Не столько детектив, сколько историческая драма — с элементами детектива. Текст трудный: повествование, ведущееся параллельно в двух временных пластах, обилие персонажей, труднопроизносимые географические названия... Так зачем все это читать? Ради правды, как ни странно. В основу «исторической» линии положена реальная военная операция, операция «Фритхам». С ней связано много невероятных исторических событий, например — угон ледокола (sic!) «Исбьёрн» поздней весной 1941 года. Эти события переданы в романе со всей возможной достоверностью, даже тексты телеграмм настоящие. У меня даже сложилось впечатление, что роман написан только ради того, чтобы почтить память погибших в той операции. Правда, чтобы обосновать появление убийцы на Шпицбергене летом 1941 года, автору пришлось «перекроить» историю до марта 1941, в частности, существенно сдвинуть начало оккупации Норвегии. Ну и относительно Зимней войны там написаны вещи, мягко говоря, странные. И все-таки в той части, которая повествует об операции «Фритхам», благодаря доскональной проработке исторической основы текст вызывает ни с чем не сравнимое ощущение подлинности.

То же самое можно сказать и о «современном» пласте. Моника Кристенсен знает Шпицберген как никто, и это чувствуешь сразу, ошибиться нельзя.

Этот роман не из тех, что нравятся всем. Но его стоит попробовать. Увидите, какой нестандартной может быть жанровая литература.

Трудной судьбы книжка. АСТ её выпустил в квазидетективной серии, потому что

, но это детектив в духе «Ребекки» Дафны Дю Морье — то есть 90% текста — про чувства и про природу, про природу и про чувства. Откликнувшись на объявление, ОНА приезжает в одинокий дом у моря смотреть за садом. Хозяин дома — диковатый, но прекрасный ОН: черные кудри, сильные руки, сумрачный взгляд и вообще все по госту. Автор захотела поиграть с каноном любовного романа — а потом, в самом конце, на последней странице типа «бум» . Но «бума» не получается — так все невнятно, что понять ничего нельзя. Я посмотрела отзывы на других сайтах и столкнулась с совершенно другим пониманием развязки. Причем это не вопрос философии, а вопрос самых простых фактов и обстоятельств, кто на ком стоял.

В общем, тот, кто привык к зубодробительным скандинавским детективам, будет сильно разочарован. Это не оно. Он НЕГО только социальный пафос, если кто любит.

А, есть еще некоторый замах на символизм: героиня по частям пересказывает историю Бальдра и Рагнарёка, и история эта «вмонтирована» в текст с оч-чень жирным намеком. Повествование, кстати, от первого лица, рассказывает Аллис.

В целом странное впечатление остается.

Категорически не согласна, что антология плохая. Она очень даже хорошая. Проблема у неё только одна — аляповатая обложка, настраивающая на готические рассказы: череп в луне, призрачный замок, фигуры в черных балахонах... Соответствует обложке из всего сборника только один рассказ, «Сестра Меделина». И я даже понимаю, как так получилось. На дворе 2002, время не то чтобы тучное. Сборники «современной американской прозы» уже никого не интересуют, а вот «ужастики» пипл хавает и просит добавки. И вот сборник, просто сборник неплохих рассказов (а чем не логика?), наряжают хоррором. Вот чего я дейсчтвительно не понимаю, так это какое отношение к книге имеет Леонид Моргун. Ни на титуле, ни в библиографических данных такой фамилии нет. Преобладают переводы Сергея Трофимова, и я так думаю, что он же — и составитель более-менее: перевел, что ему нравилось, и предложил издательству. Да, откровенно плохой перевод всего один — «Счастье новичка».

Так что если эта книга попала Вам в руки, не дайте обложке себя обмануть. На самом деле тут есть:

рассказы чисто «детективные»: «В последний раз», «Счастье новичка», «День казни», «А может быть, это убийство?», «Черный убийца»;

рассказы криминальные — то есть в основе сюжета преступление, но нет загадки, которую читатель может разгадывать, например, преступник известен, и интерес в том, как следователь его ловит или, наоборот, упускает: «Нужные люди в нужном месте», «Высочайшая честь», «Всё так хорошо начиналось», «Баранья ножка», «Реквием для бабули», «Перемена к лучшему», «Привкус белены»;

рассказы психологические: «Весенняя лихорадка», «Старость», «Тайная жизнь Уолтера Митти»;

рассказы психологические двусмысленные — когда автор оставляет читателю возможность предполагать вмешательство потусторонних сил: «Зона ужаса», «Пробуждение моря», «Желтые обои»;

рассказы собственно магические — с колдовством, привидениями, чертями рогатыми: «Обратная сторона смерти», «Сестра Меделина», «Первый поцелуй», «Смерть моя, я кролик в лучах твоих фар».

Особняком стоит «Арахна». Это пересказ известного греческого мифа. Я бы сказала, в модернистской стилистике. И собственно «Темное благословение» — постапокалиптическая повесть, после которой показан теплый плед и чашечка философии.

Многие рассказы хороши, не жалею, что их прочитала, и именно в таком наборе.

