Громов — хороший беллетрист, что в наших условиях, когда большинство авторов попросту не умеет писать гладко и ясно, позволяет котироваться выше среднего уровня. Громов — автор с фантазией и чувством ритма, он умеет заинтересовать, вовремя ввернуть нужный ход, придумать забавную деталь. Он незаурядная (опять-таки на общем фоне) личность: астроном, байдарочник, человек с кругозором. Это позволяет ему изобретать оригинальные фабулы, не позориться в фактуре и вообще выглядеть значительно. Но у Громова грубоват вкус (а что вы хотите? — шутки технаря и туриста обязаны резать ухо), и он не умеет сложить цельный сюжет, часто свинчивая его из разнородных фрагментов. Нелады с сюжетом — это главный дефект. Умей он делать складную крепкую вещь — был бы беллетристом не хуже Крайтона, любимцем экранизаторов.

«Крылья черепахи» — рассказанная изолированной группой людей история начала нового всемирного потопа — роман, характернейший для этого автора. Громов сам, прямо в тексте, объясняет его рецептуру: «Чем вообще закончится эта история? Начавшись как неправильный детектив, продолжившись как групповая, а стало быть, тоже неправильная робинзонада — в какой жанр она уклонится завтра? В путевой очерк? В морской роман?». То есть он сам сознает эклектичность романа и невозможность никакого другого финала, кроме открытого.

Роман наглядно демонстрирует авторский метод. Сначала появляется замысел, осенявший когда-либо всякого человека, оказавшегося в случайной бедствующей компании: пассажиром застрявшего автобуса, жильцом аварийного дома. Каждому приходила мысль: а что было бы, окажись эта вынужденная компания отрезанной от мира, вынужденной выживать своими силами? А далее уже придумывается подходящая фабула, изобретается детектив с убийством для интересной завязки и экспозиции и генерируется глобальная «философская» идея — о том, как люди надоели своей планете.

Но при всей своей понятной сделанности роман не перестает быть интересным. Сюжет-то, как и сказано, — общий, каждого интригующий, позволяющий на себя его примерить. А реализован он человеком грамотным и бывалым, продуман настолько, что может при случае пригодиться как руководство к действию. Литературные достоинства здесь можно отыскать только сравнительные, но чтение увлекательное.

«Отрава» — собрание прозы Александра Щёголева, написанной в течение двадцати лет: от середины 80-х до второй половины нулевых. Это очень странные сочинения незаурядного автора. Мало того, что сюжеты большинства вошедших в книгу повестей и рассказов кажутся дикими и болезненными, иные тексты ко всему прочему производят впечатление нарочито наивных (что подчёркивается графическими иллюстрациями, выполненными в примитивистской манере). Так что не зря на обложку вынесена лестная оценка, данная автору Борисом Стругацким, а закрывает книгу очерк известного критика Сергея Бережного. Для кого-то проза Щёголева говорит сама за себя, другим стоит кое-что пояснить.

Писатель, которого все (включая его самого) объявляют то фантастом, то автором хоррора, на самом деле никакой не фантаст. Его главные (определяющие уникальность дарования) произведения не имеют отношения ни к одному из известных жанров. Они работают на той же территории, что и книги Сологуба, Мамлеева, Елизарова — в мрачной области русского бессознательного.

Кажется, единственное, что мешает Щёголеву добиться собственной идентичности и занять подобающее место в литературе, — это атавизмы «фантастического» позиционирования. Представьте себе, что Достоевский на заре своего писательства попал в кружок детективщиков, которые наставили его на путь, обучили основам ремесла и помогли издаться в популярной серии «Чёрная кошка». И вот незадачливый Фёдор Михайлович принялся носить издателям художественных кадавров: непомерно раздутые и вялотекущие детективы, психопатологические триллеры про богоискателей… Так и Щёголев: всё пытается писать фантастику, а выходит чёрт знает что — тоже на любителя, но совсем другого.

Так, адский трип про гуляющего по Москве кремлёвского покойника стилизуется под детскую страшилку, а из инфернальной «Паутины» торчат уши сталкеров, и рыбарей с мокрецами. Абсурдистские фантазии писателя меньше всего нуждаются в объяснениях, и попытки притянуть к ним «фантастические» или «мистические» каноны выглядят жалко. Поэтому беспримесные рассказы «Моль» и «Как я провёл лето» действуют вернее, чем «Катастрофа» с угадываемым апокалиптическим гротеском или «Записки сумасшедшего», высмеивающие жизнь блоггеров. Чёрная ирония здесь не мешает, а некоторая дидактичность только усиливает абсурд.

Не стоит наклеивать на эту прозу ярлыки «страшных рассказов», «чёрных сказок» или «философских притч». Истории Щёголева больше всего похожи на галерею выпукло-вогнутых зеркал, искажающих действительность так, что становится видно спрятанное. Фокус ещё и в том, что они искажают намерения автора. Похоже, что в итоге у него выходит несколько не то, что было задумано. Автор не сочиняет абсурд намеренно, тот родится у него естественно, сам по себе.

В сборнике есть две сравнительно крупные и программные для Щёголева вещи: повести «Хозяин» и «Отрава». В одной рассказывается о том, что чуть не всю административную элиту страны составляют сбежавшие от хозяев детородные органы. А другая — просто про сбрендившего учителя. И трудно сказать, в какой больше фантасмагории, а в какой больше правды. Из этих повестей вырос роман «Ужасы любви» («Как закалялась жесть», «Палата пыток») являющийся на сегодняшний день вершиной творчества писателя и мгновенной классикой. Там фантастики нет вовсе, потому что страшнее и фантастичнее может быть только реальность.

Роман знакомит нас с героической хроникой из жизни подпольщиков и революционеров. Действующие в романе идейные террористы воюют с системой, сложившейся в Европе следующего века, — на территории, попавшей, как и большинство государств планеты, под власть вампиров. Кровососы в известной мере лишены мистического ореола: подробно разбирается их биохимия и социальная роль. Однако в какой-то момент всё убедительное естественно-научное обоснование идёт к чёрту — оказывается, что поведение обращённого «кровавым причастием» определяет подселённый в него бес и прогнать этого симбионта в принципе можно, но не медикаментозным лечением, а экзорцизмом.

Сформировавшая новый мир катастрофа осталась позади, как необъяснимое безумие. Несколько десятилетий Полночи, миллиарды трупов, экологические бедствия, эпидемии новой чумы — всё это в целом закончилось с созданием Союза Соединённых народов и принятием договора Сантаны, регламентирующего отношения людей со взявшимся за восстановление порядка старшим биологическим видом. Авторы «Свободной Луны» (так будет называться трилогия) изображают чистенький и позитивный пост-апокалипсис: мир, вставший на путь исправления былых ошибок. Осознав свою вину за произошедшее, люди сняли с себя ответственность. Им обеспечена стабильность и безопасность: съеденными оказываются преимущественно маргиналы, а заработать иммунитет не так сложно. Мало кто понимает, что новая элита претендует не только на кровь немногих, но и на души — всех людей поголовно.

То, что фантасты называют «прописыванием мира», делается здесь подчёркнуто тщательно: прописываются тексты документов, административные структуры, детали социокультурных реалий. В основу читательского доверия ложится убедительность — мотиваций, поведения персонажей, прямой речи. Авторы настойчиво внушают: мы умные, мы всё делаем по-взрослому, без скидок на жанр. Текст топорщится намёками на оставленные за кадром толстые обстоятельства, напоминаниями, что персонажи знают и понимают куда больше, чем доверено нам. Мы как бы скользим по поверхности сложной чужой реальности. В русской фантастике так работает, например, Андрей Лазарчук, и надо признать, что такая многозначительная избыточность порой раздражает. Столь же избыточно-навязчивым может показаться и привлечение культурного контекста: непрерывное цитирование персонажами стихов и песен, поминание книг и фильмов. И хотя с юмором и чувством меры, тут, как правило, всё в порядке, два читателя из трёх предпочли бы культурному компоту беспримесные первобытные страсти.

Авторы постоянно играют с опасностью перемудрить. При том что насилие, экшн и оперативную обстановку они умеют рисовать лихо и внятно, возможность сделать боевик сознательно упускается — динамика уходит, как в песок: в лирику, романтические завитушки, в отступления. Главный вопрос: удаётся ли в романе сюжет (ведь порой кажется, что всё расплывётся в «летописи борьбы», в бесконечное выписывание полотна без краёв и композиционного центра)? На это можно ответить утвердительно — сюжет хоть и не блещет остротой, но проступает отчётливо.

Первая книга даёт экспозицию и собирает команду героев. В завязке становится ясно, что существующее Сопротивление сотрудничает со Службой Безопасности и стало оборотной стороной Системы, работая на её стабильность. Главный герой, ученик погибшего гения подполья узнаёт скрываемую правду об излечимости вампиризма и начинает строить альтернативную организацию на новых принципах. Созданием боевого отряда и постановкой целей первая книга заканчивается. Вторая рассказывает о том, как бойцы получают финансовую базу, новых соратников, авторитет — грабят мафию, уничтожают предателей, выставляют подполью ультиматум. Игровая стратегия: приобретение опыта, борьба за ресурсы, выход на новый уровень возможностей. Ближе к концу ставиться цель на будущее: создание сетевой повстанческой структуры, описанной в известном романе Хайнлайна (отсюда и название трилогии). К чести авторов, они не заигрываются. Хотя, скорее всего, самозабвенная, без тормозов, игра пошла бы успешности книги только на пользу. Они всё время притормаживают — не только чрезмерно глубокой проработкой (им ощутимо мешает собственная эрудиция, прокладывающая от каждой детали дорожки аллюзий), но и второй романной линией.

В первой и главной линии действуют сборная боевиков: ученик джедая, исцелённый варк, морпех-священник, компьютерный мальчик и т.д. Во второй, до поры выныривающей лишь в интермедиях, мы видим очень странного человека в очках — карьериста СБ, блестящего манипулятора, супермена с атрофированной личной жизнью и тщательно скрываемым целеполаганием. Он не антагонист главного героя, но альтернатива, составляющая другой, до поры тёмный, смысловой центр роман, и эти две линии непременно должны пересечься. Понятно, откуда такая композиция взялась: роман не сконструирован сразу и целиком единым функциональным механизмом, а извлекается из небытия артефактом неопределённых контуров. Атмосфера здесь важнее развития, авторы её нагнетают и упиваются предвкушением.

Однако стратегия, развёрнутая на «производственной» теме партизанской войны, сюжет романа не исчерпывает. Возможно, настоящим сюжетом стоит считать историю преображений главного героя. Разочарование, месть, любовь со смертельным исходом, эмоциональное перегорание, закалка стали — всё это куда выигрышней для беллетристики, но, увы, выполнено слишком ожидаемо и технологично. Роман (при всех его более чем удовлетворительных литературных кондициях) выглядит продуктом скорее интеллектуальным, чем художественным. Он кажется талантливой имитацией, которой, может быть, не хватает самой малости, чтобы ожить. Но по части выдумки ему мало равных найдётся.

В эпилоге российские вампиры с энтузиазмом восстанавливают давно заброшенную космонавтику и собираются улететь в космос («вот если бы все!»), а подпольщики рассуждают о квазиразумности симбионта.

Акунин посмотрел «Пиратов Карибского моря»! И вот магистр Ника Фандорин, консультант, владелец «Страны Советов», отправляется на британском лайнере в сторону Карибов. Он сопровождает свою престарелую английскую тётушку, задумавшую, как выяснится уже по дороге, искать клад. А скоро к нему должны присоединиться жена и дети, уже вылетевшие маршрутом Москва-Лондон-Бриджтаун. Дети, правда, в круиз не хотели, заявив, что им это неинтересно, но узнав, что курс лежит на Барбадос, скзали: «Супер. Мы едем». Это всё Джонни Депп, подумал Ника. Но самого автора вдохновил не капитан Воробей, и даже не девушка в пиратском платье (хотя здесь уже погорячее). Акунину больше понравился попугай. С этим попугаем всё не так просто, тут копать и копать.

Попугай Андоку (у него было множество имён, но это самое первое), родился на островке, неподалёку от древней столицы Японии, и был воспитан просветлённым Учителем, помнящим давно умерших императоров. Учитель пробудил в нём Ки (называемую христианами «душой») и Дар Полной Жизни, после чего попугай стал странствовать по морям и землям, меняя хозяев (точнее питомцев, как он их сам называл), покуда не выбрал зимой 1702 года Летицию Фон Дорн, отправившуюся выручать своего отца из мавританского плена.

Триста лет для попугая не срок, он еще и Ника Фандорина клюнет в висок, беря под своё крыло. В романе два времени: весна 2009 года лишь обрамляет историю о французских корсарах и поиске сокровищ, причём рассказчиком этой истории выступает именно мудрая бессмертная птица. Это от неё мы узнаем о захватывающем путешествии, предпринятом его избранницей — девушкой в мужской одежде, выдающей себя за судового врача. Несмотря на пристрастие к рому, взгляд попугая необычайно трезв, и большая часть киношной пиратской романтики рассыпается под ним шелухой. Однако развенчание морских мифов в задачу автора не входит, и, спохватившись, он обращается к другому проверенному временем источнику: в середине книги в неё вторгается красавец капитан Грей под алыми парусами. Неизбежная любовь закончится голубой лагуной райского острова, а сокровищам придётся ждать три сотни лет, пока попугай не отыщет дальнего родственника свой Летиции.

Семья Ника на грани нищеты, и виноват в том не столько мировой кризис, сколько логика настоящей, некнижной жизни. Интересные дела, за которыми мы наблюдали магистра уже в трёх романах, денег не приносят, а тем, за что могут хорошо заплатить, ему заниматься неинтересно. Между тем его жену Алтын, что тайно поддерживала убыточную «Страну Советов» из своей немалой зарплаты, уже уволили из шеф-редакторов журнала без выходного пособия. В перспективе видится только одна возможность поправить дела семьи — это деньги тётушки Синтии. Правда, старушка бодра, умирать в обозримом будущем не собирается и к тому же транжирит состояние на всякие авантюры. Но судьба благосклонна к блаженным — настоящее наследство Ник получит не от Синтии, а от залетевшей в его каюту птицы.

В сравнении с предыдущими романами о приключениях консультанта, «Сокол и ласточка» максимально удалён от российской жизни: в нём нет ни олигархов, ни наркоманов, ни маньяков, ни жестоких братков. И это, надо сказать, здорово.

Аллах обездоленных над невским гранитом

«ХУШ» — европейский роман с ориентальным орнаментом, потому рассказывать о нём хочется с подобающей цветистостью: яркий ковер на серой мостовой Петербурга, восточные страсти в холодном городе Достоевского и всё такое. Однако выстроена эта рассчитанная на эмоции проза скорее рассудочно, и беда лишь в том, что рассудок автору порой изменяет. Умело и многообещающе разогнанный роман забуксовывает примерно на середине, долго газует и рычит вхолостую, развозя твёрдую колею в кашу, и вырывается из ямы только последним рывком, оставив читателя в недоумении: что это было?

В романе несколько смыкающихся линий, а все герои — мусульмане: не то чтобы особенно религиозные, но люди исламской культуры. Дело происходит в невской столице, в течение одной недели. «ХУШ» — это то ли тюркское «прощайте», то ли римское XVIII: тайная организация восемнадцатилетних максималистов. Три сотни страниц мы наблюдаем подготовку террористического акта, а заканчивается всё захватом заложников в центре Питера. Актуальная, что называется, тема.

В зачине появляется писатель, получивший заказ на роман. «Не написать ли о терроре?» — думает он, глядя в телевизор, где рассказывают о происходящем в городе саммите «большой сороковки». Замысел оформляется немедленно: «Сорок разбойников в шикарной пещере. В которую чудом проник бедный юноша Али». Сказано — сделано. На последних страницах в дверь писателя стучит ФСБ: всё им придуманное осуществилось в гостинице напротив, так что теперь в его квартире будут сидеть снайперы.

Гостиница называется «Эльбрус», она принадлежит мужу племянницы писателя. Именно там проходит всемирный конгресс бойскаутов, на который приехал пятнадцатилетний Али из Северной Африке. Его цель — разыскать возлюбленную, вышедшую замуж за «богатого старика». На гостиницу и её хозяина ищет выходы юный террорист —боец ХУШа, бродяга Ирек. Он влюблён в безымянную девушку, появляющуюся то в приюте для бездомных, то в артистическом клубе. Все эти линии сойдутся на одном женском персонаже — в нём также будет заключена и разгадка детективной интриги: кто стоит за планом вооруженной акции? Автор сплетает нити в узелок с замаскированной под лёгкость старательностью, хотя без досадных обрывов не обходится. Иные его натяжки более уместны в болливудском кинематографе. Но ведь не детектив он пишет, не политический триллер! Неказистость сюжетной конструкции Ильдар Абузяров прячет под кружевами постмодернистской игры, за наведённым мороком, широтой замаха и глубиной вспашки литературного контекста.

Окаменевший в петербургских храмах христианский мир дряхл, и юноши, исповедующие самую молодую из мировых религий, ищут в его граните живой дух. Они готовы положить свою жизнь за справедливость и счастье для всех без разбора. Этот достойный посыл оформлен автором красиво и вдохновенно, с наглядными иллюстрациями и рассуждениями о сходстве джиннов и революционеров. Но не очень-то убедительно. Картины из жизни городского дна или идейного подполья не складываются в «художественную правду», оставаясь более или менее жизнеподобными фрагментами новой «Тысячи и одной ночи». Сюжетный клей хрупок, и роман норовит развалиться на кусочки разрозненных историй, их принадлежность к единой мозаике порой угадывается лишь по узору из порхающих бабочек, или по общей теме любви и одиночества.

Суть романа ускользает примерно так же, как теряется смысл подготовленной героями акции. Они уже осознали себя объектами чужой манипуляции, но остановиться не могут — продолжают задуманное только затем, чтобы не стать предателями. С тем же упорством автор доводит рассказ до видимой кульминации. «Всё рассказанное — не более чем взмахи бабочкиных крыльев, — мудрствует он в финале. — Кто знает, к чему этот удар крыльями приведёт?» Но ответственности с себя не слагает. «Берёте ответственность за происходящее?» — спрашивают у писателя фээсбешники. «Да, беру, — заявляет он. — А вы?»

Роман «Ведьмёныш» производит странное впечатление. Невозможно понять, насколько серьёзно он написан. С одной стороны, налицо собрание штампов, трэш на грани пародии: инопланетяне на тарелках с заклёпками, преследующие их секретные военные, кыштымская ведьма, сигающая через двухметровый кладбищенский забор — типичная фантастическая графомания. С другой стороны, написано это не просто лихо, но даже и талантливо. Наблюдательность и изобразительный дар не спрячешь; деталями-то автор и убеждает — какой-нибудь засохший кровавый сгусток с зубами или бодяга на туалетной полочке, так проберёт, как никакой нарочитый хоррор не справится. К тому же фактуру автор знает отменно: что контактёры в Аркаиме, что дальнобойщики на башкирской трассе — всё равно правдиво. И документы, которыми открывается каждая глава, — слишком похожи на настоящие: такую стилистическую чехарду, как в тех рапортах, специально не выдумаешь.

Автор не упускает случая показать, что авантюрное действие не ради развлечения сочинялось, что под легковесным чтивом лежат пласты тягучего, мрачного смысла. Визионерский глас прорывается то здесь, то там, профетические телеги в духе газеты «Завтра» Шишкин то вставляет в уста персонажа (для философствований там есть такой специальный профессор-археолог), то прямиком шпарит авторской речью. В целом роман похож на анахронизм: подобные ни в какой формат не лезущие вещи лет пять назад активно выпускались почившим издательством «Ультра-культура». Там и время действия не обозначено — то ли двухтысячные, то ли ещё девяностые — дело происходит в провинции, где время стоит.

Аннотация предупреждает, что «сюжет основан на реальных событиях». Действительно, вспоминается какая-то истрёпанная в жёлтых СМИ история «кыштымского человечка». В «Ведьмёныше» упавшего на могилы инсекто-гуманоида подбирает сумасшедшая местная ведьма, называющая его «сыночком» и давшая ему имя Лёха (в честь папы Гагарина). Найдёныш охотно ест карамельки, но бабке приходит в голову проповедовать с балкона скорый Апокалипсис, и её забирают в дурдом. Без карамелек невезучий космонавт загибается, и сноха с дружком-алкоголиком бальзамируют его духами «Красная Москва», чтобы выставить на продажу. В пересказе смешно, но в книге на комедию совсем не похоже, обычное земное безумие. И здесь только одна романная линия, в других дела обстоят куда страшнее.

«– А у вас какой опыт работы, извиняюсь?

– Годичная практика в Штатах, — равнодушно сказал москвич, — и в Мексике. Я там с самим доном Хуаном работал. Правда, он больше по Мезоамерике.

– А кто это? — равнодушно спросил Вася.

– Местный специалист. Серьезный».

Несмотря на некоторое количество подобных паракультурных шуточек, первую часть книги, озаглавленную «СЭС-2», язык не повернётся назвать «постмодернизмом» — слишком живая. Игрища в духе «Посмотри в глаза чудовищ» проходят по другому ведомству, хотя на первый взгляд разницы почти нет. Фантастическое допущение, даже не вторичное, а бог знает сколько раз обыгранное, восходит в отечественной традиции к стругацкому «Понедельнику» и потому должно бы приниматься юмористически. Как же — бюрократические службы, занятые контролем за нечистью: протоколы, отчёты, «утверждённые методики» — смешно. Однако, совсем не смешно почему-то. Персонажи порой нелепы, потому что они обычные люди. Но смеяться над ними грустно. «СЭС-2» — не «Ночной дозор», не «Охотники за привидениями», не сатира на нравы позднего советского застоя. Это повесть про отношения — и про судьбу. Про жизнь, которая редко бывает весёлой.

Лето 1979 года, южный портовый город, Одесса или Новороссийск… Одна санитарная служба выявляет на приходящих судах биологическую заразу. Другая — ищет «ментальных паразитов», подцепленных в чужих портах. Никакой святой воды в стране победившего атеизма, только народные средства — сушёный ёрш, на худой конец бубен, или проволочная рамочка. Привычную рутину нарушает чрезвычайное происшествие, грозящее катастрофическими последствиями. Как быть: спасать своё благополучие? — дело-то подсудное. Или предотвращать человеческие жертвы любой ценой? — можно и за свой счёт, хотя лучше за чужой. Начальству подвигов не надо, оно говорит: не рыпайся, приедут специалисты и всё уладят. Но хвалёные столичные спецы только усугубляют ситуацию, так что уже остаётся только свой живот класть. Или не свой… Впрочем, проблематика производственного романа здесь не главная.

Если это и хоррор, то пугает в нём не сверхъестественное, а обыденное. Индейский дух голода, пробравшийся из Канады и караулящий близ стадиона бегунов и собачников, — лишь внешнее обстоятельство, повод для обострения старых хронических болей. Страстей и бед у персонажей без всяких духов хватает. В центре истории — две женщины в остром недостатке житейского счастья. Одна молодая и глупая, другая умная и немолодая. А мужчины вокруг них заинтересованы только собой. Одного волнует диссертация и карьера, да сердитая жена, да сумасшедший руководитель. Другому надо оттрубить по распределению и свалить, и хоть трава не расти. Третий вдруг делает предложение, и возможное счастье уже так близко, но не суждено, ему надо мир спасать. Эта страна для счастья не устроена, покоя здесь не бывает, всегда нагрянет то война, то раскулачивание, и только мелкие плохие людишки умеют устраиваться несмотря ни на что. Здесь порченая земля, вот что. Потому и привлекает она голодных духов, что рассчитывают стать богами. И главное, виновны в том — все.

– Людей чего жалеть? — говорит карпатский мальфар-ликвидатор. — Все, что они делают, они делают сами. Себе. Люди. И своих богов. И своих врагов. Только люди, больше нет никого.

– Есть невинные.

– Виновные — потому что есть невинные. Значит, невинные виноваты.

В первой части всё кончается плохо. То есть, в плане «фантастического допущения» — полная наша победа. Голодный дух изгнан, мир покуда спасён, мальфар обрёл такую силу, что ему уже не до людей — удержать бы вес мироздания. Человеческие надежды порушены. За окном мрак. Впереди — катастрофы, одна страшнее другой. Из лучших побуждений не самых плохих людей убиты женщина и ребёнок.

За магию платят любовью. Нелюбящий неуязвим.

История второй части, которая и есть, собственно, «Малая Глуша», происходит десятилетие спустя, когда уже рвануло в Чернобыле и утонул «Адмирал Нахимов». Теперь мы видим безумную, отчаянную попытку что-то исправить, вернуть любовь — буквально с того света. «Малая Глуша» — повесть о погружении, в котором есть метафора полузабытого времени, когда одурманенная липовыми прогрессорами страна сползала в беззаконное первобытное состояние. Двое попутчиков, мужчина и женщина, пробираются в далёкую, забытую богом деревню. ЧТО им там нужно, мы понимаем не сразу и не до конца. По мере удаления от цивилизации и проезжих путей они мало-помалу покидают своё время и самою реальность, уходя сначала в сказочно-пропповское, а затем и в мифо-архетипическое пространство. Сначала, пока не рвутся последние нити достоверности, «Малая Глуша» играет на поле триллера, затем начинается какая-то, прости господи, Книга Мёртвых. Ничего никогда не вернуть, и любовь надо делать сейчас, из того, что есть, — нехитрая эта мысль звучит в финале с силой, по-настоящему страшной.

«Невесёлая фантастическая сага» Марии Галиной — жесткая сказка, но не жестокая. Она говорит о добре, которое всегда слабее зла, которое обречено проигрывать. Но на сильную сторону вставать нельзя. Жизнь есть предприятие, изначально обречённое на конечный проигрыш, но он, этот проигрыш, может быть хотя бы достойным.

Сравнительной молодости бездельник Филипп (живущий на ренту с нескольких купленных в девяностые московских квартир) лишился вкуса к жизни. Ему нечего больше хотеть. Он отшельничает в загородных домах приятелей, пишет книги и уничтожает их через некоторое время на всех носителях, потому что не чувствует, что эти истории кому-то нужны. Комфортная жизнь растеряла смыслы — Филипп ощущает себя деревянным.

Хватаясь за любое подвернувшееся дело, он едет в Литву, на зов своего приёмного отца Карла, европейски известного музыканта. В подвале их дома в Вильнюсе, в котором Филипп, вызволенный Карлом из приюта, провел своё детство, есть таинственная старинная дверь. Коллекционер древностей Карл не желает её взламывать, но теперь он, кажется, напал на след ключа от замка. Он просит Филиппа поехать в Прагу, чтобы встретиться с таинственным бизнесменом, связавшимся с Карлом по электронной почте.

Уже по дороге начинают происходить чудеса с выпадением в иное пространство, а Прага встречает героя калейдоскопом примечательных лиц, колоритных типов, чудаков и клоунов. Миллионер, обладатель ключа из жёлтого металла, представляется тёмным колдуном, живущим не первую сотню лет. На правах мецената он собирает вокруг себя неудавшихся художников и развлекается ими, как театром марионеток. На службе у него состоит зловещий гипнотизер отталкивающего облика. А его сбежавшая воспитанница (родом из Томска) умеет путешествовать в снах и держит при себе приятеля, порой оборачивающегося пуделем.

Ключ оказывается только копией, и в поисках ее прототипа Филипп отправляется в Германию, потом в Польшу. По дороге его обманывает парочка: женщина напоминает лису, подслеповатый мужчина носит очки. Герой попадает в переделки, подслушивает интересные разговоры, спасается от наведенного гипнотизером морока при помощи очаровательной томской сновидицы с пуделем. В итоге ему удается найти столетнюю владелицу настоящего ключа, умеющую пережидать плохие времена, заныривая в безвременье. Но тут появляется обвиненный во всех возможных грехах э-э… Карабас — и объявляет, что сам срежиссировал этот спектакль с поисками. На самом деле он хороший, и Дуремар его хороший, добрый человек, а все их происки нужны были только для того, чтобы герой осознал необходимость самому открыть дверь. Потому что это не простая дверь, а врата Гекаты, меняющие в момент своего открытия мир. И вот здесь, когда приключения Буратино плавно смыкаются с крусановским «Укусом ангела», читателю пора проснуться и осознать, что его дурят, выдавая за детектив и триллер нечто совсем другое..

Похоже, что автор сам толком не знает, что должно происходить в его романе, придумывая его на ходу, завираясь и тут же исправляя огрехи. Главная идея прозрачна: герой в поисках смысла жизни, временно притворяющегося ключом от запертой двери. Но реализация идеи в сюжете предстает перед автором тёмным лесом, проводником через который должна служить не столько сказка, пересказанная Алексеем Толстым, сколько теория психоанализа.

Фраю, как хорошему дамскому писателю, порой отлично удаются детали, сценки, анекдоты (когда не отказывает чувство меры, ибо все можно заболтать, и вкус, ибо все можно завалить одной пошлой фразой). Но полотно в целом больше похоже на лоскутный коврик, чем на картину. Не раз кажется, что сюжетная пружина, наконец, заработала, что сейчас откроется нечто поразительное и напряжение не пропадет зря. Например, когда начинает по-настоящему интриговать бодро разворачивающийся на европейских дорогах детектив, или в момент мистического поединка в поезде, или когда в Кракове достигает кульминации сновидческая линия романа. Увы, все выстрелы оказываются холостыми. Автор неизменно заваливает удачные ходы прямолинейными объяснениями и насильственным сведением концов с концами. Да не надо ничего объяснять! Чем странней, тем довольней будет читатель. Раз уж есть мистика, то пусть она будет туманной… Но дело в том, что вместо мистического триллера Фрай предлагает психоаналитическую мистерию. И, скорее всего, его постоянным читателям это куда интересней

Предыдущая книга Орехова и Злотникова «Империя наносит ответный удар» тянула, в принципе, на полноценный роман, хотя величественного названия не оправдывала. Нанесенный в ней удар был мелковат, да и стоящую за ним Российскую Империю могли угадать лишь посвященные. Нынешний «Звездный десант» можно читать как самостоятельную вещь только от безысходности, зато уж удар русских мстителей в этом романе доведен до абсолютной точки — не только до душевного и физического размазывания негодяев, а вплоть до смены американского президента и курса глобальной политики, причём открывшееся за неприятностями космополитической мафии лицо российской державы предстает в ореоле защитницы законности и спасительницы демократии.

«Русский мститель» — это, конечно, оксюморон. Месть, да и вообще воздаяние не входит в число русских государственных традиций (хотя во времена сталинского интернационализма долги порой возвращались не без эффектности). Однако недаром неторопливой России придан горючий Кавказ — чтобы не дремали. Не исключено, что российский гражданин будущего будет сочетать сибирскую обстоятельность с кавказской гордыней.

Роман далеко не сразу оправдывает свое название. Какой, понимаешь, десант, когда первые десятки страниц посвящены исключительно пережевыванию гангстерских раскладов Талгола, по-новому сложившихся после неожиданной и скоротечной войны, приведшей к воцарению над кланом Саггети молодого раздолбая Глама, целиком управляемого своей любовницей. Конечно, под личиной бывшей стриптизёрши таится отставной боец русского спецназа, но десант-то где? Спокойно, он появится. Когда мафиозная семья объявит себя опорой порядка и начнет набор в подразделение вольных рейнджеров, на Талгол, под крыло Глама Саггети, потекут ветераны из американских Звёздных Тюленей, а скрытая до поры насмешка будет в том, что действовать им предстоит по планам и под руководством их недавних злейших врагов — русских Горностаев.

Как всякий успешный боевик эпохи пост-постмодерна, «Звёздный десант» скользит по тонкой грани, отделяющей нарочитый кич от пародии. В этой балансировке главное попадать в тон и не терять равновесия. Возможно, роль гироскопа в авторском тандеме досталась Роману Злотникову, уверенно ведущему боевую линию. Но камертоном здесь, скорее всего, выступает Василий Орехов — именно его чутье не даёт тексту свалиться в стёб и глумление. В книге полно сцен, вызывающих своей узнаваемостью улыбку, но авторам неизменно удается сохранить непроницаемое лицо и, главное, убедить в своей серьёзности читателя. Когда голая блондинка с оружием в руках вызывает не смех, а сочувствие — это владение ремеслом, по крайней мере, на уровне Тарантино.

Присущее соавтору Злотникова Орехову чувство стиля выглядит порой даже чрезмерным: непонятно, за каким чёртом надо столь навязчиво имитировать лексикон третьесортного чтива. «Язвительно усмехнулась», «плотоядно блеснула глазами», «неуверенно проговорил», «брезгливо поморщился», «недоверчиво прищурился» — сплошной поток подобных атрибутивов кажется неуместным подмигиванием. Однако иные незамысловато стилизованные пассажи, гарантированно сорвут аплодисменты у любой публики: «Он из русского диверсионного спецназа, а это вообще не люди — кровожадные звери. Все русские ненавидят свободу на генетическом уровне и душат ее везде, где только увидят. Русским выгодно, чтобы не было у нас отрядов самообороны, а заправляли всем мафия и всякие отморозки. Это ослабляет наше великое демократическое государство, а значит, на руку этим тоталитарным ублюдкам. Так они губят в людях веру в звездно-полосатый флаг…». Жаль только, что некоторые прописанные в романе политические аллюзии потеряли острую актуальность. Выйди «Звёздный десант» в разгар президентских выборов в США, и эффект мог бы быть посильнее. Впрочем, не исключено, что через год-другой его можно будет прочесть уже по-другому.

В этой истории три героя: русская провинция, мучающийся интеллигент и время —последние десятилетия двадцатого века.

Провинция, городок Чагодай неподалёку от Рыбинского водохранилища, — сонное бабье царство, безвременье, болото, цепко хватающее всякого ступившего сюда и растворяющее в единообразном своём перегное. Герой, кругом неудачник, неполучившийся математический гений; сын, отец, муж, политик, бизнесмен — всё с приставкой «не», всё проваливший, состоявшийся в единственной роли бесчувственного эгоистичного негодяя. Бестолковое российское время — глухие семидесятые, дурные восьмидесятые, подлые девяностые.

Если оставить в стороне всяческие аллюзии и факультативные размышления о самых разных вещах, то в романе останется типическая судьба неприкаянного провинциального выскочки, родившегося в начале шестидесятых. Детская психологическая травма, отдельность от окружения, пример отца, отказавшегося от мечты и переваренного чагодайской трясиной. Победа на олимпиаде, московский математический интернат, МГУ. Непомерное честолюбие, горькое разочарование в своём таланте, глупая диссидентская фронда и милосердная ссылка на малую родину. Тупая работа, вино и рыбалка; трое нерождённых детей, сломанная судьба доверившейся женщины, погибший отец, презрение земляков. Возвращение в Москву на волне перестроечной эйфории, и звёздный час в короткую эпоху торжества демократической прессы. Неумение конвертировать преходящие успехи в материальные активы. Закономерная и разделённая с большинством дем-активистов судьба использованного контрацептива. Нищета, унижения человека без московской прописки и профессии. Женитьба на давней приятельнице, квартирка за кольцевой, любимая старая иномарка. Мелкая торговля, дегустация водочных сортов под малосольную селёдочку, тихое обывательское счастье. И на этом можно было бы закончить роман. Но на последних десятках страниц происходит странное.

Конец романа — это грозное визионерское бормотание, наспех закамуфлированное под сон, бред или виртуальную реальность, родившуюся в голове засидевшегося за компьютером героя. Городок Чагодай, отгороженный чудом возникшим непроницаемым куполом, созданная вокруг него под контролем ООН Зона, руководимые агентом Ватикана, пытающиеся проникнуть внутрь сталкеры — это всё, положим, издательство «Эксмо» могло бы вырезать из текста и опубликовать отдельной повестью в антологии «Русская фантастика – 2009». Но вот то, что встретило героя под куполом, туда не прошло бы по формату, ибо Царство Божие на земле ни в какой формат не уместится!

Роман Варламова не назовёшь актуальным. Злободневность его осталась там, в конце девяностых, когда, казалось, России считанные месяцы остались до начала окончательного армагеддона. Сейчас, на исходе нулевых, с ожиданием конца света сложнее, под купол уже не так хочется. Но и это пройдёт. Последняя страница романа — бессмертный текст, его надо выучить наизусть. Начиная со слов «нам нет места здесь».

Роман Новая земля» отличается от сценария не только ракурсом (он написан от первого лица, так что мы смотрим глазами главного героя, слышим его внутреннюю речь). Разница в композиции. То, что в кино укладывается в первые семнадцать минут, занимает две трети книги. Это не от того, что автор переусердствовал в разбавлении текста и не рассчитал размер. Просто его роману не нужна кинематографическая зрелищность. События на северном острове — это уже развязка, лихие приключения отпускников, на краткое время вышедших из ада на свежий воздух. Но чтобы почувствовать духоту самого ада, большая часть действия происходит в тюрьме.

Пожизненная тюрьма страшна не так, как общая камера, зона или каторжные работы. Условия содержания предельно суровые, но адский ужас заключён не в жестоком режиме и скудном питании, не в болезнях и истязаниях. Ад — в головах. Первую сотню страниц Алиев упорно имитирует то, что происходит у заключённого в голове: вязкие, ходящие по кругу мысли, нескончаемое повторение, проговаривание одного и того же, цепкие маниакальные размышления. Как себя чувствует задержавшийся, временно живой мертвец, единственная свобода которого — выбрать меру мучений, и, если повезёт, способ и момент окончательной смерти? Они все вменяемые безумцы, ясно и последовательно мыслящие на самые сумасшедшие темы: один сокамерник, измерявший длину кишок у жертв, подвинут на нумерологии; другой занят лингвистическими выкладками — выводит имя третьего загробного участка, куда из-за перенаселения рая и ада гонят теперь всех умерших — по всему, такой участок должен называться «хар».

Сам Иван Жилин, убивший шесть человек в «состоянии сильного душевного волнения» (в книге мы так и не поймём, как и из-за чего это произошло, можем только догадываться), знает, что не встретится с семьей после смерти. Он не верит в третий загробный участок и уверен, что между раем и адом дороги нет. Взамен он придумал себе шаткую надежду на свидание, которое могут дать умершим, похороненным в одном месте. Его единственный шанс в том, чтобы продержаться в живых двадцать или двадцать пять лет — по истечении этого срока тело заключенного разрешают похоронить рядом с родственниками. Поэтому он не может дать себя убить, но сам должен успеть убить сокамерника, когда поймёт, что тот наконец вычислил нужный день и решился.

Отправка «на поселение» (все заключённые сразу решают, что везут их именно убивать) лишает Жилина последней надежды, а вместе с ней и всех обязательств. Теперь он свободен, волен умереть в любой момент, как и все его товарищи — злодеи и просто маньяки. Высадка на остров — лишь прогулка, случайная задержка по дороге в ад, от которой нужно урвать всё возможное. Для Жилина важно побыть хоть несколько дней одному, для естествоиспытателя Паштета — испытать на ком-нибудь ещё несколько неопробованных пыток, для громилы Обезьяна — стать царём обезьян.

Первые две трети романа — дневник психопатолога, последняя треть — дневник наблюдений, написанный с правильной лаконичностью, по-деловому: «Они не дрожали, их грела близкая смерть. Аржанов вошел в воду и одного за другим зарубил всех. И пошел в барак греться и руку перевязывать. А мы добили раненых».

Как ни странно, это страшноватый роман укрепляет веру в человеческие силы. Даже лучше, чем «Борьба за огонь» Рони-старшего.

Немаленький (ступня сорок шестого размера) неуспевающий московский студент Вадим Чекунов был призван в Советскую Армию в девяностом, а демобилизован в девяносто втором — в другой уже стране. После армии он закончил-таки филфак и перепробовал много разных занятий, пока не стал учить русскому языку китайцев. Последние годы он там, в Китае, и живет. Воспоминания об армейской службе Чекунов поначалу частями публиковал в Интернете, чтобы сохранить блекнущую память в словах — филолог все же. В сети многие балуются мемуарами. Но отлитые, наконец, в книгу, его тексты приобрели новое качество, став очень цельным и точно сложенным произведением. Это сильное художественное высказывание зрелого таланта и человека.

«Кирзу» сравнивают с повестью Юрия Полякова «Сто дней до приказа» — дескать, ничего нового не сказано, только чернухи куда больше. Сам автор Полякова, кажется, не читал. У него другие ориентиры: он оглядывается на «Записки из мертвого дома» Достоевского. «Кирза» — не социальный репортаж, а исследование пределов человеческой природы. Чекунов способен и на холодное этнографическое изумление, и на взгляд со стороны, но у него вышла не книга наблюдений, а свидетельство собственного перерождения, книга об опыте, который убивает тебя прежнего.

Напрашивается сравнение «Кирзы» с вышедшим в прошлом году «Оружием возмездия» — армейскими мемуарами фантаста Олега Дивова. Тоже москвич, тоже интеллигент-недоучка, Дивов отслужил в позднесоветской армии чуть раньше, с 1987 по 1989 год, и тоже взялся за воспоминания не так давно, выкладывая их в интернет-дневнике. Но книги получились разные. По силе воздействия и ощущению правды «Кирза» выигрывает у профессионального сочинителя Дивова. Тот складывал рассказ замысловато, играл с временными инверсиями, отрабатывал разные темы. Чекунов —последователен и прост. Честное линейное повествование здесь куда уместней и труднее, в нем негде спрятаться. Дивов не избежал скрытого самолюбования даже в крайних обстоятельствах, он романтик, победитель обстоятельств. Чекунов же не дает повода для иллюзий, он — нормальный, как все, не герой. Да и служили они по-разному. Дивов, благодаря ли непростой семье, везению или своим талантам, не так плохо устраивался: попал в учебку, занимал хлебные должности, налаживал отношения внизу и вверху. Да и часть была боевая, к реальному делу назначенная. А Чекунов отпахал два года на одном месте, в одной казарме, за одним забором — в части обеспечения радиолокационной базы ВКС в Ленинградской области, во взводе охраны. Дежурства на КПП, строевая, уборка снега и хозработы — не хорошо и не плохо, достаточно, чтобы кого-то убить или повеситься. Но завет «Духи, вешайтесь!» так и не был исполнен, и до убийств не дошло, даже побег не состоялся. Никаких ЧП, рутинный ужас.

Служба солдата Кирзача — это именно что средний, без экстрима, вариант армейских тягот и дедовщины. Может, кто и назвал бы его курортом, но только в порядке позы, преувеличения. Правда в том, что тут действительно служба — построенная на порядке, требующем для своего поддержания предельных, но не беспредельных усилий. Происходящее здесь часто колеблется на грани беспредела, но так и не переходит эту тонкую границу. Лишения и нагрузки тяжелейшие, но в рамках физиологической выносливости, увечья болезненные, но не фатальные для здоровья. Единственное, что не подлежит сбережению, — психический уклад, человеческая самость. Все давление распорядка и обычаев, измождение и унижение преимущественно направлено на слом личностных установок, на отказ от себя. В этом отношении армия последовательней, чем тюрьма. В заключении тебя наказывают, здесь — должны переделать. Система работает на это эффективно, ничего не скажешь. Притом личность с ее волевыми качествами не нивелируется, напротив — затачивается, принуждается к проявлению и приспособлению. Для волевых актов даже существует некоторый люфт общих требований. Терпением и стойкостью можно выиграть в мелочи и приобрести в авторитете (скажем, отказаться целовать швабру на неформальной «присяге»). Главное — представлять меру ответственности. Ведь за все (и за любую вольность) придется платить, регламент жесткий: «как в любом примитивном обществе» — замечает начитанный рассказчик.

В то же время, сама система уязвима, хотя это можно понять, лишь выйдя за ее пределы — приподнявшись или, наоборот, опустившись ниже дна. Можно наплевать на правила, точно просчитав последствия (шнурок способен избить дембеля, стоит только выбрать правильный момент). Можно пойти на крайность из отчаяния (хотя бы обозначить решимость на это) и спокойно отправиться дослуживать в другое место. Порядок стоит на негласной конвенции, на готовности терпеть, на стремлении вписаться.

Как раз посередине службы Кирзача происходит распад Советского Союза. Сочиняй автор беллетристику, смог бы нарисовать на этой теме потрясающие сюжеты, не хуже какой-нибудь «Гибели империи»: о внезапном крахе устоев, разрушении иерархии. О том, как молдаване, хохлы и прибалты отказываются подчиняться и устраивают маленькую национально-освободительную войну. На деле все происходит без эксцессов: призванные из ставших суверенными государств бегут по-тихому, переводятся или спокойно дожидаются дембеля. При всей своей кажущейся хрупкости, система устойчива, надежна, проверена самыми разными ситуациями. И она на сегодняшний день единственно возможна. Иначе, при нынешних материальном обеспечении, мотивации и обеспеченности кадрами, невозможно поддерживать ни дисциплину, ни работоспособность. «Посмотрите, у нас нет армии!» — ужасаются некоторые комментаторы «Кирзы» и садятся в лужу. Вот именно что есть, и только такая армия сейчас и возможна. В реальный бой у нас может идти только тот солдат, который боится своих «старых» больше, чем любого вероятного противника — это доказала и давняя Чечня, и недавняя, увы, Грузия. Солдат злой, привыкший к обыденности насилия и боли.

«Стал бы я стрелять в «свой народ»?

Ни я народу, ни он мне — не «свой».

Стал бы. Вообще — хочу стрелять. Не на стрельбище. Там обстановка не та — делаешь, что приказано. Выплеска, облегчения нет».

Такова на сегодняшний день «солдатская матрица», и другой не предвидится.

Написано в 2008 году.

Любой видимый город — это срединный мир, у него есть подземные корни и небесная крона. «Город над бездной» — очевидная, но трудная тема для беллетриста; в ней сложно обойтись без пафоса, шаманизма или кафкианщины. Ключ к её решению можно найти в повторяющихся снах, в которых подвалы жилых домов переходят в пещеры и катакомбы. Желательно также побывать в реальных городах, стоящих на пустоте. Смотреть в темноту, представляя её бездонность.

«Столовая гора» — почти исчерпывающее собрание связанных с подземной бездной мифологем. Можно только гадать, как и с чего родилось это чудо у писателя Андрея Хуснутдинова, ведь о настоящих подземельях этот алма-атинец, кажется, имеет самые смутные представления. Каким-то невероятным образом он смог написать архетипический роман-сон, в котором головоломная сложность сюжета компенсируется идеальной прозрачностью повествования. Чудовищно многослойный роман выглядит простой игрушкой, его восприятие не составляет труда; читаемый как забавный анекдот, он легко попадает в мозг и пускает там корни.

Роман выстроен на расхожей фабульной схеме «агент в странном городе» (братья Стругацкие пользовались ею в «Хищных вещах века»). Контрразведчик Аякс получает срочное поручение, выглядящее спешной попыткой спрятать его с глаз долой. Он должен занять вакансию представителя Службы в отдалённом городке, построенном вокруг заброшенной горной выработки. По приезде он обнаруживает, что его предшественник бесследно исчез, а в самом городе творится чёрт знает что.

Аякс — крупный мужчина, прошедший диверсионную подготовку и не расстающийся с кольтом сорок пятого калибра (на протяжении романного времени, он будет покупать новый пистолет не один раз). Постоянная готовность к бою придётся на тихом курорте Столовой Горы как нельзя кстати. Таинственные злоумышленники в плащах с капюшонами станут гибнуть от руки неукротимого Аякса поодиночке и пачками так охотно, что сначала читатель, а потом и сам герой ощутит некоторую усугубляющуюся неправильность. Здесь все ведут себя так, словно смерти не существует. На кладбище стоят кенотафы, пустые могилы, но в гробах под ними кто-то лежит. У явных покойников обнаруживаются живые двойники, да и в самом себе под конец Аякс не сможет оставаться уверенным: тот ли он, кем себя считает, живой или мёртвый?

Среди достоинств контрразведчика числится умение пользоваться парашютом, и этот навык пригодится тоже. Адреналинщики-джамперы сигают в бездонный рудничный провал, чтобы спланировать на полку, имеющую выход наружу. В какой-то момент и Аяксу придется прыгнуть в дыру с чужим парапланом за плечами, и приземлится он, немного не долетев до текущей в глубине сероводородной Леты. Похожее мы недавно видели в последнем фильме про Бонда, и, учитывая, что роман написан давно, придётся признать, что голливудцы каким-то образом украли у Хуснутдинова сюжет.

Слог романа безыскусен и библейски лапидарен. Какие-то события, сцены экшна, могут быть сведены к нескольким фразам — пришёл, увидел, победил. Беллетристику так не пишут, это язык прячущегося за литературой мифа (как в талмудических текстах Кафки). В то же время «Столовая Гора» начисто лишена визионерских интонаций. Это подчёркнуто, безукоризненно европейский роман, напоминающий «земные» вещи Станислава Лема («Расследование, «Насморк», «Рукопись, найденная в ванне»).

Архетипы пещеры укоренены на нижних слоях человеческой психики, это самый архаичный, глубинный символ, выступающий в мифологии в нескольких ипостасях. Во-первых, подземелье — это вместилище сокровищ, охраняемых змеем. Иногда сокровищем становится сам змей, которого Юнг считал образом потаённого личностного ядра. Сокровища можно как добывать, так и прятать, как брать, красть у змея, так и отдавать ему на хранение. Поэтому равноценны обе версии: что рудник до сих пор работает, поставляя золото, и что золотого месторождения никогда не было, а рудник — это гигантский депозитарий для золотого запаса. Поэтому в Столовой Горе идёт война между Чёрными рудокопами и хранительницами змеиного культа (это женский культ, потому что пещера — ещё и символ деторождения).

Родящее лоно есть второй архетип пещеры. Там происходит инициация, выходящий на свет получает второе рождение. Отсюда двойники, омолаживающиеся старухи, воскресения. Аякс, вернувшийся из недр, — уже не тот Аякс, что приехал в город. Но проникающий в пещеру мужчина ещё и оплодотворяет её. Нетрудно заметить, как реализуется мужская функция героя — похоже, что его затем и прислали в город, чтобы он разбрасывал своё семя (пусть даже в виде многослойных пуль, пробивающих любые стены). Отсюда и магия крови, за пролитие которой полагаются премиальные выплаты. Отсюда «случай крови», позволяющий наследовать чужое место. Дело в том, что все жители Столовой Горы — родственники. Это семья, рой, клубящийся вокруг гигантской матки.

Третий смыл подземелья — образ хаоса. Космос противостоит хаосу, по отношению к которому он вторичен. Как говорится в энциклопедической статье Топорова, «в пещере темно, т.е. безвидно, как в хаосе. Внутреннему пространству пещеры присущи бесструктурность, аморфность, спутанность». Греческое chaos происходит от корня cha-, отсюда chaino, chasco, «зеваю», «разеваю». Хаос — это зев, зияние, разверстое пространство. Пещера — это мировая дверь, её отверстие одновременно является и входом, и выходом. Не принадлежа космосу, пещера воплощает возможность любого становления. Это место, открытое в любую космическую точку пространства и времени. Когда Аякс видит себя на фотографии позапрошлого века, это нормально: пройдя пещеру, он мог оказаться где угодно.

Архив Столовой Горы не мог не сгореть. У этого места нет одной определённой истории — их много, каждый историк волен составить свою. Зияющее внутри горы подземелье — это не ад, не рай, не чистилище, а сакральный Центр Мира, святыня всех существующих конфессий. Почему у прошлого этого города нет единой общепринятой версии — это тот же вопрос, как и сосуществование множества богооткровенных религий при едином Боге.

Подземелье Столовой Горы — это храм из видения пророка Иезекиля Перевёрнутое дерево, связывающее миры. Путь в иные небеса, к началу и концу времён.

Андрей Хуснутдинов написал космологический роман. Не о Большом Взрыве и разбегающихся галактиках (кто знает, что за проектор рисует на нашем небе эти картинки), а о том знании устройства мира, что заложено у нас в подсознании. Правда, версий этого романа может быть бесконечное множество, каждый волен увидеть свою.

Очень хорошее начало романа. Поминая мастера дзен с горы Тодасё, главный герой выходит из тайги на заросшую просеку с оборванными проводами ЛЭП. Позади холодная ночёвка, но на ногах чистые и сухие портянки — высочайшее достижение цивилизации. «Кто бы ещё подвёз!» — безнадёжно мечтает герой, не выбиравшийся из лесу уже много-много лет. Вскоре его подхватывает попутный тягач, за рулём которого сидит липовый капитан и казак Светозар Денница (как дальше выяснится — неудачное исчадие ада и несостоявшийся антихрист). А чуть позже их обоих спасёт от гибели разговорчивый молчальник Илларион — друг медведиц и посланник небес, скрывшийся в скиту от армии. Напутствуемый бесом и ангелом, герой вскоре войдёт в город, где жизнь за прошедшее с начала его отшельничества время стала совсем другой, странной и пугающей…

Но сама история началась очень давно: не то с детства, в котором мальчик Рома познакомился с будущим вертолётчиком и магнатом Серёжей Паниным, не то с момента, когда профессору Роману Ильичу Мерлину предложили уволиться из университета (как историк, он пренебрегал генеральной линией Патриархии). Помимо увольнения на него ещё и дело завели — по подозрению в хищении колчаковского золотого запаса. «Через тебя под мою «Фортецию» копают, — объяснил строитель дирижаблей Панин. — Адвокат говорит — если бы обвинение было обоснованным — он бы повоевал. А если такой абсурд — значит дело решённое… Линять тебе надо, пока не поздно. Купишь домик в Ницце и живи тихонько. Там нынче полно таких гавриков…». «Ты меня равняешь с этими…», — взвился Мерлин. В общем, в результате он согласился на роль сторожа таёжной заимки. Магнат в тайне выстроил там настоящий высокотехнологичный бункер, в комфорте которого беженцу пришлось провести годы. Радио, телевидением и интернетом он не пользовался из принципа, а у налетающих временами гостей узнавать новости отказался. Только вот с какого-то времени друзья появляться на заимке перестали, и, прождав все мыслимые сроки, Мерлин стал выбираться к людям самостоятельно.

Коротко говоря, форменное «Возвращение»: середина двадцать первого века, сумерки. Роман из ряда «Апокалипсис завтра»: где и «Эвакуатор» с «ЖД» Быкова и «2017» Славниковой. Если брать научную фантастику (к которой «Райская машина» явным образом принадлежит, несмотря на декоративно-сказочные мотивы), то рядом стоят «Война за Асгард» Бенедиктова и «Ложная слепота» Уоттса. Население Земли в массовом порядке переправляется на небеса: в новое прекрасное место обитания, выстроенное добрыми инопланетными предками. Переброска туда требует огромных расходов энергии, поэтому точки эвакуации размещены всего в нескольких местах планеты, поблизости от мощных энергоузлов (один из них — неподалёку от Красноярска). Установлена строгая очерёдность отправления в рай, преимущество здесь имеют больные и бедные. Африканцы почти все уже там, израильтяне покаянно пропускают вперёд палестинцев, а россияне охотно расстаются со стариками. «Бей олдей, Россия — молодей!» — скандируют молодёжные активисты. «Все там будем!» — приветствуют друг друга на улицах обыватели.

С одной стороны, «сегодняшняя» линия выстроена как смешной нуар: приключения печального клоуна в городе грехов. Здесь триллер и детектив, пружинные тайны которого вскрываются беспокойными размышлениями героя по ходу прихотливо закрученного действия. С другой стороны, кажущие кому-то лишними флэшбеки написаны в жанре интеллигентских страданий — их упаднический лиризм регулярно перебивает пародийные экшн-сцены, помогая сохранить серьёзность и трагическую ноту. «Райская машина» — не столько антиутопия, сколько сатира на мир тотальной манипуляции, на общество идиотов и цивилизацию баранов. Рассказчик, со всем его профессорским высокомерием, не выглядит мизантропом, а в романе не слышно злорадства, но различима печаль. Симпатия альтер-эго Успенского не на стороне образованного класса, что либо участвует в мировой афере, либо, в лучшем случае, устранился от происходящего. Он — за тех, кто не желает идти в ногу, будь это еврей-книгочей или мелкий криминальный авторитет с городского дна. Символом сопротивления социуму скотов и погонщиков становится пролетарский район Павлодары, жители которого «делили своё время между вредными производствами, праздничными бесчинствами и тюремными заключениями». Быт обитателей хрущёвок описан Успенским с умилением какого-нибудь Миклухо-Маклая. Вроде бы эти «мрачные мужики в майках под пиджаками и в трениках с пузырями на коленях» и «их битые спутницы жизни в ярких мохеровых кофтах» должны воплощать то самое пресловутое «быдло» — объект манипуляции. Однако нет, после того, как класс-гегемон в одночасье разжаловали в голодранцы, а солью земли стали лощёные «минетжеры», в этом народе поселилось осторожное недоверие. Старшие слушают проповеди без почтения, но и без откровенного хамства; младшие же открыто кричат: «Нагибалово!» — и норовят дать в морду. Этот народ знает, что в рай его не пустят грехи.

Идея романа открытым текстом излагается в финальной встрече героя с бывшим отшельником Илларионом и капитаном Денницей. «Разобрались, кто враг?» — спрашивает ангел у Мерлина. «Это не наших рук дело! Это вы сами придумали! — отказывается от ответственности бес. — Во всех свиней вселяться никаких ресурсов не хватит! Земля пуста и безвидна — не наш метод. С кем тогда прикажете работать?». «Работничек нашёлся, — издевается Илларион. — Проморгал Судный день, пропил, проблядовал, на колеснице гордо проездил…». «А кто всё это устроил?». «Имя вам легион».

Атеист Михаил Успенский написал образцово христианский роман о свободе воли. «Фашизм — естественное состояние человечества», — любезно сообщает герою комиссар ООН. Оказывается, что возразить на это нечего. Рациональных аргументов нет, есть только такие эфемерные вещи как этика и эстетика. На вопросы: «Что я теперь должен делать? Связаться с подпольем? Развернуть агитацию? Пристрелить какого-нибудь мерзавца?» — тоже ответов не найти. Хотя за кадром там и происходит некое цирковое вмешательство сверхъестественных сил (Ракетный тягач! Медведи на мотоциклах!) реально остаётся только таёжный бункер, где можно кого-то спасти от конца света. А самому пойти на заклание, потому что искупления нет, а все твои «уже там».

Александра, торгующего в сентябре 1998 года на Измайловской барахолке коллекционными солдатиками, берёт в оборот некий барыга с грубыми охранниками. «Я тебя вычислил, — говорит он, — тебя ищет ФСБ и преступная группировка, поэтому вот предложение, от которого нельзя отказаться. Я знаю, ты можешь. Оправляйся в 3 июня 1943 года на Большой Каменный мост в Москве и выясни, кто убил дочь дипломата Уманского и сына наркома Шахурина».

