Непонятно, почему в издательстве книгу назвали научно-популярной. Это исторический роман на старинный лад, с запрещенной любовью, с мудрым, но дряхлым верховным жрецом, с жестоким и властолюбивым вождем и его злобным и завистливым сынком, с простаком (Капуна) и его хитроумной женой (Мауна).

Перкинс придерживается гипотезы, что люди приплыли на остров Пасхи из Южной Америки. Вождя зовут Аравак (это название карибского племени), а его сына — Тлалок (бог воды у ацтеков).

Я, к сожалению, совсем не знаю полинезийскую мифологию, поэтому не могу сказать, что в романе выдумка автора, а что — пересказ древних мифов. Могу сказать только, что добыча яиц Большой птицы — реальный обряд.

Трехметровые птицы моа водились в Новой Зеландии, вряд они были на затерянном в океане острове Пасхи.

Первые европейцы, увидевшие остров Пасхи, нашли на нем местный постапокалипсис, с вырубленными лесами, с жалким и одичавшим населением, уже не знающим, как их предки двигали знаменитые статуи. Перкин показывает нам, как жестокость одних и трусость других привели богатый лесистый остров к такому жалкому состоянию.

А как именно люди двигали гигантские статуи, Перкинс так нам и не сказал.

Во времена Киплинга волки в Англии были уже несколько веков как истреблены, оставшись только в страшных сказках. Но в каменном веке они были реальной и, наверно, самой страшной опасностью для людей. Недаром в рассказе древние люди называют волка Зверем и боятся упоминать его истинное имя (как мы забыли подлинное имя медведя).

В рассказе мы видим овцеводов на пустошах и таинственных Детей Ночи, которые живут в лесу (и лес этот очень пугает обитателей пустошей), и которые умеют делать железные ножи из красных камней (руды). Чтобы спасти свой народ, герой рассказа идет к Детям Ночи и дорого платит за железный нож.

Героя сравнивают с Тюром, но читатель видит и сходство с

Когда у меня тяжело на душе, когда мне нужно отвлечься, я читаю научно-популярные книги о ботанике и геологии. Книги, где нет ни убийств, ни предательств. Вот и над книгой Ивченко я провела несколько спокойных часов, читая про реликтовые плауны, про вереск и толокнянку, про сахарный тростник и «северную сахарницу» свеклу. Но полностью отвлечься не получилось. Зацепило меня то, что в книге не упомянуто и не могло быть упомянуто в 1972 году. В книге не написано, что, несмотря на все успехи советских селекционеров, СССР закупал зерно за границей. В книге подробно описаны экспедиции Н.И. Вавилова, подвиг сотрудников ВИРа, сохранивший в блокаду коллекцию зерен, но нет и намека на страшную смерть Вавилова в тюрьме.

Давно я не читала таких мрачных книг. Если жизнь в СССР в 1977 году в книге описана верно, то получается, что наши родители жили в совсем мрачной стране. В стране, где любой знакомый мог оказаться сексотом (секретным сотрудником) КГБ, а любой КГБ-шник мог вести свою страшную игру.

Первые главы романа — хаотичный калейдоскоп, к тому же со множеством экскурсов в прошлое, в последние годы сталинской эпохи. Только в последних главах читатель узнает, как связаны между собой различные персонажи.

Роман — что называется «роман с ключом», Брежнев и Андропов там выведены под своими именами, но, например, начальник пятого управления КГБ Бобков в романе стал Бибиковым. Валентин Лисс — наверняка, Виктор Луи, Пти Пу — скорее всего, Иди Амин. Да, действительно, в советское время любой людоед (буквально) мог заявить о своей социалистической ориентации и получить щедрую помощь от СССР. Иногда подданные людоеда получали школы и больницы, но чаще всего деньги оседали на счетах людоеда в швейцарских банках.

В январе 1977, действительно, был теракт в метро, по официальной версии (до сих пор не опровергнутой) совершенный армянскими националистами. В околодиссидентской среде взрыв сочли провокацией КГБ. Если так, то это была самая страшная провокация после смерти Сталина.

Как же изменилась мораль за сто пятьдесят лет! Теперь немыслимо, чтобы русская девушка считала своим долгом повиноваться отцу, даже если он хочет выдать ее замуж за злобного старика.

Гордей Торцов (говорящее имя!) очень не любит окружающее его «необразование», не умиляют его старинные святочные обычаи, но сам он — классический средневековый самодур.

Нет, взрослому человеку читать такое очень трудно. Неужели участникам экспедиции без шанса на возвращение было не страшно расставаться с друзьями и семьей? Неужели Тюменеву не было жалко любящую его жену?!

И как же мало удалось узнать о далекой планете. Мы видим в книге только поле с гигантскими растениями.

Удивителен персонаж Архимед, с его потрясающей скоростью вычислений. Теперь это поручают компьютерам.

Есть в повести и забавные эпизоды, например, рыбная ловля внутри ледяной планетки.

Госпожа Максвелл-Ривз, дама богатая и благополучная, не отличалась расовой солидарностью и купила себе дом в квартале, населенном только белыми.

Интересно, что Сэмпл рассказывает о неудаче своей богатой соплеменницы без особой злости, только с усмешкой.

Я давно уже не пытаюсь разобраться в истории древнерусского XII века. Бесчисленные «-славы» и «-полки», то воюющие друг с другом, то создающие недолгие союзы, регулярно нарушающие клятвы, мелькают перед глазами так, что запомнить их я не могу.

Первые три главы книги Карпова я терпеливо прочитала, ужасаясь бесчисленным войнам родственников и тезок, понимая, что в этих войнах гибли не только ратники, но и мирные крестьяне и горожане.

Несколько страниц в четвертой главе о строительстве церквей были небольшим светлым пятном в страшной книге.

Три раза Юрий захватывал киевский престол, два раза он его терял, третьей потере помешала только его внезапная смерть. Если бы Юрий не построил крепость в городке на юго-западе владимиро-суздальской земли, он затерялся бы сноской в учебниках. Интересно, какой страны? Но и без того помнят люди только фразу в детских книгах про «обед силен». От многочисленных «-славов» и «-полков» не осталось и этого.

Есть такое явление, как покровительственный расизм. Такие расисты очень сочувствуют расам, которые считают низшими, могут помогать им, но всегда помнят, что это — низшая раса. Почти всегда такие расисты уверены, что «низшие» живут в нищете. Стоит ли говорить, что такие люди очень любят себя за свою доброту и великодушие.

Скорее всего, миссис Вильсон относится к таким людям.

Когда-то, много лет назад, писала я в сочинении «Мой Пушкин» — «И в тяжелую минуту Пушкин, как добрый друг, скажет мне: «День веселья, верь, настанет»». Прошли десятилетия, за эту строчку я благодарна Пушкину до сих пор. А вот строчка «Что пройдет, то будет мило» мне теперь кажется самой неправильной строчкой у Пушкина. Не простила я обид и унижений и себе очень многое простить никак не могу. А, может быть, дело во мне, может, это я человек застревающий...

Нет, это не литература. Может, и интересная, но не литература, особенно первый том, разбитый на отрывки, между которыми проходят долгие годы. Зато персонажи много обсуждают знаменитые судебные процессы. Может быть, Марининой стоило написать просто очерк истории адвокатуры в России, а не вставлять эти рассказы в мелодраматический сюжет. Бесконечные лекции, которые персонажи читают друг другу, можно простить Верну, но не нынешним писателям.

Дальше сюжет замедляется, персонажей становится меньше, читатель успевает к ним привязаться и проникнуться симпатией. Но и здесь персонажи не обходятся без лекций (зато можно узнать, что мудрецы Талмуда сталкивались с проблемой дальтонизма).

Развязка романа слишком похожа на сказку

Один из частых мотивов у Марининой —

Странно осознавать, что благополучные 70-е отделяют от жуткого военного времени всего лишь 30 лет, что преступники и жертвы времен оккупации в сытые и благополучные 70-е — еще совсем не старые люди.

Серия ЖЗЛ продолжает выпуск книг о полумифических персонажах. Как и о Моисее, мы не находим никаких упоминаний о Георгии во внешних источниках. А уж Победитель дракона и Волчий Пастырь явно уже относятся не к истории, а к мифологии.

Автор книги в ЖЗЛ пытается найти зерно истины среди многочисленных легенд, пытается выяснить, что стоит, например, за легендой о царице Александре. Автор — православный человек — не готов признать Георгия чисто мифическим персонажем и выдвигает слишком много предположений, не опирающихся на внешние источники. Очень много рассуждает, например, о гипотетической встрече Георгия и Николая Мирликийского (тоже полумифического персонажа). В пересказе описания мученичества святого очень много страшных деталей.

В одном я с автором согласна — при спорах о масштабах гонений (некоторые историки склонны занижать число мучеников при гонениях Диоклетиана) у меня сразу же возникает вопрос: «А что только сто человек, только сто тысяч, только 3 миллиона можно убивать?».

В книге очень много материала о почитании Георгия в разных странах и в разные эпохи. Увы, этот материал очень плохо структурирован.

Советский историк Франции Анатолий Левандовский родился в 1920 году. Всю свою сознательную жизнь он должен был писать в парадигме марксизма, в парадигме чисто материалистических объяснений исторических явлений. В 90-е годы, в годы великой свободы для историков он то ли не счел нужным, то ли не сумел (из-за старческого консерватизма) отказаться от материалистического взгляда на историю религиозных движений. Вот и предисловие к книге Кастело написано будто не в 1999, а в 1949 году.

Лично мне трудно поверить, что протестантизм появился в Европе только потому, что буржуазия не хотела строить пышные соборы и тратиться на красивые облачения священников, а хотела вкладывать деньги в дело, а гугенотство во Франции стало религией провинциального дворянства лишь из-за особенностей социальной жизни Франции. А , может быть, это предисловие (так странно выглядящее в 1999 году) всего лишь слегка переписанная статья, написанная ещё в 1949 г.

Люди, много знающие об освоении Арктики, говорили мне, что рассказ — просто подлая клевета на Папанина и Кренкеля. Невежественный и жестокий комиссар в рассказе не имеет никакого отношения к реальному Папанину.

Странно, что Веллер не упомянул о главном обвинении против Папанина. Он служил в Крымской ЧК, по официальной версии дослужился там до нервного срыва, по неофициальной — симулировал нервный срыв, чтобы больше там не служить. Интересно, что несмотря на нервный срыв (или симуляцию) в анамнезе, Папанина назначили руководителем опасной экспедиции. В Рейхе с ним разговор был бы очень короткий.

В любом случае, рассказ полон глумления. А я теперь очень не люблю глумления, я считаю, что даже военные преступники глумления не заслуживают. Петли в Новом Нюрнберге заслуживают, а глумления нет.

В 1996 году вышло несколько детективных романов, где главные злодеи

Что радует, так то, что Маринина пытается показать и евреев и гомосексуалистов живыми людьми с их достоинствами и недостатками, а не картонными героями/злодеями из агиток.

В романе два персонажа оказываются «тихими омутами»,

Странно читать, что Каменская когда-то была страстно влюблена и даже писала стихи.

Забавный рассказ, особенно он может повеселить любителей «черного юмора».

Если бы я была уверена, что развязка сюжета придумана Пратчеттом, я бы поставила десятку. Но есть у меня сильное подозрение, что подобные байки рассказывали еще на римско-парфянской границе. А, может быть, еще раньше...

Считается, что в романе выведены журнал «Вог» и лично его редактор Анна Винтур. Многие причастные к нью-йоркскому миру моды наслаждались злой сатирой романа, а некоторые сотрудники журнала «Вог», наоборот, возмущались неблагодарностью писательницы, реально работавшей ассистентом Винтур, а потом выведшей ее в облике злой и капризной тиранки. Лично я ни дня в жизни не работала в «Вог», никогда в жизни не разговаривала с Анной Винтур, так что этот аспект романа я оценить не могу.

Роман жутко затянут, читатель уже на первых страницах видит, что Миранда Пристли очень любит отдавать трудновыполнимые приказы, но похожие эпизоды все повторяются и повторяются на трехстах страницах. Или в этом и состоял замысел писательницы: «Вам тяжело читать, а каково мне было терпеть?».

Я заставляла себя дочитывать роман в ожидании великого взрыва. Я думала: «Андреа убьет Миранду после очередного приказа среди ночи? Или Миранда удалится в еврейское религиозное поселение (самое близкое к монастырю у иудеев) и будет там удивлять мир мощью своего покаяния?».

И Миранда и Андреа — еврейки, но совсем нерелигиозные. Еврейский вопрос в романе совсем не затронут. А вот историки моды через сто лет может быть заинтересуются романом, так как там многие торговые марки упомянуты под своими наименованиями (так нынешние читательницы с волнением читают в рассказе «Полинька» заклинания «Рококо... сутажет... камбре»).

Оценка всего 7 потому что роман слишком длинный и слишком скучный, слишком морализаторский (можно его читать, как историю того, как героиня поддается бесчисленным искушениям суетного мира большой моды) и целых семь за то, что

Есть очень давняя идея у мистиков, что величайшими грешниками становятся те, кто могли бы стать величайшими праведниками, но уступили искушению. Если так, то величайшими праведниками двадцатого столетия должны были стать Гитлер и Пол Пот. К Сталину у меня лично отношение сложное, я, например, думаю, что при генсеке Троцком или императоре Тухачевском или богдыхане Унгерне жизнь на северо-востоке Евразии была бы еще страшнее.

Драгунский попытался показать, что стало бы с Европой, если бы юные Иосиф Д. и Адольф Г. не поддались бы искушению. Мистики в книге почти нет, да юный Иосиф испытывает религиозный опыт,

В книге, на мой вкус, слишком много эротики, и мне немного не по себе от книги, где Гитлер — совсем человек, а не хтоническое чудовище, выбравшееся из адских бездн, дабы принести германскую расу в жертву духам мирового льда.

Я бы написала такую книгу, как «Архитектор и монах», как чистую мистику, и добавила бы в конце эпизод, где студент-электронщик Салот Сар (Пол Пот) не поддался искушению, да и книги,

Я так и не поняла, всерьез ли писал Драгунский свою книгу, или она лишь литературная игра. Если второе, то я считаю такую игру неуместной. Слишком страшным было в Европе начало XX века, чтобы использовать его для литературных игр.

Бывают в жизни несбывшиеся сказки. Как беспросветна была жизнь Патны до встречи с Лэнгли. Тяжелая работа среди беспощадной природы, несколько старых книг, уже выученных наизусть,

В моем советском детстве было слишком много восторженных очерков о многодетных семьях. Что на детей нужны деньги и еще многие ресурсы, в этих очерках как-то мало писали, а уж учение Мальтуса в СССР представляли как антинаучную буржуазную выдумку. Если бы я прочла рассказ Гаррисона в детстве, я бы полностью сочувствовала Бенедикту и Марии. С годами для меня великим разочарованием было узнать, что среди многодетных достаточно безответственных людей, которые заводят детей, не задумываясь, чем они будут их обеспечивать. Сейчас для меня рассказ уже не однозначен... Примечательная деталь, в рассказе говорится о пайках, но не о заработке.

Да в мире рассказа проблема перенаселения очень велика, но все равно, мороз по коже от того, как много желающих поучаствовать в легальной дуэли. Страшновато читать и дискуссию, которую ведут двое мужчин, пытающихся убить один другого, а вот мысли, высказанные в этой дискуссии, заслуживают обдумывания.

Сейчас я уже не могу не задуматься,

.

Продолжаю закрывать пробелы, читать книги, которые не сумела прочесть в детстве. Интересно, как бы я восприняла эту книгу в детстве или позже, в те годы, когда сентиментальность и прямые нравоучения меня раздражали? Теперь я уже дожила до возраста, когда проповедь прямым текстом может меня изрядно умилить. В книге слишком много совпадений и счастливых случайностей, взрослому читателю это может показаться совсем неправдоподобным.

Огромная часть книги — просто путеводитель по Голландии (где сама писательница никогда не бывала, только книги о стране читала). Более того, страницы, где персонажи читают друг друг лекции о истории Голландии, слишком похожи на тексты из советских учебников иностранного языка, где персонажи читают друг другу лекции слогом, каким в настоящей жизни люди не говорят. С другой стороны, эти описания (например, история с тюльпанной лихорадкой) очень интересны. Путешествие мальчиков в Амстердам почти не играет роли для сюжета, зато позволяет читателю мысленно проделать экскурсию по Голландии XIX века.

Что Мейп Додж умеет передать, так это красоту зимних пейзажей. XIX век — это еще малый ледниковый период, сейчас средняя температура декабря в Амстердаме — 4 градуса, сейчас там никак нельзя кататься на коньках и в санях.

Удивляет современного читателя и операция, проведенная в жилом доме, а не в операционной.

Бросается в глаза, как обедневшая семья изо всех сил старается жить только на заработанное, как гордо они отказываются от помощи. Протестантская трудовая этика? Если читать книгу с детьми, стоит обсудить с ними, всегда ли нужно отказываться от помощи.

Забавная стилизация научно-популярных книг о реальных животных. Автор рассказывает о существах из египетской, ближневосточной, античной, кельтской, скандинавской и китайской мифологий. Есть страницы о живности в средневековых поэмах и русских лубках, но автор совсем не затрагивает современную фантастику.

Главный юмористический прием в книге — попытки включать мифических животных в систематику животных реальных, сравнивать их анатомию и физиологию со свойствами реальных животных (например, то, что из зубов дракона выросли вполне антропоморфные воины, напоминает чередование поколений у некоторых беспозвоночных). Автор подражает стилю книг о реальных животных, ссылается на античные поэмы, как в книгах о реальных животных ссылаются на наблюдения путешественников.

Хорошая книга для тех, кто хочет начать ознакомление с образами мифических животных.

Совсем недавно закончилась война, совсем недавно Германия стала грудой щебня. В городах еще видны руины разбомбленных зданий, на улицах есть безногие. Но лыжный курорт процветает, и не только американские офицеры ужинают в дорогих ресторанах. А многие генералы и адмиралы сейчас занимают крупные посты в Бонне.

Фрау Ленге спокойно говорит о том, что когда-то голосовала за коммунистов, а потом обожала фюрера. Теперь она интересуется британской королевской семьей и смотрит сквозь пальцы на то, что ее дочка флиртует с американскими солдатами («На Востоке дочка встречалась бы с русскими»).

Д-р Шредер, чье настоящее лицо осталось на Восточным фронте, а новое лицо несет на себе следы пластической хирургии и может напугать, если присмотреться, хочет перебраться в Англию и рассказывает английским врачам о зверствах русских. Держу пари, что русским врачам он бы рассказывал о зверствах англичан и намекал, что хочет перебраться в Москву, где столько возможностей для врачей.

Очень трудно наслаждаться горными лыжами среди инвалидов войны и возможных недавних военных преступников, и супружеская пара английских врачей охотно принимает приглашение посетить психиатрическую клинику. Они утешают себя мыслью, что д-р Кролль не участвовал в уничтожении психически больных.

Нет, это нечестно! Книга, начинающаяся , как очень остроумная пародия на учебник иностранного языка, не должна заканчиваться

Действие книги происходит на Дунае, когда римляне уже ушли оттуда. Герои книги и не догадываются, что к югу от них есть огромные города, что там есть много книг, а ученые богословы спорят о сущности Троицы. Интересно, реальные первые христиане в варварском мире добывали новообращенных так же просто, как это делает годья Винитар? Есть в селе уже и некоторый прогресс. Ахму-дурачка уже не убивают, а наложницу не сжигают заживо на погребальном костре хозяина.

Глава «Скандза» — замечательная пародия на нынешнюю скандинавскую фэнтези.

Читать тем, кого интересуют мельчайшие детали быта и нравов Темных веков.

«То, что было мускус темный, стало нынче камфора». Каждый, кто проживет достаточно долго, доживет до потери своей красоты и привлекательности для молодых представителей противоположного пола. Благо тому, кто вовремя осознал потерю своей привлекательности и сумел избежать унизительных попыток понравиться.

Герр Шольц и капитан Форстер пытаются вести себя с достоинством, но все равно они вызывают лишь жалость. Нет, красавица Роза не жестока, просто она слишком молода для этих солидных господ.

Одно в рассказе меня зацепило. Капитан Форстер спустя все лишь несколько лет после Второй Мировой войны (войны, очень приближающейся к войне между Добром и Злом в книгах фэнтези) слишком вежливо разговаривает с герром Шульцем. Да, герр Шульц был в Северной Африке, да он, похоже, не участвовал лично в военных преступлениях, но все равно капитан с ним (для меня) слишком любезен. Такая любезность была бы уместна после Первой Мировой (которая для меня — схватка империалистических хищников).

«Начало всегда в тумане». О первых годах многих стран и городов мы почти ничего не знаем. В Риме тоже летописи (а тем более, профессиональные историки) появились не сразу после основания, а в более развитых цивилизациях не интересовались городком на семи холмах у Тибра.

О первых римских царях известно так мало достоверного, что появилась даже гиперкритическая школа историков, считающая первых царей чисто мифологическими персонажами.

Михаил Бондаренко собрал все сведения о Ромуле из книг позднейших историков и попытался собрать из них связный рассказ. Первая глава книги, например, просто пересказ «Энеиды». Воспользовался он и недавними открытиями археологов, чтобы рассказать о хозяйстве и быте древних италийцев.

Есть в книге и остроумная гипотеза, что миф о том, что Ромул был взят живым на небо, основан на том, что Ромул оказался жертвой торнадо.

Нельзя не улыбнуться над страницей «Основные даты жизни и деятельности Ромула». Ведь все эти даты взяты из позднейших легенд и книг историков, работавших через много веков после Ромула.

В приложении к книге — упоминания о Ромуле у древних авторов. Мы видим, как восхищение воинственным основателем Рима сменяется у христианских авторов возмущением его преступлениями.

Читать, но помнить, что в книге почти нет достоверных сведений, что в книге лишь пересказ легенд и гипотезы позднейших историков.

Какой несмешной рассказ! Какой страшный рассказ!!!

Тысячелетиями укус бешеной собаки означал для жертвы одно — несколько месяцев ожидания смерти, потом несколько дней или недель мучений в полном сознании (не в эйфории, как при чахотке; не в бреду, как в лихорадке; не в апатии, как при анемии или пеллагре — в полном сознании!), потом смерть. Осенью 1885 года Луи Пастер объявил об успешном опыте прививки от бешенства. Поскольку конец XIX века — это уже эра железных дорог, в Париж потянулись за шансом на спасение от жуткой смерти укушенные собаками из далеких стран, даже из России.

Кем надо быть чтобы вмешаться в собачью драку и дернуть бродячую собаку за ногу?!! И кем надо быть, чтобы упустить шанс на спасение от жуткой смерти, шанс, которого не было еще год назад, из-за желания выпить в трактире и поскандалить там?!!

«Не хочу я к пастору ехать» — фамилия Pasteur реально переводится и как «пастух» и как «пастор» (христианский священник). Современная пресса реально называла Пастера «Le Bon Pasteur» — «Добрый пастырь», потому что он, действительно, один из величайших благодетелей человечества (а еще два раза помог спасению французской экономики).

Впрочем, может быть Грязнову и Лампадкину сказочно повезло, может быть, собака и не была бешеной, может быть, и не угрожала им мучительная смерть, и не нужна была поездка в Париж...

Обсуждаются в рассказе и проблемы орфографии и недавно вышедшая книга филолога Грота. Сам Чехов считал нужным радикальное упрощение русской орфографии, отмену, среди прочего, букв «фита», «ять», «ижица».

Никто не ждал перестройки. Наверно, сам Горбачев не знал, что все рухнет вскоре после того, как напечатают Гумилева. Почти никто не ждал перемен, ни хороших, ни плохих. И те, кто выиграл от перемен, и те, кто проиграл, не могут не задумываться: «Как бы сложилась жизнь моя, моих близких и всей страны, если бы Горбачев не стал генсеком?». Григорий Романов, действительно, был одним из главных соперников Горбачева.

В рассказе мы видим все глазами примерной ученицы младших классов. Она не голодает; благодаря тому, что ее отец — инвалид войны, потерявший ноги при штурме Марселя — имеет доступ к льготной лотерее, у нее есть ГДР-овские сапожки, не очень теплые, зато красивые (итак, дефицит товаров народного потребления в уцелевшем Союзе сохраняется); у нее есть считалка (что-то вроде нынешнего смартфона, русское название, как я понимаю, от того, что электронная промышленность уцелела и даже достигла успехов). Мать девочки погибла во время мятежа в Риге (в реальные 90-е в Латвии был изрядно расистский режим, была массовая безработица, но большой крови, в отличие от Средней Азии и Кавказа не было).

Героиня рассказа спокойно говорит о цензуре, в начале 80-х примерная младшеклассница и знать не могла, что в славном СССР есть цензура.

Я могу поверить, что Ходорковский сделал бы блестящую партийную карьеру, Жириновский — вряд ли, в любом случае, в уцелевшем Союзе не было бы нужды в амплуа злого клоуна, и Жириновский не смог бы прославиться на весь мир. Я могу поверить, что Дудаев так и прожил бы свой век нормальным советским генералом, а вот Басаев, думаю, стал бы просто маньяком.

Когда автор пишет цикл десятки лет, меняется сам автор, меняется мир вокруг него, меняются читатели. Например, Ауэл много лет ругали за то, что она предположила возможность потомства неандертальцев и людей современного типа, новые же исследования показали, что у европейцев много неандертальских генов.

И для меня знакомство с циклом «Дети Земли» затянулось на десятки лет. Зато я теперь могу подумать об этических проблемах, которые в 16 лет могла и не заметить.

Главная тема Ауэл — как разным разумным жить без конфликтов на одной планете. История человечества — увы, история конфликтов, и конфликтов не только межнациональных и межрасовых. Либералы и консерваторы, монархисты и республиканцы, сторонники власти церкви и антиклерикалы биологически гораздо ближе друг к другу, чем неандертальцы и кроманьонцы, но как же им трудно жить в мире рядом друг с другом.

Книга «Под защитой камня» не заставит вас лихорадочно перелистывать страницы. Событий в книге очень мало, мельчайших деталей в описании одежды, предметов труда и украшений, очень подробной топографии окрестностей Девятой Пещеры в книге очень много. Я не археолог, и, тем более, не традиционная охотница-собирательница, я не могу судить, насколько верны эти детали. Есть в книге и много информации о лекарственных растениях, о народной медицине. Эти сведения могут пригодиться на необитаемом острове, но все-таки самолечение — занятие опасное. Жителям юго-запада Франции может быть интересно попытаться найти места, описанные в книге.

В своей попытке реконструировать нравы людей, не знающих, откуда берутся дети, Ауэл, наверняка, опиралась на исследования этнографами, например, австралийских аборигенов.

Явной эротики немного, и Ауэл умеет ее описывать так, чтобы у читателей не было отвращения.

Мистики очень мало, и, может быть, это всего лишь галлюцинации, вызванные опьяняющим напитком шаманов.

Явных злодеев в книге нет, хотя на последних страницах чувствуется угроза.

Айла, все-таки, гений общения. Ей удается наладить хорошие отношения почти со всеми, а злую шутку Мароны она смогла обернуть в свою пользу.

Есть в книге и эпизоды, которые очень актуальны сейчас, но мне очень трудно поверить, что такие проблемы были актуальны 40000 лет назад. Сверхранние браки и сейчас могут обернуться большими проблемами для юных супругов и их старших родственников. Вряд ли 40000 лет была актуальна проблема гиперопеки близких над инвалидами (мальчик Ланидар и его мать). Над описанием Ларамара и его семьи вздохнут с пониманием нынешние участковые, детские врачи и сотрудники опеки. Супруги-алкоголики, у которых детей больше, чем у соседей, но которые детьми совсем не занимаются, старшая дочь, вынужденная заменить мать младшим — трудно поверить, что такое было уже 40000 лет назад.