А я всё-всё поняла про этот роман — это ответ на вопрос, что получится, если всерьез попробовать сделать из гоголевских «Мертвых душ» аниме-сериал!

Сначала про «Мертвые души». Тут всё очевидно. Мертвые души — это, конечно, призраки, которых уничтожает Разноглазый. Но если Чичиков хочет мертвые души в некотором смысле вернуть к жизни и готов за них платить, то Разноглазый, наоборот, обеспечивает им окончательную смерть и за это платят ему. Вполне симметрично. Далее — Гоголь вывел череду «поставщиков» мертвых душ — помещиков. Каждый из них представляет определенный типаж и хозяйственный уклад. Фигль-Мигль предлагает галерею «клиентов». Каждый из них тоже, разумеется, типаж, а кроме того, правитель в своей маленькой вотчине, где установлен определенный политический строй. Таким образом структурно и «Мертвые души», и «Щастье» — это повествования-каталоги, где на ниточку путешествия нанизаны карточки с разными психологическими, экономическими и политическими типами. В обеих книгах каталожная часть занимает примерно две трети, а дальше начинается спектакль с разоблачением, но о том, что именно разоблачается в «Щастье», речь ещё впереди.

А теперь о том, какие элементы добавил автор, чтобы приблизить русскую сатирическую поэму к аниме-сериалу. Чичиков путешестует один, а Разноглазый — с компанией. А любая компания — это без пяти минут команда. В ней есть Лучший Друг, Умник и Дурак, у каждого своя роль. Мне это очень напоминает аниме про всякие там агенства и магазинчики, часто магического толка. Профи и его команда берут заказы: новое дело — новая серия. Первые несколько серий заказы «простые», чтобы зритель освоился с «техникой», затем завязывается интрига — между разрозненными историями вдруг протягиваются странные ниточки. Кто или что за этим стоит? Через некоторое время становится понятно, что в прошлом главаря есть какая-то темная тайна, и теперь ему пришла пора расплатиться с долгами или ещё каким-то образом ликвидировать последствия. Конец первого сезона, как правило, совпадает с разгадкой тайны и раздачей всех серёг всем сестрам. Именно этва тенденция определяет, как изменяется содержание заказов Разноглазого от начала к концу книги.

Проблема — если это, конечно, проблема — у автора всего одна: его как следует не увлекает ни плутовской роман, ни политическая сатира, ни психо-магический аниме-экшн. Больше всего ему хочется писать про филфак, про студентов и профессоров, про загулы и зачеты. И не всегда он может наступить на горло собственной песне. Поэтому и линия с тёткиным наследством, и проклятие роковой красавицы, и самоубийство спирита выходят как-то блекло. Каждый раз вроде должен быть «БУМ», а на деле выходит «пафф», а то и вовсе «пшик». Разве что это всё обманки, а настоящий «БА-БАХ» будет в конце третьей части, когда завяжутся в тугой узел все сюжетные нити и хором выстрелят все ружья, а главный герой наконец-то попадет на свой Армагеддон.

И эту третью часть лично я буду ждать.

А оценка «семь» в данном случае — это не оценка качества, а признание того факта, что не всем, в конце концов, должно быть интересно читать про тайных структуралистов, которые днём преподают Веселовского, а ночью конспектируют Леви-Стросса.

Прочитала и даже как-то расстроилась. И дело тут не в сюжете, который — ну, не хуже среднего «по больнице», то есть по жанру. Нормальный такой фэнтези-квест. Дело в вопиющем отсутсвии «мяса» — лишних слов. Описания, описания! Их нет или почти нет. А где есть , то... «тонкая золотистая цепочка была на ней единственной драгоценностью» Тьфу! Чувственные губы были строчкой выше, а глаза сверкают как изумруды строчкой ниже. Из-за скудости описаний роман кажется каким-то скорченным: триста-четыреста страниц словно усохли до жалких ста. И ещё текст кажется сугубо функциональным — ничего, кроме самого необходимого, чтобы читатель отождествил себя с главным героем и получил сполна лит-адреналина, который выделяется от фиктивных опасностей и подвигов. Похоже на женские «розовые» романы и, больше того, на порнографические рассказы — понятно, ради какой эмоции всё пишется, понятно, какими худсредствами этого добиться, так чего вам ещё?

К чести автора надо заметить, что больше он, похоже, ничего не написал. Как я ни рылась в англоязычных ресурсах, ничего кроме этой книги, найти не удалось. (http://ski-ffy.blogspot.ru/2012/12/the-half-angels.html) Этот роман — его первый и последний. Ну, или кто-то скрылся под псевдонимом.

Взялась читать, потому что в основу интриги положено фантастическое допущение из области лингвистики. Допущение — к чести книги — вполне здравое и научное. Современная лингвистика, действительно, не может дать подробного ответа на вопрос, как маленьким детям удается так быстро усвоить естественный язык, когда у взрослых людей на это уходит столько сил — а результат обычно более чем скромный. Поэтому естественно предполагать наличие некоторой врожденной языковой способности, каких-то «глубинных структур», которые срабатывают всего один раз. Пока остается без ответа и такой вопрос: как естественный язык развился до своего современного состояния. Так что второе предположение, согласно которому раньше язык сильнее обуславливал мышление и поведение, также правдоподобно. Другое дело, что если похожая ситуация и имела место, то гораздо раньше в истории человечества, чем в IV-III тысячелетиях до н.э. Шумер, с точки зрения эволюции, — это вчера, ну, в крайнем случае, позавчера. Но фантастическое допущение на то и фантастическое допущение.