Александр, некогда закончивший кагэбешную школу, без труда выясняет, что барыга блефует: за ним никого нет, охрана нанята на два часа за полторы тысячи долларов. За эту самодеятельность незадачливому любителю исторических тайн предстоит поплатиться скоро и жестоко. Но не всё в его научно-фантастическом предположении оказывается бредом. У Александра действительно есть возможность восстанавливать канувшую в прошлом правду. Имеются также некие деньги, которыми можно оплатить эту работу. Он снимает офис, нанимает небольшой штат оперативников и в течение семи лет ведёт расследование обстоятельств давней московской трагедии: охотится за стариками и архивами, подкупает частных и должностных лиц. Из забвения извлекаются люди, множество разных людей; они дают показания — оказывается, на это способны даже умершие. На стороне Александра с его коллегами — люди правды (так он называет всех работников органов: от генералов до постовых милиционеров). А предметом расследования становится жизнь железных людей, сталинских гвардейцев, готовых ради воплощения имперской воли, отказаться от всего своего, включая и правду.

Те страницы, что реконструируют в романе Терехова прошлое, исполнены ясно и традиционно, пусть даже способы реконструкции порой смахивают на сеанс спиритизма. Всё же, что творится в настоящем, подёрнуто туманом. Расследуемое время выстраивается в чёткую последовательность, время же самого расследования путается и скачет, годы подменяются месяцами и днями, обстоятельства дрожат, рассыпаются, и в итоге мы не можем быть уверены, что всё расследование вместе с причастными к нему и кажущимися живыми фигурами не происходит лишь в голове у главного героя. Тем более что голова его не очень здорова, она неизменно занята двумя вещами: страхом смертного одиночества и сексуальными фантомами. Эротизм для героя — грязен и неизбывен, однако неясно, происходят ли непрерывно представляемые им потные совокупления в реальности или наяву дело ограничивается лишь порносайтами и ожиданием ночных телепрограмм, где «раздеваются».

Мы можем счесть рассказчика аутистом, инвалидом умственного труда, всё состояние которого ограничивается чемоданом солдатиков, а гэбэшное прошлое и наёмную работу против тоталитарных сект принять за утешительные фантазии. Но его воображение слишком убедительно — даже если он не тот, за кого себя выдает, он может быть таким. Главное, что за него свидетельствует качество прозы: странной, неправильной, но поразительной настолько, что бросить чтение трудно. Там, где он говорит о себе и окружающем, виден болезненный, может быть, безумный дар. Однако там, где он восстанавливает прошлое, очевидно холодноватое здравомыслие, ясный взгляд препаратора. Единственная личностная интонация: едва заметное восхищение временем железных людей. Не людьми — людей герой Терехова не очень, он, может быть, мизантроп. Но времени отдаёт должное. Это время поглощает, забирает себе, прячет живые судьбы. И работа, которую герой взваливает на себя, состоит в том, чтобы этих живых отрыть, открыть и выпустить на волю.

Через роман проходит тёмная дуалистическая тема, авторская паранойя, теория заговора. Работа реконструкторов изображена как война. Себя и своих рассказчик полагает представителями таящейся силы, некоего ордена правды, что некогда был силён, но сегодня в подполье. «Ты знаешь наши возможности. Теперь они довольно ограничены, — говорит старший коллега Гольцман, когда узнаёт, что Александра «взяли в разработку». — Если мы найдём достаточно средств…». Сам Гольцман, старик, отставной генерал ГБ «с рабской безысходностью угловато вырезал, словно ножницами по металлу, очерки о героях партизанского движения…, удивительных людей, говоривших зимним утром с виселичной петлей на шее согнанным на площадь сельским жителям: «Наше дело все равно победит… Я не боюсь смерти». «Гольцман свидетельствовал о любви к Родине (Родину он не хотел забыть), силой не уступавшей смерти, и, надо признать, Родина своих не подводила… люди правды не ошибались: их дело действительно победило, дотошно и полностью». Победа их стоит на неотвратимости: «ничто не прерывало хлопотливое и вечное движение холодных рук, десятилетиями подбивающих итоги». Но кто-то идёт впереди, некие пособники смерти и забвения противодействуют неприметной праведной работе и рубят концы. «Они опять успели раньше…», — заключают оперативники, когда вместо очередного дряхлого свидетеля находят новопреставившегося.

Сам Александр может сопротивляться страху смерти только своей, смешанной с отвращением, эротоманией и раскопками прошлого. Он не оставляет похороненных, потому что надеется: кто-то и его не оставит. Ему, как и сталинским «железным людям», важно быть причастным к тому, что сильнее смерти. Тогда это была имперская сила партии. Теперь осталась только память и надежда на существование ускользающей правды.

Дело происходит летом 2008 года, когда безмятежная сытость все ещё расслабляет, но тень близких испытаний уже сгущается в атмосфере столицы. Почти никто не готов к переменам, кроме героя романа, который готов ко всему и всегда. Речь здесь, собственно, о нём, о его способе жить, а не о стране, задремавшей в дутой стабильности. Это не столько рассказ о времени, сколько роман-портрет.

При всей своей холерической резкости, Андрей Рубанов старомоден в письме. Он пишет крепко, добротно, и, восхищаясь лимоновской искренностью, умеет встроить личную откровенность, острые сцены и экспрессивные монологи в надежную конструкцию социального очерка. Его проза наследует традиции советской литературы: к ней близки повести «о замечательных людях» Даниила Гранина или «романы-апологии» из Светопольского цикла Руслана Киреева.

Рубанова интересно читать не только из-за захватывающей фактуры. У него незаурядный композиционный дар, он заостряет сюжет и нагнетает напряжение, любую фабулу превращая в подобие триллера. Обычное бытописание или почасовая фиксация делового дня может то зависать звенящим саспенсом, то накачиваться адреналином экшна. Все время чего-то чрезвычайного ждёшь, на окраине происходящего постоянно мерцают некие смутные и оттого еще более опасные угрозы, и в то, что перед нами всего лишь несколько дней обыкновенной жизни, трудно поверить. Так что название здесь отражает не только жизненную позицию героя, но и атмосферу романа.

«Готовься к войне» — это хроника нескольких дней из жизни Сергея Знаева, владельца маленького депозитного банка для близких клиентов. Он сберегает чужие деньги и иногда даёт в долг. У него репутация: репутация человека стопроцентно обязательного, но с заскоками.

Во-первых, Знаев живёт совсем не в том темпе, что остальные. Его жизнь стремительна и рациональна, он видит утекающие секунды, тупая медлительность окружающих бесит его до приступов тошноты.

Во-вторых, он придумал грандиозный и слегка безумный проект: сеть гипермаркетов, торгующих исключительно отечественными товарами первой экстремальной необходимости: консервы, топоры, сапоги и ватники. Эмблемой этой фоллаутной марки должна стать красная звезда, а названием, естественно: «Готовься к войне». Один из сквозных сюжетов хроники как раз и завязан на отводе огороженной уже московской земли под строительство первого гипермаркета. Прикормленный полумиллионом долларов чиновник проталкивает документы через мэрию с единственным условием: убрать возмутительное название. Но для Знаева в нём весь смысл предприятия, он несмотря ни на что устанавливает свой гигантский щит перед стройкой. «Готовься к войне!» — выхватывают прожекторы посреди московских улиц.

Главная история в этом романе, как и положено, любовная. Но очень странная. Знаев убеждает себя, что влюблен, и добивается намеченной женщины со всей своей стремительностью. Но удержать её не получится, потому что она не хочет делить с ним такую его жизнь. Дело в том, что Знаев не создан для мирного счастья. Он слишком много о себе понимает и слишком от мира требует. Для наслаждения жизнью создан его друг Жаров: крупный мужчина с благополучной семьёй и многими любовницами. Ему-то, похоже, возлюбленная Знаева и достанется. Да и денег у него побольше, и дела идут без всякого напряжения, сами собой. Потому что таким как он благоволит русская действительность.

Знаев с действительностью не в ладах, он с ней в натянутых, требовательных отношениях, переходящих в вооруженное противостояние. В детстве он собирался стать рок-музыкантом и стал — ценой многолетних предельных усилий. Научился играть, собрал аппаратуру и команду, но в какой-то момент упёрся в предел, понял, что большего ему Богом не дано. И тогда стал делать деньги, что оказалось относительно проще, но здесь возникает уже другой предел: чтобы всё стало хорошо, надо измениться, подстроиться, не барахтаться. Такие как Знаев — лишь дрова для русского бизнеса, а жар загребут другие, которые не умом и энергией обладают, а самым нужным даром, прозванным хитрожопостью: умением получить своё, не отрывая зада от насиженного места, именно этому месту благодаря.

Друг Жаров, хоть и в хороших отношениях с судьбой и миром, но, по крайней мере, не жлоб. На пару со Знаевым они изобрели способ экстремальной релаксации: охоту на жлобов по околомосковским трассам. Вместе с третьим другом они построили дорогущий аппарат на колёсах, внешне имитирующий обшарпанную «копейку» (карбоновый корпус на титановой раме и триста двадцать лошадей под капотом). Под вечер, где-нибудь на Третьем Кольце, они выбирают самую наглую из дорогих тачек и начинают её задирать. Рано или поздно машина останавливается, и, когда её быковатые пассажиры выбираются, чтобы наказать лохов, друзья отправляют их в больницу. Как и всё остальное в этой книге, такое развлечение закончится катастрофой, как и всё остальное — не фатальной. Знаев испытывает косность медленного мира на прочность. Гомеостатическое мироздание отвечает ему упреждающими ударами, до поры щадящими.

Кажется, что к финалу романа боец получает нокдаун. Испортил отношения чуть ни со всеми, друг разбился, девушка сбежала, в контору пришли с обыском. Но понятно, что никаким уроком это не станет. «С тех пор всё тянутся передо мной глухие кривые окольные тропы…» — говорил другой герой другого романа. У этого не так. «Небо было синее, облака — белые, автомобиль — чистый. Цели были ясны, дорога — ровна и обсажена полезными растениями. Одежда — удобна. Воздух — пригоден для дыхания. Что до людей — большинство из них, во всяком случае, не создавали помех. Кто сказал, что нельзя испытывать к людям великую благодарность, хотя бы за то, что они тебе не мешают?». После очередного обмена ударами, герой примерён с жизнью. Но перемирие, как мы знаем, не будет долгим.

На Пелевина подействовала новая волна кинокомиксов — все эти «Тёмные рыцари» и «Хранители», погружающие изначально плоских героев в пространство объёмных страстей. Супергерой граф Толстой в новом романе «Т» — не то чтоб полноценный Бэтмен, но некий Роршах навыворот, это точно. Только озабочен он не проблемами воздаяния, а метафизикой. Его занимает не «Что делать?» и «Кто виноват?», а «Где я?» и «Откуда?». Притом с внешней эффективностью у него всё в порядке: переносной арсенал с бомбами и метательными ножами, вплетённые в бороду кусочки булата, боевая система «незнас»…

Пелевин, собственно, всегда занимался чем-то подобным: выстраивал из броских смешных картинок загадочную конструкцию с пустотою внутри. В отличие от прочих беллетристов, более или менее натужно выдающих словесную пустоту за реальность, Пелевин гордо объявлял самую реальность текстом и Пустотой, имея на том неслабый успех. Он умёл, ухватившись за модную тему, вывернуть сущее наизнанку и довести читателя до края с видимой лёгкостью — именно на лёгкости его проза держалась. Ну кто бы стал в здравом уме читать его парадоксальные диалоги, будь они чуть позанудней и не перемежайся забавными комиксами?

Следующий шаг логичен: ещё легче, ещё пустотнее. Теперь Пелевин решил деконструировать собственно писательство. Он нагляднейшим образом, на пальцах, показывает, как собирается конструкция его романа. А потом ещё и уничтожает фигуру культового автора. Автор — фикция, потому что роман — не значки на бумаге, а то, что читатель выстраивает в своём уме.

Подводит он к этому, как водится, издалека. Сначала спасающемуся от наёмных убийц графу объясняют, что мир не сотворён. Творение происходит непрерывно, причём, ежесекундно в нём участвуют разные сущности. За каждый новый поступок или движение мысли отвечает уже другой языческий бог. А через некоторое время граф Т. узнаёт, что является литературным героем, которого пишет бригада литературных проходимцев. Один из них, по имени Г. Овнюк, отвечает за боевые сцены, другой — М. Бершидский — за эротику, третий прописывает сюжет, четвёртый вставляет философию, а общее руководство осуществляет редактор Ариэль Эдмундович Брахман (имя которого в выходных данных книги обведено траурной рамкой). У графа есть основания поверить: ведь он совершенно не помнит, куда и зачем направляется, а встречающие его невероятные приключения подчинены некой непостижимой, явно наспех придуманной логике. Потому перед ним теперь стоит, по меньшей мере, три задачи: уберечься от вооружённых преследователей, выяснить, что такое «Оптина Пустынь», которую ему велят отыскать, да ещё попытаться проявить своеволие, преодолеть диктат демонических кукловодов.

О том, что происходит в мире этих загадочных демиургов, граф Т. может узнавать единственно от Ариэля Эдмундовича, который научился вступать в контакт со своим персонажем с помощью каббалистического ритуала. Обстановка там сложная и меняющаяся. На создание бренда кающегося графа Т. уже истрачены кредиты, которые рассчитывали возместить из бюджета, но бюджет в связи с кризисом отрезан. Креативная группа меняет хозяина, присланные эффективные менеджеры и чеченские консультанты сначала пытаются раскрутить на финансирование церковь, а потом, получив отказ, решают изменить концепцию: мочить религиозный бизнес на фундаментальном уровне. А тут ещё вдруг редактора Брахмана резко увольняют с набитием морды, и он «со всеми наработками» уходит на создание компьютерного зомби-шутера «Петербург Достоевского». Так графу Т. приходится встретиться в рукопашной схватке с Фёдором Михайловичем, отменно владеющим топором. Правда, очень скоро Брахмана возвращают на прежнее место, и графу вновь предстоит искать Оптину Пустошь, теперь уже при помощи философа Соловьева, заключённого в Петропавловку на манер «железной маски».

Между тем, граф уже стал каждое происшествие воспринимать, как отражение случающихся у демиургов пертурбаций: «Ну и зачем я это сделал? Почему я опять безвольно рушусь… Стоп, стоп только без самобичевания. Не спать. Никто никуда не рушится. Просто кусок с захватом кареты дали не Овнюку, а Грише Пиворылову. Наверно, на Овнюка денег не хватило. Экономят, гады. Или воруют… Скорей всего, кстати, именно воруют. Получили небось от Пантелеймона аванс под Овнюка, распилили между собой, а десять процентов откинули негру Гоше. И вот по моим жилам растекается медленный яд… Они ведь давно по этой схеме пилят, сволочи, как я только раньше не понимал…».

Понятное дело, в какой-то момент герой оказывается в тупике, перед угрозой неминуемой смерти, и, не в силах понять, собираются ли его демиурги отсюда вытаскивать, должен попробовать взять над ними верх. А уже перед тем состоялся важный разговор в «Обществе друзей Соловьёва» (там и молодой Чапаев присутствовал). Оказывается, Соловьёв объяснял, что есть не мир, но Читатель, который этот мир создаёт, отсутствуя при этом в создаваемой реальности. И когда графу Т. в камере смертников приходит сам Соловьёв с отрубленной головой… В общем, в конце концов, графу удаётся самолично заявиться в мир Ариэля Брахмана. Рабочим инструментом редактора оказывается «машина Тьюринга», механически создающая текст на основе «таблицы соответствий».

– Вы не мой автор, — говорит редактору Т. — Вы герой, полагающий себя моим автором. Но у книги есть настоящий автор, и это я.

– Я это выкину при окончательной правке, — грозится Ариэль. — Вместе с матюками.

– Вряд ли успеете, — отвечает граф и выпускает кота…

Да, кот — отдельная история, тема кота следует через всю книгу, её и на форзаце можно увидеть.

В финале граф возвращается домой, а говорящая лошадь читает ему стихи:

– Как на закате времени Господь выходят Втроём,

Древний враг человечества выходит качать права…

– Неплохо, — говорит Т. — Особенно для лошади.

Да и весь роман, надо сказать, неплохой. Кто автор, правда, не совсем понятно. Но хоть, кто читатель, поймёте.

Чего ни хватишься, всё в романе «Недотёпа» на месте. Есть взведённый на первой странице пружинный сюжет: заезженный, но в оригинальном исполнении. История юноши-мстящего-за-родителей-восстанавливая-справедливость аранжирована необычного звучания инструментами и выглядит как новенькая. Тональность у неё небывалая — весёлая, летящая, светлая. Притом на месте и море разливанное шуточек, цитат и намеков, которые, грамотному читателю по большей части ясны, а не очень грамотному доставляют удовольствие сопричастности. Немаловажно, что при всей успенской самоценности, юморение лукьяненковское ничуть не натужно, не кажется оно рождённым в экстазах и муках, а напротив — похоже на вольный экспромт, пусть и записанный немедленно в специальную памятную книжицу. Но самое главное: в «Недотёпе» есть нечто такое, наличием чего придирчивый читатель отличает настоящую фантастику от ненастоящей, — философия, то есть смысл, ради которого затеян весь этот юмор и своевольное перепевание общеизвестных сюжетов. В «Недотёпе» рассказано о власти слов.

С первых страниц автор с героем наперебой состязаются в подборе литературных аналогий происходящему с ними. «Это как в рыцарском романе таком-то, — вспоминает герой, попадая в новую ситуацию. — На моём месте обычно делают вот что». «Если бы я писал фэнтези, — рассуждает самолично выбравшийся в свой текст автор, — я должен бы был поступить так-то и так-то». Однако выбирает другой путь, отчего история начинает жить по-своему. Совместная рефлексия героя и автора не рушит стереотипы, но делает их осмысленными. Сказка заявляет о свободе от рока, она сначала оборачивается вариативным квестом с возможностью выбора, а потом превращается в вольное творчество, в игру с миром. Оказывается, что главное — выбрать слова.

Когда история, начавшаяся честными приключениями, приобретает магическое измерение, чувствуешь некоторое раздраженье: ведь магия — авторские поддавки. Но смирившись с условиями игры, видишь то, что стоит за ними. Герой победил в драке, потому что невзначай наколдовал себе умение драться. Посмотрим однако с другой стороны: получается, что он победил словом. Далеко не сразу осознаёт герой мощь своих слов. Но и в жизни всё происходит именно так, хотя это понимает даже не всякий взрослый: всё решают слова. Причём затёртые общеупотребительные слова не работают. Действенно лишь свежее решение, новоё ёмкое выражение, ловкоё, кстати пришедшееся словцо.

Действие романа происходит поздней осенью 1981 года. Автору тогда было тринадцать лет. Это важно. Он написал книгу о своём детстве, в которой всё — правда. Он специально отмечает в послесловии: было немного теплее, взял на себя смелость понизить температуру… Остальное оставил как было. Действительно — происходящее в романе по-настоящему реально, в нём трудно усомниться, даже если один из персонажей рождён двести лет назад и вынужден пить кровь из-за редкой болезни. Дело в том, что Линдквист ни в коей мере не сказочник. Напрасно его на обложке сравнивают с Баркером и Гейманом. Это не он выдерживает сравнение с ними, а они — не выдерживают. Увиденную Линдквистом жуть блочных спальных районов понимает разве что наш Михаил Елизаров, но ему ещё учиться и учиться.

«Впусти меня», кажется, дебютная книга автора, но в ней видно владение ремеслом, недоступное большинству отечественных писателей. Линдквист умеет сложить фактуру, сюжет и язык единственно возможным образом, так что получается монолит, неразъёмный цельный артефакт. Это не сразу можно оценить, какое-то время не понимаешь, зачем столько второстепенных, вялых, лишних персонажей. Однако история едина, и без этих фигур в ней не обойтись, причём у каждого наступит звёздный час, когда он выйдет на главную, приковывающую внимание роль. Персонажи Линдквиста не приберегаемые до времени игровые фишки, а равноправные участники действия, они не функциональны, их судьба при перенесении на неё фокуса авторского внимания делается более важной, чем всё прочее.

«Впусти меня» — роман про шведских маргиналов. Алкоголики и тунеядцы, котофилы и педофилы, клептоманы и токсикоманы. Все они — добрые люди, способные на преданность в любви и дружбе, трогательно помогающие друг другу. Порой способны на порывы самоотверженности, и даже могут ради помощи ближнему кого-нибудь дальнего искалечить или убить.

Дворовая история. Почти все персонажи романа живут поблизости и знают друг друга. Равновесие их тусклого мирка нарушают пришельцы. Незаметная парочка, по-тихому снявшая пустующую квартиру, чтобы спрятаться и пересидеть, рушит в итоги судьбы и отнимает жизни многих местных обитателей. И только один получает недолговечное подобие счастья.

Тринадцатилетний Оскар — воплощение всего стыдного, что бывает в неуютном детстве. Робкий, неуклюжий, страдающий от физических дефектов, частью выдуманных, и унижений, которым его подвергают одноклассники. Каждый день он сталкивается к кучей болезненных и нерешаемых проблем, каждый раз терпит поражение, но продолжает на что-то надеяться. Ему есть что отстаивать, он не столь слаб и глуп, просто не хватает внешнего толчка, не на что и не на кого опереться. Знакомство со странной девочкой в тёмном вечернем дворе становится для него поводом сломать опостылевший порядок вещей. С ним вдруг происходит долгожданное изменение, он находит силу, упорство, и остаётся верен, даже когда уже понимает, что его новый друг совсем не девочка.

В романе довольно много непристойной лексики и грязных сцен, но при всём том там почти совсем нет эротики. «Впусти меня» — чистейший роман про подростков, не уступающий целомудрием повестям Гайдара или Крапивина. Избавившийся от одиночества Оскар и встретившее привязанность бесполое создание Эли не раз спят вместе голыми, но в их отношениях нет ничего сексуального. У них чистая любовь и незамутнённая дружба, единственная замешанная в отношениях между ними физиологическая жидкость — это кровь. Но так ведь и у большинства советских подростковых писателей не обходилось без крови?

Нашедшие друг друга гонимые существа делят мир на своих и чужих, что очень понятно, хотя до времени их войны не совпадают. Эли убивает в силу необходимости, без гнева и азарта, Оскар никого пока не убил, но способен на ненависть. Их интересы совпадут, симбиоз окажется спасительным, любовь и дружба получат оправдание логикой выживания.

Каждая история детства представляет собой более или менее жестокую драму социализации. У некоторых такие драмы затягиваются на всю жизнь, но в любом случае это истории поражения. Линдквист показал, что альтернативное решение может быть дано исключительно в жанре хоррора. Он, конечно, не первый, ведь примерно то же самое делал отец Ганнибала Лектора Томас Харрис. Но его доктора-людоеда не назвать неудачником, на своей социопатии тот сумел сделать карьеру: прекрасно адаптировался к соседству людей и жил в своё удовольствие. Герои Линдквиста хоть и не потерпели поражения, но обречены. Они дети, которые никогда не повзрослеют и не найдут ни капли тепла. Их высокая трагедия страшнее богооставленности человечества: они не знали рая и спасение им не светит.

Кристофер Сноу по прозвищу Снеговик все двадцать восемь лет своей жизни подвержен смертельной опасности. Из-за генетических особенностей его кожа не может выносить солнечный и даже электрический свет — несколько минут на свету чреваты скоротечным раком. Он вынужден жить и заниматься любимым сёрфингом по ночам, а всё остальное время проводить за закрытыми ставнями, при свечах. Он знаменит в своём маленьком городке Мунлайт-бей (расположенном по соседству с закрытой военной базой, где до недавнего времени размещались секретные лаборатории!) не только благодаря редкой болезни и странному образу жизни — он написал получившую известность книгу. Несколько лет назад погибла в автокатастрофе его мать (она была учёным-генетиком и работала на военных!). Роман начинается с того, что однажды вечером Кристофер узнаёт о смерти в больнице своего тяжело больного отца.

В больничном морге герой столкнётся с некой странностью, услышит не предназначенный для чужих ушей разговор. За ним будут охотиться. Потом предупредят, что от молчания зависят жизни дорогих ему людей. Но Крис продолжит перемещения по городу, пока не выяснит (примерно к полуночи), что в заговоре участвует немалая часть населения, в том числе те, кого он считал друзьями. И заговор связан с его погибшей матерью. Оказывается, уже давно в городке и окрестностях происходят невероятные и часто ужасные вещи. Но предавать их огласке не стоит — в этом заинтересованы все.

На уже сказанном можно строить догадки, и многие будут верными. Однако роман ничего бы не стоил, если бы его ценность ограничивалась сюжетом. Главное как раз в том, что можно раскрывать без оглядки: главное — как это сделано.

Роман разбит на несколько частей, каждой соответствует своя локация, новый персонаж, с которым встречается и говорит (или слушает его) герой и новый шаг в продвижении к тайне. Важнейший трюк Кунца заключается в том, что, держа читателя в напряжении, он умеет быть очень неторопливым. Читатель же не испытывает от того ни малейшего неудовольствия. Пространные беседы, движущиеся по спирали, по сжимающемуся кругу, отходя от главного и вновь приближаясь. Обрастающие деталями, бесконечно раскладывающиеся на отдельные акты и нескончаемо длящиеся минуты экшна. Подробнейшим образом препарируемые внутренние состояния героя… Короче говоря, это практически Пруст — только снабжённый пружиной, политый острым соусом и нашпигованный тайнами. Есть подозрение, что при такой тщательной проработке можно впарить читателю, любую сколь угодно фантастическую ересь. Но роман ещё и довольно правдоподобен. Даже в той финальной сцене, где трём вооружённым друзьям и одной собаке приходится обороняться от штурмующего дом отряда кровожадных макак.

Первая книга «мунлайтбейского» цикла заканчивается локальной победой героев, которым удалось спасти свои жизни, объединившись в команду. Но апокалипсис, стартовавший на заброшенной военной базе и угрожающий изменить всё живое, продолжается. Действие второй книги происходит месяц спустя. Происходящие превращения зашли ещё дальше, но вместе с тем ситуация стабилизировалась. Те, кому положено, где-то там, вне нашего поля зрения, предпринимают невидимые усилия по сдерживанию катастрофы, а задача странной, ставшей заложником ситуации и тоже превращённой, городской полиции состоит только в том, чтобы не допускать утечки информации и сдерживать несанкционированную активность таких людей, как Крис Сноу с друзьями. Но случилось нечто, после чего герой не может оставаться в бездействии. Неизвестный похитил малолетнего сына его бывшей невесты, и следы ведут в сторону базы. Вдвоём с псом-братом Орсоном они бросаются выручать ребёнка. Снова перед нами две ночи, наполненные опасностями и загадками, касающимися основ мироздания.

В первой части дилогии сюжетом двигало желание прояснить ситуацию, теперь на кону, по большому счёту, лишь жизни: своя, друзей, родного пса, чужих детей. Уже ясно, что тайны секретных лабораторий неисчерпаемы и в них лучше не углубляться — целее будешь рассудком и телом. Но спасти своих теперь можно лишь разгадав главный секрет, в сравнении с которым генетические чудеса кажутся детскими играми. Научная фантастика «Живущего в ночи» ограничивалась скромными допущениями о возможностях вторгающегося в ДНК ретровируса. В «Скованном ночью» герои сталкиваются с манипуляциями временем — именно этот проект скрывался за логотипом «Загадочный поезд», нанесённым на подобранной Крисом бейсболке. Из дыр во времени могут выбраться существа пострашнее гнусных макак. Можно сказать, что автор эксплуатирует завоёванное в первой книге доверие, однако его подход к выстраиванию повествования остался прежним. Добиваясь от читателя полной эмпатии по отношению к герою, Кунц заставляет воспринимать любые чудеса как нечто само собой разумеющееся. Если что-то и вызовет в нас чувство протеста — эта та лёгкость, с которой Крис ретируется с базы домой после первой неудачной ночи: оставив там без помощи потерявшегося пса и мальчика. Ясно, что приближается рассвет и остаться тут смерти подобно, но провести целый день в бездействии, ничего не зная о судьбе малых сих, — невыносимо. Впрочем, Крис знает, что делает, и после заката он вернётся с такой командой, которой должны сдаться не только монстры, но и само время. По следу пса Орсона пойдёт кошка Мангоджерри, а прикрывать её, кроме Саши и Бобби, станут два громилы с «узи» и помповыми ружьями: негр-переводчик со звериного и любитель бальных танцев-байкер-диджей Доги Сассман. Приключения, что доведётся им пережить сильно напоминают похождения команды стрелка Роланда в апокалипсических Пустошах. И всё кончится хорошо. Вообще, удивительно добрая трилогия — редкое исключение для подобного триллера.

Писатель Илья Кочергин — ещё один новый русский реалист, не столько сочиняющий художественную прозу, сколько делающий её из событий и впечатлений собственной жизни. В отличие от товарищей своих — Сенчина или Прилепина, он не отдаёт герою своего имени, ограничиваясь деталями биографии. Пусть с его героем происходит почти то же самое, что и с автором, но зовут его всегда иначе. В этой отдельности, в заметном зазоре между собой и прозой, проявляется, кажется, свойственная Кочергину дистанция между ним самим и миром, в котором он живёт, который описывает. Она видна и в интонациях рассказчика. Если Захар Прилепин берёт жизнелюбивым обаянием и свежестью чувств, а Роман Сенчин надевает скучную маску угрюмца, то Кочергин предстает наблюдателем, что участвует в жизни-эксперименте и в онлайновом режиме старается свои текучие отношения с этим непрерывным опытом зафиксировать. Выводы формулировать будем потом, сейчас главное увидеть и сохранить, не потерять ценных подробностей, удержать материю жизни и запомнить свою на неё реакцию.

Разница с товарищами у него и в том ещё, что они, согласно собственной легенде, из глубин к писательству пробирались. Из сибирской и русской глуши, от дремучего, пьяного, кровавого опыта — к читателям, признанию и приёмам у Президента. А Илья Кочергин наоборот: из сталинской высотки, из семьи с традициями, с факультета востоковедения — и в глубь, на Алтай, гонять тувинских браконьеров, стрелять маралов, тропить снег подбитыми камусом лыжами. Как исследователь-доброволец, прививающий своей невеликой судьбе хтонь российских просторов.

Поиск настоящей жизни и своего места в нём (как бы плакатно это ни звучало) — вот главная пока что кочергинская тема. Сравним опять же: Прилепин резвится и откусывает от бытия сколько сможет, Сенчин мрачно ухает из угла общежитской кухни, а Кочергин бредёт незнамо куда, неуверенно, но с любопытством по сторонам озираясь. Он в этой стране пока кажется чужаком, но очень хочет освоиться. «Пока» — ключевое слово. От Ильи Кочергина все чего-то ждут, какого-то откровения что-ли, но он медлит покамест.

Книга представляет собой триптих. Крайние повести стыкуются как дилогия с одним героем, биография в двух частях с прологом и эпилогом. А срединная, заглавная повесть выглядит контрапунктом, альтернативой, иной авторской ипостасью. «Я, внук твой» — история молодого писателя, нашедшего свою нишу и живущего самопозиционированием: рассказами о своём творчестве, приглашениями за рубеж, обещаниями нового романа, который никак не пишется. Роман Сенчин обыгрывал эту тему в повести «Вперёд и вверх на севших батарейках»: раз я писатель, мне надо писать, а о чём собственно? Приглашённый в Бельгию герой Кочергина решил сделать роман о своём деде, старом большевике и сталинском чиновнике, подписавшем в тридцатые немало расстрельных списков. Проклятое семейное наследие — тема удачно коньюнктурная, интересная европейскому читателю, на которого герой преимущественно ориентируется. Ирония в том, что живёт писатель как раз за счёт оставшейся от деда и сдаваемой в наём большой московской квартиры. В заграничном пансионате ему, разумеется, ничего написать не удастся. Он много пьёт, заводит роман с бельгийской девушкой и под занавес выслушивает признание в любви от оказавшегося геем модного фотографа. Тот, между прочим, не упустил случая понасмешничать: дескать, дед содержит тебя во всех смыслах — и материально и духовно. К тому же герой Кочергина встречает соотечественника, настоящего землепроходца, уехавшего из России без образования и копейки, но овладевшего за несколько лет тремя языками, многими женщинами и состоянием. Этот витальный русский авантюрист даёт писателю дельный совет: не надо сейчас писать о конфликте поколений, надо о примирении, тогда и успех будет. Самое забавное здесь, что герой, этот вялый позер, выжимающий жалкие дивиденты из статуса «русского писателя», сталкивается исключительно с состоявшимися людьми, прекрасно знающими своё место в мире. Он чувствует себя самозванцем, не понимает, что все они в нём находят, почему он удостаивается их симпатий. А они любят этого чужого в чужой стране — за что?

Открывающая книгу повесть «Помощник китайца» вся выглядит калейдоскопом воспоминаний, но имеет крепкий сюжетный стержень — похождения молодого человека в Москве начала 90-х. Мало того, что юный герой не может определиться, чего ему надо от жизни (переводится из одного вуза в другой, женится на первой попавшейся девушке, она его бросает, он бросает вообще всё), так ещё и время смутное, неопределившееся, с иллюзиями и фантастическими способами существования. Интересна перекличка с «Журавлями и карликами», скорее всего случайная: герой примеряет на себя самые разные роли, авантюрничает, стремится в землю своей мечты — в Монголию. При этом учиться ему приходится на китаеведа, а попадает он, в конце концов, в Горный Алтай. Но у Юзефовича герои немолодые, им приходится ломать себя, а здесь всё в первый раз, на первом дыхании.

Герой, перепробовавший и работу с китайскими бизнесменами, и уличный маркетинг, и чуть не ставший квартирным аферистом, бежит в итоге в Алтайский заповедник, но это не эскапизм. Среди гор, тайги и пьяных алтайцев он находит настоящее — твёрдое жизненное дно, на которое не падают, наоборот: на него всегда можно встать (вместо того, чтобы барахтаться попусту), от него можно оттолкнуться. Первая повесть заканчивается так, будто герой способен в этой грубой и по-своему красивой жизни остаться: жениться на майминской девчонке и и до скончания века общаться с лошадьми и такими же как он сам странными мужиками . Однако так было бы слишком просто и потому неправильно. Настоящий дом — это то, что ищут всю жизнь. Если уж взялся к нему идти, так невозможно остановиться.

Последняя повесть книги, «Дорога домой», чуть не вся рассказывает о том, как герой пробивается к своему нынешнему «дому». Буквально: через снега, тайгу, реки, озёра, пешком, на машинах, поездах, попутках. То к маме, в Москву, то обратно, в горы; то в контору заповедника за зарплатой, то назад на кордон, к друзьям и собранию сочинений Карлоса Кастанеды. В последней главе-эпилоге мы находим повзрослевшего героя остепенившимся. Живёт он, конечно, в Москве, сотрудничает с журналами, жена беременна. Однако прежний бес всё подначивает, склоняет к бродяжничеству. Всё ещё кажется, что главное — впереди.

Отдельно стоит сказать, как Кочергин написал про Южную Сибирь и про здешних людей. География у него намеренно искажённая, названия выдуманные: вместо Турачака — Турачибит, Артыбаш — Аирташ, Яйлю — Карлу, Акташ — Караташ. Но всё узнаётся как родное, попадает в точку. При всей отстраненности кочергинской писательской манеры, взгляд на вещи у него не туристский, не поверхностный. У него получается видеть изнутри, а не снаружи. Наш человек.

Книга Александра Кабакова написана подчёркнуто старомодно, без постмодернизма, в виде старинного дневника, сбережённого антикварной бабушкой. Однако её актуальности нельзя не заметить. Книга рассказывает о судьбе немолодого финансиста в грозную эпоху устрашающих перемен. Используя нехарактерную для триллера речевую манеру, роман проецирует известный сюжет «манагер в опасности» на отечественную историю, заставляя его повернуться неожиданными гранями.

Герой-рассказчик, зафиксировавший в дневнике эпизоды своей жизни с декабря шестнадцатого по июль семнадцатого года, — обременён, спутан по рукам и ногам многими вещами: обязанностями банковского топ-менеджера, большим загородным домом с прислугой, беспомощной, меланхоличной женой, нуждающейся любовницей. Притом с любовницей давно не до страсти, связывают только слова и воспоминания, невылезающую из спальни жену доводится видеть лишь мельком, да и привыкшим к благодетелю кухарке с дворником пойти некуда, если что. Хорошо хоть сын самостоятелен — живёт себе в Америке и не доставляет хлопот. Герою «Беглеца» уже ничто не приносит радости, он живёт долгом перед близкими и товарищами по правлению банка. Не имеет свободного времени, ездит в офис поездом, в ресторанах сидит по необходимости. Вроде бы состоятельный человек, и дела банка идут неплохо, несмотря на войну и набирающую обороты смуту. Но денег лишних нет, хватает только на растущие обыденные расходы, да и то всё чаще приходится тревожить сбережения. Жизнь не вчера дала трещину, а личный кризис усугубляется общественным: газеты и окрестные события вызывают глухую тоску. Банкир спасается алкоголем, начиная с утра, рюмка за рюмкой, пьёт не пьянея и без ударной дозы не может заснуть. Понимание гибельности этой привычки и невозможность в силу давящих обстоятельств от неё отказаться мучают также, как страх перед возможным невыполнением обязательств. Дела обстоят всё хуже и хуже, мысли о завтрашнем дне пугают. Вот как жилось среднеимущему классу на исходе царизма!

Впрочем, герой отчасти понимает, что его тревога — состояние внутреннее, что можно жить проще. «Интересно, как же другие живут? — удивляется он. — Или они не чувствуют того, что я чувствую…». «Публика на поверхностный взгляд ничем не озабочена. На Тверской среди бела дня у электрического театра хвост желающих не меньше, чем у булочной Филиппова. Древние-то были правы относительно хлеба и зрелищ. Только я опасаюсь, что одними лишь тенями на простыне народ в своей охоте зрелищ не ограничится, а устроит себе такие развлечения, что хлеб и вовсе пропадёт — и мы все вместе с тем». Тревога даже идёт ему на пользу, встряхивает так, что герой начинает выздоравливать. «Одно есть странное улучшение в моей жизни — меньше пьянства. Вот что значит страх! Поначалу был обратный результата, каждую минуту хотелось приложиться, чтобы страх унять, а теперь уже и этого не хочется, потому что если выпьешь, то вместо страха жизни нападает страх смерти, как будто с каждой рюмкой отнимается от жизни минута, час, а то и день». В общем, чем круче взлетает градус окружающего безумия, тем бодрей себя чувствует этот придавленный тоской манагер. После февраля семнадцатого он понимает, что сползание в хаос не остановится, что надо отправлять близких в безопасное место и о себе позаботиться. Собственно, главная проблема в деньгах. Средства, которыми он может распоряжаться, стремительно обесцениваются, а основной капитал лежит вместе с долями других членов правления в банковском подвале, и нет никакой возможности вывезти его за границу. Но есть ещё препятствия в виде понятий о чести и патриотизма. Рассказчик — консерватор, человек со своими представлениями о порядочности, бросить Родину для него немногим лучше, чем предать товарищей или родных. Но после одного незначительного происшествия он начинает смотреть на эти вещи чуть иначе.

Ранней весной герой берёт несколько дней отпуска и, гуляя по окрестным лесам, находит в овраге избушку, а в ней — дезертира. «Разве бежать с фронта хорошо? — спрашивает его герой, не опуская револьвера. — Так ведь германец сюда придёт». «Пусть приходит, — твёрдо говорит дезертир. — Россия никуда не подевается, где стоит, там и будет стоять. Ничего ей не сделается, никуда её не денешь Россию. А Керенскова с этим… с Гучко… пусть». «Боже, ведь он прав!» — вдруг поражается герой. И спустя какое-то время пускается на авантюру.

Конечно, по увлекательности дневниковым «бу-бу-бу» Кабакова далеко до нефритовых чёток и алмазных колесниц Акунина. Но сюжет есть сюжет, он играет сам, записки топ-менеджера и несчастного семьянина неизбежно превращаются в триллер, а угрюмый обыватель становится соучастником грабежа и мстителем за порушенный покой. Правда, систематические записки заканчиваются на середине лета семнадцатого и остаётся только посетовать, что автор оборвал повествование на самом интересном месте, когда трансформация героя подошла к перелому. О том, что с ним сталось дальше мы частично узнаем лишь из послесловия, где приводятся оставшиеся на обложке тетради пометки сохранившей её женщины (любовницы автора дневника). Они датированы августом следующего года, и заполни Кабаков эту лакуну, мы имели бы дело с романом на порядок значительнее. Впрочем, и из получившегося пунктира можно сделать интересные выводы.

Автор «Беглеца», как поведал в одной из своих книг его коллега М.И. Веллер, страдает интеллигентской страстью к оружию. Сколь бы ни были худосочны и рафинированы герои Кабакова, он не упустит случая сунуть им в руки что-нибудь стреляющее. Вот и нынешний пожилой неврастеник, никак, кажется, не подходящий на роль мачо-интеллектуала, всё же сгодился для перевернувшего историю выстрела. Другой вопрос, куда этот выстрел нас привёл. Если о том задуматься, поймёшь нечаянный мессидж большой части кабаковских книг. Интересно, что наилучшим образом его сформулировал именно тот, в кого стрелял герой «Беглеца». Благими намерениями интеллигенции вымощена дорога туда, где мы сейчас живём. Это не ад, но тоже достаточно неприятное место.

«Цифровой» — вторая часть «еретического» проекта М. и С. Дяченко «Метаморфозы», в котором некие духи в человеческом облике искушают молодых людей могуществом, подрывая основы христианского миропонимания. «Да, в начале было Слово, — соглашались они в первой книге «Vita Nostra», — Но оно только сначала было у Бога. Теперь ты сам можешь овладеть им, чтобы творить миры». «Вам обещано воскрешение в ином теле под новыми небесами, — говорят они в «Цифровом». — Пожалуйста, но позвольте мы вас для этого оцифруем».

«Цифровой», в сравнении с «Vita Nostra», куда традиционней, вписанней в «фантастический» формат. Там не значится на каждой странице: «Вот шедевр подростковой литературы». Роман подбирается к читателю без видимой амбициозности, по-свойски, чтобы обмануть сложившиеся ожидания и напоследок, под занавес, хорошо оглоушить. Одно дело тихая девочка, попавшая в тиски необъяснимо страшных обстоятельств и вынужденная расти через саму себя под смертельной угрозой. Другое — избалованный пацан, с основаниями мнящий себя игровым гением и великим манипулятором. Это, вообще говоря, предельно пошлый сюжет — когда к юноше, превзошедшему компьютерные премудрости, приходит некто в развевающейся мантии и изрекает: «Ты рождён для великих дел! Я дам тебе силу, власть, деньги!». (И девок в придачу!). Конечно, Дяченко от этой пошлости отрабатывают задним ходом во всю мощь своего таланта. Со вкусом и пониманием уместности у них порядок, заезженный сюжет сверкает новыми чистыми гранями, и всё такое. Однако схема просчитывается, и умный читатель заранее прикидывает варианты, которых не может быть много. Тут как в составленном ехидным Лемом «карманном компьютере фанатов научной фантастики» — надо только выбирать «да» или «нет». Наставник окажется пришельцем, это к бабке не ходи. Но он может быть «злым», «добрым», «безразличным». Его цель «поработить людей», «спасти Землю», «преследовать свой никому непонятный интерес». Пионер Петя (Арсен Снегов) «всех победит и восторжествует», «спасёт мир и геройски погибнет», «станет Богом». И, разумеется, авторам все эти ожидания умных читателей прекрасно известны. Они играют так, что осуществиться может любой вариант. Они выдают правду порциями, каждое новое откровение меняет картину, но в конце концов начинает казаться, что никакой правды не существует в принципе. Дяченко умеют показать, что всё устроено очень сложно, — это важный урок романа, «Vita Nostra», честное слово, казалась яснее и проще, чем построенный на тривиальном, казалось бы, ходе «Цифровой».

В какой-то момент читатель понимает, что перед ним такая новая «Матрица». Та, старая, из наших дней выглядит прямолинейной как рельса; манипулирование оцифрованной псевдореальностью — это общее неинтересное место. Существует ли где-нибудь реальность настоящая? — вот настоящий основной вопрос философии, и разбираться с ним в подростковом романе есть затея большого риска. Но Дяченок, конечно, не устройство мира заботит. Под их лупой не интеллектуальные терзания героя, а нравственные. Однако того, что они успевают сказать, хватает. Говорит, собственно, наставник, он же пришелец, то есть тот, кто правду может выдать только в силу случайности, вместе с порцией лжи, но правды как таковой вообще нет, хотят того авторы или нет, но у нас именно такое впечатление складывается.

«Человечество, — заявляет существо (терминал, через который с людьми разговаривает некий разум), — это большая информационная машина. Тот, кто однажды запустил эту машину, отлучился куда-то, я не знаю, кто это был и куда подевался… И люди остались, как щенки в темноте. Сидят и ждут, когда придёт хозяин». Слова эти выдают технологически продвинутого чёрта с головой, с рогами. Однако мальчик, не знакомый с ОПК (основами православной культуры), того просто не понимает. Даже если душеспасительный предмет ОПК и ввели в школьную программу описываемого времени, школу он всё равно не посещает, прогуливает, потому что «и так умный». «Я тебе не верю, — в панике начал Арсен, — ты морочишь мне голову, придумал бы что-нибудь покруче…». Вот всё, что он способен, на бесовские насмешки ответить. А ведь понимание ситуации здесь — всего лишь вопрос терминологии. «Я не вирус, я просто пользователь. В какой-то степени даже программер», — объясняет чёрт, и врать ему тут нет никакого смысла. Благопристойная терминология успокаивает. А ведь только представить, К ЧЕМУ она прилагается, — и разверзнется бездна.

Правды не добиться, чёрт его знает — может, существо действительно явилось из другого мира. «Я уйду, а человечество останется, — утешает оно героя, — и через десяток-другой лет все станет как раньше. Пока не появится очередной бедолага… Что-то мне кажется, я не первый, кто эту машинку использовал по назначению. И не последний». Однако, если тварь и уйдёт, то урожай наловленных душ при ней останется — оцифрованный, запертый в надёжных (по сравнению с мясным телом) носителях. «Это рай, идеальная форма существования, они получили всё, чего хотели с избытком».

Хотя Дяченок справедливо числят специалистами по этическим коллизиям, в романе и кроме этих коллизий содержится очень и очень много всего. Там описан мир, приближающийся к сингулярности, мир беззащитный, неустойчивый. Показано отсутствие опоры — намеренно или нет (может, авторы действительно не знают о существовании таких опор?). Но самый, возможно, важный посыл романа содержится во встающем там в полный рост вопросе о свободе. Свобода — это сила и власть. Кто имеет всё — ничего не хочет. Свобода — в игре. Эти положения рассматриваются и выбрасываются к чёрту. Свобода в том, чтобы смочь отказаться — вот что остаётся в итоге. А иначе тебе прямой путь в машину. Будешь там крутиться и считываться.

Давно уж понятно, что три книги Бушкова про Антиквара — это один роман. Его части представляют собой три относительно законченных акта, но сквозная интрига, заявленная в самом начале, худо-бедно развивается из книги в книгу, чтобы прийти в последней части к кульминации и развязке. В результате вышел большой, объёмный, изобилующий тайнами и приключениями авантюрный роман, каких уже почти не бывает. С интригой, поворотами, а главное — с героем.

Все эти расхожие благодарности рецензентов автору за то, что тот позволил заглянуть в скрытый от глаз мир торговли антиквариатом, возможно, не многого стоят. Не отнять: Бушков умеет произвести впечатление знатока. Однако в тех эпизодах, где рецензент кое-как ориентируется (касающихся, например, археологии или речных водолазных работ), создаётся впечатление, что автор водит его за нос. Умея избежать прямых ляпов, Бушков просто замалчивает некоторые важные моменты, что не свидетельствует в пользу его компетенции и придаёт происходящему на страницах явственный налёт фантастического. Возможно, столь же литературно условен и изображённый в романе мир полуподпольного бизнеса. Но, честное слово! — на качества романа это ничуть не влияет. Я уверен, что и эксперты, досконально разбирающиеся в проблематике, прочтут книгу с не меньшим удовольствием, чем мы, дилетанты. Ибо всякий профессионал не дурак про себя приврать, и любой клюквенный трэш о своей специальности он проглатывает залпом, радостно пригогатывая.

Главное здесь, повторяю, — герой.

Бушков за свою беллетристическую карьеру создал впечатляющую галерею достойных подражания образов. Лидирует в ней, безусловно, Кирилл Мазур, воплощённый актёром Машковым в известной пародийной комедии, хоть и весьма достойной, но мало имеющей общего с духом литературного оригинала. Тем не менее, авторы фильма уловили и передали главное: каперанг Мазур за несколько посвящённых ему книжек выкристаллизовался у Бушкова в натурального былинного героя, про которого пора уже анекдоты сочинять. Совсем не то живой антиквар Смолин (во второй книге, правда, выясняется, что паспорт у него на фамилию Гринберг, а в третьей они вместе со столь же липовым иудеем адвокатом Гольдманом составят натуральную еврейскую мафию).

Василий Яковлевич Смолин — мужчина, число достоинств которого, по выражению критика Данилкина, стремится к бесконечности. Правда, вместо специальных школ и военных училищ, в которых обучали премудростям жизни ранешних персонажей Бушкова, за плечами Смолина стоят три судимости и две отсидки. Конечно, есть мнение, что для владельца татуировки «один на льдине» он чересчур интеллигентен, а «уркаганские» разговоры, которые Смолин ведёт со своим мажордомом и бывшим сокамерником Глыбой, в передаче Бушкова зачастую смешны, но в рельефной, осязаемой колоритности герою отказать нельзя. Он не владеет профессиональными приёмами рукопашного боя и не сделает, кажется, ни единого выстрела (у него, вообще, как ни странно, нет привычки убивать или калечить людей, даже плохих), однако в острых ситуациях, грозящих смертью, оказывается регулярно. Дело в том, что, в отличие от Кирилла Мазура, представляющего собой микс Крепкого орешка и Терминатора (и Человека-амфибии, да), Василий Смолин — реинкарнация Индианы Джонса. Разумеется, он самоучка, не окончивший университетов, у него нет очков и студентов, его невозможно представить за кафедрой. Хотя он совсем не молод, у него и биография покуда пожиже (пока издатели не поставили персонажа на поток и не произвели тучу приквелов, в которых Антиквар встречается с Хрущёвым и ликвидирует Чернобыльскую катастрофу). Да и вместо кнута он обходится тростью со спрятанным в ней клинком (он фехтует, у Бушкова слабость ко всему мушкетёрскому). Но страсть его жизни — исторические артефакты, и никакая авантюра не заинтересует его без загадки, ведь адреналин у Смолина вырабатывается исключительно в атмосфере тайн.

Хотя третья часть называется «Сокровище антиквара», главное сокровище уже было обретено в конце предыдущей книги. Семь яиц Фаберже для последней императорской пасхи — эта баснословная добыча укрыто в дальнем тайнике и в ближайшее время на свет не появится. Продать её за настоящие миллионы, как здраво объясняет Смолин подруге, с налёта нельзя. В провинции таких покупателей нет, а в столице и, тем более, за границей — своя мафия, кинут, не успеешь глазом моргнуть. (Подобные выкладки, кстати, лучше всего способствуют реалистическому имиджу текста, ведь кто не задумывался, созерцая в кино хэппи-энд кладоискательской эпопеи: и что они теперь с этим делать будут?) Остаётся «броневик с золотом», на который Смолин со своей шайкой начал выходит ещё в первой книге. Но вокруг броневика уже ничего не накрутишь, да и золота там всего двенадцать кило, на четверых подельников это — тьфу! Саквояж с золотишком они поднимут со дна буднично, без шума и пыли. Остаётся главная интрига — нехорошее копошение вокруг шантарских антикваров и особнячка, занятого фехтовальным клубом «Рапира». И вдруг окажется, что под «сокровищем» Антиквара не миллионы и редкие ценности надо понимать, а, как ни пафосно сие звучит, дружбу и честь. Ибо третью часть романа следовало назвать на индийский манер «Месть и закон», и напоминает она более всего не сценарии Лукаса, а детские книжки Владислава Крапивина («Мальчик со шпагой», да, можно было третью часть и «Дядька со шпагой» назвать).

«Сокровище антиквара» рассказывает о том, как Василий Смолин отомстил за смерть своего старшего друга Шевалье и отстоял от нападок рейдеров здание его клуба для трудных подростков. Ну и заодно — спас сообщество шантарских антикваров от позорного подчинения злоумышленной столично-чиновничьей мафии. Сделал он это быстро, точно, красиво и практически в одиночку. Поскольку, хоть и есть за Смолиным спаянная команда-банда подельников-единомышленников, но привлекать их он не счёл возможным и нужным. Ведь хоть и замешаны тут общие интересы, но дело-то, как ни крути, всё же личное.

Трудно сомневаться, что, когда десятилетия спустя будет собираться «золотая» серия русских приключенческих романов, «Антиквар» Александра Бушкова займет в ней своё законное место — рядом с «Охотой на пиранью» и «На то и волки».

Фандорин попался

Это таки случилось. Перебрав все возможные направления, Акунин написал, наконец, «иронический» детектив. И примечательно, что, благодаря умению вести рассказ с разных точек зрения, ирония удалась в обоих её ипостасях — и в наиболее распространённом женском изводе, и в суровом мужском, тяготеющем к нуару. Как истинный герой чёрного детектива, Фандорин стал в романе «мальчиком для битья» — слава богу, преимущественно морального. А ведь возраст почтенный, и начинается книга с похвалы умению достойно стареть.

Главная насмешка в том, что на шестом десятке лет Эраст Петрович стал считать себя «гармоническим человеком», достигшем первой ступеньки мудрости. «Стареть» значит «созревать», — решил он, — становиться сильнее, мудрее, совершеннее. Пятидесятилетие встретил занятиями водолазанием, на дне морском (подъём затонувших сокровищ позволил ощутить себя финансово независимым). К пятидесяти одному изучил испанский язык и освоил джигитовку, к пятидесяти двум — превзошёл итальянский и фехтование, потом — философию и мотоциклет, затем — химию и жонглирование, гипноз и канатоходство. А в пятьдесят пять все качественные достижения пошли насмарку. Фандорин второй раз в жизни влюбился.

Уже в самом начале жестокий автор делает героя если не смешным, то самую малость жалким. Идёт одиннадцатый год, в Киеве стреляют в Столыпина, дело важнейшее, и Эраст Петрович, не сомневаясь в скором своём привлечении к расследованию, уже готовит план действий. Потому позвонившую ему взволнованную женщину он принимает за жену раненого премьер-министра. Но — конфуз! — это всего лишь вдова Антона Павловича Чехова Ольга Книппер. И вместо Киева сбитый с толку сыщик вынужден отправиться в театр, чтобы заниматься какими-то очевидными пустяками. Между тем этой осенью исполняется тридцать пять лет со дня страшной гибели его первой и единственной возлюбленной, отчего попавшаяся афиша «Бедной Лизы» заставляет болезненно содрогнуться. Но и актрису, которой попросили помочь, также зовут Элизой, и внешность её потрясает Эраста.

«Он узнал этот голос! Думал, что забыл, а, оказывается, помнил все эти годы! И фигура, походка, поворот головы — всё было в точности такое же! Лицо… Нет, лицо было другое. Но выражение глаз, но доверчивая улыбка, но ожидание счастья и открытость судьбе! Как можно было столь достоверно, столь безжалостно всё это воспроизвести!». О ужас! Гармоничный человек со стальными интеллектом и нервами соскальзывает в пропасть мелодрамы!

Акунин усугубляет трагикомизм ситуации ещё и взглядом со стороны героини. Мы видим Фандорина глазами недалёкой актрисы с насквозь искусственными эмоциями и машинально рассчитанным на эффект поведением. Как он пал!

Конечно, он борется, и то, как герой противостоит своим слабостям, наблюдать интересней всего. Позволив себе признать, что душевное равновесие нарушено, он трезво решает вернуть его самым простым способом: завоевав женщину — и для воплощения этого элементарного решения тут же составляет простой и действенный план. Промашки не может быть, и план вроде бы приводит к успеху, но нет — победа вдруг ускользает по совершенно непонятной блестящему аналитику причине. На самом деле всё элементарно, он просто не понимает женских мотивов, но относит неудачу на свой счёт и полагает, что правильным будет смириться. Однако остаётся ещё несколько дел. Во-первых, довести до конца проект с постановкой написанной им пьесы (это была часть ненужного уже плана, но отступать поздно). И на почве банальной театральной ревности Эраст Петрович ссорится с единственным другом — Масой (опять-таки не в силах раскусить истинные причины его поведения). А во-вторых, надо закончить расследование, раскрыть тайну загадочных театральных происшествий и смертей. Но и тут следует ошибка за ошибкой.

Потеряв трезвую голову в чужой, обманной, наркотической атмосфере театра, Фандорин с радостью хватается за появившуюся наконец, как ему показалось, реальную нить в виде околотеатральной мафии и азартно мотает её на локоть, пока от кормящейся московским шоу-бизнесом оргпреступности камня на камне не остаётся. Ух, на какую полную катушку он использует возможность стать прежним стальным героем и делать то, что умеет, — вычислять, преследовать, ловить, уничтожать — только клочки летят, а враги бегут в ужасе на другую сторону планеты. Но всё тщетно! Ложный ход. Искать всё же надо под фонарём, где светлее.

Секрет-то на самом деле совсем не мудрён, и большая часть читателей разгадает его куда раньше героя. И за это, в том числе, тоже можно на автора обидеться. Роман вообще построен так, что всю дорогу мы знаем куда больше Фандорина, отчего смотреть на его пустые метания по-настоящему больно. Но именно такова акунинская задумка, и он вовсе не издевается над любимым творением, а даёт нам возможность оценить его гибкость и стойкость. К победительному, несгибаемому и неуязвимому Фандорину мы привыкли. Теперь стоит посмотреть, как он справляется с унижениями, — это гораздо более дорогой урок. Вновь появившееся умение ошибаться говорит о приходе второй молодости, о способности к обновлению, парадоксально возникшей с годами. Автор и сам уж вплотную приблизился к возрасту своего героя. К тому же самые проницательные рецензенты утверждают, что этим романом он избывает собственные театральные неудачи. Но если это подпитка живой кровью лишила героя всегдашней уверенности, то такое несовершенство намного ценнее былого глянца.

