана — три варианта имени одной коварной колдуньи. У Брэдли три жрицы

Роман — семейная сага, ее время действия — десятилетия, и лучше к книге составить табличку — кто чей родич.

Моргауза интригует, чтобы править Британией из-за трона, Моргейна борется со священниками, и их усилия совместно

Лучше бы у Ланселета было или больше чести или меньше, лучше бы он или никогда не прикасался к Гвенвифар или сразу бы ее увез.

Какая изумительная покорность судьбе. Героиня не пытается отстреливаться, не бежит за границу, даже не уходит в лес, чтобы умереть СВОЕЙ смертью. Подруга героини покорно

И, да, сомнительно, что органы пожилых людей пригодны для пересадки.

Слово «гремучий» в русском языке имеет плохие ассоциации — «гремучая змея», «гремучая смесь». Если «доблесть грядущих веков» «гремучая», стоит ли ради нее лишиться «чаши на пире отцов и веселья и чести своей»? «Пир отцов»? Может быть, еврейство, от которого он был с детства далек, и к которому хотел бы, но не мог присоединиться?

«Ночь, где течет Енисей, сосна до звезды достает», «голубые песцы» — в этом прекрасном мире нет людей, только величественная и суровая природа, с людьми связана только «грязца».

«И меня только равный убьет»? Н.Х.Шиваров, следователь ГПУ, который вел дело Мандельштама (а еще Клюева, Васильева, Пильняка и других) был болгарским коммунистом, то есть подпольщиком и заговорщиком, бежал в 1924 году из тюрьмы. Можно ли считать его равным?

Пратчетт «замахнулся на Вильяма нашего Шекспира» (с). В романе много отсылок к «Гамлету» (призрак старого короля,

Но строгая матушка Ветровоск, славная Нянюшка Огг и прекраснодушная Маграт совсем не похожи на страшных ведьм из «Макбета». Маграт совсем не из Средневековья, таких прекраснодушных девиц, живущих по книгам, увлеченных лекарственными растениями и здоровой пищей, считающих, что со всеми (даже с мышками) можно договориться, и мало разбирающихся в людской психологии, очень много сейчас. Иногда им удается уцелеть.

Как всегда у Пратчетта, за блестящими каламбурами мы видим серьезные мысли. В этой книге — о силе слова, о том, что писатели властны над памятью людей, о том, что о прошлом мы узнаем от писателей.

Прекрасны описания гор и лесов, пустошей, ледников и ущелий. Здесь иронии почти нет.

У меня в 90-е было много знакомых из Баку — беженцев и легальных эмигрантов. Они много рассказывали о прекрасном городе, где люди не знали национальности соседей. И как в 89-м году в некогда чудесном городе была резня, как соседи убивали соседей, как в ЖЭКах составляли списки армян, как ученики убивали бывших учителей. Но и как люди прятали у себя соседей, рискуя жизнью. Потом пришли войска, и было убито много людей, не причастных к погромам. Слышала и разговоры, что резали не коренные бакинцы, резали «еразы» («ереванские азербайджанцы»), хлынувшие в город. Эти «еразы» были, строго говоря, не из Еревана, из глухих сел, и в Баку они оказались как беженцы. Это отражено в романе —

Как должно было быть страшно Войскунскому — уже старику — узнать, что его прекрасный город стал прОклятым городом резни!

Благие намерения автора похвальны. Но слишком много и слишком часто нас пугали торжеством клерикализма, угнетением женщин, еврейскими погромами. Или получится, как с мальчиком, слишком часто кричавшим «Волки!Волки!», или опасность придет с совсем другой стороны, никем не предсказанная.

Мучительное чтение. Управление Леса — почти обычное учреждение, но с крохотным сдвигом в сторону абсурда. Диалоги и поступки — почти обычные, и лишь крохотный сдвиг превращает их в кошмар, в страшный сон.

Домарощинер с двумя блокнотами, «в один записывает для директора, кто что говорит, в другой записывает, что директор говорит» — жуткая фигура с многочисленными прототипами.

Сменилась эпоха. У молодых читателей уже не будет ассоциаций мучений Переца, не способного покинуть учреждение, с

Отделенная от всего мира высокими горами страна Кафиристан действительно существовала. Благодаря изоляции там действительно сохранилась очень древняя культура, и немногочисленные чужеземцы, сумевшие одолеть тяжелейшую дорогу, могли наблюдать там быт, нравы и религию «колыбели праарийской» (с) Страна была завоевана эмиром Афганистана в конце XIX века, и ее оригинальная культура была почти уничтожена. Но традиции масонства в Кафиристане — выдумка Киплинга, и выдумка, пожалуй, неудачная.

