Предварительное содержание очередных собранных томов собрания сочинений. В дальнейшем возможны какие-то незначительные перестановки и добавления (например, ещё не брался за эссе и письма), но в целом состав будет именно таким. В них войдёт вся оставшаяся проза, эссе, синопсисы, неоконченное, письма — всё, кроме стихов (ну, почти — немного есть в "Чёрной книге"). Поэзии тоже перевели немало, собрал всё, что было доступно, и по мере сил продолжаем переводить дальше. В дальней перспективе планируется седьмой том, чисто поэтический, по мере накопления переводов.
На вечный вопрос о сроках выхода ответ привычный — когда будет готово, об этом все немедленно узнают. А пока работаем.
Том 5. Чёрная книга
Рассказы
Корень Ампой 1
Томик Бёрнса 9
Комната с призраком 11
Рассказы, написанные в соавторстве
Уильям Бекфорд, Кларк Эштон Смит
Третий эпизод «Ватека». История принцессы Зулькаис и принца Калилы
Кларк Эштон Смит, Лоуренс Дж. Корнфорд и Ричард Л. Тирни
Утрессор 38
Кларк. Эштон Смит по сюжету Ф. М. Джонстона
Семя с Марса 46
Кларк Эштон Смит, Дон Картер
Возмездие незавершённого 69
Кларк Эштон Смит, Э. Хоффман Прайс
Заря раздора 73
Кларк Эштон Смит, Эдгар Хофман Прайс 85
Дом моноцероса 85
Синопсисы и неоконченные произведения 97
Инфернальная звезда 97
Ашария (cинопсис и фрагмент) 112
Chincharrero (фрагмент) 115
Поселившийся в ночи (фрагмент) 116
Джинн без бутылки (фрагмент) 117
Сплетня {фрагмент} 118
В гашишевом видении [Рассказ о Гашишландии] (фрагмент) 118
^Рабы Чёрного Столпа^ [Наркотик с Алголя] (синопсис и фрагмент) 120
*** Пактол — река в древней Лидии, известная своими золотоносными песками.
**** Симаэта (Симайта) – чародейка из второй Идиллии Феокрита, где она описывает свершаемое ею со служанкой эротическое колдовство; во второй части она разговаривает с Селеной в ночном небе, рассказывая ей о своём коротком романе и предательстве со стороны красивого юноши Дельфиса.
* Духи мщения. Также, в средневековой демонологии Аластор — демон второго порядка, один из самых жестоких духов Ада, Великий Палач преисподней. Другая его должность — Командующий Общественными Работами (И.Виер «De praestigius daemonum», 1563).
** Символ Судного дня и геенны в иудаизме, место к югу от Иерусалима, где сжигали мусор и трупы животных.
А может и не микро. В ванной закружилась голова с отливом крови от неё, в полуобморочном состоянии упёрся в противоположную стену, через минуту более-менее пришёл в себя, спасибо, жена Катя рядом была, но помощи не потребовалось. После этого также ощутил лёгкое онемение правой ноги без утери контроля над, левая рука норм. Также частичная утрата периферийного поля зрения левым глазом, тож прошло, бывало раньше. Осталась только слабенькая боль в задней части шеи у основания черепа. В пределах получаса прошло всё, об чём и отчитываюсь.
Отвечая сразу на все ожидаемые вопросы и пожелания — да, берегу себя и контролирую, да, к врачу, хоть и живу на Украине, где проще сдохнуть, чем добраться до, не пью и не курю и вообще пуся и спасибо всем взволновавшимся.
Также, поскольку практически закончил выполнение всего намеченного на обозримое будущее, вполне готов к переходу на иной план и ничуть этому не огорчён и не взволнован. Но чтоб не пропало почти готовое — выложу здесь перевод "Чёрной книги", где осталось только зарифмовать стихи, которые там пока в подстрочнике. Недели две назад почувствовал некоторую усталость от работы с ними и отложил, иногда заглядывая и рифмуя по паре строк-строф в несколько дней.
Также там ещё в конце неотредактированный машперевод дополнений к "Чёрной книге", внезапно обнаруженный и ещё нечищеный. Тоже надо будет закончить начисто, как очухаюсь.
Пока же оставляю здесь вычитанный перевод ЧК на случай всякого. Из несделанного осталось перевести письма и эссе — всё в целом несложное и относительно немного. В итоге материала набралось ещё на два полновесных тома — одиин чисто восточный, один с рассказаи, эссе и синпсисами. Не знаю, как сложится их судьба, получится ли опубликовать в бумаге. Практически всё в свободном доступе — восточные рассказы, соавторские, неоконченные, синопсисы и ЧК. Да ещё ждём когда Ведьмак Герасим закончит переводить роман "Чёрные бриллианты". В общем, можно считать что мечта осуществилась — ПСС Смита на русском можно считать готовым и доступным, пусть пока и не всё в бумаге.