Ах, где мои десять лет! Тогда бы я прочла повесть с восторгом и очень обрадовалась бы чудесным совпадениям в конце повести

Сама я никогда не собирала марки, но как раз в десять лет я с большим интересом рассматривала коллекцию моего деда. Тайны тибетской медицины мне интересны до сих пор. А вот подробные описания футбольного матча мне неинтересны до сих пор.

Пожалуй, только взрослый читатель оценит попытку автора описать психологию чудовища. Яков, инвалид детства, озлобленный на весь мир, сделал себе состояние в блокадном Ленинграде, выменивая продукты (наворованные) на драгоценности. Были такие чудовища в реальности.

Советую читать эту повесть с детьми, но непременно нужно сказать детям, что инвалид детства не обречен на злобу и подлость, что он может стать достойным человеком.

Самора Машел, первый президент Мозамбика, погиб в авиакатастрофе в 1986 году. Сразу же была выдвинута версия, что спецслужбы Южной Африки (тогда там еще действовал режим апартеида) установили ложный радиомаяк, заставивший самолет отклониться от курса. После свержения режима апартеида это обвинение не удалось ни доказать, ни полностью опровергнуть.

Евгений Коршунов воспользовался этим обвинением, чтобы попытаться проникнуть в психологию деятеля расистской спецслужбы, и его Леону Невелингу веришь. История Виктора и Мэри, увы, оказалась слишком вторичной и мелодраматичной.

В Южной Африке, действительно, есть места, куда белые пришли раньше, чем нынешнее черное население.

Интересно, что в 1989 году дозволялось писать о Ницше, в советское время единственным способом процитировать Ницше было вложить эти цитаты в уста отрицательного персонажа.

Интересно, что стало с Леоном Невелингом после свержения апартеида? Посадили его за его преступления или (чем черт не шутит) он быстренько перестроился и стал ловить белых расистов?

ЮАР при новом режиме не стала раем на Земле, но где он, этот рай!

Маринина любит описывать людей хороших, но малоправдоподобных. Когда девочка Наташа успевала учиться на одни пятерки, побеждать в спортивных соревнованиях, заниматься активной общественной работой, стирать чужое белье и нянчить чужого ребенка? Меня в пятнадцать хватало только на учебу без троек, и то с трудом...

Мне дико читать, что шестнадцатилетняя старшая сестра ревновала родителей к новорождённой младшей, меня младшая только умиляла.

В слишком наблюдательного мальчика Руслана поверить легче, но его страсть собирать досье на окружающих заставляет усомниться в его душевном здоровье.

Маринина часто пишет о том, что постоянная ложь ни к чему хорошему не приводит, что надо или вести себя безупречно, или сразу признаваться в своих поступках. Вот и персонажи этого романа всю свою жизнь посвящают тому, чтобы избежать разоблачения, и, тем самым окончательно портят не только свою жизнь, но и жизни других людей.

В 20-е годы молодая Советская власть вела активную пропаганду личной и бытовой гигиены. Я верю, что эта кампания зачтется большевикам на Страшном Суде. Зощенко не был служащим Наркомата здравоохранения, но многие его рассказы, вольно или невольно, были частью этой кампании. Вот и веселый рассказ «Операция» — явный

Увлекательный плутовской роман и очень интересное полотно российской жизни середины XIX века. Москва, Украина (еще Малороссия), Бессарабия (теперь Молдова), люди разных национальностей и вер и всевозможных состояний, от аристократов до уголовников. В романе почти нет последовательного сюжета, он рассыпается на отдельные истории, почти не связанные между собой, многие персонажи описаны ярко, но исчезают через десяток страниц. Только деву-поэта Домну Яковлевну мы встречаем вновь через пятьсот страниц.

В романе два антигероя — обаятельный мошенник (но все-таки не злодей) Дмитруцкий и гордая, своенравная, себялюбивая Саломея Петровна. В советской литературе отрицательного персонажа часто можно было опознать по вычурному имени. Задолго до советской литературы мы встречаем это у Вельтмана — бессердечная, эгоистичная сестра носит изысканное имя Саломея, сестра добрая и кроткая — простое имя Катенька.

Прошло 135 лет, а многие мужчины все еще возмущаются женскими привилегиями (женщин и в армию не призывают и на пенсию раньше отпускают), что женщина может много получить не упорным трудом, а удачным браком. Все так же многие мужчины не ценят, что женщины рожают в муках. Но ситуация во многом кардинально изменилась. Женщина сейчас может сама сделать карьеру, сама стать министром и генералом. Графиней только в России не станет, за этим — в Англию.

Мило, весело, изящно. Нет ни злобы (как в «Забавном Евангелии»), ни грязи (как в «Гавриилиаде»). То, что герой рассказа ищет доказательства несуществования Христа, соответствует консенсусу в советской исторической науке.

Очень трогателен эпизод со старушкой, которая хотела встретиться с умершими родственниками.

Интересно, что по мнению автора, в XXI веке останется блат («Что же вы не сказали, что от товарища Флавия») и проблемы с выделением фондов («Чтобы получить десять двугорбых верблюдов, надо попросить двадцать четырехгорбых»).

До чего же приятное, хоть и изрядно неправдоподобное чтение — главы Дорошина. Участковый, для которого главное — чтобы никто не обижал слабых и беззащитных, участковый, который искренне заботится о детях и стариках, участковый, который не боится выговоров от начальства — как радостно о нем читать. Так же приятно читать о кошках. Что совсем неправдоподобно — то, что этот участковый — сын знаменитого оперного певца, живет в большой квартире, и сам зарабатывает деньги сочинением музыки. С другой стороны, раз ему не надо думать о хлебе насущном, у него нет и искушения делать карьеру и/или брать взятки, он может спокойно оставаться на своем месте и заботиться о детях и стариках. Дорошин чтит Устав не на сто процентов, он может ударить семейного тирана, но ударить, чтобы защитить жертв этого тирана.

Мама Дорошина с ее Ужасными Ужасами и Кошмарными Кошмарами — совершенно комический (но не сатирический) персонаж.

Старый участковый Филонов и его жена будто сошли со страниц советской литературы. Теперь такого участкового совсем сложно представить.

История Тани «Одалиски»

Страшный и, по-моему, кощунственный рассказ.

«Есть поэма «Коробейники», нет поэмы «Челноки» (с). Когда в начале 90-х на заводах и в НИИ перестали платить зарплату, но зато открыли границы, тысячи людей стали ездить за границу, закупать там товары и продавать в своем городе. Некоторым челнокам нравилось торговать, но для большинства это было физически и психологически очень тяжело, а иногда просто опасно — челноков и грабили и обкладывали данью рэкетиры.

Героиня рассказа организует такие поездки за границу и пытается защитить свою группу от рэкетиров, удается не всегда. Считается, что 90-е в Белоруссии были не такими страшными, как в России, в рассказе это совсем не заметно, в рассказе говорится о безработице и невыплате зарплаты

Есть среди челноков и несчастная пара немолодых уже любовников, для которых эти поездки — единственная возможность побыть вместе.

Где кощунство в рассказе?

В начале рассказа указана дата по еврейскому календарю, судя по ней, действие рассказа происходит через восемьдесят семь лет.

В иудейской традиции, действительно, есть идея, что в мессианские времена законы кашрута будут отменены, что они нужны только в нынешнем сломанном мире, а в мире исправленном они будут не нужны, как не нужны больше костыли излечившемуся от хромоты.

Какая добрая, мягкая, неторопливая книга! Как бы она мне понравилась, с какой радостью я ее бы читала, как бы я над ней отдыхала душой, если бы книжка не была монархистской. Я республиканка закоренелая, и восстановление монархии как хэппи-энд меня не обрадует. Да и насмешки над равноправием меня не очень радуют.

Книга 1995 года, еще совсем недавно была советская власть с ее всепроникающей пропагандой равноправия, революции и коллективизма. К концу советской власти эта пропаганда уже могла изрядно надоесть, и нелюбовь к ней у многих сохранилась в постсоветские годы. Есть в книги и насмешливые намеки на колхозы (в книге довольно добровольные).

Жилло проходит путь от свободной жизни без ответственности за других людей через ответственность за молодого графа и обретенного сына к ответственности за все королевство, но,

Антисемитское (в широком смысле слова), антидемократическое, неостроумное. Это не исторический рассказ, а памфлет, где анахронизм на анахронизме сидит и анахронизмом погоняет. Не было особой связи свастики со Спартой, не нападали финикийцы на Спарту, не было у них монотеизма, то, что имена спартанцев похожи на русские, может удивить только очень невежественного читателя. То, что посол финикийцев говорит, как лавочник из черты оседлости — не смешно.

Автор воспользовался легендой о том, что поэт Тиртей вдохновил спартанцев на победу, но в легенде никаких финикийцев нет.

У меня нет знакомых наемных убийц, я совершенно не знаю их психологию и не могу судить, верно ли автор ее передал. Мне очень трудно поверить в нравственное преображение через труд ради свободы, но, повторяю, это сомнение чисто теоретическое.

Главная загадка рассказа — образ

«Ах, сколько русского леса ушло на роман Леонова» (с). Образец соцреализма, семьсот страниц, полных узкоспециальной терминологии и пафоса, коммунистического и патриотического. Как в большинстве соцреалистических романов, сюжет основан на противостоянии доктрин в очень узкой области (в романе — в лесопользовании). Идиллия предвоенного дня и подвиги героев на войне, злодей,

Насчет пафоса, впрочем, непонятно, то ли это мысли самого автора, образцового советского писателя, то ли это несобственная прямая речь юных героев — Поли, Вари и Сережи, а автор, бывший белогвардеец, мягко посмеивается над юной горячностью.

Нынешнему читателю всегда любопытно, о чем советские писатели пишут, а о чем умалчивают. Леонов пишет о раскулачивании, злодей Грацианский готов использовать против положительного героя Вихрова тот факт, что приемыш Вихрова не просто сирота, а сын раскулаченного, сам этот приемыш готов искупить кровью свою врожденную вину перед советской страной, но в романе ни слова про то, что русский лес в тридцатые рубили зэки, что лесоповал был одной из крупнейших частей ГУЛага.

Сердце романа — лекция о лесе, роман направлен против истребления лесов (безуспешно, лес истребляется и теперь, истребляется страшно), но, что странно для нынешнего читателя, лес важен не сам по себе (хотя упоминается его водоохранная роль), а как сырье для деревообрабатывающей промышленности. Положительный герой призывает лишь сажать нового леса столько же, сколько рубится старого. Герой нынешнего идеологического романа боролся бы за заповедники.

В Гражданскую войну Вихров жил мудрее многих, он не воевал ни за белых, ни за красных, а работал в своем лесничестве. Да и лесничеству повезло — не сожгли его ни белые, ни красные.

В романе есть фраза, жуткая для нынешнего читателя. «Наибольшая продолжительность жизни — у пчеловодов, священников и садовников». Да, в тридцатые священники очень долго жили (тридцатые — эпоха величайших гонений на религию).

Забавная деталь, показывающая, как изменился быт за 80 лет. Есть в романе женщина, зарабатывающая тем, что чинит чулки. Теперь это ремесло исчезло, колготки, если чинят, то сами, а часто сразу выбрасывают.

Читать роман тем, кому интересен образец соцреализма, и тем, кто хочет проследить историю экологического мышления.

Блокада Ленинграда — прорыв ледяного ада на Землю. Но были в этом аду эпизоды удивительные для современного исследователя. В блокадном Ленинграде, действительно, сохранили бегемотиху в зоопарке. Заготавливали для нее воду и сено. Стоило ли это делать? Может быть, полторы тонны мяса могли бы спасти много жизней. А может быть, то что сотрудники зоопарка не сдавалась, то, что они сохраняли животных, укрепляло дух ленинградцев... Одно можно сказать твердо — сено, заготовленное для зверей, не было отобрано у людей: люди не могут есть сено, у людей для этого нет бактерий-симбионтов.

Были в блокаду и «товарищи», подобные Глебу и Вере, те, что могли хорошо выглядеть, зарабатывая спекуляцией, выменивая наворованные продукты на драгоценности.

Я очень хочу верить в вечную любовь и вечный брак, так что рассказ меня очень умилил. Но кроме умиления возникло у меня много вопросов к матчасти. Православного священника не называют «святой отец» (так называют католических). Могла ли сирота-дворянка в начале XX века жить одна в усадьбе? Мог ли быть в 1918 году прямой поезд Петроград-Брюссель? Могла ли немецкая девушка приехать туристкой в Ленинград в мае 1941 года (через общество «Сила через радость»)? Может быть, авторам не надо было так четко привязывать рассказ к определенным эпохам.

Еще интересная деталь: если верить авторам тело обретает душу с рождения, а не с зачатия.

Оценка- твердая семерка.

1840 год, в столицах обсуждают строительство электрического телеграфа, а в орловской глубинке боятся оборотней. Страшного Селивана узнают и в кабане и в петухе, пытаются его извести, но не могут.

История — обычный святочный рассказ,

Очень характеризует тогдашние нравы история палача. «Был ты палач, Борька, и будет тебе у нас горько». Отставной палач вызывает в городе мистический ужас, все его гонят, обращаются с ним жестоко, пока он не развязал город, замерзнув до смерти. А дочери его, считают, лучше бы вовсе не родиться. Те, кто сейчас призывают к возвращению смертной казни, не думают, как будут жить профессиональные исполнители казни.

Пролайферская пропаганда — занятие очень сомнительное с моральной точки зрения. Отговорившие от аборта возьмут на себя обеспечение ребенка до аспирантуры? И тем более, возьмут ли они на себя риск, что женщина умрет от родов?

В рассказе есть и антисемитский душок (главная злодейка говорит, что родственница поэта Багрицкого). Интересно, сознает ли это автор?

И пропаганда добрачной чистоты часто оказывается... нездоровой. Но для поколения автора это еще простительно.

Рассказ все равно нужно внимательно читать мужчинам, пусть знает, на что они обрекают женщин, отказываясь от презервативов!

1907 год, инженер Розинг получает патент на телевидение («передачу изображений электричеством»), а в двух-трех днях пути от Петербурга деревенские колдуны пользуются всеобщим уважением.

Книга — описание жизни в русской деревне на севере Олонецкой губернии, на северном краю земледелия, где уже не вызревает капуста.

Автор подробно пишет о тяжелом труде крестьян, бурлаков, о ежедневном риске сплавщиков леса и охотников.

Очень красива глава о вопленице Степаниде Максимовне, о ее любви, свадьбе, семейной жизни и смерти мужа. Автор приводит подлинные свадебные песни и погребальные плачи.

Пишет Пришвин о своих встречах с певцами былин, священниками, старообрядческими начетчиками и деревенскими колдунами, приводит подлинные заговоры. Интересно, что он не пишет, как борются (и борются ли) священники с колдунами, а вот местный фельдшер пытается, но безуспешно бороться с верой крестьян в колдовство. Заговор, напечатанный в «Олонецких губернских ведомостях», народ принимает с благодарностью, совсем как сейчас суеверные люди пользуются научными трудами по народным суевериям.

Очень интересна глава о Выгорецкой общине, целом старообрядческом городе на реке Выг, разогнанном в 1857 году. Есть глава и о «Осударевой дороге», которую Петр Великий велел построить, чтобы провести на катках два фрегата из Белого моря в Балтику. Нынешний читатель знает, что страшна была Осударева дорога, но строительство Беломорканала еще страшнее.

Забавна первая страница повести — про дачные поселки в окрестностях Берлина и про Kartoffelfest mit Fakelzeug. Выходит, факельные шествия старше нацизма.

Читать всем, кто интересуется народной жизнью в начале XX века.

Нужны очень крепкие нервы, чтобы читать эту книгу. Кровавые жертвоприношения, ужасные ранения, уродства врожденные и причиненные другими, людоедство. Эротики,

Цивилизация ацтеков в романе не только чудовищна, но и великолепна. Обработка камня, доведенная до предела (обсидиановые мечи так же смертоносны, как металлические), живопись, скульптура, иероглифическая письменность, утерянное искусство картин из перьев... Город Теночтитлан был больше и чище современных ему европейских столиц.

Сюжет романа увлекателен, но разбивается на отдельные истории, отделенные большими промежутками времени.

Страшная и прекрасная держава ацтеков была уничтожена пришельцами из-за моря. «Это как будто к Освенциму подлетели корабли марсиан» (с). Но пришельцы сразу же ввели инквизицию. Впрочем, епископ Сумаррага, действительно, заступался за индейцев.

Бежит-бежит времечко. Лиля Стасова, которую читатели первых романов Марининой запомнили восьмилетней, уже пишет диссертацию и собирается выйти замуж. Племянник Каменской стал мастером-хакером. Каменская, выйдя в отставку, уже не так тревожится, как раньше, и.

Роман — потрясающая антиреклама фигурного катания в нынешней России. Если верить книге, за решениями спортивных судей стоит потрясающая грязь — интриги, взятки, а то и просто капризы спортивных чиновников. Да и само по себе фигурное катание — слишком опасный вид спорта, фигуристы рискуют здоровьем ради эстетических чувств зрителей.

1870-е годы. «Все переворотилось и только укладывается»(с). Век дворянства сменяется веком купечества. И вот офицер-доброволец идет в торговые агенты, а генеральская дочь готовится в актрисы.

Сюжет в романе теряется в описании нравов москвичей. В основном торгового сословия, но есть в романе и вырождающиеся дворянские семьи, и ученые, и адвокаты, и слуги и фабричные рабочие. Русские (в том числе старообрядцы), немцы, евреи, французы...

Боборыкин прежде всего бытописатель, роман полон мельчайшими подробностями одежды, мебели, архитектуры, описаниями жилых домов, лавок, театров, трактиров...

Большинство персонажей — явная сатира. Лишь немногие женщины описаны с симпатией.

Читать тем, кого интересует эпоха, и тем, кому важны мельчайшие детали старого быта.

Одна из самых симпатичных книг Никитина. Не слишком ученый, не слишком хитроумный, но обладающий правильным сердцем Мрак становится тцаром и оказывается хорошим тцаром, как Санчо Панса оказывается очень хорошим губернатором. Интересно, что никто ни разу не воскликнул: «А тцар-то не настоящий«! Такое внешнее сходство? Или придворные видят пышные одежды, но никогда не видят человека?

Фирменный юмор Никитина на месте, роскошные описания легких завтраков на месте, морализаторства немного, оно ненавязчиво, а мораль — здорова.

Очень интересна попытка показать мир глазами, ушами и носом оборотня.

Никитин, как всегда, идет по тонкой грани между скрытыми цитатами и плагиатом.

Читать поклонником фэнтези грубоватого, но с правильной моралью и любителям отыскивать скрытые цитаты.

Как всегда у Марининой, сюжет развертывается неспешно. Вот Валерий Риттер, трогательно и слепо заботящийся о жене-наркоманке, вот его сестры — гордая и целеустремленная Анита и веселая и добрая Любочка. Медленно, но верно разные нити повествования сплетаются в одну...

Что в романе примечательно — так это увлечение Марининой эзотерикой. Я лично не верю, что боли в левой ноге означают проблему в отношении с мужчиной и пройдут, когда это проблема будет решена. Я не верю, что если «простить и отпустить» обидчика, обидчик изменит свое поведение. Что мне кажется совсем чудовищным, это идея, что за все происходящее в жизни надо благодарить. Я считаю эту идею оскорблением памяти жертв пыток и концлагерей.

Фильма Гая Ритчи я не смотрела, так что сюжет романа был для меня новым. Честный детектив-нуар с несколькими строчками высокой философии. Коррумпированные политики, мафиози, организаторы подпольных боев (где рискуют жизнью и рассудком), противостоящие им полицейский комиссар, Агент на Контракте и отважная журналистка. Немного крови,

Ах, сколько мы уже прочитали книг о бездуховных и алчных жителях Запада, готовых на любое преступление ради наживы, и противостоящих им высокодуховных русских монахах. Одного из «западников» зовут Дауд, но в его поведении нет никакой мусульманской специфики. Панов считает, что нынешние мусульманские мигранты растворятся в бездуховном Западе?

Я до последнего надеялась, что ожидаемое чудо

«Кому из нас под старость день лицея торжествовать придется одному» (Пушкин). Последним лицеистом оказался многолетний министр иностранных дел, канцлер Российской империи светлейший князь Горчаков. Но Горчаков — не только планета в системе Солнца-Пушкина, Горчаков сам был светилом на небесах европейской политики. Благодаря его усилиям итоги Крымской войны для России оказались не так плачевны, как могли быть, кризис вокруг польского восстания не перешел в большую войну, в 1875 году не случилось новой войны между Францией и Германией...

Книга Лопатникова не только подробная биография Горчакова, есть в книге рассказы об истории русской дипломатии, начиная с Посольского приказа XVI века, о Нессельроде и Каподистрии, о деятелях Великих реформ (Милютине, Рейтерне, Татаринове), о тонкостях политической ситуации в Европе, о Кавуре, Наполеоне III, Бисмарке.

Пишет Лопатников и о параллелях между ситуацией России в 1850-е годы и в начале XXI века.

Бывает, много лет знаешь о каком-то явлении, и вдруг полностью его ОСОЗНАЕШЬ. Осознаешь, что подлость — это подлость, жестокость — это жестокость. И надо что-то делать, как-то менять свою жизнь после этого осознания. Так и студент-юрист Васильев вдруг понял, всей душой понял, что проституция — это когда «пятьсот мужчин убивают одну глупую, голодную женщину». Увы, осознание это в тот же день обернулось для него нервным срывом (Чехов — профессиональный медик — умел описывать болезни). Ни одной женщине этот нервный срыв не помог! Интересно, что сам Чехов думал о проституции...

Читать тем, кого интересуют московские нравы 1880-х годов, и тем, кого интересуют описания нервных болезней.

Не всегда замечательный писатель оказывается и замечательным человеком. Чехов, проведший перепись на Сахалине, боровшийся с холерой, строивший школы — едва ли не самый замечательный человек из наших писателей. Одно из немногих пятен на совести Чехова — рассказ «Тина»(все-таки только рассказ). Написать антисемитский и мизогинный рассказ после отказа красавицы-еврейки — поступок некрасивый и недостойный мужчины.

Сусанна Моисеевна в рассказе подобна ядовитому цветку, соблазняет добрых православных, а потом, притянув их к себе своим болезненным очарованием, не брезгует прямой уголовщиной. Да и производит она водку, а не что-нибудь более полезное для народа (древний образ спаивающих жидов).

Чехов, конечно, не мог знать, что в 1943 году восьмидесятилетняя Евдокия Коновицер-Эфрос погибнет в Треблинке, да и мало кто в блаженном XIX веке мог предвидеть Треблинку.

О Моисее, Исходе евреев из Египта и казнях египетских мы знаем только из Библии и поздних иудейских легенд (мидрашей). Никаких сведений из египетских источников у нас о них нет. Уже несколько веков верующие и ученые пытаются это объяснить. В советское время официальная точка зрения была проста — все это лишь легенды, а Моисей — всего лишь персонаж мифологии вроде Геркулеса.

Петр Люкимсон не только религиозный еврей, но и наш бывший соотечественник. В своей советской юности он не мог не познакомиться с советской атеистической пропагандой.

В своей книге Люкимсон приводит всевозможные версии. От Библии, иудейских мидрашей (рассказов из Талмуда), традиционных иудейских и христианских толкований через попытки библейских критиков объяснить чудеса рационально (манна — пустынный лишайник и т.д.) до точки зрения гиперкритиков (вся библейская история — чистая мифология). Приводит он даже точку зрения Великовского, что казни египетские произошли во время столкновения Земли с кометой. Читатель может выбирать любую гипотезу.

Этот цикл — не только классика антисемитской мысли, но и классика мысли консервативной. Крестовский не приписывает евреям никакой мистической власти, их могущество в цикле объясняется лишь тем, что они умеют играть на слабостях и пороках христиан.

Крестовский еще не расист, евреи у него еще не низшая раса. Как подобает антисемитской классике, есть в романе еврейка, прекрасная душой и лицом, история ее молодости составляет внешний сюжет цикла. Тамара Бендавид (заметьте, что у нее поэтическое имя Тамара, а не какое нибудь прозаическое — Хася-Двося или Песя-Малка), наследница миллионов, позволила графу Каржоль де Нотреку вскружить себе голову. Но она бежит из дома не только ради любви, граф принес ей Евангелие, и она уверовала в Христа (но неужели она ни разу не слышала молитв, начинающихся словами «Отец наш»?).

Действие первого романа происходит всего за один день — день бегства Тамары в монастырь, еврейских хлопот по ее возвращению и еврейского погрома (во многом оправдываемого автором). Крестовский с гордостью писал о том, что хорошо знает еврейский быт, что он учил еврейский язык и изучал Талмуд с раввином, но историки еврейства находят в его описании еврейского быта много ошибок. Дед Тамары, миллионщик, получился очень обаятельным персонажем. Крестовский не может скрыть, что среди евреев много было грузчиков и нищих.

Во втором томе, новообращенная Тамара становится медсестрой на русско-турецкой войне. Она видит героизм русских солдат и их преданность государю (тут современный читатель может усомниться), и не может не слышать разговоры о феерических хищениях дельцов, еврейских и христианских.

В третьем томе действие переносится в глубину России. И роман уже не антисемитский, а антиземский и антилиберальный. Деятели земства или воры, или прекраснодушные идиоты. Рассматривает автор и проблемы сельских школ. Увы, роман слишком слаб художественно, слишком много в нем откровенной публицистики.

Роман неокончен. Еврейский автор закончил бы книгу о пагубных следствиях отсутствия женского образования торжественным раскаянием Тамары и ее возвращением в еврейство. Интересно, как хотел закончить роман Крестовский.

Читать — историкам консервативной мысли.

Изрядная апология государя императора Павла Петровича. Мол, несмотря на изрядную вспыльчивость, император способен был на щедрость, милосердие и великодушие, армия и гражданские ведомства давно нуждались в укреплении дисциплины, а те, кто в этом укреплении был не заинтересован, видели свою выгоду в клевете на Павла.

Сюжет романа — несколько исторических анекдотов (не выдуманных Крестовским), нанизанные на любовную историю, милую, но не оригинальную.

Последние главы посвящены кампании великого Суворова в Италии и Швейцарии.

Книгу стоит читать, если нужна милая, незамысловатая любовная история. Как источник анекдотов о Павле, повесть глубоко вторична.

В этом выпуске «Школы юннатов» собраны рассказы о птицах северной части средней полосы России. Подробно описаны их внешний вид и поведение, есть и попытки описать их пение. Рассказы о птицах приурочены к их волнам прилета — сначала о грачах, потом о жаворонках, в конце о коростелях.

Автор подробно описывает, какую пользу приносят птицы, уничтожая вредных насекомых и семена сорных растениях, есть в книге и небольшие описания этих вредных насекомых. Пишет автор и о том, что кроме пользы практической есть польза и эстетическая, что наша жизнь станет бедной без птичьего пения. Слог автора может иным читателям показаться слишком сентиментальным.

Есть в книге чертежи кормушек, скворечников, синичников, есть подробные советы, как кормить птиц зимой.

Жителям севера средней полосы, желающим побольше узнать об окрестных птицах, книга будет очень полезна. Жителям других мест ее можно читать для отдыха.

Отзывы в печати на этот роман заставили меня слишком многого от него ожидать. Поэтому роман оказался для меня изрядным разочарованием. Рецензенты писали, что немецкие имена многих персонажей (герой — Эбергард, его жены — Сигилд и Улрике, его дочь — Эрна, его приятели — Хериберт, Фриц, Хассо) намекают на то, что российская власть начала XXI века (роман опубликован в 2012 году) ведет себя будто оккупационная. Я ожидала от книги откровенно альтернативной истории, про немецкую оккупацию, продержавшуюся до 2012 года (и такую альтернативку я бы прочла с гораздо большим интересом). Но в книге этого нет, в книге «эту бабу-ягу мы вырастили в своем коллективе» (с), герои ведут себя так же, как и их сослуживцы с русскими и восточными именами, Путин, Медведев, Ельцин, Шаймиев, Патрушев упоминаются под своими именами (хотя в романе Ельцин умирает зимой, а не в апреле 2007 года, как в реальности), впрочем, топонимика в романе немного отличается от реальной (в Москве нет Тимирязевского проспекта, но есть Тимирязевская улица и т.д.).