Два мошенника благодаря передовому оружию легко становятся повелителями затерянной архаичной страны. Более того, их начинают почитать как живых богов, способных убивать своим гневом (вообще-то, новейшими винтовками) на большом расстоянии.

Эти мошенники — иногда патриоты. Они думают поднести страну своей королеве (Виктории), как некогда «Ермак поклонился Сибирью» (с). Впрочем, они расчитывают на награду за этот патриотический жест.

Если этот рассказ о самоотверженной борьбе английских колониальных чиновников с голодом на юге Индии правдив, то мне нужно несколько изменить мнение о колонизации Индии. Эпиграфом к рассказу можно поставить знаменитое стихотворение Киплинга «Бремя белых».

Из рассказа видно, что Индия — «не страна — континент», природа на юге Индии резко отличается от природы Пенджаба, народ, привыкший есть рис, не знает как готовить пищу северян — пшеницу и ячмень.

Любовная линия весьма мила, Фаиз-Улла слишком похож на верных слуг из комедий.

Об Освальде Руфайзене, партизане и монахе-кармелите, я узнала задолго до выхода романа. Я взялась за роман, чтобы прочитать о Руфайзене и была жестоко разочарована. Слишком много персонажей, слишком много сюжетных линий, слишком много мелодрам, слишком мало подлинного Руфайзена.

Чтение мучительное, но для юных девушек (да и для дам постарше) полезное. Девушки должны ЗНАТЬ, что все... народные средства от детей — или неэффективны или смертельно опасны. Улицкая ничего не выдумала, все так и было —

Я слышала про гениальных диагностов, про врачей, способных поставить точный диагноз, едва взглянув на больного, но дар доктора Кукоцкого — скорее всего, фантастика. Дар этот требует аскетизма — старый мифологический мотив. И почему Кукоцкий борется за разрешение абортов, а не работает над контрацепцией?

Тома — на первый взгляд, воплощение мещанских добродетелей и пороков, воплощение среднесоветского простого человека, но ее удивительная любовь к экзотическим растениям не вписывается в эту примитивную характеристику. Среднесоветская мещанка должна бы думать только о деньгах, а не тосковать об экзотической красоте. Или доктор Кукоцкий сумел заразить воспитанницу «стремлением к странному», тоской по красоте?

Очень интересны страницы о загадочной ночной Москве, о странных людях, которых не видно днем.

Как много персонажей, влюбленных в свою работу. Гениальный диагност Кукоцкий, генетик Гольдберг, вдохновенный музыкант Сергей, Елена, видящая в чертежном ремесле что-то таинственное, Тома, занятая экзотическими растениями...

История эта делится на две совершенно разные части. Первая напоминает нам о древних мифах, о легендах, которые рассказывали задолго до появления христианства. Легендах, где предводитель племени отдает свою жизнь за свое племя. В этой легенде таким Спасителем вдруг становится веселый трикстер Эль-Ахрайрах.

Вторая же часть,

Одна отрада — последняя страничка,

Рассказ написан в 1929 году. Еще немного и на десятилетия исчезнут с московских улиц музыканты, певцы, фокусники, акробаты и просто нищие.

Очередное дело славного частного сыщика Натаниэля Розовски. Он не слишком много зарабатывает, и клиенты его — люди не богатые и не гламурные.

Меня всегда интересовали люди, которые совмещают в себе малосовместимые социальные роли. Элиезер Каплан — раввин с дипломом психотерапевта. Как он отличал настоящую одержимость (в возможность которой должен был верить как раввин) от синдрома одержимости (который должен был лечить обычными психиатрическими лекарствами)?

В повести рассказывается (и это не выдумка автора) о взглядах современных иудеев на загробную жизнь. В ад, мол, попадают только на год, но большие грешники даже в ад не могут попасть и становятся неприкаянными духами.

Вот рассказ во многом про меня, мне тоже приходится «в поте лица отыскивать выражения для поэтических замыслов».

Как быть, если жизнь вне поэзии немыслима, но «насмешливая природа» дала все свойства поэтической натуры, кроме одного — таланта? «Все причуды поэта: и врожденную страсть к независимости, и это непреоборимое отвращение от всякого механического занятия, и эту привычку дожидаться минуты вдохновения, и эту беззаботную неспособность рассчитывать время». И невозможно отказаться от величайшего наслаждения — поэтического творчества, и каждая строчка дается великим трудом. Хочется написать стихи для возлюбленной, но не собираются слова в строчки.