Ну и чтоб всё было не сильно печально — первое из переведённых эссе -
Среди тех писателей-беллетристов, которые решили обратиться к теневым и пограничным областям человеческого существования, Уильям Хоуп Ходжсон, безусловно, заслуживает своё место среди тех немногих, кто придаёт своему отношению к таким темам ощущение подлинности. Его произведения, как справедливо заметил мистер Лавкрафт, далеко не равноценны по стилистическим достоинствам, но было бы невозможно отказать в звании мастера автору, так авторитетно, том за томом, добивавшемуся качества, которое можно было бы назвать реализмом нереального. В некотором смысле работы Ходжсона, без сомнения, можно сравнить с работами Элджернона Блэквуда. Но я не уверен, что даже Блэквуду удалось передать ощущение столь глубокого и всепроникающего знакомства с оккультизмом, что можно найти в «Доме в порубежье». Жуткие фантомы и неведомые чудовища из ночной бездны предстают во всём своём ужасе, не рассеивая присущей им тайны и, конечно же, такие вещи мог бы описать только провидец, который слишком долго пребывал на опасных границах и слишком глубоко вглядывался в области, сокрытые в невидимости от обычного взгляда.
Однако «Дом в порубежье», хоть, вероятно, и является самой цельной и имеющей меньше всего недостатков из книг Ходжсона, это далеко не самое уникальное его достижение. Во всей литературе найдётся очень немного произведений столь замечательных, столь чисто творческих, как «Ночная Земля». Какими бы недостатками ни обладала эта книга, каким бы непомерным ни казался её объём, она производит на читателя впечатление последней саги о гибнущем космосе, последнего эпоса о мире, осаждаемом вечной ночью и незримыми порождениями тьмы. Только великий поэт мог придумать и написать эту историю и, возможно, не будет такой уж ошибкой задаться вопросом, сколько реальных пророчеств могло быть смешано с поэзией.
Вышеупомянутые книги, на мой взгляд, являются шедеврами мистера Ходжсона. Однако первая часть «Шлюпок с «Глен Карриг» сохраняет сопоставимый уровень творческой силы; и очень жаль, что заблудившиеся моряки так скоро покинули пагубный и таинственный план бытия, куда их занесло. Также больше, чем формальной похвалы достойны и «Пираты-призраки», которые на самом деле являются одной из немногих успешных длинных историй, посвящённых ирреальному. Череда жутких и настойчивых призрачных видений ещё долго будет следовать за читателем после того, как эти привидения овладеют кораблём!
Остаётся надеяться, что произведение такой необычайной силы, в конце концов, завоюет внимание и славу, на которые оно имеет право. Несомненно, в таких делах большую роль играет случайность и роковые обстоятельства, так что многие достойные книги и произведения искусства всё ещё остаются в тени. Ходжсон, хоть и малоизвестный автор, находится в хорошей компании. Многие ли, даже среди любителей фэнтэзи, слышали о великом основоположнике романтизма, художнике Джоне Мартине или не менее великом и мрачном поэте Томасе Ловелле Беддоусе?
Возвращаться домой из первого класса миссис Гриффит в единой начальной школе Оберна всегда было приключением. Сначала следовал крутой спуск в Амфитеатр Купера (интересно, кто-нибудь ещё помнит это название?). Поросшие дубами холмы с толстым слоем сухих листьев, соскальзывавшим под ногой вниз, что делало подъём вдвое труднее. Нужно было миновать понизу странный мост и платформу, которая выглядела так, будто ей никогда не пользовались (уж не водились ли под этим мостом тролли?). В самый солнечный полдень это глубокое ущелье оставалось мрачным, а затем, будто лик горы Маттерхорн, появлялась Центральная улица, сразу за оливковой рощей у таинственного замка — средней школы Плейсера. Потом нужно было спускаться туда по склону, до лестницы в стене WPA*, ведущей к старому дому, в задней части которого мой четырёхполосый** папа, мама и я снимали маленькую квартиру. Вся дорога была заасфальтирована, кроме сотни ярдов у густо заросшего участка, куда отважно заходили здоровенные третьеклассники и четвероклассники, но для меня остававшегося заповедным лесом. Как-то раз, когда я ступил на эту ухабистую грунтовку, меня охватило тревожное предчувствие. Казалось, тут присутствовал кто-то ещё. Мою шею защекотало, словно пёрышком и ощущения говорили, что всё могло быть именно так. Посмею ли я оглянуться назад? Нет, лучше не надо. Я пошёл быстрее, предчувствие превратилось в страх и, пройдя половину пути до самой тёмной части леса, я оглянулся через плечо; и там, прямо ко мне, с огромной скоростью шагала высокая костлявая фигура, каких я ещё не видел. Моё внимание привлекли башмаки: крепко зашнурованные до колен ботинки лесоруба. Их огромные подошвы и пятки двигались в ритме, который в 1943 был похож на гусиный шаг из кинохроники. Брюки и рубашка цвета хаки, чёрный пояс, тужурка, будто выкрашенная умброй, грозные усы, пронзительный взгляд, и над всем этим чёрный берет; руки, сжимающие большой пакет (кто или что было там?). Страх превратился в ужас, и я побежал так быстро, как только могли мои пятилетние ноги. Увы, это оказалось без толку — он всё приближался и приближался, просто шагая, хотя я бежал! Так же внезапно, как я его увидел, он настиг меня, затем обогнал и унёс мой страх с собой. Я остановился и удивлённо смотрел, пока он поднимался из низины, пересекающей Главную улицу и пропал из виду с такой быстротой, какую я никогда не видал. Вот так я впервые встретил поэта Кларка Эштона Смита.