Взгляд на Россию в романе беспросветный. Это даже не коррупция, это полное вытеснение легальной экономики системой взяток, откатов, взаимных услуг и т.д. «Это организм, в котором раковая опухоль полностью заменила скелет» (с). Эмигрант над этой книгой порадуется, что уехал, человек, не сумевший сделать карьеру в бизнесе или на госслужбе, очень порадуется, что удалось не попасть в эту грязь. Когда-нибудь эту книгу издадут с подробным комментарием — на какие реальные уголовные дела намекает автор на такой-то странице.

Герой вызывает брезгливое сочувствие. Он мог бы, например, гораздо лучше управлять своей личной жизнью, не ревновать жену, уже давно ей изменяя.

Книгу очень трудно читать, длинные предложения с бесчисленными придаточными, может, и хорошо передают поток сознания героя, но как же трудно разбираться в их грамматике. Непонятно, какие детали в описании внешности, одежды и манер персонажей нужны для их психологической характеристики.

Суровая басня, обратная сказке про Золушку. Впрочем, принц в Золушку влюбился, а здесь Барону нужно было явно только полмиллиона.

Но Российское общество не было намертво застывшим в кастовости. Кроме Ломоносова — «славы Россов» (с), были многочисленные генералы, миллионщики и действительные статские советники вышедшие из простых. Многим из них приходилось сталкиваться с предубеждениями в своих новых кругах, и все же молодые амбициозные унтерофицеры, семинаристы, ушедшие в университет, и молодые купцы не старались «держаться звания, в котором ты рожден» (с).

Опасное дело — «освобождать от химеры, называемой совестью». Есть риск, что ученик очень хорошо усвоит урок.

Ах, как коротка жизнь, а время молодости, красоты, здоровья и жизненной силы еще короче. И «вот зима катит в глаза», и уже нужна спокойная жизнь, деньги на лекарства, на диетическую пищу, так много забот требует для себя постаревшее тело, так трудно уже обеспечивать себя. Счастлив тот, кто заранее позаботился о своей старости, сумел накопить себе на время дряхлости и болезней.

Но молодежь часто не думает о будущем, не думает, как будет жить тогда, когда уже не будет ни здоровья, ни легкомыслия. И вот те, кто «все пели», должны просить о милосердии чужих людей, а чужие люди не обязаны делиться своими накоплениями, совсем не обязаны, тем более если их не веселили когда-то чужие песни. Если муравей когда-то наслаждался пением стрекозы, то теперь его насмешки были бы подлостью, если нет — то они просто излишняя жестокость.

Мы учим басню эту в детстве, но лишь к старости многие из нас осознают жестокую ее мудрость.

Формально это боевик, но на самом деле это слегка замаскированное под художественное произведение изложение одного из неоязыческих учений. Как и многие неоязычники, Костюк — изрядная расистка («болезни возникли из-за смешения с чужими расами»). Откровенного антисемитизма немного, но он есть. Костюк знает, что Ева — это Хавва, интересно, знает ли она, что в иудейской иерархии стоит довольно высоко (ибо есть у нее понятие о «Великом Роде, чьими проявлениями являются все остальные боги»). Специалисты по истории и религиоведении могут написать очень большую книгу с перечислением ошибок Костюк и ее единоверцев (геология отрицает существование арктического материка в последний миллион лет, представители трипольско-кукутенской культуры никогда не называли себя трипольцами и т.д.).

К программе русских национальных школ, к экономической программе положительных героев тоже много вопросов. Нынешняя наука почти полностью англоязычная, стоит ли отказываться от английского в школе? Хорошо ли, что одни и те же люди и выращивают овощи и торгуют на рынке? Может, лучше разделение труда?

Ни за что не поверю, что православный священник может говорить о Божественной еврейской душе. Это иудеи у себя пятую душу находят...

Небольшой художественный талант у Костюк есть, описания прекрасной жизни в древних славяно-арийских городах умиляют,

Читать тем, кто интересуется ходом мысли нынешних неоязычников и националистов.

В этой басне — нет ни слова о любви. Чистый рынок, где одна сторона предлагает богатство, чины, государственные награды и внешнюю привлекательность, а другая — только молодость, красоту и здоровье.

Когда одна сторона уже не может предложить товар высокого качества (румянца больше нет, а седые волосы есть), она вынуждена согласиться взять взамен товар худшего качества.

«Erewhon» — это анаграмма не только «Nowhere» — «нигде», но и «now-here» — «сейчас-здесь». Книга продолжает традицию Свифта: герой попадает в отрезанную от мира страну, где все выглядит как пародия на европейские обычаи и нравы. Очень многое в книге — намеки на викторианскую Англию, на ее религию, судебную систему, на систему образования. Сюжета в книге почти нет, это скорее сборник философских рассуждений и интеллектуальных провокаций.

Первые главы, где герой сначала работает на ферме в отдаленной колонии, а потом перебирается через величественные горы, навеяны пейзажами Новой Зеландии, где Батлер прожил несколько лет и где местные племена еще практиковали людоедство. Но пейзажи страны Едгин («Нигде», написанное задом наперед — так традиционно переводится название книги) больше похожи на пейзажи Северной Италии, которые сам Батлер очень любил.

Едгинцы — очень красивый народ, но это было достигнуто веками казней за уродство. В Едгине болезнь считают преступлением, а преступление болезнью. Но всякий, кто имел дело с психиатрическими и эндокринными больными, не может не задумываться — до какой степени больные могут отвечать за свои поступки, где тонкая грань между злой волей и требованиями болезни.

Гипотетический язык, которому в едгинских университетах уделяют слишком много внимания — явно намек на то, что в Оксфорде и Кембридже уделяют слишком много внимания древним языкам.

Бунтующие подростки часто заявляют родителям: «Я не просил меня рожать», едгинцы так не считают, они уверены, что души нерожденных вьются вокруг супругов и толкают их к … объятиям. С детей в Едгине берут расписку, что они родились по своей воле и претензий к родителям не имеют. В околоцерковной среде сейчас говорят: «Ангелочки в маточку стучатся», но по мнению едгинцев только самые неразумные из нерожденных стремятся в земной мир.

Едгинцы отказались от вегетарианства, когда появился философ, потребовавший прав и для овощей. Здесь Батлер не оригинален, были в древности гностики, считавшие даже поедание растительной пищи злом.

Одни из самых интересных страниц у Батлера, страниц, породивших целые философские течения — это три главы, озаглавленные «Книга машин». Некогда едгинцы достигли большого технического прогресса, но появился у них философ, доказывающий, что машины так скоро достигнут разума и сделают из людей своих рабов. Последние три века Запада — это эпоха стремительного технического прогресса, сопровождаемого часто социальными проблемами. Например, механизация производства часто приводит к массовой безработице. Батлер едва ли не первым сравнил биосферу и техносферу, задумался: «Сможет ли машина мыслить» и задумался он в эпоху, когда не было даже калькуляторов. Все книги, где роботы и компьютеры восстают против людей, уходят корнями в эти главы Батлера, и непонятно, что он сам думал об угрозе со стороны мыслящих машин. Интересно, что в этих главах нет ни слова о промышленном загрязнении окружающей среды, а ведь во времена Батлера лондонский смог (туман, насыщенный дымом от домашних печей и фабричных труб) уже был большой проблемой.

Маленькая деталь: батлерианский джихад в «Дюне» почти наверняка намек на эти главы у Батлера.

Один педагог в советское время заявил на школьной линейке: «Если бы Пушкин слушал не сказки Арины Родионовны, а песни Аллы Пугачевой, из него вырос бы Дантес». Слова эти — явное преувеличение, да и к Пугачевой я гораздо лучше отношусь, но нельзя не задуматься, какую роль играют в формировании гения впечатления детства. Кто знает, написал бы Пушкин «Руслана и Людмилу» и сказки, если б не повезло ему в детстве слушать няню, знавшую множество сказок и песен и обладавшую несомненным даром рассказчицы. Как бы он вынес одиночество в ссылке, если б не было у него ежедневной собеседницы.

Есть и другой аспект у книги Михаила Филина. Миллионы крепостных крестьян жили, работали, любили и ненавидели, радовались и горевали, а потом сходили в могилы, и от всей их жизни оставались только записи в церковных книгах (был крещен, был обвенчан, был похоронен). Мы знаем про Арину Родионовну Яковлеву (Матвееву) только потому, что ей повезло оказаться в няньках у гения. И Пушкин ей любящие строки посвятил, и его родственники и знакомые о ней воспоминания оставили. Но о первых сорока годах ее жизни сведений почти нет, как нет почти сведений о миллионах ее современников.

Эх, кто знает, может быть, если бы Арина Родионовна родилась в богатой и образованной семье, она, со своим несомненным даром рассказчицы, сама стала бы писательницей. И что было бы, если б она оказалась няней графа Хвостова, «поэта, любимого небесами» (с).

Увы, книга Михаила Филина написана слишком красивым слогом и слишком много там предположений и гипотез. Есть и одна ошибка — Арина вместо Ирина (в церковных книгах она всегда значилась как «Ирина») это не барский галлицизм, это, наоборот, деревенское произношение.

Я охотно верю, что первые читатели повести, недавно отразившие натиск с Запада, отразившие вторжение Германской империи, грозившее порабощением русских, с восторгом читали книгу про то, как князь Александр в XIII веке отразил тогдашнюю угрозу с Запада. В те годы об Александре Невском писали однозначно как о герое, критика его, мысли, что нужно было заключить союз с Западом против Орды, появились в печати лишь через десятилетия.

Не знаю, как бы я читала эту повесть в детстве. Но сейчас мне, уже взрослой, читать было трудно, приходилось побеждать свое недоверие: слишком красиво, слишком пафосно говорят персонажи повести — от князей до рыбаков. Если бы так говорил только один персонаж, это было бы его речевой характеристикой, но то, что так говорят все, выглядит очень неправдоподобно. Такие звучные речи великолепно подошли бы для патриотической оперы, но в книгу с многочисленными бытовыми деталями они плохо вписываются.

Когда Ян писал об ордене меченосцев, он явно думал о недавнем нашествии Третьего Рейха. Мне трудно поверить, чтобы магистр ордена мог провозгласить: «Непобедимая грозная Германия превыше всего». Есть в книге и достойный немец — старый кузнец Бротигам, который совсем не рад тому, что сын стал завоевателем.

Страницы о том, что «чудь да летьгола» оказались в битве не по своей воле, по-моему, намек на прибалтийские дивизии СС. Призванных в эти дивизии в СССР после войны не сильно преследовали.

Пушкин писал «Россия при Петре вошла в Европу как спущенный корабль — под стук топора и грохот пушек». Василий Ян в своей повести попытался написать о тех, кто рубил деревья для петровского флота, о тех, кто добывал руду и отливал пушки для петровских баталий, о тех, кого летописцы и первые историки почти не замечали — о крестьянах, заводских рабочих, оружейниках, о тех, кто терял здоровье на заводах и в рудниках сначала ради обороны страны, а затем для того, чтобы Россия стала европейской державой. В повести царь Петр где-то на недосягаемой высоте, мы видим только «строителя чудотворного» (с) меньшего масштаба — заводчика Никиту Демидова сына Акинфиева, но и он властен над жизнью и смертью своих закабаленных рабочих.

Увы, исполнение повести оказалось слабее замысла. Первые страницы повести очень трудно читать — слишком много там штампов, слишком карикатурны приказчик и дьячок Феопомпий, затем сюжет становится более увлекательным, на последних страницах очень хочется, чтобы герои добраться до заветного «зеленого клина». В повести очень много сведений о добыче руды и старинной металлургии, для тех, кто интересуется историей техники, повесть очень полезна.

Повесть написана еще до поисков русского приоритета во всем, автор еще не скрывает, что

Увлекательная книга об истории сибирской археологии. О раскопках Черского и Окладникова, о стоянках Мальта и Буреть, о раскопках в Хакасии, на Дальнем Востоке, берегах Байкала, в зоне БАМа. Очень интересно читать в книге 1986 года о раскопках в Денисовой пещере, той самой, что через много лет даст свое название т.н. «денисовским людям». Автор рассматривает гипотезы о первоначальных поселенцах Американского материка (скорее всего, они шли через Берингию), рассказывает о совместной работе американских и советских геологов на Аляске. 1986 год — еще время государственного атеизма, но в книге с восторгом говорится об Иннокентии (Вениаминове), не только миссионере, но и ученом — лингвисте, этнографе, биологе. Биографию Миддендорфа я совсем не знала, с замиранием сердца ждала: удастся ли ему выбраться с Таймыра. Очень интересно читать про орнаменты, сохраняющиеся у сибирских племен 5-8 тысяч лет.

Очень славная сказка для детей, для взрослых может показаться слишком наивной. Робот, руководствующий тремя законами роботехники, принимающий бой за игру, с честью выходящий из всех испытаний — обычный мотив сказок, где чистое сердце побеждает хитроумную злобу. Как подобает позднесоветской сказочной повести для детей, главные злодеи в повести — иезуиты (откуда, кстати, взялись иезуиты на далекой планете?). Феодал, любящий пиры много больше войны, выведен с изрядной симпатией. Самые симпатичные туземцы — дети, кузнец (человек труда) и астролог (представитель зарождающейся науки).

«Привычное дело... Жись она и есть жись». Сколько писали в советское время, что Иван Африканович — олицетворение крестьянства, воплощение традиционных ценностей русского народа. Не стану повторять этих рассуждений, не стану с ними и спорить, я моложе, традиционных крестьян я уже не застала.

Поразительно, как советские цензоры и редакторы умели не замечать очевидного для нас, иначе они ни за что бы не пустили в печать книгу о фактически крепостных в космическую эру. Повесть вышла в 1966 году, уже в космическую эру, но быт колхозников не так далеко ушел от средневекового, надо таскать воду из колодца, топить печь, косить траву для коровы. Впрочем, рожает Катерина уже в больнице, а не в баньке, а в «сельпе» есть «шоколад Отёлло» и картинки с голыми бабами (репродукция картины Рубенса «Союз земли и воды»). Главное — Иван Африканыч, фронтовик и депутат, не может покинуть родной колхоз без разрешения начальства, он косит траву (корова без сена не проживет, а девять детишек без молока не проживут) ночью (а спать когда?!), чувствуя себя вором. А пока он косит траву без дозволения, косит и стыдится, над его головой летят космические корабли.

Писали уже, что в Иване Африкановиче слишком много кротости и терпения. Он не возмущается, что ему не разрешают косить траву на лесной поляне (она все равно под снег уйдет), он сам себя чувствует преступником, когда косит эту траву по ночам.

Иван Африканыч очень хороший муж (только раз в жизни на жену замахнулся), хороший, но не идеальный. То он по пьяному делу казенные самовары уронит (54 рубля из семейного бюджета долой), то стыдится помогать ей на ферме. Но что он заработать может много меньше жены, вопрос уже не к нему, а к тогдашним законам.

Иван Африканыч не очень-то религиозен, Библию дедовскую на гармонь променял, нет у него в доме икон, не ищет он церковь (а церкви при Хрущеве закрывали), только после смерти жены он задумывается — что после смерти, неужели одна черная пустота. Но на

Нерелигиозные Иван с Катериной еще рожают, сколько им Судьба дает, а вот Дашка Путанка (она, кстати, ПУтанка или ПутАнка?) каждый год «в больницу выковыриваться бегает». Старуха-мать Катерины уже понимает, что дети-погодки — «на организм отраженье дают». В следующем поколении много рожать будут или религиозные или алкоголики. Нигде в повести (как и нигде в русской классике и советской деревенской прозе) нет модных ныне рассуждений «Дал Бог зайку, даст и лужайку». Наоборот, старуха Евстолья вздыхает: «Семеро ребят и барина съедят».

Отец Ивана — Африкан, мать Катерины — Евстолья, а у их детей имена уже обычные, не деревенские, но и не «Анжелы с Артурами».

Сколько лет старшей дочке, которая в городе в няньках? Семнадцать? Пятнадцать? Теперь несовершеннолетнюю в няньки не наймут, побоятся — «у нее ветер в голове».

Белов смело пытается описать мироощущение младенца и коровы. Что в книге поистине читается с наслаждением — описания вологодской природы, родничка, леса, белых ночей.

«В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон» (с). Совсем недавно казалось, что ужасы религиозного фанатизма ушли в прошлое, что уничтожение памятников прошлого стало немыслимым. Мы читали, как первые христиане уничтожали статуи языческих богов, как через тысячу лет пуритане уничтожали статуи святых и думали: «Теперь это невозможно, теперь никто не станет уничтожать памятники древних религий, теперь их будут заносить в описи, давать им инвентарные номера и выставлять в музеях». Увы, сейчас опять на изрядных территориях властвуют фанатики, уничтожающие прекрасные памятники древних религий. Талибы уничтожили статуи Будды, ИГИЛ старательно уничтожало памятники древних государств, памятники, которым уже три-четыре тысячи лет. Древние фанатики были последовательнее, чем нынешние, они уничтожали все идолы, а нынешние — часть идолов уничтожают, а часть продают европейским коллекционерам. С одной стороны, что-то да уцелеет, с другой такие коллекции мало дают исторической науки. Для науки нужны организованные археологические раскопки.

Бесчисленные войны на Ближнем Востоке тоже не способствуют сохранению памятников. Бомбы и снаряды не щадят древние здания и статуи. Территории, где идет гражданская война, где нет больше организованной власти, становятся пристанищем бандитов без идей, такие бандиты тоже не щадят древние города.

Статья «Война в музее» как раз и рассказывает, во что обошлась исторической науке гражданская война в Сирии, как воюющие стороны не щадили древние памятники — достояние всего человечества. Памятники Пальмиры, Дамаска, Алеппо (древнего Халеба), замок крестоносцев Крак-де-Шевалье, древние храмы и театры — все это не щадили бомбы и снаряды. Многое было уничтожено сознательно, фанатики не щадили даже мечети, которые считали слишком красивыми и отвлекающими от молитв.

Очень многие тайны в Сирии, возможно, так и останутся тайнами. О державе хурритов мы знали очень мало, теперь мы не сможем узнать больше, потому что памятники их уничтожены.

Но не все материалы журнала о варварах-фанатиках, о трагедиях для культуры. Есть статьи о Болотове, об освоении огня, о редактировании ДНК.

В конце журнала есть странное совпадение. Статья о виноделе бароне Штейнгеле соседствует со статьей об антиалкогольной кампании 1985 года, но эта статья полна аргументов в пользу абсолютного сухого закона.

Бальтазар Косса, он же папа Иоанн XXIII, он же один из антипап периода Великой Схизмы (Схизмы, в отличие от позднейшей Реформации, вызванной чисто политическими причинами) — один из самых поразительных людей, когда-либо занимавших престол святого Петра. Пират (или, по крайней мере, брат пиратов), насильник и убийца, один из авторов системы индульгенций, и при этом один из образованнейших людей своего времени, покровитель поэтов и философов.

Косса был будто воплощением своей эпохи. Эпохи, когда на фоне бесконечных кровавых войн и восстаний творили великие художники, поэты и философы. Эпохи, которую позднее будут славить под именем «Возрождения».

Балашов явно любуется размахом личности и жизненной силы своего героя, грандиозного и в злодействах (сцены на пиратском корабле), и в разврате, и в любви, и в образованности и в меценатстве.

Балашов изрядный антизападник, нет в нем любви к католицизму — «насилие всегда было основой западной политики, на насилие опиралась и церковь». Европу и Католическую церковь в романе есть за что не любить. Много пишет Балашов против тайных обществ, о ловушках, подстерегающих тех, кто идет в эти общества с лучшими намерениями, в романе есть только одна антисемитская фраза (которую можно оспорить из текста самого романа). Описание интриг, кровопролитных войн, коррупции не может не вызвать в читателе утомленное отвращение.

А вот о купеческом деле Балашов пишет с любовью. Что ж, Господин Великий Новгород был городом купцов и... ушкуйников!

P.S. Светлейшая республика Сан-Марино до сих пор существует, до сих пор хранит независимость, многие беды последних столетий обошли ее стороной.

«Так садись между мною и Чакой на скамью из людских черепов».

Что средний российский образованный человек знает о зулусской державе? Разве что эти строки Гумилева и несколько страниц из «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина, страниц, являющихся чисто сатирической метафорой и не имеющих никакого отношения к реальной империи.

До XX века планета Земля состояла будто из нескольких планет, о событиях на одном континенте жители других могли ничего не знать.

В Европе не знали, что примерно через 20 лет после того, как Наполеон Бонапарт завоевал (хоть и ненадолго) почти всю Европу, ввел новые кодексы законов и поощрял технический прогресс, в Южной Африке зулус Чака построил державу из отдельных кланов, ввел новую организацию войска, придумал, как снабжать войска на марше, ввел новые (и весьма жестокие законы) и, может быть, изобрел новое оружие.

Держава зулусов продержалась дольше наполеоновой и была побеждена благодаря большому техническому превосходству англичан. У Кутузова не было такого превосходства в технике перед Наполеоном.

В державе этой еще не было письменности (а столицы были скопищами хижин и загонов для скота, которые трудно назвать городами), первые белые, побывавшие при дворе Чаки, были материально заинтересованы в том, чтобы представить его кровожадным дикарем, пытаясь реконструировать историю Чаки мы можем опираться только на устную зулусскую традицию. Риттер вырос среди зулусов, знал с детства зулусский язык и написал свою книгу, опираясь на зулусские предания, поэтому его книгу трудно назвать полностью документальным произведением. Сцены выплавки первого ассегая, сцены «вынюхивания» предателей, чувства Нтомбези, запертой с гиеной, скорее подходят для старинного приключенческого романа.

Чака боялся, что его убьет родный сын, и принимал все меры к тому, чтобы ни одна из его тысячи (!) жен не родила. Для кого он тогда строил державу?

Начало XIX века в Южной Африке — период местного переселения народов, во время тогдашних войн погибло, возможно, больше миллиона человек. На этом фоне держава Чаки, с ее суровейшими законами, была мирным островом, где можно было жить спокойно, не опасаясь, что семью убьют, копить богатства, не опасаясь, что их отнимут, многие охотно переселялись в страну.

Очень интересны страницы, описывающие беседы Чаки с белыми путешественниками (да, тут нужен пункт классификатора «контакт»). Чака готов был заимствовать достижения техники, не мог поверить, что земля круглая, считал тюрьму слишком жестоким наказанием. В державе зулусов не было тюрем, была смертная казнь и штраф головами скота (вместо денег у зулусов, как и первых римлян, был скот). Очень трогателен эпизод, когда из-за неправильного перевода Чака принял краску для волос за настоящее средство омоложения и надеялся, что она вернет молодость его матери.

Чака безумно любил свою мать и после ее смерти впал в настоящее безумие, казнил всех, кто выглядел слишком мало горюющим, запретил браки.

Рядом с нами живут существа, которые строят огромные сооружения, разводят домашних животных (тлей), занимаются земледелием (выращивают грибки), имеют сложную систему сигналов. Кто знает, что было с человечеством, если бы муравьи были больше размером и обладали бы большим разумом?

В рассказе бросается в глаза, что исполинские джунгли в бассейне Амазонки еще неподвластны человеку. Для нынешнего читателя это уже не так. Во XX веке леса эти интенсивно вырубались.

«Неприятная смесь рас в экипаже корабля» — интересно, это слова автора или лирического героя?

Есть старинное суеверие — не жалуйся на то, что у тебя скучная жизнь, тебя услышат ТАМ и пришлют тебе много опасностей. Мистер Уинтер-Уидерберн не страдал от этого суеверия. Что ж, его услышали и прислали ему приключение.

Все, что пишет Уэллс о моде на орхидеи — правда. Действительно, орхидеи были страшно популярны в Европе среди тех, кто мог позволить себе домашнюю оранжерею, то есть среди весьма богатых людей. Действительно, охотники за орхидеями и их туземные проводники теряли здоровье, а иногда и жизнь, выискивая среди тропических лесов (где были малярия, желтая лихорадка, болота, хищники...), модные диковины для европейских богачей.

Начало 20-х годов. Есть еще в Риме аристократия, помнящая своих предков за тысячу лет и посвятившая свою жизнь борьбе за право стоять в соборе впереди других аристократов, помнящих предков всего лишь за восемьсот лет. Рим еще полон претендентами на престолы, претендентами, воспринимающими себя совершенно всерьез. А может быть, у этих претендентов и были шансы на возвращение себе тронов предков. Но история XX столетия пошла другим путем, монархов старого образца, опиравшихся на «божественное право королей», окружавших себя представителями древних родов, сменили в Европе жестокие выходцы из низов, причем Муссолини в Италии был еще одним из самых добрых правителей.

Для Уайлдера m-lle де Морфонтен, мечтающая о возрождении монархии во Франции — явно комический персонаж, но мы, читающие книгу почти через сто лет, мы, знающие о гекатомбах XX столетия, не может не думать: «А ведь венчанные на царство короли вряд ли построили бы империи концлагерей, вряд ли устроили бы геноцид». Не можем и не думать, что случилось в Китае с учениками кардинала. Стали ли они мучениками при Мао (или еще раньше, при бесчисленных полевых командирах)?

Финал книги совершенно неожиданный.

Нью-Йорк как новый Рим — интересная идея, которую следует обдумать.

В начале 80-х годов почти всем жителям СССР казалось, что история остановилась. Что все в стране — и плохое и хорошее — будет длиться десятилетия. Кого-то это радовало, кого-то ввергало в отчаяние. Наверху сменяли друг друга дряхлые больные правители. В марте 1985 года жителям СССР был предъявлен (никаких всенародных выборов еще не было) новый правитель — Михаил Горбачев, на поколение моложе прежних, сразу же возник анекдот: «Кто поддерживает Горбачева? — Никто, сам ходит». А уже в мае его фамилию стали расшифровывать как «Готов опровергнуть решения Брежнева, Андропова, Черненко, если выживу».

Одной из первых перемен стала антиалкогольная кампания. Возможность купить алкоголь легально была изрядно ограничена, в газетах стали печатать многочисленные статьи о вреде пьянства (хотя в журнале «Здоровье» об ужасах пьяного зачатия писали задолго до Горбачева), за пьянство на рабочем месте стали наказывать гораздо строже, комсорги стали организовывать безалкогольные свадьбы. Об этой кампании много спорят до сих пор. Многие уверены, что усилия «генсока» и «минерального секретаря» ни к чему не привели, просто те, кто раньше покупал водку в государственных магазинах перешли на самогон и суррогаты, а на безалкогольных свадьбах вино разливали под столом.

Спорят и о мотивах Горбачева. Было ли это лишь его (или его жены) самодурством и ханжеством (при этом НЕ было слухов, что супруги из секты, запрещающей алкоголь)? Или проблема с алкоголизацией населения давно назрела? Автор статьи уверен, что второе.

Гольдфаин приводит официальные данные, что смертность, число убийств и самоубийств в 1986-1987 году упали (а потом, увы, стали расти). Если для народа водка всего лишь сменилась самогоном и техническим спиртом, то почему упала смертность? 1986 год был еще годом наивысшей рождаемости после войны. Стало ли меньше пьяных зачатий? Безалкогольные свадьбы, может, и смешны, но в фетальном алкогольном синдроме ничего смешного нет.

Пишет Гольдфаин и о вторичных последствиях массового пьянства. О том, что вытрезвители и ЛТП были рассадниками туберкулеза, что много авиапроисшествий происходили из-за опьянения пилотов и диспетчеров, что пьянство проникло даже в отряд космонавтов, а в 1981 году «рыболовное судно-рефрижиратор, команда которого, по слухам пьянствовала, протаранило подводную лодку».

Прежде всего автор статьи призывает проверять слухи, а не перепечатывать их бездумно.

«Батюшков нежный», «нюхает розу и Дафну поет», «звуков изгибы», «говор валов», «шум стихотворства и колокол братства и гармонический проливень слез», «стихов виноградное мясо» — в этом великолепном стихотворении Мандельштам смотрит на Батюшкова только с одной стороны! Ни слова о Кульмском сражении и «ужасной битве под Лейпцигом».