На мое счастье, не попался мне на пути в юности доктор Сегелиель. Кто знает, устояла бы я перед искушением...

Доктор Сегелиель в повести по-своему порядочен, он многократно предлагает Киприяно отказаться от сделки.

P.S. Мне очень трудно было написать этот отзыв в несколько строк.

Замечательное выступление против плановой экономики, против централизованного хозяйства.

Нужно пять лет, чтобы утвердить новую модель одежды, на всю страну выпускается всего четыре-пять фасонов, где-то дефицит, где-то ненужный товар бойко грызет моль.

И у читателя возникает вопрос: только ли в легкой промышленности план и централизация не оправдывают себя?

Заборов все так же много, а бюрократии в медицине, пожалуй и больше.

Примечательный эпизод: истекающую кровью больную, прежде чем положить на операционный стол, спрашивают о месте работы и о национальности. Авторы пишут: «очень важна в такой момент национальность, особенно в Союзе Советских Социалистических Республик». Это 34-й год, а обычно считается, что национализм в СССР расцвел пышным цветом уже после войны.

Удивляет, как спокойно авторы пишут: «Одной женщине сделали аборт». Аборт этот, похоже, был легальным, и, вообще, такие неприличные вещи еще дозволялось обсуждать в печати без осуждения женщины.

Замечательная пародия на патриотически пафосные тексты, но, по-моему, несколько строк в рассказе написаны всерьез. «Ты можешь выучить язык в тюрьме или в Арктике, в развалинах Оксфорда или в родовом замке, но ... рано или поздно тебя возведут в гражданство под памятником Кириллу и Мефодию».

Мальчик Назонов, живущий в румынской глуши — явно намек на Овидия.

«Империя держит легионы на Волге и Днепре» — выходит, после Эпидемии держава сжалась до Москвы и окрестностей, но, раз гражданство ее так престижно, значит, остальной мир в еще худшем положении.

И сейчас есть на свете страны, где гражданство дается после экзамена по языку, где судьба зависит от диктанта.

Рассказ очень красиво написан.

На самом краю галактики есть планета, где год длится 200 наших лет, где люди рождаются и умирают, увидев лишь одно время года — жаркое, пышное лето или щедрую осень, или суровую зиму или голодную весну. Люди ли они? Они наделены разумом и членораздельной речью, они строят города и пишут книги, но у них есть хвосты, они покрыты волосами, а ребенок с десятью пальцами на руках — калека. Летом их женщины рожают сорок детей, осенью — десять, а зимой — только одного. Мудрецы их гадают: каково жить в мире, где времена года сменяют друг друга сотни раз на протяжении одной жизни.

Суровой зимой и голодной весной в Империи правит жестокая теократия (оправдывающая себя тем, что без нее голод будет еще сильнее, что в первобытные времена численность населения за зиму сокращалась в сто раз). Жрецы калечат себя, чтобы обрести мистические способности, и не дозволяют своим подданным никаких радостей жизни. Дворец епископа возвышается над горой-тюрьмой, куда сажают не только преступников, но и людей с физическими недостатками. Земля — первая из адских планет, после того как грешники пройдут их все и очистятся страданием, они попадают на планету Рай. В реальности Рай —

Самая удивительная выдумка жрецов — это то, что они сделали изуверскую религию из эротической поэмы.

Много сект есть в низших классах, одни ждут Спасителя, а другие отказываются даже от имен и от человеческой речи, чтобы вырваться из сети причин и следствий.

Далеко на юге правит Император, который держит в клетках побежденных бунтовщиков и еретиков и забавляется разговорами с ними.

Доктор Танакар Старбридж, чьи татуировки позволяют ему открывать все двери,

Жестокие Старбриджи могут воевать, но они уже неспособны есть мясо. Лошади их скорее похожи на страусов. Каждую весну с неба тысячи дней льет сахарный дождь, а ночью на небе царит абсолютная беззвездная тьма.

Хотелось бы побольше прочесть про биосферу этой планеты, про первобытные времена, про возникновение на ней государства, про то, как люди догадались делать запасы на долгую зиму в надежде на весну, которую смогут увидеть лишь их потомки.

Сейчас в Империи примерно индустриальный век со всеми ужасами начального капитализма.