*) Управление промышленно-строительными работами общественного назначения (Works Progress Administration, WPA) — независимое федеральное агентство, занимающееся возведением общественных зданий, прокладкой автодорог, строительством стадионов, дамб, аэродромов и т. п.
**) Американизм: капитан I ранга, по числу полосок на погонах
За несколько последующих лет я иногда наблюдал это явление, чаще всего взбирающееся на крутой склон из старого города по Фолсомскому шоссе (если подумать, это странно — я никогда не видел, чтобы он спускался). В этих случаях он всегда нёс пакет из обёрточной бумаги (то были допластиковые времена) с неизменно высовывающимся оттуда горлышком бутылки. Когда наши взгляды встречались, казалось, он пытался криво улыбнуться, но дело доходило лишь до искривления правой стороны рта и еле заметного поднимания и подёргивания усов — он знал!
В 1946 война закончилась и моего папу перевели в Пресидио, в Сан-Франциско, но, поскорее оставив эту чудесную горную деревушку, мы купили маленький дом (второй слева) в небольшой застройке, которая удлиняла Главную улицу в левую сторону от того места, где она заканчивалась прежде, на расстояние небольшой пробежки, сразу же за домом Этель Хейпл. Там, где Главная улица пересекалась с дорогой в старый город, ради духовного возрождения построили новую шумную церковь Назарянина , которая много недель подряд допоздна не давала заснуть всему району. В конце концов они успокоились и стали почти такими же почтенными, как мы, методисты, обитающие в старейшей городской церкви. Этель навсегда осталась приверженцем той церкви, а её молодёжное движение учиняло то, что в то время было единственными инсценированными постановками в городе — кроме фарсов и выездных представлений, проходящих в старом оперном театре, ныне ставшим трёхполосным боулинг-клубом. Там выступали Лола Монтес и Джон Филип Суза. Как жаль, что я так и не увидел их! В этом старом здании ещё оставались места в ложе и бархатные драпировки, когда я ходил вместе с папой на турниры по боулингу. В пять лет я взялся за скрипку и скоро понял, что «Орки» из 7 и 8 классов терпеть не могли подобных телячьих нежностей. Тем не менее, я выдержал и гордился тем, что стал лучшим учеником, хотя самая красивая девочка в классе (папа которой преподавал в школе!) частенько меня немного поколачивала. В конце концов я закончил 8 класс (избегнув превращения в Орка) церемонией, проведённой в том самом амфитеатре. Возможно, это было последнее такое мероприятие, проведённое там. Нашим оратором был офицер из Армии спасения — «O quae mutatio rerum»*.
*) Первая строка студенческой песни первой половины XIX века. Примерно переводится, как: «О, какая перемена во всём!»
С того времени, как я подружился с Этель Хейпл (она научила меня играть в канасту во время той «мании») и начал заниматься вокальными уроками у великого оратора Франка Пурселля*, некоторые люди предложили мне большее, чем просто растратить свою жизнь на безделье. Много лет я постоянно читал, и в начале 1953 года, в десятом классе, мой учитель мировой литературы, мистер Чейни, предложил мне уйти из средней школы и поступить на программу для одарённых детей в Чикагском университете. Дома эта идея продержалась несколько секунд, но на первом и втором курсах английского языка мне открылся мир действительно прекрасной литературы. Там, где я читал обширно, я начал читать увлечённо — прибавим к этому ещё и прекрасного учителя латыни, и у меня появились основания считать себя довольно способным. При обсуждении некоторых из прочитанных вещей с Этель, она спросила, не известен ли мне Кларк Эштон Смит, и одолжила мне несколько его книг. Вскоре я обнаружил, что она прекрасно его знала (она всегда называла его Кларком и никогда Эштоном или Кларком Эштоном). Этель вышла на пенсию из журнального бизнеса — в известном смысле отчасти заняв место матери Кларка после её кончины. Кларк часто заглядывал к ней за эти годы, предположительно в гости, но, зачастую, не ожидая просьбы, выполняя для Этель небольшой ремонт или работу по двору.