А теперь про то, почему — несмотря на научные достоинства — не могу поставить больше 6. Композиция книги сразила меня наповал. Повествование собирается из текстов двух типов.

Первый тип — «движуха». Все куда-то бегут (или едут, или лезут, или стреляют. Или все одновременно). Подробно описываются интерьеры, на фоне которых происходит действие, и технические «примочки», а также звуковые, визуальные и деструктивные эффекты, которые они вызывают. Но ни фига не понятно, что же на самом деле происходит.

Второй тип — «пояснение». Это практически платоновские диалоги, в ходе которых постепенно выясняется, что происходит и в чем суть. Но по стилю это Википедия.

Куски первого и второго типа грубо склеиваются между собой. Единственный принцип — соблюсти баланс и вставить «пояснения» ровно тогда, когда читатель устает от необъяснимости «движухи» и вот-вот отложит книжку. А потом — вставить «движуху» ровно тогда, когда читатель заскучает над «пояснениями» и вот-вот отложит книжку.

Естественно, никакие сложные герои для этих типов повествований не нужны. От них требуется успевать за собственными девайсами, когда разворачивается движуха, и задавать «поощряющие» вопросы, когда разворачивается пояснение. GrandDuchess тут охарактеризовал ГГ как «апофеоз бродилок» и увидел в этом проявление авторской иронии и самоиронии. Я что-то не верю в подобную художественную изощренность Стивенсона. Думаю, оно само так получилось, потому что это не герои в полном смысле слова, а функции типов повествования.

Что же касается не-героев, второстепенно-условных помощников, то тут и вовсе развесистая клюква: добренькая мафия, последний оплот гуманизма, и кагэбэшники-сектанты на ядерной подлодке. Про байкера-алеута и пятнадцатилетнюю красотку, которую так и не изнасиловали, даже говорить не хочу.

И еще одно наблюдение, которого, кажется, никто еще не сделал. Вирусная концепция религий и передачи информации очень напоминает то, что Докинз пишет про мемы. У меня даже возникло предположение, что Стивенсон придумал всю книжку, обратив внимание на сходство термина «ме», обозначающего нечто невразумительное в шумерской религии, и термина «мем», введенного Докинзом в книге «Эгоистичный ген», однако подтверждения этой гипотезы мне сходу найти не удалось.

К сожалению, детектив средненький... И сюжет с маньяком, и сюжет с бизнесменом-махинатором движется лишь потому, что все герои ведут себя, как идиоты. Ладно Саландер, ей по диагнозу положено. И то сказать, заметно, какого труда стоит автору изобразить ей психическую болезнь — она же самая «супер-вундер-исключительная-и-офигенно-удивительная». А прожженный журналюга Блумквист, который ничтоже сумняшеся прется в логово к разоблаченному маньяку, который накануне гонялся за ним по кустам «с ружжом»? И автору не стыдно написать, что героя «тянуло, как магнитом«! А пресловутый махинатор, который продолжает таскать с собой родимый ноутбук даже после того, как секретные документы, хранившиеся в единственном экземпляре — в памяти компа, опубликовал зловредный журнальчик? Убогие, что с них взять.

Но лучше всего, конечно, феерическое, невообразимое нагромождение изнасилований, садизмов и прочих запредельных ужастев. Не могу не обратить внимание на следующую контроверзу. Вот есть у нас душка и обаяшка Блумквист. Каждая встречающаяся ему по сюжету тетка (вредных старух и дочку я в рассчет не беру) просто не может устоять и тут же волочет его в койку. А он, как покорный барашек, идет. Вот он, благословенный скандинавский феминизм, вот оно, долгожданное равноправие. С другой стороны, почти каждая женщина подвергалась насилию со стороны мужчины. Вроде бы исключение составляет Эрика Бергер, но и про ту известно, что она «баловалась БДСМом». Когда я это сообразила, разнообразные литературные издевательства внезапно приобрели для меня новый смысл: да это в Стиге Ларссоне говорит бессознательное скандинавских мужиков! В эпоху засилия феминизма тайком от самих себя они мечтают о том, чтобы все бабы наконец получили по заслугам и впредь знали свое место.

Сначала этот рассказ показался мне одним из лучших в сборнике «Прощай, кукушка!» — действительно страшный, а главное: необычный. Без всякой нечисти, без живых мертвецов и прочего фольклора. «Анонимные ролики — вот это находка!» — думала я. А теперь я прочитала «Распознавание образов» Уильяма Гибсона, и мне стало понятно, откуда у сюжета растут «уши». Не могу не заметить, что первоэлемент — странные кинофрагменты — у англосакса развивается в детектив, в захватывающую игру, пусть даже опасную. А русский, начиная от того же компонента, пишет жутик, наводящий глухую, слепую и немую — невнятную — тоску. До чего русские ни дотронутся — все у них недотыкомка какая-то выходит, и ничего больше.