Я понимаю опасность слишком большого влияния прошлого, я понимаю, что бывают ситуации, когда «мертвый хватает живого», но

Мы видим в повести все стадии деградации — от Зиландии, примерно соответствующей нашему XVII веку до

Сейчас еще больше разводов. Сейчас еще больше родителей, устраивающих целые военные операции, чтобы встретиться с детьми.

Но рассказ не только об этом. Рассказ о том, что взрослые легко предают детей. Предают не колеблясь, и только отмахиваются, когда дети напоминают: «Вы же честное слово дали». Взрослым не приходит в голову, что честное слово, данное ребенку, что-то значит.

«Роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный...» (с.Пушкин). Это роман в стиле Диккенса, роман — стилизация под викторианскую прозу, с запутанным сюжетом, где совпадения в первом томе оказываются в пятом частью хитрой интриги, где персонажи оказываются в родстве в пятом колене, где праправнуки платят за грехи прапрадедов. Десятки лет (как в «Холодном доме») тянется судебный процесс о потерянном завещании.

Роман — панорама Англии начала XIX века. Деревни, разоряемые помещиками; Лондон, где сказочная роскошь соседствует с чудовищной нищетой; индустриальные районы, задыхающиеся в фабричном дыму. Банда уголовников (как в «Оливере Твисте»), знатный дом (где десятки слуг плетут интриги подобно графам-придворным короля), семья, которая ищет добычу в подземных туннелях (как в «Нашем общем друге» семьи кормятся от реки и от мусорных куч). Сельские дома, дворцы, лондонские трущобы, ферма, где батраки недолго живут, страшные лондонские подземелья. Уголовники и аристократы (аристократы много гнуснее), торговцы, гувернантки, домашняя прислуга, крестьяне, нищие.

История с мошенниками-застройщиками напоминает наши истории об обманутых дольщиках, а система, при которой бедняки могут получать помощь только в своем приходе, напоминает наши проблемы с регистрацией по месту жительства.

Интересно, какую художественную нагрузку несут вычурные имена почти всех персонажей (даже кучер там Phamphred).

Я никогда не думала о Финикии, как о родине демократии. Может быть, Андерсон прав, рассматривая ее так. Но, по-моему, следовало упомянуть и о человеческих жертвоприношениях. Да и в

Эверард легко

Пум — классический уличный мальчишка, ставший ловким слугой. В старинных романах много подобных персонажей. Эверард, по-моему,

Сцена битвы во время морской бури — действительно, очень сильная.

Рассказ был написан во время войны в Ливане, когда израильтяне бомбили Цур (древний Тир). Это объясняет, почему в рассказе израильтяне-патрульные хотят помочь предкам ливанцев.

Как же нужен в классификаторе пункт «лирическое». Как отдыхаешь душой над этим простым рассказом. Один день молодой жены горного мастера. Хлопоты по дому, приготовление обеда для любимого мужа, спор о Наташе Ростовой («как она могла забыть Андрея ради болвана Толика»),

Три тени под этой идиллией. Одна из прошлого (Рая — ссыльная) и две из будущего. Освоение целины теперь считается великой ошибкой, нарушившей хрупкую экологию степей, а упоминание Хуррамабада напоминает следующие рассказы —

Этот рассказ необходимо читать родителям маленьких детей. Прочитать и

Так сейчас живут многие миллионы людей. Так сто лет назад жило почти все человечество. Засуха или дожди, град или болезнь растений — и голод уже осенью. «Собрать урожай — все равно что выиграть в лотерею» (с). Крестьяне народ неписьменный, некому рассказывать о страхе с весны до осени — сохранится ли урожай, и о муке голодной зимою, если не повезет.

Лесков был помещичьим ребенком, Лесков не голодал страшной зимою 1840 года, но он видел деревенскую жизнь. «Жизнь в крестьянских избах плелась почти такая же безотрадная, как и всегда» — одна из самых страшных строк в повести. Борьба за коров, проституция от голода, слухи о людоедстве — вся повесть страшное чтение.

Народ крещен уже много веков, но, похоже, из всего христианства они усвоили лишь запрет на вход женщин в алтарь. Просфоры для причастия включены в древние обряды, идущие, может быть, от первых земледельцев, обряды, не слишком помогающие участникам. Рассказывается и о

Что, может быть, в повести совсем лишнее — длинная история танты Полли, интересная и забавная сама по себе, но мало уместная в описании голодного года.