*) Французский композитор и аранжировщик, создатель и руководитель эстрадно-симфонического оркестра
Я получил водительские права в 1953 и, на «Форде» модели A 1938 года выпуска, с колёсами от V8 и крышей из стального листа (папе надоело каждый год смолить крышу машины), с Этель в качестве штурмана, мы направились в горы, в гости к Кларку — моё первое формальное знакомство. Этель сбилась с пути, но мы всё же добрались туда, где увидели те самые дерево, скалу и дом; поэтому, на первой передаче этой дряхлой машины (вполне сравнимой с автоматической первой передачей на джипе) я двинулся по ровному полю, огибая большие скалы, пересёк холмы и остановился, когда из хижины появился Кларк, бесспорно удивлённый этим шумом, вторгшимся в его одиночество.
Мой первый визит к нему был расплывчатым, но я помню, что мне у него очень понравилось — возможно, потому что он был весьма любезен и обходителен с Этель. Она многое рассказала мне о Кларке, включая то, что он самостоятельно получил образование, прочитав всю библиотеку Карнеги, и как он продавал рассказы, но вёл крайне бедное существование — рубил лес, собирал фрукты и тому подобное. Я смог сказать ему, как наслаждался прочитанными историями, особенно «Цитрой» и «Genius Loci», а, кроме того, считаю его стихотворения необычайно волнующими и прекрасными. Мы стали добрыми друзьями.
За все годы, что я учился в средней школе, у меня было несколько возможностей посетить Кларка и Кэрол (он только что женился), хотя они ограничивались нечастыми визитами в его обернское владение из Пасифик-Гроува, чтобы проверить, всё ли в порядке с домом, сделать противопожарную полосу и так далее.
Когда я начал посещать Сьерра-Колледж (находившийся тогда рядом со средней школой), то смог наносить визиты чаще. Какие были времена! «в кувшине вина и сунув хлеб в карман...»* — марочного бургундского из Лумиса**, шестьдесят девять центов за галлон. Частенько мы посещали удивительное старинное заведение Мэрилин Новак в Ньюкасле. Она владела антикварной/комиссионной лавкой в старом городе Оберна, и была давней подругой и тонким, остроумным, начитанным собеседником. Это место хорошо подходило для того, чтобы немного побеседовать о творческом брожении, которое так или иначе циркулировало в 30-х и 40-х вокруг маленьких местечек, вроде Оберна. В известном Кларку старом «Счастливом часе» был «граф» Эмилион Алоизиус Вальтер Гебенштрайт, который действительно был австрийским графом, бежавшим из Европы во время Первой мировой войны со своей женой, Инез Мари Костер, известной оперной певицей сопрано, и открывшим три шахты на своём 40-акровом участке, несколькими милями дальше участка Кларка, неподалёку от Змеиной отмели и мест, где Кларк собирал материал для своих резных фигурок. Когда я познакомился с Эмилионом, у него имелись три небольших шале, выстроенных в незаметной лощине за шахтами. Водные резервуары этих зданий снабжались водой из 800-футового тоннеля. Эмилион был, во всех значениях этого слова, квинтэссенцией европейского величия: высокий, безукоризненный, с огромной копной седых волос, мундштук, охотничий френч с кожаными налокотниками, галантный знаток, бонвиван, денди — и замечательный, добрый друг. У Эмилиона Кларк перенял использование сигаретного мундштука при курении «Данхилла» с фильтром; но не просто старого мундштука: граф пользовался изящным мундштуком с эжектором! Первый мундштук Кларку подарил Эмилион. Он продемонстрировал ему фильтр после трёх сигарет, и Кларку не потребовалось другого довода, чтобы решить больше не засорять свои лёгкие этой липкой дрянью.
*) Строчка из рубаи Омара Хайяма:
О, если б, захватив с собой стихов диван
Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,
Мне провести с тобой денек среди развалин, —
Мне позавидовать бы мог любой султан.
(Перевод Г. Плисецкого).