Был у меня в университете такой предмет, «литературы народов России». Или «национальные литературы народов России», не важно. Я про него вспомнила, потому что никак не могла подобрать слова, чтобы описать книгу «Благослови, Ультима!». Ну, пусть будут «национальные литературы», только в роли «национальностей» тут не французы с англичанами и даже не японцы с египтянами, а... как это политкорректно сказать? Народы, большую часть свой истории проведшие вне евразийского коловращения и спокойно обходившиеся одним фольклором, без всякой литературы. Когда такой народ вдруг сталкивается с литературой — о! обязательно найдется человек, который решит, что им позарез необходима национальная литература, соразмерная мировой. И вот этот человек начинает писать, примериваясь к — европейскому, чего уж там — канону: романы из жизни оленеводов, рассказы о жевании бетеля и стихи о восходе над Килиманджаро. Выходит всегда одинаково странно. Для той самой европейской традиции — смешно и беспомощно: интрига не выстроена, много «ненужных» эпизодов и «ненужных» персонажей. И везде такая наивная гордость — «вот он я какой, как я пишу — ведь я же пишу!». Все «ненужное» берется словно от того же наивного любования собой: нашел автор свои дневники школьной поры, а в них какой-нибудь смешной и дурацкий случай — приятель на школьном концерте обмочился или конкурс «кто дальше плюнет» выиграл — ну как не вставить в роман? Но именно этот наивный взгляд делает повествование похожим на древний эпос, на мифы. Их, мифы, даже не обязательно вставлять в текст, настолько совершенно их выражает «дикарский» взгляд автора на вещи. Эти люди и без всякой магии и чудес могут написать произведение в жанре магического реализма.

Я это все к тому, что роман Анайя — как раз такой, наивный. Образцово наивный младолитературный роман.

Юнг, Юнг, Юнг, — заклинает нас автор, — архетип, архетип, архетип... Но сколько ни говори «халва», во рту сладко не будет. И не надо делать вид, что Фрейд тут ни при чем. Еще как причем! Мальчик-кастрат, который произносит «женщина, мать, душа» и вонзает в главную героиню — клыки, ага. Иногда сигара — это просто сигара, но «Вампирский узел» — явно не тот случай. «Вампирский узел» — случай классический. И даже клинический.

Автор чесно старался сломать шаблон, взорвать канон и как там еще бывает, когда рождается шедевр. Не вышло — ребенок родился мертвым. На законы жанров автор наплевал вполне успешно, но вместе со сковывающими ограничениями избавился и от логики. Персонажи, во всяком случае, ее лишены напрочь. Симпатично это смотрится разве что у вампиреныша — прожив лишнюю пару тысяч лет, да еще с такими сверхспособностями, он и должен думать не так, как думают нормальные люди. Впрочем, может, он просто свихнулся — у него травма, его в нежном возрасте четырнадцати столетий причудливо (с расчлененкой!) изнасиловал... А кто, не скажу — чтоб не спойлить.

В общем, сами видите, автор стыдливо прикрывает причинное место Фрейда Юнгом, да еще и пытается философствовать, преподнося сомнительной новизны концепцию: «Все во мне и я во всем». Ну, так ради этого я лучше Тютчева почитаю.

Умница Мария Семеновна! Большая умница, и может быть, даже гений. Потому что только гению дано угадывать чужие мысли и чувства. И я там была, и я бегала когда-то по Нескучному саду с деревянным кинжалом и замирающим сердцем,и я верила и не верила в чудо. И вот тогда, когда «понарошку» уже позади, а «на самом деле» еще не наступило, тогда по кисее реальности пробегает рябь, занавеска колышется и приоткрывает Неведомое.

«Хомячки» разбудили мои полудетские воспоминания. Я разволновалась и побежала по сети читать публицистику Галиной — удостовериться, правильно ли я ее понимаю. И вот тут обнаружился казус. Сложилось у меня впечатление, что Мария Семеновна — верующая христианка (прямых утверждений не видела, врать не буду).

Квинтэссенция данного романа — в словах Генки: «Ты же знаешь, как оно бывает — когда чего-то нет… Когда очень чего-то жаждешь… Ты формируешь его.» Другой персонаж делает даже более сильное утверждение: «нельзя придумать того, что в принципе не существует, разве нет? А отсюда следует, что все, что можно себе представить, существует на самом деле. Очень далеко, очень давно, очень иначе, но существует. Все, что вы когда-либо измыслите, в ту же минуту подтвердит свое существование, обернется и посмотрит вам в глаза».

Разве здесь не стирается грань между выдумкой и реальностью? И различие между «выдумками» разных сортов? Думаю все-таки, что верующие с таким взглядом на вещи не согласятся. Языческие боги, они же — бесы, для хорошего католика (каким был Профессор), безусловно, реальность. А вот произведения самого Профессора — все-таки притча.

Это теологическое наблюдение — не охота за жирной блохой. Это попытка угадать, как автор на самом деле пишет — споря и не соглашаясь с самим собой.