Как бы то ни было, прежнего Фандорина нам теперь не видать. Если Акунин не поторопится его избранницу убить (а это уже будет дурной анекдот), жить ему отныне придётся семейной жизнью. Другое дело, что семейная жизнь с актрисой есть приключение порискованнее всех прежних.

«Нечисти» — это второй из романов питерского фантаста О`Санчеса (Александра Чеснокова). Написанный в начале двухтысячных, он был для сорокапятилетнего автора не то чтобы пробой пера, но поиском стиля. О`Санчес сделал главными героями двух молодых людей, вчерашних подростков, и попробовал посмотреть на мир их глазами, заговорить их языком — а это гибельное предприятие, в нем адски трудно не сфальшивить. Та же беда, например, с прославленным «писателем про детей» Крапивиным, которого человеку со слухом и чувством реальности нельзя читать не морщась. Несуразную органичность подростка, дикую спонтанность юности почти невозможно представить и передать взрослому человеку, мир которого во многих отношениях куда проще. И когда О`Санчес пытается «снизойти» до уровня своих молодых героев, то в результате просто принимает неестественно инфантильный тон. Впрочем, стилистические претензии отходят на третий план, стоит лишь подчиниться полету авторской фантазии. Видно, что сочинялись «Нечисти» вдохновенно, с бухты-барахты, свободной импровизацией. Фабула задана — и понеслось, куда вывезет.

Внешне мир романа неотличим от нашего — Санкт-Петербург, эпоха новорусского капитализма. Но Бог отсюда куда-то ушел вместе с церковью, а север России кишит нежитью и чародеями, живущими по принципам анархо-синдикализма. Сатана где-то есть, но его армия редеет, подчиняться князю тьмы желающих мало — не за то боролись. Чтобы восстановить власть над миром, дьяволу надо срочно зачинать темного мессию, но первую же подходящую кандидатку в невесты, изловленную на темной питерской улице, отбивают вольные колдуны и прячут в Псковской области. Не растерявшись, Сатана находит себе другую, а та первая, спасенная от сатанистов, рожает от главного деревенского колдуна мальчика, который должен будет Антихриста победить. Прошли годы, и вот уже двум питерским недорослям объявляют их предназначение: один должен подчинить себе мир, другой — не допустить этого. У одного в слугах гигантский паук и ворон-убийца, у другого — монструозный пес и змея Аленка. Потеряв родителей, они движутся навстречу друг другу и скоро сойдутся в последней схватке.

Не сказать что сюжет продуман и сбалансирован, эта непропорциональная и шаткая конструкция состоит из отдельных, нанизанных на пунктирный квест локаций. Дискуссии о том, чье магическое кун-фу сильнее, перемежаются боевыми аттракционами: то антихрист Денис бьется с нежитью в заброшенном доме, то волшебная собака анти-антихриста Лехи схватывается в подземелье с трехголовой крысой. Большая сцена в питерском ночном клубе — с наркотическим трипом и портретами завсегдатаев. Лирическая линия: девушка, семью которой сожрала ведьма, влюбляется в своего освободителя Дениса. Но счастью не суждено быть долгим — Леха с убийственным жезлом крысиного короля уже на подходе. Кульминация обидно слита: схватка, ради которой все затевалось, происходит, наконец, за три страницы до конца книги и занимает пару абзацев. Мораль вполне ясная: дурацкие условности, придуманные предыдущими поколениями, мешают нам жить. Только молодые красивые парни получили по куче денег и могущества, только жизнь наладилась, как невесть зачем приходится друг друга мочить. Хорошо хоть один жив остался.

«Когда мир вокруг перестает меня удовлетворять (что, в общем, почти перманентно), — признается Тамара Воронина, — я придумываю другой и ухожу в него. Я не сочиняю свои фэнтези, я живу в них». Это рискованное признание для автора романа о компьютерной игре: ведь деловая репутация человека, путающего игру с жизнью, может быть поставлена под сомнение (шутка). Репутация допускающего спойлеры рецензента тоже немногого стоит, но в данном случае извиняет то обстоятельство, что толстый намек на главный ход книги дан уже в предисловии Геннадия Прашкевича. Герои романа — два друга наемника, один из которых эльф — в какой-то момент понимают, что они персонажи игры, которые ведут воплотившиеся рядом с ними боги (заурядные геймеры из нашего мира). Идея не блещет оригинальностью, но тут уж успех предприятия зависит от способа ее воплощения.

Поначалу (первую сотню страниц, по крайней мере) автор ставит на густое телесное наполнение выдуманного мира. Монотонным языком очевидца она тщательно перечисляет лишения и мучения героев, оказавшихся в качестве военнопленных сначала в тюрьме, а потом, случайно избежав казни, — на каторге. Тут и безобразная пища, и невозможность помыться, и сосед, регулярно портящий воздух… Герои трогательно заботятся друг о друге, и автор спешит отвести от них всякие подозрения: это всего лишь крепкая мужская дружба. Автор наслышана о нравах мест заключения и в похвальном стремлении оживить выдумку не может пройти мимо: «Отсутствие женщин заменялось присутствием мужчин, принуждаемых к женским функциям; как правило, это были молоденькие и симпатичные мальчики; старший барака возмечтал было приспособить для этих целей и синеглазого Марта, и красавца Ли, и подпевалы его помочь хотели, да не вышло, лучше уж лишний раз плетей получить, чем зад свой подставлять извращенцам. Дрались Ли и Март отчаянно, насмерть, и едва только старший понял, что именно насмерть, то сразу и отступился».

На вкус рецензента, такое отчаянное стремление к правдивости вполне симпатично, хоть и совсем не этого мы ждем от женской прозы. Старательная фиксация «правдоподобных» деталей без всяких попыток писать образами раздражает, конечно, но куда меньше, чем любовь автора к неуместным словечкам (что, в общем, почти перманентно). «Зафигачить стрелой в спину», — это еще ладно, сойдет. Но когда солдаты-наемники используют в разговорах между собой выражения «это шок», «если абстрагироваться», «гениталии» и даже «сенсорные галлюцинации» — из арсенала филологинь с пединститута — делается смешно. Ведь такой лексикой даже разработчики компьютерных игр не пользуются, ей богу!

Если же не вязаться к словам, фразам и абзацам, которыми роман написан, претензий, в общем, и нет. Миленький квест, яркий калейдоскоп из фэнтезийных стекляшек. И герои — красавцы атлетического сложения. Один, правда, с острыми ушами и без волос на теле (даже в паху ничего нет, представляете?), но зато с утонченными манерами, эльф все-таки!

Роман Виктора Точинова состоит из очевидных штампов, которые автор разжевывает грамотно, добросовестно и скучно. Существовавшая еще в советские времена секретная лаборатория КГБ сохранила после смуты 91-го и череды реформ свою формальную принадлежность к госбезопасности, но перешла на хозрасчет. То есть, погоны остались, а ответственности никакой. Никто в ФСБ про лабораторию не вспоминает и не знает, чем она занимается. А занимаются там изучением ликантропии, проще говоря, проблемой вервольфа в средней полосе. Не для того уже даже, чтобы вывести породу неуязвимых солдат или оружие массового поражения, а ради медицинских открытий: регенерация тканей и все такое. Зарубежные партнеры уже заинтересованы промежуточными результатами и готовы платить авансы. Чисто бизнес, но с силовой поддержкой.

И трудится в той лаборатории незаметная лаборантка, которую угрозами выжил из старой квартиры некий бизнесмен, задумавший прикупить коммуналку. А лаборантка решила отомстить. Сперла с работы ампулу с опасным веществом и засунула ее в водяной нанос на загородном участке обидчика. А там была секретная сыворотка, от которой бизнесмен покрылся шерстью, отрастил клыки, загрыз приемного сына и убежал в леса. И вот две трети книги служба безопасности секретной лаборатории безуспешно осуществляет разные меры по ликвидации вурдалака, а тот регулярно растерзывает скотину и изредка людей. Еще к охоте подключается старичок, ветеран военно-морской разведки, у которого оборотень корову съел.

Сюжет как сюжет, из него можно и веселую, лихую дичь состряпать, и суровый мужской экшн, и задумчивый психологический триллер. Автор вроде бы серьезно настроен — он в первых строках предупреждает, что еще не определился с названием: глагол это или существительное? Если существительное, то получается трэш. А если глагол, то моралистическая драма — о том, что нравственное падение представителей науки и силовых структур еще хуже, чем физическое оборотничество. Но ключевое слово в авторском предуведомлении: «не определился». Потому что действительно ни рыба, ни мясо получается, ни триллер, ни боевик. Какие-то бесконечные разборки сотрудников этой самой лаборатории, никому не интересные их проблемы… Стопроцентно предсказуемое развитие сюжета… Да еще написано все это гладким языком литературного приложения к журналу «Человек и закон». Единственный живой момент отношение к сюжету имеет косвенное. Там старичок-ветеран, отчаявшись убить зубастую тварь из ружья, наставил на нее медвежьих капканов. Затея абсурдная (неужто вурдалак железо не учует?), но в условиях населенной местности обещающая немало развлечений. К счастью для старичка, первый попавшийся в капкан был не законопослушный гражданин, а скрывающийся с места преступления поджигатель, который и позвать на помощь боялся (не то сидеть бы ветерану на старости лет в тюрьме). Так вот многодневная агония этого бедолаги описана красочно, в лучших традициях хоррора. Остальные моменты похуже удались.

Короче говоря, главная проблема двух третей книги в отсутствии сюжетной пружины — никак не заинтересовывают эти неспешные поиски, да и посочувствовать совершенно некому (отсутствие сочувствия вообще беда малобюджетного хоррора). Не спешит нас развлекать автор, не радует свежей выдумкой. Но вот в последней трети романа ситуация меняется.

В последней части автор, наконец, выводит героя — тоже шаблонного, но беспроигрышного. Это бывший милицейский оперативник с парализованной рукой, такая смесь крутого детектива и скорохвата Таманцева. Этот сыщик Граев начинает расследовать исчезновение наглотавшегося сыворотки бизнесмена по просьбе его жены и мало-помалу вытаскивает на свет божий все нюансы. К тому времени, как он выходит на сцену, главная проблема уже решена — неугомонный старичок оборотня таки упокоил. Но Точинов разворачивает детектив на заглядение: хоть нам уже почти все известно, а следить все равно увлекательно. Собственно, к финалу сыщик Граев почти всем участникам истории воздает по заслугам и расставляет все точки над «i», только что лабораторию сжечь не успевает. Впрочем, хоть бы и сжег, ничего бы не изменилось. Потому что в насосе еще оставались остатки сыворотки, и вторая книга уже неизбежна.

Сириус навсегда!

Вообще это дилогия: «Отраженные» вышли на год раньше «Истинной руны». Но можно начинать и со второй части. Свидетельствую, что мир книги легко вовлекает даже неподготовленного. Предваряющее роман донесение сириусянского резидента настолько грамотно вводит читателя в курс дела, что вопросов по ходу дальнейшего чтения почти не возникает. Хотя есть повод поспрашивать: ведь мы сразу оказываемся в гуще сюжетных линий, уже развернувшихся в разных мирах не самой простой вселенной. Здешняя космология — вещь особенная, необходимая, но недостаточная. Важнее разобраться с героями, ведь они нам не успевают представиться. Впрочем, взявшись за первую книгу, видишь тот же эффект моментального погружения в котел, кипящий черт знает чем. В «Отраженных» даже потруднее приходится: там не предусмотрено никакого пролога.

Строго говоря, оба романа Игоря Пронина — это политический детектив. Прямо-таки натуральный Юлиан Семенов (легко можно было бы позаимствовать у советского корифея и названия: «Экспансия», например, или «Приказано выжить»). Перед нами разворачиваются события, должные изменить мировой расклад сил, глобальную политическую ситуацию (в конце выяснится, что даже само устройство мира). В этом клубке событий, в противоборстве самых разных интересов влиятельных сторон оказываются замешаны и случайные персонажи, и самостоятельно действующие фигуры, герои-одиночки, оказывающиеся у ключевых точек происходящего в нужное время. Сплетаются и расплетаются хитроумные планы, стратегии и тактики, силовые операции и тайные интриги. Ведется несколько сложных партий, но есть и те, кто способен смахнуть игральные доски и объявить новые правила. Важно, что действующие персонажи не условны, не безлики: это колоритные, моментально узнаваемые личности — даже те из них, что вовсе не люди. А людей там, собственно, не так уж и много: пара молодых людей, да девица. Зато есть почти люди — бродники, умеющие прыгать с одного плана реальности на другой; бывшие люди — хозы, научившиеся отражаться на следующий, более высокий план и за счет этого обретающие на низшем плане магические способности; нелюди — разнообразная нечисть и нежить, окопавшаяся на одном из планов, но научившаяся пробивать колодцы и на соседние. Есть, наконец, сириусяне и сирусянские биорги. Живет, представляете, такой Николай — обремененный семьей сорокадвухлетний обыватель — и вдруг узнает, благодаря включившейся программе, что на самом деле он — биомеханический солдат, собранный двадцать лет назад на заводе, и теперь должен идти умирать во славу Сириусянского Императора. А сам Сириус оказывается замечательным местом, которое и не звезда и не планета, а опять же черт знает что. Это, выражаясь кратко, — единственная истинная реальность, и тот факт, что она выглядит идиотской, очень даже закономерен, ведь все настоящее — глупо, а потому — Сириус навсегда!

«Отраженные» и «Истинная руна» романы довольно смешные, но не повернется язык назвать их «юмористическими». Тут нет никакого фантастического натужного шуткования. Смешно только потому, что такой здесь забавный мир открывается. Хихикая, понимаешь: забавным может показаться любое мироустройство, если приглядеться. А с другой стороны глянуть, так оно же и трагическим выглядит. Юмор и трагичность — это такие онтологические категории, имманентные.

Поразительно, что при всей абсурдности происходящего в этих книгах оно кажется правдоподобным. Это тоже семеновская школа: персонажи разговаривают как живые люди, профессионалы общаются как профессионалы, люди с улицы — как люди с улицы. Поведение каждого мотивировано, будь он хоть летающий пес, хоть ставшая вампиром пенсионерка, хоть тоскующий по пиву программист. Не сказать, чтобы автор стремился к психологизму, персонажи очерчены поверхностно, но вот сюжетная органика замечательная, это мало кому дается. Короче говоря, можно эту дилогию выставлять как эталонный образец жанра, тем более, что сам жанр в одной солидной библиографии знаете как обозначен? — «научная фэнтези».

«Русский космос» вызывает искушение идентифицировать его сразу по двум направлениям. Во-первых, как либеральный и антиклерикальный русофобский памфлет. Изображенные там туповатые русские солдаты, с Именем Божьим наводящие мировой порядок от парижских блинных до калифорнийских холмов, не вдохновят и самого замшелого патриота. Тем более что новый символ вселенской веры в виде креста, звезды и полумесяца выглядит откровенно издевательским, а бытовая нищета народа-богоносца прямо отсылает к сорокинскому «Сахарному Кремлю». Если закрыть глаза на глумление авторов над святым, такая антиутопия выглядит даже и неглупо: в ее основании явно зарыта некая чрезвычайно вонючая собака, до которой болезненно хочется докопаться. Правда, самая интересная, интригующая часть антиутопии — отпуск главного героя, встреча с семьей и паломничество к святым местам — может не понравиться тем, кто проглотил предваряющую ее затяжную битву за Голливуд. Напротив, читатель, заинтересовавшийся устройством этого мира, может в раздражении пролистывать «боевик», из которого роман состоит на две трети. Тем, кто пришел посмотреть на рубилово в космическом пространстве, особых объяснений его причины не нужно. А жаждущим объяснений проще обогнуть эту груду лязгающего в вакууме железа и заглянуть в конец (и разочароваться, потому что никаких ясных ответов не будет).

Второй типологический аналог для «Русского космоса» — антитоталитарный роман воспитания, нечто вроде «Парня из преисподней» или «Эквилибриума». Карманная фига верхувенского «Звездного десанта» была в свое время благополучно проигнорирована зрительским большинством. Но здесь отрешиться от негативного отношения авторов к происходящему вряд ли возможно. Очевидно, что главный герой и его товарищи — типичные «хорошие парни, оболваненные пропагандой», и что они (пусть и не все) просто обязаны осознать неправильность своего поведения и перейти на сторону условного добра. Однако и тут ожидания не оправдываются: никакой эволюции на страницах романа не происходит, и даже самый шустрый и независимо мыслящий персонаж (товарищ главного героя) не успевает придти ни к каким определенным выводам.

Дело, в общем, всего лишь в том, что нам представлена только экспозиция, завязка, назвать «Русский космос» целым романом и даже не анонсировать продолжения — слишком самонадеянно для авторов и издателей. Роман обрывается на самом значимом эпизоде, и по последним словам можно только догадываться о его замысле. Когда катапультированные в пустоту бойцы чудом добираются до «Небесной Каабы» (орбитальной святыни, новой всемирной религии) и, пробравшись через технический шлюз, заглядывают одним глазком внутрь, наступает прозрение, в свете которого совсем иначе видится все ранее услышанное — все эти темные легенды о мировой катастрофе и строительстве новой вавилонской башни. В романе есть сразу несколько аллюзий на романы Кларка, но напоминание о «Конце детства» приходит только под занавес. Реализация просвечивающего теперь сквозь туманный пролог грандиозного проекта может стать событием, но в способности авторов справиться с ней на должном уровне данный текст дает повод усомниться. В нем не чувствуется избытка сил, похоже, что уже написанное далось с немалым трудом и дальше будет только хуже. Но если авторы найдут силы сделать вторую часть сильнее и гуще, может получиться настоящее. Инопланетные черти Кларка вовсе не выглядели злом в свете охватывающей тогда мир «нью-эйджевской» веры. Но теперь другое дело: «русские», придуманные гражданином Украины Новаком и подданным Германии Ночкиным, должны осознать, что отдались чертям, и либо победить их, либо спасти мир от самих себя.

«Vita Nostra» — отличная вещь, высокопрофессиональный образец жанра, и, может быть, самое замечательное именно то, что ни на что большее он не претендует. Развлекать и поучать — эти главные задачи данной разновидности сочинительства роман решает с блеском. А всякое там «заставляет задуматься» — есть свойство любого нетривиального высказывания.

Прежде всего (чем роман цепляет с начала и не выпускает до конца), «Vita Nostra» есть крепкая беллетристика, апеллирующая к личному опыту читателя. Замечательно последовательное, внятное, живое повествование. Там каждая ситуация находит отклик, узнается, будит отложенное в памяти. Это роман о том, как уходит детство и наступает пугающая неизвестность, как мучительно подчиняться не тобой определенным незнакомым правилам, как неожиданно меняется мера твоей ответственности. Коллизия обострена тем, что главный герой — девушка, которую жизнь не подготовила к существующему в ней насилию, которой и армейский призыв не грозит. Это роман об инициации (т.е. о символической смерти и новом рождении), которую в той или иной форме пришлось пережить каждому взрослому. Иногда это короткий период или даже единичное событие, чаще — не самые легкие годы. В романе обычные ситуации доведены до крайности фантастическим сюжетом. Здесь не взрослых делают из детей, не специалистов из профанов, здесь преодолевают «слишком человеческое» ради надчеловеческого. При желании в сюжете романа можно найти такие инфернальные смыслы, такую оккультную ересь и демонизм, что ревнители христианства тут же забудут несчастную сказку про Гарри. Удивительно, что в романе Дяченок еще не увидели сюжета об Антихристе — там это на поверхности, там такое есть, что Пулман с «Темными началами» идет к белым медведям сосать лапу. Но все это копание вглубь — полнейшая чепуха. Дяченко вообще не озабочены метафизикой, используя элементарный нью-энджевый антураж и риторику (я в этой области никуда кроме Кастанеды не заглядывал, но смею думать, что и не стоит). Зато они, как многие письменники-фантасты, придают своему ремеслу статус мистерии. Всю жизнь создавая миры словами, поневоле будешь воспринимать жизнь как текст, а окружающих как части речи. И конечно, в какой-то момент почувствуешь себя способным породить идеальный мир. Но в романе все эти лингво-космологические заморочки нужны единственно для создания необходимой фантастике тайны. Это не главное.

Главное — предмет поучения и момент чуда — состоит в детальном раскрытии процесса (говоря языком методички) овладения знаниями и навыками. То есть, в самой теме трудной, напряженной и дико интересной, если вникнуть, учебы. Подобное есть, скажем, в забытом романе Гранина «Иду на грозу», где герой отчаянно погружается в дебри математической физики, остро понимая свою беспомощность, но видя перед собой пример сверхлюдей, для которых эта материя — семечки. Тут ведь что теоретическая физика с ее математическим аппаратом, что тарабарщина истинной речи с дикими мысленными упражнениями — мне лично без разницы, последнее даже понятнее. Но вот сам этот пафос овладения невозможным — вещь универсальная и ценная. «Vita Nostra» (при условии правильных идеологических комментариев) может служить редкой книгой-подпоркой, советчиком и помощником для юношества, встав в один ряд с произведениями Куваева, Анчарова и других советских писателей, учивших не деньги заколачивать, а красивое дело делать.

«Закон фронтира» («Молодые и сильные выживут») — не самая складная книга, при том что Дивов вообще не отличается выстроенностью: слишком много у него разговоров, за ними часто не до сюжета. Но в «Лучшем экипаже», написанном годом раньше, драматургия покрепче, да и «Выбраковка» того же 1999-го преимущественно состоит из осмысленного действия. А здесь — слабо мотивированное тыканье туда-сюда, что в рамках фабулы объяснимо (все персонажи потеряли память, ищут себя), но не очень захватывающе. Думается, беспамятный человек должен предпочитать простые решения, а тут выбирают самые сложные и опосредованные (если нам надо попасть в город, мы начнем его обстреливать из огромных пушек). Дело, кажется, в том, что Дивов вложил в этот роман слишком много личного: от любви к вестернам до озабоченности самоходной артиллерией большого калибра. Ну и герой здесь более, может быть, всего списан с автора, а потому уязвим для насмешек. Взять хотя бы то, что он, как не сразу выясняется, бывший знаток, капитан «Что, где, когда». Ну, не поверю я никогда, что телевизионный игрок (даже и в артиллерии служивший) может вдруг стать бойцом-одиночкой. Эрудиция и ассоциативная изощренность лишает потенциального супермена его главного преимущества: понимания сути происходящего и умения не задумываясь рубить любые узлы. Впрочем, может быть, именно лишение главной эмоциональной памяти дает ему решающий бонус?

Дивов придумал для интеллектуальных игроков специальный ад, который стер знание о самом важном — о том, от чего зависит возможность жить, оставив способность к неожиданным и бесполезным умозаключениям и бездну никому не нужной информации: «что численность пожарной команды в Древнем Риме достигала пяти тысяч человек, и о том, что Алан Милн отвечал на вопрос о причинах своей женитьбы». Но он же принял абсолютно ложное допущение, что хаотическая эрудиция может герою помочь. Да ничем не помогут в предложенных условиях поверхностные и бессистемные знания! Психо-физиологические данные и автоматические навыки — вот что спасает в критических ситуациях, а вовсе не умение быстро отгадывать армянские загадки. А потому бывший милиционер Костя должен давать фору герою TV Гоше, а не наоборот. Слишком много тут у Дивова пионерского задора, слишком мало мяса жизни. Вот если бы он показал превращение потерявшего память интеллигента в бойца и бродягу, в иствудского человека-без-имени — поэтапно, под давлением обстоятельств — это был бы номер. А так все слишком легко и просто, все персонажи, несмотря на заявленное их периодическими «пробуждениями» развитие, в сущности, статичны, появляются уже готовыми и почти не меняются.

Что хорошо: в романе заметен Кинг — причем, не конкретные его вещи, а сам дух. В этом плане Дивов, возможно, ближе всех наших подошел к овладению секретами Кинга. Понятно, что он знаком с пост-апокалиптическим «Противостоянием», но куда удивительней, что у него можно найти следы вещей еще не написанных. Допускаю, что Дивов мог читать «Регуляторов» или «Колдун и кристалл» — наиболее отчетливый вестерн из всей саги о Стрелке. Но «Мобильник» был написан только восемь лет спустя, а его следы в «Законе фронтира» видны отчетливо!

«Выбраковка» — это еще один дивовский роман о «регуляторах», вооруженных людях, наводящих порядок. Он очень точно пришелся к своему времени — сейчас можно поражаться и тому, насколько точно, и тому, что успех романа был относительно скромным. На самом излете бандитского капитализма, через год после кризиса, за год до прихода к власти силовиков появляется книга, которая в виде гротеска, разумеется, показывает все, что произойдет в ближайшее десятилетие. Понятно, что зачищенная опричнина, грязная дюжина, преданный спецназ — это политические и культмассовые архетипы. Но посмотрите — процесс ведь идет до сих пор.

Первый романный опыт был задуман автором ради невеликого заработка (в Белорусской Академии Наук платили скудно). Схема предполагаемого бестселлера не выглядела сложной — о чем еще писать тридцатипятилетнему физику, вынужденному периодически зарабатывать за рубежом, как ни о свирепой охранке своего отечества? И с первых страниц роман выглядел именно так, как следовало ожидать: диссидентским хоррором о кровавой гэбне, сублимацией разбушевавшегося интеллигента. Но произошла странная вещь — коммерческий трэш не сложился. Декоративная фактура ожила, как сказочный лес, она разломала тесную жанровую кадку и понесла ходульный сюжет по пугающе осязаемым кочкам.

История погруженного в себя художника Юса Павловского, случайно оказавшегося в подвалах спецслужб и получившего там экспериментальный укол, превращающий обычного человека в героя, была перенесена подальше от родных болот — в горы Центральной Азии. Тем самым автор развязал себе руки и дал волю фантазии. Но фантазия оказалась подозрительно вязкой, густой, духовитой, более реальной, чем сама плоская действительность. Что мог знать минский молодой человек о предгорьях Памира? Не более чем любой участник альплагеря или горного похода. Этот опыт у автора несомненно есть — возможно, он и туристское снаряжение покупал в том же новосибирском подвале, что и его герой. Но скользящему взгляду туриста почти невозможно проникнуть глубже наблюдаемой с поверхности восточной экзотики. Для того чтобы поднять лежащие под ней пласты фантастической для европейца обыденности, нужно вырваться из глубины этой почвы. А поскольку в случае Могилевцева возможность инсайдерского взгляда практически исключена, то объяснить случившееся можно только поразительной цепкостью наблюдателя, способного нафантазировать целое по россыпи случайно схваченных фрагментов. Придуманная им бешеная Азия двадцать первого века мало похожа на романы Айтматова, но для читателя она куда убедительнее робких фантазий киргизского классика.

Одержимый подсаженным в кровь шайтаном художник Юс перемещается по четырем горным странам прихотливым, независящим от него маршрутом. Из Ферганской долины в Алайскую, из Мургаба в Афганистан и обратно, к Сарезу. За ним и рядом с ним следует демон в женском обличии: похоронившая неудачливого напарника оперативница полесского КГБ. Обернувшись азиатской ведьмой, она разбрасывает любовь и смерть, пугает альпинистов на семитысячниках, сталкивает в кровной резне живущие по заветам Чингисхана феоды. В этой пост-имперской, постмодернистской реальности, пронизанной маршрутами наркотрафика, правят бывшие полевые командиры из советских прапорщиков, а законы устанавливают шейхи, вышедшие из функционеров ПГУ. И все это нисколько бы не нарушало данностей кудрявого новобасмаческого остерна, кабы не избыточность авторского языка, пристальность взгляда, гиперчувствительность осязания и обоняния. Цвет, рельеф, запах — эйдетическая фактура происходящего соткана из неожиданных деталей, невозможных нюансов. При этом действие то несется с бешеным напором и темпом, то разливается зыбким миражом. Роман слишком странно выстроен, чтобы беспроигрышно увлекать одним лишь сюжетом, но даже на какой-нибудь статичной необязательной интерлюдии оторваться от книги трудно — она заинтересовывает самой тканью повествования, невесть чем волнующими нас образами, ситуациями.

Рыбий клей хазарских эльфов

Максимус Семипятницкий — человек сложной биографии, в настоящее время менеджер по импорту замороженных продуктов. Он чувствует свою избранность и противопоставленность таких как он благополучному большинству: «Только мы — лузеры. А не те милые парни, которые укрепляют пластиковое пиво дешёвой водкой. Эти как раз уже всё для себя нашли. А нищие духом — блаженны. Но это не про нас. Мы в поиске, мы на пороге открытия духовных богатств, в наших карманах лежат золотые карты духовности с неограниченным овердрафтом; мы ждём только времени, чтобы активировать их».

В свободное от офисного рабства время Максимус сочиняет прозу и видит сны из хазарской жизни, карикатурно воспроизводящие российские политические реалии. Сам родом с Терека, он чувствует себя наследником хазар, хотя, кто они были такие, можно лишь догадываться: евреи, чеченцы, скандинавы, легендарные «русы»? Произведя некоторые историко-библиографические изыскания, Максимус выясняет, что хазары стали гениями торговли, ничего не производящими, но способными продать что угодно, благодаря «рыбьему клею» — составу, сваренному из потрохов ядовитых рыб и продуктов мака. Этот состав мог придать привлекательность чему угодно.

Между тем, Максимус задумывается, почему китайский картофель приходится заказывать в Голландии. «Да, картошку производят китайцы, — отвечают ему, — но голландцы делают ее привлекательной, создают образ». Случайно Максимусу становится известна тайна: голландцы поставляют не только товар, но и специальные таблетки, усиливающие все его предполагаемые качества. Важно не то, что потребляется, важно происходящее при этом у потребителя в голове, и куда проще действовать на его голову напрямую. «Когда спал флер средневекового мистицизма, чернокнижники и алхимики передали эстафету другим лже-наукам, таким, как маркетинг и менеджмент. Их суть остаётся неизменной: они учат, как наиболее эффективно использовать рыбий клей. И превращать всё что угодно в деньги».

Рыбьи потроха и опиаты уже не нужны, можно обойтись и без химии: настоящие ингредиенты таблетки — это сами четыре принципа действия: подавить волю, усилить внушаемость, возбудить удовольствие и спровоцировать галлюцинации.

В одной из книг Пратчетта о Плоском мире Максимус прочел историю о нашествии эльфов из параллельного пространства. Эти уродливые и злобные твари умели очаровывать, создавать впечатление и добиваться всего, чего им угодно. Ясно, что и самозваная элита нашего человечества действует также. Она существует только благодаря внушенным нам представлениям о ней. Максимус понимает, что достаточно стряхнуть морок, осознать, что никакой элиты нет. Если миллионы забитых «менеджеров среднего звена», на которых все держится, одновременно нажмут клавиши «Delete», то мир паразитов моментально рухнет. Одно время герой книги начинал каждое свое утро с прослушивания «Интернационала», но потом от привычки пришлось отказаться: соседи достали жалобами. Однако в душе он уже был готов разрушить все до основанья. Останавливал вопрос, что будет затем…

Но уволившись в одночасье со службы (когда работодатели собрались наложить за него штраф за нецелевое использование Интернета), Максимус вдруг обнаружил, что жить можно и так. Его книги вдруг начали публиковаться за рубежом, а деньги в количестве достаточном для оплаты кредитов стали присылать прямо на дом. Однако в таком благополучном, в духе «жизнь налаживается», финале можно усмотреть некоторую авторскую капитуляцию. Впрочем, так и задумано: в самом конце герой соглашается-таки подписать контракт с дьяволом и заложить душу.

Съеденные Сибирью

Роман молодого сибирского парижанина Станислава Буркина напоминает неснятое кино Романа Поланского: нечто среднее между «Жильцом» и «Балом вампиров» — трагикомедию про пугливо-самонадеянного европейца, погружающегося в зыбкое, абсурдное иномирье. Двадцативосьмилетний учитель Дмитрий Борисович Бакчаров, склонный к влюбленностям и обморокам, едет в 1888 году из Люблина в Томск, чтобы начать новую жизнь, и еще в дороге попадает под наваждение. В московской гостинице он называется именем попутчика по поезду, ударяется в загул с девицами, получает по голове от группы серьезно настроенных господ и кратковременно приходит в сознание (с надетым на голову глобусом) уже в бричке, катящей на восток глухими лесами. Сквозь бред начинающегося тифа он слышит россказни про бесчинства загадочного «Пабна Темночрева» и после череды странных видений впадает в полное забытье.

Возвращение к жизни происходит уже в доме томского губернатора, куда Бакчарова доставил водным путем из Тюмени потерявший лошадь ямщик. Выздоровев так же внезапно, как заболел, Дмитрий Борисович знакомится с губернатором Вольским и двумя его дочерьми, а на ближайшем постоялом дворе находит давешнего попутчика, вместо которого был чуть не убит в Москве, — Ивана Александровича Человека. Этот пожилой бард в широкополой шляпе (в постановке Захарова его непременно играл бы Олег Янковский) любит рассказывать притчи о своих странствиях по Китаю и тайно управляет всем происходящим в городе. Он-то и окажется воплощением того самого «Пабна», духа тайги, смутителя христианских душ.

Роман фантасмагоричен настолько, насколько главный герой не может отличить явь от галлюцинаций: с ним регулярно происходит такое, в реальности чего он впоследствии не может быть уверен. Это почти не мешает читателю — во-первых, в силу узнаваемой европейской кинотрадиции (матрицы Поланского), во-вторых, благодаря колоритным фигурам, которым есть что играть. Беда любой фантасмагории — блеклые, трудно различаемые персонажи. Здесь же даже какой-нибудь профессор Заушайский или поляк-цирюльник узнаваемы с первого появления, что уж говорить про таких незабываемых действующих лиц, как дурной поэт Арсений Чикольский или роковая еврейка Елисавета Шиндер.

Узнаваемы не только люди, но и весь провинциальный уклад, который в иных местах Сибири почти не изменился за сто двадцать лет. Тут и гостиница с сохнущим на внутреннем дворике бельем, и натопленная беленая избушка с застывшими оконцами. Заиндевевшие прохожие в солнечный заморозок после первого снега, сырой портовый кабак над парящей ноябрьской ночью незамерзшей рекой. Духовитая, уютная, трогающая память фактура.

События романа происходят за год до открытия первого в Сибири Томского университета и за десять лет до строительства Транссибирской железной дороги, которая, впрочем, произволом инженера и писателя Гарина-Михайловского через Томск так и не прошла. В этих местах совсем еще недавно загадочные вещи творились, по свидетельствам писателей-томичей, а тогда пленка цивилизации едва прикрывала таежные языческие топи. Совсем нетрудно представить, как городской культурный бомонд шепчется, вернувшись из церкви, о накапливающихся в северных безлюдных пространствах аборигенских ордах, что вот-вот соберутся и придут по замерзшим болотам на запряженных в сани олешках, чтобы скинуть власть Белого Царя. И как в губернаторском доме происходят по ночам радения с идолопоклонством. И как прибывший из чистых скучных европ учитель поизумляется, побунтует, да и успокоится, проглоченный и переваренный глухой азиатской утробой. Станет как все, освоит тайный язык, сменит разрез глаз и уже никогда ничему не удивится.

Вещей, отмеченных неоспоримым мастерством и изобретательностью, здесь всего три. Открывающая книгу «Царица вод и осьминогов» Елены Хаецкой поначалу слегка раздражает нарочитостью стилизации под старинный канон, но на этот раз автору «Космических гусар» удается преодолеть возникающее у привередливого читателя отторжение. Трудно судить об аутентичности представленного в рассказе петербургского мифа, но атмосфера подчиняет, не допускает фальши, удачно прячет иронию. Здесь здорово работают детали, возможно, свои для каждого, но уйти равнодушным трудно.

«Высокий прыжок» Шимуна Врочека — известный рассказ, который в контексте сборника выигрывает всухую. Рассказывая о вышедших на бой с Ктулху советских подводниках, автор проявляет воистину сорокинские способности к мимикрии, чувство слова и уместности. Разумеется, он имитирует не Лавкрафта, а флотскую прозу, но легенды ВМФ: потекший реактор и полярная автономка — наилучшим образом совмещаются с мифологическим древним ужасом.

«Дагор» Марии Галиной — тоже не столько Лавкрафт, сколько Хаггард или Конан-Дойль. Красивая стилизация, проза поэта. Изящная мастерская безделушка.

Есть в книге несколько профессионально сделанных вещей, оставляющих впечатление необязательности: то ли по заказу изготовлено, то ли по случаю извлечено из пыльных запасников. Это не лишенная красоты, холодная маленькая повесть Ярослава Верова, притча (фельетон?) Владимира Аренева и черная сказка Николая Калиниченко. Веров забавляется с готической традицией, Аренев пользуется отголосками лавкрафтианского мифа, чтобы выплеснуть преподавательские комплексы, а Калиниченко играет с буквализацией метафор. Ни дух, ни буква Лавкрафта почти не чувствуются.

В миниатюрном тексте Карины Шаинян «Болото Иссог» также видна профессиональная сноровка, но сам рассказ, кажется, пал жертвой формального приема. После того, как следующая заветам Хемингуэя автор вычеркнула из него все лишнее, куда-то улетучилось и самое необходимое — то, что осталось, иначе как недоразумением не назовешь. Сюжет вероятно можно домыслить, но никакого интереса к этому не возникает. Впрочем, с формальной стороны лавкрафтовские традиции наверно соблюдены.

Два мало отличимых друг от друга автора, Алексей Лебедев и Борис Лисицын, представили примерные подражания кумиру: действие их рассказов происходит в лавкрафтовской географии, с лавкрафтовскими реалиями и сюжетами, порой продолжая конкретные его вещи, порой производя замещения (вместо «Некрономикона», скажем, появляется некая «Летопись черных солнц»). Эти авторы показывают отличную ориентацию в мире Лавкрафта и его друзей, искусство стилизации и знание особенностей текстов основоположника. Проблема, однако, в том, что, имитация фирменной «плохой» прозы Лавкрафта не заменяет присущей ему глубины фантазии и чувства. Результат оказывается больше похожим на сочинения Эдгара Райса Берроуза, которого сам Лавкрафт считал «дураком и неучем».

Есть в сборнике рассказы, написанные на заданную тему и тему вроде бы раскрывающие, однако абсолютно предсказуемые и плоские, а потому не вызывающие интереса. «Тайные охотники» Вадима Калашова — вариация на тему «истребители чужих» с претендующим на оригинальность финалом-перевертышем. «Исчезновение Роберта Хэммита» Виталия Слюсаря» — про опыты с «изолирующей ванной». Рассказ Сергея Доброхлеба — как дедушка-кхтулхолог наказал торговцев наркотиками. Памфлет Леонида Смирнова — про искореняющих преступность генетически сконструированных палачей.

Пару вещей можно счесть курьезами: «диканьковскую» быличку Федора Чешко (в Малороссии был свой лавкрафт) и макамбрическую бессмысленную пародию Юрия Гаврюченкова.

Отметились и ответственные редакторы сборника. Василий Владимирский поступил сдержанно и тактично: отделался концептуальной шуткой на пару страниц. А вот Павел Молитвин обрадовал читателей стостраничной повестью, сочетающей незамутненную пионерскую глупость с настолько самодостаточной пошлостью, что обычные критерии вкуса к ней неприменимы вовсе — это особенная эстетика для особенного, надо полагать, читателя.

Дедушка русского интернета

Лавкрафт актуален не только в качестве легенды — как джентльмен и фашист, питавшийся одним шоколадом и породивший культ Ктулху. Очень многие — с восторгом или неприязнью — узнают в нем собственные черты, доведенные до карикатурной цельности. К его замечательному образу типологически восходят по крайней мере две современные человеческие общности: обитатели сети и писатели-фантасты. Очевидно, что Лавкрафт, с его умозрительно-домашней воинственностью, нетерпимым дилетантизмом, нелюдимостью и огромной перепиской, был типичным блоггером, не дождавшимся появления Интернета. В нем отразились все сущностные признаки фантастического сочинителя: атеизм и рационализм с оттенком инфантильности; интеллектуальная честность поверхностного мышления; мировоззренческая дремучесть, замаскированная обширной эрудицией. Это тот случай, когда «знание матчасти» (набора фактов и сведений) важнее понимания того, как устроена жизнь, а углубленное владение какой-нибудь специфической дисциплиной дает повод для уверенных суждений по любому поводу. (Стоит заметить, что рецензент судит прежде всего себя и по себе.)

Автор биографии Лавкрафта, американский фантаст Спрэг де Камп, по определению являясь носителем многих подобных черт, предстает в то же время счастливым примером их позитивного преодоления. Он проявляет глубокий здравый смысл и спокойную доброжелательность, его суждения основаны на жизненном опыте и реальном положении вещей, к своему герою он относится не только с безусловным уважением, но и с искренней любовью, делающей позволительной некоторую насмешливость духовно близкого человека. У него позиция взрослого, относящегося к детскому эгоцентризму с пониманием даже тогда, когда его период по ряду причин непозволительно затянулся.

Отличие настоящего фантаста от профессионального оккультиста или увлеченного уфолога в том, что он никогда не обманывает ни публику, ни себя. Таким был сам Лавкрафт и таков его биограф. Спрэг де Камп выступает в этой книге последовательным демифологизатором, ненароком развеивая сложившиеся вокруг своего героя легенды. Он заранее оппонирует более позднему, но на несколько лет раньше появившемуся на русском языке биографическому очерку Уэльбека — куда более краткому и броскому, но, конечно, не столь объективному. Все самые эксцентрические стороны лавкрафтовой натуры: милитаризм, расизм и семитофобия, принципиальная асексуальность, презрение к труду — выглядят в изложении Спрэг де Кампа позой, рисовкой пред окружающими и собой; ксенофобия, консерватизм, привязанность к обстановке («синдром плюшевого мишки» — усмехается автор) оказываются бессознательными защитными рефлексами, воздвигаемым барьером. В то же время такие черты, как нестяжательство, порядочность, любопытство к миру и людям, справедливость, стойкость, — составляли глубинную основу личности этого человека. Лавкрафт, каким он проступает в книге, — может быть, несколько скучнее своей легенды, но куда объемнее: живой человек, вызывающий симпатию и способный дать своей судьбой множество уроков. Эти уроки, к сожалению, негативны по большей части — ведь его жизнь, ушедшая на борьбу с несуществующим за невозможное, стала кладбищем упущенных шансов. Лавкрафт был мастер самооправдания, умевший поставить себе в заслугу очевидные слабости. Многие выводы из его биографии может сделать любой читатель: необходимость ценить отпущенное время, сосредоточиться на главном, не пренебрегать любой практикой. Еще одна важная истина состоит в том, что все рано или поздно проходит. Лавкрафт, застывший в развитии, почти не эволюционировавший на протяжении двух десятков лет, стал заметно меняться после сорока, и кто знает, кем стал бы он, если б не смертельная болезнь.

Некоторые уроки его жизни имеют исключительную ценность для начинающего писателя, не предпочитающего, по выражению Спрэг де Кампа, «посмертный успех»: «Ему необходимо основательно совершенствовать свое мастерство — все его стороны. Например, научиться печатать на машинке. Ему следует знать бизнес, а также авторский аспект сочинительства. Он должен проявлять активность, инициативность, гибкость и крайнюю самодисциплинированность. Он должен держать себя в хорошей физической форме», — так заключал автор биографии в 1975 году. Полвека спустя мы видим огромную армию сочинителей, прилежно следующих всем этим советам. Многим ли из них грозит хотя бы посмертный успех — смешной вопрос.

Один японец, телевизионный сценарист, развелся с женой и стал жить в другом доме, где был его рабочий кабинет. А дом офисный, и по ночам там больше никто не оставался. Но однажды ночью он встретил в холле женщину. А через несколько дней, тоже ночью, она позвонила в его дверь и предложила выпить. Он отказался. Правда, через некоторое время, опять таки ночью, передумал и пригласил ее сам. Они стали любовниками. Но женщина никогда не показывала свою грудь, потому что там был след от старого ожога.

Тем временем, японец забрел в район своего детства и там случайно встретил своих родителей, которые погибли тридцать шесть лет назад. Сначала он думал, что эти люди просто похожи, но потом привык называть их «мама» и «папа». И вот он попеременно проводил свободное время то с покойными родителями, то с этой женщиной. А все вокруг стали замечать, что он все худеет и худеет, совсем уже как старик стал. Но он смотрит в зеркало — и ничего не замечает. А потом рассказал про родителей своей любовнице. И та стала его уговаривать, чтобы он больше к родителям не ходил. Мол, сам скоро в покойника превратишься. Он сходил в последний раз, попрощался, погоревали они и развоплотились с миром. Японец успокоился: «Отец и мать — хоть и не злые и не вредные, но все же — давно мертвые существа. Появление мертвецов само по себе вполне может привести к коренному нарушению жизненного уклада».

И вдруг однажды приходит к нему старый друг, нынешний любовник его бывшей жены, и говорит, что все узнал про эту женщину, которая к нему ходит. Она, оказывается, уже несколько месяцев назад умерла, ударила себя в грудь ножом, как раз в ту ночь, когда он пить с ней отказался. Пошли они к ней разбираться. Ну, она сразу во всем и призналась, зачем ей все эти шашни нужны.

«Я возьму тебя в попутчики… — говорит призрак. — А ты как хотел, дурашка?» Услышав такое японец рассуждает: «Однако увлекать за собой в могилу человека только за то, что он отказался с тобой выпить, — это уж слишком… Хотя жизнь — такая штука… Чего в ней не бывает…» «Ладно, живи, — смягчается призрак. — Береги свою ничтожную жизнь. Я не стану тебя убивать, но знай, что я тебя нисколько не любила». После чего быстро делается полупрозрачной и исчезает. Но чудом спасшийся на нее не в обиде. «Мне казалось, что в глазах Кей я успел заметить грусть и печаль разлуки. И это после всего, что она натворила… О моя неискоренимая сентиментальность…»

Вот как у них, у японцев.

Хотя с первых же страниц в текст встроены цепляющие читателя крючки, в книгу не очень легко втянуться из-за мозаичного монтажа. Герой приезжает в места своего детства, где не был 18 лет, с тех пор, как случилось нечто, изменившее жизнь. «Регистраторше в мотеле нет еще и двадцати. Она даже не вздрогнула, когда я после минутного колебания поставил в журнале свое имя. Свое настоящее имя. А с чего это я взял, что она должна вздрогнуть? Ведь ей тогда и было-то, наверное, года два, не больше. К тому же я вроде никого не убил. Хотя как сказать». Потом из 1994-го он переносится в 76-й, в день рождения своей десятилетней подружки, и становится ясно, что история связана с этой странной девочкой. И дальше повествование так и колеблется между запутанными и зловещими событиями давней зимы и блужданиями зимой нынешней, когда герой пытается разыскать постаревших действующих лиц, чтобы избавиться от призраков прошлого. Все происходит на фоне тихо падающего снега и заснеженных сумерек.

Этот роман сравнивают с Харпер Ли, переписанной Стивеном Кингом. У последнего есть прекрасные повести о детстве, но его вещи фабульные и жесткие. А Хиршберг мягок, он обволакивает читателя своей прозой, пытается заворожить, но подгонять и держать в напряжении – не в его духе, и надо проявить настойчивость, чтобы добраться до последней, кульминационной трети, когда оторваться уже, действительно, невозможно. И надо быть внимательным и не упустить деталей, иначе придется возвращаться. Автор не дает готовых разгадок, и даже непонятно, получает ли их сам герой. Думаю, роман можно время от времени перечитывать, выстраивая новые версии, но флер недосказанности так никуда и не денется.

Фабулу романа можно, при желании, свести к пародийной фразе: ГЕНИАЛЬНАЯ ДЕВОЧКА-АУТИСТ ПРОТИВ НЕУЛОВИМОГО МАНЬЯКА, но это будет неправильно. На самом деле, эта красивая и таинственная книга о той жизненной несправедливости, что ошибки детства неисправимы и неизбежны. Те, кто не верит в реинкарнацию, приходят в готовый и страшный мир без всякого опыта, их каждый шаг – первый, распутья на каждом шагу, а возврата нет, и неправильный выбор приходится искупать до конца. Одни стараются не оглядываться и идут наобум, как главный герой. Иные уходят из реального мира в собственный, как его подруга. А некоторые, как их третий друг, испивают чашу до дна, спасаются сами и остаток жизни пытаются спасти других.

Рок-звезда и его собаки против призрака-педофила

Джо Хилл, если кто не знает, — сын Стивена Кинга — Джозеф Хиллстром Кинг. Это повод взяться за чтение. Но если бы я наткнулся на книгу случайно, то, уверен, почувствовав знакомое на первых же страницах, счел бы ее в итоге либо мистификацией самого старика, либо работой очень талантливого подражателя. Имитацией прозу Хилла не назовешь, это работа последователя, усвоившего приемы Стивена Кинга, но пользующегося ими по собственному усмотрению.

Что узнаваемо? Ясность и точность речи, внимание к деталям, изобретательность и, вместе с тем, складность повествования, обусловленная всегдашней кинговской расположенностью к своему читателю. Вещные фетиши, которые наполняются магической силой и играют в историю важную роль. Фетиши памяти — ключевые моменты жизни, на которых выстроена личность и которые могут стать ключами к изменению ее и реальности.

Что необычно? Автор с ходу берется за дело. Завязка происходит на первых же страницах, и дальше история почти не ветвится, значительную часть романа развиваясь прямолинейно и предсказуемо. Нет саспенса. Читателя не интригуют, не мучают неопределенностью. Минуты действия не растягиваются на целые главы. Хоррором это трудно назвать, какая-то драма пополам с мистическим боевиком. Но не все так просто. У автора припасено нечто, что ближе к кульминации перевернет сложившиеся представления о персонажах.

Фабула романа несколько напоминает «Худеющего». На героя обрушивается смертельное проклятие, насланное в этом случае не цыганской магией, а медиумом-гипнотизером, отчимом его бывшей девушки покончившей самоубийством. Ради того, чтобы извести своего врага, этот научившийся магии на Вьетнамской войне старик пошел на собственную смерть и последующее превращение в призрака.

Фишка в том, что герой — не обычный обыватель и не простая жертва. Постаревшая рок-звезда с имиджем инфернального подонка, кумир готичной молодежи и всякого отребья, он на самом деле очень неплохой человек. Но детство у него было — не приведи господь! — к атрибутике зла он привык и напугать его не так просто. Такой крепкий орешек не станет нанимать для защиты от магии знакомых бандитов, надеясь на собственные кулаки и двух любимых собак. Ужо он им даст! — думаешь поначалу. Но развернуться ему удается только к концу, и то не так, как можно было надеяться.

Значительную часть романа воюющий с призраком герой воспринимается нами как жертва пусть несправедливой, но, в общем, правомерной мести. И когда его борьба с преследователем с того света начинает слегка утомлять (середина романа несколько провисает), уже ближе к финалу, в начале кульминации, выясняется, что все совсем не так. Что его девушка не кончала с собой, а старик, ставший призраком, не столько мститель, сколько натуральное исчадие ада. С этого момента герой и втянутая в это дело вместе с его собаками нынешняя подруга становятся настоящими воинами добра и бьются не только за спасение собственных жизней, но и за восстановление высшей справедливости. Однако мотивы самого старика-призрака улетучиваются, и объяснить все, что происходило в романе с самого начала, можно единственно действиями чистого, самодостаточного зла. Зачем негодяйскому старикашке так уж надо было загнать ни к чему не причастного героя на тот свет? — это вопрос необъяснимый, как всякие мотивы маньяка.

В целом роман хорош. Он вовлекает в свое пространство и не позволяет слишком уж заскучать. Может быть, здорово сработал переводчик, может, молодец сам Джо Хилл, не увлекающийся сложными языковыми фигурами и изъясняющийся исключительно простыми, внятными фразами. Роман не получился топорным, он довольно богат и искусен, но это не мешает ясности, в том числе ясности этической и душевной. Как и его отец, Джо Хилл — моралист, потому что для человека, открыто глядящего на зло, это единственная техника безопасности.

Открывает книгу давшая ей название миниатюра Инны Живетьевой. Прототипом ее мне увиделась известная песня про «Орленка». Тут степь, казаки, рыскающие на конях бандиты и юный разведчик, попавший к ним в плен. Враги ведут его убивать к оврагу, а он мечтает об орлиных крыльях, чтобы взлететь в чистое небо и отомстить за своих. В концовке гремит выстрел, и душа взлетает ввысь. Одно крыло у нее ненависть (как солнце жаркая), другое — любовь (широкая, как степь).

Далее следует куда более странная повесть Василия Ворона об Илье Муромце, названная «реконструкцией». В прологе там реконструируется, что Соловей-разбойник был заброшенным в прошлое киборгом, а за самим Ильей постоянно следует ангел-наблюдатель. Но больше эту тему автор не поднимает, рассказывая, как с маленьким Ильей сначала занимался заезжий викинг, а потом будущий богатырь упал с крыши во время печенегского набега и повредил позвоночник. От паралича Илью вылечил странник, который принялся обучать его китайским боевым искусствам и гимнастике у-шу. Интересно, что хоть богатырь и отправляется в эпилоге в Киев, о православии он не слыхивал, поклоняется идолам и даже знает придуманную Семеновой богиню Морану.

Подкупает отсутствием амбиций и живостью повесть Андрея Ездакова «Путь оборотня». Начинается она почти как «Сердце Пармы», но скоро действие переносится в город неопределенной цивилизационной принадлежности, где разворачивается бойкий затяжной экшн: «Своим неугомонным мечом он живо расчистил площадку... Весь двор был заполнен зомби...». Повесть входит в авторский цикл «Предгорья» и сопровождена словарем названий и терминов, есть там и эльфы, и некроманты, и Империя Магов.

Владимир Васильев представлен в книге повестью из известного своего цикла про Колдуна из Большого Киева. Замечу только, что название «Матадор» он позаимствовал у бывшего моего земляка Курицына.

Затем идет рассказ Анны Китаевой о половых проблемах офисных тружеников. На первой же странице упоминаются слова «Автокад», «Эксель», «Ворд» и «Винстон». Потом начинаются мешающиеся с реальностью матримониально-эротические сны с участием феи (аллюзия на фильм «В ожидании чуда»).

Рассказ Александра Васина начинается убойной фразой: «После смерти Федька Осьмухин стал вурдалаком». Дальше — хуже. Вурдалак жрет по ночам бывших односельчан, включая стариков и невинных девушек, а потом страдает остатками совести. В финале, съев малую детушку, он сам себе вытесывает осиновый кол и идет к людям добрым, чтоб прибили его наконец. Юмор это или честный пафос, я так и не разобрал.

Довольно тонко сделана городская рождественская повесть Людмилы Коротич «Жизнь на вкус», в которой действует пара подневольных ангелов и Смерть (здесь — мужчина). Стилистически это одна из лучших работ сборника.

А вот повесть Алексея Талана «Гора смерти» удручает напыщенной «поэтичностью». Обычно авторы фэнтези любят речь напевно-сказовую (в духе бабьих причитаний): «Ой вы гой еси, добры молодцы! По долинушке разгуляйтися, по полям пошатайтеся» — глаголы там должны стоять в конце. А. Талан нашел свой путь, он ставит их в начало: «Дрожат пальцы... Говорю, не слыша...». Сюжетно повесть напоминает перепев «Волшебника Земноморья», там есть Университет магии и магические поединки, но фабула и смысл теряются за самозабвенным авторским напевом.

Лучшее в сборнике — «Лютый остров» Юлии Остапенко. Повесть не портит ни сходство с «Волкодавом», ни сказовые интонации. В чем секрет — не знаю, но там есть настоящая жизнь, которая очень редко появляется в сказке. Особенно поразителен финал. Историю не испортила бы и обычная волшебная развязка, но тут автору удалось замкнуть читателя на обыденность, нарушив все жанровые каноны. Как если бы Гамлет отказался драться и пошел строить новую счастливую жизнь, спасая тех, кого еще можно спасти.

Заключительный рассказ Елены Медниковой, тоже, наверно, хороший, но я в нем ничего не понял.

Реалистичный, со знанием дела выписанный пролог происходит в Афганистане 80-х годов. Вертолетный десант, перехват колонны с оружием, стремительный неудачный бой, после которого двое бойцов — сержант-дембель и старлей — скрываются от душманов в подземных каналах, кяризах. Автор старательно расставляет сноски, объясняющие, что «сварка» — это пулемет ДШК, а «кимры» — популярные кроссовки из одноименного города. Но за тридцать страниц он выбирает квоту реализма на всю книгу вперед. В конце пролога заблудившиеся под землей десантники пьют ювенальную воду из местной Леты и получают с ней свои сверхспособности. Четверть века спустя сержант становится автором книг о «загадках истории» и одновременно ясновидцем, обчищающим казино, когда задерживают гонорары. А бывшего старлея мы находим в роли популярного массажиста и, по совместительству, — суперкиллера с миллионными гонорарами. Писатель Краев живет в коммуналке с бессмертным соседом-армянином, хранящим волшебную флейту, и отказывается от баснословных денег, предложенных за отказ от всех своих будущих книг. А киллер Песцов (говорящая однако фамилия!) добывает по заказу ГРУ магическое зеркало, способное сбивать самолеты, и делается спутником супервумен, бывавшей на американской гражданской войне и знакомой с Генрихом Мюллером. В безумной круговерти романа участвуют также полковница ФСБ, демонический спекулянт красной ртутью, ученый, открывший эвереттовскую многомерность истории, и множество персонажей помельче — от еврейского вора в законе до гарлемской колдуньи. Животный мир представлен разнообразием ядовитых змей и несколькими котами, главный из которых — рыжий — еще не сыграл своей ключевой роли.