**) Город в США, Калифорния, округ Пласер.
Мы с Кларком и Кэрол дважды посещали графа за те годы, что я его знал. В этих случаях Эмилион и Кларк вспоминали Инез и её вокальные упражнения в этом доме. Я уже несколько лет учился вокалу, пел под оперную музыку и бывал приглашён для участия в некоторых известных пьесах. Эмилион постоянно убеждал Кларка снова взяться за перо, всегда был галантен с Кэрол и свободно наливал всем майское вино* («Хавмейер» в каменных кувшинах — изумительно!). Прежде мы устраивали в хижине вечерние поэтические чтения. Я заработал небольшую репутацию восточника, как актёр и исполнитель, а Кларк особенно наслаждался «Ламентациями» Дилана Томаса (Когда ветреным я был пацаном и в церковном стаде чёрной овцой... и рождались в канавах от меня черт-те кто у каких-то бессчётных неведомых баб! И т. д.**) и упивался великолепной искусностью Г. М. Хопкинса в работах, подобных «Пустельге». Как-то вечером мы проспорили несколько часов о том, как классифицировать стихи Хопкинса***, которые на первый взгляд выглядят как нечто, похожее на ономатопею (как кляча пришпоренная мчится стрелой, и т. д. ) — но, очевидно, что это не могла быть она и на ум не приходило никакого соответствующего термина с греческими корнями, поэтому мы решили, раз уж Хопкинс оказался единственным поэтом, который смог такое осуществить, то лучше не пытаться определить этот метод, а просто им наслаждаться.
*) Майский крюшон (также «майское вино» или «майский напиток») — немецкий алкогольный напиток из сухого белого вина и полусухого зекта с типичным интенсивным ароматом душистого подмаренника.
**) Перевод Василия Бетаки.
***) Джерард Мэнли Хопкинс — английский поэт и католический священник.
Во времена Депрессии ещё одним человеком, добравшимся до Оберна и пересёкшимся с Кларком Эштоном, был лауреат Пулитцеровской премии, композитор Эрнст Бэйкон. Эрнст стал моим близким другом и приятелем по прогулкам, когда я был студентом в Сиракузском университете, севернее Нью-Йорка. Подумать только! Во время Депрессии, при содействии WPA, Эрнст получил работу по созданию оркестра в Сан-Франциско, чтобы сохранить хоть какое-то артистическое присутствие. Марион Салли, дочь Женевьевы, была (как её описал Эрнст) «чертовски хорошим скрипачом». Эрнст славился тем, что разбирался в красивых и талантливых женщинах, и Женевьева Салли и круг её друзей много раз приглашали Эрнста на свои приёмы. Кларк часто бывал в жилище Салли на лесной вырубке или там, где он считал, что нужно помочь, поэтому естественно, что они с Эрнстом повстречались. Тогда в Оберне был маленький оркестрик, камерный ансамбль и давняя театральная традиция. Хотя, по моему мнению, возможно Кларк никогда не слушал симфоний или опер в большом зале и в большом городе, он глубоко ценил проникновенную способность прекрасной музыки возвышать дух, слушая выступления местных жителей, многие из которых были выдающимися талантами. Эрнст Бэкон был рьяным туристом и любил Пики Сьерры. Его окружение в 1930-х включало Энсела Адамса* (лучшего друга) и Питера Хёрда**, и они оба навещали его в Оберне, само собой, посещая каньоны, реки и местные питейные заведения. Однажды Эрнст взял в Йосемитский парк своего хорошего друга Карла Сэндберга***. Их намеченный маршрут включал посещение Оберна и его литературных светочей, но, увы, вмешался случай и визит не состоялся. Кларк и Карл! Быть бы при этом хоть мухой на стене!
Хелен Холдредж, автор тогда печально известной книги «Матушка Плизант****», владела летним «домиком» (это строение было огромным но выглядело грубовато) сразу за Фолсомом и, не зная её телефонного номера, не внесённого в справочник, мы с Кларком и Кэрол однажды поехали повидаться с ней; к сожалению, её не было дома. Я никогда не расспрашивал, как он с ней познакомился и мне до сих пор жаль, что я не довёл дело до конца и не попытался встретиться с этой весьма интересной леди. Возможно, Кларк повстречался с ней ещё в юности, на вечеринке в Кармеле с литературным бомондом из Сан-Франциско. Те, кто любит раскапывать интересные сведения, могут получить удовольствие, исследуя этот вопрос.
*) Американский фотограф, наиболее известный своими чёрно-белыми снимками американского Запада.
**) Американский художник, чьи работы были связаны с людьми и пейзажами Сан-Патрисио, в Нью-Мексико, где он жил с 1930-х годов.
***) Американский поэт, историк, романист и фольклорист, лауреат Пулитцеровской премии.
****) Мэри Эллен Плизант, негритянка, родившаяся в рабстве, ставшая предпринимателем-миллионером, влиятельной аболиционисткой, а также существенной участницей Подземной Железной дороги.