Стихотворение не для детей. Стихотворение для тех, у кого давние желания сбылись, но сбылись так, что лучше бы не сбывались.

«Проснулся он — и что ж? — Отчизны не познал». Как много людей, вернувшись через много лет на Родину, или перебравшись на Родину предков, были жестоко разочарованы.

Прошло больше века, а казенные учреждения в России все еще располагаются в ветхих зданиях, наводящих тоску на нечиновного человека.

«К житейским драмам и трагедиям здесь так же присмотрелись, как в больнице к смертям». Замечательное описание «феномена выгорания», выгорания, которое через несколько лет работы овладевает врачами, учителями и судьями. А у некоторых равнодушие к чужим судьбам есть изначательно. И это равнодушие, может быть, еще страшнее, чем жестокая радость от власти над чужими людьми. Вот товарищ прокурора, который позволяет себе читать Байрона во время заседания, а вот адвокат, у которого нет уже даже спортивного азарта, а только усталость.

P.S. Как-то странно читать про жужжащую вентиляцию в ветхом здании в 1886 году. Выходит, такое достижение техники, как вентиляция, было уже тогда.

Один из самых страшных рассказов цикла. Два мира, населенные миллиардами людей — если один будет спасен, другой погибнет. Какой из миров больше заслуживает существования? Какой из миров должны выбрать патрульные?

В мире, где победили Карфаген и Парфия, не было темных веков, технический прогресс был намного медленнее, чем в нашем, не возникло монотеистических религий (но вера образованных людей в «Великого Ваала, который сотворил меньших богов» приближается к монотеизму), судьбы индейцев много лучше, чем в нашем, возможно, не было и не могло быть (хотя из текста и не следует однозначно) религиозных войн и фашизма. В давнем споре между Литвой и Восточной Русью победила Литва (в Москве такое читать обидно). В Карфагене были человеческие жертвоприношения, но, похоже, этот обычай давно исчез.

В отзывах пишут о хэппи-энде? Где же хэппи-энд, когда один мир все-таки исчез? Или

Маленькая деталь — сочетание семитских и кельтских имен (Гамилькар ап Ангус, Кадваладер Мак-Барка) выглядит нелепо. Но наши сочетания еврейских, греческих, латинских и нескольких славянских имен тоже со стороны выглядят весьма нелепо. Просто мы привыкли к сочетаниям типа Семен (от еврейского Шим'он) Валерьевич (от латинского имени) Ефимов (от греческого Евфимий).

Это, строго говоря, футурологический трактат, прогноз на XXI век, облеченный в форму детектива. Прогноз этот прекрасен для Запада, неплох для России, и страшен для Третьего Мира. В начале XXI века на Западе вывели вирус, вызывающий абсолютное бесплодие у 99% заразившихся, и прививку от этого вируса. Вирус был распылен над странами, которые в Европе признали неразвитыми и недемократическими, над Африкой и исламским миром. Прививки были сделаны жителям стран, которые Запад признал демократическими. Российская Конфедерация (в народе «Роскони») была признана демократической, недолгий, но мрачный период фашистской диктатуры к тому времени уже закончился. Вскоре жители Запада (и примкнувшей к ним Роскони) получили продление жизни, и, главное, продление молодости, здоровья, силы и красоты. А жители Африки и исламского мира были обречены доживать свой век в огромных городах бесплодных. Были мятежи, были попытки мстить Западу, были массовые самоубийства. Сцены в начале романа, описание города пяти миллионов стариков, у которых никогда не было детей, поистине жутки. Но я очень боюсь, что многим нашим исламофобам эти сцены доставят большое удовольствие.

От прогноза для России веет тоской. Лихие 90-е сменились полуфашистским режимом, сопровождавшимся массовой нищетой населения. В конце XXI века Роскони довольно благополучна, довольно богата, ее жители пользуются всеми благами долгой молодости, но каким холодом веет от описаний России в романе. Постоянно подчеркивается сильное сокращение населения, описывается, например, кольцо опустевших домов вокруг Петербурга. Да и Западу, похоже, придется заплатить за то, что они сделали с Третьим Миром.