Да, этот адский трэшевый компот из всевозможных бульварных штампов по-своему неплох; он состоит из ярких, незаурядно детализированных эпизодов, и даже общая логика в нем просматривается. Но придирчивый ценитель развесистого боевика про спецслужбы, могучие артефакты и бессмертных посвященных, распоряжающихся историей, предъявит к работе автора ряд более или менее обоснованных претензий. Например, автора подводит вкус. Его расхожие прибаутки, плоские остроты и банальности, выдаваемые за опыт, может быть, хороши для недорослей (которыми потребители подобного чтива остаются до преклонного возраста), но прочих зашедших на огонек заставляют морщиться. Еще автор неаккуратен, у него довольно фактических ляпов — а ведь это главный грех сочинителя фантастики, за который фэны рвут с особым удовольствием! Вот некто видит, что из машины вышла «женщина в звании полковника», но, помилуйте, откуда погоны?! А самый главный грех, как ни странно, — в избыточной фантазии. Роман явно накатан в состоянии вдохновения, без плана и чертежа, сцены одна другой эффектней громоздятся друг на друге без всякой системы, а сюжетные линии вьются и ветвятся так, что не распутаешь. Все сделано по принципу «валяй, потом разберемся». Такое впечатление, что проблески понимания, о чем это, собственно, он рассказывает, стали появляться у автора лишь ближе к концу, когда пошла речь про Великую Игру и все герои засобирались в деревню Пещерку, что в трехстах верстах от Питера. Сведение линий для некоего Последнего Боя и Окончательного Объяснения отложено на следующую книгу, а зная автора, можно подозревать, что продолжение он не постесняется слить так же, как наспех скомкал в свое время окончание «Сердца Льва». И, кстати, про автора: их, вообще-то, два, и «Ошибка «2012». Игра нипочем» не первая их совместная книга.

Феликс Разумовский — это не известный историк и телеведущий из Москвы, а псевдоним петербургского автора Евгения Рубежова, писателя чудесной продуктивности в разных авантюрных жанрах. Он настолько узнаваем и энергичен, что приданную ему на усиление Марию Семенову можно в книге и не заметить. (Там, конечно, есть страница про ветеринарию и проблему кормов, но Мария Васильевна вроде больше по собакам, а не по кошкам). Почему Разумовский не стал до сих пор самодостаточным брендом (до Вересова ему пристегивали, то Семенову) — это любопытный вопрос.

Ужасное творчество Говарда Филипса Лавкрафта замечательно тем, что каждое его произведение в отдельности можно считать литературным курьезом. Рассмотренное же в целом, оно поражает, в первую очередь, выражением фантастической личности своего автора. А поскольку почти то же можно сказать о творчестве и личности Мишеля Уэльбека, то сочинение им в ранний еще период своего писательства эссе о Лавкрафте не покажется странным. Понять Лавкрафта непросто, хоть и сказано о нем много и многими. Но на Уэльбека положиться можно. Они с Лавкрафтом, как становится ясно по прочтении эссе, являются теми самыми разнозарядными антиподами, которые стремятся стать друг другом, а при столкновении исчезают, порождая свет. Как Путин и Березовский в трактовке Доренко. И если Уэльбек — гуманист, ценящий секс и деньги, то Лавкрафт — сами понимаете кто.

«Безусловная ненависть к миру вообще, отягощенная особой неприязнью к современному миру. Вот как в упрощенном виде представляется подход Лавкрафта. Для него ненависть к жизни существует до всякой литературы. Во всем его творчестве мы не найдем ни малейшего намека на два факта: это секс и деньги. Действительно, ни малейшего. Он пишет ровно так, как если бы этих вещей не существовало».

После этой цитаты можно заканчивать рецензию, потому что главное сказано. Но в книге еще есть интересное. Уэльбек как литературовед внимателен и точен, он понимает ремесло, умеет ясно высказаться, порой его метафоры самоценны. Он сравнивает традиционный роман с дырявой надувной камерой, помещенной под воду. Рассеянное и слабое протекание из многих мелких пробоин не впечатляет. Но Лавкрафт, закрывая рукой эти точки, добивается мощной пузырящейся струи образов из выбранного места.

Персонажи Лавкрафта психологически никакие, потому что нужны ему только как наблюдатели. Он не желает искажать прозрачность их свидетельств психологией, потому что описывает не психозы, а отвратительные реалии. У него угрожающе тонкий слух, его интегральный бред имеет онейроидную четкость и наукообразность.

Он был стилистом слишком сильным, чтобы следовать хорошему вкусу. О собрате по письму он говорил так: «…слишком тонкий и слишком привычный к языковым ухищрениям, чтобы по-настоящему достигать лютого и опустошительного страха».

«Подобно Канту, хотевшему заложить основы морали, действенной «не только для человека, но и для всего разумного творения в целом», Лавкрафт хочет создать фантастическое начало, способное устрашить все творение, наделенное разумом. Впрочем, эти двое имеют и другие точки соприкосновения; помимо их худобы и пристрастия к сладкому можно довести до общего сведения то подозрение, сложившееся на их счет, что они не совсем люди».

Всю свою жизнь Лавкрафт был прообразом джентльмена, прекрасно воспитанного и стойкого: всегда держал под рукой флакончик с ядом. У него никогда не было средств сверх насущно необходимого, но к моменту смерти капитал сократился почти до нуля, словно он прожил ровно то количество лет, какое ему было предоставлено. Литература не принесла ему никакого дохода, поскольку он не считал пристойным делать из нее профессию. Только раз, в 34 года, в жизни Лавкрафта случился шок. Эротофоб, антисемит и отшельник, он женился на еврейке и поселился в Нью-Йорке, рядом с «непристойными, отталкивающими и кошмарными» иммигрантами. Экстравагантная выходка длилась недолго, но именно после нее пламенный расист и реакционер создал свой великий миф. «Ему удалось трансформировать свое отвращение к жизни в движущую враждебность. Составить иск против жизни — такова высочайшая миссия поэта на этой земле».

Признаться, книга не сразу берет за душу. Страницы до пятидесятой чувствуешь себя незваным на чужом празднике. Какая-то карнавальная Барселона с безумными глобалистами, вульгарная русская гламурка, за которой таскается инфантильный лорд, оправдываясь по мобильнику перед матушкой. Юморок то бодрит («дать ему по вербальнику!», «вы не гипербореи, вы жопу отморозили!»), то озадачивает в духе «Что, где, когда?» («не пялься на меня, как баран на младшенького Гейтса!»). Сюжет сквозь лингвистическую эквилибристику просвечивает неявно.

Понятно, что персонажи Михаила Успенского — условно живые. У него же не проза с психологией — а сказка, кукольный спектакль, мультфильм. Однако ж, сказки начинаются с зачина, спектакль — с представления героев, так оно правильней по законам жанра. Здесь же автор, не снисходя к слабостям читателей, с ходу бросает их в круговерть. Так не поступает даже Донцова, которую Успенский малость пародирует. Целевая аудитория у них разная, но выставлять перед забредшими читателями рогатки — все же снобизм. «Мой дядя умеет во сне пятистопным ямбом бредить!» — к тому времени, как эта начальная фраза получит оправдание и объяснение (к концу книги), ее уже забудешь начисто. Впрочем, Успенский действительно сноб. Он прямо говорит, что его книги для перечитывания, и подтверждает этот девиз раз за разом.

В общем, к восьмидесятой странице, когда определяется сюжет очень-очень эксцентричного детектива и уже готов вердикт: «текст не смешон, но забавен», — действие переносится вдруг на Родину и неожиданно цепляет за сокровенное. Тьфу на Барселонскую глобалистскую карнавальность, да и обезлюдевшая Москва с брошенными высотками не слишком впечатляет. Роман Успенского — про Сибирь. Там, в притаившейся между Новосибирском и Красноярском Малютинской области находится сакральное место — край света, мистическая Шалаболиха (привет быковскому Дергунову!). Деревня Шалаболиха существовала всегда. Деревня Шалаболиха всегда процветала. Эльдорадо, Незримый Халифат, Хай-Бразил и Авалон... «Если кто-нибудь вспомнит Шамбалу и Беловодье, зарэжу. Пошляки». Там расположен вход в страну без времени, охраняемую красным героем Кирей Деевым и белым ротмистром Радишевским, там вечный председатель колхоза Филимоныч откупается от властей чемоданами денег, что оборачиваются в нечестивом Малютине ворохами кленовых листьев.

Но Шалаболиха откроется нам только в финале книги. Большую же ее часть придется наблюдать за малютинскими персонажами. Малютин — это такой универсальный сибирский город. Пять страниц, посвященные автором его истории, легендам и нравам, умиляют знающего предмет. В Малютине происходит страшное. Вся областная элита ходит строем под дудку некоего дьявольского наместника, Никона Павловича Синеокова, сгубившего некогда отца главной героини, Антона Иваныча Туркова (который всегда привык быть первым — что в классе, что на флоте, что в тюрьме, что в партии, что в бизнесе). История сиротского детства Лидочки Турковой, изложенная ею в девятой главе, — это эмоциональная пружина романа, взводящая его на оставшиеся три четверти. Малютинская современность (на самом деле, будущность: дело происходит в условном завтра) — злой гротеск, фантасмагорический слепок с потерянного на сибирских пространствах субъекта федерации.

«Запомни: согласно Закону о терминах и понятиях, никакой коррупции в России не было, нет и не будет, — объясняет Лидочкин дядя, Сергей Иванович. — У нас есть тра-ди-ция! Раньше у нас была безудержная демократия, потом суверенная, а вот сейчас — традиционная точечная!».

Инфернальный бизнесмен Никон обладает сверхъестественной, подавляющей все харизмой, в адском свете которой любой чувствует себя ничтожным и грешным. «Зачем я этого придурка слушаюсь?» — думает всякий из его свиты в минуты просветления. Но эта здравая мысль тут же теряется в куче других — бежать, землю рыть... А в свите у него вся малютинская верхушка: и губернатор Солдатиков с референтом Ценципером, и владыка Плазмодий с городским дурачком Валетиком, и главный областной милиционер Лошкомоев. И все они безропотно приходят к Никону на прием, сидят в унизительной очереди, выслушивают разнос и подвергаются экзекуции в виде сексуального акта с резиновой куклой (насчет того, зачем последнее, можно строить самые зловещие предположения). Когда полученные от Филимоныча деньги в очередной раз превращаются в лиственный мусор, эти элитарии собираются на совет в укромном месте — вырытой в обрыве пещере, где играли еще мальцами, — и решают главный вопрос: как избавиться от сатанинской никонианской власти. «Мудак он, а не сатана», — замечает генерал Лошкомоев. «А сатана-то кто, по-твоему?» — тут же вскричал владыка. Вот это хорошо, вот это правильно!

Действо, разворачивающееся в «Холмах...», напоминает цирковую клоунаду, в которой под гармошку сказителя Успенского выплясывают британский герцог в костюме Ктулху и гигантский йоркширский терьер с сидящим на нем чертенком. Здесь можно увидеть страннейшие вещи: как плывет по шелаболихинской речке кортеж бабурского султана на боевых верблюдах, как под флагом ООН высаживается десант бесштанных и татуированных новозеландских командос. Но аттракцион этот непростой. Всякая маска в нем — маска архетипическая, каждая сцена выливается в миф. Мистерия, одним словом.

«Тварь непобедимая» Михаила Тырина — это вещь, профессионально сделанная на уровне международного бестселлера. Майкла Крайтона там какого-нибудь, я не знаю... У нас так очень мало кто умеет. Роман скроен и сшит будто по учебникам сценарного мастерства: с протагонистом и антагонистом, завязкой-развязкой, с побочными смыкающимися линиями и многоуровневыми кульминациями. Простая, но броская фактура, спецэффектов немного, но все убойные, как в малобюджетных шедеврах. Лакомый кусок, что для сериала, что для блокбастера...

Внешне фабула романа несколько напоминает триллеры любимого мною Анатолия Афанасьева. Неприкаянный интеллигент случайно попадает под бандитский наезд, находит защиту у мафии покрупнее и оказывается пешкой в совсем уже дьявольских играх. Но Тырин, хоть и уступает Афанасьеву в художественности письменной речи, видит картину куда шире и глубже. Герой у автора не пьющий ипохондрик, способный лишь на аффект или истерическое упрямство, а спокойный, позитивный человек. И новые его знакомые, хоть и занимаются жутковатыми вещами, а люди хорошие, душевные, страдающие. Действие оторочено криминальными интригами, но бандиты не демонизируются — это мразь, но справиться с ней можно.

Роман разноплановый, это даже немного раздражает поначалу. Ведь настраиваешься на жанровое чтение, фантастику или триллер, а тут и семейная история, и социальные расклады, и мистика, и производственные дела, и страшные вопросы. Роман также многофигурный, и всю дорогу не верится, что автору удастся каждому персонажу найти свое место в истории. Но все оказываются важны ровно настолько, сколько им отведено, все сходится, все работает, имеет смысл. Удивительно.

Роман неожиданный. Читая, все время прогнозируешь развитие событий и всегда оказываешься неправ. Автор постоянно удивляет, отказываясь от эффектных, напрашивающихся ходов. У него все происходит иначе, проще, не очень зрелищно, ближе к жизни. Не совсем так, как положено в жанровой литературе. Хотя своего он не упускает. Скоро догадываешься, что у него есть цель, что он не за броской увлекательностью гонится, а решает важные вопросы, и вопросы эти не столь художественные, сколько мировоззренческие, как и положено в настоящей научной фантастике. Если все же о жанре говорить, то я бы его обозначил как «философский сентиментальный лайт-хоррор».

Про фабулу я уже немного сказал, да и аннотацию всякий прочесть на книге или в интернете может. Добавлю о сути собственно фантастического в романе. Гений-одиночка нашел способ сохранять в электромагнитной ловушке человеческую личность, представляющую собой поле, которое рассеивается только через несколько дней после смерти тела. Технология клонирования и форсированного развития организма дала возможность производить новые тела и пересаживать в них личности, то есть возрождать человека. Правда, такие возрожденные покойники недолговечны; у них очень слабое здоровье и травмированная психика: им кажется, что они побывали в аду. Еще бы — процедура очень дорогая, а деньги имеются, как правило, у негодяев. Этими делами занимается под покровом тайны частная клиника, и все идет гладко, пока вместо умершего хранителя воровского общака, не появляется на свет неуязвимый монстр (с раскаявшейся, как оказалось, душой). Как видите, ничего слишком оригинального — но как сделано! Из незамысловатого посыла автору удалось вытянуть не только прихотливый пружинный сюжет, но и непростые догадки о том, что такое смерть, эволюция и разум.

Роман Николая Переяслова (секретаря Правления Союза писателей России) оставляет самое ужасное впечатлление. В том повинен не избранный им жанр пародийного хоррора, а страшное безвкусие и режущая фальшь текста. Вероятно, уважаемый «критик и литературовед» полагает, что таким и должен быть настоящий трэш. Однако без чувства уместности ни в каком жанре работать нельзя, даже в мусорном. Пение шансона не извиняет полного отсутствия слуха. Зато автора извиняет другое: он прочитал несколько романов Стивена Кинга и честно попытался сочинить фантасмагорию, в которой все сразу кинговские сюжеты осуществляются в российской провинции. Для отечественного поклонника Кинга замысел искупает исполнение; ради забавной фабулы можно отрешиться от корявой формы.

Итак, компания шалопаев-«челночников» из стотысячного города Красногвардейска получает предложение купить всего за несколько тысяч долларов (именно столько у них и накоплено) готовый бизнес: автоматическую мини-типографию (автор отчего-то называет ее «издательством») с вагоном бумаги и подготовленными к печати макетами полного иллюстрированного собрания сочинения Стивена Кинга. Предпринимателей не смущает, что полиграфическое оборудование изготовлено фирмой «Pandemonium», а продавец-иностранец погибает насильственной смертью на следующий день после заключения сделки. Они арендуют подвал и приступают к выпуску книг, утрясая проблемы со всевозможными «крышами». Но по мере того, как книги поступают в местные магазины, начинается: окрестности города окутывает туман с таящимися монстрами, по улицам разъезжают фургоны убийц-регуляторов, а откопанный шахтерами демон вселяется в милиционера и изничтожает собравшихся на очередную пьянку городских литераторов.

Даже несмотря на литературную беспомощность, фантазия автора заслуживает внимания как чтение специфически смешное. Но дело портят еще и неуместные амбиции: он и сатирик, он и проповедник. Фельетон на молодых и старых литературных гениев ему еще можно простить, если вы не входите в число их прототипов. Но когда он между рассказами о поглощающем пассажиров автомобиле и вампире, прилетевшем на «Сессне», вставляет в текст двухстраничную телегу из «Советской России» — о счастливой жизни СССР и о том, что «Сталин был не дурак, все говорил правильно», хочется постучать по голове автора молоточком невропатолога.

Кингом там дело не ограничивается. Когда в клуб швейной фабрики собираются зрители гастролирующего мюзикла «Вест-Ост», на сцену выходит малолетний чеченец Прохан Мовсаров и грозит поджечь шесть бочек с бензином. Но спецназ узнает у местного сантехника о дряхлости водопроводных труб и подает на них большое давление. Клуб заливает водой, сто сорок три зрителя тонут. Такая вот хохма.

Во-первых, проявляющаяся дверь и колокольца, звенящие из тодэшной тьмы «комнаты, которой нет», не дают забыть о Стивене нашем Кинге. Чудовище появляется из тайного угла нашего сознания, обретает телесность, питаясь нашими гадкими фантазиями. И вот уже открывается дверь... Все правильно.

Во-вторых, колокольца-то эти — японские, живо напоминающие Судзуки с Ямадой, сонмы восточных призраков и истории семейных проклятий. Кровосмешения, грязная похоть, связь с мертвецом, скоротечная беременность и рожденный в туалете монстр, взрослеющий не по дням, а по часам. Иллюзия нормальной жизни с призрачным чудовищем в роли члена семьи. Так оно и бывает.

В-третьих, нам предлагают настолько густой быт обычнейших россиянских обывателей, что никакая экзотика не перебьет до боли знакомых запахов. Дух жареной с луком картошки мешается с затхлостью преющего в кладовке тряпья, а из шкафов вываливаются несвежие, заткнутые туда на десятилетия тайны. Кому незнаком неуловимый переход достойного семьянина в безобразного скота — тихий ужас отечественного мещанства.

Рецептура эта была бы весьма хороша, кабы автор не поленился выстроить нормальную для триллера композиционную структуру. Ну, экспозицию, там, с нормальной жизнью персонажей, в которую вторгается тревожная нота ожидания страшного... Вползание иррациональной чужой реальности... (У японцев этого может и не быть, они к призракам с малолетства приучены, но мы-то — не японцы.) Нагнетание, кульминация, развязка. Катарсис под конец хоть захудалый. Но нет, чего медлить — автор сразу ввергает нас в дикий ужас иррационального. Такое, знаете, «сходил за хлебушком». Возвращается муж с работы, а дома покойник за столом щи хлебает, и жена рядом с половником стоит... И не смешно совсем. У автора тут возникает интересный эффект. Когда запредельные вещи излагаются то языком дворовых кумушек, то суконным стилем газетного очерка — это с одной стороны играет на правдоподобие, а с другой — вызывает головокружение от абсурда. В общем, будь автор каким-нибудь Мамлеевым или хоть Елизаровым, так привел бы специалистов в нешуточный восторг. А так все спишут на дилетантизм.

Что касается личного читательского впечатления, то оно тяжеловатое. Как липкий похмельный сон — и противно, и не вырваться. Гнетущее впечатление. Вроде бы, русский хоррор, да. Все на месте. Как заказывали. Но радости нет. Ежели, знаете, весь русский хоррор будет у нас таким же, бессмысленным и беспощадным, как и все по-настоящему русское, то... Валить надо отсюда. В переводную литературу.

В 2004 году Брюс Стерлинг, киберпанкер и футуролог, реально разбирающийся в передовых технологиях, подтвердил звание Американского Гражданина, издав в высшей степени патриотичный производственный роман об инженерной элите ВПК на службе Родине. Сегодня перевод романа дошел до бывшего СССР и заставил вспомнить собственные 50-60-е годы. Стерлинг сегодня — это тогдашний наш Даниил Гранин с романами «Искатели» и «Иду на грозу». Экранизация стерлинговского «Зенитного угла» могла бы встать рядом с такими шедеврами как «Укрощение огня» и «Девять дней одного года».

Роман малосюжетен (хочу сказать, что остросюжетность отсутствует и вообще там мало что происходит), даже скучноват. Но в нем есть особенная романтика не только «научного поиска», как сказали бы в советских газетах, но еще и восторга (офигения — так точнее) перед революцией технологических возможностей. Ну и скромный пафос, спрятанный в прочувствованных речах и готовности героя не только живот положить, но и последний цент отдать за Америку.

Это роман-хроника, большая часть его охватывает всего несколько месяцев — кризисный период с сентября 2001-го по февраль 2002-го. После пролога, весь смысл которого разъяснится только к финалу, действие начинается прямо 11 сентября, в день падения башен. Тридцатидвухлетний Дерек Вандервеер, компьютерный гений, ставший благодаря заслугам в науке и программировании вице-президентом ведущей IT-компании «Мондиаль», грузит семью в «рейнджровер» и едет через всю Америку из Нью-Джерси сначала в Калифорнию, за благословлением родни, а потом в Вашингтон, поступать на государственную службу. Отечество в опасности! Отец Дерека слегка свихнулся, работая в ЦРУ полевым оперативником. Дед всю жизнь конструировал самолеты-шпионы и крылатые ракеты, а теперь клеит авиационные модельки. Приняв от него как счастливую реликвию титановый паяльный пистолет, похожий на бластер Флеша Гордона, Вандервеер младший занимает ключевой пост в Бюро координации прохождения кризисной информации. Отправив жену с ребенком на обсерваторию в Колорадо, он живет то в грязной съемной квартирке, то в подземном бункере и строит новую федеральную систему антитеррористической безопасности, покупая для нее компьютеры за собственный счет. Брошенная им компания рушится, акции обесцениваются, он становится практически нищим, продает дом, потому что не может платить за него налог, но маниакально решает встающие технические проблемы, сражаясь с неповоротливостью чиновников. О сути этих проблем и о том, насколько компетентно передает их Стерлинг не мне судить, однако нельзя не вспомнить того же Гранина (тоже инженера по образованию), живописующего в своих романах премудрости теоретической физики. Для неискушенного в IT-вопросах читателя важнее образ героя, развивающийся в этом научно-фантастическом антураже. Образ вполне соответствует восторженной фразе советского поэта: «Гвозди бы делать из этих людей!». Порой перипетии сюжета (там даже до мордобития с увечьями доходит) напоминают фильм Райзмана «Коммунист». Когда Родина приказывает, настоящие программисты делают шаг вперед!

В финале выясняется, что все это время мы видели развитие детективного сюжета. Преступником оказывается самый близкий, тот, кто вне подозрений. Герой поступает с ним крайне сурово: убивает винтовочным патроном, засунутым в паяльный пистолет дедушки, засовывает тело в телескоп, оказавшийся космическим лазером, и излучает его в сторону Луны. Если у Брюса Стерлинга все же имеется чувство юмора, он его может скрывать, излагая самые абсурдные ситуации с непроницаемым лицом и видимой сугубой серьезностью.

В эпилоге наступает сентябрь уже 2002 года. Вопросы национальной безопасности решены, временные чрезвычайные органы распущены. Безработный герой живет в честной бедности, жена беременна вторым ребенком. Он удовлетворен, он сделал дело, он чувствует себя солдатом. Читает Вацлава Гавела: «Надежда — это не вера в благой исход дела, а убежденность в том, что наши дела имеют цель и смысл, каким бы ни был исход». Телефонный звонок из Европы звучит боевым сигналом. Война не окончена.

Роман рассказывает об активности разных нуминозных сил в приближении конца света (это там называется «сдвиг») и представляет собой русскую народную версию Рагнарёка. По жанру это семейная сага.

У фотографа Маши был муж, карточный шулер. А у того была любовница, злая колдунья. И когда Маша была беременная, она наколдовала, что родится сын, и Маша его колдунье отдаст. Потому что в царстве Нави, где она проживала с прочими тридевятыми — Бессмертным, Лесным, Водяным, Костяной и другими — мальчик должен был решить большие проблемы по осуществлению Конца Времен. И вот, когда ему исполнилось семь лет, мама повела мальчика на аттракционы, и его там, в «Пещере Ужасов», схватил покойник и утащил в Навь. А здесь, в Яви, он просто вывалился из вагончика вниз головой и впал в кому. Потом он, правда, очнулся, но умом остался там, на кисельных берегах молочной реки, и его отдали в интернат для дебильных уродов. Надо ли говорить, что персонал этого интерната как раз и состоял из всех этих навьих тридевятых? Только одна медсестра там оказалась нормальная, но ее быстро отравили снотворным и заменили на злую колдунью.

Вообще-то «роман» начинается с того, что фотограф Маша поехала в командировку в Париж и там неожиданно превратилась в смертельно больного французского бомжа. Только потом выяснилось, что это ее сынок в Нави так наколдовал. Она тогда поехала в Германию, к своим родителям, но те ее, понятно, не узнали и облили кипятком. Тогда она нашла на вокзале похожего на нее немецкого педераста с билетом до Москвы, сломала ему в туалете шею и села по его документам в поезд. И уже где-то за белорусской границей благополучно померла, чтобы переместиться в Навь, на Калиновый мост. А тем временем в Италии превратился в ядовитого паука папа мальчика, карточный шулер. И в паучьем обличье тоже стал пробираться в Москву. Потому что узнал на сайте www.zdvig.ru , что совсем скоро появится Второе солнце и произойдет Конец Времен, а потому надо укрываться в пещерах Алтайских гор. А на самом деле, это его мальчик заманивал в Убежище тридевятых.

Причем здесь алтайские пещеры, так до конца и не выясняется, но когда все персонажи собираются в этом своем Убежище, происходит путаная кульминация. Оказывается, что злая колдунья превратила президента России в зомби, а все население страны уснуло. Чтобы разбудить их, надо поцеловать Спящую (она там в интернате спит, на койке), тогда как ввиду конца света и массовой эвакуации населения в Алтайский край всех дебильных уродов решено умертвить. Пришла пора финальной схватки. Колдунья режет зайца, достает из нее утку, извлекает яйцо и из него шприц с ядом. И тут игла ломается! Чем закончилось, непонятно, но вроде как хорошо. Родители мальчика встретились, а папу, как оказалось, зовут Иосиф.

Во-первых, речь. Персонажи объясняются речью, стилизованной под старину сказовым построением фраз и переиначенными на русский лад иноязычными словечками: мобило, кокоша, мерин. Не сказать, что язык архаичен — это старомодная культурная речь, в которой даже телевизор брезгливо именуется «пузырем». Сленг бытует, конечно, в сильно специфических противозаконных делах, но и тут никакой заимствованной из идиша фени. Чистая лексика русских понятий. «Язык здесь мутировал не сам по себе, а по указке сверху. Государственное регулирование речевой деятельности — вот, собственно, главное фантастическое допущение «Опричника» и одновременно первейший источник комического в романе», — говорит Лев Данилкин. Ну да, забавно, тем более, что автор показывает самые разные уровни языковой жизни, тут тебе и разговорная, и официоз, и диссиденты по радио матерно переиначенного Достоевского из-за Стены транслируют.

Во-вторых, реалии. Вот встает герой утром, в понедельник, с похмелья. «Моё мобило будит меня... Кладу мобило на тумбу». Выпивает капустного рассола, рюмку водки, стакан белого квасу. Читает молитвы утренние, кладет поклоны. Умывается колодезной водою с плавающими льдинками. Забирается в джакузи...

Несмотря на любовно выписанную сцену опричного погрома, с повешенным на воротах опальным хозяином, с ритуально насилуемой боярыней, с красным петухом, тоталитарные реалии здесь отнюдь не средневековые. Скорее, это большой стиль сталинских 30-х. На праздничном концерте в Кремлевском зале разыгрывается сцена из «годов Белой Смуты Проклятой». Трое беспризорников на площади трех вокзалов поют «Слышу голос из прекрасного далёка». У присутствующих наворачиваются слезы. Пляшут молодцы-пограничники у декоративной перекрытой Трубы, молодецки грозят обнаглевшим киберпанкам дармоеда-Европы.

«Стандартный набор продуктового ларька: сигареты «Родина» и папиросы «Россия», водка «Ржаная» и «Пшеничная», хлеб черный и белый, конфеты «Мишка косолапый» и «Мишка на Севере»... Хороша была идея отца Государева, упокойного Николая Платоновича, по ликвидации всех иноземных супермаркетов и замены их на русские ларьки. И чтобы в каждом ларьке — по две вещи для выбора народного . Мудро это и глубоко. Ибо народ наш, богоносец, выбирать из двух должен, а не из трех и не из тридцати трех. Выбирая из двух, народ покой душевный обретает...».

В-третьих, литературный фельетон. Критики питаются культурною средою, и не могли их не потешить насмешки Сорокина. Писательской палатой у него заведует скорбно-страдальческий Павел Олегов с двумя подручными — Ананием Мемзером и Павло Басинем. Писателей в стране аж 128 лиц (газет-то всего четыре), среди них Исаак Эпштейн («Покорение тундры»), Оксана Подробская («Нравы детей новых китайцев»), Михаил Швеллер («Учебник по столярному воспитанию для церковно-приходских школ»). Есть поэты: Салман Басаев («Песня чеченских гор») и Владислав Сырков («Детство Государя»). Великий режиссер один — Федор Лысый по прозвищу Федя-Съел-Медведя, автор эпопеи «Великая Русская Стена». Престарелый актер Хапенский, фаворит Государыни, уж двенадцать лет играет юного Пушкина. Подъячего Данилкова из Словесной палаты сечет Шка Иванов — известный палач московской интеллигенции. Как тут не порадоваться?

Но, помимо радости, получаемой критиками от фейерверка подобных приколов, явно заметно и злорадное удовлетворение. «Действительность не многим отстает от сорокинского романа». «Сорокин не только остроумно и хлестко пишет «ментальный пейзаж» той России, к которой, кажется, движется наше нынешнее государство. Он и признается в жуткой иррациональной притягательности запредельной и фантастической державы». «Те представления о социальных процессах, которые Сорокин проецирует в будущее, не назовешь пессимистическими». Лицемерно оговариваясь для виду: «антиутопия», «не дай бог» — критики чуть не единогласно признаются в своей готовности к такому будущему. И это кое о чем говорит.

Моя версия состоит в том, что В.Г.Сорокин первым и единственным показал нам реальный образ «русского фашизма». Не ярлык, выдуманный в 90-х либеральными истериками, не пугало, конструируемое нынче спецслужбами, а идеологию и политическую практику, впервые изобретенную в начале XX века итальянским диктатором Муссолини. Фашизм не сводится к «ксенофобии» (кто бы объяснил, что это такое!) или «расизму». В утопии Сорокина каждой нации находится место. И татарам, и кавказцам, и государыня там, между прочим, — еврейка. Фашизму не обязательно присущи массовые репрессии (опричники у Сорокина изничтожают заразу среди зарвавшейся элиты, а простых вольнодумцев секут по-домашнему, как при дуче поили коммунистов касторкой). Истинная суть фашизма в нивелировке культуры. Это ведь очень долго было главной темой советского диссиденства и наиболее внятно сказано Стругацкими в «Трудно быть богом». Фашио — связка, собирание народа в единый пучок, ничего больше. Но культурным стержнем этого пучка всегда делается самый приспособляемый и самый малокультурный обывательский слой, пошлое мещанское быдло. И как ни пытайся потом создать элитарный орден, получатся не рыцари с холодной головой и чистыми руками, а те же штурмовики-опричники, с общаком из черных, кровавых денег, запрещенными наркотиками и свальным содомским грехом.

Сам Владимир Георгиевич жаловался в интервью, что критики попросту не хотят анализировать его книгу из соображений самоцензуры. Надо сказать, что не все. «Толстая (в «Кыси» — В,И,) писала о сохранении интеллигенции после Катастрофы, а Сорокин — о ее окончательном разрушении после великодержавного Возрождения. На вопрос, каким образом будет происходить это «возрождение», автор отвечает безо всяких экивоков. Достаточно вспомнить, кого из современных сановников зовут Николаем Платоновичем» — пишет в «Time out» Михаил Визель. Редкая смелость.

Традиционный повествовательный текст, классика приключений и научной фантастики — хоть сейчас в «золотую рамку» для юношества. Практически, Иван Ефремов. Да что там — А.П.Казанцев с Тунгусским метеоритом! Тем более, что тема трилогии обыкновенна для братьев Стругацких: спящие в человеческих телах «чужие», инициируемые «детонатором» («Жук в муравейнике»), рождение из человека отрицающего «человеческое» разума («Улитка на склоне», «Волны гасят ветер»). А чуть дальше оказывается, что это еще и нью-эйджевский кич, «братья света», «разговоры сердцем», Коэльо и Ричард Бах!

Интересно, что давние почитатели Сорокина, приняли первые два романа как явные симптомы выздоровления от тяжелой болезни концептуализма. Сказалось здесь то, что они читали их в порядке создания, сначала «Лёд», потом «Путь Бро». Действительно, в первом еще есть концептуалистские рудименты, второй их изживает. Но ежели читать как надо, то совершенно ясно, что о выздоровлении речи нет. Это либо временная ремиссия, либо, что верней, гениальная симуляция. Усыпив бдительность читателя, Сорокин начинает подпускать маразма, переходя от гомеопатических доз к нормальным лошадиным. В целом, трилогию следует воспринимать, как замечательно талантливое издевательство над любителями фантастики, которого сами они, к сожалению, не заметят.

Роман рассказывает о женщине поистине пугающей: доброй, бескорыстной, душевной. Мужа-пьяницу она выгнала, двоих детей воспитывает в любви и строгости, на зарплату продавщицы круглосуточной лавки и малый доход от выращиваемой в парниках зелени. Но вдруг приблудился к ее дому странный, потерявший память бродяга, ведущий себя, как ребенок. Поселила его в сарае, к хозяйству пристроила, тот с детьми играл, учил их всяким штукам... И вдруг — раз! — и опять памяти нет. Стоит ему посмотреть на открытый огонь, как наступает новая амнезия, «синдром Феникса» — сказал психиатр. Потому что всякий раз он становится новым человеком. Вместо тихого ребенка — трудным подростком, который не только замечательно играет в футбол, но и курит, пьет, проигрывает деньги. Вместо работяги с талантами ко всякому ремеслу — жестким, хватким дельцом высокого полета. И после каждого нового возрождения он возвращается к этой терпеливой женщине и становится ей ближе. А в конце концов вспоминает все и... Дальше говорить нельзя, потому что — детектив и триллер.

Чтение самое располагающее, такое, что не бросишь. И достоинство этого на раз проглатываемого романа не только в том, что схвачена жизнь в самых типических и ярких образах, но и в том, что показано ясно — какая она, идеальная русская баба, и каков он, идеальный русский мужик. (Предыдущие книги Слаповского, если кто не знает, назывались: «Мы», «Они», «Оно».) Про героиню в общем понятно, и можно только пожалеть тех утонченных, вспомнивших «Степфордских жен» и увидевших в прекрасном женском образе нечто «механически-кукольное». Они убогие, им не дано. А вот с героем сложнее. Ловушка в том, что в понимании его поневоле обращаешься к собственному опыту, и получается, что и себе, и всем нам льстишь. Но тем не менее.

Мужик — это целый многослойный мир. Какой-то сметливый наблюдатель заметил, что поведение замкнутого мужского коллектива равняется по возрасту младшего участника и вообще скоро скатывается на уровень четырнадцатилетних. Однако ж, когда ситуация требует, мужчина мигом припоминает, сколько ему лет и чего он в жизни повидел. В нем все остается и все живет. Нормальный, битый и неглупый мужик — всякий раз разный, как жизнь позволяет и как бог на душу положит. Он может и с ребятишками играться, и хулиганом приблатненным побыть, и бродягой-каторжанином (совсем необязательно это иметь как факт биографии). Быть рукастым, до работы жадным — и послать эту работу свою, как разонравится. Возиться с лошадьми в конюшне и разбираться в финансовых разводках, хапать деньги и спускать их к чертовой матери. Настоящий мужик не должен ни пропасть, ни заскучать ни в хлеву, ни в правительстве. Хотя нет — заскучать может, потому что нужна ему настоящая женщина. И когда нет ее — жизнь не удается, а как найдет — так все хорошо.

В названии романа скрыто пугающее нечто. Но оно оказывается не страшным. Оно — это время и его течение. Покрывало, под которым лежит набор вложенных одна в другую историй, и собственно судьба гермофродита, рожденного в 60-е годы, лишь повод к их последовательному развертыванию.

Во-первых, это история о чужом в стране чужих. О наблюдателе, агенте несуществующего мира. Как он маскировался, играл, встраивался, добивался целей, пытался изменить под себя чужую реальность, но устал и смирился, стал почти своим. Здесь автор опасно балансирует на грани научной фантастики. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что наши соотечественники были и есть душевней и толерантнее, чем в этой книге. И даже при советском уровне невежества, бесполость ребенка должна была переноситься куда спокойнее нынешнего агрессивного разгула половых инверсий. Не мальчик, не девочка — в сущности, ангел — злоключения героя выжимают слезливое сочувствие, но представляются нарочитыми. Однако, что поделать, сюжет! И вот, во-вторых, мы видим историю гонимой незаурядности. Талантливый, волевой подросток, потом молодой человек пробивает себе дорогу к нормальной жизни, к какому-никакому успеху, падает, проваливается, начинает снова... История борьбы не за что-то высокое, неординарное, а за самое простое, за право на обычность, нормальность; борьбы естественной и от этого самой жесткой, без возможности отступить.

Потом это история времени (которое среднего рода, для всех). Энциклопедия ушедшего. Размах широк — от райкома до бомжа, от богемных фарцовщиков до ремонтных рабочих. Герой примеряет на себя все роли. Автор аккуратным музейщиком собирает приметы, типы и слова, не ленясь комментировать с некоторой снисходительной брезгливостью. Мужчина серьезный (сейчас сказали бы — конкретный), заняться коммерцией (слово «бизнес» не было еще в ходу), популярная у прогрессивных слушателей группа (культовая — сказали бы сейчас). Он объясняет, что такое аморалка, каков был книжный дефицит, зачем надо было разминать сигарету. Кое в чем Слаповского хочется поправить, ведь «андроповская» водка с зеленой этикеткой стоила не четыре семьдесят, а на десять копеек дороже. Замечательна ностальгия автора по вневременному, неподверженному изменениям. Может быть, лучшие страницы рассказывают о внутренней эмиграции героя в садовые сторожа. Как он живет зимой в избушке, топит печь, готовит немудреную пищу и совершает лыжные обходы, растворяясь в распорядке привычных крестьянских забот.

Еще это, конечно, история поколения, с неимоверной легкостью перескочившего из одного мира в другой, потому что ему было все равно. Главный герой с увлечением строит коммунизм, понимая его идеальным для себя бесполым обществом, а потом с не меньшим энтузиазмом трудится челноком и предпринимателем, потому что там никто не спрашивает мужик ты или баба — дело есть дело, деньги пола не имеют (задумайтесь над словом бабло). В романе есть замечательный персонаж Гера, по настоящему убежденный комсомольский функционер, способный на ходу, личным внушением распропагандировать, пробить на идейность хоть спекулянтов, хоть ментов. Пойти в начале 90-х в коммерцию его заставили не шкурнические интересы — историческая целесообразность!

Роман о том, как все проходит, как время сбивает понты, расставляет все по своим местам, как интеллектуалы и богема становятся обремененными семьей обывателями, как торжествует нормальность. О том, что не столь важны пол, секс, инстинкты, сколько отношения и просто другой рядом. И о многих вариантах, которыми можно играть. И о том, что все обратимо, и нечего менять, по большому счету.

Протяженные периоды как кварталы массовой застройки, тяжелый текст, влекомый россыпями ценных метафор. Чтобы этот роман читать, нужно приноровиться, найти ракурс и соответственно перестроить мозги. Цепляющиеся друг за друга и раздражающие аналитика навороты из «словно», «будто» и «как» при въезде в текст сливаются объемной четырёхмерной картиной.

Фабула такова. Мужчина и женщина встречаются на вокзале, провожая таинственную экспедицию из двух человек. Они незнакомы, но, чувствуя руку судьбы, не могут расстаться. Придумывают себе имена. Ничего друг о друге не зная, на каждой встрече назначают новое свидание в случайно выбранном месте. Не получись встреча, следующей быть не может. Мужчина, главный герой, — резчик по камню. Бывший хулиган, несостоявшийся Индиана Джонс. На вокзале он провожал своего наставника, профессора-авантюриста, нашедшего в тайге небывалую жилу корундов. Если экспедиция вернется с добычей, все участники дела станут миллионерами. А у загадочной возлюбленной есть не менее таинственный, отсутствующий в реальности муж, и за каждым ненадежным свиданием наблюдает один и тот же не таящийся соглядатай. Тем временем и в тайге, и в городе происходят странные события. Время течет вспять, просыпаются горные духи, но это лишь создает неверный, колышащийся фон для похождений героя. Роман затевался для него, а не ради авантюрной мелодрамы с историософскими фантазиями. Детство в Азии, где героя зачаровала прозрачная недоступность кристаллов, где он открыл, что мир состоит из копий и подделок, и научился совершать «ужасные» поступки. Потом разбойничья юность, когда подростком он сообразил: чтобы сделаться истинным рифейцем, надо рисковать — много и бессмысленно. Рифейский край и Рифейский хребет у Славниковой не просто книжное имя Урала, а пространство духа. Рискуя и выламываясь из жизни в разные экзотические области, рифейские мужчины делаются прозрачными и недоступными, ничьими. «Ты и твои приятели — белые пятна на человечестве, — говорит герою бывшая жена, сама стопроцентно безбашенная рифейская женщина. — Нам с тобой повезло, что мы родились в прекрасной местности, где чуть не половина населения желает н е б ы т ь! Вы не годитесь ни на что, кроме освоения Луны. И почему вы думаете, что мир позволит вам оставаться такими, какими вы хотите?» Эта родная, преуспевшая бизнес-леди старается стать, выглядеть как надо, интегрироваться в мировую молекулу, которая объединяет все бизнесы и которая намного проще, чем самая примитивная человеческая индивидуальность. Но в самой этой женщине заключена несовместимая с системой недоступность, ее андеграундные новшества в похоронном деле нарушают правила и приводят к войне с предсказуемым исходом. Жена, не желающая оставить героя, как единственное пространство, где она может повстречаться с себе подобными, открывает ему очевидную тайну современности. Сегодня человечество держит в потайном кармане принципиально новый мир, в котором не способно жить. Есть технические средства воспроизвести и сделать индустрией чудеса, сотворенные Христом. Но из восьми миллиардов хомо сапиенсов семь с половиной в этом будущем ни для чего не нужны. Законсервированный мир с его страданиями, бедностью и болезнями сделался неистинным. Помощь ближнему в его ненастоящих страданиях стала бессмысленной.

Как и многие его знакомые, герой создал для себя убежище в виде квартиры, в которую нет доступа посторонним, где нет ни Бога, ни времени. Он освободил свою территорию от воздействия силы, пронизывающей мир. Еще подростком он решительно делил человечество на себя и всех остальных, с полным хладнокровием возмещал убыток, нанесенный одним, за счет кого-то другого и терпеть не мог оставаться в долгу. Как другие истинные рифейцы, он стремился выдраться из невидимых тенет, разодрать мировую крашеную ткань — или уничтожить вместе с собою то, что было намного сильнее человека и ни о чем с человеком не советовалось. И все же, встретившись с невзрачной женщиной без имени, герой попался. С ним, вопреки его желанию, случилось нечто подлинное. И он, подозревая, кого воплощает его возлюбленная, и прекрасно зная о привычках Каменной Девки, Хозяйки Горы, понимал, что обречен исчезнуть за пределом, как его предшественники. «Кто знает, счастье или несчастье случилось с человеком за горизонтом общей и обыкновенной жизни, за пределом судьбы?»

Можно сказать, что Славникова удивительным образом сумела написать очень мужской роман. Ей удалось точно вычислить или почувствовать те тонкие вещи, связанные с риском, работой, любовью, которые может быть и прозрачны, как взгляд похмельного, но мнятся недоступными для непосвященных в братство. Она смогла правильно рассказать, отчего лучшие мужчины стремятся не быть, а лучшие женщины ввязываются в заведомо проигрышные сражения. В финале романа давно уж готовые к смерти герои, разбредаются по местам для принятия последнего боя.

Мало кто помнит, что первым известным пермским писателем XXI века стал Дмитрий Скирюк. Его довольно резонансная книга «Парк пермского периода» об инопланетянах на улицах Перми вышла в столице в 2002-м, за год до книжного дебюта Алексея Иванова. «Единственным способом преодолеть проклятый общепровинциальный нивелир является литературный миф», — написала тогда местная газета. И в мифологизации родного города Скирюк опередил даже Александра Бачило с его «Академонгородком», демонизирующим окрестности Новосибирска.

Но «Блюз черной собаки» не только о Перми и ее изнанке. Скорее, роман — о провинциальной неформальной тусовке, молодежной и не очень, boheme (с франц. — цыганщине), «социально деклассированной и материально необеспеченной».

Дмитрий Скирюк — «профессиональный писатель», и это не сказать, чтобы очень хорошо. Во-первых, сносно кормиться писательством может, за редким исключением, лишь удачливый халтурщик. Во-вторых, нормальное самосознание лучше всего формируется успешностью на какой-нибудь общепризнанной жизненной стезе. То есть, социализированные личности, пишущие в свободное от серьезного ремесла время, заметно отличаются от тех, кто ничего толком не умеет, кроме как писать. Главным образом, соотношением зрелости и инфантилизма. Зато, в силу своей вынужденной деклассированности, Скирюк отлично знает среду, в которой приходится ему обитать. Она населена людьми неопределенного возраста и смутных занятий: фотографами, художниками, поэтами, музыкантами, шаманами (все это с оттенком приставки «как бы»). Так вот, этот роман — о них и для них. Такой, одновременно, и диагноз, и апология.

Герою тридцать пять лет. Он учился в мединституте на терапевта, но о профессиональной его деятельности ничего не известно. Сейчас он работает фотографом в какой-то, вроде бы, студии. В чем состоит «работа» — решительно непонятно, хотя кое-какие деньги у него водятся, да и на рабочее место к нему удается заглянуть. Там непрерывно происходят фотосессии неких девиц, но кто за это платит — не сказано.

И вот, ему начинают приходить загадочные SMS-сообщения с пустого номера, причем, в диком наборе латинских и кириллических знаков угадывается прозвище юного гитариста, младшего брата его «бывшей» подруги.

Кстати сказать, единственное, что удается узнать о сексуальной жизни героя: он уже год «ни с кем не целовался» и перед тем, как надеть футболку, просит девушку отвернуться.

Встретившись с «бывшей», герой выясняет, что ее брат пропал некоторое время назад, разыскивает по адресу на фотографии его знакомую и проводит в ее компании несколько дней, узнав много неожиданного о мистике музыкального дара. Между тем, парня находят погибшим далеко за городом, подозрение падает на героя, его арестовывают, он волшебным образом бежит, отправляется с девушкой-проводником (она-то и оказалась «черной собакой»!) в кастанедовское путешествие на изнанку реальности и отматывает время назад, чтобы предупредить самого себя и вернуть к жизни погибших.

Написано все это очень неровно, и автору текста можно б было предъявить немало претензий, кабы он не ушел от них простым, но действенным способом. Дело в том, что рассказ ведется от лица главного героя, и любые стилистические нюансы легко объяснить особенностями его личности. Тут каждое лыко в строку — и вязкость речи, и нелепые рассуждения, и общая наивность — все как нельзя лучше характеризует рассказчика. Что же до автора, то он дистанцируется от текста прямо-таки гениально, появляясь персонажем на его страницах. Причем этот романный писатель Севрюк, который живет по квартирам знакомых и институтским подвалам — куда мудрее и даже просто по-житейски адекватнее героя-рассказчика. Он и возрастом старше, и об окружающей реальности больше знает, и к тому же еще занят полезным делом — участвует в ихтиологических экспедициях.

Содержательно роман раскладывается на ряд тем, и не о всех я имею возможность судить. Во-первых, это метафизика блюза и вообще творчества. Подозреваю, что Дмитрий Скирюк приоткрыл тут некоторые бездны, мне, к сожалению, недоступные. Отмечу некоторые параллели с «Альтистом Даниловым», чем и ограничусь. Зато метафизика региона, пресловутый «литературный миф» — это каждый провинциал оценит. И конечно, Скирюк в деле сакрализации малой родины сильно продвинулся. Не инопланетяне уже атакуют Пермь, а спиритуальные сущности, призраки поземной чуди, над древним поселением которой построен город. Автор подгребает на знакомые улицы всю постсоветскую поп-эзотерику, пряча эклектические нагромождения под напущенным туманом. Буквально на днях открываю свежеизданную «Энциклопедию подземного мира» и нахожу там главу о черном псе, встреченном диггерами в туннеле под Пермью. Мифы живут своей жизнью, и авторов у них нет.

Но самой значимой для писателя и преданных ему читателей надо считать тему избранности. Похоже, именно она определила успех книги, в котором можно убедиться, посмотрев отзывы. Для неприкаянной молодежи и не нашедших себя пожилых неудачников равно важно обретение смысла. Популярность околотворческих занятий столь же велика, сколь и их невостребованность. У нас никому не нужна масса хороших писателей и музыкантов, не говоря уже о плохих, которых больше в разы. И все они хотят если не получать за творчество деньги, то хотя бы знать, что говорят с Богом, подобно давнему персонажу Мамонова. Дмитрий Скирюк дает им возможность почувствовать свою важность. «Помните, что мы все стоим на рубеже, все держим это небо», — говорит он в авторском послесловии, и это именно то, чего от него ждут.

И еще в романе есть отчетливый мотив возвращения. Герой в поиске себя-настоящего сначала погружается в забытую атмосферу молодости, а потом получает возможность буквально мотать время назад, исправляя упущенное. Это очень сильный соблазн. «Времени нет, — понимает герой в финале. — Потому что живем». Это нужно вспоминать чаще, спасибо автору.

Редкий пример фантастики, взятой «из жизни», использование собственного жизненного опыта, симпатичная попытка современного спиритуального романа. Отчего-то, однако, хочется до этой книги докопаться. Может быть, потому что неприятен герой-рассказчик, инфантильный тридцатипятилетний неудачник. Да и раздражает фигура автора, введенная в текст персонажем.

Судя по сетевым отзывам, кое-кто считает «Блюз» лучшей книгой Скирюка, а еще кое-кто полагает его «лучшим сегодня писателем». Хорошо.

С первых страниц ясно, что словесное творчество автор понимает как работу с конструктором. Он знает, как собирать фразы и абзацы, однако не слышит своей речи и не видит создаваемой ею картинки. На темных обоях у него нарисована тушью или гуашью (всеми оттенками серого!) волчья голова в полстены высотой. Представили? Не пытайтесь, все равно потом окажется, что это не волк, а чОрная собака (серой тушью! по темным обоям!).

По каждому поводу Скирюк начинает детский обстоятельный дискурс с логическими провалами: «SMS обычно отправляют не кому попало, а хорошим знакомым, номера которых загодя «забиты» в трубку. Мобильник — это ж почти компьютер, он все держит в памяти... А что не позвонили, так, скорей всего, кредит иссяк... Или труба чужая».

Вот он разворачивает на страницу метафору: «люди похожи на шестеренки», но представить себе, как сцепляются шестеренки, не может. «Сперва все было замечательно — и крутились мы в одну сторону, и скорости совпадали... Может число зубчиков было не таким (скажем, у меня кратное шести, а у Инги — семи)». Открыть бы автору любой часовый механизм, да посмотреть!

Потом на эти мелочи перестаешь обращать внимание. Ну, неважно композитор играет, это случается, главное мелодию различить, потому что тема, кажется, начинает звучать серьезная. И обозначается она не рассуждениями о цене дара и успеха, подкрепленными многостраничным вставным досье о несчастных музыкальных судьбах. Мистика тут за уши притянута, любой знает, что все эти рок-исполнители — в группе риска, как и все, кто ведет неупорядоченный и асоциальный образ жизни. Другой темой интригует автор: мифологией места. Сакральным краеведением.

«Пермь. Странный, призрачный, возникший ниоткуда город. Город, которого, может быть, и вовсе нет».

Понятно, что одной из задач книги, посвященной родному городу, стояло у автора собственное позиционирование. Но дело предпринято на самом деле почетное, что как ни мифологизация окружающей действительности есть сверхзадача литератора из провинции? Однако автор непоследователен, он хватает все, что подвернулось под руку (включая, скажем, мою собственную давнюю статью об алтайской чуди) и, поиграв недолго, выкидывает. Мелькнул сюжет о детских граффити, заинтриговал и исчез, получив какое-то необязательное объяснение. Растворился без последствий пассаж о пермских башнях. Все поверхностно, по-детски, необязательно, на уровне: «а ты читал Кастанеду?».

Сознаю, что на мое брюзжание есть чем ответить и что претензии я предъявляю не к конкретному произведению, и даже не к жанру, а к сложившемуся типу мышления и писательства. Для него характерна недисциплинированность мысли, из-за которой зачастую автор сам не видит, что у него получается. А получается неловко и часто смешно, хоть это совсем не предполагалось.

Семьсот страниц мелкого трудночитаемого текста, отсутствие каких бы то ни было указателей, мало о чем говорящие названия глав. Неструктурированная, чисто хронологическая подача материала, собранного и напиханного автором в книгу со скаредностью истинного музейщика. В то же время, много воды, лирики, пространные отступления и комментарии автора на любой счет (в которых он часто выглядит не вполне компетентным и никогда — остроумным). Автор в принципе не умеет редактировать, сокращать, обобщать, хотя бы отделять важное от неважного. Вот типичный образец его стиля: «Нина Матвеевна Беркова была человеком удивительным и во многом даже загадочным. Я лично был знаком с нею больше пятнадцати лет, но, когда она умерла в 2003-м, с удивлением обнаружил, что очень мало о ней знаю. Точно так же мало знают и другие наши общие знакомые. Совсем недавно я разговаривал с сыном Нины Матвеевны — Сергеем Марленовичем, и оказалось, что даже он знает о матери гораздо меньше, чем это бывает в обычных семьях. Вот краткая биография Нины Матвеевны Берковой». (Следует двухстраничное изложение биографических фактов, в которых нет ничего ни удивительного, ни загадочного.)

Книга — личное предприятие автора, его дитя, в котором нет недостатков, да и сам он регулярно появляется на ее страницах: не преминет подчеркнуть, что кого-то знал, в чем-то участвовал. Но, увы, он не может извлечь из этой близости ничего сколько-нибудь интересного. Он и сам нам не интересен. И даже мнение Риммы Казаковой о Стругацких не интересно, и неинтересно ее посвященное Аркадию Натановичу стихотворение. Нам нужны факты, подробности (их здесь хватает, но приходится вылавливать), умные, компетентные суждения о творчестве братьев (этого мало).

И все же уйти обиженным трудно — в этой обогащенной руде достаточно золота. Если лень мыть все подряд, можно копать наугад, перелистывая страницы. Вот, скажем, маленьким беллетристическим шедевром выглядит подробное описание семейной пьянки Биленкиных, Можеек (Булычевых) и Стругацких в ночь с 6 по 7 сентября 1968 года. «Поразительно, — замечает автор, — но за всю эту ночь они ни разу не вспомнили — будто сговорились, — о трагических событиях двухнедельной давности. 21 августа советские танки вошли в Прагу».

Мария Семенова не то по неопытности, не то намеренно осмелилась нарушить принцип создания романтического произведения, по которому герой должен быть одержим страстью, движущей его и сюжет от завязки к финалу. Волкодав реализовал свою одержимость местью в самой первой главе. Его целью было наказать убийцу своего рода, к этому он готовился, собираясь заплатить своей жизнью. Цель была осуществлена, а жизнь осталась при нем. Надо было жить дальше, изобретать какие-то смыслы, притираться к новому... А это уже не романтический сюжет, в фэнтези это редко бывает.

Поначалу эта необязательная фэнтезийная чушь просто раздражает в романе. Все вроде хорошо, энергично. Почему просто не написать приключенческий роман на условно историческом материале? Зачем какие-то заговоры, если замок можно поджечь факелом? Бредут никому не интересные ожившие мертвецы, а девушке в это время захотелось «в кустики»... Тьфу!..

Но ведь Семеновой удается все это бабство преодолеть, и довольно скоро. Дело в том, что она расправилась с соблазном пойти по легкому пути в самом начале. Чтобы писать роман дальше, ей пришлось придумывать жизнь, а в таком деле живые мертвецы не помогут.

История в этом романе прорастает из густой обыденности, и поначалу ее фабула мало отличается от стандартного зачина криминального боевика 90-х. В том традиционном сюжете должен действовать советского извода интеллигент, безработный и безнадежный в хищной действительности. Потеряв жену, работу и веру в себя, он волею случая становится обладателем чемодана денег (страшного секрета, черного пистолета) и в борьбе за сокровище перековывается в героя невиданной крутизны. Не сказать, что новая жизнь враждебна нищему историку Безукладникову, просто у нее другая скорость — не запрыгнуть без разбега. Старый товарищ, ныне почти что министр, с энтузиазмом принял просьбу найти работу. Пожалуйста, работы много, можно, например, заводы продавать, тем более, есть опыт продаж в ночном ларьке. Но, представив, какие сложности надо преодолеть, чтобы хотя бы принести отпечатанное на принтере резюме (лет восемь-двенадцать копить на компьютерную технику, год-полтора ее осваивать...), Безукладников предпочел схватиться за оголенные в ремонтируемом офисе провода. Реанимированный после клинической смерти, он уже не нуждался в работе, потому что с новой подаренной жизнью обрел дар знать ВСЕ. Для этого требовалось только задать вопрос.

Русская литература не больно богата сочинениями про супергероев. Грин да Беляев с летающими людьми или Шефнер с его шутейной фантастикой... Были, правда, опытная повесть старшего Стругацкого «Дьявол среди людей» и два романа его младшего брата, ступающие на сумеречную территорию Стивена Кинга. Сахновский, кажется, тоже прочел «Мертвую зону», опубликованную «Иностранкой» в 1984 году. Если нет, то тем интересней родство их персонажей. Жанр, правда, разный. Там — сентиментальная история ранимого ясновидца, здесь — гротеск, уместивший много-много всего, гораздо больше, чем вмещает формат небольшого романа.

Большая часть романа представляет собой образцово построенный триллер, ненароком лишенный пружины — герою там нечего добиваться. Да, с момента явления им своего дара заинтересованным лицам и силам он всегда под угрозой, но для спасения жизни, как выяснилось, нужно очень немного: вовремя поинтересоваться о направлении удара, спросить себя, что делать, и аккуратно выполнить все предложенные Даром действия. Исходную проблему денег герой решил походя, просто установив тот факт, что деньги везде, они заполняют пространство, достаточно знать место и время, где и когда их взять. Попытка спасти потерянную и любимую жену приносит еще одно важное знание: жизнь нельзя подогнать под желаемое. Жизнь не предсказуема, ее варианты не определены, будущее зыбко. И так же зыбки желания героя. У него нет цели, даже желание выжить неоднозначно, а какой без цели триллер?