Осенью того года, когда Кларк скончался, я искал жилище на то время, пока учился на аспирантуре в Беркли и через личные контакты встретился с Бертой Дэймон*, автором «Бабуля сказала, это разврат» и «Смысл Хамас». Берта тогда была приблизительно лет на двадцать старше Кларка и хорошо помнила его с тех пор, как он впервые внезапно появился на литературной сцене. Она любила и зачитывалась его поэзией, но фантастические истории были не в её вкусе. Первая их встреча произошла в общелитературных кругах, связанных с Кармелем в Сан-Франциско. Я не знаю, читал ли Кларк её книги, но это вполне возможно, поскольку он брал за правило читать калифорнийских авторов. Первая книга Берты вышла в 1938 году, и я уверен, что Кларк помнил её ещё с прежних времён.
*) Берта Кларк Поуп Дэймон — американская юмористка, писательница, преподавательница и редактор. Она написала популярные юмористические воспоминания «Бабуля сказала, это разврат».
Я упоминаю этих довольно известных людей, дабы показать, что, невзирая на уединение в предгорьях и то, что он не появлялся в среде живого литературного сообщества (а оно на самом деле очень изменилось со времени возвышенной викторианской эпохи, на сочинениях которой взросли ранние творения Кларка), о нём всё-таки помнили, знали, а иногда и разыскивали те, кто его ценил.
Осенью моего последнего года обучения в Сиракузском университете, Нью-Йоркская публичная библиотека приобрела по дешёвке переписку Кларка с Джорджем Стерлингом (насколько я помню, за 800 долларов, хотя, может быть, это неточно). Меня попросили передать эти документы, что я добросовестно и сделал. Меня неприятно поразило высокомерное поведение куратора, который взял их и положил в коробку под кафедрой. Естественно, тогда я был двадцатилетним пареньком, совершенно восхищённым Кларком Эштоном Смитом и мне вежливо сообщили, что их интересует Стерлинг, но, разумеется, замечательно иметь переписку с обеих сторон, большое спасибо, а теперь беги поиграй, мальчуган. Некоторое время я мучился этим, потому что для меня Эштон был в десять раз поэтичнее Стерлинга. По видимости, всё это описало полный круг и Кларк, где бы он ни был, должен тихонько хихикать, видя, как его труды наконец-то ценят и дорожат ими.
Настоящая трагедия случилась в Оберне после продажи участка Смита в Скай-Ридж застройщику Грили Херрингтону. Он заплатил за 40 акров 800 долларов. Я повёз Кларка и Кэрол на моём «Форде» модели A, Кларк, как обычно, на заднем сиденье, окаменевший от едва сдерживаемого ужаса. Мы заехали за покупками в несколько мест, затем припарковались на холме у обернской почты, напротив «Оберн Отель». Когда мы выходили, Кларк оставил деньги в куртке. Его бумажник исчез. Кэрол всегда называла это «загашником», потому что его всегда неохотно открывали. Но всё-таки он действительно пропал вместе с деньгами от продажи участка. Мы поискали вокруг машины, возвращались той же дорогой ко всем местам, где побывали, поскольку я понимал, что такая сумма редко попадала в руки Кларку и Кэрол, и её пропажа — действительно трагическая потеря. Но Кларк, хотя явно терзающийся, сказал, что его маленькое состояние, должно быть, теперь в руках современного Аладдина на другом конце света.
Большинство наших автомобильных приключений оказалось намного лучше. Как-то раз, делая покупки в магазине «Джей Си-Пенни*», после того, что и так было для Кларка мучительной поездкой (я не могу представить его в эту гаджетизированную эпоху, когда мы живём), он столкнулся с необходимостью спуститься по эскалатору. Кэрол пошла первой, а я замыкающим. Когда мы приблизились к спускающимся ступеням, Кларк совершил прыжок, достойный олимпиады, и длинные ноги забросили его на добрую дюжину футов безопасного расстояния от этого злокозненного устройства, которое выглядело так, будто пожирало эти ступени. Мы вернулись к машине другой дорогой.
*) J. C. Penney Company — одно из крупнейших американских предприятий розничной торговли, сеть универмагов и производитель одежды и обуви под различными торговыми марками.
