Внезапно женщина заметила Айру и толкнула своего спутника.

— Мальчик! — позвал мужчина. — Эй, мальчик! Ты не видел здесь кого-нибудь поблизости — человека, который раскапывал могилы?

Айра торжественно покачал головой.

— Это ужасно, — пробормотала женщина, содрогаясь и цепляясь за руку мужчины.

Они молча прошли мимо разрытой могилы, направляясь к восточной стороне кладбища, но, поравнявшись с Айрой, женщина снова вскрикнула, прижав к губам сжатый кулак и широко раскрыв глаза от потрясения. Мужчина просто уставился на него.

В серой рубашке и брюках, перепачканных землёй, с нежным, бледным, ангельским личиком, слегка порозовевшим от солнца, мальчик сидел на другой куче свежей земли, держа в маленькой руке человеческую берцовую кость, с которой свисали несколько кусочков кожи и плоти.

— О боже! — воскликнул мужчина. — Брось эту кость сейчас же, малыш! Она грязная! Ты слышишь меня? Брось её сейчас же!

Айра бросил её рядом с другой берцовой костью, пятью рёбрами, двумя лопатками, коленной чашечкой и дюжиной различных пальцев рук и ног. Он поднял глаза, которые до этого были смиренно опущены, и золотые огоньки поднялись из бездонных зрачков и замерцали на бледно-лиловых радужках. Полные красные губы растянулись в кривой усмешке, обнажив острые зубы цвета слоновой кости. Непоседливый ветерок, скользивший по кладбищу и между деревьями болиголова, игриво трепал его светлые кудри, щекотал пушистые ушки и теребил неподвижные чёрные кисточки на их кончиках.

Женщина упала в обморок, коснувшись при этом рукой левой ноги Айры. Он брезгливо отдёрнул её и стал наблюдать, как мужчина, бледный и дрожащий, похлопывал её по лицу, тщетно пытаясь привести в чувство. Мальчик молча протянул маленькую, грязную руку. Мужчина резко вскинул голову и сделал защитный жест над телом женщины, но выражение лица ребёнка заставило его отшатнуться. Айра нежно положил два пальца на закрытые веки женщины, затем на её губы и наконец на каждое ухо. Снова сев на пятки, он прошептал что-то так тихо, что мужчина не смог разобрать слов.

Молодая женщина тут же моргнула и села. Поднявшись на ноги с деловым видом, она спокойно отряхнула одежду и пригладила волосы.

— Пойдём, дорогой, — весело сказала она своему изумлённому спутнику. — До свидания, малыш. Надеюсь, мы ещё когда-нибудь встретимся. — И она ласково улыбнулась Айре, который, казалось, внимательно её изучал. Мальчик снова ухмыльнулся, отчего по спине мужчины потекли струйки холодного пота, и он торопливо увёл женщину с кладбища, ни разу не оглянувшись.

Далеко за окрасившимися в пурпур холмами вечернее небо огласил вой. Айра взглянул на клонившееся к закату солнце, затем принялся собирать кости, которые извлёк из двух могил. Обернув их разорванной полосой савана, он сунул свёрток под мышку и весело запрыгал между могилами под ветвями тсуг и плакучих ив, пока не добрался до северо-западного угла кладбища. Словно маленькая серая белочка, он проворно перемахнул через стену и исчез в лесу.

Когда Айра добрался до дома, по долине уже крались сумерки, и первые робкие искорки звёзд слабо мерцали в угасающей синеве. Тихо проскользнув между ржавыми коваными воротами, покосившимися на искривлённых петлях, он прокрался мимо высоких цветущих изгородей и разросшихся рододендронов, под низко свисающими ветвями пламенеющего медью бука и по прогнившим доскам проваливающегося моста. За ручьём путь сворачивал на длинную, извилистую, заросшую подъездную аллею, которая змеёй взбиралась на холм, пока не упиралась в тёмный силуэт дома, нависшего над террасированным газоном. Вместо этого Айра уверенно углубился в густые заросли кустарника и деревьев, тесно сгрудившихся вместе, кое-где покрытых болезненно-бледными наростами грибов. Спутанные ветви почти не пропускали слабый свет быстро темнеющего неба, но он хорошо знал тропу и через несколько минут вышел на край неухоженной лужайки рядом с облупившейся статуей сатира, опутанной удушающими плетями вьюнка.