Начало 90-х. Автобус с челноками (давно уже нет челноков) останавливают рекетиры (те, кто не поубивали друг друга, давно уже респектабельные бизнесмены). Хотят бросить гранату в одного из пассажиров, а она взрывается в руках бандита. Так начинается странная и для кого-то кощунственная книга об Агасфере, посетившем в 90-е Россию. Интересно в книге сочетание реализма (автобус с челноками, дешевая гостиница, семейная драма в Филевской пятиэтажке, хищение радиоактивных материалов) и мистики. Агасфер, идущий сквозь столетия, обретающий и теряющий друзей, использующий свою неуязвимость, чтобы спасать своих спутников (

Но Агасфер в романе

Знакомство с творчеством Игнатовой можно начинать с этой книги. Отсылок к другим книгам очень мало,

Вроде бы стандартная фэнтези с

Барбакиты похожи на земных ассасинов. Миссия Легенды на Восток похожа на миссию Рубрука.

Финрой «с телом обезьяны в доспехах, с головой благородной птицы со сросшимися зубами» — похож на странные божества из китайской мифологии. «В доспехах вы как обезьяна или всегда как обезьяна в доспехах?» Но двухголовая змея Вэйше в китайских сказках вроде бы никак не связана с любовью.

Сосновый бор — лес сотто — описан так, что очень хочется там побывать. Я часто напеваю: «Как мы шли, разбивая лбы об лед, каждый рвался лишь вперед...». Вражда эльфов и орков («Раз Темный их создал, они и должны его почитать») слишком много напоминает из нашей жизни.

Непонятно, зачем шефанго связывать свой психологический возраст с людским? Еще непонятно, почему родители Эльрика-Трессы спорят, учить ли девочку обращению с оружием? Странен такой спор в двуполой расе.

Ах, как красиво написана эта книга. Как похожа она на старинную поэму, с красивыми описаниями природы, городов, людей, кораблей, с бесчисленными отступлениями и философскими рассуждениями.

В мире книги судьбы полушарий противоположны нашим. Обитатели Эйпонны-Америки уже изобрели порох и воздушные шары (не говоря уже о развитии мирных искусств), а Восточное полушарие населено дикарями, лишь в Нефати-Египте строят пирамиды. В нашем мире самые развитые из доколумбовых цивилизации соответствовали Древнему Египту и Шумеру. Не испанцы высаживаются в Америке, а принц Одиссара-Флориды Дженнак высаживается в дикой Ибере. В нашем мире испанцы с португальцами поделили мир по Тордесильясскому договору, а в мире Дженнака мир делят державы Эйпонны.

Можно провести немало счастливых минут, пытаясь находить сходства и различия между миром книги и нашим. На кого больше похожи Бихари — на бедуинов (воинственный народ, любящий поэзию) или на персов (из-за дуалистической религии)?

В этом мире — правители воистину потомки богов (или могущественных пришельцев из другого мира). Но не завидуют ли поданные их долголетию? Жители Иберы почитают вечно юную Чоллу как богиню,

Странно, что в Эйпонне нет художественной литературы, только детские сказки. «Мечта! Воображение! Вымысел! Конечно, и в Эйпонне знали о них, но никто не догадывался, что можно измыслить целую жизнь или жизни никогда не существовавших людей, события, каких не случалось, подвиги, не свершенные никем, и никем не испытанную любовь».

Морские тапиры-дельфины в этом мире разумнее наших? У наших индейцев прерий не было верховых бизонов.

В советское время был обычай «торговать с нагрузкой». Товары, пользовавшиеся спросом, можно было купить только вместе с товарами, которые иначе продать не удалось бы. Очень многие антологии напоминают об этом обычае.

И в этом сборнике есть стихи о Ленине, о рабочем классе, о строительстве коммунизма. Стихи, может быть, и искренние. Но есть и стихотворения Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Пастернака, Клюева, Заболоцкого, Тарковского, Кушнера, Самойлова. Есть стихи Маршака для взрослых («Года четыре был я бессмертен»). Есть и Агния Барто («Главный советский поэт. От нее первой мы в два года узнаем, что нельзя предавать» (с)). Есть и много переводов национальных поэтов — теперь их почти не переводят, теперь закрылись эти окошки в чужие миры. Много поэтов на идише — даже странно, при советском асемитизме.

P.S. Вздрагиваешь над строчкой «Облака плывут в Афганистан» и только потом видишь, что стихи 1971 года.

Стихотворение — вроде бы, ликующий гимн расцветающей природе. Но почему земля клятвопреступная? Может быть (по мысли М.Л.Гаспарова), потому что расцвет весной сменяется осенним увяданием? И почему лирический герой не только крепнет, но и слепнет? Как будто он превращается в великана из мифа, могучее, рожденное землей и СЛЕПОЕ существо. Тогда здесь тот же мотив, что и в «Ламарке» — отказ от человеческой участи, спуск вниз по эволюционной лестнице.