Тот же самый день стал гораздо лучше после пикника с ржаным хлебом, сыром и бургундским, на пляже у холма за домом на Пасифик-Гроув, где Кларк обрёл тот слабый румянец, что следует за добрым общением, добрым вином, доброй едой и продолжительной беседой. Вечером, вернувшись домой, мы сыграли в игру, которой частенько забавлялись (хотя теперь мои навыки увяли от заброшенности), когда один приводит строчку или две из любого стихотворения, а другой, следом за ним, должен вспомнить следующую строчку и так по кругу, пока не закончат. Кларк был единственным, кто никогда не сбивался. Самое яркое моё воспоминание об этой игре — это один вечер, когда мы взялись за известное стихотворение и Кларк восполнил недостающие строчки, а я не мог вспомнить имя автора. Кларк быстро пробормотал: «Чарльз Лэмб». Я никогда не встречал такой потрясающей памяти, поскольку знал, что Кларк не читал Чарльза Лэмба с тех пор, как мальчиком добрался до секции «Л» в библиотеке Карнеги более пятидесяти лет назад. Следующим вечером, после выходного дня, мы читали пьесу Кларка «Мертвец наставит вам рога». Я заранее напечатал (архаичная практика использования странной машины, известной, как предок той штуки, что находится передо мной) эту драму, сделав две копии (бога ради, что это такое?). Оба мы исполняли соответствующие части и потрясающе провели время, сумев управиться с остатком бургундского.
Во время моего последнего визита в Пасифик-Гроув, в июле 1961 года, Кларк как-то появился из земляного подвала со стопкой заплесневелых рукописей, которые передал мне из рук в руки, когда я стоял у двери. Он держал эту стопку обеими руками и, со своеобразной церемонностью, вручил её мне. В прошлом Кларк дал мне несколько копий неопубликованных стихов и подписал их для меня; мой экземпляр «Ступающего по звёздам», подписанный его юным почерком в 1912 и с ещё одной дарственной надписью: «Биллу Фармеру, сей хлипко переплетённый фолиант минувших дней, от Кларка Эштона Смита — 14 сентября 1958 года», с оригинальной суперобложкой, остаётся одной из самых дорогих для меня вещей, полученной сразу перед тем, как я отбыл в Нью-Йорк, на мой первый год в Сиракузах. Но стопка его рукописных документов прибыла другим путём — возможно, Кларк ощущал, что его время на исходе.
О сгоревшей хижине написано в другом месте, и я слыхал, как Кэрол говорила о переезде в Перу. Теперь, по прошествии времени, я полагаю, что для Кларка это был роковой удар. Горю, столь явному в его глазах, никогда не позволялось умалить его любезность. Мы провели день, просто размышляя — почему? Мэрилин Новак (она утратила своего Никки) приготовила обед на всех нас, и мы сидели снаружи с винными коктейлями, и просто говорили и говорили, пока не стемнело. Кэрол и Эштон остались той ночью у Мэрилин.
В июле 1961 года Кларк ездил в Оберн последний раз. Некоторое время мы провели вместе, хотя Кларк не возвращался в поместье, поскольку смотреть на это ему было невыносимо. Словно всю его жизнь разровняли бульдозеры. Возвращаться на ту сторону ущелья, где в его юности никакие городские фонари не портили глубокие небеса, где вольно скользил его юный разум, и увидеть, как это распланируют и делят на части, стало бы слишком большим испытанием. Кэрол думала, что он захочет пойти туда и не совсем понимала, почему нет и, само по себе, это являлось мерой того, насколько в действительности они всё ещё были выбиты из колеи этим вандализмом.
Меня часто спрашивают в последнее время: «Каким человеком был Кларк Эштон Смит? Может, обычным парнем; может, он увлекался оккультизмом или стал буддистом, или он был нигилистом?» Никто по-настоящему не может проникнуть в ум другого человека так глубоко, но я могу рассказать о человеке, которого знал: если «обычный парень» означает увлекающийся спортом, накачивающийся пивом, отпускающий грязные шуточки — нет. Хотя у него было своеобразное чувство юмора, как легко можно обнаружить из его писем и он любил пикантные, но остроумные истории. Он презирал сарказм и насмешку, как источник юмора, но упивался иронией и сатирой. Что до связи с оккультизмом — Кларк знал их тарабарщину и читал их книги — но, если спросить, что он думал об Антоне Лавее, ответ обычно бывал кратким: «Пустышка!» Кларк не был оккультистом, но испытывал весьма значительное уважение к настоящему злу; он признал его существование как осязаемую реальность, а не просто как точку зрения на случайные события. Он читал писания Будды и уважал их, поскольку любой созерцательный ум должен согласиться, что западное понятие искупительной жертвы было более гуманным на практике, чем просто всю жизнь глубоко сочувствовать патетическим жертвам. Вполне очевидно в самых ранних работах Кларка, например, в этой книге, что он рано впитал викторианское понимание христианской морали, приличий и неприкосновенности человека. Но неспособность большинства «христиан» даже приблизиться к нормам, которые они проповедовали, отвратила Кларка от господствующего в его окружении протестантства. Как-то он заметил, что Этель Хейпл ближе всего соответствует его идее о том, как христианин должен относиться к миру. Она не трубила на весь свет о себе, когда занималась благотворительностью, она просто делала это — заботилась о его матери, подсовывая ей немного домашней пищи или лекарств.