Безупречно увлекательная поначалу провинциальная криминальная история вытекает во второй части романа на мировой простор, награждая неразрешимой проблемой международные спецслужбы, но тут и затухает, исчерпавшись. Читательский интерес, уцепившийся только за событийную канву, обречен, потому что интерес к этой внешней фабуле теряет сам автор. По мере того как герой научается игре с потоками событий, они эти события теряют значение. И здесь начинается самое интересное, но это интересное мы не увидим, сможем только догадываться. Передав роль рассказчика периферийному персонажу романа, автор сознательно ограничил свои полномочия, и это, конечно, мудро. Он задал задачу, которую всякий будет решать в меру своего разумения и энтузиазма.

Так совпало, что почти одновременно со «Звездой Полынь» вышло эссе Геннадия Прашкевича «Адское пламя», посвященное советской фантастике 40-50-х годов. В нем ирония автора не обошла характерные для фантазии того времени черты: и упор на технологии «ближнего прицела», и пафос противостояния враждебному миру капитала, посылающему вредителей и шпионов... Так вот, роман Рыбакова представлен этими чертами в самой полной мере, что не мешает ему быть остросовременным. Персонажи Николая Шпанова наносили противнику упреждающий удар, герои Георгия Адамова доминировали в океанах, у Вячеслава же Рыбакова строят потаенный Китеж, откуда Россия совершит вертикальный технологический прыжок. Враги кругом как были, так и есть, политическая ситуация неспокойна внутри и снаружи. Но исторический оптимизм, бесспорный в середине прошлого века, сегодня приходится утверждать.

В вопросе о нынешней российской власти автор стоит скорее на раскольничьих, протопоп-авваккумских позициях — Царство Антихриста, власть неправедная... Ведь, главная задача устроителей космо-технологического Китежа в том, чтобы таиться от российского чиновничества, которое, узнай оно о проекте, тут же все бюджеты немедленно украдет и попилит. Однако каким-то образом это не мешает доверять Президенту, ведь проект невозможен без его покровительства.

Сюжет романа построен вокруг вовлечения людей в закрытый проект, вокруг попыток врагов помешать, он состоит из цепочки напряженных личных драм, трагедий, надежд. Это триллер, закрученный вокруг тайны, происходящий на ее периферии, и лишь в самом конце нам удается заглянуть в построенный в тайге город будущего. Современное Беловодье не ждет конца света, оно рождено для счастливого труда, для творчества, здесь посеяны семена будущего Мира Полудня.

Новая книга Дины Рубиной напоминает известный роман Сахновского: тоже беллетристика с заездом в фантастику. Человек с необыкновенным даром, ключом к могуществу — бежит от мира, выбирает приватность и недеяние. Но книга Рубиной избыточна для беллетристики, она многословная и нескладная. Чтобы вышла стройная, рассчитанная на поражение читателя вещь, ее стоило сократить чуть не вдвое. Роман разваливается на отдельные слои и линии, хотя в нем есть видимость внешнего каркаса: о том, каким будет финал, нам дают знать уже в начале. Кроме авторского нейтрального голоса, звучат еще два — поочередно вступают в рассказ близкие мужчины главной героини. Один, пожилой еврей-фаготист (впрочем, евреи там, чуть ли не все персонажи), просто разбавляет текст лирикой: пишет письма молодой возлюбленной. Пишет без адреса, в пространство и почти ни о чем: о географии, в которую забрасывала его судьба, и о том, как хорошо было б им встретиться. Зато другой, бывший муж, спортсмен, каскадер, рассказывает историю своей жены следователю Интерпола. Как мы понимаем, следствие происходит по поводу ее бесследного исчезновения, и намеки на криминальные обстоятельства обещают нам остросюжетную фабулу. Но нет, жесткого хребта в истории так и не обнаружится, а какие-никакие кульминация и развязка (не очень эффектные, но многозначительные) будут слеплены на скорую руку.

История гениальной девочки, умеющей заглядывать в будущее, погружена в два фактурных мира, безукоризненно освоенных автором. Это мир киевского мещанства и мир советского и постсоветского цирка. Первый автор знает по жизни, второй изучала специально для этого романа. Рубина — профессиональный бытописатель: бытие ее всегда густое, пахучее, рельефное. Поначалу эта проза кажется трогательной, но скоро начинает раздражать. Она редко позволяет нам умилиться, чаще тыкает в грязь. Зрение, изобразительный талант у Рубиной выдающиеся, однако часто взгляд автора кажется чужим, враждебным. Но за цирковой мир — спасибо. Это интереснейшая, редкая фактура, особенные люди, странная жизнь, в которой, правда, тоже хватает грязи и неприятных запахов.

Судьба главной героини (внучки Вольфа Мессинга, возможно) предстает пред нами серией разновременных эпизодов — от обреченности трехлетнего ребенка в Ейском приюте до прыжка фантастической и роковой женщины с монреальского моста на мотоцикле. Все это время она ломала жизни тем, кто оказывался слишком близко. Ее любили и боялись, ее способности притягивали, а чудесный дар вызывал ужас. Поэтому она научилась его скрывать — больше всего ей хотелось стать обычным человеком, избавиться от внимания сверхъестественных сил. Это, конечно, национальная тема — трагедия народа, отказавшегося от Спасения и упорствующего в этом отказе две тысячи лет.

Мистическая подоплека романа как-то связана с зеркальностью. Способности девочки (помимо дара прозревать будущее) проявляются после того, как ее, левшу, переучивают действовать правой рукой. Овладев обоими руками, она начинает поражать уникальными памятью и координацией, но продолжает чудить: пользуется зеркальным письмом, находит себе учителя — полоумного еврея, помешанного на теориях зеркальных пространств, а после, уже став гражданином мира и расквитавшись с цирком и каскадерством, ездит по свету, устраивая чудесные шоу с зеркалами. В ее гибель мало кто верит, многие считают, что она скрылась от мира, прорвавшись, наконец, в свое зазеркалье. И вот что пишет ей старый музыкант, перед тем, как замерзнуть в снегопад, как и было ему предсказано: «Ты отринула навязанный Тебе дар небес с великолепной брезгливостью... Кто звал Тебя, одновременно не давая проникнуть в таинственные для меня зеркальные пределы?..».

Мы-то знаем, кто и куда их зовет...

Атеист или не атеист сам Пулман — дело десятое. Его трилогия — случай апофатического богословия, она доказывает необходимость Царства Небесного от противного, удалив Бога за пределы Вселенной. В «Темных началах» сопряжено множество миров, и, хотя в одном есть Оксфорд, внешне неотличимый от того, в котором живет сам автор, ни в один из этих миров Сын Божий не приходил. Там есть «Ветхий завет», но нет Евангелий, человечество не спасено, умершим уготован ад. Над земными мирами носятся враждующие группировки духов, а дух-узурпатор, объявивший себя Властелином в то время, когда настоящий Творец ушел, вот-вот рассыплется от дряхлости. Атеизм в этой картине мира возможен только в этическом смысле, как противопоставление уповающему на бога теизму — как призыв отвергнуть власть духов и обустраивать жизнь по законам, установленным Создателем. Главная загадка трилогии — природа Пыли, которую церковь, служащая демонам-узурпаторам, считает «первородным грехом». Пулман объясняет эти разлитые во Вселенной одухотворяющие частицы в традициях пантеизма и Тейяра де Шардена, но благодатная, божественная их природа нам очевидна. Всякий настоящий талант говорит правду, а всякая правда свидетельствует о ее Источнике.

Двенадцатилетняя героиня Лира — талантливая врунья. Это признак высокой адаптивной способности. Родителей своих она до поры не знает, но ей есть в кого такой быть. Ее родители — беспринципные авантюристы и убийцы, притом что мать — садистка, а отец — мегаломаньяк, мечтающий убить бога. Последнее простительно: Бога в их вселенной нет, а претендующие на вакансию духи достаточно уязвимы. Другой главный герой, появляющийся во второй книге мальчик Уилл, — защищая себя, убил человека. Лира чувствует в нем способность убить и потому убеждается в его надежности. Это плохо? Плох ли воин, который убивает из долга? Плохо ли, что Пулман все называет своими словами? Читателю, будь он ребенок или взрослый, придется разбираться с оценками самому. Здесь нет подсказок, потому что даже заповеди (предположительно содержащиеся в имеющемся там Писании) скомпрометированы вставшей на сторону зла церковью. Лира (как и Уилл потом) находит ориентир и смысл в верности близким. Всю первую книгу ее ведут две цели: спасти своего друга и разыскать своего отца. И в конце, когда найденный отец убивает спасенного друга, обе цели разрешаются самым страшным образом. К сожалению, ничего этого в экранизации не осталось. Отец и его космические цели безразличны для Лиры (даже ненависти не возникает после его поступка), но желание совершить обещанное несмотря ни на что, освободить друга теперь уже из плена смерти — ведет ее до самого конца и составляет двигатель всего, что происходит в трилогии.

Во Вселенной «Темных начал» существует Провидение, и этот факт также свидетельствует о необходимости его Источника. Будущее предопределено, и кое-что узнать о нем можно, обращаясь к Пыли, для этого существуют специальные приборы (те самые «золотые компасы»). Предсказания говорят, что некая девочка совершит небывалое предательство, победит Смерть и станет Евой для нового человечества. Понятно, что автор хочет сделать героиню Мессией, сказать, что Спасение может быть принесено человеком. Но отрабатывает заявленные обещания Пулман только наполовину. Страшное предательство происходит, когда Лира добровольно оставляет своего деймона (отказывается от души), чтобы сойти в мир мертвых. А тема с грехопадением вообще опускается. Не считать же таковым случившуюся любовь и разлуку тринадцатилетних детей? Но спасение умерших осуществляется в полном масштабе.

Говоря о том, как создавалась трилогия, Пулман утверждает, что в общих чертах сразу видел ее целиком. Однако в итоге многое оказалось лишним, многое не получило развития, остались темные места. Необходимые для завершения сюжета принципиальные решения автор явно принял, отчаявшись найти лучшие. Что-то непременно разочарует читателя, но прежде ему придется очароваться. Мощная фантазия автора создала поразительные картины и сцены, трогательные ситуации и персонажей, которых хочется вспоминать. Текст располагает — переводчики скромны, но язык их богат и точен. В итоге книга дает правильный, православный урок — человек должен строить Небесную республику на Земле, не поддаваясь претендующим на власть духам.

Сочинить детектив – дело несложное, надо знать, как начать. Герой приходит в свой запущенный офис. Он единственный сыщик в округе, где его знает каждая собака. Клиентов мало, вечное безденежье. Постоянные контры с начальником полиции и презрительное снисхождение доморощеных мафиози. Но сегодня, кажется, удачный день. О помощи просит знаменитость, певица, звезда местного клуба. Для начала он ей, конечно, откажет. А потом непременно ввяжется в дело бесплатно, на свой страх и риск.

Стоп. Скучно. Читали это сто раз, надо бы хоть как-то разнообразить. Не сделать ли детектива замаскированным динозавром? Нет. Это тоже у кого-то недавно было. Тогда зайдем с другой стороны. Дело-то происходит не в Америке, а в Уэльсе, на древней земле кельтов. Значит, местная аристократия состоит из друидов, контролирующих торговлю мороженым, портных и парикмахерские. Во главе мафии – Великий Маг, по совместительству – учитель валлийского. Теневой бизнес состоит в непристойной торговле попонками для чайников и пачкающим мылом. В дело замешана шайка связанных общим прошлым ветеранов Патагонской войны. Исчезнувший артефакт, который все усиленно ищут, нагромождая трупы, оказывается школьным сочинением, написанным рунами.

Провинциальные абсурдистско-этнографические истории хороши, когда есть свежий взгляд, как бы со стороны. Или когда национальная фактура настолько сильна, что прет из текста, поражая воображение. Говорят, что в заграницах наши детективы ценят не за сюжет и изящество, а за моменты неявного нам бытового абсурда. Но английской литературе куда труднее, она сама себе осточертела и, чтобы спастись от скуки, вынуждена высасывать себя из пальца. Что интересного в бесцветной британской глубинке? Чай не Лондон, даже карты, деньги и стволы не помогут.

Судя по краткой биографии (Сингапур, людоеды Борнео, Южная Америка), Малколм Прайс ценит экзотику и ненавидит скуку. Взглянуть на обрыдший пейзаж уэльской дыры свежим взглядом ему трудно, куда проще накидать в него смешных нелепиц и повеселиться. Вот он и старается, хоть и несколько натужно. Читателю не так смешно, потому что откуда ему знать – может, они взаправду так живут? А в конце романа автор расправляется с провинциальной затхлостью кардинально. Когда злодеи поднимают в воздух мемориальный «ланкастер», чтобы разбомбить плотину и превратить городок Аберистуит в подобие затонувшей в океане легендарной земли кельтов Канрев-и-Гуаэлод, у героев есть шанс остановить катастрофу. Но в последний миг они говорят: «к едреной матери» — и опускают руки. И бомба падает. Прощай, старушка Англия, скучай в одиночестве! Теперь автор живет за морями. Да и мы не близко.

С первых же его страниц становится понятно, что перед нами подражание не то Шекли, не то Лему. А страниц через пятьдесят сомнений не остается: это, безусловно, Лем. Шекли не пренебрегал увлекательностью действия, а поздний Лем в этом отношении чист — для него важнее интеллектуальная конструкция. Вот и у Михаила Попова главный герой — именно что кривая да пародийная реинкарнация Йона Тихого. Зовут его здесь Яоно, и он частный детектив-неудачник. Могущественная служба ловит его на незаконном выслеживании клиента в орбитальном борделе и делает предложение, от которого нельзя отказаться: участвовать в качестве наблюдателя (даже соглядатая, учитывая его специализацию) в космическом эксперименте. Эксперимент не первый в своей серии и заключается в том, что некоторую специально отобранную группу лиц запуляют в космическом корабле-пансионате перпендикулярно плоскости эклиптики и постепенно разгоняют до субсветовой скорости. Ну и смотрят, какие изменения будут происходить в их поведении.

Задумка, как видите, плодотворная, на ней действительно можно выстроить детективную драму, психологический триллер — да что угодно. Но Попов пошел вслед за Лемом путем гротеска. У него на борту корабля оказалась семья, точнее, семейка — не Адамсов, не Симпсонов, но похоже. И вот они на протяжении двухсот страниц собираются в столовой, прячутся по каютам, плетут интриги... А сыщик Яоно в одиночку (его руководитель оказался радиоуправляемым роботом и по мере удаления от Земли вырубился) пытается разобраться в истории семьи и в хитросплетении внутренних отношений. Это умеренно интересно до тех пор, пока рассчитываешь на эффектную развязку. Но здесь я ее, честно говоря, не вижу вообще. То есть, в конце нам демонстрируется некая умственная конструкция, по которой при приближении к скорости света человек приближается к Богу, а поэтому каким-то образом выходят наружу управляющие его поведением мифологические матрицы.

Все романы Игоря Поля — о человеке-винтике в громоздкой нечеловеческой машине — армии, государстве, мироздании. О том, как этот винтик, колесико, рычажок осознает свое место и свою роль, как проверяет возможную степень свободы, как пытается сдвинуться с места и поступить по-своему, немеханически. И что из этого выходит: то ли машина ломается, то ли начинает выдавать немыслимый КПД, то ли не происходит ничего — только сорвавшаяся с резьбы деталька катится сама по себе в темный угол.

Перед нами шпионско-полицейская драма, заварившаяся в кипящем городском котле, который завтра опрокинет начинающаяся война. Бейрут, Ольстер, Грозный — перед началом войсковой операции по радикальному замирению. Дело происходит на планете Фарадж, когда-то освоенной немцами-колонистами. Созданное первопоселенцами нацистское государство ставит целью планетарную гегемонию. Его егеря-диверсанты, прошедшие специальную подготовку, ведут подрывную работу в соседних странах, населенных бродящим расово-религиозным конгломератом. Англосаксонские миротворческие войска поддерживают видимость порядка.

В центре истории — диверсант рейхсвера, выполнивший задание и подставленный командованием под провал и ликвидацию. Он не чистокровный ариец и не боец за идею. Его, вообще, мало что связывает с жизнью, разве что привычка биться до конца и любопытство: была ли его подстава стратегией или частной подлостью. По его следу идет одержимый лейтенант миротворческой военной полиции. Мотивация его как-то не больно убедительна. Его полномочия давно прекращены, он объявлен чуть ли не дезертиром, но продолжает гнаться за убийцей на свой страх и риск. Его одержимость обзаводится ясным мотивом только ближе к финалу — когда он узнает в спутнице преследуемого террориста свою невесту.

Вообще, неторопливость развертывания — главная претензия, которую я могу предъявить автору. Экспозиция тянется сотню страниц, детали фабулы сцепляются только к середине... Зато последняя четверть держит железно! Кульминация, развязка — все потрясающе сделано.

Потеря героем своей индивидуальности и рождение новой личности в тяжелых испытаниях, отказ от принятых истин, изменение как условие выживания и неизменный костяк своего «Я», поиск опоры, внесение в хаос мира смысла — об этом все книги Игоря Поля. Почему их действие происходит в космосе — ему так проще развязать себе руки.

Действие «Штампованного счастья» происходит в 80 году XXII века. За пару лет до этой даты, если кто помнит, Максим Каммерер гонялся за Львом Абалкиным. В будущем Поля тоже осуществились мечты человечества, но выглядит это как-то печально. На Земле осуществлен принцип «от каждого по способностям, каждому — все». Правда, чтобы пользоваться всеми благами, надо родиться научным генетически скорректированным способом («новых людей» Стругацких просто воспитывали в отрыве от родителей государственные лицеи). Дети анархистов, рожденные обычным самодеятельным способом, живут изгоями и попрошайничают. Нормальные «граждане» пребывают по большей части в безделье и распущенности нравов. Производство людей сосредоточено в поясе астероидов, и за эти колонии землянам приходится бороться с отделившимся независимым Марсом. Интересы Земли в космосе отстаивает Легион, состоящий из искусственно созданных солдат, напоминающих репликантов из «Бегущего по лезвию». Такой солдат появляется из родильного аппарата уже вполне взрослой особью с генетически заложенными основами знаний и практически готов вступить в бой. За год жизни он может стать прославленным ветераном, однако, кроме военных опасностей, срок жизни ничто не ограничивает. Генерал, командующий Легионом, тоже рожден в машине, но ему уже сорок лет.

Герой романа Жослен Ролье Третий (Поль питает слабость к французским фамилиям) имеет расширенную генетическую программу, потому что контрразведка готовила его на роль полевого агента. Благодаря личным особенностям и стечению обстоятельств, он не только становится героем и символом Легиона. Из бойца он превращается в человека и начинает свою игру. Роман полон необычайно зримых сцен, поражающих воображение. Он вызывает сопереживание, почти невозможное для жанра «боевика». И это только первая книга. Дальнейшая судьба капрала Ролье скрыта в космическом мраке, и не исключено, что конец истории повторит финальную сцену на крыше из «Blade runner», когда «бегущий» думает, глядя на умирающего героя Рутгера Хауэра: «Он нашел ответы на все вопросы...».

Когда в какой-то момент выясняется, что рассказанная невероятная история была всего лишь сном или плодом измененного сознания, разочарование неминуемо. Отчего, казалось бы, автор ведь все равно выдумывает, а вот... Так что аннотация, обещающая «причудливые галлюцинации главного героя» или «виртуальные компьютерные технологии», не вызывает энтузиазма. Между тем, Андрей Плеханов с рискованной задачей удержания читателя справляется: его текст втягивает и, что называется, не оставляет равнодушным. Условность его очевидна, но он заставляет ее принять, опроститься, следить за игрой с азартом. Подкупает, наверное, то, что Плеханов не жалеет для своих персонажей личного, так сказать, бэкграунда. В его прозе расставлены едва заметные пароли, по которым можно опознать в авторе умного человека, а с таким не зазорно и в настольный хоккей сыграть.

Каждая из четырех частей романа имеет свою логику, но она всякий раз переворачивается при переходе из одной части в другую, так что в целом получается сумасшедший кавардак. Реальность оборачивается игрой, игра вдруг лезет в реальность и не сыскать концов, не нащупать твердой почвы. Она, эта опора, скажу по секрету, так до конца и не сыщется, хотя главные узелки автор распутает. За «Слепым пятном» следует «Перезагрузка», в которой должны быть расставлены все знаки препинания.

Значительную часть романа происходят жуткие вещи: на улицы города, который Плеханов, несомненно, писал с родного Нижнего Новгорода, сыплются свирепые ассирийские воины, причем говорящие на русском языке (лихость, с которой фантастика решает проблемы межрасового общения, всегда меня поражала). Эти адские дикари режут народ направо и налево, обезоруживают целые армейские гарнизоны и легко научаются пользоваться автоматами и прочей артиллерией. Не знаю, позаимствовал ли Плеханов идею у Лазарчука («Все способные держать оружие»), но если и так, творческое ее развитие налицо. Правда, уровень серьезности совсем несерьезный. Кровавые массовые убийства здесь никак не впечатляют, игра она и есть игра. Было бы невероятно интересно, если бы фантаст сыграл вдруг с читателями злую шутку: отказался от правил и обрушил надуманную коллизию в художественный реализм: с настоящей грязью, болью и настоящей, неигровой смертью. Но это фантастика.

Рассматривая, ЧТО написал Плеханов в романе «Царь муравьев», мы видим две не слишком фантастические истории. Личную историю любовной одержимости доктора врача Бешенцева и рассказ о смене теневых элит, пока что в отдельно взятой губернии. Под обеими историями (под первой неявно, под второй — в открытую) проложено паранаучное допущение, выглядящее скорее близким предвиденьем, чем сумасшедшей идеей. Синтезированная провинциальным ученым вакцина вызывает в организме мутацию, награждающую его новыми свойствами. «Мутант» получает возможность точно ориентироваться в запахах, улавливать состояние окружающих и выделять действующие на их психику феромоны. Кроме того, все наделенные этими способностями чувствуют свою принадлежность к общности с четкой естественной иерархией, и у общности этой есть естественный лидер, «муравьиный царь», который выстраивает стратегию и пользуется у «подданных» безусловным, биологическим авторитетом.

Личная история написана так, что усомниться в прожитости, в живом знании автором затронутых ситуаций невозможно. Речь не только о любовной, собственно, страсти, а еще о дичайших переживаниях, связанных с невозможностью единолично владеть объектом вожделения. Возлюбленная героя привязана не только к нему, но и к своему лидеру, и подозрения, что эта связь для нее важнее, просто невыносимы. Автор выковал мощнейший эмоциональный крючок, и читатель чувствует себя насаженным на него вместе с героем.

В «общественную», социально-биологическую и собственно «фантастическую» фабулу Плеханов вложил из личного багажа не меньше. Тут и богатая фактура — от профессионального больничного опыта до воспоминаний о городе Сухуми, включая городской трущобный «шанхай» и поселок лагерного начальства. Тут и знания о том, как функционирует в губернском городе власть и как делается провинциальная политика. Персонажи не дают усомниться в своей реальности. У романа ощутимо высокий бюджет: слишком много отдал туда автор собственной жизни.

Остается выяснить, ЗАЧЕМ взялся автор за этот проект. Что для завоевания читательских душ, это понятно. А в общественно значимом смысле, «в контексте общества в целом»?

Задумавшись об этом, мы выгребем на большую воду футурологии, с ее страхами и чаяниями, но понесет нас по ней наша родная отечественная струя. Не будем про трансгуманизм и про то, что человечество должно измениться или умереть. Посмотрим глазами российской общинности, да соборности. Ведь «мафия» — это наш образ жизни, а мечта любого русского гуманиста — чтоб объединиться всем хорошим людям, да и убить всех плохих. Потому выход из вечного ужаса неправедной власти для русских только один, биологический, если угодно. Вот Плеханов его и показал.

Непосредственная инфантильная витальность авторов и потребителей отечественного «фантастического боевика» — это повелительная сила, заставляющая десятки людей с энтузиазмом и за скудное вознаграждение производить бесчисленные тексты, а уже сотни тысяч людей — эти тексты читать. Вопрос качества тут малозначим, ибо востребовано в первую очередь содержание, а не форма. Умеющие делать текст хорошо, чаще всего пресны. Тем же, кто пишет, захлебываясь от слюны, гормонов и адреналина, — не до мелочей; тут умение правильно построить фразу — уже мастерство. Беда в том, что пока овладеваешь ремеслом, выходит весь пар.

И тут появляется Василий Орехов. Человек, который довольно (в качестве редактора) изучил ремесло, но сберег, не растратив, необходимую для задорной в этом ремесле работы потенцию. Не знаю уж, интуитивно или как, но ему удалось нащупать эту самую продуктивную формулу: гротескный лаконизм, неявная ирония (семантически амбивалентная, между прочим, фигура скрытого смысла текста), трюковая изобретательность в сочетании с предельно вещной, конкретной визуализацией. И главное — витальность, вкус ко всякой жизненной экспансии, желание немедленно употребить все что мягче камня, все что горит и все что шевелится.

Присущая Олди театральность проявлена в трилогии гротескно, демонстративно, потому и понадобилась развернутая «кукольная» метафора. Каждому ключевому персонажу истории соответствует кукла (их связку внимательный читатель заметит уже в прологе), и каждый такой персонаж окажется в какой-то момент управляемым чужой волей, а в широком смысле — ведомым нитями судьбы. И окажется так, что сходятся эти нити на главном герое, кукольнике и кукловоде — и в прямом, и в переносном смыслах. Он идет по роману из одной переделки в другую, накапливая в каждом испытании бонусы, должные привести к обретению нового качества. Но читатель видит этот замысловатый квест далеко не сразу, хотя самый проницательный может, наверное, догадаться, к чему дело идет, задолго до финала. Главный герой — манипулятор поневоле, действующий на разных уровнях: и как практик нейропаст, и как живая флуктуация (многозначное для романа слово), точка схождения вероятностей. То он сам управляет клиентом, то превращается в его раба, лишенного собственной воли, а потом вдруг обнаруживает в себе второе «я» нечеловеческой природы — текст многосмыслен, многоэтажен, каждый сюжет варьируется и повторяется на разных этажах микрокосма и макрокосма. Однако виртуозной игру назвать трудно. В этом театре принято слегка переигрывать, сложность жеста сопряжена с некоторой грубостью. Нельзя сказать, что сеть романа сплетена тонко. Ажурность ее при ближайшем рассмотрении обеспечивают ржавые, в заусеницах, тросы, где-то наспех склепанные, где-то связанные некрасивыми узлами. Слишком много тут всего разного, чтобы получилось ловко и изящно.

На уровне языка отсутствует единое стилевое решение. С одной стороны, есть все, на что с радостью купятся поклонники «космооперы»: «В черноте космоса, подобно новорожденной микрогалактике, проступила величественная фигура, образованная десятками звездолетов. Впереди всех, являя собой острие «клюва», шло звено волновых истребителей...». Научно-фантастический техноэкшн на должном уровне: «сверхпрочный композит, выдерживающий давление в тысячи атмосфер и плазменные разряды, уступал натиску монстра». Но с другой стороны, здесь регулярно практикуются разные «галлюцинаторные комплексы», да импрессионистские экскурсы в глубины психики, которые пришлись бы по вкусу читателям какого-нибудь йога Ауробиндо, но любителей боевика могут и отпугнуть: «Я видел себя в «волшебном ящике». Себя-нынешнего, себя-здешнего. Жизнь сошлась в точку». Конечно, есть авторы, без труда совмещающие «хрясь-бах!» с даниил-андреевскими эгрегорами, но стилистика у них при этом одинаково плоская. А Олди легко переходят от одной языковой практики к другой, вызывая диссонанс восприятия. Вероятно, они лучше знают своего читателя, которому нипочем смешение высокого с низким. Иному же могут испортить настроение и неуклюжие высокопарности: «с сосредоточенностью фанатика, рушащего лжекумира», и «ха-ха три раза!» — из жаргона пэтэушницы.

Не предположить ли, что в таком смешении как раз и отсвечивает главный посыл романа: вверху и внизу все едино. Вселенная устроена по антропному принципу. Ничтожные в своей уязвимости люди сродны могучим энергетическим вихрям, свободно перемещающимся между звезд. Поэтому замечательно действует завершающий наконец трилогию, последний, окончательный эпилог. Когда опустившаяся на траву лакированная тьма космической флуктуации оборачивается знакомыми нам живыми людьми, немедля принимающимися за печеных кур и тутовую водку.

В сущности, это очень странный, изощренный экшн, начало которого интерактивно разветвляется так, что уже непонятно, где искать завязку, а продолжение теряется в неопределенности авторских планов. Главный герой Лючано Борготта перестал быть рабом помпилианца Гая Октавиана Тумидуса, но остался в его подчинении. Теперь он семилибертус, условно свободный, выступает в Гладиатории (это не бои, но тоже интересное шоу). Сознание Лючано (возможно, благодаря нанесенной антисом татуировке, оказавшейся флюктуацией-симбионтом) обретает новые свойства: он способен видеть события прошлого, очевидцем которых быть не мог. Флешбэки, разворачивающиеся у него в голове, раскрывают связанные в одну цепочку тайны. Лючано узнает, что его юные друзья, близнецы-гематры, появились на свет благодаря евгеническим опытам профессора Штильнера и являются наследниками богача с Китты — Мара Шармаля. В действие включается завладевшая близнецами помпилианка Юлия. Ее и близнецов похищает банда музыкантов-наемников, заодно прихватив принятого за профессора Лючано. В космосе в их корабль проникает коварно лишенный ума антис, с которым нейропаст усатновил в Гладиатории ментальную связь... Одним словом, творится бог знает что, фантазии авторов ветвятся, закручиваются клубком и спутываются в невообразимый узел, в котором какой-либо единый замысел разобрать уже невозможно.

Никоим образом не берусь критиковать эту избыточную историю. У поклонников Олди их безобразная роскошь фантазии — с пугающими деталями, способными родиться лишь в галлюцинаторном трансе — должна бы вызывать привычное восхищение. Однако порождаемое ею головокружение опасно для человека неопытного, тем более, что финала нет, и, чтобы выйти из этого болезненного состояния, просто не за что зацепиться.

Космос Ойкумены вмещает колоссальное сообщество миров, населенных человеческими расами разных ступеней развития, различных культур и цивилизаций. Управляется сообщество едиными принятыми законами (правда, за пределами ойкумены есть и неосвоенные пока миры «варваров»). Мы не встречаем упоминания о Земле или другой планете-прародительнице. Может быть, она забыта на периферии или затеряна на «варварской» обочине космоса — об истории этой Вселенной известно мало. Среди цивилизаций Ойкумены есть и привычные нам технологические («техноложцы»), но ведущая тенденция состоит в психоэнергетической эволюции. Сложились целые расы «энергетов», способных то ли собирать рассеянную энергию планеты и космоса, то ли черпать мощные энергетические потоки из тонких структур своего организма. Они-то, собственно, и питают почти всю используемую в Ойкумене технику. (Наконец-то, нам объяснили, зачем нужны были «Матрице» люди-батарейки!) Но таким промышленным освоением психоэнергии эволюция не исчерпывается. Уже возникли новые формы разумной жизни — имеющие собственную волю «флуктуации континуума», чье появление связывают с разрывами пространства во время межзвездных перелетов. Некоторые флуктуации даже могут принимать на время форму людей. С другой стороны, и очень редкие люди (не чаще одного на целую планету) сделали шаг к переходу из корпускулярной природы в лучевую. Они могут временно превращаться в сгустки энергии, свободно путешествуя меж звезд и участвуя в катаклизмах космических масштабов.

Трудно судить о грандиозности сюжетного замысла только по первой части, представляющей собой незаконченную историю жизни странствующего артиста. Играет он, как это ни забавно, на человеческих нервах — специальность называется «нейропаст». Он может перехватывать управление моторикой и речью человека, подправляя его или ведя полностью, как марионетку, но только — только! — с согласия самой куклы, причем троекратного. Помощь профессионального кукловода востребована и полезна там, где человек не слишком полагается на собственные таланты, главным образом, при публичных выступлениях. Но здесь таятся и ловушки, в которые невезучий артист иногда попадает. После тюремного заключения на планете каннибаллов, где ему приходилось, выполняя роль экзекутора, транслировать узникам страдания, работа кукольника сопряжена с риском. Временами его все еще навещает Госпожа Боль, и если в этот момент он находится в связи с клиентом, тому не сдобровать...

Настоящее время (история очередных гастролей Лючано Борготты со своим театром) перемежается в романе ретроспективными отступлениями, рисующими историю становления и судьбу главного героя. Детство, встреча с наставником, выбор призвания. Годы ученичества, странствия, испытания... К моменту, когда история личности переходит в сегодняшний день, мы видим героя живым и объемным, мы вынуждены сопереживать, как будто волшебство имперсонализации творится уже над нами. И вот тогда-то и начинается самое тяжелое! Герой вступает в одну из наиболее темных полос своей жизни, и неизвестно, удастся ли ему выйти из этой темноты...

Пока рано рассуждать, какие человеческие или художественные уроки можно извлечь из новой работы Олди, но главную задачу своего жанра роман выполняет с избытком. Фантазия, с которой выстроена конструкция небывалого мира, работает как непрерывный впечатляющий аттракцион. Здесь не только захватывающие дух полеты, но и обворожительные орнаменты, предназначенные для внимательного рассматривания. Цивилизация, в которой происходит большая часть действия, блещет диковатой африканской экзотикой, но попадаем мы и в другие места — на посконно-отсталую «а ля рюсс» планету со свиным салом, валенками и крепостничеством или в боевую эскадру воинственной рабовладельческой цивилизации древнеримского типа. В общем, театральности Олди не занимать, и поражать искусством стилизации он умеет. Здорово, что за декорациями и костюмами стоит все-таки человеческая жизнь. Роман обрамляют пролог и эпилог, в которых мы, кажется, видим благополучное завершение истории. Но до финала, судя по всему, еще далеко; кукольникам и марионеткам предстоит долгий, полный страстей спектакль.

По сюжету это нормальный роман воспитания, рассказ о встрече поколений. Старик и подросток. Учитель, завершающий долгий путь, находит ученика, готовит преемника. Сомнения мудрой и нерешительной старости, ошибки резкой, бескомпромиссной юности... Правда, дело, которое передает ветеран в молодые руки, — очень странное дело. Относительно него читатель сначала теряется в догадках, потом его все чаще берет оторопь.

На язык, которым изложена история, хочется поначалу пожаловаться. Редкий писатель умеет говорить о подростках, как равный, как это делали Грин или Гайдар, не снисходя и не подстраиваясь. Тут нужны вкус, чутье, органика, которые — редкость среди современных крапивиных. Авторам не хватает естественности, нарочитая стилизация заставляет морщиться. Все время кажется, что они пишут, оглядываясь на стоящего за спиной цензора: достаточно ли целомудрен текст, все ли в нем «как принято». Старикам и подросткам положено быть циниками — одним терять еще нечего, другим уже все равно — зажатость им противопоказана. Впрочем, к середине книге меня вполне устраивал ее стиль, а ближе к концу я был готов восхититься.

Пацан, подружившийся со служителем паркового тира, не сразу понимает, что тирщик — непрост. Мало того, что под его скромным строением есть подземный стрелковый полигон с неимоверным арсеналом, где иногда развлекаются городские авторитеты, питающие к таинственному тирщику опасливое уважение. Какую могущественную организацию представляет бодрый старик с запутанной биографией — вот вопрос? И чем он там, этой организации служит? Тут нельзя не вспомнить десятилетней давности находку Лазарчука и Успенского: тайный орден Пятого Рима, которому служил неубитый Николай Гумилев и который имел средства защищать своих людей от болезней и преждевременной старости. Та, кому служат тирмены, тоже оберегает их вместе с близкими от неприятных случайностей. Выплачивает денежное содержание — не слишком великое, но достойное — для спокойной, незаметной жизни. Делается это обычно, через банк, с анонимного счета. А в чем заключаются поручения, и кто она, эта Великая Дама — мы узнаем не сразу.

Тут еще разыгрывается обычный фантастический сюжет о чудесном даре, но интересно наблюдать, как он трансформировался в современности. Скромные чудеса желает получить от судьбы нынешний молодой человек. Ни богатств, ни бессмертия, ни власти. Об умении летать, читать мысли, делаться невидимым — тоже речь не идет. Здоровье, уважение, стабильный доход, безопасность — вполне достаточный минимум. Стрелять он научится сам. Но вот продавать ли за это душу, наш герой, оказывается, еще подумает. Почти до конца нам не ясно, чем расплачиваются тирмены за предоставленные им блага. Эта загадка и составляет интригу, пугает, не дает заскучать. Что непременно придется чем-то платить — нам понятно, научены.

Еще в книге веет Стивеном нашим Кингом, оказавшим на современную фантастику не меньшее влияние, чем Хемингуэй и Ремарк на советскую литературу 60-х. Стрелки из его «Темной башни» были последними рыцарями порядка, удерживающими сдвинувшийся мир в равновесии. Тирмены Олди и Валентинова — те же стрелки. Их выстрелы в реальном мире могут сместить цепочки случайностей, принести беду или помощь — все зависит от того, что или кто представится им за мишенью. А стрельба в ином пространстве «плюс первого» исполняет дела надмирного значения. Их Великая Дама — не ось мира, как Темная Башня, а фактор мира. К ней не надо идти, она всегда за спиной. Но ее задача, решаемая стрелками-тирменами — тоже в поддержании равновесия.

Авторы выстраивают перед нами чудную метафизическую концепцию, соотносящуюся с христианской картиной мира примерно так же, как гностические ереси. Известно, что смерть не создана Богом извечно. Она появилась вследствие грехопадения мира, после изгнания первых людей из Рая. Но Христос искупил грех, и существование падшего мира обессмыслено. Конец близок, и отодвигает его, оказывается, невозможность точно исчислить и взвесить. В мире работает некая ликвидационная комиссия, которая должна определенно учесть сумму мировых грехов и свести баланс искуплений. Не получается, все время вылезает левое сальдо. А причина, ускользающая от небесных счетоводов, проста — это самодеятельность Смерти, Великой Дамы, не желающей уходить на покой. Ее роль — участвовать в Предопределении, косить по указке. Но чтобы отодвинуть конец, она путает карты, вносит в размеренность божественного плана момент хаоса. Она не может делать это сама, ей нужны подручные, люди с душой и волей. Только завладев тирменом, только его руками она может вмешаться в установленный порядок.

Перед нами проходят две истории. Прежде всего, жизнь старика, участвовавшего во всех передрягах двадцатого века. Мы видим внешнюю, событийную канву его жизни, путешествия, приключения, войны, но от нас остается закрытым сам процесс постижения им своего тирменского ремесла. Нам ясно, что он давно сделал свой выбор, но суть выбора прояснится только тогда, когда к рубежу подойдет молодой сменщик. Его решение будет другим. Он не откажется и не согласится, он найдет третий путь. Мы так до конца и не поймем, как следует понимать эпилог. То ли это бред угасающего сознания, то ли личный посмертный рай. То ли герою действительно удалось стать легендарным Мертвым Тирменом, убить саму воплотившуюся в него смерть и увидеть полагающиеся после Конца Света Новое небо и Новую землю, где смерть больше не властна.

Фабула произведения (романом его назвать трудно, хотя объем самый романный) такова. В двенадцатом часу ночи несколько человек едут в метро и попадают на неотмеченную на схеме ветку (потом оказывается, что она отмечена, но смотреть на схему нужно в стереоскопических очках). Время останавливается, а поезд, как выяснилось, движется к центру Земли по недостроенному межконтинентальному туннелю. На 101-м километре от Москвы (вниз по вертикали) герои выдерживают схватку с мутантами, которых начали ссылать под землю еще перед Московской олимпиадой, а продолжили после Чернобыля. Интересно, что мутанты поклоняются Ласковому Мише (то ли Олимпийскому, то ли Горбачеву), который искупил их грехи и вознесся. А потом приходит из головного вагона милицейский патруль и собирается всех расстрелять...

Попутно мы знакомимся со вставными рассказами (их автор посетит ненадолго вагон в облике реального персонажа, но истинная его роль еще долго будет оставаться в тени), отступлениями и галлюцинациями главного героя. Что поделать, Олег Овчинников мыслит крупными формами, но рассказывать анекдоты и показывать стилистические фокусы у него пока получается лучше. Эти вставочки, приколы, стихи, потоки сознания и прочие финты уместны и забавляют. Все правильно — куда бы автор их дел, кабы не роман?

Однако, о чем все же книга? Ближе к финалу выясняется, что она о Творце и Создании Миров. Об ответственности Творческого Акта. О претворении реальности. А вы как думали? О чем, по-вашему, еще может писать Русский Писатель, тем более, если в миру он служит программистом? Дело в том, что в самый критический момент, выясняется не только зависимость всех едущих в поезде от креативной воли сочинителя, временами навещающего свой текст рядовым персонажем, но и зависимость его самого от главного героя. Ведь он-то, Герой, и есть хранитель ВСЕЙ этой реальности, и если он не перезагрузит мир до часа ночи, то всем карачун. Скажу честно, я не вполне вник в хитросплетение этих метафизических конструкций. Возможно, это по силам только программисту. Но ближе к концу начинается нешуточный экшн. Применив изобретенный еще советским межконтинентальным Метростроем грузовой телепортатор, Герой выбирается из бронированного контейнера на станции Лубянка за двадцать минут до часа ноль и бросается спасать мир, преследуемый таксистами и милиционерами. Удастся ли ему, узнаете сами. Триллер все-таки. С точки же зрения привередливого читателя важнее не связанная корявыми узелками нитка сюжета, а психоделические свойства прозы Овчинникова. Ее текучесть и метаморфизм соприродны сновидению (особенно ясно это видно в эротических и алкогольных моментах). Я сам регулярно вижу такие развернутые и детальные сны с отступлениями, хотя и никогда не могу их запомнить. Общее впечатление от них такое же, как и от романа «про метро». Но у книги есть несомненное преимущество — ее можно перечитать.

Сначала похоже на советский приключенческий роман. Начало 80-х, только что вышел фильм «Спортлото-82». Молодая семейная пара отправляется в путешествие. Муж — романтик с шилом в заднице. То он решил было стать альпинистом, долго готовился и обнаружил у себя патологический страх высоты. То потащил жену сплавляться на байдарке и чуть всех не утопил. Теперь собрался показать ей пещеру. Про нее ему друг-геолог рассказал. Что есть такая дыра где-то в Казахстане, где никто еще не был. А жена беременная, на шестом месяце. Залезли они в пещеру, тут землетрясение, выход завалило. Мужик отправился искать другой проход и заблудился, а баба два месяца пролежала со сломанной ногой в одном коридоре, питаясь пятью банками тушенки. А кругом — пауки ползают. Потом их все-таки спасли, но не в этом все дело. Там еще второй слой повествования есть, в нашем времени.

Он вроде бы никак не связан с первым сюжетом, и действие его происходит лет через двадцать после того, как чету неудачливых спелеологов завалило в казахстанской пещере. По жанру это внутрилитературная сатира, вроде «Хромой судьбы» Стругацких или Поляковского «Козленка в молоке». Не знаю, кого имел в виду автор, но тусовка там включает преимущественно фантастов, среди которых затесался даже один нобелевский лауреат. И вот появляется некий меценат Щукин, который собирает литераторов на презентацию с банкетом и обещает им платить немедленно несколько сотен долларов за лист текста, создающего положительный образ паука. Все бросаются строчить рассказы, романы, стишки для букваря и поэмы про мудрых, добрых и красивых паучков, а Щукин не только щедро платит, но и устраивает публикации, не претендуя на процент с гонорара. Со временем образуется что-то вроде пиар-компании, в которую, помимо писателей и поэтов, входят рекламщики, дизайнеры и прочие креативщики. А у таинственного Щукина волосатые руки, и, как кое-кто подозревает, их у него не одна пара скрывается под пиджаком…

Несмотря на внятное разъясняющее предисловие и вполне традиционный зачин, роман Ильи Носырева очень скоро приводит в недоумение, если не в оторопь: «Однажды сэр Альфонс сидел на унитазе и думал, как бы навести на людей новую погибель. И вмиг придумал: не вставая с унитаза, вывернулся наизнанку и полез в него, ступая по широким трубам канализации своими обнажившимися ребрами, как гусеница идет своими дольками». Однако бросить книгу искушенному читателю не захочется, потому что ценность текста — очевидна. Читать удовольствие. Но что это такое вообще? Отчего-то непременно нужно классифицировать сорт чтения и присвоить ему ярлык. А в данном случае применимы только аналогии.

Первая — с сочинениями Михаила Успенского. Та же игра, та же пародийная фантасмагоричность. Но игра Успенского, преимущественно, лингвистическая — словесно-культурная клоунада с жонглированием, декламацией и всякими фокусами. Текст же Носырева затеян не для каламбуров, он не такой концентрированный и опирается не на слова, а на образы, подчиненные неким, не ясным поначалу, интеллектуальным конструкциям. Тут уж ближе Станислав Лем со своей «Кибериадой» и прочими философическими притчами.

Скажу сразу: мир, нарисованный Носыревым, получит какое-никакое объяснение лишь ближе к концу романа, а до тех пор читателю приходится сомневаться и мучаться подозрениями, что автор издевается таки над ним и громоздит свои абсурдные фантасмагории лишь красивости ради. Это мир упорядоченного бреда, в котором люди приспособились жить. Какое-то время назад случилась катастрофа, сделавшая необязательными физические законы, а мир вернулся к феодальной организации и средневековому сознанию. Жизнь напоминает сон, которым кое-кто научился управлять по самоучителям Кастанеды и заставляет смотреть его всех остальных. Действие происходит в 30-м веке от Рождества Христова. Младший брат пропавшего правителя Вечного Города Рима посылает молодого графа Рональда в провинцию, чтобы отыскать следы сгинувшего Государя и разобраться с возмутительным чародеем сэром Альфонсом Бракксгаузентруппом, замок которого осаждают восставшие крестьяне. Обороняет его войско терриантропов (кентавров, гарпий и проч.), которых сэр Альфонс поточным способом производит в своих мастерских, а на стороне крестьян воюют живые мертвецы, приходящие из некоего Муравейника. Действие развивается неторопливо, сэр Рональд прибывает в замок, знакомится с действующими лицами с обеих сторон, ведет беседы, попадает в разные невообразимые ситуации. То и дело происходит резня и прочее насилие, но воспринимается это по средневековому спокойно, тем более, что смерть в этих местах значит не много: разрубленный пополам может вернуться уже на следующий день, а всяких химер из графского войска починяют запасными частями.

В итоге рыцарю удается добраться до Муравейника, вернуть с изнанки мира старого Государя и узнать причину случившегося с нашей Вселенной катаклизма. Оказывается, что до сих пор длится рукотворный Апокалипсис, запущенный несколько веков назад учеными, познавшими множество измерений Универсума. Был сконструирован и введен в действие искусственный Бог, этакая, как у Стругацких, Машина Желаний, которая формирует действительность по сумме умонастроений человечества и по воле его отдельных выдающихся представителей. История на том не заканчивается, и финал книги обещает ее продолжение. Конечно, я предельно упростил содержание книги, но надо сказать, что умственная эквилибристика здесь не главное. Автор настолько поражает живописанием своей дичайшей реальности, что читатель может удовлетвориться и простым аттракционом воображения.

Завязка хлесткая и цепкая. Жара (от нее весь роман некуда деться). Два интеллигента пьют «дорогое русское пиво» на последние деньги под уличным навесом. Это Город, столица осколка Империи (речь идет о Белоруссии, понятно, конечно). Из-за соседнего столика встает человек, выходит на улицу и стреляет из пистолета в машину появившегося правительственного кортежа. Падает, сбитый. Пистолет отлетает к ногам друзей, и один из них, младший, поднимает его перед тем, как сбежать в начавшейся панике.

Этот выстрел и этот поступок вызывают неуправляемую лавину событий. В стране начинается гражданская война. Поднявший оружие недоучившийся программист становится одним из ее лихих командиров. Его спутник, научный сотрудник и беллетрист-поденщик, попадает в подвалы спецслужб, где его готовят на роль Главного Виновника.

Мрачный роман-предупреждение написан незаурядно, рукой профессионального литератора, человека высокой культуры. В «фантастической» серии «Астрели» книга торчит, как старшеклассник в ряду малышей. Успешность ее предсказать трудно из-за внежанровой перегруженности. Там полно экшна — с повстанцами, идущими по стране на откопанных немецких «пантерах» и снятых с постаментах «тэ-тридцатьчетверках», с подземной резней враждующих городских спецназов. Есть ледянящий хоррор про застенки и лаборатории кэгэбешных подвалов — с технологией «раздирания мозгов», с выведенным химией и побоями неуязвимым мутантом. Еще там обильно рассеяна мистическая дымка, в которой перемешиваются прошедшие над этой землей времена и находит себе воплощение инфернальная Хозяйка лета, Хозяйка войны, заправляющая всем и повсюду оставляющая своих фаворитов.

«Война не уходит далеко, она все время тлеет рядом» — таковы и лейтмотив, и рефрен романа. «Земля вечной войны» — так был озаглавлен первый роман Дмитрия Могилевцева (за два года до романа Латыниной). Зацикленность на теме выдает больную интеллигентскую фобию, но для Белоруссии это и впрямь болезненно. Из романа мы узнаем, что торговля старым оружием, вытащенной из болот и реставрированной немецкой техникой — самый доходный подпольный промысел и чуть ли не статья президентского дохода. Странновато звучит, но текст убедителен, и не тому поверишь. В то, что мужички от безнадеги провинциальной на войну подпишутся с легкостью, — поверишь в первую очередь. Но для российской глубинки это, может, еще вернее...

Еще болезненней в романе политика. На российских просторах трудно понять, как вызревает ненависть в спокойной, патриархальной стране. Однако, похоже, это сродни ужасам коммунальной кухни. Когда знаешь президента, как облупленного, диктаторство совершенно невыносимо. Самая страшная тирания — домашняя. Самые отвратительные злодейства совершаются по-дружески, по-соседски. Но, к чести Могилевского, его памфлет не назвать местечковым. Это общемировая метафора, и, по большому счету нет разницы, как называются там города — Бобруйск или Макондо...

И это экзистенциальный роман. Нет сомнений, что автор писал о себе, что его личность присутствует в обоих главных героях. Один — человек действия, игры, вечный мальчишка, делящий страсть между женщиной и оружием. Другой — рефлексирующий эскапист с сильным этическим стержнем. Оба проходят в романе трудный, меняющий их путь и приходят к парадоксальному финалу. Неудавшийся вояка бежит, а сломанный пацифист вынужден взять оружие и замкнуть сюжетное кольцо, повторив случившееся в завязке.

«Чистовик» получился текстом, очень удобным для разбора. Он имеет подчеркнутую структуру и ясный технологический рецепт. Здесь сразу видны три неравноценных слоя. Во-первых, дорожная «эссеистика», опавшие, так сказать, листья, которыми начинается каждая глава. Во-вторых, путешествие с приключениями тела, включающие и щекочущие опасности, и всякие чувственные услаждения. В-третьих, космологический детектив, открытие тайн устройства мира и следующие этические решения. Все эти три линии устроены с образцовым вниманием к запросам и уровню понимания среднего потребителя фантастики, отчего балансируют на грани пошлости.

Обобщающие рассуждения, открывающие текстовый период, — о железной дороге, о национальной одежде, о попрошайках, о судьбе (в романе двадцать две главы) — штука очень важная для ритма; уметь разбавить текст часто важнее, чем сконцентрировать. Профессионалы бестселлерного дела даже нанимают помощников, отыскивающих им умные мысли и точные наблюдения. Лукьяненко справляется сам, не перетруждаясь. Ему нельзя быть слишком умным, ведь рассказчик — двадцатипятилетний балбес, вчерашний складской менеджер. Проколы случаются: много ли его герой видел подмосковных санаториев? Но куда больше снисходительных «ути-пути», все же автор — сорокалетний, много чего повидавший человек, мне трудно представить, что он серьезно рассуждает о красивых декорациях, которые «любят люди творческого труда».

Отсутствием серьезности и нарочитой инфантильностью проникнута также приключенческая линия, причем трудно сказать, насколько сознательно это сделано, ведь Лукьяненко умел быть жестким в «Линии грез». Тут необыкновенно легко бьют и получают удары, убивают и умирают. Герой регулярно и хорошо питается, принимает ванны и меняет одежду. Даже в снежной пустыне он жует шоколад, запивая ромом. В диком скальном каньоне он с аппетитом съедает саморазогревающийся обед из трех блюд, а уже через полчаса (после падения в море) ему предлагают покушать на случившейся кстати яхте. Дамы неизменно раздают герою авансы, но более с ними, как и положено во снах подростка, ничего не выходит.

Наконец, самое интересное — устройство мира и вытекающее из него целеполагание героя. Здесь очень неровно: падения и взлеты — то полная беспросветность, то интригующие вспышки. Страницы до сотой происходит бог знает что. За героям охотятся люди в черном, он бежит, бежит, бежит, встречается с хозяином Земли другом Котей и отправляется с ним передохнуть в Шамбалу (ванну там приходится принимать в бочке, но колбаса с сосисками все же есть). И только в теологических беседах закрытого мира Твердь (где Ватикан охраняют дамочки с йоркширскими терьерами — Успенский успел написать про боевого йоркшира пораньше) вдруг брезжит надежда на ясность. «Нас оскорбляет то, — говорит тамошний кардинал, — что функционалы извратили свою божественную природу. Чудеса Господни ничем не ограничены, искушения дьявола механистичны. Нечистый не способен давать без ограничений». Для нашей агрессивно атеистической фантастики это звучит откровением (надо признать, что Лукьяненко и раньше не был туп в теологических вопросах). Герой, разумеется, не в состоянии воспринять сказанное (потом он, правда, кричит, увидев «ангела с мечом», «Господи, верую», но это смешное недоразумение), однако зацепочка остается. С этого момента история имеет два уровня: один примитивно-фэнтезийный, для рядового потребителя; другой — для тех, кто хочет и может понять. Не уверен, что сам Лукьяненко сознает, что получилось в итоге; финальный отказ от даров с выкриком «Я — человек, и у меня нет функции!» — выглядит неожиданным прорывом, сломом правил, выходом из игры.

Роман Святослава Логинова во многих отношениях образцовый. Он не только решает с помощью расхожего сюжета о перемещениях во времени целый ворох художественных и публицистических задач, но и попутно снимает все вопросы об отношениях фантастики и литературы. Фантастика растормаживает воображение, литература открывает не всем доступную правду о жизни, и одно здесь свободно перетекает в другое, не конфликтуя ни в языке, ни в сюжетных формах.

Фантастическое допущение в романе привязано к единственному персонажу второго плана, который играет роль волшебника поневоле. Он довольно пустой человек, этот Горислав Борисович, однако как «шестидесятнику» и полуеврею ему сам Бог велел стать связным-медиатором. (Можно даже подумать, что в нем сам себя иронически вывел автор, известный прежде провозглашением собственного атеизма). Купив за бесценок дом в вымершей деревне, бездельный Горислав Борисович проводил там все теплое время года и очень страдал, что не у кого купить молока. Мечтал он о хороших соседях — работящих, с хозяйством и непьющих — чтобы могли свежими продуктами порадовать, да зимой присмотреть за домом. А поскольку в конце двадцатого века таких крестьян не сыскать, то и не удивительно, что, однажды заблудившись в тумане, он забрел на сто тридцать лет назад. Способность вызывать межвременной туман оказалась у Горислава Борисовича устойчивой, так что он стал шастать в 1863 год, пока не сманил оттуда бедствующую крестьянскую семью к себе, в 1993-й...

Семья Савостиных и есть коллективный главный герой романа. Рисуя этот собирательный образ, Логинов опирается на типическое, здесь не надо делать открытия, в его распоряжении все, что написано о народной жизни — от Лескова до Шукшина. Савостины полностью узнаваемы, как с плаката сошли, да автор поначалу и не пытается преодолеть лубочность. История семейных бедствий неплохо смотрелась бы как немое кино 20-х годов: суровые лики, заламываение рук, скупые титры («Чего раскудахталась? Как жить будем?»). Но, вступая за «перехожим барином» Гориславом в затуманный мир ельцинской России, Савостины помаленьку оживают. В чужом окружении бывшее типическим оборачивается индивидуальным.

Коллизия «дореволюционный мужик в конце XX века» чревата двумя искусами для фантаста. Во-первых, из этого легко сделать комедию положений с гэгами, как в «Иване Васильевиче...». (Кстати сказать, рисунок на обложке выдержан именно в таком юмористическом духе и нимало не соответствует книге, активно отвращая читателя.) Во-вторых, раз главные качества этого мужика — работящий и непьющий (последнее условие в магии Горислава обязательное — стоит переселенцам выпить, как их тут же выкидывает обратно в свое время), то можно выстроить бодрую сельскохозяйственную утопию: рассказать, как Савостины берут кредит, землю в аренду, покупают трактор, делаются в отсутствие конкуренции преуспевающими фермерами... Но автор эти идущие в руки возможности игнорировал, отказался от пущего эффекта в пользу правды (что, собственно, и должна делать художественная литература).

Первое, что мы видим в новой, современной жизни беженцев — это не освоение передовых агротехнологий, а пасхальный крестный ход, организованный совместно с уцелевшими деревенскими старухами. Очень скоро оказывается, что главное преимущество (и уязвимое место заодно, но это как посмотреть) Савостиных — не работящие руки, а приверженность традиционным ценностям. Святослав Логинов никогда не выказывал себя поборником прогресса, но теперь он, кажется, и свой воинственный атеизм готов позабыть. Впрочем, православная вера тут — лишь ядро самодостаточности, оберег от безумного мира. Другим залогом непринадлежности к дурной современности выступает роскошная сказовая речь автора, которая, безусловно, никакая не стилизация, а единственный способ подобную историю рассказать. Речь эта прямо-таки согревает душу, оставаясь естественной даже в брюзжании и в сарказме.

Савостины живут робинзонами, полагаясь на свое хозяйство и добирая необходимое за счет мелкой ярмарочной коммерции между временами. Но подросших детей им приходится в мир выпустить, и ничем хорошим это, разумеется, не заканчивается. Серьезный старший сын чудом возвращается с чужой войны, разгильдяй-младший бежит от бандитов, дочь с младенцем — от негодяя-мужа. Семья в итоге оказывается последним рубежом обороны, и от наседающей реальности приходится в буквальном смысле отстреливаться из ружья. Столкновения с XXI веком Савостиным не выдержать. Они спасаются бегством обратно в 1860-е и спешно готовятся идти обживать Сибирь.