Русский философ Николай Федоров мечтал о том, чтобы человечество сумело воскресить всех умерших. Циолковский начал работать над теорией космических полетов под влиянием идей Федорова — ведь воскресших будет так много, что они должны будут заселить другие планеты.

Когда я читала роман Фармера, я не могла не думать: слышал ли Фармер что-либо о идеях Федорова («собаки Павлова» в романе упоминаются), или же сюжет романа и идеи Федорова — простое совпадение.

О Бертоне — путешественнике, антропологе и вольнодумце, открывшем Танганьику, проникшем в запретные для иноверцев Мекку и Медину, переведшем «1001 ночь» — я слышала давно. Я могу поверить, что он, и воскреснув, сохранил свою гордость, храбрость и нежелание подчиняться кому бы то ни было, даже существам, могущественным как боги.

Возможно ли спасение для Геринга? Муки, которые он терпит в романе — заслужены.

Воскресшее человечество сразу же начинает воевать, торговать рабами, устраивать концлагеря.

Одна деталь непонятна — если в мире Реки нет насекомых, почему у деревьев есть яркие цветы? Чисто для красоты?

Леонид Леонов — советский классик, герой социалистического труда, лауреат Ленинской, Сталинской и Государственной премий, оказывается, в 1919 году сражался в рядах белой армии. Во многих его книгах есть персонаж — белый офицер, затаившийся, но не примирившийся. Что это — игра со смертью, вызов судьбе?

Леонов вошел в литературу уже в 20-е, с «Барсуками» и «Вором»; его роман «Русский лес» — книга неудобочитаемая, со всеми штампами советских «кирпичей», но кто-то должен был вступиться за русский лес, варварски уничтожаемый десятилетиями. Написал Леонов и киносценарий «Бегство мистера Мак-Кинли». «Ах, как нам хочется, ах, как же всем нам хочется — не умереть, а именно уснуть» (песня Высоцкого для этого фильма). Последние десятилетия своей жизни он работал над романом «Пирамида», вышедшим в 90-е и почти не замеченным читателями. «Пирамида» — роман то ли религиозный, то ли богоборческий, то ли неузнанный шедевр, то ли великая неудача.

Хотела бы я знать, кто писал аннотацию к изданию 2001 года, и скольких читателей она обманула, скольких оттолкнула от книги.

Ничего нет юмористического в мрачной истории о предательстве, одержимости и самопожертвовании, в истории о магии рун, о богах, сходящих на землю, о круге Брагги и Одине — предателе воинов.

«Все чувства могут перерасти в любовь... Только благодарность не может». Давно мучает меня вопрос — прав был Тургенев в этом или неправ. Если прав — у многих из нас нет шансов дождаться любви, и многие напрасно себя мучают, заставляя себя ответить любовью на помощь.

Сюжет будто позаимствован из античных романов. Пророчество о власти над царством, чудо в храме богини любви,

А вот красавицы, подобные Далле, часто встречаются в старинных книгах. Цветок гарема, женщина, созданная лишь для того, чтобы украшать дворец и рожать наследников, женщина, которая зависит от любви мужчин и милости богов. Она сама не желает забот, она сама не желает жизни свободной, но и опасной.

Интересно, какой нашей эпохе больше соответствует время в романе — III тысячелетию до христианской эры или эллинизму? Завоеватели-зимранцы — греки Александра Македонского? Дельта — Египет? Шамгари — Персия? Нир — Сирия? «Баалат» (владычица) — семитское слово. Храмы со священным браком царя и верховной жрицы и храмовой проституцией были в земной Сирии и Вавилонии. Как далеко в мире романа до христианства. «Дитя бога среди нищих и бродяг — да кто же в такое поверит».

Когда-то я работала в одной славной конторе. Кто-то забыл в ящике моего стола журнал «Памир» со статьей о Черубине Габриак и рассказом Солеха. Как только у меня появлялось свободное время, я открывала журнал и с замиранием сердца читала про таинственный город,

Недавно я рискнула набрать в «Яндексе» «самсоро» («сансара» в таджикском произношении) и сразу нашла этот рассказ. Какое разочарование. Или автор был неопытен, или перевод неудачен, но как трудно мне, повзрослевшей, читать этот рассказ. За многочисленными метафорами и философскими рассуждениями теряется сюжет и смысл рассказа. Рассказ похож на пересказ страшного сна. Читатель как сквозь мутное стекло различает

Теперь я понимаю, интересен мне был не сам рассказ. Интересно было прикосновение к доисламской Средней Азии, к тому миру представлений, о котором в Средней Азии почти забыли, а в России и не знали. Нохид (Анахита), чьи кони — Дождь, Снег, Ветер и Град, огненный кипарис, существовавший до сотворения мира, круговорот душ...