Романа, по большому счету, нет. Есть две повести, «Киммерийская болезнь» и «Древо жизни». Они связаны между собой не достаточно тесно, чтобы образовать единство, и не достаточно «свободно», чтобы указывать на подразумеваемое единство. Повести, в свою очередь, напичканы вставными новеллами того же рода и жанра, что и главные сюжеты — романтическими страшилками про любовь, которая сильнее смерти, или наоборот.

Я себе этот текст объясняю так: жанр романтического «страшного рассказа» слишком строг и не позволяет автору «вольностей». А раз авторской фантазии разгуляться негде, то художественный эффект достигается не качеством, а количеством — громоздятся друг на друга квази-славянские легенды и квази-гвинейские ритуалы, необъяснимые болезни тела и духа, роковые брюнетки и не менее роковые блондинки. Аннотация sofer'a в этом плане очень точна.

Мне текст напомнил «Ангела Западного окна» Майринка, только элементы сюжета у Амфититрова хуже подогнаны друг к другу, интрига «водянистее».

Но есть у этих старомодных историй одно достоинство, идеологическое. В отличие от современных «поделок», неведомая сила с «той» стороны всегда представлена в них как нечто неодолимое и непостижимое. У нее свои законы, своя логика, для человека разрушительная. Ее нельзя победить, тем более — нельзя с ней подружиться. Счастье, если герой после встречи с этим неведомым останется жив. И никогда такие встречи не проходят бесследно.

Гангстерский детектив, контрабандой — по автору — просочившийся на fantlab. За «фантастические» детективы Литэма здесь больше ругают, чем хвалят. Ругают и за фантастичность, и за детективность — дескать, шаблонный он. Так вот вам тезис: «Сиротский Бруклин» — не шаблонный.

Лайонел Эссрог, персонаж, ведущий расследование и одновременно повествование, — страдает синдромом Туретта. Это очень специфическое поражение коры головного мозга, заставляющее человека, среди прочего, все время сочинять рифмы. Или передразнивать прохожих. Или и то, и другое. Эдакий шут поневоле. Хорош «крутой сыщик», правда? Его разгулявшейся языковой стихией и наполнен весь роман. Не глядя в оригинал, могу лишь предполагать, что исковерканные Лайонелом слова разоблачают интригу куда раньше, чем доходит до ответов разворачивающийся сюжет. И соответственно предполагаю, что — по замыслу автора — история должна казаться более нелепой, чем это дано ощутить русскому читателю.

С другой стороны, психически неполноценного главного героя тоже можно назвать шаблоном, в смысле, что сам факт его неполноценности — это шаблон, начавшийся с «Форреста Гампа» или с кого там еще. Только этот шаблон почему-то котируется на рынке интеллектуальных ценностей куда выше. Это был антитезис.

А теперь синтез: книжка-то — хорошая, съешьменябейли!

Прочитанный давным-давно в детстве, этот рассказ вспоминается чаще других. Вспоминается название. Для меня оно полно ни с чем не сравнимой прелести. Воспевали технику многие — но много ли радости в гимнах и славословиях?

Герой Фрица Лейбера умеет относиться к технике иначе: как к домашнему любимцу — ласковому котенку или храброму псу — как к другу. Здесь представлена идеальная для технокультуры модель отношений, о которой я в тайне мечтаю. И модель эта терпит крах. Ничто человеческое технике не нужно: ни дружба, ни обида, которая бывает только после дружбы. Грустно до слез, и да здравствует название (которое в русском переводе даже лучше, чем в оригинале)!

Читаю написанные отзывы и удивляюсь: похоже, все кроме меня, поняли, о чем рассказ. Я и с сюжетом-то совладать не могу, куда уж там до философской концепции.

Прочла оба перевода. Видно, что оба далеки от совершенства — местами они просто друг другу противоречат — но перевод Клинченко («Увидеть красоту...») все-таки немного логичнее и понятнее.

Пожалуй, напишу спойлер — не для публики, а чтобы разобраться. Про маски писать не буду.

Все-таки я склоняюсь к тому, что это рассказ про мир, в котором наступил тот следующий, «женский» день, который все давно предсказывают. Ведь мужчина, которого с общественного одобрения побила женщина, может отыграться на другой только потому, что его жертва ему это позволяет.

Отличная книга! Прямо обидно, что так мало отзывов и оценок, и хочется начать PR-кампанию.

Взялась читать эту книгу, польстившись на описание мира, удачно соединяющего магию и технику. Тут меня ждало разочарование: никакой значимой роли в сюжете это противопоставление не играет, можно сказать, что оно вообще не играет — просто о некоторых инструментах сообщается, что у них такие-то части механические, а такие-то — магические. Зато у этой книги есть другие яркие особенности, выделяющие из череды безликих фэнтези-романов о непобедимых странствующих воинах и принцессах-бунтарках.