Тут в романе заканчивается человеческая история, но научно-фантастический сюжет еще некоторое время продолжается — автор, кажется, отрабатывает его уже из озорства. Горислав Борисович попадает в руки некоего одержимого из спецслужб, который намерен отправиться в позапрошлое столетие во главе отряда спецназа. Этот майор уверен не только в том, что Российская империя должна доминировать над миром, но и в возможности ее торжество обеспечить. Он разворачивает перед проводником неимовернейший план перекройки геополитической истории. Чуть не подвинувшись от таких потрясающих перспектив рассудком, Горислав Борисович, подобно Ивану Сусанину, заводит хронодесант прямиком к динозаврам. Там бы им навсегда и остаться, но это как-то не по-русски получится, поэтому спецназ возвращают домой, а Горислав Борисович присоединяется к переселенцам. Его присутствие позволяет уже савостинскому сыну строить планы об изменении предначертанного...

Судя по названию, Логинов писал роман о Беловодье, о сокровенной вымечтанной России, которая всегда там, где нас нет, «там, за туманами». И как водится, там, за облаками, в лучшем случае обнаруживается пустое, необжитое место, на котором все равно не оставят в покое, достанут рано или поздно, стоит только начать обживаться. Реальная Россия — это не место и не время, а особое, не сказать что правильное устройство жизни, исправить которое к лучшему не проще, чем перевернуть историю: всегда получается еще хуже.

Дмитрий Липскеров — сказитель, Боян двадцать первого века. Он плетет словесами смешной и трогательный китч, живой лубок, сочащийся несвекольной кровью. Плетет красиво, искусно, вызывая привычный восторг почитателей, но, честно говоря, не всегда понятно — зачем. Однако последний роман почти понятен, из всех липскеровских фантасмагорий он ближе всего к реальности. Обычными своими гротесковыми мазками автор пишет полотно судеб поколения — тех яростных людей, что фантастически взлетали и падали в безумные девяностые годы. Роман хоть и правдоподобный в некоторых местах, но больше анекдотичный и даже сказочный (автор предупреждает: «что кажется правдой — вымысел»). Причем, это сказка пафосная, героическая — практически былина.

Там три главных героя, вокруг которых клубится действие, пересекаются линии событий и персонажей. Выросшие на глухих окраинах советской еще страны — в горных окрестностях Нальчика, в пролетарских районах Запорожья, они оказываются обладателями незаурядных талантов, причудливыми путями добираются до Москвы, приобретают и теряют состояния, сходятся с сильными мира сего, изобретают евро, делаются уголовниками, солдатами, олигархами, советниками президента, тайно летают в космос... И вот, уже в наши дни, герои сталкиваются с неким прибывшим с визитом булгаковским демоном, который путает им карты и жизни, но, в конечном итоге, исчезает ни с чем, потому как на фоне фантасмагорической жизни его проделки почти не заметны, и никому он сам особенно не интересен (кроме как, может быть, своими выдающимися сексуальными способностями).

Дабы понять, что собирался сказать автор этим романом, следует расшифровать название, но определенный ответ не находится. То ли демоны играют персонажами в свою игру, резвясь на территории страны, что при других обстоятельствах могла бы стать раем? Или это внутренние демоны, рушащие внутренний рай, заставляющие совершать страшное? На обложке книги изображен человек, у которого вместо глаз — перья райской птицы. Может быть, все дело во взгляде?

В романе много живой плоти, много грубой рельефной фактуры. Натурализм, красивый даже в неприглядности. Художественная работа. К тому же и увлекательно, не заскучаешь. Автор знает рецепт делания бестселлера: герои должны быть похожи на нас, но необыкновенны. В романе жизнь бурлит концентрированным бульоном, не сравнимым с жидкой водичкой реальности. Пена течет через край, брызги летят в метафизическое. Однако риск ошпариться абсурдом куда меньше, чем в других продуктах Липскерова. Циркового сюрреализма, самоцельной фантастики — практически нет, все в рамках метафоры, в жанре легенды.

Там есть две линии, которые постепенно связываются паутинками-персонажами и лишь в самом конце втыкаются друг в друга насмерть. В первой — мужчина, Леонид, который умрет, в чью жизнь мы входим вскоре после зачатия. Отца-бандита расстреляют прежде его рождения, мать, жадная до жизни выпускница филфака, погибнет при родах. В ее чреве Леонид узнал, что такое Космос, и исследование Космоса стало его единственной целью. Потом будет ясельное сиротство, в котором он соблазнит свою первую женщину, и шесть лет без воды и пищи в забытом боксе психического интерната, откуда он выйдет семилетним взрослым человеком, выберет жену-пятиклассницу и станет отныне жить с ней, как волк среди людей.

Вторая линия романа — женщина, Ангелина, мы встречаем ее в наши дни восьмидесятилетней манекенщицей, она старше Леонида на 42 года. Попав в восемнадцать лет на фронт, она находит свое призвание — быть с мужчинами, которым суждено уйти. Она узнает их по ледяному прикосновению и не оставляет до самой смерти. Потом в ней откроется гениальный снайпер, и, получив подготовку, Ангелина убьет множество врагов, став полным кавалером Славы и тридцати четырех других боевых наград. Во время одного секретного задания в пустыне ее укусит в мозг золотая ящерка, и старость будет обходить ее стороной.

Встреча потерявшего жену летающего разбойника и нашедшей вторую молодость арбалетчицы произойдет в финале. Ангелина сойдется с ним, почувствовав его близкую смерть. Он погибнет в полете, пронзенный ее арбалетной стрелой и пулями фээсбешников. Через сорок три года она поселится рядом с тюрьмой, куда пожизненно заключат его сына.

«Не было разума, не было чувства. Было что-то другое... Все мироздание пульсировало, как сердце человеческого зародыша на двадцать шестой день...» — это последние фразы романа. Действительно ясно, что его мир — не хаос животворящего бульона, а живой организм, подобный бесконечному космосу материнской утробы. Населяющие его мужчины и женщины — солдаты, шпионы, преступники, подпольные воротилы — центры жизненной силы и страсти и, в то же время, инструменты, органы, функции, обнимающей ВСЕ структуры. Леонид, мечтавший о своей женщине, чтобы стать космонавтом собственного Космоса, понял обман, невозможность познать пустоту. Ускользнуть в неведомое можно только через смерть и все космонавты уходят туда в итоге. Но роман затеян не ради примирения со смертью, а для удивления жизнью. Ее дикая сила способна на все. Любить, убивать, умирать. Пройти пустыню, орать много лет в задраенном бункере, взлететь на Эверест, отыскать там каменного брата далай-ламы, примирить евреев с арабами, вернуть молодость. Восторженный вопль Липскерова надо услышать.

Хоррор не хоррор, а роман по-настоящему ужасный. Во-первых, он кошмарно написан. В издательстве «Ад Маргинем» нет редактора. Корректор опечатки исправит, запятые расставит — и в печать. А что Игорь Лесев нигде бы за сочинение выше тройки не получил — это ладно, читателю такой текст даже ближе будет, понятнее. Лексика убогая, грязноватая, инфантильная, провинциальная — тоже хорошо: играет на атмосферу романа, рисует картину среды, создает образ героя. Сам герой — это во-вторых — ужасен особенно. Двадцатипятилетний кретин, пристроенный мамой на бессмысленную должность и не умеющий ничего, кроме втыкания чатов и порносайтов. Он то сюсюкает и пускает слюну, то неумело матерится и намекает на свои сексуальные подвиги. Не любит людей (вокруг жлобы и быдло). Любит маму и поесть. Ненавидит Украину и родной город Г. Вынужден жить в общаге (ведомственной, вымоленной у начальника) с двумя вонючими селюками. В общем, не жизнь, а мука, перспектив ноль. Поэтому, когда выясняется, что жить ему осталось всего две недели, читатель чувствует облегчение. Интересно посмотреть, как он будет крутиться; не умрет, так хоть что-нибудь в своей беспросветной судьбе изменит.

Беда в том, что все угрозы прорастают изнутри, из психики самого героя. Они проявляются во внезапной нумерологической озабоченности, в навязчивой расшифровке снов, в галлюцинациях, случающихся на улице или всплывающих с экрана компьютера. И это лишает рассказчика доверия. Какой же тут хоррор? Хоррор — это страх, идущий извне, поражающий нормального, здравого человека. А когда история начинается с симптомов психического заболевания, это психопатическая драма. В сущности, мы до самого конца не знаем, происходит ли все на самом деле или в бреду. Попытка установить правила игры делается лишь на исходе трети романа, но к тому времени (да и после) происходит масса всякого, что ни в какие правила, и ни в какие ворота не лезет. В бредовом финале автор пытается увязать все сущности в подобие системы, но делается это опять же в логике сна. Отсутствие связности, сновидческий принцип развития сюжета — вряд ли это можно признать настоящим романом ужасов.

В романе есть моменты, вроде бы присущие хоррору, но в них вовсе не ужас перед потусторонним играет (с ходячими мертвецами герой смелее, чем с уличными гопниками). Там попросту вываливается ворох отвратительных деталей, громоздятся одна на другую запредельные ситуации. В результате неизбежен комический эффект, как в «Живой мертвечине» Джексона. Вот герой забирается в пустую квартиру, где лежит труп, и спешит на унитаз облегчиться. «Какать, осознавая, что в квартире находится труп, не самое приятное занятие», — говорит он себе. Но в бачке нет воды. «Оставлять квартиру с трупом в комнате, да еще и обосранную, было бы совсем некрасиво». Идет с тазиком в ванную, а там еще один труп — знакомой девушки — с отрезанными руками, ногами и головой. Ничего не остается, как на него сблевать. Не раз придется герою блевать на трупы...

Есть, впрочем, и хорошие новости. Издатели Лесева гордятся, что он смог-таки вытянуть настоящий, большой роман (в смысле, толстый, с многими событиями), завершенный и с внятным финалом. Про внятный финал — надувательство, конечно, такое же, как фильмы Руминова. Но история действительно выглядит завершенной, в смысле — все умерли. И вес автором действительно взят. В его галиматью волей-неволей вчитываешься, и в какой-то момент она начинает тебя нести. Плюешься, но читаешь. Да и вспомнить потом есть что. Бывают такие книги. Особенно картинки украинской жизни запоминаются — унылой и беспощадной. По этому поводу пусть уже украинцы с автором разбираются.

Настоящий основоположник русской фантастики, несомненно, Александр Грин. Для всего прочего мира — Уэллс, а для нас — Грин. Он извлек из небытия тот массив сюжетов, который еще долго будет разбираться и перелопачиваться. Отзвуки его «Крысолова» или «Фанданго» отдаются в самых разных углах нашей нынешней литературы. Андрей Лазарчук стал первым, кто, вместо того, чтобы отламывать по кусочку, покусился на гриновский мир в целом.

Застывший мир красоты и чести, парусников, револьверов и паровозов — существует в пространственном кармане, в континууме непонятной топологии, где земля плоская, а до края мира невозможно добраться. Возможно, этот пузырь создали атланты, спасаясь от космической катастрофы, может быть, он задуман для технического обслуживания иных миров или корректировки земной истории — не столь важно. Между Транквилиумом и Землей есть проходы, они расположены в России и Америке, а потому заселена территория мирового отстойника выходцами из этих стран. Спецслужбы Соединенных Штатов странным образом закрывают глаза на деятельность скаутов, уводящих людей в никуда. А Советские ГПУ-КГБ не дремали: ведь странная территория Транквилиума — ресурс, которым нельзя пренебречь. Это и поле социальных прогрессорства, и колоссальный бункер на случай мировой войны.

Лазарчук играл в эту игру два года, с 1993-го по 1995-й. Изобразил конспирологическую версию конца советской истории — с покушением на Андропова, с инициацией Перестройки. Создал эпос, проследил многолетний путь множества людей — с переплетением судеб, с любовью, изменами, смертью, войнами, спецоперациями и великим множеством тайн. Придумал массу ситуаций, изобразил колоссальное количество персонажей в невероятном числе локаций, так что роман его, что не говори, безусловно, шедевр. Однако придется он отнюдь не всем, и это закономерно.

Лазарчук — писатель, гениально умеющий обходить недостатки собственной техники. Обращать эти недостатки в достоинства у него получается хуже. Поразительное воображение, изобретательность, чувство языка, лексическое богатство, вкус, умение строить и сопрягать сюжетные линии — всего этого в избытке. Но представить и передать то, что происходит в голове и в душе отдельно взятого человека, он не в состоянии. И он неспособен к последовательному повествованию. У Андрея Геннадьевича тот же выдаваемый за достоинство изъян, что и у большинства современных отечественных режиссеров: он клипмейкер. Он может делать красивейшие многосмысленные сцены, и его романы превращаются в калейдоскоп таких отрывочных сцен. Это безумно интересно рассматривать, однако цельное впечатление не получается, разваливается. В иных случаях (как в «ВСДО») спасает и сливает все воедино ударный финал. В «Транквилиуме» такого не произошло. Это, может быть, лучший роман автора, но он предназначен для длительного освоения, для медленного чтения, для возвращения и повтора. Кажется, там можно отрыть массу ускользнувших мотивов, потаенных нитей, разгадок. Любой кусочек сам по себе замечателен. Но чтобы слепить их воедино, нужно стараться.

Лазарчук — мастер детали и милитарист. Он не только придумал массу невоспроизводимых в кино прибамбасов (они же гаджеты), не только не забыл про бронежилеты и противогазы (бесполезные, да — но в кино о них даже не упомянуто), он еще и вычертил в голове всю эту чертову базу (подводную, кстати, погруженную под буровую платформу) с ее отсеками, лифтами, шлюзами и проч. Он к тому же хорошо поиграл в будущее 2022 года, в котором телевизионное шоу осуществило высадку человека на Марсе, а старик Куценко преподает актерское мастерство. Наркотики легализованы и обложены налогом, а в России строятся «цивилизованные» тюрьмы. Сюжет дал Лазарчуку повод, и надо видеть, с каким удовольствием он вставляет выдержки из прессы и фрагменты телепередач, рисует геополитическую обстановку и выдумывает культурные реалии.

Роман (по меркам жанра это вполне себе роман, развернутая картина достаточно широка) методично заполняет все лакуны, провалы, несуразности сценария, начиная с предыстории — той не очень удачной операции, что осталась за кадром. Впрочем, начинается книга не с этого. Начинается она с конца, с последнего отчета на таймере, за четыре секунды до взрыва. Лазарчук понял, как функционирует мозг, прошедший нанотехнологический апгрейд, и эта его находка — лучшая, пожалуй, фантастическая идея, из тех, что можно в книге встретить. Идея не новая, обыгранная литературой сто раз и почти не работающая на сюжет — так... прием построения текста, не более. Но тут она как-то очень уместна, и Лазарчук ее правильно раскрыл. Сконструированный учеными базы вирус — точнее, наноробот, заставляет мозг действовать в сверхъестественном режиме, сжигая его, правда, при этом за считанные минуты. Но в этот отпущенный промежуток человек открывает в себе персональную вселенную и свою личную вечность.

Двое героев попадают в Европу 1912 года, намереваясь устроить свою жизнь за счет знания будущего. Никаких парадоксов — с каждым таким вторжением создается независимая временная ветка, в которую второй раз из будущего никак не попасть. Психологически они наши современники, но сбежали, вроде бы, из следующего века. Это нужно автору не только для оправдания межвременного перемещения, но и чтобы дать им замаскированный под очечный футляр всезнающий чудо-компьютер с разными волшебными функциями. И вот почти все пятьсот страниц довольно подробно и с большим знанием дела рассказывается, как эти ребята (один типа ученый, с рефлексиями, другой — авантюрист, игрок) устраиваются в новой жизни, приобретая первым делом состояние и упрочивая свое общественное положение.

Интрига, однако, не в том, как они играют сначала на бегах, а потом на бирже, и затевают разномасштабные негоции, а в выборе ими стратегии. Чем меньше они высовываются, тем предсказуемее грядущие события, точнее информация из компьютера. Но искушение вмешаться растет, ведь им жить в этом мире, хочется сделать его лучше, даже если не претендовать в нем на власть и влияние.

Курылева нельзя назвать мастером композиции. Роман состоит из потоков, один частный сюжет перетекает в другой, иные могут потеряться, другие быть мало связанными между собой. Но финал он отыгрывает очень хорошо. Герои делают выбор, спасают мир от первой, задавшей двадцатый век, катастрофы, и закрываешь ты книгу с удовлетворением: роман есть, высказывание состоялось.

Фабула ясно изложена в аннотации к первому, харьковскому изданию. «Автор попытался оживить легенду, бытовавшую в 30-е годы, по которой американцы хотели купить на корню сады Мичурина вместе с землей и хозяйственными постройками, переправить в США и разместить их на острове в стратегически важном районе океана...». Начинается роман еще на суше, на Родине, в Турмасовском питомнике. Ночь, падающие звезды. Иван Мичурин сидит на крыше и курит самокрутку из выращенного своими руками табака. Вдруг черепицу пробивает круглый камень, метеорит. Потом Иван Владимирович найдет его на чердаке. На боку камня вырезаны две буквы: «Ка Вэ». Значит, и там, в космосе, русские люди живут!

Советское правительство решило сделать далекой Америке подарок. Американские инженеры построили из понтонов огромный плавучий остров. Опытный мичуринский сад выкопали вместе с кубометрами земли и уложили на железный каркас. Перенесли на остров дома. Даже могилку жены ученого доставили на новое место. И вот буксиры отвели все сооружение от берега, туда, где начинается течение Гольфстрим, и пустили в плаванье, чтобы через много месяцев дрейфующий сад самостоятельно приблизился к американским берегам.

Путешественников на острове пятеро. Сам Иван Владимировович, сестра покойной жены Настасья Васильевна и дочь Мария. А также радист-завхоз Дмитрий и летчик Леонид. Он пилотирует изобретенный Мичуриным желдорлет — аэроплан, взлетающий с проложенных по острову рельсов. Потом, правда, удается поймать невесть откуда взявшуюся собаку, да еще появляется ночами похожий на шпиона незнакомец в черном, курящий «Беломор». Далеко не сразу выяснится, что это секретный военный электрик, обслуживающий спрятанные в недрах озера генераторы, и к тому же он сын Михаила Ивановича Калинина.

Как умильно и выпукло изображен в романе простой советский быт! Как, например, Мичурин получает у завхоза продукты. Надо так сделать: указать в заявлении заведомо больше, чем надо, скажем, пять бутылок водки. А потом поставить собственную резолюцию: выдать две. И радист с удовольствием выдаст! Или как они едят на завтрак манную кашу, заправленную сгущенкой из банки, а на обед перловый суп с тушенкой. И как женщины стирают на берегу белье тяжелым коричневым мылом. А после полета летчику положены три плитки шоколада и пассажиру две, а больше никому не положены…

Стиль необыкновенно душевен, хочется читать и читать. «И снова завыла собака, и вой ее запал глубоко в раненую душу Леонида. Запал и вызвал там злую боль, обращенную на себя самого. И захотелось Леониду сделать себе больно, так больно, чтобы больше никогда не видеть себя в зеркале, так, чтобы исчез он вместе со своей глупостью и толстокожестью с родной советской земли, пусть даже если эта земля плыла сейчас в океане в направлении капиталистической Америки».

Конечно, завязываются романтические отношения. Перед отплытием от Леонида отказалась невеста, водитель трамвая Аня. Он пострадал некоторое время, да и стал выказывать симпатию Марии Ивановне. А тут приходит от Ани радиограмма, что она осознала ошибку и просит ее простить. Радиограмму читает Мичурин и, чтобы не рушить счастье дочери, отвечает от имени летчика. И потом еще несколько раз. В конце концов, приходится объявить Леонида геройски погибшим, но Аня все равно собирается спрыгнуть к ним на остров с парашютом с пролетающего мимо беспосадочным перелетом самолета Валерия Чкалова. Ко всему прочему к острову прибивается советская подводная лодка и писатель Максим Горький, спасшийся с потопленного шальной торпедой одноименного теплохода (крупнейшего в Союзе). И под занавес открывается настоящая тайна того, зачем плывет вся эта компания в Америку.

Впервые читая Андрея Куркова, регулярно попадаешь в тупик с определением жанра. То есть, чтение, конечно, легкое, интересное, язык чист и забавен, но надо ведь и определиться: что это за текст такой?

Герой переезжает в новую квартиру, находит среди оставленных хозяевами книг «Кобзаря» с заметками на полях, ищет их автора, встречает его знакомых. Автор записок давно убит неизвестно кем при странных обстоятельствах. Есть некие документы, укрытые в гробу, под головой покойника. Герой их извлекает, понятно, с риском для жизни, получив от бомжей по затылку лопатой на ночном кладбище. А в добытой папочке – донос на рядового Тараса Шевченко, о том, как тайно закопал он что-то в мангышлакских песках. Тем временем выясняется, что герой сторожил по ночам не детское питание, а склад замаскированных наркотиков, и успел насолить неизвестным бандитам, и они теперь десять тысяч с него требуют, и на улице его кто-то пасет, и стоит сбежать на время, а почему бы тогда не отправиться в прикаспийскую пустыню, не поискать заодно клад, вдруг кто денег даст за найденную национальную реликвию?

Короче, ясно: это триллер. Завязка – не сказать, что оригинальная, но довольно бодрая. С легким налетом пародийности, что даже и хорошо. Но вот бывший спортсмен, бывший сторож и экзистенциальный одиночка пускается в странствие, в котором для триллера и пародии не остается места. Блуждания по Астрахани, празднующей День города бесплатной раздачей икры, путешествие на плавучем консервном заводе, платоническое покровительство самостоятельных женщин и участие каспийских контрабандистов, атмосфера раннего Аксенова или Маканина в контексте журнала «Юность». Цель пути призрачна, она только повод, героя явно ведет судьба, а читатель понимает, что перед ним некая притча, тем более что после высадки на безлюдном берегу начинается сюрреалистический поход через пустыню в духе азиатского кино Луцика или Худойназарова. Героя откапывает из песка старый казах с двумя дочерьми, одной из которых он достается в качестве мужа. Некоторое время можно наблюдать нормальную романтическую мелодраму, но когда в дело включается семейная пара украинских национал-радикалов и полковник СБУ, а в центр сюжета помещается операция по доставке на Родину нескольких тонн песка с квинтэссенцией национального духа, кристаллизовавшейся из спермы малоросских солдат – читатель снова не знает, что и думать. Искать здесь политический подтекст может только параноик, а философии тут не больше, чем в любом фильме Данелии.

Компания молодежи запасается всем необходимым и намерена загрузиться на месяц-другой в каменоломню, чтобы пересидеть вдали от власти армейский призыв (95 год, война в Чечне). Задумано, в общем, логично. На дворе — поздняя осень, в лесу холодно, а под землей постоянные +10. И никакой ОМОН тебя оттуда не достанет. Однако выясняется, что в пещере уже прячутся двое дезертиров, за которыми идет охота. В результате через несколько дней военные и милиция попросту заливают известные входы в подземелье бетоном. (Тоже, кстати, реальный момент. Бывало такое — и взрывали, и бульдозерами заваливали.) Компания оказывается замурованной. Но из глубин пещеры к ним выходит проводник, пещерник-одиночка. Он обещает вывести наружу дальним выходом, путь к которому лежит через никем не посещаемую «систему Ада» (системами спелеологи называют изолированные группы полостей). После тяжелейшего подземного странствия герои вываливаются в освещенные коридоры, а потом встречают людей. Очень странных людей. С этого момента и без того безрадостное повествование превращается в законченный кошмарный бред, сюрреальный, но весьма правдоподобно описанный. Они оказываются в замурованной под землей антиутопии в духе Войновича («Москва, 2042») или Пелевина («Омон-Ра») — пародийной, но совсем не смешной. Ничего там нет смешного. Все страшно, грязно, кроваво и гадко. И читать противно, и оторваться невозможно. Все по-серьезному.

Никому не могу рекомендовать эту книгу. Нормального человека она может шокировать с непредсказуемыми последствиями.

В книге органично слились ироническая сказка, жесткий экшн, эпос, поднимающийся до пафоса. Сначала кажется, что автор собрался посмеяться, но через несколько десятков страниц оказывается, что персонажи и тема зацепили за душу, и сюжет держит, и все в книге живое и требующее сочувствия.

«Илья Муромец» начинается почти с анекдота (этот текст и вышел из старого, сетевого еще, кошкинского творчества). В зачине главный богатырь земли Русской сидит, заточенный в погребах четвертый год, выбираясь время от времени на волю для короткого разгула. Вот и сейчас не может вспомнить, что за непотребство с ним вчера приключилось. А потом является в темницу с нехорошими вестями друг и наставник в виде говорящего богатырского коня (ценителя Сунь-цзы и аристотелевской логики). И вскоре Князь Владимир посылает просить о помощи...

Это похоже на синтез филологического глумления Михаила Успенского и дивовской брутальной реконструкции. Пресловутый «фантастический» («сказочный», «былинный» — это точнее) момент у Кошкина ограничивается конями с богатырским скоком (прыжок через стену, прыжок через Днепр), да собственно богатырями, огромными, нечеловечески мощными воинами. Говорящий конь — приятная мелочь, роли в сюжете не играющая, сойдет за метафору. Зато, в отличие от Успенского, Кошкин не только забавный, но и трогательный, а в отличие от Дивова — не только вещный и плотный, но также задушевный и духоподъемный. А самое главное — Кошкин может то, на что мало способны фантасты, — осилить создание большой цельной вещи, композиционно стройной, мощно разворачивающейся и бьющей в цель.

Важная вещь: из-за текста видна личность автора, которой нельзя не симпатизировать. Трехметрового непобедимого воина всякий может изобразить, хоть и не всякий заставит такому сочувствовать. Настоящая проверка заключается в умении писать про женщин, детей и животных. Кошкин любит и умеет это. У него там не только конь — боец и философ, но и рыси ручные, и жены умные, и иудеи геройские. Умилительно, но и славно.

Надо сказать, что Кошкин не только отечественную фантастику здесь уел, но и на славу Толкина покусился, хотя сюжет «Ильи Муромца» вечный, общий для всех времен. Конденсация зла и необходимость объединения всех здравых, живых сил для отпора. Отказ от личного, от ВСЕГО личного, ради общего, главного, что важнее собственной и чужой жизни. В завязке называется неминуемая смертельная угроза, и весь роман происходит собирание тех, кто может ее отразить. Почти до самого конца все висит на волоске, и, хотя итоговая победа НАШИХ известна, то, как и какой ценой она обернется — остается больным вопросом.

Действие романа происходит в 1976 году, до и после военного переворота в Аргентине. Важное участие в событиях принимает семидесятипятилетний Генрих Мюллер, успевший посмотреть «Семнадцать мгновений весны» и порой не брезгующий ввернуть оттуда цитату. Группенфюрер много где побывал за это время, и в советских разведшколах теперь пользуются придуманными им тестами. Все это не шутка и не «постмодернизм». Если закрыть глаза на детали, Виктор Бурцев написал образцовый ретро-роман, советский «политический детектив» с элементами научной фантастики, который в те самые семидесятые годы мог бы претендовать на публикацию в альманахе «Подвиг» или «Искатель». Даже стиль письма, осознанно или нет, имитирует манеру советских очеркистов-международников — поверхностную, беглую, с мельканием имена и деталей — таким, что не просто зацепиться, войти в этот поток. Зато уж идеологические отступления на страницу-другую гарантированно берут за душу. Серьезно: автор хоть и таллинец тридцати четырех лет, но совершенно советский человек внутри, даже идеи коммунизма ему, кажется, не чужды, а уж русский патриот он очевидный.

Надо сказать, что это в какой-то степени обманный роман. Аннотация настраивает на боевик, на авантюру, на то чтобы заглянуть в глаза чудовищ или в глазницы хрустального черепа. И это действительно будет, будут опыты на людях, массированные перестрелки, артефакты и индейская пирамида, сообщающаяся с адом, — но все, скажем так, моментами, вкраплениями. Проза Виктора Косенкова (на этот раз он один скрывается за известным псевдонимом) конгломератна — у нее нет единой тональности и четкого ритма, она состоит из разнородных кусков. Однако весь роман — синтетический, конечно, сваренный в колбе — все же имеет общий вкус, оставляет цельное впечатление. И это не то впечатление, что бывает от боевика или фантастики. В памяти остается образ бурлящей страны, в которой возможно все, но нельзя сделать ничего толкового, как в России девяностых. И одинокий, чужой человек в ней — наш, заброшенный из благополучного СССР — который вдруг становится здесь нужным, незаменимым, не таким, как на Родине. И не может ничего изменить, не может остаться.

В романе два русских персонажа. Один, разведчик ГРУ (не совсем там понятно, почему армия, а не КГБ занимается внутренней жизнью чужой страны) с хорошей фамилией Ракушкин, — персонаж сугубо служебный и довольно безликий. Он хитро внедряется в марксистскую герилью, манипулирует людьми и событиями, уходит от слежки, умело дерется, однако что там происходит у него в голове — читателю непонятно. Но вот другой герой — журналист Таманский — в книге оживает; по-хорошему, только он один и вызывает сопереживание. Однако, появившись мельком в начале, жить полноценно он начинает только во второй половине романа. Когда он, наконец, встречает агента Ракушкина, сюжет получает ожидаемый толчок, но автор упускает возможность выстроить на отношениях двух героев захватывающую драматургию. Он вообще не реализует массу возможностей. В романе там и сям, на каждом шагу буквально, торчат нитки интереснейших ходов, потянув за любую, можно размотать удивительные перспективы. Автор мог накрутить экшен, куда там Индиане Джонсу. Мог сложить запутанный, многоходовой шпионский детектив. Или выпустить, а потом усмирить древних индейских демонов. Поразить читателя размахом всемирного заговора. Но нет, автор дает этого лишь понемногу, набросками, эскизами. Он шьет лоскутное полотно, в котором реальные картины событий тридцатилетней давности, важнее их конспирологических объяснений, сколь бы те ни были увлекательны. А еще важнее трагедия конкретного человека. Автор то и дело ненароком вываливается за границы жанра, делает то, чего в крепком приключенческом сюжете не бывает. Например, подробно рассказывает о бессмысленной экспедиции в джунгли, которая оказывается блефом и способствует углублению образа героя, а вовсе не занимательности чтения. Или вызывает призрак Че Гевары. Или заглядывает в будущее, предсказывая судьбу персонажей, придавая происходящему обратную перпективу.

Роман Виктора Косенкова (еще недавно бывшего половинкой писателя Бурцева) — это обаятельный, бодрый, задорный и грамотный текст. Но сделан роман не очень тщательно, он эклектичен и конструктивно слаб. Похоже виноват творческий метод: сначала автор представил себе яркие образы и картинки, а потом увязывал их подтянутой фабулой.

Футурологическая составляющая (действие происходит в не очень далеком будущем) выполняет роль обрамления. Это, прежде всего фрагменты сообщений СМИ о положении в мире, встроенные в текст, ну и кое-какие, фигурирующие в действии, невозможные сегодня технические новинки. Мир испытывает острый дефицит нефти, и главный секрет, за который бьются разные силы, обозначен, как технология «обратного крекинга». На первый взгляд, это абсурд, но автор объясняет, что имеется в виду восстановление нефти в качестве сырья для органического синтеза, а использовать как топливо ее никто не собирается. Секрет этот, впрочем, мог быть вообще не назван, для сюжета он не имеет значения. Это просто некое сокровище, артефакт, кольцо всевластья, которое нельзя отдать врагу и за которое сражаются все существующие силы.

Сюжет романа выстроен как триллер преследования, однако и детективная линия имеется, и чистый экшн, и вообще чередуются разные уровни и подвиды жанра. Сюжет завязывается как дурацкий боевик в духе Гая Ричи. В недалеком будущем бандиты остепенились, а все их ухватки переняли компьютерщики. Когда «за массив информации стало возможно реально убить», хранителям этой информации пришлось соответствовать возросшей ответственности. Бригады программистов проводят свободное время в качалках и борцовских залах. При пересечении интересов кидают предъявы, забивают стрелки, дают обратку. Когда у героя крадут из компьютера дизайнерский проект, он обращается к знакомым программистам, те ищут следы взлома, вступают в конфликт с администраторами сети. Благодаря другу, ветерану ГРУ, приезжают на разборки в бронетранспортере...

Параллельно некий шпион вербует служащего секретного архива и тот копирует для него секретные файлы. Тут одна из странностей замысла — с чего бы важнейшим и наиновейшим разработкам лежать в каком-то архиве? А потом все совершенно по-комедийному сходятся в одно время и в одном месте: шпион, агент, посланный на задержание спецназ ФСБ, герой с другом-ветераном, банда разъяренных сисадминов, да еще хакер-отморозок с обрезом. Начинается адская пальба, герой за каким-то совсем непонятным лядом хватает чужой кейс с дисками и бежит. Ну да ладно, комедия так комедия... Но потом автор становится дьявольски серьезен и держится не без пафоса. Подробно рассказывает о работе спецслужб, о разоблачении предателя, о мыканьях преследуемых героев и их друзей. А между делом декларирует ницшеанскую философию главного героя. Его апология мести изложена весьма экпрессивно, однако порой кажется, что автор ломится в открытые двери. Рассуждая о праве на месть и условиях, должных ее регламентировать, он всего лишь воспроизводит понятия, сложившиеся в бандитской среде 90-х и уже распространившиеся де-факто на бизнес и всякие более-менее активные круги общества. Конечно, следование этому кодексу — вопрос личной решимости, и декларируй, не декларируй — ничего не изменишь.

Финал романа феерический. Герои отправляются в сибирскую глухомань (на поезде «Москва-Екатеринбург», да), в некую аномальную зону, где не работает никакая связь, зато живут настоящие сибирские мужики. Там, в этой глухомани, в остроге, сохранившемся чуть не с Ермаковых времен, они организуют оборону от высаженного в снегах вражеского десанта (американского, вроде). Стреляют, взрывают, гибнут, но секретные диски врагам не отдают. Это как бы героический гимн настоящим русским, которые навсегда. Потом подходит ФСБ, подкрепленная спецназом ВДВ, и награждает уцелевших героев. Почему эти диски нельзя было уничтожить в самом начале — понятно только автору (тогда бы романа не было), но за сибиряков ему искреннее спасибо!

Открывает сборник серия рассказов Даниэля Клугера — не самых легких для чтения. Это как бы подражание Гоголю: действие происходит в позапрошлом веке вокруг одного сельского местечка, причем, каждый рассказ предварен гоголевским эпиграфом. Только этнография здесь не украинская, а еврейская. И классические «Вечера на хуторе» я бы не назвал увлекательной беллетристикой, а уж в рассказах Клугера от диковинных имен и названий (снабженных сносками) просто рябит в глазах. Ценность тут, видимо, именно в культурной специфике: если заменить Хаима-Лейба на Васю Прохорова, рабби на председателя (вернее было бы на вожатого), а развалины синагоги на разрушенный клуб — получатся пионерские сказки про черную руку. Эта иудейская мистика — довольно условный жанр, в нем мало жизни и почти нет эффекта сопряжения пугающих чудес с реальностью. Хотя местами смешно: там про то, как опасно гладить кота по субботам.

Пара рассказов Игоря Алимова — из цикла «О чем умолчал Пу Сун-лин», объединенного героями-китаистами и проникающим в современный мир восточным волшебством. Это хорошая беллетристика и ловкая литературная игра, экзотика в выверенной пропорции здесь очень уместна. Узнаваемые, порой даже клишированные ходы и образы автор умудряется перемешать столь замысловато, что сюжет делается абсолютно непредсказуемым, а развязка до восторга неоднозначной.

Раздел «восточной чертовщины» завершает повесть Ивана Наумова — элегантная, мастерская и неожиданно глубокая. В историю о некоем полинезийском народе и его отношениях с христианской цивилизацией встроена настоящая ересь — и расходящаяся с религиозными догматами, и удивительным образом уживающаяся с ними. Попытка изобразить народ, не переживший грехопадения, совмещена тут с динамичным и вовлекающим в сопереживание сюжетом. В общем, образцовая вещь.

Вторая часть сборника, построенная на «славянской чертовщине», опять-таки начинается со сказок из пионерского лагеря. Рассказ Вадима Панова про студента, оказавшегося ведьмой (именно так) — это такое сочинение второкурсника ВТУЗа для курсовой стенгазеты. Уровень знания автором жизненных реалий выдает такая фраза: «Я заснул среди ночи, и из палатки вынесли товар». То есть, если бы там было: «Я вышел отлить, мне дали по голове и все вынесли» — претензий бы не было. Но после такой ерунды (палатку-то запирать надо, и не принимать сильнодействующих препаратов!) — не поверишь уже и в нечистую силу. Впрочем, рассказ забавный, студентам может понравиться.

Хороша «фрагментарная» повесть Виктора Точинова, в которой славянские русалки породнились с лавкрафтовским Дагоном. Разновременные отрывки выдерживают колорит своих эпох, история в целом получается в должной мере таинственной и волнующей.

Два «деревенских» рассказа Михаила Кликина — отличное письмо, живая литература, былички, современный фольклор. При всей фантастичности фабул автору удалось сохранить эмоциональный нерв традиционной деревенской прозы — любовь к человеку и земле.

Далее следует чертовщина современная. Повесть Кирилла Бенедиктова — пример писательской рачительности. Воспоминания об отпуске в Египте и опыт занятий дайвингом превращаются в сплав детектива а-ля Чейз и арабской сказки, где роль Синдбада исполняют новорусские бизнесмены-туристы. Фактуру автор представляет отлично, фантазия его работает на загляденье, есть по-настоящему жуткие моменты. Образец профессионализма налицо.

Повесть Андрея Плеханова, давшая название сборнику, построена на крутом криминальном сюжете с мистической подоплекой. Помимо удовольствия от чтения, повесть предоставляет повод для некоторой иронии. Это пример того, как фантасты взламывают открытые двери, открывая общеизвестное. Вспоминают, например, что Бог положил предел человеку, и называют это «гомеостатическим мирозданием». А в данном случае автор рассказывает о поднебесных духах, которые, как известно, обожают играть людьми в свои кровавые игры (из фантастов об этом К.С. Льюис хорошо писал). Только вместо воздушных бесов у Плеханова какие-то научно-фантастические разумные облака из ледяных кристаллов. Но история интересная.

Три сказки Юлии Большаковой — просто открытие. Непременно теперь следует прочесть все сочинения этой замечательная писательницы. Она умеет придумывать как бы детские истории, как будто сама ребенок — наивный, хитрый, чувствительный и жестокий одновременно. Но это такой чудо-ребенок, который куда умнее взрослых и уж писать умеет точно куда лучше их. Неожиданные, контрастные, эффектные рассказы.

Рассказ Василия Мидянина «Магистр» — глумливый оккультный трэш, богатый и изобретательный, но, пожалуй, бессмысленный. Про него лучше промолчать. Рассказ кажется графоманским, но Мидянин — писатель неглупый, небесталанный и очень хитрый. Что про него ни скажешь, все против самого тебя и обернется. А за издевательство над читателем и богохульство с него пускай на Страшном Суде спрашивают.

Рассказ Александра Тюрина — смешной и жуткий гротеск, черный-черный юмор, но с уроком. Штука необязательная, но очень умелая и нервная.

Под занавес — два рассказа Владимира Березина. Как и многое у этого автора: очень талантливо, но как будто на скорую руку. Первый рассказ эмоционально цепляет. Второй заставляет хлопать себя по коленям и вопить от радости. Роскошно, хоть и слегка непричесанно.

Несмотря на частичное пересечение содержания с фантастическими и фэнтезийными сборниками «Эксмо», в целом «Когти неба» — книга качественно другого порядка. Даже сравнительно менее удачные рассказы на другом фоне выглядели бы шедеврами, но здесь — с хорошего и спрос строже. Книга нескучная, разнообразная, показательная — именно в плане перспектив жанра. Тут еще много возможностей, кто бы сомневался.

В «Книге демона» (авторское название «Чернильные души») Кликина и Бурносова герой получает власть переписывать мир по своему усмотрению. Тем самым авторы попадают в самое сердце жанра: ведь со-творение, создание вторичного мира собственной фантазией считал целью волшебной сказки законодатель Толкин. К сожалению, эта волнующая тема разворачивается в полную силу только в самом конце, когда, поглядывая на малость оставшихся страниц, начинаешь подозревать, что закруглить повествование в столь ничтожном объеме никак не возможно. Но вдруг действие начинает скакать в бешеном темпе, и развязка, хоть и балансирует опасно близко от понятия «слив», но происходит все-таки самым примерным образом. Такая неровность темпа, при которой история начинается очень неторопливо и разбегается лишь с середины, — главная претензия к роману. Похоже, что так вышло нечаянно: два автора просто не сразу поняли и договорились, о чем собственно будет роман. Но сработаться им удалось. Если поначалу еще легко отличать доброе бытописание Кликина от бурносовских апокалиптических страстей, то к концу все смешалось — апокалипсис таки разъел бытовуху, ожившие мертвецы полезли из всех углов.

Два автора и две сюжетные линии, пересекающиеся лишь на последних страницах. Два героя-писца, которые, судя по их мастерству, и не мальчишки уже, но ведут себя точно инфантильные хоббиты. Такое проклятие жанра, от родоначальника пошедшее: чтобы сначала были игры на лужайке и домашние пирожки, а потом скрежет зубовный и спасение мира от Древнего Зла. Эволюция образа, роман воспитания — это для фэнтези хорошо. Но главное все же — картинка. Яркая, насыщенная движущаяся живая картинка. Тут авторы преуспели, нарисованное ими можно рассматривать. А можно глотать на бегу, увлекшись действием. Квест с приключениями компании колоритных персонажей — это одна сюжетная линия. В другой — герой пленен, и единственное, что ему остается, это внутреннее развитие. И та, и другая линия интересны по-своему, хоть ближе к концу авторы и злоупотребляют нарезкой кадров — эпизоды с той и с другой стороны чередуются с возрастающей скоростью. Предугадать, каким образом и для чего сольются два сюжетных потока, почти невозможно — тем более, что время в них течет совсем по-разному: в одном проходят дни, в другом — годы. Но когда точка слияния уже видна и общий сюжет перед читателем нарисовался, понимаешь, что роман не прост, не сюжет тут главное, а идея. «Книга демона» (на самом-то деле «Чернильные души»!) рассказывает о писательстве. Герой, сидящий в неволе у жутких уродов-бесопоклонников и старательно выписывающий в режиме он-лайн конец света, — становится писателем, преображающим мир. И все приключения, происходящие в квестовой линии, — всего лишь результаты его трудов. Не авторы пишут книгу, а ожившая книга пишет сама себя. И все замшелые фэнтезийные штампы, налезающие друг на друга, происходят не от недостатка фантазии авторов, а из закономерностей мира, самого себя воссоздающего. Эта замечательная идея подана впопыхах, на бегу, скомканно, однако ж открытие, к которому приходит герой-писатель, от этого не обесценивается. «Достаточно было найти нужные точные слова... Вещь, чья душа оказывалась запечатленной на бумаге, далее подчинялась воле писца. Он мог сделать с ней что угодно, надо было лишь подобрать подходящие слова, правильно связать их в предложения, удачно выстроить их в абзацы и главы». Да это ведь авторы свое ремесло объясняют!

Роман посвящен старшим классикам жанра — Ричарду Матесону и Джорджу Ромеро. Не Кинг придумал живых мертвецов, но Кинг скажет о них последнее слово.

Во-первых, роман научно-фантастический. Никакой мистики, никаких дурацких газов и вирусов, превращающих людей в ходячие агрессивные трупы. Выдуман лишь электронный импульс, форматирующий жесткий диск мозга и запускающий перезагрузку новой программой. И хотя зомби поначалу орут на языке слуг Рам Аббала из «Тёмной башни» (каззалах а-баббалах!), роль Алого Короля остается за кадром. Объяснения здраво сводятся к вышедшему из-под контроля террористическому акту: какие-то гениальные одиночки транслируют изобретенный ими импульс на спутники из дровяного сарая.

Во-вторых, роман сделан с отличным чувством меры, он превосходно сбалансирован. Текст захватывает с первой фразы, буквально. Экшн сделан четко и зримо, детали безупречны, поведение персонажей мотивировано, нет идиотского «саспенса», розовых соплей, психология выверена от и до, сопереживание достигается минимальными средствами. Высокопрофессиональная работа.

В-третьих, сюжет замечателен динамикой. Чем угнетают фильмы про зомби? Ситуация там статична, развивается прямолинейно, изменения лишь количественные. Один укушенный, четыре, шестнадцать, весь город, весь мир... Удивляет только: почему бы им не сожрать друг друга? У Кинга такой ерунды нет. Он, знаете ли, реалист. Он сначала показывает, что происходит с человеком, когда стираются все надстроенные программы. Остается лишь базовая операционная система — агрессия. А потом начинает загружаться нечто новое, зомби эволюционируют, составляют коллективный разум, приобретают неожиданные способности, и эта неизвестность, непредсказуемость истории не позволяет оторваться до конца. Тайна раскручивается, с каждым поворотом делаясь глубже и притягательней.

В-четвертых, в романе присутствует редкая для жанра драматургия. Рождение товарищества, складывание отношений в группе, противостояние миру — это понятно. Важнее отчаяние главного героя, нашедшего смысл оставшейся жизни не в самосохранении, а в совершении невозможного — в спасении сына. Кинг, повторяю, пользуется минимальными средствами, однако ситуация предельно понятна и додумать ее легко, недосказанность только создает необходимую глубину. Сюжет вполне состоялся, и некоторая открытость финала совершенно уместна как возможность выйти из плоскости.

В-пятых, книга полна актуальной философии. Всякие там технологические угрозы, человечество, роющее себе яму — это старо и уже неинтересно. Куда свежее попытка сверхгуманистического взгляда на ситуацию. «Да они родились в насилии и ужасе, но роды всегда обычно трудные, часто насильственные, иногда ужасные. Если бы их оставили в покое, возможно, они превратились бы в куда лучших хранителей Земли». «Но какой у нас был выбор? Жажда выжить, что любовь. Обе слепы». Здесь вам и объяснение терроризма, и сущность ксенофобии... В сущности, это притча.

Роман не так прост, как кажется, даже совсем не прост. «Ужасы любви» построены на контрасте формы и содержания. В сущности, это готический роман, написанный простым, очищенным до совершенной прозрачности языком. Когда присущие черному роману кошмары, все эти призраки и скелеты в подвалах, вытаскиваются из мрака и тумана на дневной свет, страх сменяется отвращением, и естественной защитной реакцией будет назвать это чепухой. Но настоящий трэш невозможен без явного или скрытого авторского глумления, а здесь искренние намерения автора видны во всем: в психологической и фактографической достоверности, в спокойной интонации, в той грустной симпатии, наконец, с которой он рисует главного героя. Автор очень серьезен, но пишет все-таки не натуралистический очерк. Традиции литературной готики сохраняются в способе разворачивания сюжета: неизменный интерес читателя поддерживается зловещими загадками. Как только разрешается одна, за ней встает следующая, еще важней и мрачнее. Так, последовательно срывая покровы, читатель продвигается к сердцу тьмы. Роман оказывается набором матрешек или лестницей (скорей нисходящей, от первых ступеней которой не разглядеть таящегося в темноте конца).

Сильный человек кузнец Саврасов случайно встречает женщину и теряет от нее голову (пока фигурально, но все еще впереди). Уже через три дня она становится его женой, но ее двухэтажный особняк в центре столицы превращается в ловушку. Прикованный к кровати домашней больнички, Саврасов расплачивается за любовь частями своего тела. Раз в неделю ему дают наркоз и отрезают от конечностей по кусочку, по паре сантиметров за раз. Несколько месяцев спустя у него остается только одна целая рука и ноги до колена. В палате временами появляются и другие пациенты. С ними тоже разделываются по частям, только под конец происходит «аккорд» — шинкуют все, что осталось. Это не трансплантация органов: кому бы понадобились носы и пальцы? Вопрос, зачем и кому идут эти «игрушки» — первая загадка и первый фантастический момент этой истории. Потом будут и другие — посерьезнее.

Саврасов делает вид, что смирился. Он все-таки «член семьи», на этом положении он ведет разговоры с «супругой» (когда она не держит в руке скальпель) и ее несовершеннолетней дочкой, ассистирующей при операциях. Те не видят в своих занятиях ничего странного: такой вот семейный бизнес, да и к миролюбивому Саврасову они относятся снисходительно — пока можно добывать других «пациентов» его не трогают. Жена даже временами делит с калекой ложе, ведь не чужой человек. Меж тем цель заговаривающего их однорукого обрубка одна — найти способ выбраться. Скоро события ускоряются, в доме творится непонятное, тайны множатся: среди прислуги скрывается убийца, в подвале сидит монстр. И появляется некто по фамилии Неживой, в коем смирный до поры Саврасов узнает главного врага: не только своего личного, но и рода человеческого. Теперь его цель не только выжить любой ценой. Триллер о выживании в духе кинговской «Мизери», сопрягается с многоплановым детективом, а с какого-то момента начинает отчетливо пахнуть серой.

Кроме взгляда от главного героя, в романе немало отстраненных панорам со стороны, по окрестностям жуткой семейки и ее бизнеса. Именно они дают русскую «книгу мертвых», энциклопедию жизней, лишенных душ. Среди всех персонажей, попадающих под жесткий взгляд автора, лишь кузнец Саврасов по-настоящему жив. Становится ясно, что ему некуда спасаться, что вокруг город духовных зомби, что от них не уйти. Но после того, как в очередном соседе по палате смертников Саврасов вдруг видит редкую живую и обреченную душу, он понимает, что спасение возможно и спасаться надо не в одиночку. Но это не главное, перед этим еще есть дела.

Одно из главных посланий романа состоит в открытии истинного облика так называемой элиты. Это сложное, многоярусное образование из поделивших территории своего кормления хищных стай. Стаи состоят из существ, имеющих человеческий облик, но утративших все сущностные людские черты. Тут есть все градации духовного нисхождения: от милицейских чинов с миллионными взносами за вступление в должность — до мажоров, жрущих, чтобы стать Иными, человеческие мозги. Но у них есть пастух, а у пастуха свой Хозяин. Есть цель, которая осуществится в последние времена. А сейчас еще так... предпоследние.

И вот Саврасов осознает себя бойцом, который бьется не за себя. У него есть миссия, он солдат великой армии, вынужденный сражаться в полном глухом окружении. Он таится, выживает, хитрит, набирает силу и, в конце концов, дает нечисти такой бой, что чертям делается жарко. Это, разумеется, не победа, даже не шаг к ней. Это удачный выстрел отступающего, позволяющий вынести с поля хоть одного своего и, если повезет, добраться до убежища.

Ситуацию с местом действия своего хоррор-слэшера автор основательно запутал. С одной стороны, это излучина Наровы, северо-восточнее Чудского озера, с другой — берег Псковского озера. Координаты прямо противоположные, одно ясно — что рядом эстонская граница. Дело происходит в течение одной ночи, то в небольшой деревеньке, то на расположенной поблизости заброшенной турбазе. Население и там и там уже практически съедено вылезшим из могилы людоедом, но персонажи об этом поначалу не знают. Это трое друзей с двумя женами, собравшиеся было отметить за городом день рождения одного из них. К утру их останется двое: единственный неженатый и уцелевшая вдова. Больше о фабуле говорить нет смысла, но можно говорить о том, как это сделано.

Известно, что большинство наших хорромейкеров находят вдохновение в успехе Стивена Кинга. У Кинга есть две методики. Стратегическая, которая ветвит повествование, заставляя пробираться отдельными ветвями от ростка до черенка и наблюдать как они вливаются в ствол сюжета. И тактическая, растягивающая узловые моменты истории рапидным зрением и углубленной рефлексией. Автор «Пожирателя мух», поставил преимущественно на тактику. Композиционно его роман не очень сложен, хотя, конечно, и не так прост, как трэш типа «Семья вурдалака» или «Вий». События страшной ночи транслируются последовательно, с четырех точек, из голов четырех персонажей (пятый, бедняга, съеден почти в самом начале). Есть также немногочисленные отступления, проясняющие личность героев (один — практикующий психотерапевт, у другой первый муж был садистом), и общий для трех героев бэкграунд: жуткая история из их детства, произошедшая как раз в этих местах. Другая фишка на грани пародии — опухоль в мозгу героя, которая не только делает его неуязвимым для внушения монстра, но и дает дополнительные возможности.

Но все же главное, что научился делать автор, — это вдумчивая растяжка. У героев пристальный взгляд и богатая рефлексия, а у писателя отличная усидчивость и внимание к мелочам. Лучшая сцена романа изложена на тридцати трех страницах; в ней герой, очнувшись, обнаруживает себя запертым в темном подвале рядом с полуразложившимся трупом и находит способ из подвала выбраться. Тут уместился и рвотный эпизод с обыском разваливающегося покойника, и лихорадочная работа мысли, и масса технических решений... Финал романа, к сожалению, свернут без применения кинговских технологий, но автора можно понять: он устал. Да и читатель — тоже.

Кабы не довольно прозрачный диалог во вступлении, начало романа «Клетка без выхода» можно было б трактовать очень по-разному. Что думать, если с главным героем, международным авантюристом по имени Арсений Белкин, мы знакомимся после гибели? При неудачном ограблении его изрешетили пулями, причем последняя попала аккурат в лоб. Очнулся он в странном мире, похожем на вестерны С. Леоне, «человеком без имени» с двуствольным штуцером устрашающего калибра. Новая жизнь началась с тройного убийства, а оказавшийся рядом наставник объяснил, что отныне Белкину суждено зваться Проповедником. Во имя божественного Баланса он должен бродить по городам и весям Терра Нубладо, разыскивая Одержимых величием и успокаивая их сначала пулей, а потом чтением снимающего одержимость Откровения. Так он отправился в путь, длившийся много лет, в полной уверенности, что именно таким и должно быть загробное существование. Новая жизнь позволяла в меру предаваться радостям, а на мелкие несуразности можно было закрыть глаза. Лучше быть непобедимым воином в полупризрачном мире, чем гнить в земле, не чувствуя ничего. Единственное, что заботит скитальцев этой страны – собственный авторитет, зарабатываемый силой, умом и оружием, а задача Проповедника только в том, чтобы не давать перейти в движении к цели некую грань, за которой начинается одержимость. Только после полного приключений странствия и встречи с сексапильной Пророчицей проповедник Белкин узнает то, о чем читатели давно догадались. Вокруг лишь до боли реальная сетевая игра, а сам он – служебная функция, нейтрализующая игроков, догадавшихся взломать коды. А где же его физическое тело? То ли пребывает в бессрочной коме, то ли вообще похоронено, оставив сознание существовать в цифровом виде. По здравом размышлении Белкин смиряется с этим вариантом, но и он преходящ – игра сворачивается, а в новую ему хода нет.

Одним словом, что-что, а конфликт автор создать сумел, и до последней страницы читателя держит боязнь за героя: уцелеет ли его личность, лишенная традиционного носителя. Не стану раскрывать тайну, но намекну, что выходов из такой ситуации может быть несколько. Один изобрел для своего персонажа автор «13-го этажа» Галуйе, а другой предоставил своим героям Булгаков.

Первый роман авторов получил «Национальный бестселлер», второй — номинировался. Этот третий.

Во-первых, сменилась фактура. Проблема писательства в том, что им занимаются литературные молодые люди из культурных семей. Им нравится статус, но писать не о чем, кроме прочитанных книг, да офиса, куда они ходят для заработка. Первые два романа были про офис: уже надоело. И вот Гаррос с Евдокимовым изобретают нестандартный ход. Сочиняют незаурядный синопсис и просят у издателей денег на сбор материала (см. вынесенные перед текстом благодарности). И совершают круиз по Европе, дабы заложить путевыми впечатлениями основу фактуры. Ход не назовешь новым. Уже выходила книга Андрея Матвеева «Летучий голландец» о сюрреалистическом путешествии, выстроенном то ли по туристическим впечатлениям, то ли при помощи путеводителей. Репортеры из авторов неплохие, и роман уже сравнивали с географической эссеистикой Вайля.

Во-вторых, заимствована идея. Сразу бросается в глаза совпадение с не самым известным романом Лема «Насморк». Там герой тоже колесит по Европе, расследуя серию загадочных совпадений, а все идеи извлечены из парадоксов математической статистики. Впервые Лем использовал жанр фантастического детектива статистики еще в «Расследовании». Далее есть сходство с повестью Стругацких «За миллиард лет до конца света», где героям противостоит Гомеостатическое Мироздание. В очень плоско изложенной историософской концепции России как территории Хаоса и диалектической изнанки Запада есть некоторая схожесть с «Черновиком» Лукьяненко и почти дословная — с рассуждениями Калашникова и Кугушева в «Третьем проекте». Допускаю, что ни одной из этих книг авторы не читали, но НИЧЕГО нового в их романе не обнаруживается.

В-третьих, язык сер и чтение скучно. Об этом уже многие говорили. Не страшно, что авторы используют сленг, плохо, что он убогий, провинциальный, плебейский, искусственный, тусклый. Экшн подан из рук вон… Путано. Из пальца высосано.

В-четвертых, смысл всего этого. Роман представляет собой вопль растерянного интеллигента. Их герой — расторопный и социально адаптированный интеллектуал из областного центра типа Екатеринбурга. На деле, через него говорят авторы, которые представляют угнетенную русскоязычную молодежь города Риги. И когда они рассуждают о специфики России и русских, то попросту не владеют предметом. На самом деле наша страна не хаос, а очень сложно организованный организм, больной, разболтанный, но действующий по правилам, ясным каждому, кто в него органично включен. Авторы находятся вне организма и, наблюдая его извне, испытывают страх и растерянность, еще более усугубляющиеся перспективой слияния. Ведь в Латвии житья уже нет, и не знаю как Евдокимов, а Гаррос, дописав роман, немедленно переехал в Москву, которая тоже не совсем Россия, но видимым абсурдом может гордиться.

В утешение читателям можно сказать, что хаос — это степень свободы, основа изменения. Хаос порождает порядок и никак иначе.