Совершенно неожиданный для многих взгляд на личность Чернышевского и его роман «Что делать». Я знала, что Чернышевский учился в семинарии, но не знала, например, что его считали надеждой церкви. Я была уверена, что взрослый Чернышевский отошел от христианства, Кантор доказывает, что это не так.

Кантор говорит, что Чернышевский не призывал к революции, а, наоборот, всеми силами пытался противостоять бунту, ибо «народ без разбора ненавидит всех носящих немецкое платье и не пощадит нашей науки, нашей поэзии, наших искусств». Кантор выводит идею разумного эгоизма из библейской фразы «Люби ближнего, как самого себя». «Если ненавидишь сам себя, то и ближнего станешь ненавидеть».

Кантор утверждает, что знаменитый роман «Что делать» был совершенно неправильно прочтен современниками и совершенно неправильно его трактовали десятилетиями советские исследователи. Он утверждает, что роман — антинигилистический, и что тогдашние жандармы были умнее публики и напечатали роман в надежде, что он отвратит молодежь от радикализма. При таком взгляде на роман становится совершенно непонятным образом Рахметова. В традиционном прочтении он революционер-подпольщик, потому и приучает себя к аскетизму (чтобы не страдать в тюрьме без деликатесов), потому и проверяет себя, может ли он долго терпеть боль (кто не может терпеть боль, не вынесет избиения на допросе), потому и не дозволяет себе личную жизнь (чтобы его возлюбленная не оказалась заложницей местных доблестных органов). Если роман антинигилистический, Рахметов (явно симпатичный автору) тогда получается агентом жандармов? А вот поведение Лопухина, Кирсанова и Веры Павловны укладывается в концепцию антиреволюционного романа. Их деятельность хоть и необычна, но абсолютно легальна (артели в Российской Империи были легальны). И я согласна с Кантором, что герои романа отличаются завидным нравственным и эмоциональным здоровьем, потому про них и приятно читать.

Интересно, читал ли Прилепин сборник пародий «Новейший Плутарх». Есть там военный педагог, который считал военный опыт главным в биографиях Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Неледицкого-Мелецкого, Алябьева, который писал, что один час боевых действий может дать писателю больше материала для книг, чем десятилетия мирной жизни, и экзаменовал своих кадетов: «В каком полку служил Фет? А Гаршин? А Надсон?». Этот комический персонаж мог бы написать книгу, которую Прилепин писал совершенно всерьез.

В книге очень много подробных и детальных описаний сражений, очень ярко выражены политические взгляды автора, слишком много рассуждений о нынешней политической ситуации. Но в книгах есть и подробные биографии Державина (сражавшегося с пугачевцами), адмирала Шишкова (не только автора слов «Тихогром» и «мокроступы»), декабристов Федора Глинки, Владимира Раевского, Александра Бестужева. Есть и глава о Пушкине, «внештатном военном корреспонденте» (с) на русско-турецкой войне.

Глава о моем любимом Батюшкове была для меня изрядным откровением. Я как-то мало задумывалась раньше, что нежный певец йеменских роз участвовал в покорении Финляндии, сражался под Гейльсбергом, участвовал в Кульмском сражении и в «ужасной битве под Лейпцигом». «Мой друг, я видел море зла» (с).

Невозможно представить себе, что политический ссыльный в 1982 году просился добровольцем в Афганистан, а ссыльный Александр Бестужев добился перевода в действующую армию. Да и печатать ссыльного (даже под псевдонимом) в 1982 году не стали бы.

Декабрист Федор Глинка в ссылке открыл каменный век задолго до Буше де Перта.

Интересная деталь: Прилепин подчеркивает, что евреи в 1812 году снабжали русскую армию разведданными и неустанно молились о победе русского оружия

Очень милая книга о природе таежной зоны Европейской России. Подробные описания растений и птиц, советы, как вести себя весной и летом в природе, чтобы не навредить птенцам, трогательные истории, как из-за гнезда ласточек пришлось до августа отложить ремонт крыши, как коростель предупреждал о гостях, как зайчата росли в садике среди кустов смородины, как чайки привыкли, чтобы рыболов с ними делится уловом. Онегов рассказывает о видах облаков, учит, как составлять для себя прогноз погоды на ближайшие дни.

Жители русского Севера могут узнать из книги, как называются растения и птицы вокруг них, какие растения можно использовать для первой помощи при порезе или ожоге. Всем эта книга пригодится в тяжелые минуты, когда нужно прочесть что-то нестрашное, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Парис — один из самых неприятных героев «Илиады». Нарушил законы гостеприимства, похитил не только чужую жену, но и изрядную добычу, потом не пожелал возвращать эту добычу, что и привело к войне, разрушению его родного города и гибели его братьев. Все так, Париса ни капельки не жалко, но над стихотворением «За то, что я руки твои не сумел удержать» я часто плачу. Мне кажется, что это стихотворение о Парисе, о его горьком раскаянии в том, что он предал свою первую возлюбленную — нимфу Энону. Есть и другое толкование — стихотворение это о Менелае, который понимает, что может отвоевать Елену, но ее любви войной не вернуть. Может быть, но вряд ли Менелай назвал бы Трою милой.

Недавно при мне здоровенный парень чуть не плакал: «Дочка пошла, а я этого не видел». Парень этот работал в Москве вахтовым методом, расставаясь с семьей на две недели. Миллионы людей по всей планете, вынуждены зарабатывать на жизнь в разлуке с семьей, вынуждены пропускать драгоценные и невозвратные этапы роста своих детей, вынуждены надолго расставаться с женами. Но хотя бы время для вынужденных разлучаться течет одинаково, неделя в Москве равна неделе в далеком поселке, где нет работы.

В не слишком светлом будущем из рассказа Хотеева для фриворкеров (вахтовых рабочих) нет и этого. Из-за временных парадоксов на околосветовых скоростях один день фриворкера равен месяцу жизни его жены, и когда он наконец-то заработает на переезд жены, она будет уже пожилой женщиной, а он останется совсем еще молодым. Герои рассказа идут на это, потому что планета Дамп («свалка» по-английски) слишком ужасна, чтобы оставаться на ней всю жизнь и рожать на ней детей.

Собаки, действительно, могут почувствовать по запаху из рта приближение у хозяина гипогликемической комы. Возможно, генная инженерия и сделает звериков, у которых способности к диагностике будут еще сильнее, а если эти зверики еще и смогут защищать своих маленьких хозяев от обидчиков, будет совсем хорошо. Вот только... Сколько будут жить эти зверики? Столько же, сколько собаки-поводыри? Слепцам за жизнь иногда приходиться сменить пять-шесть собак-поводырей, пять-шесть раз горевать, пять-шесть раз привыкать к новым собакам. Да и где гарантия, что обидчики не окажутся сильнее звериков, не будут их отбирать у маленьких хозяев и мучить? Нет, наверное, лучше бездушные медицинские приборы.

Хоть книга и называется «Русь изначальная», почти половину ее занимают события в Византии. Разорительные налоги, самодержец, вызывающий у придворных то ужас, то обожание, прогнившая насквозь элита, гонения на еретиков (в греческом слова «подобосущный» и «единосущный» отличаются одной буквой и из-за этой единой буквы лилась людская кровь!), пронизывающая все государство насквозь система доносительства, фальсификация истории — ох, похоже, не Византийское государство автор ненавидел, когда изливал на бумаге свое отвращение, не Византию, а что-то поближе.

Славянские племена, еще живущие родовым строем, еще обходящиеся без доносчиков, на этом фоне представляют собой картину гораздо отраднее. Бросается в глаза изобилие природы в области славян — туры в степи, осетры в реках, гуси и утки на озерах. Невозможно голодать при таком изобилии.

Об ошибках Иванова уже писали. Хазар в степи в VI веке еще не было, иудаизм (весьма своеобычный) они приняли много позже, да и знамя с шестиконечной звездой весьма сомнительно. Письменность у славян в VI тоже вызывает сомнения.

В начале славяне страдают от набегов степняков, в конце книги сами идут в поход за добычей. Что ж, не было на свете идеальных народов.

Писали об антихристианской направленности романа. Направленность эта скорее против церкви, сросшейся с государством, церкви, забывшей заветы Христа.

«Патриотизма без берегов» в книге много, но автор пытается понять чужеземцев — христианского миссионера, византийского придворного, хазарского хана. В «Руси Великой» этого понимания будет гораздо больше.

Слишком явная аллегория, слишком слабо замаскированная под фэнтези.

Как зацепило меня это стихотворение много лет назад, в девятом классе, когда я знала о советской истории много меньше, чем теперь. «О вопли женщины седой: «Любимый мой! Любимый мой!».

В 70-е годы не стеснялись печатать, что за побег из СССР весной 41-го года полагалось 10 лет тюрьмы. Как за дезертирство? Но сюжет стихотворения теперь у меня вызывает сомнение.

Эта книга — сводка археологических данных по курганам степной зоны Юго-восточной Европы (нынешняя Украина и Ростовская область). Форма курганов, погребальный ритуал, жертвоприношения животных и растений; орудия труда, оружие, одежда, обереги, украшения, посуда, найденные при раскопках курганов.

В отличие от других книг Шилова в книге очень мало гипотез, а мистики («что остается в кургане, кроме костей?») только одна страница.

Поскольку я не специалист-археолог, оценку не ставлю.

Дмитрий Притула много лет работал врачом на скорой. Врачи эти часто видят жизнь с изнанки, мрачнее только кругозор участковых. Вот и жизнь героя повести не слишком веселая. Отец пил по-черному, пока не утонул по пьяни, мать (не побоявшаяся родить троих детей от пьяницы) неделями живет в другом городе у своего «дяди Юры», оставляя троим детям-подросткам слишком мало денег на жизнь. Старшей сестре 18, она не учится и не работает, как понимает читатель — почти проститутка, средней сестре 15, она — «дочка алкаша» (с) — слабая и болезненная, учится с трудом и без всякой охоты, но у нее уже есть «дружок»-хоккеист. Самому младшему 13, и он пошел не в отца, он учится из всех сил, мечтая попасть в девятый класс или хотя бы в техникум поприличнее, не курит и не выпивает, не ворует (а такие брошенные дети — лакомая добыча для вербовщиков во всякие «дело ясное, что дело темное») и даже среднюю сестру пытается из болота вытащить

У друга его Славки — отличника, увлекающегося астрономией — вроде бы, образцовая семья.

Повесть напечатана в 89-м году. Еще можно найти работу (хоть и неквалифицированную) за день. Что будет с героями повести через несколько лет. Маша станет профессиональной путаной (со всеми рисками этого ремесла?) или сумеет выскочить замуж за ларечника? Галя будет перебиваться случайными заработками или станет проституткой низшего разряда и быстро сгинет? Слава станет астрономом и уедет в обсерваторию на Гавайях? А что станет с героем повести в эпоху, когда образование уже не будет гарантией благополучной жизни?

В младших классах я бы проглотила роман с восторгом. Слова «кушаны», «аорсы», «тохары» завораживали меня уже тогда, тьма веков, с трудом расступающая в древних летописях и в отчетах археологов, интересовала меня уже тогда. В романе много сражений с нечистью, черными магами и людоедами, увлекательные описания праздников, очень много патриотизма и твердая уверенность, что нет «совсем плохих народов». Есть в книге даже

Сейчас лет мне больше, сейчас мне было интересно следить за реконструкциями автора, с чем-то мысленно спорить, чему-то мысленно удивляться. Автор романа некогда защитил диссертацию о скифо-сарматской истории. В книге много подробных описаний одежды, оружия, украшений. Автор явно изучал археологические сводки. Время действия романа четко привязано к 70 году хр. э. («далеко на юге здравомыслящий кесарь Веспасиан бьется с Элеазаром бен Иаиром»). Но вот к реконструкции автора древних религиозных представлений у меня много вопросов. Автор явно ученик Бориса Рыбакова. Многие его гипотезы в книге повторяются почти дословно. Автор смело опрокидывает этнографические наблюдения XIX века на две тысячи лет назад. По его мнению, те же песни, что в деревнях недавно пели на Велик День (Пасху — праздник воскресения Христа), две тысячи лет назад пели на празднике возвращения Ярилы из подземного мира. И сомнительно мне, что религия венедов была такой дуалистической. Христианин Достоевский в XIX веке мог написать: «Дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердца людей». Мог ли волхв две тысячи лет назад сказать: «Белбог борется с Чернобогом в сердцах людей»?

Первая глава книги — притча о том, что следует

В последней главе, как я понимаю,

Оценка — целых 8, за увлекательный сюжет, за интеллектуальное наслаждение от поиска этнографических параллелей и гипотез автора, прежде всего за слова «нет совсем плохих народов».

Эх, хорошо в стране советской жить, где паренек из шахтеров Сахалина может поступить в университет в Ленинграде, и летать на каникулы (небось по льготному билету для студентов).

Не плохо и оставаться простым шахтером, рано жениться, честно и радостно жить.

Но вот папаше Бонги не очень весело. Заворожила его странная девушка по кличке Лисица.

На первый взгляд, рассказ совсем реалистический. Рассказ о тяжелой жизни нерусских (Паге, Че-сан, Ю и Ивамото) лесорубов на недавно ставшим русским южном Сахалине. «У самого молодого всего четырех зубов не хватает». Русская журналистка провела три дня с бригадой лесорубов, где только один из них смог с ней объясниться. Пожилые лесорубы сочли ее подходящей невестой для своего молодого товарища и трогательно стали собирать деньги, чтобы он мог жениться, а он застеснялся и убежал в тайгу, пока за журналисткой не пришла моторка.

Маккол Смит много лет преподавал в Университете в Ботстване. А Ботсвана — это одна из самых богатых, спокойных и благополучных стран в Африке. В Ботсване никогда не было военных переворотов, не было межнациональных столкновений, традиция демократических выборов не прерывалась все десятилетия после получения независимости. Частично это благополучие было обеспечено торговлей алмазами, частично — стране очень повезло с первым президентом (кстати, женатым на белой женщине.)

Книга про Мма Рамотсве полностью передает атмосферу нормальной страны. До чего же приятно читать про страну, где главная угроза для мирного обывателя — не армия, не полиция, не департамент земледелия, а крокодилы в реках. Про Россию вряд ли получится написать книгу, где главная угроза для героев — волки в лесах.

Эту атмосферу нормальности не рассеивает даже самый страшный рассказ в книге — про

Большинство дел, которыми занимается Мма Рамотстве, касается семейных проблем: найти пропавшего ребенка, разоблачить

В книге много восторженных описаний природы, хотя восторг от полупустыни следует, пожалуй, списать на патриотизм героини книги.

Затрагивается и проблема взаимоотношений с ЮАР, где тогда царил апартеид. Описывается целый мир африканской музыки, незамечаемый белыми. А вот жены министров ездят за нарядами в Йоханнесбург и непонятно, не оказываются ли они там низшей расой. Или жены министров, независимо от цвета кожи, являются знатными иностранками по определению?

Сильверберг — житель США. Житель огромной страны, полной городов-миллионников и красот природы, заселенной приезжими с других континентов и когда-то отнятой у немногочисленных коренных жителей.

То же относится и к Канаде — прекрасной стране прерий, тайги и суровой тундры и к моей любимой Австралии, где есть «чудо-зверь утконос и чудо-птица лирохвост».

В странах, теперь самых богатых и свободных — Канаде и Австралии — многочисленные пришельцы воевали с туземцами, заключали их в резервации, лишали их гражданских прав. В последние десятилетия жители прекрасных и свободных стран пытаются искупить этот свой первородный грех, например, налоговыми льготами для индейцев.

Вот и на прекрасном Маджипуре, полном городов-миллионников и красот природы, планете, где не было войн уже много тысячелетий, где многомиллиардное население никогда не голодало, где режим был очень мягким (хотя Короналями всегда становились только люди и люди из очень небольшой прослойки), где можно было прожить целую жизнь, не зная горя, кроме смерти близких от глубокой старости,

Повествование идет сначала неспешно, как вообще неспешна жизнь на Маджипуре. Примечательно, что за долгие тысячелетия там так и не придумали чего-то вроде нашей сверхзвуковой авиации, а экспедиций в океанское полушарие после Синабора Лавона ни разу не было. Да и наших компьютеров, радио, телевидения там, похоже, нет. Маджипурцы живут в блаженном покое, довольные своим благополучием, почти не имея связи с другими планетами и не помышляя о техническом прогрессе. Да на Маджипуре нет ни тяжелых, ни радиоактивных металлов, но вряд ли только это остановило технический прогресс.

Замковая гора, упирающаяся в стратосферу и подземный лабиринт, где жители годами не видят Солнца — это что-то, что могли бы объяснить Фрейд и Юнг. Описание их очень впечатляет читателя, но необходимость их для управления государством сомнительна.

Затронута в романе и проблема эвтаназии, сложные механизмы поддерживают жизнь понтифекса Тиевераса только потому, что Валентин боится поселиться в Лабиринте без солнечного света и свежего воздуха. Говорят, то же было и с Хомейни, его несколько месяцев удерживали в живых, только потому что его смерть была еще невыгодна для его министров.

Маленькая деталь: запрет есть сосиски по пятницам как пример самого абсурдного закона — возможно, шпилька автора против католиков.

Всю мощь своей эрудиции Валерий Демин направляет на доказательство своей любимой гипотезы — что человечество происходит с затонувшего материка в Арктике. В книге множество подлинных цитат из древних и современных авторов, данные археологии, этнографии, фольклористики. Сведения эти очень интересны сами по себе. В книге есть иллюстрации, например, Билибина, стихи Бальмонта, Брюсова, Блока, Кедрина великолепны! Одна беда с этой книгой — она полностью противоречит современной геологической науке. Геологи полностью отрицают арктический материк в последний миллион лет.

Оценка — целых 4 за то, что в книге почти нет расизма (но много умилительного русского патриотизма без берегов), за то что автор полностью отрицает концепцию «чистой русской крови».

Я слишком стара, чтобы с удовольствием читать книгу о злобных церковниках — врагах прогресса и угнетателях трудового крестьянства. Слишком много такой пропаганды было в моем детстве в покойном СССР. Даже не верится, что эта книга написана на Западе, так по-советски выглядит фраза «Долго ли протянет такая вера, которая осталась без денег и без земли?». Первые свои три века христиане обходились без земной власти! Интересно, с какими чувствами эту книгу читает молодежь, у которой были уроки религии в школе?

Да и для тех, у которых нет плохих воспоминаний о советском детстве, книга может изрядно напугать. Слишком много в ней изнасилованных и искалеченных. Но я считаю, что книги о «благостном «как раньше»» еще опаснее. «Ничего на войне хорошего нет», да и в древних войнах хорошего не было. В книге нет никакого восхищения эпохой викингов, никакой романтизации морских разбойников, и это мне очень нравится.

Сыновья Рагнара Лодброка, действительно, жестоко отомстили за убийство отца. Конунга Ивара, действительно, прозывали «Бескостным» (хотя о происхождении этого прозвища историки спорят), не отказались авторы и от истории про то,

Оценка — всего пять за карикатурных церковников и целых пять за то, что авторы не воспевают «тех вождей, чей дух воинственный и зверский был древле ужасом морей» (с).

Логвинова работает в Жостове — поселке под Москвой, знаменитом своим народным промыслом (расписные подносы). Может быть, зрелище этих подносов очень полезно для туристов, приезжающих в Жостове, может быть, оно укрепляет в них чувства добрые (по Пушкину), может быть, утешает в трудной жизни. А может быть, строчка «Но людей мы как будто у чего-то плохого крадем» — просто жостовский «патриотизм без берегов».

Бывает, читателю очень трудно понять, что пишет автор — сатиру или утопию, как сам автор относится к государственному и общественному устройству, быту, нравам, обычаям, придуманным им самим или позаимствованным для книги из реальности.

Вот и про этот рассказ сложно сказать наверняка.

Очень красивый и очень трогательный рассказ. Великолепно переданы восторг и суета пасхальной ночи в крупном монастыре.

Чехов в детстве пел в церкви, хорошо разбирался в церковном пении, и в рассказе видна ученость Чехова. Мы много можем узнать о правилах сложения акафистов.

Больно, что Николай умер, не дожив до сорока, больно, что акафисты его не были нужны в монастыре и, скорее всего, вскоре затеряются, обидно, что Иероним не смог присутствовать на пасхальной службе.

Часто при свержении династии убивают всех, кто может претендовать на трон. Часто после этого возникают легенды о чудом спасшихся царевичах, живущих где-то далеко в глуши. Иногда рассказчики таких легенд мечтают о «возвращении истинного короля», иногда подчеркивают, что истинный наследник сам отказался претендовать на трон, чтобы избежать новой крови.

До чего же мир «Вечного Рима» Сильверберга спокойнее и безопаснее нашего. В альтернативном XX веке романа не было мировых войн, не было концлагерей, не было геноцида. Только города росли и поглощали соседние деревни и леса так же, как и у нас.

Интерес к древнегерманским богам в рассказе так и остается безобидным увлечением провинциальных интеллектуалов. В нашем мире этот интерес оказался связан с идеологией нацистов.

Бывают места с небезопасной атмосферой, места, где драки и даже убийства неудивительны. Но бывают и места, где чувствуешь себя в полной безопасности, как на блаженном острове, и убийства, совершенные в таких местах, особо потрясают завсегдатаев. Московский парк Горького несколько лет был таким местом («белые пуфики на стриженом газоне, и бесплатный вай-фай всюду, и цивильный общепит в духе времени» (с). Поэтому недавнее убийство из хулиганских побуждений в парке Горького так потрясло тех, кто приходил туда за атмосферой безопасного уюта.

От рассказа об убийстве Глуховский переходит к пламенным обобщениям о ситуации в стране. Может быть, он прав, и убийстве в парке — проявление скверной ситуации во всей стране («как в капле воды проявляется океан» (с). Может быть, нет, и убийство — лишь роковая аберрация. В любом случае, в статье есть фактическая ошибка. Нынешний парк Горького не «был нам дарован с барского плеча после Болотной». Наоборот, белые пуфики и вай-фай появились в парке еще летом 2011 года, а митинги на Болотной начались в декабре. Может быть, зависимость обратная. Может быть, на Болотную вышли поклонники обновленного парка Горького, мечтавшие всю страну сделать большим-большим обновленным парком Горького — уютным и безопасным местом для интеллигентных людей.

Веками люди спорят о роли личности в истории. Что было бы с человечеством без Александра Македонского, Чингисхана, Наполеона, Ленина? Спорят и о пророке/лжепророке Мухаммеде. Что было бы с историей человечества, если бы не было в Мекке человека, обладавшего почти несовместимыми талантами. Он был и визионером с явным поэтическим даром и искусным политиком и полководцем, а его наследники за короткий срок построили империю от Испании до Памира.

В Аравии перед рождением Мухаммеда еще почитали древних богов и богинь, а Кааба в Мекке была святыней задолго до Мухаммеда. Но в Аравии уже было множество иудеев и христиан всевозможных направлений. Скорее всего, арабы и без Мухаммеда пришли бы к какой-нибудь форме монотеизма, но сомнительно, чтобы они смогли построить империю от Испании до Памира без высокой поэзии Корана.

В альтернативной реальности рассказа Мухаммед, как и в нашей истории — сирота, приказчик, женившийся (похоже, по любви) на богатой купчихе старше себя, купец, вдруг задумавшийся о религии. Христианства в мире рассказа нет, но иудеи в Мекке есть. Мухаммед в рассказе готов начать проповедь единобожия.

Мрачное стихотворение, предвещающее гибель древней («все утро дней») Армении. «И с тебя снимают посмертную маску».

«Закутав рот как влажную розу» — армянские женщины паранджу не носили, но рот на улице прикрывали еще совсем недавно.

Во многих городах-миллионниках возникает целый подземный мир — подземные ходы, склады, канализация... Под землей в крупных городах часто поселяются бездомные и преступники. С ходом цивилизации появляется метро (о подземные дворцы Московского метро!), торговые комплексы и казино.

В помещениях без окон, где нельзя видеть солнце, трудно следить за тем, как течет время, а внутренние часы, требующие в срок еды и сна, в таких условиях часто сбиваются. В этой вневременной атмосфере легко уступать соблазнам, а соблазнов в подземном Риме Сильверберга очень много (один храм Приапа чего стоит!).

В фольклоре подземный мир иногда ад, а иногда просто волшебное царство, откуда герои выносят под свет Солнца сокровища. Сильверберг мастерски обыгрывает эти представления. Есть в подземном Риме лабиринт заброшенных ходов, где легко заблудиться и погибнуть, а есть рынки с экзотическими товарами, храмы, собрания гадальщиков, много проституции, священной и не очень. Метро еще нет, но есть широкие подземные дороги.

Если бы я не прочла эту легенду в издании XIX века, я бы решила, что это советская подделка под фольклор!

Если это легенда подлинная, то она — поразительный подарок для советских ученых. Если она — лишь выдумка Бальзака, то она — идеальный подарок для советских апологетов Бальзака. Все в этой легенде происходит по канонам советской идеологии.

Советских литературоведов смутило бы упоминание о Христе, но не надолго. Достаточно было у классиков марксизма рассуждений о классовом протесте, облеченном в религиозную оболочку, и о том, что религия «вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира».

Еще одна моя попытка найти себе чисто развлекательную литературу в законный выходной не удалась.

В книжке есть все, для чего люди читают Донцову — запутанный сюжет с семейными тайнами и драмами, много-много грубоватого юмора (типа «хомячок залез в салат») и мораль, хоть и примитивная, но довольно здоровая.

Но в романе есть вещи, которых не ждешь в развлекательной книжке. В книге сначала чеченские бандиты похищают девочку (было такое в реальности), а потом чеченское село, где держат пленницу, полностью уничтожает федеральная артиллерия (и такое было в реальности). Потом чудом выжившая девочка прибивается к большой, дружной и очень безалаберной семье, где отогревается душой, потом много-много грубого юмора и хэппи-энд, но размышлений о войнах вообще и чеченской в частности читателю вряд ли удастся избежать.

«Хорошую религию придумали индусы». Хорошую, но во многом странную для европейского интеллектуала. В этой религии боги даже сейчас сходят на землю в облике обычных людей, иногда слабых и небезупречных. Книга «Бессмертные Мелухи», открывающаяся молитвой к Шиве — книга о том, что великий бог Шива когда-то был вождем тибетского племени, эмигрантом в почти безупречную державу, героем пророчества, полководцем,

Мелуха (традиционная русская транскрипция — Мелухха) в месопотамских текстах — название далекой и прекрасной страны, с которой некогда торговали шумеры. Одна из самых популярных гипотез — что под этим именем скрывается цивилизация долины Инда. Четыре с половиной тысячи лет назад в долине Инда стояли большие города без крупных дворцов и храмов (что говорит об изрядном социальном равенстве), но с великолепными водопроводом и канализацией. К сожалению, многочисленные надписи в этих городах до сих пор не расшифрованы, эта цивилизация до сих пор остается для нас немой. Большинство ученых считают, что эти города воздвигли предки коренного населения Индии — дравидов, есть и гипотеза, что культ Шивы идет из этой державы.

Амиш придерживается гипотезы, что цивилизация долины Инда говорила на языке индоарийской группы. Его герои читают молитвы на санскрите, сословия в этой державе носят современные названия.

Мелуха — в романе почти идеальная держава. Там почти нет преступности, каждый может развивать свои таланты, нет нищеты, нет голода,

Как я понимаю, викармы — ритуально нечистые — в книге это намек на проблему парий, все еще очень актуальную для современной Индии. Возможно, эта линия в книге еще и борьба с распространенной до сих пор в Индии идеей, что смерть мужа происходит из-за грехов жена и поэтому вдова должна жить очень плохо, искупая свою вину. Тогда Амиш — очень прогрессивный и гуманный писатель.

Последнего поворота в книге я совсем не ожидала. Последний поворот в книге заставил меня поднять оценку с семерки до девятки.