Во-первых и в-главных, я нигде в литературе не видела такого масштабного, реалистичного и правильного изображения политеистического пантеона и общества, исповедующего политеизм. Трезво взглянуть на греческих богов-олимпийцев нам мешают столетия культурной переработки, превратившие их в мраморные статуи и поэтические аллегории. На самом деле, все было примерно так, как в Панадаре. Боги грызутся, делят сферы влияния, когда все поделено — ведут бизнес с людьми. Некоторые люди богов почитают и боятся, некоторые посмеиваются втихомолку, но все без исключения имеют с ними дела: «ты — мне, я — тебе». Отношения столь разных партнеров порой принимают весьма причудливые формы. Вот, например, дивная сцена драки Нэреннират с Келнаруном. Боги сошлись в грязном закоулке нищего квартала и метелят друг друга почем зря, а случившаяся тут старушка встает на колени и молится: «Добрые боженьки, ниспошлите нам, грешным, свою милость!»

Во-вторых, Титус. Этот персонаж появляется на первой странице, и ты думаешь: «Ага, ГлавГер!» Но потом ГлавГер раз за разом отчебучивает такое, что нормальному герою даже в голову не придет, и ты думаешь: «Нет, ну что за дэбил!» А к концу первой части понимаешь, история Титуса — это вовсе не история о том, как добро-деятели ко всеобщей радости надавали всем прочим деятелям. Это история о том, как уверенное в своей правоте Добро может натворить таких дел, что Злу останется только локти кусать от зависти. Что, согласитесь, не самый банальный для фэнтези сюжет.

В-третьих, Нэреннират — просто душечка. Самый обаятельный персонаж. На ее фоне настоящий ГлавГер, Шертон, и его ГлавГерша Роми, таки да, немножко картонные.

Не могу не отметить между прочим, что проповеди другой богини, Омфариолы, весьма напоминают христианское вероучение, которое в данной редакции выглядит довольно мерзким. За христианство обидно, но книжка все равно хорошая.

Время от времени я сокрушаюсь о том, что мало «мягкой» НФ и НФ вообще, посвященной проблемам языка. Обычно автор отделывается каким-нибудь встроенным в скафандр декодером или ссылкой на обучение всем мыслимым и немыслимым языкам путем прямой «перезаливки» в мозг. И вот наконец — о счастье! — я обрела лингвистический фантастический роман. Да еще какой! Основанный на настоящих лингвистических проблемах — вот уж «научная» фантастика в самом прямом смысле слова.

Правда, совершенство романа сквозь завесу русского перевода приходится угадывать. Переводчику не хватило подготовки в области теоретической лингвистики. Пробел весьма прискорбный, так как «The embedding» — роман идей, роман-рассуждение, для которого важнее всего идеологические построения и концепции героев. От туманности и неточности перевода рассуждение если и не рассыпается совсем, то сильно страдает, сильнее любых других типов текста.

Поэтому возьму на себя смелость сделать краткое пояснение к роману.

Универсальная грамматика упоминается в тексте всего один раз. Но на самом деле это понятие центральное, краеугольный камень сюжета. Лингвисты под универсальной грамматикой подразумевают совокупность языковых возможностей, данную каждому человеку при рождении. Именно универсальная грамматика определяет, какие языки бывают, а каких не бывает, потому что быть не может. Почему мы думаем, что она существует? Допустим, есть у нас три сущности: субъект, объект и глагол — подлежащее, дополнение и сказуемое. Нетрудно сосчитать, что их можно выстроить в ряд шестью разными способами. Если бы никакой универсальной грамматики не было, все шесть порядков одинаково часто встречались бы в языках мира. Однако в действительности дело обстоит так: 76% приходится на два самых распространенных способа, а из оставшихся четырех еще два представлены менее чем 1%. Если представлены вообще — оценка грубая, надо делать поправку на то, что никому не под силу проверить корректность лингвистического описания всех языков Земли и прочая. Этот факт можно логично объяснить так: у людей как биологического вида есть нечто общее, что заставляет предпочитать определенный порядок слов. Вот это нечто и есть универсальная грамматика. Как она устроена и откуда берется — вопросы, по поводу которых лингвисты не перестают ругаться. Хоть сколько-нибудь удовлетворительных ответов пока нет.

Главный герой «The embedding» одержим поиском этой самой универсальной грамматики, и ставит очень «острый» эксперимент по ее обнаружению. Он изолирует четырех детей, создав для них герметичное пространство. Любая человеческая речь, которую они слышат, проходит компьютерную обработку: слова переставляются случайным образом, чтобы они не обучались «правильному» порядку слов. Никакого синтаксиса вообще нет. По мысли Криса, если врожденная универсальная грамматика есть, то она рано или поздно должна проявиться в детской речи. Он оказывается прав — в конце концов дети изобретают себе упорядоченный язык, но какой ценой!

Загадочный язык шемахоя Б является языком без синтаксиса, аналогичным тем конструктам, которые Крис транслирует подопытным детям.

Инопланетяне тоже работают над описанием универсальной грамматики, правда, в масштабе всей Вселенной. Идея такова: если собрать все языки, которые есть, то получится исчерпывающее описание того, что вообще может быть, и тем самым, негативное описание того, что языком не является — то есть реальности.