«Кодекс чести» — классическая альтернативно-историческая утопия. Как всякая утопия, роман дидактичен и демонстративен: он выстроен как экскурсия по сконструированному автором миру. Чтобы было, кому объяснять его устройство, есть иностранка. Она из Америки, где все иначе, да и образование тамошнее хромает, отчего она задает глупые вопросы. Между ней и ее местным другом и гидом непременно случится романчик. Для пущей увлекательности экскурсию сопровождают заговорщики и их наймиты. С ними герой-проводник разделывается при помощи шпаги, а уж в самой кульминации и из автоматической винтовки, которая хранится у него под кроватью, как у всякого военнообязанного.

Развилка между этим миром и нашим случилась, по всей видимости, при Петре Первом, который ввел дуэльный кодекс, обязав дворян разбираться меж собой исключительно шпагами, а не низким огнестрельным оружием. Благодаря этому удалось победить извечное русское хамство и раболепие. Всякого, посягнувшего на чужое достоинство рано или поздно ждала гибель. А запятнавшие свою честь лишались общественного статуса.

И вот уже в России постиндустриальное общество, компьютеры, мобильная связь, а по улицам до сих пор с клинками на перевязи ходят. Даже и не дворяне — институт дворянства упразднили не так уж давно вместе с монархией, но рядовые граждане. Правда, гражданство надо заслужить — в армии или на государственной службе. Гражданин любого, кто его оскорбил, может немедленно на дуэль вызвать. Ну и сам должен соответствовать, следить за своим поведением, если жить хочет. А кто не желает на себя гражданские обязанности брать, тот считается «жителем». Его и в армию не берут, и даже налог у него меньше, так что может спокойно себе где-то работать или предпринимательствовать. Такое «гражданское общество» напоминает романы Хайнлайна, но у того как-то без шпаг обходились.

Огнестрельное оружие для граждан и жителей под запретом, даже не у всех полицейских оно есть. Ежели появляются вдруг личности, ставящие себя своим поведением вне закона, то приезжают специальные «санитары» со снайперками и попросту их отстреливают, как в дивовской «Выбраковке». Однако преступный элемент все же проявляет активность — то армейскую винтовку у гражданина сопрет, то самострел из трубы сделает, как Данила Багров.

Главный герой в романе один, но единого цельного сюжета нет, вместо него три истории, изложенные в трех частях-главах. В первой главе чиновник ростовской управы Никита Волков водит по городу американскую гостью, летит с ней на экскурсию в Константинополь (это российский город еще с турецкой войны), подробно рассказывает о том, как устроена его родина и между делом отбивается от террористов из «монархического общества». Вторая часть ретроспективная — герой вспоминает, как после демобилизации служил помощником шерифа. Чтобы раскрыть опасное преступление, ему пришлось тогда отправиться на Гавайи и сразиться с опасными монархистами-сепаратистами (познакомившись попутно с жизнью этой экзотической российской губернии). В третьей части, издававшейся ранее как повесть «Жребий», рассказывается о том, как в мире кодекса чести ведут войны. При возникновении конфликта между двумя государствами в дело вступают военные аналитики двух сторон. Исходя из реальной обстановки и соотношения сил, они выстраивают сценарий возможных военных действий и намечают критическую точку, в которой развитие событий непредсказуемо. И тогда, вместо того чтобы бросать на смерть тысячи человек, устраивают военную дуэль между отрядами ограниченной численности, набранными из резервистов по жребию.

Интересно, как путеводитель не только углубляет созданный «Башней» мир, но создает новую метареальность. На первый взгляд, в главе, посвященной персоналиям эпопеи, попросту собраны воедино рассыпанные в разных книгах сведения о персонажах. Однако, один из персонажей — сам Стивен Кинг, а Винсент рассказывает о таких вещах, какие из этих книг просто не выведешь. Когда Стивен Кинг, сочиняющий историю про Стивена Кинга, отражается в своем отражении — образуется бесконечный зеркальный коридор, уводящий черт знает куда. Оказывается, что придуманный Алый Король неоднократно пытался убить своего создателя в реальности. Первую попытку он предпринял, когда Кингу было шесть или семь лет. Это случай упомянут в «Как писать книги». Его и брата отправили в сарай пилить дрова за попытку удрать из дома. Там лежали покрытые красными пятнами тушки мертвых кур, по которым ползали красные пауки. «Кинг боится: если пауки доберутся до него, то он заболеет птичьим гриппом, умрет и вернется вампиром, карманным писателем, рабом Владыки пауков. Кинг создает волшебного стрелка, который будет оберегать его в будущем от того, кто пугал его в сарае», — так комментирует Бев Винсент. «Вот вам простенький урок психологии в беллетристике: возьмите воображаемого мальчика, добавьте несколько дохлых кур, плюс обычного паука, и выдерживайте все это примерно сорок лет. Результат? Низшие люди с красными точками на лбу и один паук-принц», — это уже сам Кинг в «Песне Сюзанны».

Но предыстория этого мира не исчерпывается Кингом. На эпопею его вдохновила поэма Роберта Браунинга «Чайлд-Роланд дошел до Темной башни, написанная в Париже 2 января 1852 года. Браунинг, в свою очередь, опирался на фразу из шекспировского «Короля Лира», которую произносит Эдгар в безумном бреду: «Chalde Rowland to the Dark Tower came». Она скорее всего ссылается на древнюю шотландскую балладу «Чайлд-Роланд и леди Элен», в которой Роланд, сын короля Артура, спасает свою сестру, леди Элен, из Темной башни короля Элфленда после того, как его старшие братья предприняли такую попытку и не вернулись. В шотландской балладе Роланд сражается мечом своего отца, Экскалибур. Из металла этого меча отлиты и револьверы стрелка Роланда. И уже не ясно, следовал ли Кинг своим предшественникам или его направляли законы метареальности. В его словаре есть слово Ган, обозначающее вселенскую созидательную силу вроде индуистского Пуруши. Башня и есть Ган, ответственный за творческую силу Кинга. По словам Кинга, одно время он думал, что он — Ган, но это говорила его гордость.

В эпопее «Темная Башня» Кинг показал свой мир и рассказал его историю от начала времен. Он использует параллельные реальности, которые позаимствовал из романа Саймака «Кольцо вокруг Солнца». Мир Роланда — это, возможно, Земля после Апокалипсиса. Он может представлять собой реальность, развивающуюся с большей, чем наша, скоростью. И реальность эта пережила катаклизм, который уничтожил почти все. В Срединном мире встречается многое из известного на нашей Земле. Другое объяснение: люди Срединного мира многое позаимствовали, попадая к нам через двери между реальностями — рассуждает Бев Винсент. Вскоре после сотворения мира, когда отступил океан пустоты Прим, возник боевой орден (стрелки ведут свой род от Артура Эльдского, первого великого витязя ка), который должен был охранять Башню и силовые лучи, которые ее поддерживали. Но мир сдвинулся, его движение замедляется, как у пружины в механических часах. Лучи рушатся, и есть силы, которые этому способствуют. Роланд — последний из потомков Артура Эльдского, единственный оставшийся стрелок.

Роланд говорит своему ка-тету, что «шел к Темной Башне более тысячи лет, иногда перескакивая через поколения». Однако события эпопеи охватывают всего несколько последних месяцев этого пути. Беев Винсент кропотливо подсчитывает это повествовательное время с точностью до дня. Ретроспективные события «Колдуна и кристалла» составляют 2 года, 2 месяца, 10 недель и 41 день. Но история последнего пути начинается в «Стрелке», с оживления Норта. Всего там описан 81 день и, возможно, нечаянно промелькнувшие два года. «Извлечение троих» занимает 21 день. «Бесплодные земли» — 2 месяца и 25 дней. В «Колдуне и кристалле» рассказано о четырех днях пути и одном соскальзывании времени. В «Волках Кальи» — о семи неделях и 27 днях. «Песнь Сюзанны» рассказывает об одном единственном дне. И наконец в последнем томе: шесть дней, в которые погибла половина ка-тета; недели похода через Плохие земли; три дня у дома Данделло и последние семь — до Темной Башни. Вот и все. Но путь этот, оказывается, не линеен.

Читая «Десант на Сатурн», трудно избавиться от неудобства. Авторы изображают мир двадцать четвертого века без тени иронии, но поверить в их серьезность трудно. Поселок «любителей исторического фехтования» на Марсе — столь нарочитая выдумка с пролога задает игрушечный тон, и пара ретроспективных отступлений с «настоящими» кровью и трупами настроя не меняет. К тому же очевидны логические натяжки, ходульность мотивации персонажей, убогость их лексики. Можно, конечно, принять, что книга — детская. Действительно, почти весь роман выдержан в стилистике булычевских книг «про Алису». Сбивает с толку отсутствие юных персонажей, однако, освоившись в сюжете, понимаешь, что герои представляют собой «вечных детей», у которых не было возможности повзрослеть. Их интеллектуальная и эмоциальная незрелость видна буквально во всем. Но эта «детскость» не выглядит легкой и органичной, что-то сквозит в ней противоестественное. Когда же устройство упорно выстраиваемой авторами реальности проясняется, понимающего читателя начинает пробирать сквознячок запредельного... Подобного диссонанса между глянцевой видимостью и темной изнанкой следовало ожидать от парадоксального соавторства восторженного поэта-гуманиста Игоря Минакова и сочинителя демонических фантасмагорий Ярослава Верова.

Посыл авторов состоит в том, что власть над миром люди добровольно отдают машинам в обмен на безопасность и комфорт. К середине двадцать первого века появляются самовоспроизводящиеся биомеханизмы и создается биотехносфера, полностью заменяющая человека в производстве материальных благ и в обслуживании его потребностей. Недовольных таким оборотом устраняют в ходе глобальной контртеррористической «Великой Зачистки». Людям, отдающим себя под надзор и защиту биотехносферы (день и ночь просторы планеты барражируют внимательные стражи, готовые ежесекундно прийти на помощь), вживляют на переносицу чип связи с единой информационной системой. Население покидает города и поселяется в разбросанных по Земле «фаланстерах». Когда число подданных инфосферы достигает критической точки, над каждым континентом поднимаются в воздух колоссальные Узлы — модули управления и энергетики, центры цивилизации Новой Атлантиды. Решением МСФ (Мирового Совета Фаланстеров) запрещаются пилотируемые полеты в атмосфере и космосе, хотя освоение Солнечной системы продолжается беспилотными аппаратами. Людей пасут, но не очень строго: отказавшиеся от чипов и машинной опеки сами наказывают себя ограничением своих возможностей. Всемирный разум, к которому может в любой момент обратиться каждый гражданин прекрасного нового мира, говорит женским голосом и носит отпечаток личности погибшей жены его создателя. Сам изобретатель тоже никуда не делся. Став бессмертным киборгом, он занял место Наладчика — первого после бога, самого уполномоченного в мире чиновника по особым поручениям.

Основное действие романа происходит, когда с момента вступления Наладчика в должность прошло триста лет. Население фаланстеров (читай — число всех жителей Земли) составляет три миллиарда. Автоматы ведут терраформирование Марса, и на его поверхности уже существует зачем-то десяток человеческих поселений («любителей фехтования» — больше там заняться нечем). Желающие могут двигать вперед науку, ее прогресс налицо: всюду стоят кабинки нуль-транспортировки. Однако большинство землян проводит время в других развлечениях (занимаются спортом и ставят любительские спектакли).

Сюжет большей части романа посвящен ликвидации кризиса, вызванного, на первый взгляд, деятельностью группы шалопаев, которые в поисках острых ощущений удалили у себя чипы, построили базу в горах и готовят диверсии против мировой инфосферы. Сверхзадача этих молодых «трикстеров» — пробудить «овощей», потерявших, как они полагают, собственный разум под машинной опекой. Наладчик засылает в ряды трикстеров своего ученика — молодого человека со сверхспособностями, приобретенными в результате применения евгенической программы. По ходу спецоперации выясняется, что не все с заговорщиками так просто. Их главарь, оказывается, отыскал некогда спрятанный врагами Новой Атлантиды инкубатор, из которого уже начали вылупляться механтропы, запрограммированные заменить собой несовершенный человеческий род. К финалу трикстеры переходят на сторону Наладчика и уничтожают механическую угрозу в смертельном сражении за один из Узлов. Правда, после победы многое в этих событиях остается необъяснимым, и Наладчик приходит к выводу, что в них поучаствовала еще одна, неизвестная сила, посылающая сигналы из-за орбиты Марса. В эпилоге герои отправляются в пояс астероидов и находят-таки там таинственный источник вмешательства.

Перипетии этого шпионского детектива («фантастического боевика») немногим сложнее мультфильма про «Тайну третьей планеты». Однако существует еще один слой понимания, на который указывают редкие оговорки.

В первом же ретроспективном эпизоде выясняется, что создание биомеханосферы не одобряют «все религии и церкви мира, за исключением православной». Это не дань политкорректности. Православная церковь, единственная сохранившая понимание традиции, знает, что история мира конечна и предопределена. Пришли последние времена, описанные в «Откровении Иоанна»: «И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным... и он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их».

Обитателей Новой Атлантиды ее создатели как-то называют «промежуточным человечеством». К любимому же ученику Наладчик обращается так: «Вы, будущие Учителя людей...». Пасомое железными пастухами стадо — лишь куколка, из которой могут вылупиться будущие обитатели Неба. А из бездны уже приближается некий Ангел.

Предыдущий роман Верова про похождения Чичикова был аллюзией на гоголевскую поэму, этот порожден чтением «Розы мира» и газеты «Завтра».

Плейбой и модный композитор Игорь ни с того, ни с сего получает физическое бессмертие, бьет в клубе морду Федору Бондарчуку, попадает под поезд и отправляется в Ирак, чтобы добыть Источник Силы для президента Путина.

Читать этот несусветный текст — занятие дурацкое, но оторваться от такого стыдного удовольствия трудно. Да и написано складно, видна рука профессионального подгонщика фраз.

Подкупает то, что многочисленные населяющие роман метафизические сущности: Древние Боги, Новые Реализованные, Владыки Отражений и уполномоченные Службы Абсолюта — обходятся без дурацких спецэффектов и общаются как нормальные деловые э-э... субъекты. Здравый смысл подсказывает, что это куда функциональнее явлений в столбах света и вещания «безмолвным гласом». Серьезные ведь вещи решаются, к чему эти детские понты... Коли уж они неизмеримо выше человеческого уровня, то, снисходя, могут использовать все богатство выразительных средств, не ограничиваясь антуражем сочинителя Головачева. Так что никакого амикошонства в отношении потустороннего у Верова нет, только нормальная писательская интуиция. Во всяком случае, персонификации запредельных сил выглядят у него убедительно и действуют они, хоть и сверхчеловечески, но мотивированно.

От всей этой, по большому счету, дичи, трудно ожидать какого бы то ни было внятного финала, но автор постарался. История аккуратно закруглена, и герой, ненароком выпустивший на волю Ангелов Апокалипсиса, извлекает из нее урок, который ему уже не пригодится. Одно жаль — так и не ясна осталась дальнейшая судьба писателя-мистика Андрея Александровича Заханова, уже совсем было собравшегося с подачи благоволящих ему Русских Богов посадить на российский престол лидера коммунистов, но получившего жестокий отлуп.

«День муравья» — это продолжение романа «Муравьи», который вызывал восторженные отклики разных вполне вменяемых людей. Я первую книгу не прочел, но во второй есть краткое изложение ее сюжета. В одном доме на краю леса Фонтенбло умер Эдмон Уэллс, сумасшедший ученый… И оставил записку наследнику: «Никогда не спускайся в подвал». Разумеется, после этого все родственники покойного, а также пожарные, полицейские и даже один профессор — всего восемнадцать человек — один за другим спустились в подвал и там исчезли. По дороге все они боролись с крысами, сумели разгадать загадку шести спичек, из которых составили четыре треугольника, прошли ловушку, сжимающую тело, как при рождении, и попали в подземный храм, построенный в эпоху Возрождения под широкой гранитной плитой, на которой находился муравейник. Покойный ученый построил в этом подвале без выхода специальную машину, позволяющую понимать пахучий язык муравьев и разговаривать с ними. Трубками машина соединялась с зондом — своего рода пластиковым муравьем, который являлся одновременно микрофоном и мегафоном. Этот зонд под названием Доктор Ливингстон служил послом для муравьиного населения. Через него обитатели подвала общались с муравьиной королевой, а муравьи носили им пищу. Так они прожили под землей больше года. Но в конце концов отношения с муравейником испортились и насекомые отказались кормить затворников. Тогда те собрали совещание и решили, что в целях выживания им следует мутировать. То есть самим переродиться в муравьев.

В «Дне муравья» развивается несколько сюжетных линий. Одну представляет муравей-авантюрист 103683-й, который узнает о планах королевы объявить войну людям. В другой знаменитый комиссар Жак Мелье при помощи наблюдений за мухами расследует дело о загадочной смерти трех химиков в запертой комнате. В третьей проницательная журналистка Летиция Уэллс, дочь покойного муравьеведа, идет по следу серийного убийцы производителей инсектицидов. Объединившись, комиссар и журналистка выясняют, что смерти связаны с муравьями. Текст романа перемежают фрагменты составленной Эдмоном Уэллсом «Энциклопедии относительного и абсолютного знания». В ней каждый находит то, что имеет у себя внутри. Эту книгу можно каждый раз прочитывать по-разному, так как она входит в резонанс с жизнью читателя и гармонизируется с его собственным мировоззрением. Также в романе приведены образцы муравьиной культуры (например, «эволюционная песня»: Тот, кто сражается с птицей, становится птицей, тот, кто сражается с клещом, становится клещом. Выходит, тот, кто сражается с богом, становится богом?) и загадка нового уровня: как из шести спичек построить уже не четыре, а шесть равнобедренных треугольников?

Заточенные в подвале, тем временем, делают по пути мутации один шаг за другим. Сначала они отказываются от своих имен, заменяя их номерами. Потом создают новый общий язык: «Человек общается, с помощью рта испуская звуковые волны. Но они слишком сложны, слишком запутанны. Почему бы не испускать одну чистую звуковую волну, на которой мы все войдем в резонанс?» Затворники усаживаются в кружок и начинают тянуть, как индусы: О-М-М-М… Дело превращения в муравьев облегчается тем, что у них на семнадцать самцов всего одна самка.

В общем, всего не расскажешь.

Роман продолжает серию произведений харьковского писателя, действие которых происходит в вариативной, ветвящейся эвереттовской вселенной, в которой могут сосуществовать все вообразимые линии мирового развития. В эти потенциально существующие миры можно проникнуть, приняв специальный препарат, так что, скорее всего, они существуют в ментальном пространстве. Пребывание в них не только абсолютно реально по ощущениям и их последствиям, но и может быть изначально запрограммировано по исходным условиям. То ли это идеальный наркотик, подобный слегу Стругацких, то ли мир, созданный для одного человека, как в лукьяненковской «Линии грез», то ли подключение к информационной матрице Бога, предусмотревшего все возможные варианты.

Громоздкое и скучнейшее «ноосферное» обоснование Q-реальности требуется автору только для того, чтобы, не привлекая набившие оскомину перемещения во времени, рассказать о возможности альтернативного исхода противостояния 1917-1918 годов в России. Возражая своим коллегам-фантастам, раз за разом пытающимся выступить на стороне белой армии и выиграть войну у красных, Андрей Валентинов утверждает, что победивших в гражданской войне нет. Однако есть возможность победить саму эту войну. Здесь автор оппонирует, главным образом, сериалу Василия Звягинцева, начатому романом «Одиссей покидает Итаку». Героя этих книг, изучившего ниндзяцу по книжкам с картинками и заручившегося поддержкой всемогущих инопланетян, Валентинов презрительно именует Гамадрилой и бесчисленное число раз повторяет издевательскую цитату о «прыжке на три метра с разворотом на сто восемьдесят градусов». Валентинов вообще пишет неимоверно путано, поток сознания его героя не так часто фиксирует связные картины происходящих событий, по большей части он заполнен повторяющимися образами, проговариванием обрывочных сентенций, нескончаемым повторением фрагментов одних и тех же стихов. Еще случаются разговоры, которые звучат настолько неестественно, однообразно-вычурно, что действительно должны быть плодом сознания одного единственного человека. По существу предложенной автором конвергенции белой и красной романтики за счет совместного отпора германскому вторжению на Украину даже возражать не хочется, настолько приятно отыскать в путаной и утомительной форме хоть какую-то суть.

Мрак и бесы

О трилогии Юрия Бурносова «Числа и знаки» не грешно рассуждать на разных уровнях восприятия и осмысления. Можно серьезно рассматривать это сочинение в контексте философии первой половины прошлого века, скажем, бердяевской историософии и юнговской психоаналитики («новое средневековье» и архаические пласты подсознания). Неплохо также разбирать романы как постмодернистский текст или находить там отзвуки мистико-эзотерических учений. Однако простого читателя «Числа и знаки» могут ввести в недоумение, а критика попросту взбесить. Но по порядку...

Втягиваясь в чтение первой книги с названием «Два квадрата», испытываешь потребность определить жанр, и с первых страниц он вырисовывается как параисторический роман с элементами мистики. В ряд встают всякие Эко да Перес-Реверте, а намечающийся сюжет видится экзотическим детективом. Мир «Чисел и знаков» — это некое североевропейское средневековье, затянувшееся до Нового времени. В ходу спички и привозимое из-за моря многозарядное оружие. Инквизиция слилась с гражданскими правоохранительными службами, однако преследует лишь самые одиозные проявления колдовства и дьяволопоклонства. Позиции церкви шатки, она явно не раз реформирована и соперничает с набирающими силу ересями. Мир не вполне наш — царящая в нем религия монотеистическая, гуманистическая, но это никак не христианство.

Следом за историчностью развеивается и версия с детективом. Главный герой, командированный в провинцию, не похож на проницательного следователя, хотя и вынужден выполнять его роль. Он не блещет догадками и медлит с активными действиями, он, скорее, свидетель, наблюдатель разыгрывающейся перед ним драмы. Становится ясно, что перед нами не детектив, а книга загадок, неразрешимых или разрешающихся совсем не так, как мы ждем. И действие в этой книге развивается вопреки всем канонам какого бы то ни было беллетристического жанра.

Внешне здесь присутствуют все необходимые и ожидаемые компоненты. Догадки, неожиданные открытия, ловушки, бегства, поединки и кульминационная экспедиция к Сердцу Тайны. Однако ни одно из этих действий не приводит к окончательному результату, ни одна из линий не находит своего завершения, какие-то загадки как бы разрешаются, но ничегошеньки от этого не делается яснее.

Читатель подавлен: с одной стороны, он мало что понимает, с другой — захвачен мрачным настроением и поэзией текста. А критик неистовствует поначалу, но, успокоившись, заявляет, что автор попросту никудышний рассказчик. Стилизовать умеет, это да, но ленится работать над сюжетом. Кабы ему хорошего, требовательного редактора...

Вторая книга несколько примиряет с текстом. Во-первых, читатель уже привык, знает чего ждать, точнее, чего не дождаться. Во-вторых, темп повествования не столь рван, композиция спокойнее, да и вообще, уже всем понятно, что герой не самостоятелен, а всего лишь ведом судьбой. Читатели адаптируются к логике романа, научаются понимать не столько смысл, сколько прелесть необычного текста. А критики спешат констатировать, что автор стал писать лучше, видимо, научился.

И странно — когда в третьей части по полной разворачивается апофеоз абсурда, добравшимся до нее читателям и критикам это нравится еще больше. Вот уж автор буквально жжет, так что загораются и его реципиенты. Спокойно, по-деловому там происходит конец света, и всем ясно, что ничего чрезвычайного в этом нет. Солнце не встает, восставшие мертвые бродят по улицами, но все гражданские службы функционируют нормально и компетентными инстанциями предпринимаются все возможное к восстановлению статус кво.

Нечто подобное в нашей литературе было, вспомним хоть абсурд лукинского «Катали мы ваше солнце». Однако то была сатира, анекдот, понятный современному человеку. Бурносов не собирается нас забавлять, он совершенно серьезно рассказывает историю, порожденную совсем иной культурой и рассчитанную на восприятие сознания другого, не нашего времени.

Вопрос в том, на какое место пристроить эту неудобную книгу. У нее есть по-своему замечательные развлекательные свойства, но считать ее беллетристикой невозможно по причине неопределенности аудитории. Невозможно сказать, кому она понравится, а кого отвратит. Тут, похоже, срабатывает не культурный ценз, а нечто потаенное, сидящее в темноте той самой подсознательной архаики. Искушенный читатель в состоянии оценить прелесть стилистической игры в какой-нибудь миниатюре, но шестьсот с лишним страниц таких усилий — это либо клинический случай, либо нечто, что нужно прочувствовать нутром.

Скорее всего, надо просто по достоинству оценить подвиг Юрия Бурносова, поставившего впечатляющий опыт и давшего поучительный урок. И оставить «Числа и знаки» там, где им самое место — в нише не курьеза, но литературного памятника.

Когда еще заметил критик Лев Пирогов, что «писатель про вампиров» — это твердый, уважаемый статус и всякий мечтал бы к нему приобщиться. Да не у всякого решительности хватит. Желания тут мало, надо быть серьезным брутальным мужчиной, вроде Олега Дивова. Или Юрия Бурносова, давшего в названии романа ответ известному предложению мистика Гумилева.

Книга не то чтобы именно про вампиров, но про «иных», иначе — демонов. В предисловии к ней Игорь Пронин констатирует появление в современной отечественной фантастике откровенной ксенофобии. Актуальность этой темы можно понять. Если в фантастике советской высокий разум, в соответствии с теорией научного коммунизма, неизменно оказывался этически состоятельным, то теперь слово «элита» скомпрометировано в России не меньше, чем термин «сверхчеловек» после гитлеризма. Теперь для нас раса «иных» — это либо «чужие», либо «хищники». И от сосуществования с ними мы ничего хорошего не ждем, поскольку в любом случае выступаем не более чем питательной средой или предметом охоты.

В предисловии есть несколько замечательных высказываний.

«Жестокость и еще раз жестокость, гуманизм — это для людей, а не для нелюдей».

«Если врач диагностировал у тебя паранойю, это еще не значит, что за тобой никто не следит...».

Сюжет романа Бурносова зауряден, исполнение — примечательно. Текст сочный и убедительный. Дело просто в том, что для сочинения определенной прозы мало кое-что знать и уметь складывать слова. Надо еще быть состоявшимся человеком, знающим толк в разных вещах — может, необязательно в убийстве, но хотя бы в выпивке.

В романе две линии. Действие одной происходит в 2003 году, ее герои старшеклассники. Есть там что-то от миреровского «Главного полдня» или от Лукьяненко, но автор, видать, из хулиганов. Его герой хоть и помогает бабушке, но пьет пиво, водку и может убить на стройке зараз несколько гопников. Достоверность предметная и речевая выдержана на должном уровне, с психологией хуже — не до того.

Вторая линия — 1880 год, герой из правоведов, служит у Лорис-Меликова. Вспоминается первым делом Бушков с его романами о похождениях геройского жандармского поручика, но у Бурносова стилизация выполнена куда тщательнее, впечатляющая проделана работа. Словечки, обороты, убедительнейшие малоизвестные реалии... Однако и громоздкость фразы, необязательная медлительность, паразитические архаизмы. Если это и мог написать литератор того времени, то весьма невысокого полета. А главное, что за стилизаторскими украшениями и литературной игрой с историей пропадает напряженность сюжета, довольно, надо сказать, пунктирного.

В целом роман увлекательный, хотя интересен преимущественно формой и вторичными деталями. Уровень его значительно выше потока жанровой литературы, зато и спрос с нестандартного изделия строже. Но содержательная идея в романе вполне себе видна, и не такая простая.

Поскольку автор принципиальный атеист, демонологию его нужно трактовать рационально, и некоторые могут подумать, что все эти живущие среди людей демоны есть нечто высшее — то ли в плане организации материи, то ли как ступень эволюции. Однако из некоторых оговорок ясно, что мы имеем дело попросту с паразитами, которые хоть и древнее, и живучее, но всегда примитивнее, чем те, за чей счет они существуют. Они не самостоятельны. И они не служат благу организма, в котором живут, им выгоднее болезнь. И в этом свете зловеще звучит финальная обмолвка, что и президент у нас может быть — из этих...

Название читается как ответ на предложение взглянуть в глаза чудовищ, повторенное вслед за поэтом еще и Лазарчуком с Успенским. Чудовищ нет — они прячутся за людским обличьем, у них нет хвоста ящера, они не различимы. Чудовищность — категория оценочная, ее порождает наше воображение, тогда как на самом деле за ней скрывается нечто простое. Мы сами плодим чудовищ и сами можем быть куда страшнее их. Бурносов признается, что одним из толчков к роману послужил диалог из Клайва Баркера: «Вы меня убьете, вы — монстр», — «А вы — нет?». В рассказах, завершающих книгу, вполне человеческие персонажи пьют детскую кровь, надувают через соломинку космических пришельцев, рубят на мясо русалок и совершают другие чудовищные вещи, не моргнув глазом.

Роман Сергея Буркатовского представляет собой тщательно и любовно сделанную альтернативно-историческую реконструкцию, основанную на единственном фантастическом допущении. Ко всему прочему, это еще и декларация бытующего у нового поколения «разумного сталинизма», и просто увлекательная книга, не лишенная литературных достоинств. Она родилась из нехитрого мысленного эксперимента, который чуть ли не любой пытался проделать: что если бы Сталин точно знал «главную дату» — 22 июня, что если б поверил? Здесь же и другой важный вопрос: что бы ты сам делал, окажись весной 41-го и зная о будущем? Эти вопросы не раз обсуждались на интернетовском военно-историческом форуме, участником которого был автор романа. Один и с помощью товарищей он обдумывал варианты решений несколько лет. Появившуюся в результате книгу не назвать скороспелой.

Завязка романа самая простая: веб-дизайнер Андрей сел в электричку на сибирской станции Тайга, задремал и проснулся уже в вагоне довоенного образца, зимой, в начале 1941 года. А оттуда — прямиком в следственные органы НКВД: с двухглавым орлом на российском паспорте, в одежде из синтетических материалов, с мобильным телефоном и CD-плеером. Если бы не эти фантастические аксессуары, место б ему нашли в лучшем случае в сумасшедшем доме. А так, после умеренных побоев, он оказался в Москве.

И вот уже сам Берия выслушивает от изобретателя советского телевидения Льва Термена результаты экспертизы странного «патефона» с маркировкой Made in Taiwan. И демонстрирует Сталину многоцелевой электронный прибор, демонстрирующий на экранчике надпись «Поиск сети». Но решающее впечатление на вождя народа производит прослушивание песни Высоцкого «От границы мы землю вертели назад». Можно сомневаться, что Сталин оценил бы эстетику пения и качество стихов, но сцена, без сомнения, сильная.

СТАЛИН ПОВЕРИЛ! С этого момента Буркатовский раскручивает колесо альтернативной истории, а бывший веб-дизайнер превращается во второстепенного персонажа. Из него вытащили все, что он знал. (Не так много — что можно запомнить из книг, фильмов и школьных познаний?) Автор делает некоторую сюжетную натяжку: чтобы проверить, что за человек пришелец из будущего, Сталин выпускает его в свободную жизнь. С новыми документами (справкой об освобождении и водительскими правами) Андрей устраивается на завод в подмосковном городке, за сто первым километром от столицы. Впереди война, в которой он станет фронтовым шофером. А получившие его знания о будущих событиях руководители государства (Сталин да Берия) пытаются изменить их ход. (На Иосифа Виссарионовича сильнее всего подействовали не только дата его смерти и то, что случилось после нее, но и рассказ о судьбах его детей.)

Представление об устойчивости истории автор демонстрирует самое здравое. Время — не шаткая система, которую может стронуть убийство бабочки. Оно течет вязко и мощно. Исторический процесс складывается из тяжеловесных объективных факторов, которые невозможно серьезно изменить за короткое время. Беглыми мазками автор набрасывает перед нами захватывающую картину лихорадочной подготовки к войне. Для обострения ситуации Буркатовский позволяет себе еще один ход (весьма убедительно обоснованный сюжетом): «работавший» с человеком из будущего офицер бежит к немцам вместе с протоколами допросов и вещественным доказательством в виде мобильника германской компании «Сименс». Гитлер не слишком-то верит перебежчику (хотя и велит организовать институт «Наследие потомков»), но принимает к сведению, что Сталину известен план «Барбаросса». В результате война начинает позже намеченного, но развивается еще более тяжело. Лишенные возможности ударить по Киеву, нацисты сосредотачивают все силы в наступлении на Москву, чтобы взять ее до зимних морозов. Столицу СССР удается отстоять чудом.

В романе масса персонажей. Естественно, его полотно фрагментарно, поверхностно. Но в нем есть люди, образы, достоверные ходы и картины.

Метафизика пустоты

«Алю был захвачен этим миром и хотел отплатить ему взаимностью». «...Ходили люди с такими лицами, будто они напились пасты из шариковой ручки и заели ее хлопковым пухом». Порой Букша переходит на бормотание, превращающееся в стихи. «Но в том краю, где степи встают стеной выше любых строений, где бездонные карманы и связи прочнее стальных тросов, где ветер всех пригибает, — там каждый шаг имеет вес, и каждый взгляд».

Кстати, роман она сочинила, когда ей двадцать лет ещё не исполнилось.

Кроме красивых словесных завитушек, там есть сюжет, а аннотация определяет книгу как «эпический триллер». Но по этой части приходится столкнуться с обманом. Сюжет не оправдывает обещаний, а от триллера присутствует лишь момент ожидания, заканчивающийся как раз к середине. Сюжет начинает шарахаться из стороны в сторону и разливается в итоге широкой дельтой, уходя в пересыхающие ручейки.

На деле это вовсе не триллер и не эпос. Это эзотерический роман в обертке магического реализма, Майринк под видом Павича. Вместо каббалистики — виртуальная экономика. Пришедший в Москву азиатский мессия выбирает учителем пухлого, причмокивающего премьера из телевизора. Только тот конструирует экономику возможностей, а Алю пытается надуть мир любовью. За основу у обоих — иллюзия, пустота.

Президент тянет паузу, длинную прореху во времени, и сыплются туда города, минуты, идеи и люди.

Букша выстраивает космологию порождающего вакуума. Мир зияет, состоит из пустот, границы между которыми создают видимость многообразия форм. Добро и зло — все одна пустота.

Неясно, насколько сознает молодой автор, что же вышло из-под ее пера. Порой кажется, что она зарапортовалась, что просто забалтывает нас, отвлекая от сути по врожденной женской привычке. Но метафизика, в которую ей удалось заглянуть — это, в общем, традиционная христианская метафизика. Тварному миру положен предел, и Букша путано, темно, многословно рассказала об этом. Мир конечен — в этом залог нашего оптимизма.

Этот роман написан вроде бы в конце девяностых, хотя духом своим тянет на того же десятилетия начало. По стилистике похоже, что писала старшеклассница, но не девяностых уже, а начала 80-х. Выдает фраза: «На нем были джинсы, несомненно, американские».

Когда-то были в моде такие жизнеутверждающие провинциальные боевики: «Я объявляю вам войну», «Сын за отца» — с Николаем Еременко. Или «Любить по-русски»... Там простые люди вооружались и разгоняли местную мафию. Определяющим время был тот момент, что в сюжете напрочь отсутствовали государственные силовые структуры. Это потом, во второй половине десятилетия, рулить в общественной жизни стали менты. Впрочем, провинция есть провинция — там время стоит. Так и автор «Колдуна из темногорска» пребывает в безвременье. Он запросто соединил детские сказки с антуражем инфантильных постперестроечных боевиков и получилась замечательная по-своему история о противостоянии честных колдунов и алчных отморозков.

Автор честно пытался очеловечить множество повязанных отношениями персонажей. В центре стоит не борьба за адский артефакт или чемодан денег, а именно что за человеческое: родственные связи, любовь, ревность, месть...

Прежде всего, это семейная история. Закономерно: колдовские способности, в данном случае — дар управлять водной стихией — передаются по наследству. Это преемственность не только крови, но и места, ведь водные колдуны происходят из Пустосвятово, а Темногорск — это такая географическая аномалия, где собираются волшебники всех стихий: заправляет сообществом хозяин огня, но есть, видимо, и маги земли, и заклинатели воздуха.

Интересно, что все колдовство легко отбросить. Тогда неискушенность выпавшего из жанра текста станет куда заметней, но сама история окажется типической для беспредельной эпохи первоначального накопления. Здесь есть умница-романтик, набредший на золотую жилу и взявший в компаньоны беспринципного бездаря. Когда он пытается обратить шальные деньги на службу Родине (создается фонд для обучения новой талантливой элиты), жадный компаньон идет на злодейство. В итоге, чудом уцелевший гений скрывается во внутренней эмиграции, а неудачливый захватчик, окончательно ставший бандитом, роет землю, чтобы его отыскать. И вот компания из предпринимателя-кустаря, сыновей убитого злодеем отца и двух соперничающих за старшего брата женщин вступает в схватку с бандитским семейным кланом и, с помощью многочисленных друзей, побеждает.

Достаточно безумно, чтобы поверить

Обещанная «тайна Воланда» раскрывается уже на шестой странице. «Мастер и Маргарита» — роман не о дьяволе! Сюжет его метафизический, но к религии он отношения не имеет, поэтому равно примитивны и обвинение в манихейской ереси, и трактовка «Воланд — неузнанный Христос». (Хотя авторы текстологически доказывают, что Иешуа с Воландом — одно лицо, и именно он являлся Ивану Бездомному в клинике под видом Мастера). Роман, прежде всего, рассказывает о пробуждении Ивана, остальные персонажи — лишь обстоятельства этой драмы. Но тема «иностранного консультанта» неожиданно приводит авторов в реальную историю прошлого века и открывает бездны.

Переплетенных тем можно назвать множество, но вот главные в порядке убывания глобальности: Универсум как целокупность миров — шестимерная вселенная-частица в единстве пространства и времени; рациональный взгляд на историю эзотерических учений; шифры культовых советских книг от Грина до Стругацких.

Поиск Сергея и Ольги Бузиновских продолжался два десятка лет, потребовал массы архивных розысков, встреч с людьми, раздумий и прозрений. В определенном смысле в книге содержится не только итог жизни, но и итог поколения, даже итог века. Многие столкнутся с чувством узнавания, с выводами, о которых порой догадывались сами, с тем ожидаемым, что отвечает на незаданные вопросы. Достаточно перечислить книги и авторов, о которых идет здесь речь. Александр Грин, Алексей Толстой, Булгаков, Ильф и Петров, Иван Ефремов, Стругацкие... Набоков, Платонов, Олеша, Катаев... А вот пароль посложнее: Лагин, Альтшуллер, Аматуни, Полещук, Парнов... Конечно, все эти люди могли знать друг друга, пусть даже заочно. Но нам серьёзно объяснят, что они составляли тайное общество, что они были в сговоре и писали об одном и даже одними словами.

История литературы и история науки оказывается нанизанной на таинственную ось, которой выступает затерянная в энциклопедиях фигура теневого гения — Роберта Людвиговича Бартини, советского итальянца, авиаконструктора по официальному статусу. Появившись с 1923 года в России, этот «иностранный консультант» с неоднозначным прошлым свел знакомство с самыми обещающими писателями страны, общаясь с ними то в Крыму, у Волошина и Грина, то в столицах. Впечатление от его фигуры и внушенные им идеи были столь велики, что отразились буквально всюду. В каком-то смысле он сформировал ту реальность, в которой мы с вами существуем. Гриновский летун Друд, булгаковские Иешуа и Воланд, Бендер и Корейко, Карабас и Хоттабыч — бесчисленные его отражения в зеркалах разбуженных им талантов. А все эти Буратины, Иваны Бездомные, сыны полка, астрофизики Маляновы и другие Незнайки — образы своих авторов, инициированных явившимся из трехмерного времени демиургом. А сам он, мировой игрок, контрамот, дискретно движущийся навстречу временному потоку, покинул нас в 1974 году, чтобы стать Сен-Жерменом, открывшим Пушкину тайну трех карт, и, еще раньше — Френсисом Бэконом, написавшим пьесы Шекспира.

Скажем, справедливости ради, что исследовательский метод авторов не каждого убедит. Кое-какие литературные источники, послужившие им, известны: книга Канселье, ученика алхимика Фулканелли; оккультная энциклопедия Мэнли П. Холла; Густав Майринк... Но кому бы еще, скажите, пришло в голову сплести из розенкрейцерского символизма сеть и тралить ею тексты «Золотого теленка», «Лезвия бритвы», «Улитки на склоне»?.. Авторы по-настоящему экстремальные стругацковеды — их трактовки «Жука в муравейнике», «Града обреченного», «За миллиард лет до конца света», кажется, еще никому не приходили в голову.

Совмещая сведения из несопоставимых областей, узнаешь неожиданное. О лунной теории Гурджиева-Успенского знают многие. Но кто обратил внимание, что лунный проект НАСА стал зеркальным отражением Голгофы? Луну посетили 12 живых астронавтов и один мертвый (урна с прахом — антитеза Христу). Ведь Луна — это «небесный Иерусалим».

Метод Брюссоло прост и изощрен одновременно, язык не повернется назвать его постмодернизмом или палимпсестом. Его романы похожи на все лучшие книги жанра сразу, но круче, куда круче. Он берет канон и доводит его до мыслимого предела, гиперболизируя все черты, останавливаясь (не всегда) на грани абсурда.

«Индейская комната» — это МЕГА-американский МЕГА-триллер. Чем-то смахивает на фильмы Линча. Каждый эпизод, каждая деталь знакомы — все это мы уже видели по много раз. Это было на экране, было в книгах, но далеко не в той концентрации. Конденсированный гремучий экстракт, которого бы хватило на несколько фильмов — слишком избыточно.

Девушка из хорошей семьи беременеет от уличного бандита, одиночки, полубродяги, браконьера с Луизианских болот. Он запрещает ей аборт под страхом смерти и обещает непременно забрать дитя, чтобы увезти с собой в болота и воспитать наследника. Героиня скрывается с ребенком в заброшенном имении своего покойного деда, свихнувшегося ветерана Вьетнама. Вокруг — маленький городок со странными и враждебными жителями и больше никого на сотню миль. Ребенок исчезает, и начинается многолетний кошмар. Никакого занудства, почти никакой «психологии». Саспенс, драйв, экшн. Все будет не так, как вы можете представить, все не то, что вы думаете. Сумасшедшая езда в неведомое, и большой «бумм!» в финале. И никакой морали. Хотя любой аттракцион может навести на пару-другую глубоких мыслей.

Из французских «остросюжетных» авторов, благодаря кинематографу, у нас лучше знают Гранже. И достается ему за это — то трэшером назовут, то просто халтурщиком. Ни Моника Беллуччи, ни Жан Рено не спасают его сюжеты от безумия. Однако вот, произведения Сержа Брюссоло перенести на экран вовсе невозможно. Экранизируют ведь что попроще, а сочинения Брюссоло запредельно избыточные. Их жанр трэшем не назовешь, это какой-то турботриллер. Автор известен на родине как фантаст с уклоном в сюрреализм, поэтому там ему свою репутацию ничем не испортить, как нашему Сорокину. Но в России предпочитают переводить его триллеры, и триллеры эти становятся раз от разу все страннее и причудливее.

Брюссоло, хоть и француз, о родине писать не любит. Его истории могут происходить в средневековой Европе или в древнем Египте, но чаще всего он выбирает Америку. Конечно же, это тоже не совсем реальная Америка, просто известное всем место действия массовой литературы и кинематографа. В романе про «Дом шепотов» это окрестности Голливуда 1963 года — вскоре после гибели Мэрилин. Героиня — тридцатичетырехлетняя Сара Кац, обезображенная шрамами от ожогов после случившегося десять лет назад пожара. Брюссоло часто делает своими героями женщин, и его персонажи часто получают увечья, психологические или телесные. Когда Саре было семь лет, ее мать, голливудская старлетка, погибла от ножевых ранений, и тайна ее смерти до сих пор беспокоит Сару. Девочку воспитал опекун, мастер-реквизитор, обучивший ее пиротехнике. И вот, поскольку ей насущно нужны деньги на избавление от страшных шрамов, которые не дают устроить личную жизнь, она хватается за предложение одного миллионера-эксцентрика (тоже калеки). Миллионер свихнулся на личности легендарного актера, погибшего в 1938 году в своей вилле, разрушенной землетрясением. Обломки дома были погружены в контейнеры, которые так и не вскрытые хранятся в спрятанном в пустыне ангаре. Сара Кац должна найти их, просеять их содержимое и отыскать магнитную ленту, на которую в момент смерти актера записывался его голос. Она еще не знает, что далеко не первая, кому миллионер дает это странное поручение...

По ходу того, как героиня приступает к решению задачи, разные люди рассказывают ей о давно погибшем актере разные вещи, одна другой страннее. Он был фехтовальщиком сверхъестественного мастерства и работавшие с ним каскадеры утверждали, что он мог убить их по-настоящему. Про него рассказывали, что он действительно убивал (и много) дуэлянтов, которые приезжали к нему из Мексики драться за деньги. Он был неуязвим: раны и увечья заживали на нем моментально. И кровь его не была человеческой — это показал анализ нескольких пятен, сохранившихся на шпаге.

Сюжет двигается стремительно, выписывая невероятные повороты, каждый раз меняющие всю картину в целом. Сара до конца остается рационалисткой, выбирающей самые простые объяснения, но испытания ее психике выпадают тяжелейшие. Постепенно она узнает о существовании в Голливуде секты, поклоняющейся демонам-двойникам, сходящим с целлулоидной пленки и заменяющим в жизни живых актеров. Все события в ее собственной судьбе и все странности, с которыми она столкнулась, складываются в единое целое, зыбкое и ужасное. Как всегда, Брюссоло удается балансировать на грани между реальным и мистическим. Всему запредельному находится какое-то рациональное объяснение, нагромождение странностей может быть объяснено стечением обстоятельств. Сопереживание отважной героине ведет нас до конца, в котором ей удается ускользнуть от преследующего ее кошмара, так и не получившего однозначного объяснения.

На протяжении трех месяцев 2006 года в разных издательствах вышли одна за другой книги: москвича Сафонова «Метро» — о реке, прорвавшейся под землю; японца Мураками «Подземка» — о газовой атаке в метро; и, наконец, книга «французского С. Кинга» Сержа Брюссоло, которая развивает обе эти темы до полного абсурда.

В оригинале роман имеет название «Печаль сирен в тридцати метрах под землей», и повествует он о городе, в котором была река, под рекой — метро, а под метро — склады газового оружия (чтобы со спутника не обнаружили). Однажды газ прорвался, свел с ума 25 тысяч пассажиров, а одновременно все туннели затопила вода. Причем, остались отрезанные от мира большие пузыри с автономной регенерацией воздуха, а в этих затерянных мирах еще несколько лет после катастрофы продолжали жить сумасшедшие дикие люди. Мэрия города их потихоньку подкармливала при помощи водолазов, но вызволять не собиралась, дабы мир ничего не узнал. Формально это научная фантастика, действие происходит в 2018 году.

Прежде на русском языке успели выйти пять триллеров Сержа Брюссоло, из них три современных и два на материале исторической экзотики — средневековой и древнеегипетской. Сходство со Стивеном Кингом действительно было: в психологическом реализме, натурализме, экстремальности сюжетов. А явной фантастики в них не обнаруживалось. Между тем, на родине автор был известен как писатель-фантаст со склонностью к сюрреализму. «Тексты Брюссоло всегда неожиданны, щедро пропитаны черным юмором; иногда кажется, что он просто издевается над своими критиками и читателями...» — даже так писали о нем. Теперь понятно, почему. В 1981 году писатель получил премию Рони-старшего за рассказ «Подземка, элементы мифологии метро». Неизвестно, насколько рассказ связан с данным романом, но название к нему точно подходит.

Героиня романа Лиз напоминает Сигурни Уивер из поздних «Чужих». Эта накачанная, как атлет, одинокая женщина служит в спецотряде полицейских водолазов. Ее работа начинается за бетонным забором, что огораживает бывшую станцию метро. Она надевает скафандр, привинчивает тяжелый медный шлем со стеклянными окошечками и, разматывая за собой воздуховодный шланг, ступает свинцовыми подошвами на уходящие под воду ступени мертвого эскалатора. Но электричество за минувшие с момента катастрофы три года так и не отключено: на стенах превращенных в гигантский аквариум переходов горят лампы, в зеленой воде резвятся странные рыбы. Лиз бредет по туннелю к соседней станции. До нее больше километра, но шланга хватает. Там она поднимается по лесенке на платформу и оказывается в воздушном пузыре. Кругом заросли плесени и кучи экскрементов, в темных углах скрываются подвижные тени. Лиз отставляет на краю платформа контейнер с консервами и возвращается. Другая ее задача — инвентаризация трупов, которые до сих пор заполняют вставшие в туннелях вагоны. Благодаря воздействию газа и особого ила, они не разлагаются и приобрели плотность эластичных статуй. Лиз забирается в вагон, где они стоят как живые, и методично обшаривает карманы и сумочки. Найденные документы складывает в мешок. До сих пор опознано не более половины пропавших. Все три года Лиз ищет среди покойников свою исчезнувшую в день катастрофы сестру. Есть серьезная надежда, что она выжила и скрывается среди прячущихся в карманах безумцев. В тоннелях муниципальных водолазов подстерегают и враги — преступные аквалангисты, которые заготавливают и продают ценную кожу утопленников. Их разрешено отстреливать пневматическими гарпунами, но и они не упускают случая перерезать водолазу шланг. А однажды пострадавшая в таком столкновении Лиз остается на платформе и начинает жить среди обитателей подземелья…

Методично унылое и детальное повествование Брюссоло более всего похоже на затянувший, безвыходный, пугающий сон. И хотя он с видимой серьезностью связывает концы с концами, снабжая роман вполне убедительной (для сна) развязкой, читатель остается в недоумении, чей это сон и зачем он вообще понадобился. Впрочем, и цель всей литературы не вполне ясна.

Есть жизнь под землей!

Еще один роман о замурованной под землей жизни. Огромнейшая, система каменоломен, пещер, коммуникаций, недостроенного метро и военных объектов, отрезанная от породившего ее города в одночасье. Ее обитатели: коллектив метростроя, в полном составе спустившийся вниз на субботник; связисты со своими узлами и коммутаторами, многочисленная община катакомбной церкви, бомжи, диссиденты, экскурсанты и прочий случайный люда. Прошли десятилетия, жизнь наладилась. Население разделилось на три враждующих племени, каждое со своей идеологией: метростроевцы (коллективизм, идейность, труд до упада); темнушники-связисты (бандиты и анархисты — офицеров-то скинули, гуляй — не хочу); светляки (ханжи и святоши). Ну и одиночки остались всякие колоритные. Из них главный герой Кузьма — потомок семьи спелеологов, странствующий один, без света, в сопровождении стаи летучих мышей-алкоголиков. С некоторых пор Кузьма оказался всем нужен, и охотятся за ним все три племени, вырывая добычу друг у друга. Оказывается, прошел слух, что Кузьма знает выход из преисподней. Умеет, значит, обойти ту смертоносную Грань, что в один час на Землю с неба опустилась и все пути снизу вверх закупорила. И пришлось, в конце концов, всем сторонам объединиться, чтобы отправить на поиски совместную экспедицию. Путь был трудный, потеряли по дороге большую часть участников, однако же, когда чудом смогли выбраться из тьмы на свет, обнаружили там такое, что почли за благо вернуться назад, домой, в преисподнюю. При этом никакой мистики, все с точки зрения позитивной науки объяснимо и людскому познанию доступно. А потому, хоть и безрадостно, но кое-какие перспективы открывает.

Помимо разгадки тайн и сопереживания героям можно порадоваться сочным деталям подземной жизни и смирению авторов, которые не отягощены проблемой сконструировать нечто правдоподобное, а по-простецки рассказывают, как оно на ум пришло. Книга написана без всякого стеснения, разнузданно, не по-детски.

Итак, третий роман эпопеи «Война 2030». Краткое содержание предыдущих серий. К 30-му году в мире стала заканчиваться нефть. Россия развалилась на Московию, кучу окраинных ханств и бог знает что еще. Полудикое население живет двумя сотнями телепрограмм, синтетической западной помощью и натуральным хозяйством. Однако высоко ценятся русские солдаты-наемники, воющие по всему миру. Мало кто знает, что они подчиняются глубоко законспирированной и могущественной структуре — «Центру Возрождения». В первой книге «Красный рассвет» отряд русских коммандос действует на юге Африке. Побив немного нахальных негров, они уничтожили заодно американскую авианосную линейку, но попали в плен. Их, как диковинную добычу, перевезли в Америку. А там беда — расовая гражданская война на юге страны. И в начале романа «Пожар в Метрополии» пленников освободили из военной тюрьмы мятежные афроамериканцы. Выполняя задание секретного «Центра», наши проникли на борт застрявшего в Панамском канале авианосца и украли несколько ядерных зарядов. В третьей части пришло время эти заряды использовать.

В центре Америки, в юго-западной части штата Колорадо расположен под километровой толщей Скалистых гор электронный центр управления армией, суперкомпьютер «Прыщ», созданный в рамках программы «Кризисного управления страной с помощью системы нечеловеческого интеллекта». Это кощеева смерть враждебной цивилизации, ее мозговой протез, центр мощи и, одновременно, уязвимое место. Туда и будет нанесен удар.

Почти четыреста книжных страниц посвящены операции, которая длится несколько часов. Березин не мастер диалога и не знаток душевных движений. Зато он потрясающе умеет растягивать время. Может долгими текстовыми периодами рассказывать о процессах, длящихся микросекунды. Это касается и работы огромных механизмов, и действий микроскопических роботов, и человеческих поступков. Здесь находится масса важных деталей, которые цепляются друг за друга и каждая выглядит решающей. Важен именно процесс, а не картина, поэтому автор именно что не изображает, а рассказывает. Это такой говорок технаря, любовно возящегося со сложной машиной. Балагурство, незамысловатые шуточки. Тем не менее, впечатляет. Особенно, когда речь о процессах совершенно нечеловеческих. Например, о живом покуда солдате, залитом пенобетом и бережно обнимающим 150-килотонную бомбу за секунды до взрыва.

Если оставить отступления во времени, в ходе которых автор продолжает рассказывать о юности своей персонажей (как они громят игровые автоматы, приходят в сопротивление, режут на кусочки пойманных телевизионщиков, строят каналы по переброске рек, записываются из туркменов в казаки), то содержание книги можно изложить в нескольких фразах. Пришли. Проникли. Взорвали. Как справедливо замечено одним из персонажей, пришел, увидел, победил — про «вернулся» там ничего нет. Но здесь не все понятно, автор оставляет героям шанс. Ну и там еще масса интересных вещей попутно происходит.

«Завещание ночи» — хорошая, правильно сделанная беллетристика. Однако просто сказать: «беллетристика», или «мистический экшн», или «боевик про древние артефакты» — этого мало. Роман входит в сложный контекст, о котором нельзя не упомянуть.

Во-первых, Индиана Джонс. Не устаю доказывать, что образ археолога-авантюриста в шляпе родился в головах Лукаса и Спилберга во время просмотра фильма Алова и Наумова «Тегеран-43» (вышедшего на год раньше «Потерянного ковчега»). Об этом, похоже, догадался и Кирилл Бенедиктов — недаром один из его персонажей носит фамилию Косталевский. Но, издавая роман в 2001 году, автор не мог подозревать, что семь лет спустя его фабула аукнется в истории про доктора Джонса и Хрустальный череп.

Во-вторых, следует принять во внимание долгую дорогу романа к читателю. Работа над ним начиналась за десять лет до первого издания. Русский остросюжетный роман начала 90-х был дикой целиной, на которой маячили одинокие пахари вроде Доценко. Только в 93-м вышел «Русский транзит» Измайлова и Барковского, а с 95-го стали появляться боевики Бушкова. Все клише, вроде демобилизовавшихся из спецназа одиноких наемников, чемоданов шальных денег, бандитов с университетским образованием, — выглядели тогда свежими находками. А ведь «Завещание ночи» не простой боевик, а история хранителей артефактов всевластия — и эксплуатация толкиеновской матрицы в то время тоже еще не выглядела общим местом.

Что раздражает? Конечно, «молодежность» взятого тона. Что в 90-х было поиском адекватного языка, ныне выглядит дико.

Кровавые дороги интеллигентов

Ранний роман знаменитых писателей и ученых профессоров Белоброва и Попова был написан в 1997 году, много раньше их великой книги «Красный бубен». Первая часть — триллер преследования. Герой, физически развитый интеллигент по фамилии Пирпитум — доктор наук, изобретатель одноименного суперклея, покорившего рынок и приносящего неисчислимые прибыли. Неосторожно ответив на случайный звонок и задавшись, как честный человек, мыслью помочь постороннему, он оказывается обвиненным в страшных преступлениях, число которых прирастает в геометрической прогрессии. Отныне чуть ли не каждого встреченного им мужчину вскоре постигнет ужасная смерть, а каждую встречную женщину ему придется с ее согласия изнасиловать. Стрельба, разрушения, обиженные миллиционеры, разбитые автомобили и трупы с перерезанным горлом — вот через что проходит кровавый путь оклеветанного интеллигента. Надо признать, что Белобров-Попов не уподобляются авторам фантастических боевиков о похождениях Слепых и Бешеных. Они не списывают невероятную удачливость героя на его сверхъестественные способности — это было бы слишком легко. Для придания повествованию должного правдоподобия и реализма им пришлось снабдить Пирпитума специальным кольцом, потерев которое, он может вызвать на помощь из ада трех вурдалаков — маркиза Бербезиля, кровавую балерину и пингвина-кровососа (грозу полярников). Впрочем, как ученый, герой привык рассчитывать на свои силы и свой суперклей, а подмогу с того света вызывает, только когда другого выхода не остается.

Вторая часть романа представляет собой трагическую историю любви. Девушка Люба едет в Крым и там, в археологической экспедиции встречает мужчину своей судьбы. Безоблачное счастье разрушается нечаянным вторжением доктора наук Пирпитума. Люба долго разыскивает бежавшего возлюбленного, которого несчастная страсть заставила стать бомжом, и находит его подопытным в секретной лаборатории, куда она проникает, отдаваясь ради любимого всем встречным мужчинам. Лаборатория занята тем, что превращает людей в бытовую технику. И вот Любу, пойманную на связи с любимым человеком-торшером, делают женщиной-вентилятором.