P.S. Как жутко читать журнал «Памир» за 1989 год, ведь через три года в Таджикистане разразилась гражданская война, в которой был убит каждый десятый житель страны.

Когда уже строились железные дороги и станции электрического телеграфа, в Орле жил человек будто из древних легенд. «Он, изболясь за людей, бросил язве шмат своего тела, чтобы он прошел жертвицей по всем русским рекам... по всей Руси великой до широкого Каспия».

В городе, полном сектантов и староверов всевозможных толков, он держался вдали от споров о вере, говорил только «Я из прихода Творца-Вседержителя». Даже женщину Павлу прощали ему в городе.

В рассказе есть великолепные стилизации под народные песни: «выехал на русские поля изумрудные молодой Егорий светлохрабрый, по локоть руки в красном золоте, по колени ноги в чистом серебре... а божий люд честной праведный выгнал встреч ему мал и крупен скот». Для историков народной медицины рассказ очень ценен. Сцены при открытии мощей и сейчас наблюдать можно вокруг народных святынь.

Прекрасен образ Антона-Астронома и ... непрекрасно отношение к нему. «Как только прибежит от хозяина, где работал медную работу, сейчас... на крышу, и если есть на небе звезды, он целые ночи сидит и все смотрит. Ему это могли бы простить, если бы он был ученый или по крайней мере немец, но как он был простой русский человек — его долго отучали, не раз доставали шестами и бросали навозом...» «Антон был бит и признан дурачком, а потом, как дурачок, стал пользоваться свободою мышления, составляющею привилегию этого выгодного у нас звания».

Последний роман Салтыкова-Щедрина во многом опирался на его детские воспоминания. Семейство столбовых дворян Затрапезных в романе во многом списано с семьи Салтыковых. Супруги, прожившие вместе десятки лет, не любя и не уважая друг друга, и обзаведшиеся при этом девятью (!!!) детьми. Матушка, энергичная хозяйка, увеличила во много раз состояние семьи, но при этом дети ее почти никогда не ели свежих фруктов. Невесело жилось детям в поместье, но страшно жилось ее крестьянам. Один запрет на браки дворовых чего стоит. К скольким трагедиям приводил этот запрет на браки (глава «Бессчастная Матренка»).

Тетушка Анфиса Прокофьевна и ее супруг издевались над крестьянами из чистого садизма (интересная деталь — в Российской империи не только император, но и крепостные, бывало, умирали от «апоплексии»). Небогатый помещик Пустотелов не жесток, но ему нужно прокормить и выдать замуж 10 дочерей, и вот — его крестьяне живут ненамного лучше, чем каторжные, убирают свои поля по ночам, а горячую пищу едят раз в неделю. Власти вмешиваются только в случаях вопиющих (например, в случае убийств), но и помещикам-убийцам часто удавалось откупаться.

Тетушки-сестрицы не жестоки, но капризны, и как же страдает прислуга от этих капризов.

Справедливым выглядит возмездие судьбы над предводителем Струнниковым —

Христианство веками называли религией рабов. В романе мы видим эту религию рабов. «- Христос-то для черняди с небеси сходил, — говорила Аннушка, — чтобы черный народ спасти, и для того благословил его рабством. Сказал: рабы, господам повинуйтеся, и за это сподобитесь венцов небесных. — Но о том, каких венцов сподобятся в будущей жизни господа, — она, конечно, умалчивала.»

Но есть в романе и Сатир-скиталец, уверенный «Все равно, ежели и в старину отцы продались, мы за их грех отвечать должны. Нет того греха тяжеле, коли кто волю свою продал. Все равно что душу.».

Странно, что в СССР с его государственным атеизмом спокойно печатали V главу романа, где прямо говорится: «Таким животворным лучом стало для меня Евангелие».

Врачи пишут, что в рассказе очень точно описано психологическое состояние больного. Сначала отвращение ко всему, потом «бред двойника», потом умиление от всего.

Эх, счастливое было время, когда отвращение к целым народам было не нормой, а признаком тифа.