Читать тем, кто сейчас собирается на справедливую войну!

Тонкости грамматики и лексики, которые не удалось передать в классическом переводе Богатырева. Города, деревни, пивные, больницы, церкви, предприятия, упомянутые в романе. Денежная система и воинские звания Австро-Венгрии. Правила карточных игр. Судьбы прототипов персонажей: Рудольф Лукас (не Индржих Лукаш) сдал экзамен по чешскому языку, стал офицером в чехословацкой армии, успел умереть в 1938 году; Винценц Сагнер умер в 1927 году в психиатрической клинике; отец Ганса Биглера погиб в концлагере; попал в концлагерь и упомянутый в одном абзаце фельдкурат Ибл.

Еще один маловысокохудожественный боевик о Христе, Пилате и Марии Магдалине. Очень много погонь и убийств, артефакты, приносящие власть над миром, безумные властолюбцы, немножко эротики, натужный юмор, поразительное невежество автора в истории. Совершенно беспомощный слог, как будто писал старательный шестиклассник. Бесчисленные перечисления улиц, церквей, крепостей Рима, Венеции, Судака, возможно, прямо переписаны из путеводителей, но увидеть прекрасные города читателю не удастся. Великих подлостей (типа апологии геноцида) в книге нет, но оценку я поставила как можно ниже за опыты положительных героев со

Ошибки автора можно разбирать очень долго. Например, в еврейском и арамейском нет звука «Ж», иудей по имени Жезу в евангельские времена невозможен.

Одну деталь, способную шокировать читателя-христианина, Дышев не выдумал. В «Повести о повешенном», средневековом еврейском антихристианском памфлете, колдун Ешу (которому европейские язычники стали поклоняться вместо своего древнего Юпитера), незаконный сын прачки и римского солдата, обучался в Египте черной магии и записал магические формулы шрамами (или татуировкой) на своем теле.

Мне только что исполнилось 14 лет. После нескольких детских книжек я взялась за «La reine Margot». Сначала я смотрела в словаре три четверти слов, потом половину, потом четверть, а многие обороты так и остались для меня непонятны. Но несмотря на борьбу с грамматикой, я смогла проникнуться сюжетом. Свадьба, обернувшаяся ловушкой, насквозь прогнивший королевский двор, Екатерина Медичи и ее верные отравители, резня, когда «читавшие псалмы на латыни убивали читавших те же псалмы по-французски» (с), Карл IX, которого жалко только несколько страниц, когда он умирает от яда, Генрих Наваррский — самый разумный и нравственно здоровый на общем фоне тогдашних вождей, трогательная и обреченная любовь Ла Моля.

Прошло много лет. Уличных боев в Москве было очень мало, религиозной резни не случилось (только отдельные нападения скинхедов), меня никогда не просили спрятать от резни.

Теперь читать роман для развлечения слишком трудно, слишком актуальны для нас проблемы религиозной розни.

Грейвз был сторонником идей Маргарет Мюррей о том, что жертвы гонений на ведьм реально были жрицами и жрецами древнего культа Тройственной Богини и Рогатого Бога. Нынешние викканцы тоже объявляют себя наследниками этого древнего культа. Проблема в том, что в архивах нет никаких однозначных подтверждений теории Мюррей и утверждений нынешних викканцев.

Вначале ведьма, у которой герой рассказа берет интервью, выглядит просто безобидной старушкой, перенесшей в многомиллионный город никому не опасные обычаи деревенской глуши. Она трогательно жалуется, что внучкам обряды уже кажутся дикостью.

Затем она намекает, что она и ее товарищи по колдовскому шабашу внесли большой вклад в победу над Германией. «Мы решили: «Мистер Гитлер принес нам огонь, мистер Гитлер получит от нас огонь». А потом прямо угрожает журналисту, что если он напишет о ведьмах без должного уважения, то

В первый раз (много лет назад) я у Таксиля смогла прочесть только несколько страниц. ««Что за слог и что за тон!» (с). Даже странно, что такое злобное глумление написал свободный человек в свободной стране, а не ГПУшник в очередной антирелигиозной кампании». Теперь я много старше, теперь я навидалась глумления много гнуснее и злобнее.

Нынешние читатели Таксиля старше его на несколько эпох, нынешние читатели помнят страну, где был государственный атеизм (а счастья для многих не было), нынешние читатели знают, что XX век во многих странах был «эпохой величайших гонений на религию», читатели видели, как ветер наверху переменился и Церковь стала активно бороться за умы, не отвергая часто помощи государственной машины. Борьба эта для многих граждан означала «растрату морального капитала, основанного на крови новомучеников» (с). А в других странах слишком религиозные правители устанавливают жестокие диктатуры (правда, пока исламские, не христианские). Антиисламского, кстати, у Таксиля совсем нет. В XIX веке исламский экстремизм для Европы еще совсем не был угрозой.

Теперь я знаю, что Таксиль писал во время, когда борьба с властью церкви над Францией была очень актуальна. Да, Таксиль был слишком горяч, но он был слишком горяч в реальной борьбе. Нынешние читатели старше Таксиля на несколько эпох, эпоха Таксиля теперь выглядит золотым веком Европы, веком между инквизицией и религиозными войнами и мировыми войнами и концлагерями. Для Таксиля пытки инквизиции («страшнее, чем бичевание и распятие») все-таки прошлое, а не будущее.

Непонятно, в чем была цель Таксиля. Доказывать, что Иисуса никогда не было? Или что он был плохим... Человеком? Богом? Демоном? Иногда кажется, что цель Таксиля была второй, так яростно он разоблачает личность Иисуса.

У Таксиля много «оживляжа» (часто вымученного и несмешного), но все приведенные им цитаты из Евангелия верные. Он все время подчеркивает, что его цитаты правильные. Как будто он писал для тех, кто не читал Евангелия, только простенький катехизис для первого класса. Я-то Евангелие читала, меня тамошними сомнительными местами (история с гадаринскими свиньями, история со смоковницей, история с сирофиникиянкой) не удивить.

Большой учености Таксиль не проявляет. Он не пишет, что «сыном человеческим» в древних пророчествах называли Мессию. Он не пишет, что история со смоковницей, похоже, притча против митраизма.

Стоит ли читать Таксиля современному читателю? Наверное, нет. Если есть потребность прочитать кощунство, то наша «Гавриилиада» гораздо красивее написана. Если есть потребность прочесть серьезную полемику с христианством, то есть книги гораздо более образованных авторов.

Оценка — целых 4, потому что в книге совсем нет антисемитизма, и за фразу «Над настоящими страданиями я бы глумиться не стал».

Первые главы этой книги я очень часто перечитывала в восемь лет. Мне нравилось читать про экзотический быт и экзотическую природу. Нравились легенды про три слоя вселенной, про звериный календарь (о котором в широкой публике еще никто не знал, только в 83-м году в газетах начали писать, что наступает год мышки), нравилось описание свадеб, обряда первой стрижки, интересным и таинственным казалось описание похорон. Вторая часть с ее войнами и пытками для меня была слишком страшной. Я на всю жизнь запомнила эпизод, где героя — поваренка при полу-партизанах, полу-разбойниках хотят сделать палачом. Он говорит: «Я же <буддийский> послушник, мне нельзя казнить». Ему отвечают: «Ты же вчера курицу резал, послушникам этого нельзя». К счастью, герою удается сбежать.

Теперь я понимаю, что это книга о том, как архаический народ (тувинцы) попадает в жернова чужих гражданских войн, сначала китайской (из китайского плена дядя героя возвращается полным калекой), затем русской (зимний марш белых).

В первых главах мы видим полную архаику — во время затмения единственный сын у матери стреляет в небо, чтобы отогнать ведьму от луны, подружка детства героя становится живой богиней (что, кстати, с ней стало во время антирелигиозной кампании?). Потом мы видим русских врачей, организующих оспопрививание, потом герой видит первый в Центральной Азии автомобиль, первым в роду учится грамоте, становится красным курсантом.

Первые главы можно смело давать читать детям. Вторую часть советую читать тем, кому интересны рассказы про то, как большая история вторгается в мирную (но какую же бедную и полуголодную) традиционную жизнь. Тем, кому интересны истории первого грамотного в роду.

Вот уж не ожидала от Пушкина призыва к групповому самоубийству от нежелания стареть. Да еще и призыва в каком-то легкомысленном, чуть ли не плясовом ритме. А говорят, что Пушкин — светлый поэт.

Резерфорд и третью свою книгу написал в своем любимом жанре: цикл рассказов, где герои каждой последующей — потомки героев предыдущей, причем многие свойства характера не меняются в роду долгие века. Книга эта гораздо камернее, чем Сарум и Лондон. Действие охватывает только девятьсот лет и происходит только в Новом Лесу. Новый Лес — сначала охотничий заказник нормандских королей, потом источник леса для английского флота, теперь — заповедник. Это один из немногих участков почти нетронутой природы в Южной Англии. До сих пор окрестные крестьяне собирают хворост и пасут свиней в этом лесу согласно указу Вильгельма Завоевателя. До сих пор есть там семьи, чей род живет в лесу с саксонских времен.

В первой главе мы видим одну из версий убийства Вильгельма Рыжего. Потом

Как в «Саруме» и «Лондоне» мы видим гимн памятникам архитектуре и талантам строителей, так в этой книге мы видим гимн лесу. Олени и дубы — полноправные персонажи книги.

Эта книга много увлекательнее, чем «Сарум», но написана в том же жанре — цикл рассказов, где герои каждой последующей — потомки героев предыдущей. Первый рассказ — о кельтском поселении на берегу Темзы. Потом римская колония, поместье аристократа-сакса, нормандское завоевание, эпоха Ричарда Львиное сердце, восстание Уота Тайлера, диктатура пуритан при Кромвеле, город контрастов XIX века, современный многорасовый мегаполис.

Мы видим, как далекий потомок крепостных становится графом, как родственники в седьмом колене вступают в сделки, не зная о своем родстве. Как и в «Саруме», физические и душевные свойства передаются в роду тысячелетия. Мы видим друидов, жрецов Митры, монахов, видим аристократов и простых ремесленников, врачей, архитекторов, актеров и пиратов. Сюжет изящно закольцован —

На каждой странице книги — множество сведений о прошлом Лондона. Есть улицы, чьи названия не изменились с саксонских времен, епископ владел кварталом борделей, пуритане судили за супружескую измену судом присяжных, кокни выработали рифмованный сленг. Есть много отсылок к литературе — «Отелло», «Наш общий друг»...

Две мысли пронизывают всю книгу в 1100 страниц. Первая: Лондон — лучший город Земли. Тут я, москвичка, с ним несколько не согласна.

Вторая: Лондон — город приезжих, римлян, датчан, фламандцев, гугенотов... Эти приезжие приносили в город знания, трудовые и бытовые навыки, философские идеи, песни и сказки, семейные обычаи, и этот сплав из элементов культуры и сделал Лондон замечательным городом.

Резерфорд сам уроженец Солсбери, сам вырос под знаменитой колокольней. Это его первый роман, он явно слабее следующих (значит, автор рос). Многие сюжетные линии обрываются на полуслове.

Это, на самом деле, не роман, а цикл рассказов, где герои следующих — прямые потомки героев предыдущих. Мне, кстати, трудно поверить, что один и тот же физический недостаток и одни и те же свойства характера могут передаваться в роду восемь тысяч лет. А именно таков размах книги.

В первой главе охотники каменного века обнаруживают, что подъем моря отделил их от сказочной изобильной страны на востоке. Еще несколько тысяч лет будут передаваться в роду песни о затонувшем лесе.

Потом мы видим строителей Стонхенджа, римских колонистов, завоевателей-саксов, завоевателей-норманов. Мы с ужасом читаем о чуме в XIV веке и гражданской войне в XVII, в предпоследней главе вместе с жителями города мы слышим гул самолетов перед высадкой в Нормандии.

Самые восторженные страницы в романе — о строительстве Стонхенджа и знаменитого собора в Солсбери (строители собора — прямые потомки строителей Хенджа).

В каждом рассказе — свой, часто очень увлекательный сюжет. Трогательные описания любви и вражда, которая длилась веками.

Жрец, руководящий человеческими жертвоприношениями, ищет причины солнечных затмений. Римский колонист

Одно из немногих в советской печати упоминаний об Иоанне Кронштадтском (хоть и в резко отрицательном ключе). Да и о тонкостях еврейской религии в советское время старались не писать. Для религиозного еврея обратиться к православному священнику с просьбой о молитве — действительно, сомнительный поступок. И православие — скорее всего, разновидность язычества, и чудеса, творимые священниками, попахивают запретным колдовством. Герой рассказа, как мы видим, очень любил свою жену, раз обратился за помощью к Иоанну Кронштадтскому. И какой мрачной иронией судьбы выглядит смерть от голода богатейшей женщины в городе.

Интересно, это антисемитский рассказ или просто сатира против богатых людей?

Так уж получилось, что я читала роман в одну из самых страшных недель моей жизни. Я была на дне отчаяния, я едва замечала, что светит солнце. Но сквозь это отчаяние я все-таки смогла проникнуться красотой марсианских пейзажей (где нет деревьев, но цветы много выше человеческого роста), великолепным описанием залитого светом межпланетного пространства. Я могла умиляться мирной жизни «хнау» в неповрежденном мире, а разговор Уэстона и Уарсы показался мне изрядной и очень остроумной сатирой.

Недавно я догадалась, что фамилия «Рэнсом» говорящая, и означает «выкуп».

Идея жизни в котловинах на поверхности планеты мне очень понравилась, я еще не знала, что эту концепцию Льюис (профессиональный филолог) почти наверняка почерпнул из платоновского «Федона». Оказывается, земной дьявол причастен и к катастрофе на Марсе.

Что меня удивляет, это то, что в непадшем мире есть крупные хищники, и гибель на охоте на этих хищников считается славной смертью для «хнау». По-моему, в непадшем мире не должно быть ни хищников, ни охоты.

В XVIII веке во Франции, действительно, пытались делать ткань из паутины. Торжественное одеяние мадагаскарских королей, действительно, было изготовлено из паутины одного из местных видов пауков.

Увы, в рассказе, кроме голой технологической идеи ничего нет. Ни особого сюжета, ни характеров, ни драмы, «не про любовь, не про войну...» (с). Непонятно, почему был написан именно рассказ, а не просто заявка на технологическую идею.

Рассказ 1983 года. В центральной прессе только в перестройку появились статьи об ужасах

Преступный Муталиб изрядный демагог, но изображен гораздо слабее, чем шукшинский Глеб Капустин.

В детстве я читала в «Науке и жизни» о раскопках в Пенджикенте, видела репродукции прекрасных фресок и с тех пор горько жалею о гибели Согдианы, о том, что страна с такой великолепной культурой была завоевана мусульманами, которые очень плохо относились к фигуративному искусству.

Тяжело читать исторические книги про обреченные города, вот и эту книгу мне очень не хотелось читать, я ведь знала, что Согдиана обречена,

Книга — гимн мудрецам и людям искусства, тем страшнее читать про уничтоженные религиозными фанатиками фрески. Книга была написана в 1958 году, когда фанатизм казался стремительно уходящим пережитком, увы, теперь трагические сцены в книге очень актуальны для нас, наблюдавших уничтожение, например, Пальмиры.

Есть в книге и редкая для советской литературы апология купцов.

Истории любви в книге прекрасны и чисты, книгу можно давать детям.

Эти стихи были написаны в 1906 году в Зегевольде (Сигулде), в Латвии, где в 1905 году жестокое крестьянское восстание было подавлено с еще большей жестокостью. Потом были латышские стрелки, верно охранявшие Ленина, потом много что было и в Латвии, и в России.

«Мы ждем гостей, незваных и непрошеных. Своих детей» — это про то, что солдаты, подавляющие восстание — чаще всего, сами крестьянские дети, чьи родители сами могут бунтовать. Впрочем, мудрый правитель не использует войска в тех краях, где у солдат есть родня.

Современному читателю, не испытывающему ностальгию по СССР, читать этот рассказ про передового рабочего-ветерана гражданской войны и

Герой рассказа — образцовый герой советской литературы. Сын крестьянина, рабочий с завода Михельсона, доброволец в Красной Армии, всю жизнь проработавший у мартена (о, советское превознесение группы А перед группой Б!), муж боевой соратницы, отец трех

В одном он необычен и для реальных людей его поколения и для литературы. Он не «Гоша, он же Гога, он же Жора» в фильме «Москва слезам не верит», которому не нравится, что у жены статус выше, он не ропщет, что жена стала образованнее его. Когда жена отправляется на борьбу с трахомой или холерой (это реально было, победа над инфекционными болезнями — реальная заслуга советской власти), он остается на хозяйстве, заботится о сыновьях, готовит, стирает, убирает, не ропщет, что «надо бабскую работу делать».

Интересно, что почти все, что старик рассказывает о хорошей жизни в 70-е — правда. Дома в 10 этажей с детскими площадками и цветами вокруг, ни оспы, ни трахомы, ни холеры — рябого не встретишь, все учатся 10 лет, а могут и в институт пойти, дрова и керосин больше не нужны, внуки рабочих занимаются экологией и структурным анализом, в магазинах и белого и черного сколько хочешь, апельсины есть, работают на заводах по восемь часов, два выходных в неделю, домашний синематограф (телевизор) может показать дно морское, под землей бегут вагоны... Вот только были в 70-е страны богаче и свободнее...

И — да, перехватывает горло от слов «каждый человек ценен» и от призыва старика к себе молодому

Знаете ли вы, что в начале октября 1957 года был не только запущен первый искусственный спутник Земли, но и обратился к Свету великий Игва? Знаете ли вы, что Моцарт был некогда ангелом, а Ибсен титаном? Знаете ли вы о великой посмертной битве Сталина и Линкольна?

На сайте нет Библии, Корана, Бхагават-Гиты, но есть «Божественная комедия» и «Роза мира» Андреева. Сам Андреев не считал свою книгу художественной, он искренне верил, что записывает видения, открывшиеся ему в церкви во время праздничной службы, на природе, в битве под Ленинградом и в тюрьме. Сам Андреев удивлялся тому, что трансмиф зороастризма так велик, а Шевченко и Флоренский ближе многих к Синклиту мира.

Я часто думаю, что хотя самому Андрееву очень не повезло с местом и временем рождения, с этим повезло человечеству. Кто знает, что было бы, если б Андреев, визионер с явным поэтическим даром (как и Мухаммед) родился бы, например, в Сирии две тысячи лет назад. Возможно, его учение стало бы государственной религией, отрастило бы быстро инквизицию и стало бы очередным поводом для пролития крови.

Но в наш просвещенный век последователями Андреева стали лишь несколько безобидных в быту чудаков (которым это учение, может быть, помогало не озлобиться и не опуститься, вдохновляло на добрые дела), да было написано несколько фантастических боевиков с сеттингом из книг Андреева.

Для фантастического антуража книга Андреева, действительно, великолепно подходит. Бесчисленное множество проницающих друга друга миров, прекрасные миры благого посмертия и суровые миры воздаяния, стихиали, живущие рядом с нами, то заботящиеся о нашем благе, то жестокие, то равнодушные к нам, Небесная Россия и подземная Антироссия, населенная потомками демоницы и жреца Нергала и бывшими динозаврами, загадочные обитатели Юпитера, древние культуры, о которых ничего не известно археологам (Гондвана, Суданская, Австралийская), земные битвы, как отражения поединков демонов государственности... Все имеет свою душу — звезды, стихии, люди, животные, архитектурные памятники...Мир, где живут литературные герои (Дон Кихот уже вступил в Синклит Мира, а Чичиков и Собакевич уже в одном из миров Высокого Долженствования), мир разумных и очень добрых бывших бронтозавров и игуанодонов и рай для игрушек (хотела бы я в это верить).

Бросается в глаза доброта Андреева. Он верит, что когда-нибудь (в третьем Эоне) спасутся все, даже демоны и паразиты.

Андреев призывает отказаться от войн и охоты, заняться этическим врачеванием преступников и поднятием животного царства до разума. Национализм и религиозная исключительность ему отвратительны, а духи великодержавной государственности для него — однозначно чудовища. Впрочем, уицраор Индии и молодой уицраор ФРГ достаточно инвольтированы светом. У Израиля уицраора нет вообще, воюют они за счет эгрегора. Слово «Жругр» не от слова ли жрать?

Есть, впрочем, вещи, которые шокируют нынешнего читателя. Андреев не видит ничего ценного в тропических лесах, предлагает заменить их садами. Мы теперь знаем, как они необходимы для биосферы.

Патриотизма у Андреева много, он пишет о великой миссии России и вздыхает, что была упущена возможность выхода к Индийскому океану (привет от Жириновского).

Каждая домохозяйка вздохнет с пониманием над описанием первого из Миров Искупления — «там вечно чинят ветошь, моют и чистят...»

Посмертная судьба Дантеса чудовищна, Сталин станет антихристом, а Ленин избежал великого искушения.

Интересно, почему Климент Тимирязев оказался темным вестником?

Зороастрийство в нашем мире не исчезло — есть еще общины парсов. Макбет — не выдумка Шекспира, а реальный шотландский король (как и Борис Годунов — не выдумка Пушкина).

Дальнейшая судьба Либерии оказалась слишком страшной (диктатуры и гражданские войны). Андреев не предвидел распространения Ислама в Европе.

Великолепное описание сибирских свадеб, на целые месяцы затягивающих в свой водоворот гостей, прибывших за тысячи верст. Автор то восхищается жизненной силой сибиряков, то ужасается грубым и архаичным нравам. Отличное описание безотрадных зимних степей.

Не только спецслужбы, но и революционеры умеют втягивать в свои игры людей молодых и простодушных, не волнуясь об их судьбе и об их душевных муках. Вот и Лиза Басова, ничего не понимая в политике, оказалась сначала в ссылке, а потом в хитроумной комбинации, затеянной опытными профессиональными революционерами.

Неправильный, но жизненный рождественский рассказ.

И поражает тогдашнее скверное отношение законопослушных и образованных людей к

Да это не один роман, а три или четыре, чьи герои почти не общаются друг с другом (хотя Лидгейт оказывается лечащим врачом Кейсобона), но в чьих историях очень много параллелей (Кейcобон работает над «ключом ко всей мифологии», а Лидгейт ищет «первоначальную ткань» в анатомии)! Это история двух несчастных браков и одного счастливого. Эта книга о том, как важно выбирать себе призвание (

Это история людей, которые опоздали с выбором дела жизни или (как это понимает нынешний читатель) родились слишком рано.

Фамилия «Casaubon» — это фамилия Исаака Казобона, крупного историка религии в XVII веке. Но Кейсобон в своей сфере деятельности безнадежно опоздал, так как он не читает по-немецки, он безнадежно отстал от последних достижений в истории древности и истории религии. И книга, материалы к которой он собирал всю жизнь,

А вот Доротея (как понимает нынешний читатель) родилась или слишком поздно (чтобы основать монашеский орден) или слишком рано. В наше время она не стала бы всего лишь личным секретарем своего ученого супруга, она сама стала бы ученым. А может быть, она стала бы женщиной-священником. Сейчас англиканская церковь признает женское священство, в 1830 году оно было немыслимо. Впрочем, у сектантов женщины-проповедницы уже были, этот путь был для Доротеи открыт уже тогда.

Как мало тогда было у женщин возможностей для заработка (Мэри не хочет быть учительницей, но других возможностей для заработка у нее еще нет, «Королева Виктория пришла к власти в стране, где женщинам было запрещено служить даже почтальонами» (с)). Эти размышления об участи женщин, слишком талантливых для того, чтобы просто быть хранительницами очага, парадоксально сближают роман с «Что делать» Чернышевского. Другое соприкосновение — Джордж Элиот тоже восхищалась философией Фейербаха.

Брак Лидгейта и Розамонд несчастлив по-своему. Как Кейсобону нужна была не жена, а секретарь со знанием арамейского, так Лидгейту нужна была не жена, а канареечка, чьим пением он бы наслаждался после трудового дня.

Калеба Гарта Элиот писала со своего отца и ее любящее описание читателю кажется слишком неправдоподобным. А его пафос трудовой этики и

Роман еще одна страничка «энциклопедии английской жизни». Мы можем много узнать о быте и нравах английской провинции в бурную эпоху перед парламентской реформой (эпоху крестьянских беспорядков, между прочим).

В книге много комических персонажей, описанных то с доброй улыбкой (дядюшка Брук, миссис Кадвалладер, родственницы Фейрбратера, аукционщик), то с ядовитой усмешкой (Фезерстоун и его родственники). А вот Булстрод персонаж уже трагический, он не лицемер, он искренне верит в то, что говорит, тем хуже для него, что он когда-то поддался искушению.

Кто не мечтал жить и растить детей в стране без подлецов! В стране, без чиновников, регулирующих каждый чих, без жестоких спецслужб, в стране, где творческие люди могут свободно творить, а ученые спокойно познавать тайны мироздания. Где изначально нет подлецов? В опасных местах и в местах, где подлецу не на чем зарабатывать. Мне очень легко поверить, что в Антарктиде с ее ветрами и морозами нет ничего привлекательного для подлецов и мошенников. А еще в Антарктиде никогда не было коренного населения, у которого могут быть свои взгляды на утопические планы пришельцев. Так что Антарктида прекрасная страна для утопических мечтаний, осталось только научиться строить города под куполом с искусственным климатом или... перенести ее на экватор.

Книга очень легко и весело читается. Давно я так яростно не надеялась на хэппи-энд, давно я так жарко не желала героям победы,

В книге мы получаем очень много научных знаний — о механизме течений, о формировании тайфунов, о природе Южного материка и его истории.

Васильев сам занимается яхтенным спортом, и для сухопутного читателя подробности управления яхтами могут быть скучноваты.

Почему оценка только 9? Потому что слишком много смертей получилось в такой веселой книге. Жизненно, но не этого мы ждет от юмористической книги.

«Нет, положительно роман «Что делать» нехорош» (с)»? Вот книга, которую наши пращуры переписывали от руки и дарили на свадьбу. (Интересно, МОИ пращуры — лавочники и огородники — «Что делать» читали? Или только книжку про Бову?). Вот книга, которую те, кому сейчас старше сорока, считали «великой тягомотиной». Вот книга, один из восторженных читателей которой разрушил прежнюю империю и стал строить новую на ее обломках.

Многие страницы в романе физически трудно читать (как и «Дневник писателя» Достоевского) — читаешь, будто идешь по песку, увязая по колено. Но до чего же отрадно читать книгу про эмоционально и нравственно здоровых людей, про людей, которым совершенно не нужны чужие слезы, чужие страдания. «Любовь — это когда любимому человеку не хочется малейшего неудобства причинять». В стране, где говорят «Бьет — значит, любит», эта книга должна выглядеть совершенно революционной. Первая глава книги и сейчас для многих девушек актуальна. И сейчас достаточно мамаш, которые хотят дочек выгодно пристроить, не понимая, что брак без любви — легальная проституция (а заниматься проституцией очень вредно для здоровья). Первые критики нашли в романе много цинизма. Где ж там цинизм, там, наоборот, великое прекраснодушие и наивность. Чернышевский, похоже, был так чист и невинен, что многих неприличных мест просто не замечал (поцелуи Верочки и Жюли, «парочки, исчезающие в отдельные помещения, как в гигантском борделе» (с) и т.п.). Чернышевский, похоже, ничего не понимал в свойствах страсти (которая предмет «не этики, а эндокринологии»). Он искренне думал, что достаточно умной девушке приглядеться к плохому человеку, как вся ее страсть пройдет.

Поколения смеялись над фразой: «Умри, но не отдавай поцелуя без любви». В романе эту фразу говорит, опьянев, куртизанка, то есть проститутка высшей категории. Женщина, годами отдающая поцелуи без любви, наверное, понимает, о чем говорит.