Я все время пишу «The embedding», потому что перевод «Внедрение» мне кажется крайне неудачным. Embedding в англоязычной лингвистической терминологии — вещь вполне определенная. Точного соответствия в русской традиции нет. Наиболее близкий термин — «подчинение», «подчинительная связь». Сравните с embedded phrase, которая наверняка встречалась в учебниках. Английский термин, действительно, происходит от слова «вставка», «внедрение», потому что в их грамматической традиции предложение представляют в виде графа, так называемого дерева составляющих. Когда мы от графа переходим к линейно упорядоченной штуке — предложению, нам нужно решать, куда «вставить» ту или иную группу слов.

Еще в тексте появляется селф-имбеддинг, окончательно сбивший меня с толку. Переписав это слово латиницей, я получила self-embedding, компенсаторный механизм, заключающийся в том, что человек наказывает себя за реальные или воображаемые проступки, «внедряя» в себя разные плохо для этого предназначенные предметы. Думаю, что автор имел в виду не мазохизм. В «грамматическом» контексте смысл слова self-embedding сдвигается. Я бы перевела его как «самоограничение» «добровольное подчинение». Миру, языку, правилам универсальной грамматики. Потому как книга — о свободе и ее границах, а вовсе не о внедрении Чужих из дальнего Космоса и биочипов — в мозг.

Мне, как и кое-кому из отозвавшихся, вспомнился Пратчетт, цикл романов про юную ведьму Тиффани Болит. Я все пыталась ответить на вопрос: в чем между ними разница? Почему книги Пратчетта мне кажутся лучше, чем книги Громыко? Говорят(пишут), что англичанин интеллектуален, а Громыко — нет. Этого я вовсе не понимаю. Кому хочется интеллектуальной прозы, пусть учебник физики читает. Или, там, научные статьи.

На мой взгляд, разница в полноценности и добротности вымысла. Плоский мир — действительно мир, в котором Овцепики — это Овцепики, а Меловые Холмы — это Меловые холмы, со своей погодой-природой и этнографическими особенностями. А что можно сказать про мир Вольхи? Что можно сказать про Стармин? Все это некоторые условные фэнтезийные места. Есть кабак, есть магический университет. Все по ГОСТу, никаких живописных деталей не сообщается. Вампирское королевство так и вовсе похоже на игровую площадку компьютерной игры: круглая долина, по границе лес; две дороги, пересекаясь под прямым углом, делят Догеву на четыре сектора — там животноводство, тут полеводство, там пастбища, сям лесные угодья. А в центре — дом советов и магический фонтан. Даже придумка со «скомканным» пространством дела не спасает.

Только описание прогулок по лесу автору хорошо удается — сразу видно: тут настоящее. Настоящие птицы, травы и ягоды. А в остальном — как будто запись партии в AD&D или краткий сценарий: о чем подростку женского пола помечтать на ночь.

Если принять последний вариант, то книга — в своем роде совершенство. Героиня красотой не блещет, зато обаятельна и одарена сверхспособностями сверх меры. Идеальный объект отождествления для некрасиврой и неглупой читательницы школьного возраста (а кто в этом возрасте красив, тот книжек не читает). Герой — напротив, собрание всех мыслимых и немыслимых совершенств. Но есть одно НО: ужасная тайна и тонкая душевная организация. По причине оной организации герой страшно одинок, и разбобраться в тонкостях его души под силу только умной, чуткой и талантливой — правильно, героине. Родители у них умерли, как и все прочие родственники, так что тратить силы и энергию на распутывание детско-родительских отношений не приходится ни героине, ни герою, ни автору. Ни читателю. Все могут сосредоточиться на самом важном: на взрослении эмоциональном и социальном. Первое в этом возрасте предполагает романтические отношения, второе — инициацию, испытания, решение Трудных Задач. Замечу, что в книге два преступления и два злодея, никак не связаных между собой (кажется, в отзывах никто еще про это не упомянул). Это не композиционный недостаток. Просто имеется по одной Трудной Задаче на каждого взрослеющего: тварь-убийца — для героини, квест с волшебным камнем — для героя.

В общем не книга, а неувядающая классика, пособие по социальной психологии.

Во-первых, в остальных и в-главных, это книга-шутка.

У нее нет автора, а есть главный герой, Вильгельм Зон.

Вообще-то это фантастический роман, но оформлен он как монография, со списком литературы и двумя блоками иллюстративных материалов на мелованой бумаге.

А внутри... Сталин «забивает стрелку» Аль Капоне, Троцкий раскручивает производство БАДов из мексиканской наркоты, а Шолохов работает на Уолл-Стрит. Отведав тех самых таблеточек от Троцкого, великий писатель переселяется в сознание своего биологического отца Федора Крюкова и вместе с ним пишет «Тихий Дон». Штирлиц вербует Умберто Эко. Пуаро сам про себя пишет детективы.

Над всем смеемся, а над собой?

Думаю, что автор этой книги по образованию филолог, и довольно основательно филологией занимался. А потом ему надоело, и он решил над своими академическим штудиями от души посмеяться. И написал книгу о том, как к безвестному научному сотруднику придут. Найдут, придут и дадут. Но не срок, а денег. И скажут: «Занимайся литературоведением». И будут внимательно следить за успехами. Да еще окажется, что роясь в пыльных архивах, главный герой мир спасает. Правда, сценарий спасения написал не он, но это мелочи.