Все люди высокого уровня интеллекта проходят в юности через период, когда энтузиазм возносит их в странные и экзотические умозрительные сферы. Однако, поскольку меня часто об этом спрашивают, я на минуту отвлекусь поразмышлять, какова могла быть личная философия Кларка, когда я знал его в самом начале шестидесятых прошлого века. Одним вечером я заметил, что некоторые из его «инфернальных» сил, видимо, просто являлись вещью в себе, а не чем-то хорошим, что потом развратилось. Опасное растение или существо («Ткач в склепе») едва ли можно обвинить в том, что оно является самим собой. Но, невзирая на это, у кларковых зловещих существ, по-видимому, была сознательная антипатия к человеку. Это приводит нас к обсуждению дуализма. Только в прошлом году я провёл в университете несколько углублённых занятий по зороастризму и упоминал, как пример прямолинейной дуалистической системы Ахура Мазду, бога света (его первая «эманация» — Митра — родившийся 25-го декабря), и Аримана, бога тьмы и его прямого противника. Другими словами, в этой философии зло существует как вещь в себе и не определяется с точки зрения падшей божественности. В отличие от этого, например, в христианстве, Сатана, как враждебная сущность, является антиподом не бога, а Гавриила, по сути являясь его подобием в мифическом архетипе. Кларк был хорошо знаком с этой ближневосточной религией, на много веков предшествовавшей христианству и исламу. Его точка зрения по собственному опыту была такова, что, неважно, насколько неразумным являлось нечто, опасное или враждебное человеку (например акула) — существует более глубокий импульс, движущий это существо таким путём, чтобы максимально увеличить его возможность проявлять бездонную враждебность к человечеству.
Кларк также сильно увлекался концепцией переселения душ и реинкарнации, хотя я думаю, что он никогда не чувствовал себя очень уж комфортно, оказываясь в этой духовной трясине. Вспоминая все эти годы рядом с опытным гением, когда я думал, как юный и художественно одарённый юнец, теперь уже закалённый годами исследований и наживший шрамы опыта, как Зорба, всё встречая грудью — полагаю, могу без ошибки сказать, что Кларк просто был. Истинный самородок, не sui generis*, но впитавший дух всех вещей вокруг, усвоив их, соединив их с самим собой; отбирая то, что подходит ему лучше всего и отвергая шелуху, но всегда храня в бездонной глубине память о ранах и любовь, что движет кометами вокруг солнц в самом далёком космосе.
*) Своеобразный, единственный в своём роде (лат.).
Могу вам рассказать то, о чём осведомлённые об этом человеке и его трудах, пожалуй, слишком часто спрашивают и никак не могут понять по-настоящему; я знаю, что По подтолкнул его воображение в том направлении, которого оно и придерживалось, Макдональд показал ему, как творить фантазии, а Роберт Грейвз явил ему, по словам самого Кларка, всю его жизнь в послании «Белой Богини», не упоминая её имя. Вдобавок я могу рассказать вам о последнем разе, когда видел Кларка живым. В том громоздком «Паккарде», с Кэрол за рулём и Кларком, подготовившимся по мере сил, к ужасу поездки из Пасифик-Гроув в Оберн (да и любой бы испугался, если водителем была Кэрол), двигатель работал вхолостую, пока Кэрол тараторила о ком-то, им известном, кто сидел на мысе Монтерей, считая ангелов и тревожась о недавнем увеличении числа небесных тел, потому что небеса настолько заполнились ими, что он не мог за ними уследить. На что я в своём высокомерии отвечал, что считаю подобную чушь бредом сивой кобылы. А Кларк, с заднего сиденья автомобиля, смотрящий прямо вперёд, заметил:
— Он очень отважен.
И Кэрол, не уловив смысла, с улыбкой согласилась:
— Да, он очень отважен, — и затрещала дальше.
Осенью, прямо перед началом семестра в магистратуре университетского колледжа Беркли, этот автомобиль завизжал, останавливаясь перед моим домом, и растрёпанная и безутешная Кэрол упала мне на руки, сообщив:
— Эштон ушёл!
Но, дорогой читатель, добравшись до этого пункта в моих воспоминаниях о Кларке Эштоне Смите, быть может, вы обнаружите, как и я, что он ушёл не полностью, но присутствует на этих страницах как автор, обращающийся голосом, что всегда приберегал для наделённых особым даром слышать его музыку. Надеюсь, вы стали с ним друзьями; мне он очень нравился — и нравится до сих пор.
облако тэгов