Третья часть романа — научно-фантастический детектив, рассказывающий о судьбе ученого-трансмутатора Пулеплетова, попавшего в сети невероятного заговора. Но все тайны раскрываются только в четвертой части, когда, собравшись вместе, Пирпитум и Пулеплетов свершают при помощи вурдалаков Страшный суд и раскрывают заговор собственных жен и любовниц. Оказывается, что все убийства совершила летающая Люба-вентилятор, Пулеплетов превращается в упыря, а реабилитированный из маньяков Пирпитум обретает счастье с бывшей лаборанткой сумасшедших ученых.

Вот я все и рассказал. Книгу уже можете не читать. Спасибо за внимание.

Всем известно, что побочным эффектом телепортации является появление двойника. Исходные экземляры телепортированных копий можно топить, как котят, и в подвал складывать, как в фильме «Престиж», а можно отпустить жить своей жизнью — все равно копия, запуленная черт знает куда, назад не вернется. Однако же, оказывается, не все так просто: между двойниками может сохраняться кое-какая связь — в этом и состоит важная находка тотально вторичного во всем прочем фантастического романа Лукьяненко.

Некоторая проблема с главным героем, с которым автор по своему обыкновению предлагает отождествиться. Глядя на обложку, мы видим неприятного типа с лицом знаменитого писателя Минаева (чуть похудевшего, правда). Это очень точно. Между лирическим героем писателя-виноторговца и героем «Конкурентов» есть серьезное сходство. И тот и другой имеют о себе очень высокое мнение, которое нечем, увы, подкрепить. Читателю приходится верить, что раздвоившийся герой Валентин — неимоверно успешный журналист-фрилансер, зарабатывающий пером столько денег, сколько захочет. Но за работой мы его видим всего один раз, и пишет он, судя по представленному фрагменту, невыносимую дрянь — тупую и напыщенную. Конечно, и такие журналисты востребованы, но не надо нам про талант. Журналист вообще (московский в особенности) — наихудший объект для читательского самоотождествления. Он либо пустобрех, либо человек с реальным опытом, который надо как-то подтвердить, а как это сделать? Разумеется, автор найдет возможность продемонстрировать, как ему кажется, сметку героя в практических делах, вложит в его уста пару-другую гениальных догадок. Но в образ это не ложится. Валентин — только игровая фишка, передвигаемая автором по заранее расчищенному для него пути. Путь этот прямой, без излишеств, автор экономен во всем, что даже подкупает — профессионал.

Чем хорош писатель Лукьяненко? Он умеет писать гладко! Если кто думает, что это просто, то ошибается. Это вообще-то немногим дано. Уметь делать беллетристику, такую, чтоб без икоты глоталась, трудно научиться, это дар все-таки. А обвинить беллетриста можно только в скаредности. Когда он лениться начинает, дескать, и так сойдет. Но мы-то видим, чего нам в товар недовложили!

Взять хотя бы еду и выпивку, без которых в беллетристике никуда. (Еще секс, конечно, но тут строго спрашивать бессмысленно: фантаст ведь понимает ответственность — его и подростки читают.) В других книгах автор был щедр на подробные рецепты домашней готовки, делился вкусовыми переживаниями. А тут какие-то бутерброды, вареная курица, ликер — убожество! Еще синтезированный ледяной борщ. Не верим в этот борщ!

В остальном Лукьяненко с задачей справился. Роман как роман — научно-фантастический — дай бог всякому суметь такого нагородить и потом выпутаться. Есть загадки, есть версии, есть пытливые исследователи, поиск и открытие страшной тайны: жуки нас имеют! Все не самого лучшего качества, потрепанное несколько, запыленное, но самое настоящее, проверенное. И вывод, всплывающий совсем помимо авторского замысла. Про что книга-то? Про то, что русские не верят в договоры и не умеют работать по контракту. Ведь что там происходит? Все персонажи заключили сделку, согласились с предложенными условиями. А потом, по ходу их выполнения, пошли на попятную. Мы не хотим, нас обманули! Да кто обманывал-то? Завербовались на три года, так будьте добры весь срок и отбыть. А не устраивать вселенские бунты с катастрофическими последствиями. Звезду Ригель погасили! А кто ответит?

«Поверь мне как математику: появление на космическом корабле давно умершего человека, да еще обладающего такими возможностями, слишком маловероятно, чтобы быть случайным...».

«Маразм крепчал» — так хочется назвать рецензию на вторую книгу Верова и Минакова про «трикстеров». Царящую в ней бестолковщину проще всего объявить чепухой, комиксом, набором ярких картинок, сверстанных на скорую руку в некоторое подобие единой истории. Единственное, что этому мешает, — репутация одного из авторов. Две известные мне книги Ярослава Верова тоже имели вид ироничных фантасмагорий, рассыпающихся при чтении на череду реприз, однако сам автор хмуро настаивал на их сугубо серьезной концептуальной цельности. Столь же важно анонсировались авторами и оба «Десанта», претендующих на «возрождение традиций классической научной фантастики».

Первой книге «Трикстеров» («Десант на Сатурн») придавала вес заявленная эпичность (схематически очерченные триста лет земной истории) и не самая тривиальная футурологическая концепция. Ходульность основного сюжета в первой книге можно было объяснить его игровой природой. Дело происходило в настолько благоустроенном и комфортном мире, что какие-либо драматические поступки и их трагические последствия заведомо исключались (несколько случайных смертей не в счет — на обложке все же значилось «боевик»). Действующими лицами выступали избалованные многими поколениями неусыпной опеки насквозь инфантильные персонажи. Ничего сколько-нибудь значительного в результате описанных в книге приключений так и не произошло, а все несуразности были списаны на некую внешнюю силу, которую предполагалось объяснить в продолжении.

Вторая книга идет куда дальше и формально снимает ряд претензий, предъявленных к первой. Здесь больше персонажей, шире панорама обзора, глобальнее катаклизмы. Скажем прямо: вместо произошедшей в первом томе пионерской игры «Зарница» нам предложен полноценный Армагеддон. Однако когда о гибели большей части человечества и разрушении всего планетарного хозяйства рассказывается неизменным языком веселого скаутского похода, а все объяснения сводятся к наличию того же самого сидящего за сценой «Deus Ex Machina», читатель имеет право на недоумение.

«Десант на Европу» снова представляет собой ряд зрелищных аттракционов более или менее (чаще менее) непротиворечивых внутри, но не желающих увязываться в мало-мальски складную картину. Этого не объяснить простым неумением или разноголосицей авторов. Здесь изначальная установка на абсурд, в провалах которого, видимо, и таится предусмотренная авторами глубина. Но искать ее там мало у кого найдется желание. Забавно, что роман можно воспринимать очень по-разному. Не зная ничего об авторской позиции, я, пожалуй, заподозрил бы изощренное издевательство над жанром и его поклонниками, безудержное пародирование всех и вся. Большинство читателей, наверно, удовлетворится предложенными аттракционами. Но тем, кто подобно мне не испытывает интереса к подробным, красочным и самодостаточным описаниям несуществующей техники и невозможных событий, книгу рекомендовать не стоит.

О сериале Кодзи Судзуки отзываются очень по-разному, и это понятно, потому что тех, кто прочел тысячу страниц его четырех книг, совсем немного в сравнении со зрителями экранизаций (которые имеют к тексту весьма отдаленное отношение). Посмотреть кино и сделать вывод, что Судзуки — заурядный сочинитель на фоне гениального Мураками, дело совсем нехитрое. Можно даже полистать книжку и утвердится в этом мнении, выхватив несколько находок переводчика: слушал, раскрыв рот; всплеснул руками; схватился за голову. Но правда в том, что дойдя до середины второй книги, невозможно оставить непредсказуемый текст до конца. Автор подбрасывает сюрприз за сюрпризом, не только выворачивая сюжет, но и меняя жанр. Том, вместивший всю тетралогию, позволяет погрузиться в этот мир разом. «Мир звонка» — случайно прижившееся и не совсем правильное название. Такое впечатление, что телефонный звонок стал сугубо режиссерским ходом, и в книге эпизод с ним выглядит чужеродным. в игре слов ring означает, скорее, «кольцо», именно в таком значении используются понятия «RING-вирус», «RING-файлы», и только в этом контексте понятны названия следующих частей: «Спираль» и «Петля». Однако, в русской идиоматике «звонок» имеет определенный смысловой оттенок. «Первый» или «последний звонок» — это вполне подойдет к теме, поскольку тема апокалиптическая.

Я, признаюсь, приступал к чтению этого огромного черного тома с предубеждением. Восприятие японской культуры казалось мне связанным с необходимостью некоторого опрощения. Все эти ряженые самураи, якудзы, трансформеры и мураками — явное свидетельство духовной незрелости. В японской инфантильности нет ничего плохого, ибо идеал японца воплощает лучшие детские черты, а дети — это будущее мира. Однако, нация, скакнувшая из племенного язычества в дзен, вряд ли способна серьезно рассуждать о происках Дьявола. Их представления о чертовщине и колдовстве так и остались на уровне квайданов, сельских быличек о призраках. Я не учел одного — искушенности в технологиях и сильной традиции японской научной фантастики. В результате, science horror Судзуки стал для меня роскошным открытием.

Поначалу радоваться нечему. Усилия переводчика только подчеркивают некоторую детскость прозы, порой казалось, что текст написан школьником-вундеркиндом. «— Ну и ну. — Асакава покачал головой… Главное — попытаться найти научное объяснение проблемы». Так, видимо, японцы и изъясняются. К тому же отсутствует маркер серьезного хоррора — тема медленного вползания иррационального в обыденность. Непонятно, насколько это характерно для всех японцев, но у героев Судзуки вопрос барьера между обычным и потусторонним не стоит. Они, такое впечатление, нисколько никогда и не сомневались в существовании привидений.

Но, по мере преодоления впечатлений от фильма (с которым, повторяю, у книги не так много общего), начинаешь понимать, что роман-то совсем не о духах. Есть там, конечно, всякая экстрасенсорика, простительная для страны, исповедующей дзен, но главное в том, что рассказ этот — о вирусологии и генетике! Тут следует вспомнить о нескольких вещах, глубоко отразившихся в на японской ментальности. На протяжении своей истории японцы пережили несколько мощных эпидемий чумы и холеры; уже в XX веке им помогали бороться с оспой советские эпидемиологи. В 30-40-х годах японские милитаристы лидировали в разработке бактериологического оружия, не стесняясь, по многим свидетельствам, испытывать его на людях. А в 45-м два японских города послужили полигоном для испытания атомных бомб, последствия которого до сих пор всплывают в генофонде. С тех пор в их не знающем Бога сознании укоренилась не только тема невидимой смерти, но и идея управляющей ею человеческой воли.

Видеокассета, убивающая спустя некоторое время своего зрителя, оказывается в книге не магическим инструментом передачи проклятия, а носителем вредоносной информации, вирусом, псевдоживым и мутирующим образованием! Во второй книге цикла уже нет речи о зловещих видеофильмах, призраках и пугающих звонках. Есть живущие своей прихотливой жизнью и обладающие волей информационные флуктуации, для которых нет разницы, какую форму принять — встроенной в ДНК дополнительной цепочки генов, ряда цифр, вписанных меж газетных строк, текста, звуков, видеоряда. Цель этой информационной агрессии иррационально-витальная, она в экспансии, в овладении миром. Приобретя способность непорочно оплодотворять женщин (через просмотр фильма, чтение книги и т.п.), информационный вирус порождает новую расу двойников, сменяющую человечество.

Текст второго романа уже не имеет отношения к полуфольклорному городскому хоррору, хотя в него встроены по-настоящему страшные сцены, сделанные во вполне классической манере. Ожившие покойники, прикосновения в темноте, рождение монстра… Но в целом это фантастика, напоминающая «страшные» повести Лема. (Кстати, если изложить содержание всего сериала вкратце получится совершенно лемовская квазикнига из «Мнимой величины».) Судзуки подавляет читателя потоком сведений из области криптографии, генетики, теории эволюции и многих других наук. Правда, обнаружив, что автор путает магнитные аномалии с гравитационными, уже не знаешь, насколько этому наукообразию доверять. Тут ведь еще и переводчик руку приложил, который в третьей книге, хоть и сменил фамилию, но не оставил манеры издеваться над автором: «бицепсы на широкой выдающейся груди не шевелились» — вот образчик его стараний.

В третьей части автор делает замечательный кульбит, снова меняя и жанр, и свое амплуа, и в некоторой степени стилистику. Теперь это рассказ о виртуальности, в духе не столько «Матрицы», сколько «Тринадцатого этажа». Вирус, который развился в компьютерном симуляторе, моделирующем мировую эволюцию и создавшем в итоге цифровой двойник нашего мира, проникает в реальность и начинает постепенно выкашивать все живое посредством «метастазного рака». Сын умирающего участника проекта вычисляет на глобусе некую точку в американской пустыне и отправляется туда, чтобы узнать правду и спасти мир. Киберпанковский нуар, слитый с японской сентиментальностью. И это при сохранении преемственности персонажей и видимости логической связности всех предыдущих частей!

Четвертая книга тетралогии является бонусом к первым трем. Она заново рассматривает наиболее впечатляющие эпизоды этой долгой истории, и позволяет пережить все оттенки истинно японского страха.

Чужие и хищник

Роман вызывает изумление прежде всего добротностью, объемом вложенного труда. Такой текст нельзя создать в припадке вдохновения или (ввиду изрядного объема) вымучить, вытянуть из головы. Фантазия у Симмонса потрясающая, кто бы сомневался, но в этом случае надо было вникнуть в уйму реальных деталей, которые множатся почти на каждой странице. Это не то что фантасты называют «прописанным» миром, а скрупулезность и сознание ответственности. Мелвиллу или Лондону ни к чему было доказывать свою компетентность, Симмонс же старается подтвердить ее каждым абзацем. Не сказать, что это удается всегда (никто из полярников не выдаст, во что превращается к третьей зимовке корабельный гальюн), но планка достоверности установлена высоко. Конечно, автор хочет нас обмануть, для этого ему нужно получить доверие. «Реконструкция», которую будто бы производит Симмонс, — ловкая игра. Он рассказывает о том, чего не может знать никто, и должен быть убедительным.

19 мая 1845 года экспедиция в составе 135 человек на кораблях «Эребус» и «Террор» оправилась на поиски Северо-Западного прохода из Атлантики в Тихий океан и бесследно исчезла. На этом заканчиваются факты. Что произошло с самыми совершенными кораблями лучшего в мире флота, снаряженными всем необходимым на несколько лет, — пространство домыслов. История полярных исследований богата трагедиями, и над объяснением одной из них не стоило бы долго ломать голову. Однако у Симмонса свои задачи. Он не только делает повествование о катастрофе полуторавековой давности захватывающей и потрясающей историей, но и наполняет его актуальными для него смыслами. Рассказ о последних месяцах агонизирующей экспедиции сплетается из многих историй. Структура романа напоминает судовой журнал: для каждой из шестидесяти семи глав точно определены географические координаты, время, главное действующее лицо, глазами которого воспринимаются события. В романе масса персонажей, чуть ли не все члены экспедиции названы по имени, но сюжет делает не так много фигур — каждая со своей судьбой и незабываемыми чертами, причем, безусловный негодяй среди них обнаруживается только один. Симмонс с видимым восхищением рисует функционирование человеческой машины, состоящей из офицеров и матросов Королевского флота, механиков, лоцманов, докторов — действующих в нечеловечески тяжелых условиях трех ледовых зимовок, сохраняя при самых неудачных обстоятельствах дисциплину и жизнеспособность. Климатическая аномалия, когда полярное лето с таянием льда не приходит второй раз подряд, продукты, оказавшиеся испорченными, ошибочная прокладка курса — всего этого более чем достаточно для понимания неминуемого конца, но автор вводит в сюжет еще и чудовище.

Неизвестно, действительно ли повлиял на Симмонса фильм МакТирнана 1987 года, но сходство с сюжетом «Хищника» бросается в глаза. И там и тут мы видим экспедицию спецназа, команду подготовленных профессионалов, действующую в чужих и враждебных цивилизованному человеку условиях. И тут и там они стреляют без раздумий, опасаются аборигенов, но вынуждены взять с собой местную девушку, которая куда больше их понимает в происходящем вокруг. И в обоих случаях команду преследует невидимый и неуязвимый хищник, убивающий для своего развлечения, неотвратимо и изощренно. В сюжете с гибелью экспедиции ледовый зверь играет роль колоритную, но второстепенную. В конечном итоге число его жертв не сравнимо с числом умерших от цинги и обморожений, а ужас перед ним — лишь небольшая часть испытываемых командой страхов. Но хищник понадобился автору не только для того, чтобы заинтересовать читателей и подтвердить звание фантаста. Зверь — это вызов протестанской рациональности, британской имперской спеси и миссии белого человека. Симмонсу мало той правды, что его герои не приспособлены к жизни в высоких широтах, что они не знают, как одеваться, что есть, не умеют охотиться и сохранять тепло. Ему еще надо показать, что есть территории, на которых недействительно христианство, где до сих пор правят древние демоны.

Настоящая история освоения Арктики и Антарктики подтверждает, что британцы — неважные и неудачливые полярники, но реабилитирует возможности белой культуры. Через пятьдесят лет после описываемых событий норвежские путешественники будут гулять во льдах, не уступая воспетым Симмонсом эскимосам. Нансен и Юхансен автономно странствовали за восьмидесятой широтой почти два года, сохранив в итоге из захваченного с собой снаряжения лишь ружье с патронами. Вскоре был пройден Северо-Западный проход и покорились оба полюса. Но роман «Террор» не содержит ни капли оптимизма. Есть сильное подозрение, что тон его задан пресловутым кризисом представляемой автором американской цивилизации (и название тогда можно прочесть двояко).

В «Хищнике» 1987 года герой Шварценеггера вставал буквально из грязи, пробуждал в себе память первобытных предков и мочил пришельца из бездн тем, что предоставила ему мать-природа. Но в «Терроре», законченном в 2005 году, ситуация прямо обратная. Англичане — чужие холодному северу, а монстр, хищник — его древний хозяин. Капитан Крозье, спасенный во льдах эскимоской, мог бы уйти на юг и стать американцем, но делает другой, страшный выбор — отказывается от себя, отдает душу демону. Преследующая его в кошмарах сцена католического причастия оказывается не страхом перед каннибализмом, как можно было б подумать, а предчувствием назначенной жертвы. Найдя во льдах свой брошенный корабль, он сжигает его со всем содержимым не потому, что хочет замести следы или похоронить прошлое. Ему, предпочитавшему Библии гоббсовский «Левиафан», были отвратительны граждане Англии и сентиментальное красноречие мистера Диккенса или мистера Теннисона. И Крозье чувствовал: «то, что завладело кораблем, было заразным, как чума». Он предпочел иную жизнь, относительно которой не питал никаких иллюзий, — «несчастную, убогую, отвратительную, жестокую и короткую». Автор явно ощущает близкое наступление нечеловеческого холода и выражает это чувство как может. Впрочем, никакие вложенные смыслы не затемняют того, что роман Симмонса — великолепная, сильная, умная и увлекательная книга.

На первый взгляд, Кинг продолжает в этом романе тему писательских демонов, звучавшую в «Сиянии», «Темной половине», «Мизери», «Мешке с костями»... Однако рассказано здесь не столько о писателе, сколько о его страшном детстве. И о вдове, разбирающейся с его наследством. Получились две истории — об отважном мальчике и о стойкой женщине, разрешающих смертельно опасные проблемы и в жизни, и на изнанке мира. «Талисман» и «Мареновая роза» — вот что вспоминается в первую очередь. Третьей составляющей стала история странного и счастливого брака, в которую автор вложил очень много личного.

Сразу стоит сказать об особенности перевода: человеку с улицы придется в этом тексте не сладко. Виктор Вебер — переводчик не великой изобретательности, но большой скрупулезности, да к тому же привлек к работе кинговских фэнов, для которых важна не столько удобоваримость текста, сколько следование букве кумира. В результате появились не только ужасающие словесные монстры, но и фразы с абзацами, через которые приходится продираться. Советую читать бегло, не стараясь сразу уловить всякий ускользающий смысл. Кинг внимателен к своему читателю, он повторяет непонятное снова и снова, подходит с разных сторон, опутывает и рано или поздно вовлекает в свой мир. Его обаяние и своеобразная, всегда узнаваемая поэтика заключена не в красоте слога и просвечивает через любой перевод. Каждый ключевой эпизод проявляется в романе постепенно, сначала упоминанием, потом фрагментом, он наплывает, детализируется и наконец дается крупным планом, запечатлеваясь в сознании читателя до мелочей. Все непонятное станет ясным, хотя останутся вещи, о которых можно только догадываться. Но непознаваемость мира — всегдашний признак кинговских книг.

Роман сложно выстроен, но легко поддается разбору. Современная его линия занимает всего пару дней, в которые происходит остросюжетная история с Лизи, пятидесятилетней вдовой большого писателя Скотта Лэндона. Но за это время мы узнаем и ее Историю, которая сложна, необычна и страшновата. Там три болевые точки — сближение с будущим мужем в 1979 году, когда он начинает открывать Лизи свои тайны, и два тяжелых кризиса — 1988 и 1996 года. И самое страшное — история жуткого детства Скотта.

Почти до середины романа мы не встретимся ни с чем сверхъестественным, и попадающиеся малозначимые загадки не встревожат случайного читателя. Но нам — знающим, что просто так у Степана Королева ничего не бывает — ясно, что это первые сигналы медленно разворачивающейся мистерии. Как всегда, действие строится на фетишах, которыми становятся предметы и особенные словечки. И как всегда, автор виртуозно управляет нашим вниманием. Растяжение времени — тому, как он владеет этим приемом, поражаешься всякий раз заново. Рассказ о событии, случившемся летом 1988 года, занимает сорок страниц, и на большей их части не происходит ничего выдающегося. Но мы сидим на крючке, зная, что нечто случится, и до последнего не понимая, что и как это будет. Автор же выдает ответы небольшими порциями, заставляя глубже заглатывать наживку. А когда начинается кульминация, секунды растягиваются на страницы, пули и капли крови повисают в воздухе и ничтожные, кажется, детали свидетельствуют о потусторонней изнанке происходящего.

Также медленно и фрагментарно приоткрывает автор (а в тексте — сама Лизи Лэндон) тайну писательского детства. Что отец Скотта был совсем ненормальным (он резал себе и детям руки, чтобы выпустить «дурную кровь»), а старший брат Пол умер в детстве, становится ясно почти сразу, но не сразу открывается, в чем причина и насколько далеко это зашло. Потом, к середине книги, звучит скупое признание, которое мало что проясняет.

«- И полу было тринадцать, когда он умер?

- Тринадцать, да.

- И твой отец... он убил его ножом?

- Нет. Из карабина. Своего 30-06. В подвале. Но, Лизи, это не то, что ты думаешь».

«- И ты его убил, Скотт? Ты убил своего отца? Убил, не так ли?

- Я ударил его киркой по голове, когда он спал, а потом сбросил в старый сухой колодец».

Здесь важно — «это не то, что ты думаешь». Потому что истинный смысл и картину страшных событий мы узнаем только ближе к концу. Поражает контраст. Роман успокаивает нас своей обыденностью. Мелькают невинные странности, вроде повторяющейся темы членовредительства или непонятных исчезновений Скотта из видимости. Но это все так безобидно и легко объяснимо. Когда же выясняются настоящие масштабы кошмара, читателя ударяет по голове. Он не готов к такому, он читал совсем другую книгу!

Магия крови, соединяющая миры, — такого у Кинга еще не было. Но вообще вся эта почти что кастанедовщина для него не внове. Путем воина шел, открывая двери между мирами, стрелок Роланд со своим ка-тетом. Шел им Джек Сойер, мальчик, а потом отставной полицейский. На этом пути поневоле, из-за семейного проклятия, стоит и писатель Скотт Лэндон. Роман рассказывает о том, как по необходимости становится воином его жена и вдова. Она выходит из испытания победителем, но покоя ей больше нет. Ужас той стороны следит за ней, противостояние будет длиться всегда, и любая ошибка может привести к страшному. Это книга о том, что настоящая любовь — это война и писательство тоже война. И то и это питается потусторонними водами и не может обойтись без крови.

1. Это симулякр симулякра. Поначалу кажется, что в романе, несмотря на довольно прозрачный сюжет с множеством событий и перемещений, ничего, в сущности, не происходит. Это ощущение усиливается тем непрерывным гоном, из которого в основном состоят диалоги персонажей и внутренний монолог рассказчика. Есть логорея, есть шизофазия, а есть «прогон телег», когда речь вроде бы и не лишена смысла, однако смысл её полностью оторван от реальности. «Вроде бы» оторван, потому что в романе это перманентное самодостаточное мифотворчество, продуцируемое персонажами, имеет свойство как-то отражаться во всём, что с ними случается. И тут симулякр (или чучело, тема чучел вообще проходит красной нитью через все два тома) выворачивается наизнанку: что-то действительно происходит, но мы не можем понять, что именно. Мы видим волнение на поверхности: кажется, в глубине ходят большие рыбы, о существовании которых можно только догадываться. Но и здесь мы не уверены, что глубинные события не плод воображения рассказчика, который весь первый том то пьян, то с похмелья, а во втором томе выучился непрерывно врать и себе, и всем вокруг.

2. Притом что формально сюжет составлен из узнаваемых жанровых кубиков. Здесь не просто присутствуют «элементы» разных жанров (как принято писать в аннотациях) – элементы комедии нравов, трагикомедии, триллера, детектива – сюжет включает в себя именно готовые жанровые кирпичи, другое дело, что они эклектично набросаны и не собраны в жёсткую конструкцию. Скрепляет их только говно и палки мифологического сознания персонажей.

3. Это довольно тонкий рассказ о творчестве – о том, что происходит в голове человека с воображением. Автор остроумен и отлично управляется с повествовательным ритмом (во второй половине второго тома есть ритмические сбои, но в целом сделано хорошо). Я лично читал с удовольствием, хоть и медленно. Подобная конструкция в принципе не может быть очень уж увлекательной, но она и не раздражает – потому что отлично написано.

4. Это интересная фиксация двух застойно-предпереломных моментов 21 века: самого его начала и конца второго десятилетия. Не назвать реализмом, но в наблюдательности и умении видеть важное автору не откажешь.

5. Это даже не миф о русской провинции (каким были, например, «Мёртвые души»), а пародия на такой миф, причём пародия, раскрывающая технологию мифотворчества. Веркин – безусловный специалист по средне-северорусской глубинке – прежде ограничивался отдельными зарисовками. Здесь мы видим эпос. Точнее, пародию на эпос, сочинённую выдуманным автором.

Выдающееся описание природы алтайского среднегорья. Грамотно изложенная топография окрестностей Каракольских озёр. Правда, за Аккаёй начинается какая-то ерунда. Поднимаясь вверх по левому борту Аккаинского ущелья, можно выйти только на Айрыкское плато и никуда иначе (ну, или обратно в Аккаю свалить). Понятно, что за речкой девки как бы в другой мир попадают. Но Катерина собирается выбраться и вернуться на базу, и она прекрасно знает, что возвращаться надо на запад. Однако Асе она говорит: «выйдем на Ложу», «выйдем под Альбаган», а это вообще в противоположную сторону, на восток и юго-восток.

Отлично показаны местные конюхи, очень живо. Элекмонар зачем-то назван Кучындашем, причём, то это река, а то вдруг урочище. Шаинян не стала проще, но научилась писать прозрачнее. Мистический сюжет больно замысловатый, не до конца его понял, буду перечитывать. Хорошая книга. И, к счастью, почти нет антивоенной истерики, а то в какой-то момент опасения возникают.

Эстонский русский патриот Виктор Косенков узурпировал ранее коллективный псевдоним «Виктор Бурцев» и выпускает под ним уже второй роман о мужественных советских журналистах, противостоящих оккультистам Третьего рейха. Как и предыдущий «Не плачь по мне, Аргентина», «Вечное пламя» эксплуатирует стилистику молодогвардейской серии «Стрела» (а также «Искателя», «Подвига» и прочих «Военных приключений» 60-70 годов). В те строгие брежневские времена тема зомби не так уж часто всплывала в книжках «про партизан и разведчиков» (одним из исключений был роман Насибова «Безумцы», экранизированный под названием «Эксперимент доктора Абста»). Ныне фашистские зомби проходят по разряду забубённого треша, вроде фильма «Хроники ада» (он же «Главный калибр»). Тема же «красные каббалисты против нацистского вуду» носит юмористический оттенок со времён гумилёвиады Лазарчука и Успенского. А вот Косенков-Бурцев замечателен тем, что абсолютно серьёзен и на диво глубок. Он первый правильно понял фразу «Наши мёртвые нас не оставят в беде» — в его романе она играет в полную силу.

На три четверти «Вечное пламя» представляет собой реалистичный роман о первых неделях войны, об окруженцах в Белорусских лесах. Не Василь Быков и не Иван Кошкин — ровная простоватая проза, правдивая настолько, насколько правда доступна автору. Показаны жители, приветствующие немецкий порядок, солдаты, подбирающие «пропуска» в плен, немцы, намеренно не трогающие крупные колхозы. Но автор на стороне бойцов, оставшихся верными присяге: им постепенно открывается демонический характер идущей с Запада силы, и они видят, как в ответ пробуждаются ужасы местных болот.

В романе есть несколько сцен настоящего хоррора, есть куцые главы про «опыты Аненербе» и «красных магов». Такое впечатление, что ими Косенков отдаёт формальную дань жанровой серии. Но на последних ста страницах из-под этих приключений и фантастики появляется рука совсем другого Автора, который пишет книгу не о зомби и военных демонах, а о самом важном: о том, что в русских церквях живёт Бог и что земля эта не только для того, чтоб качать нефть или растить картошку. Из форматного китча прорезается голос мистика, чувствующего подземное шевеление ушедших в землю поколений.

Кто с добром к нам придёт, от добра и погибнет

Четвёртый «Терминатор» оказывается фильмом о жидкометаллическом тимуровце, который явился из будущего, чтобы спасать котят и переводить через дорогу старушек. Когда Джон Коннор разнёс его по привычке из гранатомёта, тот распался на ораву хныкающих детишек: «Дяденька, дяденька, мы хотим домой… Зачем ты в нас стреляешь, ты же добрый?..». Растроганный борец с машинами заплакал и поклялся никогда не брать в руки оружия. После просмотра этого шокирующего фильма у шестнадцатилетних братьев Кости и Стаса открываются глаза. Они видят, что мир изменился: в нём свирепствует эпидемия глобального подобрения. Батюшка в церкви клянётся в дружбе с католиками, хулиганы ищут, кого бы защитить и спасти, евреи обнимаются с арабами, в США выбрали в президенты негра. Население массово бросает пить и курить, а торговцы отказываются брать за товары деньги. Мир рушится, и только чудом оставшиеся нормальными братья могут установить причину напасти: так на людей действует код, зашифрованный в хите раскрученной поп-певицы. Какое-то время сопротивляться ему могут только глухие. Агрессивное добро атакует, мир надо спасать.

Братья, пережившие массу абсурдных приключений в давней трилогии «Остров Русь» (первая её часть была экранизирована фильмом «Азирис-Нуна»), повзрослели на пять лет. Один из них, Стас, пребывает во власти сексуальных страданий. От лица второго, Кости, ведётся рассказ, и красок для живописания брата он не жалеет. Шутка в том, что реальный Стас — один из авторов книги. Заменив своему отцу Юлию Буркину ушедшего в тень Лукьяненко, он уже успел рассказать о проблемах потери невинности в более толстом и чуть более серьёзном сольном романе.

«Остров Русь 2» сделан в низком жанре площадной клоунады. Это сценарий для КВН, здесь почти не говорят спокойно, без аффектации, и не умеют тонко шутить, только хохмят, ожидая немедленной реакции зала. Как водится, главным объектом для осмеяния выступает профессиональная попса: примадонна Самогудова с фаворитами Лёликом и Грелкиным, патриарх Комбинезонов с лицом крёстного отца и даже козлобородый рок-идол Расчёскин. Мелькает региональная экзотика, вроде томского губернатора Вольфрамова, искусствоведа-любителя со страстью к перевоплощениям. И, конечно, не обойтись без фэндомовского капустника: проводится конкурс «Рваная клизма» под судейством трёх благородных кабанов: Нестора, Кагана и Наума.

Однако и в такой грубо нарубленной окрошке попадаются кусочки тонкого вкуса. Оказывается, что известный по старой трилогии ласторукий Смолянин в промежутке между романами служил в отделе защиты вымышленной реальности, внедряясь в литературные миры, чтобы исправить книги, «испорченные» злыми авторами. Он спас Муму, не дал утонуть Катерине, взорвал рельсы перед Анной Карениной. Правда, порой случалось, что в процессе исправления книга схлопывалась как чёрная дыра. Коллега Смолянина Кумок мало того, что сохранил Мересьеву ноги, так ещё и попытался спасти самолёт, после чего пропали и книга и сам Кумок. Однако главным делом своей жизни Смолянин считал исправление семитомной эпопеи Толкиена «Властелин колец». Ведь негодяй-профессор вдоволь покуражился над своими героями: дал Горлуму сожрать Сэма и Фродо, заразил Арагорна чахоткой, а Гэндальфа заставил вступить в коалицую с Саруманом, после чего Саурон стал организовывать в Средиземье колхозы…

Десант против снорков

Из секретной директивы штаба Объединенного Командования: «Сформировать восемь отрядов специального назначения (бойцов отрядов именовать в дальнейшем военными сталкерами). Службе РАВ и БТиВТ совместно подготовить расчет типов вооружений, б/п, в/в, оборудования и техники необходимых для укомплектования подразделений».

У одних срочная служба в армии оставляет обиду за потерянные годы, для других это — главное событие жизни. Писателя Алексея Бобла два года в ВДВ сформировали как личность. Его роман в сравнении с тем, что пишут в серию «Сталкер» литераторы, не нюхавшие пороху, — это как десантный АН-2 на фоне дельтапланов с моторчиком. В прозе Бобл неуклонно следует высокому образцу, заданному ещё Богомоловым, оснащая страница романа малопонятными аббревиатурами и выдержками из приказов и рапортов.

Когда военсталы идут по Зоне, всё живое должно разбегаться, кто не спрятался — мы не виноваты. Хуже, когда противостоящую армейской машине угрозу можно назвать «живой» лишь с большой натяжкой. Но цель спецназовцев не в уничтожении нежити. По некоторым чудесам аномальной территории плачут военная наука и производство. Многое из того, что может нас здесь убить, стоит превратить в небылое оружие и направить его против наших врагов.

От товарищей по перу Алексея Бобла выгодно отличает не только знание боевых реалий. Серьёзность тона и убедительный психологизм — вот что делает его книгу из ряда вон выходящей. Да и стилист Бобл неплохой, у него живой язык, персонажи разговаривают как нормальные люди. Диалоги чрезвычайно убедительные.

«Тишину прорезал писк девяти ПДА. И тут же со всех сторон зазвучало:

– Твою!..

– А чтоб тебя!..

– А на!..

– Кто?!

– Вот же!..

– Что за?!..».

Чувствуется, что автор не раз слышал всё это на самом деле. И память у него хорошая, для писателя это качество из важнейших.

И что тоже немаловажно: Боблу не изменяет чувство меры, даже в рамках известной игры он выдерживает убедительность, не завирается, преодолевает соблазн пустого фантазирования:

«– Ну, хватит, хватит... В войнушку еще успеете наиграться, для того и позвали вас».

И реплика в сторону: как всё-таки все эти зоновские снорки и бюреры напоминают персонажей Туве Янсон! Ещё Орехов это точно подметил, назвав своего героя Хемулем. Поневоле задумаешься, в каком мире происходили события «Волшебного лета»… И напрашивается название очередного романа: «Десант против Мумми-троллей».

Монстр почти не виден

Легко понять цель романа «Блокада»: щедрый вклад в волшебную мифологию двадцатого века, сочинённую Дугиным, Повелем и Бержье. Сложнее сказать, о чём там.

Июнь 1942 года, Гитлер с генералами, Сталин с Берией, партизаны под Винницей, русский разведчик беседует в Париже с магом Гурджиевым. Капитан НКВД испытывает на неуязвимость Василия Тёркина и посрамляет Вольфа Мессинга. Лев Гумилёв находит туркестанскую Башню Сатаны и дерётся с блатными в Норильсклаге.

Где сюжет? Что за «блокада»? На какого монстра охота?

Каждая глава представляет собой эффектный самодостаточный эпизод. Связь между эпизодами угадывается не без труда и не сразу. Перед нами экспозиция, завязывание сюжетных нитей, а как долго они будут длиться и пересекутся ли когда-нибудь — известно лишь автору. Сериал.

В то же время, понятно, что сюжет не столь важен. Первичен антураж, текст, в первую очередь, рассчитан на ценителей атмосферы. Аненербе, Хаусхофер и 13-отдел НКВД здесь от лукавого. Просто перед нами лайт-поп-версия военно-политического детектива, выглаженного до формата комикса. Этакий Юлиан Семёнов, впавший в детство, свихнувшийся на эзотерике и пишущий под диктовку издательских маркетологов. «Хроники» Семёнова тоже имели пунктирный сюжет и массу лишних персонажей, служащих углублению фона.

Читать это легко и не противно. У автора твёрдая рука, подвешенный язык и ясное понимание своей задачи. Он выкладывает текст из ровно вырезанных блоков, его сноровка вызывает уважение. Нет куража, но стоит оценить отточенность.

Здесь не поймёшь, когда автор использует штампы технологически, а когда пародирует их со скрытой ухмылкой. У партизан на далёком болотном острове обнаруживается склад, набитый артиллерийскими снарядами. А у сброшенного к ним на парашюте «особиста из Москвы» — начищенные до блеска пуговицы, сияющие хромовые сапоги и фамилия Кошкин. Автору незачем нас удивлять, он хочет, чтобы мы узнавали знакомое. Надо, чтоб было гладко. Читать «Блокаду» — как смотреть старый проходной приключенческий фильм: сюрпризов не будет, глаз радуется привычному.

Эзотерические выкладки служат в романе сюжетным стержнем, но сама магия артефактов почти не играет в событиях роли. Волшебные «предметы» выступают фетишем, символом могущества, как чемодан с миллионом в бандитском боевике. Владение «орлом» объясняет способности Гитлера к внушению, только и всего. Чего бы ему без них не обходиться, ведь себе же хуже делает? Не слушая доводов генералов и подавляя их волю, он наносит своей армии объективный вред. Сталин же лишён всякой магической поддержки, но его личным суггестивным способностям это ничуть не мешает. Ведь ещё в тифлисской молодости он прошёл обучение у Гурджиева!

Единственный момент романа, в котором магия оказывает влияние на ход войны — это воспоминание о встрече вождей СССР и Рейха, состоявшейся в октябре 1939 года во Львове. Именно тогда Гитлер сверхъестественным образом внушил Сталину, что не будет нападать на СССР. После того, как Иосиф Виссарионович осознал, каким образом его провели, ему, по логике вещей, следовало уничтожить в своём окружении всех «волшебников» и выходить из себя при слове «магия». Но нет, его подчинённые прикармливают шарлатанов, и сам он даёт добро на то, чтобы включиться в охоту на артефакты. В конце первой книги Берия отдаёт приказ о создании отряда русских супергероев, которые должны к Гитлеру подкрасться и орла у него отнять. А сам Гитлер снаряжает экспедицию на Кавказ, где в сатанинской башне ещё несколько предметов спрятано. Вот уж писатель Бенедиктов напридумывает нам в следующей части!

Роман с громоздким, иронического оттенка названием начинается как обычные журналистские бредни про чудеса таинственной российской глубинки, как басни из серии «сибирская жуть», но уже скоро предохранитель правдоподобия вылетает напрочь, а тон автора окончательно сбивается в ту внежанровую невразумительную эклектику, которую проще всего назвать «притчей». Для трэша это слишком насмешливо, для сказки чересчур детализовано, да еще какой-то митьковский даосизм перебивками лезет. Как будто почитатель Коэльо взялся сочинить микс «Охоты на пиранью» и «Истории одного города».

Сотрудник жёлтого столичного еженедельника, специализирующийся на освещении сенсаций типа «снежный человек изнасиловал ведьму», послан в командировку на слёт таёжных шаманов. Ничего, кроме повальной пьянки, на таком мероприятии, понятное дело, не происходит, но на обратном пути трезвеющий репортёр принимает участие в крушении рейсового вертолёта. Ми-восьмой совершил аварийную посадку, отклонившись от курса, поэтому и пилоты, и пассажиры имеют о своём местонахождении самое смутное представление. Потом, правда, выяснится, что всё подстроено двумя замаскированными под пьющих геологов диверсантами ГРУ, тайно посланными разобраться с автоматическим укрепрайоном, который уже много автономно функционирует в близлежащих горных подземельях, не подпуская к себе ничего движущегося. Герой, увязавшись за липовыми геологами с одной из отдавшихся ему в этом романе красоток (лесбиянкой), попадёт на хутор к отшельнику-людоеду (мужик окажется шутником). Потом всех спасут вышедшие из тайги казаки-староверы, но объяснят, что на Большую землю можно попасть, только пройдя через пещеры. Там, под землёй, оставшиеся пассажиры окончательно потеряются, а герою отдастся вторая красотка (фригидная). Их спасут от механических пауков и выведут на свет бродящие по катакомбам спецназовцы. Но отмывающегося от подземной грязи героя смоет река и унесёт в столицу таёжной губернии, по недоразумению стёртой с карт ещё до перестройки и до сих пор не знающей демократии. Там он будет долго пить водку с губернскими начальниками, изображая из себя Хлестакова, но спасётся, попав к Хранителю Идола, побывавшему в тибетской Шамбале в одно время с братьями Рерихами. Хранитель чудесным образом перенесёт журналиста домой, и тот вернётся в родную газету, не в силах объяснить долгую отлучку. А чего объяснять? И так ясно, что всё это время он лечился от белой горячки в стационаре. Но автор сие напрашивающееся объяснение предпочитает замолчать и, наверное, правильно делает.

Некоторый свет на происхождение этого безобразия проливает творческая биография автора. Дело в том, что Николай Бахрошин несколько лет занимался написанием «исторической фэнтези» типа «Ярость волхва», «Месть берсерка» и «Проклятие викинга», а нынешней зимой сменил специальность, выдав роман «Звёздный штрафбат». Переход от «волхва» к «штрафбату», видимо, был болезненным, и результатом краткой творческой шизофрении стал этот самый «Липовый идол».

В первую очередь у романа стоит оценить название: «Бёглер» (с ударением, разумеется, на первый слог) — что бы оно ни значило. Михаил Бабкин любит словечки, от них, возможно, и отталкивается его фантазия. Только подозрительно, что все они напоминают неведомую воровскую феню: слимпер, хитник, бёглер — типа, слямзить, похитить и бежать. Впрочем, все сказочники имеют криминальную жилку.

Сюжетообразующая идея романа тоже хороша: Башня Реальностей, связывающая миры, — сугубо технологическая, без мистики, с обслуживающим персоналом и строгими правилами. Не беда, что мы таких башен без счёта встречали у самых разных авторов от Кинга до Головачёва, — штука ведь из архетипов. Бабкин и миф о Вавилонской башне обыграл: она помогает понимать языки всех связанных ею народов.

В «Бёглере» много забавных выдумок. Навеянные фильмом «Пила» демоны-конструкторы. Волшебная кукуруза, выращенная великим Мерлином во исполнение заклинания «Счастье для всех даром». Фотоаппарат-захватчик. Впечатляют постапокалиптические Безумные Земли — привет кинговским Пустошам!

Есть ли смысл ещё хвалить автора? Бабкин умеет гладко и легко писать — ну так он профессионал. У него не так много амбиций: он ничуть не претендует на роль гениального письменника, властителя умов и неподражаемого фантазёра. Бабкин просто с видимым удовольствием и вкусом сочиняет стопроцентно узнаваемую историю из стократно использованного материала и даже впасть в грех постмодернизма не испытывает ни малейшего искушения.

Разумеется, перед нами только первый том, по меньшей мере, трилогии, причём действие закруглено (чтобы создать иллюзию сюжетной завершённости) довольно формально. При сложной композиции это читателя не слишком радует. Добрую часть романа автор параллельно ведёт три сюжетные линии, но одна из них, как выясняется, нужна только для того, чтобы снабдить персонажей необходимым артефактом. Выполнив свою функцию, она обрывается в никуда (точнее, до следующей книги), и тут же из ниоткуда выныривают ещё две, которые опять-таки нужны, кажется, только для того, чтобы передать героям ещё пару магических вещиц.

Подробнейше прописанные боковые сюжеты выглядят вставленными в роман самостоятельными повестями, причём, разными по стилистике. Сам автор признаётся, что экспериментировал с жанрами. Если похождения очутившихся в чужом мире двух главных героев написаны с юмором, то линии местных магов и беглого наследника престола сделаны жёстко и мрачно.

Сюжетом «Бёглера» движет несколько факторов. Два главных героя перенесены из своего мира и брошены в неизвестность. Причём, один из них — дважды: его сначала вытащили из родного офиса в офис Башни Реальности, а потом забросили вообще чёрт знает куда. Хорошо, что он успел выдернуть туда же и виновника своих бед — охотника за головами бёглера Харитона (живой, кстати, вышел Харитон — с харизматическими усами). Прочих героев романа столь же бесцеремонно вышвыривают из обыденности уже в своей собственной реальности. Но если пришельцами движет единственное желание отыскать путь домой (найти ту самую покинутую Башню), то местным персонажам, попавшим в фатальные неприятности, обратной дороги нет. Они должны приобрести новый статус, и помочь в этом могут только магические артефакты, которые случайно или нет попадают в их руки, обмениваются один на другой, проявляют своеволие. Хитросочинённый сюжет романа похож на сложный механизм с множеством деталей. Что-то здесь знакомо, что-то кажется удивительным. Инструкция к этой машине осталась у автора, о принципах работы мы можем только догадываться, но то, что нам надо, — увлекательное чтение — он исправно производит.

«Абориген» — роман неожиданный, но закономерный, соединивший размах «Космополитов» с постоянными мотивами автора о самоорганизации закрытых сообществ и романтике тайных войн. Роман о постколониализме, о плате за независимость, о живой демократии, о культуре фронтира, созданной самыми жизнеспособными нациями Земли: немцами, русскими и китайцами.

Книга не самая лёгкая для усвоения, но читатели Лазарчука приучены к тому, что просто не будет. Всё, что может вызвать неудовольствие потребителя, автор делает абсолютно сознательно и намеренно. Собственно, большая часть его писательской индивидуальности и заключена в этих намеренно причиняемых читателю неудобствах. Автор без подготовки и акклиматизации погружает нас в колючую чужую жизнь, оказывающуюся куда сложнее, чем мы рассчитывали. Да к этому шоку добавляется неуют рваного повествования, сочетающего мемуарную неторопливость и непредсказуемое перескакивание с одной темы на другую, из нынешнего дня в прошлое. Когда к одному рассказчику удаётся приспособиться, вводится ещё несколько, причём не всегда можно понять, что следующий фрагмент говорит уже о другом и рассказывается другим.

В иных сценах активного действия невозможно сообразить, что происходит. Вот эпизод вызволения Кумико из плена кромешников. Там кадры нарезаны и перемешаны так, что картина не складывается, хоть пять раз перечитывай. Но главное, что большую часть книги нам непонятен смысл происходящего. Мы наблюдаем описываемые события извне, не в состоянии проникнуть ни в суть действия, ни в мотивы действующих лиц. Как ребёнок, который слышит разговоры взрослых, понимает, что они озабочены важными делами, но каковы эти дела, объяснять никто не собирается, да ему и не понять их. Притом что текст перенасыщен фактурой и отсылками на неведомые толстые обстоятельства. О, это создаёт эффект объёма, несомненно! По прочтении (пусть даже медленном, спотыкающемся, с возвратами) книга не кажется исчерпанной, к ней хочется вернуться ещё, перематывать её, как фильм, прокручивать по многу раз тёмные моменты, а потом смотреть целиком, пытаясь увязать уловленное. Притом что новые художественные достоинства роман вряд ли обнаружит, все эмоции с него сняты при первом же чтении. Дальше можно оценить лишь интеллект автора.

В «Аборигене» нет романной истории. Это хроника, кусок действительности, выхваченной в кульминационный момент. Развязки скрытых и лишь мельком упоминаемых завязок. Те перемещения и действия персонажей, что мы наблюдаем в романе, никак не связаны с финальным изменением их мира. Это изменение производит бог-из-машины, и перед нами, в сущности, роман-катастрофа. Катастрофа, правда, позитивная (бывает такая?), но что с того? Представьте, что Ленин с большевиками готовят в поте лица переворот, но в самый острый момент их вызывают в Зимний дворец (откуда уже самоулетучилось Временное правительство) и предлагают делать с Россией что захотят. Гитлер разворачивает войска с полдороги и возвращает их в Рейх, поклявшись компенсировать причинённый ущерб. Горбачёв объявляет о наступившей свободе, а Ельцин распускает Союз. Кто-то за этим, вероятно, стоит, но на вас, готовившихся к полувеку необъявленных войн, это просто свалилось.

«Абориген» выглядит, возможно, взрослее всех других книг Лазарчука. Его главный герой действительно похож на серьёзного человека, способного уладить юридические проблемы, убить без эмоций, вырубить самолёт топором и успеть подумать об экзистенциальных проблемах. Но взрослость подходов не мешает испытывать детскую радость от яркой праздничной картины нарисованного здесь смертельно опасного и доброго мира.

Начнём с ярлыка.

Перед нами сборник произведений в жанре «exploitation». В интернациональном жанре, выжимающем какую-либо популярную тему в целях заработка. Отечественный продукт на заработок не особо рассчитывает, поэтому местный аналог часто называют «дрочерством», каковое определение куда глубже и даже духовнее, поскольку выдвигает на первый план мотивы виртуального удовлетворения не только читателя, но и автора.

Если фантастика в целом следует схеме «если бы да кабы, да во рту росли грибы», то в плане удовлетворения она должна концентрироваться на крутости и необыкновенной приятности такого гипотетического положения вещей. В данном случае роль грибов выполняет факт существования в будущем справедливого российского императора во главе сильной империи со счастливыми и бравыми подданными. Запрос на такое допущение в обществе существует давно, но предысторию и анализ явления мы здесь опустим.

Очевидно, что в определении «exploitation» есть оттенок уничижительности, и мы никогда не обратились бы к нему, имея дело с настоящей социальной фантастикой, занятой серьёзным моделированием, либо решающей художественные задачи на приличном литературном уровне. Но в сборнике это редкость. Значительная часть содержимого написана дурно – неумело, либо халтурно. Почти все представленные вещи ориентированы на стандарты лёгкого чтива, балансируя между благонамеренной глупостью и тем, что в Российской Империи называли бульварщиной. Хотя есть исключения, и, в любом случае, стоит поблагодарить составителей за некоторое количество включённых сюда профессиональных текстов, чьё качество варьируется от «приемлемо» до «неплохо».

Классифицируя содержимое сборника по темам, а точнее – подходам к заявленной теме, увидим, что благостных утопий здесь не так много и принадлежат они исключительно авторам женского пола. Безоблачно светлое будущее обещают лишь три из двенадцати представленных вещей. Остальные три четверти содержания сборника – это непрерывные войны, противостояния терактам и диверсиям, в лучшем случае – просто демонстрации силы. Хотя женщины тоже отметились на стороне торжествующей боевитости, есть соблазн поделить имперские идеалы на условно дамские и условно мужские. Одни представляют картину, где нас, имперцев, все любят за справедливость, другие – где нашей силы боятся.

Образцом дамской утопии можно считать закрывающий сборник рассказ Ольги Елисеевой «Экзамен». Он написан от лица вузовского преподавателя, которым автор скорей всего и является (кому ещё придёт в голову называть студентов «детьми»?). Если в классических утопиях персонажи обмениваются монологами-лекциями, то здесь мы узнаём о новейшей истории из экзаменационных ответов. Есть ещё бытовые и рабочие моменты, должные в идеале прояснить нам обыденную жизнь обитателей выдуманной империи. В действительности они не выходят за пределы личного опыта автора, лишь раскрашивая его фантастическими мечтами: вместо трамвая – монорельс, вместо лифта – телепорт, вместо экзаменуемых – голографические образы. В коридорах стоят кадки с инопланетными растениями, в деканате обсуждают отпуска на Луне и объявившиеся в Сибири племена диких «чубак»... Это автор так шутит. Соотношение между теоретической частью и оживляющим её беллетристическим щебетом примерно 1:7. Заканчивается рассказ Елисеевой экстренным сообщением о покушении на Государя, и, надо сразу сказать, подобных покушений в сборнике найдётся немало. Уязвимость самодержавия – как раз та проблема, что первым делом приходит в голову всякому разумному сочинителю.

Так же ближе к концу стоит очень фантастический очерк Ольги Шатохиной и Алекса Громова – несмотря на соавтора-мужчину, очерк тоже типически дамский – с романтикой, мягким юмором и кокетством. Земля в нём превратилась в галактический заповедник – место экскурсий для расселившихся по космосу людей и братьев по разуму. Всяческие монархические самобытности здесь имеют то ли сказочный, то ли музейный характер и служат не более чем украшением.

В закрытие дамской темы упомянём также святочную историю Далии Трускиновской, о малолетних наследниках престола, вступившихся за обиженных техническим прогрессом ветеранов труда. И чтобы окончательно покончить с упоминанием гендера, скажем о двух женских сочинениях, живописующих войну и теракты. Образцово антитеррористический рассказ Натальи Духиной «Зелёные лбы» не примечателен совершенно ничем, даже его явная бессмысленность не вызывает эмоций. А вот «Свидание с Ноем» Татьяны Беспаловой интересно как единственный во всей книге случай постановки автором художественной задачи. Российская империя у Беспаловой живёт мирной жизнью внутри кольца непрекращающейся войны, безопасность обеспечивают бессмертные воины, начавшие воевать ещё в Донбассе и Сирии. С фронта им можно отлучаться лишь ненадолго, один такой отпуск автор собственно и описывает. Рассказ коряв и беспомощен, попытка показать людей войны обернулась провалом, однако сам замысел заслуживает одобрения.

Произведения авторов-мужчин в целом довольно однообразны, так что стоит первым делом отметить рассказ Олега Дивова, который из общего однообразия выбивается. Сюжет очень простой. Компания геодезистов-частников совершает вынужденную посадку на только что показавшемся из океанских глубин островке и обнаруживает на нём некий космический артефакт, который можно использовать как мощнейшее во вселенной оружие. Чтобы он не нарушил мировое равновесие, попав в руки какой-либо сверхдержавы, открыватели объявляют о независимости острова, а для защиты своих прав привлекают Российскую империю, с высшими чинами которой один из них на короткой ноге. В пересказе сюжет выглядит набором нелепостей и натяжек, но автор успешно разыгрывает его благодаря живым диалогам и характерным персонажам.

Повесть одного из составителей сборника Дмитрия Володихина «Майорская дочка» имеет три главы: «Выстрел», «Медный всадник», «Метель» — и пытается пересказать сюжет космического боевика образами и языком русской классики. К сожалению, с задачей автор не справляется, стилизация хромает на обе ноги, какой там Пушкин, образцом служат «Милорд» и «Кречет», копеечные народные книжки. Собственно боевик выходит у Володихина более или менее удовлетворительно, но вот на сценах обыденных чутьё и вкус совсем изменяют ему. Касаясь же тем сердечных, автор вовсе скатывается в несусветную пошлость. Притом на неумелую речь недалёкого вояки-рассказчика безобразие не списать, поскольку в иных местах он умеет говорить вполне себе по-человечески.

Повесть Игоря Прососова «Casus belli» тоже построена на игре со старомодной литературностью, но у него эта игра получается ловчее, она не служит самоцелью, всего лишь обрамляя лихо заверченный сюжет, изложенный в неплохом темпе. Условность жанра «space opera» позволяет не задумываться, отчего это космическая политика будущего ведётся средствами из времён Ост-Индских компаний.

Лубочность в той или иной степени свойственна всем произведениям сборника. Чистым лубком представляется открывающий книгу рассказ Романа Злотникова «Десять лет спустя». Название, по-видимому, указывает на тот срок, в течение которого в России утвердится имперскость, могущая высадить десант на выручку своего ребёнка, заточённого шведской ювенальной юстицией. Заточён он натурально в темницу, освобождает же его атлетически сложенный мужчина в строгом костюме, выбивая дверь в темницу ногой. «Интересно, а каково это – быть рядом с таким мужчиной?..» — млеют, замученные феминизмом и лесбиянством служительницы приюта.

Проще счесть лубком и беспощадный героизм рассказа Григория Елисеева «Штабная работа», в котором футуристический антураж на голубом глазу сочетается с анекдотически архаичными политическими реалиями. Вот цитата, обнажающая приём, характерный и для многих других рассматриваемых нами произведений.

«Голографические страницы газеты развернулись предо мной в воздухе, едва различимо дрожа. Я окинул взглядом первую полосу. На Юпитерианском театре военных действий затишье. Британцы отступили к своим базам и зализывают раны после провала орбитального десанта на Каллисто. Седьмая и Девятая Преображенские дивизии встретили их ураганным огнем зенитных батарей, расположенных вдоль экватора спутника, и превратили корабли Короны в пылающие обломки еще в атмосфере».

Назвать рассказ Елисеева пародией не поворачивается язык, ведь нечеловеческие подвиги его персонажей описаны, кажется, на полном серьёзе, с истинным зубовным скрежетом.

В том же, что и у Елисеева, антураже героического отражения немыслимой террористической угрозы происходит действие рассказа Сергея Сизарева «Фаворский синдром», но построен он гораздо сложнее и мастеровитее. Тщательное описание технологий будущего, наукообразность сюжетных допущений и даже некоторый психологизм даёт возможность отнести рассказ Сизарева к чистой научной фантастике.

Приз за достойное раскрытие темы, по нашему субъективному мнению, должен быть отдан рассказу Эдуарда Геворкяна «При дверях». Избегая игры с архаикой, автор рисует работу основы самодержавного строя – тайной государевой службы. Его преимущество в честном и трезвом зрении: никакой справедливый правитель не изменит психологии подчинённых ему бояр. Любая элита в массе своей порчена и в борьбе за власть способна на всё что угодно. Какой бы ни была поддержка монарха в народе, во власти он всегда одинок, и только лично порядочные и преданные оперативные работники (с правом произнести в безвыходной ситуации магическую формулу «слово и дело») спасают его от бесчисленных изощрённых заговоров. Рассказ не идеален, но хорошо сделан во всех отношениях, это неглупая беллетристика с вкраплением положенных истинной фантастике научно-популярных идей и проблесками не самых заурядных мыслей.