«В этой книге нет ни слова о Боге». Да, мы ничего не знаем об отношении героев к религии, скорее всего, они уже мысленно отказались от христианства. Тогда «клятва у алтаря» для них — пустое суеверие, а разумный человек не станет ломать жизнь свою и близких ради суеверия, только ради истины.Но для людей, для которых «клятва у алтаря» не суеверие, выход, найденный Лопуховым, неприемлем. Есть в книге и священник, который с удовольствием читает Фейербаха (и не с целью написать опровергающий его трактат).

С каким восторгом Чернышевский писал об Америке, в советское время эта хвала «потенциальному противнику» выглядела странно.

Бежит-бежит времечко. Вот уже Чернышевского обвиняют в недостатке феминизма. Но для своего времени он был величайшим феминистом («Каким верным, сильным, проницательным умом одарена женщина от природы! И этот ум остается без пользы для общества»). Для многих юных читательниц Вера Павловна (организовавшая швейные мастерские, а потом сдавшая экзамен на врача) стала образцом для подражания. Сколько первых русских женщин-врачей и первых русских женщин-ученых посмели учиться, потому что поверили Чернышевскому.

Вообще, считается, что Чернышевский первым писал о личном пространстве, личных границах. При этом швеи в мастерской живут по две в комнате, меня эта деталька изрядно царапнула.

Есть там и эпизод, от которого у нынешнего читателя пробегает мороз по коже. Умирающей от туберкулеза разрешают сидеть с детьми, никому не приходит в голову, что она источник заразы. Эта умирающая (Настя Крюкова), кстати, говорит слишком красиво для полуграмотной, эта ее речь подходит для героини сказки, а не реалистического романа. (Так же и Лиззи Гексам у Диккенса говорит слишком красиво для неграмотной).

Тема отпуска по беременности и родам в романе почти не раскрыта. А ведь это главная проблема с женским трудом.

Как и во многих утопиях, в романе есть коллективное воспитание детей. Но (в отличие от «Государства» Платона) родители знают своих детей.

Мастерские в романе вызвали множество подражаний в действительности. Увы, эти коммуны очень скоро разваливались. Выходит, Чернышевский описал неработающую модель. При этом артели на Святой Руси известны с XIV века. Значит, у русских нет врожденного отвращения к коллективному труду!

«Прекратить страдания больной смертельной дозой опиума»? Интересно, насколько это было законно в Российской Империи? Неужели в ней дозволялась эвтаназия?

В «Четвертом сне Веры Павловны» еще не летают в космос! А идея озеленения пустынь сейчас вызывает много вопросов. Не приведет ли это к экологической катастрофе, как освоение целины и вспашка прерий в США?

Тогдашнюю Российскую Империю очень характеризует тот факт, что роман государственного преступника, заключенного в крепость, социалистическую пропаганду, замаскированную под семейный роман, спокойно напечатали.

При этом Рахметов ни разу не назван прямо революционером, о его деятельности мы может только догадываться. Сходство истории Рахметова с житиями святых (возможно, сознательно проведенное бывшим семинаристом Чернышевским) тема для отдельной статьи. Рахметов спал на гвоздях не из пустой страсти к аскетизму. Он хотел испытать себя — может ли он терпеть боль, выдержит ли он пытки. Тот, кто боль терпеть не может, не имеет права идти в подпольщики и заговорщики — через три минуты допроса он погубит не только себя, но и своих товарищей.

Господи, сколько раз мы уже читали про националистов, в которых

Благие намерения автора похвальны, но одних благих намерений, одной проповеди мало для литературы, нужен еще свой взгляд, нужное новое, неочевидное для читателей.

Или я слишком хорошо думаю о нынешнем читателе? Или для них идея, что

Оценка — целых шесть, за проповедь добрых чувств.

Теперь это называется «пищевое насилие» и сурово осуждается прогрессивными психологами. А совсем недавно это называлось «непотаканием капризам», и только неукротимая рвота или явно выраженная аллергическая реакция могла спасти ребенка от запихивания в него невкусной еды и морального осуждения за недовольство этой едой. Что ж, 1960 год — это лишь начало эпохи, когда европейцы (и жители СССР в том числе) начали есть досыта, начало эпохи, когда смерть от голода уже не была реальной опасностью. Мама ребенка в рассказе наверняка голодала в детстве, в военные и послевоенные годы, неудивительно, что отвращение ребенка к манной каше ей кажется гадким капризом. В СССР ситуация еще несколько десятилетий осложнялась товарным дефицитом, когда число возможных продуктов было очень мало и нельзя было долго подбирать для себя и ребенка съедобную пищу.

Еще вопрос. Дениска в рассказе не капризничает назло маме, он реально не может проглотить кашу из-за горловых спазмов. Почему же он не может сказать этого явно любящей его матери? Как много бед происходит, даже со взрослыми, оттого, что люди не решаются откровенно поговорить с близкими людьми.

P.S. А слово «целиакия» в 1960 году вообще еще не знали, и несчастные дети, для которых манная каша — смертельный яд, часто просто не доживали до пяти лет.

«Каплун, которого давит лишний жир, тоже несчастен». «Несчастные эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и, менее, чем глупцы способны понимать друг друга».

Все согласны, что каждый по-настоящему несчастный заслуживает сочувствия, заслуживает, чтобы его не добивали. Многие свято уверены, что те, кто носится с мелкими страдашками, как с писаной торбой, заслуживает лишь презрения. Вопрос — что в таком случае считать настоящим страданием, заслуживающим милосердия окружающих? О смерти ребенка у нас еще горевать однозначно дозволено. С меньшими драмами — сложный вопрос. А иногда бывает так, что страдающий чем-то неприятен, и оказывать милосердие к нему совсем трудно. Абогин в рассказе слишком богат, слишком изящно одет, слишком красиво говорит, в советских работах о Чехове его осуждали однозначно. Теперь, пожалуй, можно поверить, что богатые и изящно одетые «тоже плачут» (с), тоже любят своих жен и боятся их смерти.

Еще для нынешнего читателя странно, что в 35 уже поздно думать о детях. Выходит, женщины тогда старели раньше...

P.S. Птицы способны испытывать боль, и в этой боли ничего хорошего нет!

Эх, нынешние лодыри на каток не ходят, нынешние лодыри целыми днями за компьютерами сидят и в стрелялки режутся. От катка хоть физическое здоровье будет, а от стрелялок что?

Роман очень слабый и очень наивный, зато очень добрый, зато (как все романы Рони о каменном веке) проникнут духом человеческого братства и сочувствием к слабым.

Червееды (похоже, последние неандертальцы) в романе — вымирающая, обреченная раса, к тому же много слабее разумом, чем племя Вамирэха и пришельцы с Востока,

Собаки и обезьяны в романе, по-моему, слишком разумны.

Прежде всего в романе поражает слабость технического предвидения автора. По его мнению через шесть тысяч лет автомобили будут все еще похожи на наши, сохранятся бумажные книги и чернильницы (!!!), система имен будет похожа на нынешнюю европейскую (имя и фамилия, причем многие имена не изменятся), не будет еще карманных телефонов...

Нет и

Но философские проблемы, поднятые в книги актуальные для любой эпохи. Во многих эпохах спорили, кого считать человеком, кто по определению должен иметь гражданские права, а кто — прирожденный раб. Роботы в романе похожи на верных рабов из «плантационных романов». Роботы эти, похоже, изготовлены так, что не способны мечтать о свободе и равноправии.

1950 год в США — эпоха расцвета сегрегации, эпоха борьбы негров за свои права, эпоха отдельных чудаковатых белых, готовых предоставить неграм равноправие. Увы, доброта белых часто оказывалась унизительным снисхождением к низшей расе. А не так давно закончилась война, и американцы увидели снимки из концлагерей, узнали, на что может оказаться способен расистский режим.

P.S. В оригинальном тексте очень простая грамматика, очень мало фразеологизмов. Роман можно смело рекомендовать в качестве одной из первых книг на английском.

Счастлив тот человек, кто, оглядываясь на свой жизненный путь, ни о чем не жалеет, ни в чем не раскаивается, никого не проклинает. Но почти все люди жалеют о тех или иных поступках, почти все люди видят роковую развилку в жизни, почти все люди мечтают: «Ах, если бы начать жизнь сначала, я бы не совершил роковую ошибку». А есть и люди, чьи жизнь была сломана другими — политиками, преступниками, а то и самыми близкими.

Вот и Сонечка Рудашева-Фонштейн в свои тридцать лет поняла, что вся ее несчастная жизнь — следствие не только жестокости ее родственников и трусости ее родителей, но и ее собственной трусости и глупости. Осознала и взмолилась: «Боже, дай мне шанс все изменить».

Или Дымовская — жуткая антисемитка, или мне очень повезло со знакомыми евреями. Почти все ее еврейские персонажи — поистине отвратительны, жестоки и высокомерны. Причем, чем беднее в романе еврей, тем он добрее и порядочнее.

Странно, что советское интернациональное воспитание Сонечку совсем не затронуло, она покорно верит всем разговорам о долге перед еврейством, о правилах для еврейских девушек, ей в голову не приходит, что

Подпольного мира спекулянтов, цеховиков, контрабандистов я совсем не видела, и поэтому не могу судить, насколько верно он описан в книге.

Один ляп я в книге нашла — в 93-м году уже нельзя было выехать по израильской визе сразу в Америку. Может быть, ляпов в книге еще больше.

Очень трогательная история о чуде, подаренном Небесной Матерью в ответ на молитву обычной матери.

Есть много сказок, в которых волшебные существа щедро расплачиваются с людьми за небольшую помощь.

Так и в этой сказке Шадрах пожалел промокших под дождем эльфов, а взамен получил приключения, победу в славной битве, смысл существования, спасение от нищей и одинокой старости.

Вот только ...

Как приключенческая фантастика, книга очень хороша. Приключения на планете, тысячи лет бывшей в изоляции, погони, перестрелки, заговоры,

Что, по-моему, у автора непродумано — слишком большой промежуток времени. Действие в книге происходит, самое меньшее, через шесть с лишним тысяч лет, но техника, нравы, государственное устройство передовых планет слишком похожи на наши, не думаю, что через шесть тысяч лет наши потомки будут знать слова «автобус» и «купальник бикини».

Но есть в книге вещи, над которыми будет полезно задуматься читателям. Все мы слышали с детства, что сильные должны помогать слабым, но посмотрите, как смешны и нелепы кардубийцы, уверенные, что раз они слабые, то все должны о них заботиться, все должны им помогать, а сами они заботиться о себе больше не обязаны. Великий соблазн — счесть себя слабым и требовать от других много, а от себя — мало. Надеюсь, описание кардубийцев защитит читателей от такого соблазна.

Идеи ненасилия симпатична,

Все мы слышали разговоры, что страдание очищает, а работа горя полезна для души.

Очень трогательная и поэтическая история дружбы двух

Можно осуждать тех, кто убивает драконов ради тщеславия, чтобы гордиться трофеями, но как быть с тем фактом, что

Это, в сущности, не рассказ, а фанфик на роман «Туманы Авалона». Очень много эмоций, очень много сожалений и оправданий, за которыми не просматривается сюжет. О чем идет речь, в чем кается и в чем оправдывается героиня, какие мифы, какие выдумки бардов она разоблачает, можно понять, только прочитав роман Брэдли.

Сообщение о переводе романа подтолкнуло меня его перечитать, впервые после школы. Я помнила, что книга — сильная и страшная, что в ней ставятся философские и этические вопросы, но я почти забыла за эти годы ее сюжет, например, что

Многих аналогий, при новом прочтении для меня очевидных, я тогда не заметила.

Например, я не сравнивала

Бог-Медведь — странная идея для жителей современной, весьма гуманной цивилизации. Жители крупных городов, видевшие живых медведей только в зоопарке и игравшие в детстве с плюшевыми мишками, часто забывают, что медведь — это ЗВЕРЬ, зверь хищный, опасный для человека, умный и поэтому непредсказуемый. Шардик в романе — именно зверь, в начале и

Но если

Когда-то, во тьме веков, еще до изобретения письменности, наши предки пытались объяснить себе причины природных явлений, благих и вредоносных, причины смены времен года, причины болезней и смерти, причины любви и ненависти, овладевающих душами людей. У наших предков уже была религия и даже философия, но восстановить мы ее можем лишь по косвенным указаниям. Как палеонтологи пытаются восстановить облик древних животных по окаменелостям и отпечаткам, так и историки религии пытаются восстановить религию древних по народным сказкам, по уцелевшим суевериям, а иногда по свидетельствам соседних народов, уже овладевших письменностью.

Книга Грейвза — попытка описать древнюю религию Европы, попытка, например, восстановить древний древесный календарь, о котором остались лишь смутные упоминания в средневековых ирландских рукописях. Попытка вычислить тайное имя Верховного Бога древних и молитвенную формулу, заключенную в древнем алфавите. Книга — целый кладезь сведений о фольклоре Англии, Ирландии, Балеарских островов (где Грейвз прожил много лет). Но главная реконструкция поэта для меня все-таки сомнительна. Грейвз доказывает (из намеков в мифах и сказках), что некогда европейцы жили подобно пчелам. Ими управляли женщины — царицы и жрицы (как пчелами правит пчелиная царица-матка), раз в год у юношей проходили состязания, победитель в которых становился мужем царицы (как у пчел трутень, поднявшийся в полете выше всех, становится супругом пчелиной матки), а через год недолгого царя приносили в жертву богине-матери (как пчелы осенью убивают трутней). Если каждый год убивать лучшего из юношей, в племени быстро останутся только худшие. Сколько продержится такое племя?

Со многими выводами Грейвза ученые могут спорить, но книга прежде всего очень красиво написана. Читатель может просто наслаждаться образами, например, «Замка Бессмертных в Короне Северного Ветра» или «Богини, протягивающей герою яблоко бессмертия».

В советское время было очень мало поводов для официальных дискуссий. И когда цензура дозволяла что-нибудь обсуждать, то обсуждали это в печати, бывало, годами. Вот и это стихотворение было сенсацией, о нем долго яростно спорили, одни его считали гениальным, другие пошлым и нелепым.

Мне идея пить из черепа отца казалась нелепой красивостью в стиле романов фэнтези дурного тона. Но недавно я узнала, что Кузнецов НЕ МОГ ПОМНИТЬ своего отца, Кузнецов родился в феврале 1941, а отец его погиб на войне. Теперь у меня совсем нет охоты острить об этом стихотворении. «И повторял я имена, забытые землей».

Есть изречение: «Книги, как и люди, имеют свою судьбу». Странная судьба бывает у некоторых людей и некоторых книг. О некоторых людях помнят только потому, что великий сатирик написал о них несколько презрительных строк. (Так мы помним о некоторых афинских демагогах только потому, что Аристофан написал о них несколько ядовитых слов). А о некоторых книгах помнят только потому, что великий писатель удостоил их пародией.

Вряд ли кто-нибудь сейчас будет с интересом читать роман Дизраэли (будущего премьер-министра Великобритании) «Конингсби». Эта история взросления на фоне английской политики 1830-х годов прежде всего очень скучно написана, а тонкости парламентской борьбы и аспекты реформ интересны теперь только историкам. (Про эту эпоху гораздо интереснее написано в романе Джордж Элиот «Миддлмарч»). Но есть в романе линия, которая почти не связана с самим сюжетом, но позволяет проникнуть в психологию самого Дизраэли. Сам Дизраэли для меня — изрядная психологическая загадка; его еврейский расизм не вызывает сомнений (почему он считал европейских евреев чистой расой — другой вопрос), и мне интересно, что чувствовал пламенный расист, управляя империей чужой (хоть и очень талантливой) расы. Есть в романе загадочный и могущественный Сидония, о пределах власти которого ходят благоговейные слухи, и чьи речи являются великолепным образцом еврейского расизма. Представьте себе, что еврей цитирует «Протоколы сионских мудрецов» с великой гордостью, восторгаясь могуществом и достижениями своей расы. Только в речах Сидонии, например, я столкнулась с намеком на то, что граф Канкрин был еврейского происхождения. Эх, помню я старушек, гордо перечислявших великих евреев.

Теккерей в своей пародии беспощадно высмеивает образ Сидонии и его гордые речи. Загадочный тайный правитель Европы оказывается, не брезгует ремеслом старьевщика.

В начале пародии есть маленькая ошибка. Еврейская община в Тимбукту исчезла еще в средние века.

Автор предисловия спорит с часто встречающейся у публики идеей, что фэнтези пишут и читают, чтобы убежать от проблем реального мира. «О да, в фэнтези есть расовые войны, жестокие правители, уничтожение целых городов. Откуда-то только авторы берут такие странные идеи?» Автор считает, что фэнтези полезны тем, что зло, помещенное в необычное окружение, привлекает внимание и побуждает бороться со злом в реальности, со злом, к которому мы привыкли и притерпелись.

Что в советское время было немыслимо как для официальной пропаганды, так и для почти всех рядовых граждан — так это оправдание

Характерно, что предатели в рассказе и до своего предательства не шибко чтили уголовный кодекс и мораль.

Вот такого будущего и ждали в 1983 году советские младшие научные сотрудники, двигавшие вперед науку (медленно, но верно отстававшую от западной), не бунтовавшие против овощных баз, слушавшие по ночам «голоса», мечтавшие (почти безнадежно) о путешествиях за границу, об интересных книгах и товарном изобилии и сочувствовавшие диссидентам. Мало кто думал, что «скоро рванет», и мало кто думал, что откроют границы, введут многопартийность и свободу печати, в магазинах будет изобилие. Зато мало кто боялся массового бегства русских с национальных окраин, массовой безработицы и крушения науки и промышленности. Кто-то мечтал о переносном телефоне, интернет и компьютерные игры даже представить себе не могли.

Я читала слишком много рассуждений о вреде политкорректности, и мне в детстве слишком не хватало заботы о моих чувствах, чтобы мне понравился этот рассказ.

Может быть, и правда, забота о всеобщем равенстве приведет к тому, что истинные таланты будут подавляться, а забота о чувствах меньшинств будет опасна для художественного творчества. В требованиях гуманного обращения с животными я лично ничего дурного не вижу. Но я сомневаюсь, что ближайшие десятки лет будут эпохой торжества политкорректности, особенно у нас в стране. Слишком много для нас других опасностей.

Оценка — целых пять, потому что в рассказе нет ни расизма, ни гомофобии (слишком часто рассуждения о вреде политкорректности оказываются расистскими и гомофобскими, и чтение таких рассуждений мне изрядно надоело). И мне очень понравилась последняя победа героини (

Каким же старательным канцеляритом пишет Маринина, да и способность мастерски описывать выверты больного ума в романе почти не видна. Девочка Соня — карикатура, которую мы уже много раз встречали в бульварных романах.

До чего же мрачна социальная реальность, описанная в романе. Милиционеры, которые в лучшем случае, бездарны и ленивы, но, чаще всего, просто берут взятки, фирмы, существующие только для отмывания денег, бессилие порядочных людей перед Системой.

Национальный вопрос в романе затронут лишь мельком. Нет ни социальных обобщений, ни картин нравов.

Мне повезло с эпохой и личной судьбой, я ни дня в жизни не голодала, я помню, правда, как одуряюще пахнут булки на лотке, но это другое. И в 90-е на московский привокзальных площадях не лежали умирающие от голода, лежали бомжи, мы торопливо шагали мимо них, брезгливо придерживая полы одежды и говорили себе: «Они сами виноваты, надо было пить меньше».

А в 33-м году на привокзальной площади северного городка лежали умирающие от голода ссыльные и раскулаченные, и взрослые успокаивали себя: «Они враги, их гибель — или неизбежность или возмездие».

Не знаю, насколько рассказ автобиографичен. Тендряков — сын народного судьи, потом прокурора, прокурор в 33-м году получал достаточно, чтобы его сын мог позволить себе щедрость.

Что делать, если вокруг море зла, а помочь возможно, физически возможно, только одной жертве? Как выбрать жертву? Долго размышлять, кто больше заслуживает жалости? Помогать первому встречному? Бросать монетку? В самой богатой и благополучной стране самый успешный и рассудительный человек не сможет помочь всем, кому нужна помощь, ведь его богатство и свободное время ограничены. И горе тому, кто свой хлеб даже не съел сам, а просто выбросил! Настигнет его через много лет воспоминание о несделанном добре, о неоказанной помощи, о времени и деньгах, потраченных зря, без пользы кому-то и без радости для себя.

Эти стихи — край поэзии. Дальше уже чистое безумие. Человек, которому поедание не только мясной, но даже и растительной пищи, показалось преступлением, и должен был повеситься, и должен был уйти из жуткой Вселенной, где нельзя жить, не убивая.

То что эти стихи нельзя петь, то, что их трудно читать вслух («В жбан желудка яйца злобы класть») — правильно. Слишком злой насмешкой было бы пение этих стихов.

Самое безумное — что стихи эти были написаны в 1921 году, в год великого голода.

Есенин, впрочем, не первый такой безумец в истории. Были некогда гностики, считавшие поедание растений грехом.

Бывает, нападет на человека ни с того, ни с сего тоска и жалость ко всему на свете. К убитому медведю, к срезанной березке. Вдруг станет стыдно, очень стыдно, за то, что сам мечтал об охоте. Но легко горожанину жалеть медведя, труднее жалеть медведя тем, для кого это хищник, опасный и непредсказуемый. Пытался мельник приручить медведицу, да она мельничью дочку чуть не утопила. Да и березка не просто так была срезана, пошла она на палку для доброй старушки.

«Нелегко это, оказывается, жалеть: тяжелый, неблагодарный труд... Курсы какие-нибудь открыть, что ли?»

Очень трогательный рассказ о пробуждении первой любви (даже не заговорить с девочкой, просто кружиться вместе с ней на катке). О первых попытках писать («в каждом слове Вадик отыскивал свежесть и крепость, вкус и красоту). О радости из-за первых публикаций в городской газете («все в городе прочтут эти строки») и огорчении из-за допущенных в публикации ляпов. О том, как соперники договорились делить темы для публикаций. О том, что «хуже нет, если у тебя отец учитель, а ты живешь в маленьком городе»). Сначала одноклассники ждут, что ты им подскажешь текст диктанта, потом подозревают в ябедничестве, и «немало пройдет времени, пока узнают, что у тебя с отцом действительно настоящая дружба».

Одно для меня удивительно, что в редакции провинциальной газеты в ноябре 1953 года уже можно было вслух горевать о смерти в Париже нобелевского лауреата, «замечательного писателя Бунина». Что провинциальный учитель мог почувствовать себя от этой смерти осиротевшим — верю, что он мог свое горе обсуждать вслух, не боясь неодобрения доблестных органов — сомневаюсь. Или ноябрь 53-го это уже оттепель, и уже можно было вслух горевать о замечательном писателе, хоть и эмигранте?

Прекрасно все-таки время юность, когда еще все впереди, и любовь, и творчество, и надежда прочесть Бунина и увидеть амурский бархат.

Доброе дела — сажать деревья. Очень доброе — даже если их посадка была мероприятием в честь сомнительных исторических фигур. Глупо и жестоко бороться с деревьями, даже если они высажены в честь политических врагов.

Большая часть книги — собрание задач и головоломок, которые позволят провести свободное время с пользой для ума.

В шестой главе разоблачаются финансовые пирамиды. Эта глава была очень полезна в 90-е, когда «МММ», «Властилина» и еще десятки пирамид собирали деньги людей, не умевших возводить в степень (уже пятая ступень пирамиды потребует участников больше, чем все население Земли). Но и в советское время дети становились жертвами пирамид, обещавших шесть открыток или марок в обмен на одну.

Одиннадцатая глава, разоблачающая библейский миф о потопе — дань эпохе, требовавшей атеистического воспитания.

Моя бабушка всю жизнь удивлялась, почему чистильщиков обуви называли ассирийцами. Только в старости она узнала, что чистка обуви для первого поколения ассирийской диаспоры стала обычным заработком (во втором уже были врачи, учителя, инженеры).

Ассирийцы эти пришли в Москву как беженцы от геноцида христиан в Турции («В Москве прибежище айсоров»). Их первое поколение было очень бедным («Потомки древних чародеев дышали дымом нищеты») и сохраняло многие архаические обычаи («Здесь жен проигрывали в карты».

«Ее здесь нет» —

Еще проблема в том, что

Бывает, что судьба одного человека вмещает в себя перемены, которые в других частях света занимали века. Героиня рассказа, Алтынай Сулайманова,

Можно спорить, можно очень много спорить о роли Советской власти, но что при ней киргизская сирота-батрачка могла стать академиком — правда.

Очень трогательно и поэтично описание

Что у нынешнего читателя вызывает сомнение — это восхищение далеким Лениным, это слова «Ленин в народе самом остался и перейдет по крови — от отцов к сыновьям». Но, может быть, люди, получившие землю и волю, и должны были говорить о Ленине даже не как о добром царе, а словно о духе-хранителе народа.

Интересно, каким буквам учил детей Дюйшен — еще арабским или уже русским?

Этот рассказ можно показывать всем, кто утверждает, что в Российской империи брошенных детей не было. «Пошлют его в воспитательный, а там все чужие, все по казенному... Ни ласк, ни любви, ни баловства...»

Мне очень нравится, что Мигуев

Верн опять оказался пророком. В этой книге он предсказал бомбу, способную уничтожить за минуту большой город,

Шульце — пламенный расист, желающий уничтожить город низшей расы, то ли, чтобы получить жизненное пространство, то ли просто из ненависти — явное пророчество о Гитлере. Примечательно, что Шульце как-то не упоминает (но наверняка помнит), что он сам нечистокровен — свое наследство он получил благодаря бабке-француженке. Сколько слухов ходило о нечистокровном происхождении Гитлера.

Прекрасный Франсевиль, как часто бывает в литературе, описан гораздо слабее мрачного Штальштадта. Идея снижения смертности всего лишь за счет отказа от ковров — любопытна, но в век пылесосов, наверно, неактуальна.

Шульце — презренный расист, но и сам Верн несвободен от расизма. В прекрасный Франсевиль не пускают китайцев, дабы избежать вредного влияния желтой расы, в клубе, дурно влияющем на Октава, слишком много азиатов...

У европейского мужа бегумы были прототипы (интересно, по какому обряду они поженились?), но многомиллионного наследства никто из них не оставил.

«Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,

для меня значение светло...» (с. Мандельштам)

Маласия похожа на Венецию XVIII века, город, чье могущество давно позади, город с прекрасной архитектурой, где аристократия проводит дни в бесконечных празднествах, а простой люд живет в мучительной нищете. Город, воюющий с турками и славянами (русский читатель улыбнется над названиями Stary most и Zlatorog), город, где революционеры и жертвы интриг быстро оказываются в каналах.

Советский писатель сделал бы из революционной линии целый роман, пафосный и серьезный, в романе же революционеры — во многом, комические персонажи, но

История Периана де Чироло — банальна, как банальна почти всякая жизнь. Легкомыслие после мучительных откровений сменяется горькой мудростью,

В отличие от Венеции Маласия стоит уже сотни тысяч лет, ее основатели еще непохожи на людей, на городе лежит то ли благословение, то ли проклятие — в ней не должно быть перемен.

Крылатая женщина, переставшая летать после замужества — слишком очевидная метафора!

Книга очень красиво написана, читать ее — все равно, что любоваться яркими и обреченными осенними пейзажами.

Когда мне на третьем курсе нужно было разобраться с основами теории вероятностей, я прочла первые главы этого учебника и очень обрадовалась тому, как просто и понятно изложены там эти основы. Свой зачет я легко получила.

Слышала я ироничное рассуждение, что этот учебник потому так прост и понятен, что составлен на основе лекций в военной академии, где более сложный подход к науке был бы курсантам не под силу.

Очень советую студентам — не математикам, которым просто нужно понять, например, что такое коэффициент Стьюдента.

А вот это уже не замысел, это уже полноценная повесть.

Бхага повести, конечно, не имеет отношения к Богу авраамических религий. Или это могущественный пришелец, или кто-то в невысоком чине из сложнейших небесных иерархий гностиков. Скорее второе, раз к нему попадают после смерти.

Начало повести очень актуально для миллионов людей, все откладывающих дело жизни на потом, а ведь «потом» может и не наступить.