По жанру это альтернативная истрия. Сюжет? Да у всех альтернативных историй сюжет один: скаканули, напортачили, так что магистральная дорога истории пошла куда-то под откос, теперь надо скакануть еще раз, чтобы вернуть человечество на торную историческую тропу. Сюжет психологически в высшей степени оправдан — сделав ошибку, кто из нас не мечтал отмотать пленку назад и переиграть злосчастный момент? В «Окончательной реальности» к этой схеме кое-что добавлено. Другая общая «мечта» людей — прожить не свою, чужую жизнь, прожить жизнь за Гитлера или за махатму Ганди, или даже прожить жизнь кого-нибудь неизвестного — лишь бы она была иной, не такой, как «здесь и сейчас». Автор «скрестил» две мечты и получил новый сюжет: путешествуя во времени, герои перемещаются не физически, но лишь ментально — сознание потомка «переезжает» в тело кого-то из предков. А роман таким образом из категории фантастических переходит в разряд мистических.

Чтобы более-менее исчерпать жанровые характеристики, добавлю, что просматривается сходство с семейнами романами, с сагами-о-форсайтах и войнами-мирами — ну не зря же автор столько ковырялся с «Тихим Доном«! Поэтому читатель должен быть готов проследить жизнь не одного поколения героев, неожиданно расставаясь с теми, к кому привык, и знакомясь со все новыми и новыми лицами. Правда, вряд ли это вызовет тяжелое эмоциональное потрясение — в упрек книге можно поставить «картонность» персонажей. Все они какие-то одинаковые, так что никого в особобенности не любишь и никому не сочувствуешь. Кажется, автор чересчур увлекся высмеиванием разных литературных клише и построением геополитической интриги. Геополитики много, а вот «реальности» маловато.

Это не просто «книга в книге». Я насчитала под одной обложкой целых пять книг: литературная поделка, которая и называется «Пандора в Конго» — это раз, первая версия биографии Маркуса Гарвея, погибшая во время бомбежки Лондона — это два, окончательная версия биографии Гарвея — это три, книга, которая была бы написана, если бы господин Томсон во всем следовал бы рассказу Гарвея — это четыре, и, наконец, полная история того, как Томми Томсон писал историю Гарвея и что было потом — это пять. И все эти книги неразрывно связаны между собой так, что ни одну из них нельзя опустить. Свести вместе несколько версий одной истории, да так, чтобы получился не постмодернистский эксперимент, а занимательный роман — очень непростая задача. Думаю, гурманы оценят изысканность построения.

Формально говоря, эта книга не является научно-фантастической. Впрочем, как и многие другие научно-фантастические книги. А вот какого жанрового определения ей не хватает, так это «детектив». Потому что именно к детективному канону она ближе всего.

Когда бралась читать эту книгу, меня интересовал один вопрос: каким может быть «на вкус» текст автора с невероятно высоким активным словарным запасом? И даже не просто с невероятно высоким. «Сельва», а точнее, её продолжение, держит первое место среди всех проанализированных на Фантлабе романов.

Сейчас я расскажу, как автору это удалось.

На рассматриваемой планете имеем пять культурных общностей: два аборигенных этноса и три волны «колонистов». Весьма похвальна и достойна попытка автора сделать эти культуры убедительными. Как этот замысел воплощается в тексте?

Родоплеменные жители гор говорят и описываются, как индейцы из вестренов и анекдотов — «И когда в третий раз взошла утренняя звезда, увидел Зоркий Глаз, что нет у камеры одной стены».

Насильно оформленные в феодальное государство жители равнин говорят, как томные шейхи арабских сказок — «желанна для ничтожных, населяющих Твердь, снисходительность облеченных властью».

Колонисты первой волны все как на подбор украинцы и говорят на исконно-посконном славянском — «отож, нэхай будэ, гэть».

Колонисты второй волны так и не смогли избавиться от уголовного прошлого своих предков и щеголяют арготизмами — «хавку взад», и «кто заказал мокруху».

Оставшаяся публика говорит на нормальном русском века двадцатого.

Фантологизмов больше всего в речи дикого, но очень фольклорно-богатого и тонко чувствующего природу горного народа дгаа. Это которые индейцы, ага.

Вот вам и рецепт лексического богатства. Что же до вкуса... Вот наплодил автор культур, и про каждую хочется ему сказать особо, расписать во всей красе. Откроем страницу наугад — описания цветисты и пышны. И вот от того, что стиль так однообразно-насыщен, на вкус получается какая-то бесконечная ириска.

Ну и на последок. Разбавлю наблюдения над лексикой наблюдением над сюжетосложением. В какой-то момент читатель должен определиться с кругом главных персонажей, всех запомнить и полюбить хотя бы некоторых. И на всякую шушеру не отвлекаться. А Вершинин не даёт. Уж середина книги — а он всё выводит на свёт новые характеры, обстоятельно с ними знакомит, сообщает детали биографии, когда пикантные, когда жалостные, и всё ради чего? Ради того, чтоб этот персонаж через три страницы пропал, и скорее всего, уже до конца. Снова избыточность, снова вычурность. Утомляет.