Интересна идея о том, что ящеры струтиомимы могли бы стать разумными (ловкие руки у них уже были), не успели, вымерли, истребив свою кормовую базу. Забавна идея горьких плодов познания (например, клетчатое яблоко с таблицей умножения).

Рассуждения о природе любви очень похожи на рассуждения из «Лезвия бритвы» Ефремова и, похоже, соответствовали тогдашним научным представлениям.

Читательниц-феминисток может изрядно разозлить умиленный сексизм автора.

«Что-то случилось. Наверно, хорошее». Для нынешнего читателя окончание рассказа — большая

А вот героиня рассказа — подарок для феминисток. Директор НИИ счетных машин (слово «компьютеры» еще не было). Примечательно, впрочем, что она не требует от сыновей умения готовить. А комического персонажа (Лебедева) героиня попрекает женоподобностью.

До чтения этого рассказа я и не догадывалась, что парикмахерское дело тоже может быть искусством, требующим таланта и долгой учебы. Герой позволяет себя капризы, как опереточная примадонна, не всякая клиентка ему интересна, прическа становится для него «искусством для искусства», что для клиенток, конечно, обидно. Интересно, откуда он доставал западные журналы при тогдашнем железном занавесе?

Галю

Павел Воинович Нащокин, друг Пушкина, действительно заказал себе игрушечный домик с игрушечной мебелью, посудой и даже роялем. Но все остальное в рассказе — плод фантазии Вельтмана.

Вельтмановский вариант происхождения домовых я нигде больше не встречала.

Жутко читать про стариков, которые невольно заедают век внукам, не дают им встречаться с людьми, не учат их общаться. Да они хотят уберечь внуков от беды, но на самом деле вредят им.

Странно читать про

Очень трогательна история любви юноши и девушки добрых и чистых сердцем.

Дети шестидесятых — это, пожалуй, первое поколение в СССР, которое с детства ело досыта, ело вдоволь. Но первое сытое поколение очень часто становится и первым поколением с перееданием, с болезнями из-за ожирения. Родители и педагоги, недоедавшие в детстве, не понимают опасностей переедания и стараются впихнуть в детей как можно больше пищи.

Над стихотворением Барто можно посмеяться, но надо понимать, что в 30-е и 40-е набор веса для ребенка мог быть вопросом жизни и смерти и многим пожилым педагогам трудно было перестроиться и осознать, что в благополучную и сытую эпоху детям уже скорее грозит переедание.

Издание или для филологов или для пламенных толкинистов. Приводятся все черновики, все варианты произведений. Мы попадаем прямо в мастерскую писателя, видим зарождение и развитие сюжетов. Можно проследить за ходом мысли писателя, за тем, как он тщательно прорабатывал свой мир, какая работа стояла за каждым именем и названием.

Вот рассказ, над которым я когда-то рыдала. Вот рассказ, который сейчас мне было жутко перечитать. «Отвела я их на зеленый луг»...

Женщиной и сейчас быть опасно, но тридцать лет назад ситуация с контрацепцией была много хуже. Почти каждой женщине приходилось несколько раз в жизни решать: быть или не быть ребенку. Даже медики часто не могли этого ужаса избежать. А общественное мненье цинично твердило: «Всех не родишь» и осуждало многодетных.

В 1988 году уже можно было напечатать: «Сын божий тоже плавал вниз головой, обхватив себя ручками и ножками...», но «сын божий» еще с маленькой буквы.

Что я совсем не могу себе представить, так это взрослых детей, заставляющих мать сделать аборт.

Не знала, что в советское время «принуждение к аборту каралось по закону». Или это герой рассказа присочинил, чтобы спасти малыша от деда с бабкой, желающих его уничтожить?

Я часто думаю, что 1987 год был одним из лучших в российской истории. Год надежд на страну с человеческим лицом. Уже началась гласность, уже идет публикаторский бум, уже дозволили кооперативы и частное предпринимательство. Но закрыть КПСС и комсомол, строить капитализм никто еще в печати не предлагает. Ленина еще представляют великим государственным деятелем и очень добрым правителем. «Жить по-ленински» еще похвала. Война в Афганистане еще идет, и в печати ее еще не называют преступной.

В журнале есть очерк о медсестре, вернувшейся из Афганистана. Алла Грязнова, героиня очерка, отправилась в военкомат, потому что сочла бесполезной свою работу в институте красоты. «Она не выносила холеных дамочек, ежедневно подруливавших на собственных автомобилях, с их разговорами о массажах и питательных масках». Женщины в Афганистан попадали добровольно, в боевые части их не брали, но под обстрелом они могли оказаться часто. В очерке пишут, что верные врачебному долгу медики лечили в Афганистане местных жителей, даже подозревая их в связи с душманами. Им часто делали операции, уникальные для Афганистана и рутинные для развитых стран.

Жутко сейчас читать очерк про грозненский завод «Красный молот». У завода много проблем, но как эти проблемы померкнут, когда начнется война! Кем станут герои очерка — жертвами или... военными преступниками? «Неприятно смотреть, когда молодой мужчина торгует цветами или сумками». Да уж, лучше быть торговцем сумками, чем военным преступником и соучастником резни.

Есть очерк об одноклассниках Володи Ульянова. Один из них — Борис Фармаковский — стал археологом с мировым именем.

Обсуждается проект «заводского детского дома». Предполагалась, что выпускники его пойдут работать на шефский завод. Нет ли в этой идее чего-то от крепостного права?

Очерк Пикуля «Железные четки» рассказывает об Иакинфе Бичурине, миссионере в Китае и одном из первых русских ученых-китаистов. Слог Пикуля весьма на любителя, но судьба Бичурина очень интересна.

Есть очерк о катрэксе, лекарстве из печени черноморской акулы, считавшемся тогда эффективным средством от рака. Теперь увлечение катрэксом давно прошло, поиск эффективных лекарств от рака остается одной из первоочередных задач науки.

Статья «Неуважаемая муза» говорит о проблемах советской архитектуры. О том, что во имя экономичности вытесняют триаду Витрувия — Пользу, Прочность и Красоту.

В подборке стихов Цветаевой есть строчка «Вашего полка драгун, декабристы и версальцы». Это едва ли не первое в советской печати упоминание в положительном контексте войск, подавивших Парижскую коммуну.

Очерк «Круги безответственности» говорит о проблемах набора рабочих на Сибирские стройки. О том, как их провожают с оркестром, а потом оказывается, что для них нет работы по специальности. Что делать? Соглашаться на неквалифицированную работу? Или возвращаться к насмешкам соседей: «Ну что, покорил Сибирь?».

Нынешние публицисты и религиозные деятели, родившиеся в больших городах и вступившие в брак по своей воле, очень любят рассуждать о традиционных семейных ценностях и моральной чистоте, хранимой в деревнях. Но вот как выглядели эти традиционные ценности 150-200 лет назад. Ради небольшой выгоды может брат приказать сестре выйти замуж за слабоумного, и она не смеет ослушаться, только пятилетний ребенок этим возмутится. И кого волнует, что молодая жена не в силах справиться с физиологическим отвращением к мужу, да и мужу этому жена не сильно нужна.

Костик в повести уже, впрочем, не традиционный крестьянин, а представитель зарождающего русского капитализма.

Очень тяжело читать эту повесть, одна отрада — песни, которые поют герои, песни, в которых прорывается их тоска по стоящей жизни.

Лесков написал эту повесть еще в начале своего творческого пути, и это чувствуется. Слишком много в повести иногда прямой публицистики. И непонятно, кто рассказчик, то говор у него совсем простонародный, то оказывается, что он знает много ученых слов.

Надеюсь, что это все-таки пародия на национальные стереотипы. Если же написано всерьез, то рассказ получается изрядно русофобский (для меня

Легко поверить, что чужие сны и должны восприниматься именно так — с недоумением и ужасом («Я ведь не такой, это ведь совсем не мои мысли»).

Я тоже почти до конца подозревала

«А вода все льется и льется», и влюбленные назначают свидание у памятника... Самое близкое к бессмертию, что мог обещать подданным атеистический режим.

Наконец-то хоть кто-то написал, что в аборте часто бывает виноват «отец».

Если рассказ автобиографический, то Бог судья его автору. Не мне его судить. На аборты я никого не посылала, Бог миловал, но винить себя в чужой смерти приходилось, никому такое чувство не пожелаю. Тогда то, что

Если же автору повезло и нет за рассказом чувства вины — тогда это лишь агитка, агитка, в которой слишком обвиняют женщин и врачей. А женщинам и врачам и без этой агитки не сладко.

Но если какой-нибудь мальчик задумается над рассказом и постарается вести себя так, что ни одной женщине не пришлось из-за него аборта сделать, тогда этот рассказ будет великой заслугой автора.

Медленно, очень медленно вырастает в нас нравственное чувство, слишком много злых вещей (а если не повезет, и преступлений) мы успеваем сделать по глупости. Остается только раскаиваться, стараться не сделать это второй раз, и утешать себя словами: «Мне было только десять лет, у меня еще не образовались какие-то тонкие структуры мозга».

Когда мы перешли в пятый класс, нам выдали книжку на английском (но адаптированную) «Пиноккио». Так что это, пожалуй, моя первая книга на английском.

Книга эта гораздо страшнее и серьезнее, чем «Буратино», много там настоящих смертей и настоящих преступлений. А каков город, где сажают жертв преступлений! Слишком много в «Пиноккио» нравоучений прямым текстом, нравоучений, способных изрядно разозлить юных читателей. О, как мне до сих пор больно читать поучение, что настоящий голод хорошо помогает от капризов, у меня, честное слово, настоящие проблемы со многими продуктами, а не капризы. Каково это читать настоящим аллергикам!

Главное отличие — Буратино так и остается деревянной куклой, а Пиноккио после долгих испытаний и искушений, после подъемов и падений становится человеком из плоти и крови. Задумывался ли Коллоди, что Пиноккио получил и обреченность на старение (но не смертность — деревянную куклу легко уничтожить)? Но и будучи деревянным, Пиноккио мог страдать от голода и холода, был способен на доброту, щедрость, храбрость и настоящее раскаяние. Разве способность к доброте и раскаянию не основание, чтобы считать существо человеком?

Итак, сбылись подозрения читателей,

Книга написана слабовато, но может пробудить в читателе много размышлений. Что такое разумный? Что такое настоящая жизнь? По какому пути идти? Как быть, если на выбранном пути уйдут эмоции, любовь к семье, к народу?

Интересно посмотреть, какие прогнозы сбылись.

Последние страницы слишком... верноподданные.

В 90-е не только по площади трех вокзалов, но и у крошечных, почти игрушечных Савеловского и Рижского вокзалов трудно было ходить из-за вони от бомжей, и кипела вокруг них загадочная и очень опасная для мирных прохожих криминальная жизнь. Теперь же у вокзалов гораздо чище и безопаснее.

Одно из самых сложных, самых трудных для понимания стихотворений Мандельштама. К каждой его строчке можно написать целые тома версий и толкований. Понятно только, что это стихотворение — предчувствие, но предчувствие чего? Хиросимы? Тогда строчка «От меня будет свету светло» — предчувствие атомной вспышки, что ярче солнца. Грядущих звездных войн? Тогда белые звезды стали чуть-чуть красными, потому что по ним ударили межгалактическим оружием. Или последней битвы из мифологии, в которой нынешний мир будет уничтожен? «Бороться за воздух прожиточный» — для меня это предчувствие экологической катастрофы, когда воздух, пригодный для дыхания, станет дорогим товаром

P.S. «Знаменитая могила» — это еще не могила у Кремлевской стены, а парижская Могила Неизвестного солдата.

Начинается стихотворение мягкой иронией, а заканчивается пронзительной горечью. Обижается старый друг, что не попал в книгу, но ничего ведь нет смешного в том, что страшно человеку прожить на земле, не оставив от своей жизни следа. Не всем дано быть «талантами и гениями», не у всех есть много доблести, но всем страшно, что жизнь их промелькнет без следа, будто и не жили. «Всем бессмертия хочется, а бессмертия нет».

Я росла в Замоскворечье и испытываю по нему огромную ностальгию. Но при мне уже не было «деревянных домиков с дощатыми заборами» и огромный сундук «Министерства среднего машиностроения» уже стоял на Ордынке. Нищих при мне уже (и еще) в Москве на улицах не было, а в Старомонетном уже нельзя было найти монеты. Когда я бываю теперь на своей малой родине, я все вздыхаю, что не осталось ни одного из магазинов и нет больше зарослей сирени, которые казались мне буйным лесом. И кондитерскую фабрику (от которой шел тяжелый слишком сладкий запах) давно закрыли.

Просто безобидный водевиль с переодеваниями без философских глубин и научных высот. Хитроумие и душевная чистота побеждают злобное коварство. Книга подарила мне несколько веселых минут в тяжелый день. Что еще требовать от водевиля!

Может быть, это стихотворение про то, что неграм не дано подражать белым, только позором оборачивается такое подражание. А может быть, про то, что европейская культура не стоит подражания, недаром в стихотворении адвокаты и пасторы идут через запятую с ворами.

Смотришь на иного белого правителя и думаешь: «А ведь обезьяны будут добрее и порядочнее».

По всей Евразии распространены легенды о существах прямоходящих, похожих на людей, отличающихся огромным ростом и большой силой, но лишенных членораздельной речи и покрытых шерстью. Русский леший, татарский шурале, грузинский чинки, якутский чучуна. Советский ученый Поршнев выдвинул гипотезу, что эти легенды — воспоминания о реликтовых гоминоидах, сохранившихся до исторической эпохи. Дивов воспользовался этой гипотезой, чтобы объяснить происхождение Соловья Разбойника и самого

Дивов поставил перед собой две задачи — показать психологию

Много в повести фирменного Дивовского юмора (иногда, впрочем, шутки лежат на поверхности: «В Греции все есть»). Много и то ли жестокости, то ли правды жизни (забавы братьев Петровичей).

Последние страницы ставят вопрос философский и религиозный: «Что считать человеком?» («Так что же крестить таких?!»).

Мало кто помнит, что «Анна Каренина» заканчивается тем, что Вронский идет добровольцем освобождать братьев-славян от турок. Таких добровольцев было много, и Успенский в своих «Письмах из Сербии» пытается понять их мотивы «жертвовать собой чужому несчастью». Были люди с простым мотивом: «Человека грабят, а я молчи?!!». Были ««бриллианты» искренности, доброты, простоты, самоотверженности». Были «простые русские люди, жертвовавшие собой «за свои грехи». Были фанатики, исполнявшие «повеление божие». Но были и просто охотники подраться, были чиновники, считавшие, что добровольная служба их карьере поможет, были люди, рассчитывавшие «положить в карман копейку», были отчаявшиеся: «а убьют — один черт», был даже человек, который зашел в Петербурге в трактир, выпил рюмку, выпил другую — и пришел в себя только в Белграде.

Я не знала раньше, что в Сербии были добровольцы не только из России, но и из Пруссии, Франции, Италии...

Есть у Успенского и наблюдения за бытом и нравами сербов. Сербы — подданные турецкого султана — живут гораздо богаче подданных православного русского царя, и дело не только в климате.

Читать тем, кто пытается понять психологию добровольцев.

Бывают вещи, настолько чудовищные, что вызывают уже восхищение. К ним относится и роман с сюжетом, достойным журнала «Штюрмер», роман про то, как столичный еврей-журналист мастерски лишал девственности славянских провинциалок. Но автор явно восхищается сексуальным мастерством своего героя, а девушкам-славянкам их сексуальная инициация с товарищем Рубинчиком идет явно на пользу.

У Тополя редкий дар — писать о настоящих страданиях так, что читателю фальшь в нос шибает, писать о государственном антисемитизме так, что читателю становится трудно сочувствовать советским евреям, об эмиграции так, что становится трудно сочувствовать эмигрантам. К тому же Тополь явно писал для того, чтобы американский читатель проникся страданиями советских евреев. При этом он не скрывает (перечисляя изъятое таможней), что среди евреев-эмигрантов было много людей богатых и не слишком законопослушных. Или американский читатель вполне может поверить, что богатые люди тоже могут страдать?

Сюжет книги — явная мелодрама (

Оценка — целых 4, за слова «Подними Борю, я хочу его увидеть последний раз». Тогда уезжали действительно навсегда, тогда провожающие на вокзале действительно понимали, что видят близких в последний раз.

Забавный рассказ, если не вчитываться... А если вчитаться — то берет тревога: что будет с Копсом через пятнадцать лет.

Интересен и мир рассказа — мир, где ученых открытий слишком много, где на чудеса Вселенной не слишком обращают внимания, где «стать заурядным физиком-теоретиком» — карьера для не слишком умного человека, и где (деталь, уже непонятная постсоветским читателям) роботы-официантки быстро приобретают фирменное хамство.

Неизвестно, когда скандинавы впервые добрались до сурового острова, где Хозяин Льдов (белый медведь) у себя дома, где почти нет зелени, и где мертвые не гниют десятилетиями.

Но повесть не только об одном из первых путешествий на север под незаходящим Солнцем, о ледяных горах, гагах и песцах, о заполярных цветах. Повесть эта о временах «завоевателей древних», когда еще были в ходу человеческие жертвоприношения и кровная месть. Жутко читать про любовь рабыни к купившему ее на рынке хозяину и очень странно читать:

Как трогательна и мила история

Цыгане — недавние (всего лишь шестьсот лет прошло) пришельцы в Европе, баски, возможно, потомки кроманьонцев, но и те и другие говорят на языках, непонятных соседям, те и другие — чужаки для соседей, а про чужаков всегда слагают мифы, враждебные или хвалебные. Сколько страшных историй рассказывают про цыган, и как завидуют их свободе (на самом деле у таборных цыган сложнейшая система табу и огромная власть старших над младшими)!

В повести мы не видим ни цыган, ни басков изнутри. Мы видим цыганку Кармен или глазами ученого чужестранца или глазами влюбленного в нее чужака.

Сама история безумной страсти, приводящей к уголовщине, сама история про то, как «коготок увяз — все птичке пропасть», могла бы случиться где угодно и с кем угодно. Но есть и специфика: последняя привилегия дворянина — казнь гарротой, а не обычной петлей, юноша, бежавший из родного городка после убийства в драке, легко поступает в полицейскую часть...

Рассказчик думает: «если я не донесу на разбойника, я буду отвечать за все его дальнейшие преступления». Мысль мучительная для тех, кто когда-то промолчал о чужих преступлениях.

Повесть заканчивается ученым рассуждением о цыганском языке. Версия о том, что цыгане вышли из Индии, теперь общепринята.

Первый раз я читала эту новеллу еще в школе, и проблемы, в ней затронутые, казались мне бедами лишь экзотических островов в далеком прошлом.

А теперь оказалась, что для многих регионов нашей страны повесть очень актуальна. Молодой человек, чей род древнее, чем у многих английских герцогов, возвращается после службы в имперской армии в родную деревню, и узнает, что отец его убит, а на возмездие со стороны государства, на полицию и следователей надежды мало. Родня подстрекает, согласно древним обычаям, взять дело мести в свои руки, а потом уйти «в лес» (на Корсике — в заросли кустарников, «маки»), тем более, что крестьяне здесь подкармливают бандитов, а сдать их жандармам — гнуснейшее из преступлений. Прекрасная же европеянка, влюбившаяся в этого горного аристократа, лишь чудом избегает пули. Зато брак с ней поможет аристократу и его сестре, носительнице древнего местного искусства (причитания над мертвыми), выбраться со своей, прямо скажем, диковатой родины.

Рассказ очень вторичный, очень неоригинальный, но до чего же добрый и наивный.

Недавно этот рассказ вдруг стал предметом общественной дискуссии: стоит ли включать в школьную программу рассказ, воспевающий супружескую измену. Но как раз измены в рассказе и нет, а есть тоска о несбывшейся любви. Есть человек, который много лет не решался признаться любимой женщине в любви, не хотел разрушать чужую семью и причинять горе чужим детям, а теперь горько раскаивается в том, что поставил что-то выше любви (а о возможном горе детей уже не вспоминает). Вот и повод поговорить с детьми: когда герой был мудрее. Когда не разрушал чужую семью или когда горевал о несбывшемся?

А еще в рассказе есть женщина, которая боится венчаться с пьяницей, но готова «жить так». Теперь таких миллионы, и мужчин и женщин. Стоит поговорить с детьми, разумно ли такое поведение.

Еще интересная деталь: герой думает: «Что я дам любимой? Такую же скучную жизнь, как и с мужем? Вот если бы я... боролся за свободу родины...» И не приходит ему в голову, что тот, кто борется за свободу родины, не имеет права думать о любви, ибо его возлюбленная быстро может оказаться заложницей... доблестных органов. Или в тогдашние патриархальные времена доблестные органы еще не брали заложников?

В СССР издавалось много книг о сталеварах, но читателям почти все они казались ужасно скучными. В рассказе есть осознанная игра с этими советскими стереотипами, которые читатель старше сорока лет сразу же узнает. Но как же радостно теперь читать рассказ о том, как люди разных национальностей занимаются созидательным трудом, а не разрушением.

Пишут, что в СССР не было уже средневекового обычая отпускать преступника, если казнь не удалась по техническим причинам. Пишут, что недостреленного все равно бы расстреляли уже через десять минут.

Но строчка «Но был ОДИН, который не стрелял» для меня все равно давно уже одна из основ моего личного кодекса чести. «Все стреляют, а ты не стреляй». И я молю Господа о возможности однажды по-настоящему кого-то спасти!

Английский натуралист шотландского происхождения Джон Мьюр однажды, действительно, был застигнут снежной бурей, когда проводил измерения на склонах спящего вулкана Шаста в Калифорнии. Он провел ночь на краю горячего сернистого источника, ежеминутно рискуя погибнуть от холода (из-за снежной бури) или ожогов (слишком долго пролежав в горячем источнике).

Мистическое откровение, которое он пережил во время этих физических мучений, грандиозные видения далекого прошлого и далекого будущего — скорее всего, плод творчества Робинсона. Но эти видения были бы неудивительны для Мьюра, чьи религиозные и философские взгляды включали в себя благоговение перед природой вообще, и горами в частности. «В природе мы слышим голос Бога», писал он. А вот отец Мьюра (и об этом упоминается в рассказе) считал грехом все, что отвлекает от чтения Библии.

Ах, какой веселой и светлой должна была быть эта книга для ее первых читателей. Да и сейчас невозможно не смеяться над эпизодом, где дядюшка Поджер спешит на поезд, или над эпизодом, где герои пытаются объясняться с продавцами по разговорнику.

Но совсем не смешно читать рассуждения о немецком национальном характере в свете нашего послезнания. Все мы знаем, на что оказались способны дисциплинированные, аккуратные, законопослушные немцы. Жутко читать про еврейскую общину в Праге, а три хохотушки-продавщицы в Дрездене вполне могли дожить до бомбардировки в 45-м.

Супруга дядюшки Поджера считала, что нельзя выходить из дома, не попрощавшись как следует с родными. Теперь я ее прекрасно понимаю.

Едва ли не единственное антивоенное стихотворение у Гумилева. Нет здесь мысли: «И поистине светло и свято дело величавое войны», здесь, наоборот, предчувствие, что, кто бы ни оказался победителем («Войска войдут в столицу. Чью?»), война закончится катастрофой даже не политической, а геологической, провалом в палеозой. «Чудовищ слышны крики лирные, вдруг хлещут яростно дожди, и все затягивают жирные, светло-зеленые хвощи». Радиоактивной пустыни в 1915 году никто еще представить себе не мог.

Не знала, что песня написана уже в 1969 году, думала, что позже. В любом случае и эта песня — отражение социальных процессов, происходящих в позднем СССР. В позднем СССР официальная идеология у многих вызывала лишь скуку. Но не все могут жить без мировоззрения. И люди обращались к религии, некоторые к вере отцов, а некоторые к экзотическим восточным учениям. Многие в позднем СССР верили в переселение душ. Еще интересно, что наш интерес к Востоку был, возможно, позаимствованным с сильным опозданием интересом к Востоку в Европе и США. Многие западные интеллектуальные моды приходили в СССР, хоть и с десятилетним опозданием.

История Рогнеды, Ярополка, Владимира, Блуда и Варяжко во многом не выдумана автором. Интересно, что бояре и князья в романе часто считает бабьими сказками то, что в романе существует на самом деле.

Автор пытается писать очень красиво, и иногда ей это удается, а иногда красивостей слишком много. В книге очень много олицетворений, о воде, звездах, еловых ветках часто говорится, как о разумных существах.

Интересно, что, с одной стороны, в романе много понятий из «Велесовой книги» (Семиречье, птица Сва), а с другой, в романе

Роман — история человека, которого предали и который сам стал предателем, человека, против которого сделали много зла и который сам сделал много зла людям.

Одно в книге, похоже, ошибка. На Руси еще очень мало христиан, но в книге есть Настена, Улита, Марьяна. Ладно, Настена, может, от «наста», Улита — от «улитки», но откуда взялась Марьяна в краю, где еще не слыхали о христианстве?

Веками те, кому некуда пойти — бездомные, калеки, пьяницы, поссорившиеся с родней — искали приюта в монастырях. В монастыре будет крыша над головой, еда (иногда сытная и вкусная), лекарства при простуде, а главное, жалость. И только Богу ведомо, искренно ли молятся нашедшие приют в монастырях, или просто притворяются, чтобы их не выгнали из монастыря на волю стихий, голода и людской злобы.

В советское время монастырей почти не было, но начавшееся в 88-м году религиозное возрождение, совпавшее с массовой безработицей и квартирными мошенничествами, опять сделало монастыри последним (перед домом инвалидов) приютом для многих несчастных.

Вот и герой рассказа, удрав от второй жены, и его друг, уставший от бродяжничества и случайных заработков, находят приют в монастыре. Пытаются обрести настоящую веру, а пока наслаждаются теплом в кельях и монастырскими трапезами (по праздникам морковь с изюмом подают).

«И самое лучшее, что может быть — это видеть детей своих бегущими к тебе...»

История Испанской Армады в рассказе пересказана верно. Действительно, 130 кораблей под командованием герцога Медина Сидония торжественно вышли из Ла-Коруньи, но высадиться в Англии не сумели, а после долгого обхода Англии с севера и борьбы с ветрами и волнами (климат в XVI веке был холоднее, чем сейчас) многие корабли разбились у берегов Ирландии. До сих пор в Ирландии есть семьи, ведущие свой род от спасшихся испанских моряков. В рассказе очень интересно описание исполинских кораблей.

Но чернокожий мальчик, способный видеть души и исцелять или хотя бы избавлять от боли прикосновением, нигде в сохранившихся документах не упоминается.

Я не сумела опознать, кто такой брат Луциан и что такое его учение.

Если бы меня занесло в 1911 год, я бы постаралась уехать в Австралию, подальше от бурь столетия. Но Каратаев выбирает именно Германию, и его

Автор очень образован, но книга из-за этого иногда превращается в серию лекций — об египтологии, о драгоценных камнях, о винах, об автомобилях, об истории Германии, Австрии, Боснии. Явный сюжет книги возникает только в ее последней части, но этот сюжет поистине захватывает.

Конец книги, может, и правда слишком наивен и прекраснодушен.

Эх, где мои тринадцать лет, когда я сразу могла поверить, что Асгард был под Ашхабадом, а роща Гласир — это растущие под Ашхабадом персики с красными листьями.

Теперь взяла книгу из ностальгических соображений и была сильно разочарована. Сбивчивое повествование со множеством красивостей, самые удивительные «народные этимологии», трогательный «патриотизм без берегов» и совсем нетрогательная проповедь чистоты расы.

1956 год. Готовится экспедиция в малоисследованную еще Антарктиду, «где уголь под землей горит и делаются озера», где «шельфовые льды, медленно сползают в океан и превращаются в гигантские айсберги». И девятилетний мальчик думает, что попасть в такую экспедицию — великое счастье. А отец мальчика тоже романтик, тоже мечтает о неоткрытых оазисах и цветах.

Девятилетний мальчик уже достаточно взрослый, чтобы притвориться, что подарок для малыша его, уже большого, радует, но еще слишком мал, чтобы полностью понимать, что происходит.

Интересны детали быта пятидесятых — уже есть пылесосы, но во дворе еще стоят сараи, для преподавателя ВУЗа нормально держать домработницу.

Для меня этот рассказ — притча. Притча о том, что умершее надо похоронить. Да, оплакать, но похоронить. И в политике не надо цепляться за законы, имевшие смысл несколько веков назад, но больше не имеющие оправдания. И в личной жизни не следует цепляться за дружбу и любовь, которые давно закончились.

Я всегда стараюсь в новогоднюю неделю читать книги добрые и нестрашные. Вот и на этот Новый Год взяла я книгу Буторина и не пожалела об этом. Путешествие двух смельчаков за край земли и неба, удивительный мир

Книга детская и, как будто, сама написана ребенком. Во всяком случае, только ребенок станет придумывать имена,

Уже есть фирмы, предлагающие замораживать тела умерших в надежде, что через несколько веков наука сумеет найти способ оживить их. В рассказе рассматриваются риски, сопряженные с этим.

Первый и самый очевидный — что фирмы просто возьмут деньги, а тела выбросят на помойку. Потом есть риск, что хранилища замороженных будут разрушены при землетрясении, или что авария в энергообеспечении окончательно погубит тела. Последний риск — что для наших одичавших потомков обнаруженные хранилища будут лишь «источником легкоусвояемого белка» (с).

Сменилась эпоха, теперь ситуация, описанная в песне, непредставима. Теперь кажется, что песня — отрывок из чудовищной антиутопии, из нелепого гротеска, но нет, нецеломудренное поведение, действительно, со всеми подробностями могло быть разобрано на партийном собрании.

За то, что теперь это невозможно, за то, что теперь мое... целомудрие волнует только моих родственников и лечащих врачей, я очень благодарна, то ли Горбачеву, то ли самой судьбе. Да и «свободу Африки» сейчас никто на совещании обсуждать не будет.

Зато в США супружеская измена президента Клинтона разбиралась на суде со всеми анатомическими подробностями.

В одном герой песни ведет себя не совсем, как было принято в СССР, он запасается справкой «из диспансера нервного». Средний советский человек вряд ли пошел бы сам или отвел бы близких в психоневрологический диспансер. Слово «псих» было одним из самых страшных оскорблений. И сколько людей мучились, но не позорили себя и семью обращением в ПНД. Сколько было самоубийств среди тех, кто героически пытался терпеть, и тех, кому близкие не дозволяли позорить семью.

«Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди»... После самоубийства человека его близкие обречены всю жизнь искать свою вину. Слишком плохо обращались? Избаловали? Не заметили наркомании? Пропустили начало клинической депрессии? Так и губернатор Зубатый никогда уже не узнает, что привело его сына на крышу девятиэтажки.

Слишком много линий в романе обрывается на полуслове. Что это за

Самые страшные страницы романа посвящены городу Анжеро-Судженску. Не знаю, правдиво ли это описание.

Режиссер Ал. Михайлов — Никита Михалков? Или просто обобщенный образ режиссера, любящего искусство, но и себя в искусстве?

Трудно мне поверить, чтобы греческий монах мог говорить даже не о спящем Боге, а о спящих богах.

Надеюсь, книжка поможет тем, кого сейчас мучает искушение: «Вот повешусь и развяжу близких, вздохнут они спокойно». В книге ясно показано, что родственникам самоубийц очень плохо. А ведь родственников в книге никто не пытается судить по статье: «Доведение до самоубийства», есть ведь и такая опасность в реальности.

В 1988 году Горбачев был популярен во всем мире, да и у нас его еще любили — за надежду на «страну с человеческим лицом» и избавление от угрозы атомной войны. Уже в 91-м был лозунг «Мишку на Север», а беды 90-х многих заставили возненавидеть Горбачева.

Другие развилки в рассказе, приведшие к многонациональному поселению на Луне и полету на Марс — успешное освобождение заложников в Иране, приведшее к переизбранию Картера в 1980 году, и спасение Леннона, чей великий моральный авторитет способствовал многим переменам в мире. В реальности попытка освобождения заложников привела лишь к гибели вертолетчиков, кризис с заложниками стал одной из причин поражения Картера на выборах, а Леннон был убит психопатом в декабре 1980 года.

При всем моем уважении к Джону Леннону я сомневаюсь, что его моральный авторитет сильно бы изменил мир. Так дочери Льва Толстого были уверен, что «был бы жив отец, он бы не допустил Мировой Войны». Что ж, любящим дочерям свойственно преувеличивать.

В рассказе совсем нет фантастики. Просто писатель собирает материалы для истории двадцатого столетия, а потом спасается от депрессии путешествием на Оркнейские острова. В начале рассказа — двадцатое столетие описано верно. Век войн мировых и малых, век массовых казней и искусственного голода. Рассказ был написан в 1991 году, еще до балканских и постсоветских войн и геноцида в Руанде. У нас в 96 году уже не было пустых полок, да и хунтой режим Ельцина назвать трудно.

Оркнейские острова описаны верно. Есть там и погребальная камера с руническими надписями, и стоячие камни, и поселение с каменной мебелью, и «карманный» собор. Могут ли эти зрелища восстановить веру в человечество — вопрос не ко мне.

Один из тех журналов, над которыми хочется воскликнуть: «Хочу в Советский Союз». В страну, где уже в 12 лет можно было не только готовиться к жизни, но и заниматься полезным делом, например, работая в школьном лесничестве. Примечательно, что в журнале почти не упоминалось, что на комсомольских фермах еще и деньги платили. В 13-15 лет уже очень хочется иметь СВОИ деньги. Хотела бы я знать, что в журнале правда, а что — лишь пропаганда.

Блаженное время, когда слова «голубой патруль» никого не смешили.

Еще в журнале было множество практических советов для огородников, кролиководов и т.п. Советов очень полезных и для взрослых читателей.

В журнале очень много писали о природе не только родной страны, но и Африки, Америки, Австралии. Как будто не было железного занавеса, как будто мир был един, и патриотизм не мешал чувству единой планеты.

Теперь в журнале ничего не пишут о школьных фермах, а советы огородникам ушли в специальные журналы.

Нет, я своим разумом дорожу, я не хотела бы уйти в мир «нестройных, чудных грез». Тем более, что эти грезы часто бывают очень страшными, страшнее реальной тюрьмы. Счастье безумия? По-моему, о нем можно говорить лишь тогда, когда реальная жизнь много страшнее бреда больного. Рассказывал мне отец, что тесть его сослуживца, комдив, сошел с ума в 1936 году. Если ему в бреду грезилось что-то хорошее, то он был самым счастливым человеком в СССР в 37-м году.

Для Пушкина небеса над безумцем пусты, нет там ни христианского Бога, ни даже всеотца Вотана. Но самое жуткое в стихотворении — это строчки «посадят на цепь дурака и за решетку, как зверка, дразнить тебя придут». Да, так и было — больных держали на цепи и пускали публику дразнить больных. Ну, и кто тут ненормальный?!! Теперь такое можно встретить разве что в зоосаду, теперь в психбольницу злых детей не пускают.

И цепей теперь нет, хотя больного могут зафиксировать, зато нынешние лекарства могут иметь тяжелейшие побочные действия.

Самого страшного Пушкин предвидеть еще не смог, нет у него предчувствия нацистского уничтожения больных. «Посадят на цепь дурака» все ж таки не «отведут к оврагу под пулеметы».

Кто не мечтал о полете? Кто не мечтал видеть «всю вселенну, как будто с высот на ковре»?

Кто не мечтал о бессмертии или о воскресении из мертвых («восстану и я»)? Но надежда на встречу с дорогими людьми в раю или после воскресения мертвых — увы, лишь надежда, не уверенность («И в бездне эфира увижу ль тебя я, Пленира?»). Пленирой Державин называл в стихах свою первую жену.

А еще стихотворение интересно для историков биологии. В XVIII веке даже ученые считали, что ласточки не улетают на юг, а зимуют под землей, впадая в оцепенение («Прячешься в бездны подземны, хладея зимою, как лед»).

Во времена Державина еще можно было писать «туды и сюды».

Рассказ из отрывков, каждый из которых выглядит, как начало большого романа. Иногда то, что интересная психологическая зарисовка обрывается сразу, может очень разочаровать читателя.

Было очень интересно узнать про работу ЕЭС и аналогичную ей американскую систему и про

В рассказе проводится мысль, бывшая для советской фантастики очевидной —

Мы хотим, чтобы наши дети были хорошими людьми, и мы хотим, чтобы им жилось хорошо. Во многих странах и временах это вещи несовместные, приходится родителям выбирать.

Сможет ли долго существовать общество из людей без совести? Или там будет слишком много убийств и поджогов? Или такое общество будет успешно держаться исключительно на страхе перед наказанием?

Помощник хирурга

Жизнь без событий — ни войн, ни революций, ни резни, ни голода. Да миллиарды людей завидовать Тукину должны! И сам Тукин никого не убивает, не предает, не губит. Добра большого, впрочем, тоже никому не делает.

Стихотворение — мольба о легкой смерти, о радости в последнюю минуту. Но я бы не смогла написать: «Люблю сей Божий гнев!». «Во всем разлитое, таинственное зло» вызывает во мне лишь желание кричать от ужаса.

Теперь мы знаем, что малярия вызывается совсем не таинственными комарами, живущими в совсем не таинственных болотах. А когда этого еще не знали, смертность от малярии в Италии была чудовищной, многие местности оставались незаселенными, ибо смельчаки, рисковавшие там поселиться, в первую же зиму погибали от малярии. Я верю, что борьба с малярией зачтется Муссолини на Страшном Суде.

Теперь строфа — «Все тот же запах роз, и это все есть Смерть!» — звучит как описании радиации, о которой Тютчев и не подозревал.

Есть проклятие, приписываемое древним китайцам: «Жить тебе в эпоху перемен». Лирический герой стихотворения так не чувствовал. Он чувствовал себе сотрапезником на пиру богов («Всеблагих» из стихотворения) и зрителем того, как они решают судьбы людей и держав.

Интересно, что в стихотворении боги именно Всеблагие, нет в нем мысли, что боги эти далеки от людей и жестоки, что они просто забавляются людскими судьбами.

И поразительно, как изменилось восприятие строчки «Сих высоких зрелищ зритель» в эру телевидения. Теперь эта строчка звучит очень... некрасиво. Теперь она описывает человека, наблюдающего из своей безопасной квартиры репортажи с войн и революций в другом полушарии.

В детстве я ни о чем не задумывалась, когда взрослые, чуть подвыпив, пели «И за борт ее бросает в набежавшую волну», а взрослой вчиталась в слова песни и испугалась — в век луноходов и ЭВМ люди поют про человеческое жертвоприношение.

Есть две версии про то, что было на самом деле. Одна — голландец Ян Стрейс, описывая далекую экзотическую Московию, несколько преувеличил.

Вторая — Стенька подарил пленницу не Волге, а Яику. Логично — Волга женского рода, ей следует мальчиков дарить, а Яик — мужского, ему красавица-невеста в самый раз.

«Были цари — прогнали царей, были коммунисты — прогнали коммунистов», а невежество в области медицины, лечение народными средствами и пренебрежение советами врачей все процветают. В чем-то даже хуже стало, во времена Булгакова газетки с народными средствами еще не продавали в столичных киосках, а про

Первородный грех США — изгнание и частичное истребление индейцев. А иногда индейцев никто не убивал, просто пришельцы из-за моря оказывались носителями инфекций, к которым у индейцев не было еще иммунитета, и целые племена вымирали от оспы или кори.

Я могу оплакивать последних марсиан, но Спендеру я сочувствовать никак не могу. «Убивать закона нет» (с). Тем более нельзя убивать за грубость и вульгарность. Рвота на старинную мозаику — все-таки не убийство и не изнасилование.

При том Спендер или (для археолога) грубо неграмотен или о многом не договаривает. Да, европейцы уничтожили цивилизацию ацтеков, но в этой цивилизации было столько человеческих жертвоприношений, что ее гибель от пришельцев из-за моря была похожа на «это как если бы к Освенциму подлетели корабли марсиан». А сами ацтеки не были уничтожены, посмотрите любой мексиканский фильм, сколько там людей с индейской внешностью.

Рассказ художественно слабый и слишком морализаторский, но очень добрый, а мораль в нем — здоровая. Так что оценка — целых 7

Навидались мы за последний век неленивых правителей. Правителей, что активно строят то социализм, то капитализм, насаждают религию или атеизм, проводят то прогрессивные, то реакционные реформы, борются за мораль, укрепляют семью, разрушают города и строят новые, возрождают нацию вплоть до геноцида.

Может и правда, при ленивом князьке, любящем только сосиски с ветчиной, край родной процветет. Но есть риск, что бурную деятельность развернут министры, а князьку будет лень им мешать.

«Когда, народ ожесточа, я был бы в петле палача»? Вряд ли сам такой князек ожесточит народ, скорее он попадет в петлю из-за интриг деятельных министров.

Идея однополых партеногенетических первых людей — абсолютно ненаучна, уже рыбы разнополы.

Нет в этом однополом мире Эдема: «Каждый год, когда солнце касается вершины горы, мы должны убить одну из нас и сбросить ее тело в провал Расщелины», а уродливых детей выкладывают на скале Убиения. Наука нам говорит, что при партеногенезе рождаются или точные копии матерей или (из-за сбоев в копировании ДНК) уродцы. В этом мире нет тяжелого труда, но нет ни искусства, ни тем более науки. Блаженная жизнь в полудреме, без любопытства и без душевных мук.

Вдруг начинают рождаться мальчики (так у тлей осенью после нескольких партеногенетических поколений рождаются самцы). Сначала их мучают и убивают, потом относят на скалу Убиения, где их спасают орлы (как волчица спасла Ромула и Рема). Живут рядом две общины — мужская и женская, и первый контакт оборачивается жестоким убийством.

Что первый ребенок, рожденный от мужчины и женщины, оказывается активнее обычных — неудивительно, пользу двуполого размножения давно доказали биологи.

Консерваторы, готовые на убийства, лишь бы их мир не менялся — тоже неудивительный образ.

Харса, совершивший первый в истории этого мира морской поход и вернувшийся (потеряв многих спутников) в исходную точку — Эль Кано этого мира.

Интересно, в основе стихотворения реальное происшествие («Там, смотрю: нагая статуя! Камнем я в нее пустил») или всего лишь гротеск. Недавние события в Манеже (повреждение фанатиками скульптур, показавшихся им неблагочестивыми) говорят нам, что лирический герой стихотворения вполне правдоподобен. Сейчас тоже много благочестивой (вообще-то, мракобесной) литературы и много людей, искренне считающих, что «стремление гуманное — это все придумал бес — Наважденье окаянное! Окаянский наш прогресс!».

Как легко потерять доброе имя! Как приходится всю жизнь расплачиваться за преступление или... за мелкую ошибку! Как трудно поверить окружающим в наше раскаяние, в наше исправление, да просто в то, что мы уже выросли и не собираемся повторять детские ошибки.

История о возмездии. Таманго годами продавал рабов за море, пока сам не попал в рабы. Леду годами скупал рабов, пока не был убит восставшими рабами. Когда пишут об ужасах работорговли, часто не упоминают, что сами африканские царьки продавали своих подданных за море, как скот. Но Таманго горд, храбр и несгибаем и дорожит женой,

Интересная деталь: негры верили, что белые живут на кораблях, а своей земли не имеют.

Великолепное окно в мир в эпоху «железного занавеса». Калидаса, Эмили Дикинсон, Гессе, Джойс, Маркес... Да, конечно, печатали и «проваренных в чистках, как соль» (с) писателей соцстран и «передовых пролетарских писателей», но даже их книги позволяли узнать многое о быте, нравах, истории далеких стран.

В советское время часто печатали статьи о книгах и фильмах, которые в СССР издавать не собирались. В статьях этих разоблачалась антисоветская пропаганда и хвалились достижения прогрессивных писателей. Вот и в этой статье подробно пересказываются книги, которые будут изданы либо в 90-е (уже в другой стране) или не изданы до сих пор.

«Инструктаж перед спуском в ад» Дорис Лессинг Николаевская называет утопией, но это скорее книга о «счастье безумия».

«Урбанистический ад, где автодорожный знак перст божий, а машина источник восторга — тема романа «Бетонный остров» Болларда» (теперь фамилию эту пишут как Баллард»)

«Небоскреб» Болларда рассказывает о социальной катастрофе в доме — микрогороде.

«Альбион! Альбион!» Дика Морленда предсказывает диктатуру футбольных болельщиков (для некоторых городков книга весьма актуальная)

«Европа после дождя» (имеется в виду термоядерный дождь) и «Вавилон» Алана Бернса — постапокалипсис.

«Операция» Кингсли Эмиса — альтернативная история, в которой римско-католическая церковь властвует над миром, и власть эта очень жестока.

«1985» Энтони Бёрджеса — продолжение «1984» Орвелла: экономикой правят арабы, школы закрыты, всеобщая забастовка парализовала нацию.

О романе Оруэлла в статье подробно не говорится, «Пафос книги... определяется крайним индивидуализмом и отрицанием возможности какого бы то ни было равновесия между личностью и государством». Упоминается, что книга стала «катехизисом антикоммунистической пропаганды», но что Бёрджесс «напротив, «реабилитирует» Оруэлла, говоря, что Океания — это сатира на Англию 40-х годов». Не собирались ли в СССР издать Оруэлла с предисловием, что это сатира на капиталистическое общество? В реальности, «1984» напечатали только в начале 1989 года, уже в перестройку.

Читать тем, кто интересуется позднесоветским литературоведением, и тем, кто хочет подобрать для себя что-то из английской фантастики.

Вроде, обычная детская жизнь: поиски кладов, первые поцелуи, попытки разгадать тайны соседей. Но бомбят все чаще, выкрикнутые в ссоре слова «как был красным, так и остался» могут быть смертельно опасны, а почтальон разглагольствует о вражеской пропаганде. Старуха, которую одни считают ведьмой, другие святой, старуха, про которую дети шепчутся, что она графиня-инкогнито или сбежавшая монашка или хозяйка борделя, прячет еврейского ребенка. К счастью для себя, мальчик Атце не успел сообщить в полицию, что старуха похитила ребенка, гибель ребенка не оказалась на его совести, старуху поймали и отправили в концлагерь без него. Как легко ребенку стать преступником в плохой стране!

Сколько лет Грегерсу? Ведет он себя лет на 14. Во имя своих высоких идей он разрушает чужую семью, точнее, считает, что после его разоблачений семья эта возродится для новой жизни. Эти высокоидейные еще опаснее, чем просто жестокие.

Характерен контраст между комической предпоследней сценой и трагической последней. Вот Ялмер, произнося красивые слова, машинально съедает бутерброд, потом другой... Казалось бы, он вот-вот помирится с женой.

В основе пьесы подлинная история женщины, подделавшей документы, чтобы на полученные деньги вылечить тяжело больного мужа. Когда муж узнал об этом, он под напором общественного мнения развелся с уголовницей, но через несколько лет помирился с ней.

Конец XIX века — это эпоха, когда идеалом женщины считалась очаровательная куколка, «ангел домашнего очага». Нора в начале пьесы выглядит именно такой куколкой. Любящий муж называет ее птичкой и белочкой, и, как маленькому ребенку, запрещает есть сладкое. Муж не догадывается,

Есть в эту эпоху, впрочем, и женщины, работающие по найму. Комическая деталь — фру Линне берут на место некогда отвергнутого ей возлюбленного. Она не только разбила ему сердце, но и оказалась конкуренткой в деловом мире.

История доктора Ранка уже непонятна нынешним читателям. А в XIX веке распространена была одна из самых страшных форм врожденного сифилиса — форма, при которой ребенок выглядит здоровым, а у взрослого уже человека вдруг за несколько месяцев разрушается нервная система. Так сама природа карает детей за разврат родителей.

Демократия — единственный строй, при котором можно обсуждать, хорош ли этот строй, и предлагать варианты его улучшения. Мне, например, очень нравится идея детских голосов. И за предложенную в статье идею давать дополнительные голоса за уровень образования я всецело «за». А вот лишний голос за богатство — по-моему, сомнительная идея: слишком легко нажить богатство «путем неправедным». Очень интересно, что у Твена сатира, а что в статье он писал всерьез?

Интересно также, что «Гондур» звучит похоже на «Гондор»

Бывает лицемерие, а бывает умение обманывать себя. Я не считаю г-жу де Пьен лицемеркой, я считаю, что она умеет верить в то, что говорит, и умеет не замечать свою и чужую любовь. Легко бороться с искушением, когда это искушение не осознается, удобно не замечать чужую любовь, когда эта любовь создаст слишком много волнений.

Интересно, заметили ли параллель между окончанием новеллы и последней частью «Анны Карениной». Макс тоже собирается отправиться на войну с турками.

Сразу скажу, я ем котлеты (но смотреть на сырое мясо мне очень неприятно), при этом очень стараюсь не думать, откуда эти котлеты берутся. А в повести невыносимо подробно описывается, откуда берутся котлеты. Давно я не читала такой яростной и откровенной проповеди вегетарианства. Скорее бы на самом деле искусственное мясо изобрели!

Последняя часть,

Прошло 115 лет, медицина достигла небывалых успехов — пересадка сердца и печени, победа над черной оспой, ЭКО... Теперь (при аккуратном приеме инсулина) с диабетом живут десятки лет, антибиотики и система прививок сделали дифтерию и корь редкостью, смертность от рака, родов, инсультов упала...

Прогресс медицины в XIX веке был также велик. Достижения асептики снизили смертность при операциях в десятки раз, открытия обезболивающих веществ (хлороформа, эфира) сделали возможными полостные операции и кесарево сечение, открытие рентгеновских лучей сделало возможным «видеть человека насквозь».

Теперь много женщин-врачей, теперь женщины могут обращаться за врачебной помощью без вреда для своей психики. Но женщины все еще рискуют жизнью, чтобы подарить мужу ребенка. «Я уже смотрел на мужа роженицы с озлобленным, неприязненным чувством. Ведь это был их второй ребенок, значит он знал, через что должна была пройти его жена».

Но все так же «прогресс медицины идет через горы трупов», мучительным методом проб и ошибок, все так же молодым врачам приходится учиться прямо на пациентах, все так же мы не можем еще обойтись без жестоких опытов на животных, все так же появляются лекарства, что хуже болезней. (Жутко читать строчку: «одно из самых драгоценных врачебных средств — кокаин»)

Любопытно, что вскрытие умерших было обязательно только для умерших в больнице, умерших дома хоронили без вскрытия (и сколько людей не ложилось в больницы и не клало в больницы детей из страха перед возможностью вскрытия!). Теперь, наоборот, вскрытие умершего дома обязательно.

Пишет Вересаев и о том, что прогресс медицины позволяет жить и размножаться тем, кто раньше бы умер в младенчестве. Не приведет ли это к окончательному вырождению. Но Вересаев с гневом отвергает идею «превратить человечество в заводскую конюшню под верховным управлением врачей-антропотехников».

Самое страшное у Вересаева — то, что доктор Менгеле был законным наследником многих (в том числе, русских) врачей. Сколько было чудовищных опытов (иногда с формального согласия подопытных) на слабоумных, на больных терминальным раком («им все равно помирать»), на солдатах, арестантах, проститутках («шлюх не жалко»).

Все так же жалованье врачей слишком мало, а самоубийств и алкоголизма среди них много.

Все так же медицина зачастую — медицина лишь для богатых и свободных.

Вересаев пишет: «Я ни разу не видел старика-наборщика, из ста прядильщиков только девять живут дольше сорока». Формально свободные люди живут хуже, чем в концлагерях. Не удивительно, что добрые и совестливые люди становились социалистами (а после социалистической революции появились концлагеря...)

Увы, нет на Луне мхов, лишайников, и тем более, высших растений. Нет и животных, «с огромными вееробразными придатками, улавливающими влагу из воздуха».

В рассказе — одно из первых в литературе упоминаний о метеорной опасности для космических кораблей.

Котловины, возникшие при ударе метеорита (астроблемы), на Земле, действительно, многочисленны.

Интересно, что корабль взлетает не с космодрома с многотысячным обслуживающим персоналом, а всего лишь из частного сада. В экипаже трогательный интернационал (Петр, Людвиг, Иосиф, Ованес) и две женщины.

«Крошечная, шутливая песенка»... Вот только, если вдуматься, сколько человеческих драм за ней встает! «В общем так, один грузин влюбился в русскую», «В общем так, один старообрядец влюбился в вообще нерелигиозную»... В советское время пропаганда поощряла смешанные браки, в советских книгах говорилось, что любовь выше, чем национальные и, тем более, религиозные различия, а разговоры о «долге перед расой» считались гнусностью. Жаль будет, если мы это окончательно потеряем, жаль будет, если «долг перед расой» станет официальной доктриной.

«Этрусское не читается»... Когда римские антиквары заинтересовались этрусками, этрусский язык был уже почти забыт. Ученые Нового времени тоже не преуспели в расшифровке этрусских надписей.

Когда я впервые читала Щербакова, лет мне было очень мало, я совсем не разбиралась в политике и ничего не знала о лихорадочных поисках замены марксизму если не во власти, то в близких к ней кругах. Я с восторгом читала о древних и загадочных этрусках и о Чатал-Гююке, всплывшем из бездны тысячелетий. Этимология «Мерсин» как «море синее» казалась мне вполне законной, а фраза «Годы, как маковое поле» заключала для меня философскую глубину и величественную поэзию.

Теперь я вижу, что почти все расшифровки в статье — классический пример «народной этимологии», а «патриотизм без берегов» (русские как прямые потомки «сынов леопарда»-восточных атлантов) так велик и нелеп, что уже умиляет. И совсем уж мне теперь непонятно, что общего у годов и макового поля!

Интересно, хотя бы у одного серьезного историка проснулся интерес к истории над прочитанной в десять лет статьей Щербакова? Не удивлюсь, если да. Надеюсь, этрусское скоро все-таки станет читаемым.

Оценка — целых 5, за память о детстве.

Я давно хотела найти, откуда запомнившаяся мне в детстве фраза: «Разве развалины огромной тюрьмы говорят о развитой цивилизации?» Кто писал о древних трудовых цивилизациях? Недавно мне случайно попал в руки сборник Рыбина.

Уже в 70-е годы официальная идеология не вызывала у думающих людей особого интереса. Но без мировоззрения жить очень трудно. Некоторые становились либералами-западниками, а многие искали опоры в прошлом, иногда очень далеком, а иногда просто гипотетическом.

В партийной верхушке это тоже понимали и тоже думали о замене марксизма. Официальная идеология (отражавшаяся среди прочего и в журнале фантастики и приключений «Искатель») медленно двигалась к национализму. Вот и в повести Рыбина мы читаем о древней трудовой цивилизации, существовавшей пять тысяч лет назад, и необходимости знать прошлое. Свободы печати еще не было, о позднесоветской цензуре очень много говорит тот факт, что Рыбину (фронтовику, между прочим) дозволили назвать эту древнюю цивилизацию, не знавшую рабства, арийской.

Но Рыбин много пишет о дружбе народов вообще и извечной русско-армянской дружбе в частности, как следует из повести, дружбе этой уже четыре тысячи лет. Автор мягко осуждает мать героя, которая боится нерусской невестки. Пишет он и о том, что цивилизация, которой понятие «радости труда» смешно, очень нездорова. А для большинства позднесоветских граждан «радость труда» уже была пропагандистской трескотней.

Медеплавильное производство и, строение, очень похожее на обсерваторию, действительно, были обнаружены археологами у армянского города Мецамор. Четырех урартских царей, действительно, звали «Руса», но связывать это имя с «русскими», а тем более с «руслом» — чистая «народная этимология».

Любовная линия в повести очень мила. «Но рабу я не буду рада, я лишь друга принять могу».

Читать тем, кто интересуется процессами, происходившими в позднесоветской психологии, тенденциями позднесоветской пропаганды. Тем, кто размышляет о возможной судьбе страны без Горбачева