Поглядывая направо и налево, мальчик побежал по густой высокой траве, вспугнув крошечную полевую мышь, которая в панике бросилась прочь из-под его ног. Он поднялся по осыпающимся ступенькам на широкую, изогнутую, заросшую сорняками террасу с мраморной балюстрадой, покрытую зелёными и серыми пятнами лишайника там, где она проглядывала сквозь разросшиеся розы и цепкие заросли ежевики. Хотя большая часть дома лежала в руинах, дверные косяки всё ещё стояли прочно, увенчанные тяжёлыми резными перекрытиями. У левой колонны рос куст белладонны, а справа красовались фиолетовые и белые наперстянки. Вдоль притолоки вились и переплетались длинные свисающие плети плюща, бутылочно-зелёные и огненно-красные.

Айра проскользнул в дверной проём и, легко перебираясь через обломки упавшей кладки, добрался до большой каменной плиты, один угол которой был слегка приподнят. Быстро скользнув под неё, мальчик спустился по крутым скользким ступеням в подвал. Повернув за угол внизу, он лицом к лицу столкнулся со своей сестрой Хульдой, застенчивой девочкой, которая испуганно отшатнулась, а затем быстро растворилась в мокрой каменной стене, пока брат ухмылялся ей. Звуки органной музыки, прерывистые и диссонирующие, слабо доносились из дальнего конца коридора, сообщая Айре, что его мать проснулась.

Он направился на звук и ворвался в полутёмную пыльную комнату. Селина Кетура сидела в своей ледяной пепельной красоте, облачённая в струящиеся драпировки цвета воронова крыла, длинные тонкие пальцы ласкали исцарапанные пожелтевшие клавиши слоновой кости. Она повернула свою чёрную голову, когда вошёл её младший сын, но играть не прекратила.

— Ты опоздал, дитя моё, — проворчала она. — Разве ты не слышал, как Родольф призывал ночь?

— Я слышал его, мама, но был далеко. Дорога домой заняла много времени.

— Я уже говорила тебе, мой милый; если думаешь, что можешь опоздать, возвращайся коротким путём.

— Да, мама, — послушно ответил мальчик. — Но мне нравится смотреть на вещи, а я не смогу этого делать, если буду погружён в водоворот мыслей.

— На какие вещи, малыш? — Её руки скользили по клавишам, словно каждый палец жил своей собственной жизнью.

— Деревья, цветы, животные, облака. Мне нравятся грозы и метели, а иногда… — его голос понизился и стал хриплым, — иногда я вижу людей.

Музыка внезапно оборвалась.

— Людей? — Лицо Селины Кетуры слегка порозовело при взгляде на сына. Её брови нахмурились, а тёмные глаза засверкали, когда пробудившийся интерес вызвал тревожный водоворот в её ленивых мыслях. — Ты видел… людей… сегодня?..

— Да, мама. Я видел мужчину и женщину.

— Ты… говорил с ними? — спросила она с оттенком надежды и тоски, которые её самообладание не смогло полностью подавить.

— Они заговорили со мной. Женщина упала в обморок, и я наложил на неё призыв слуха, зрения и речи.

— А мужчина?

— Он боялся. Но я проник в его разум; он ничего не вспомнит.

— Ты хорошо действовал, сын мой, очень хорошо. Ах, я едва могу дождаться! Это было так давно. Идём! Мы должны рассказать твоему отцу.

Она поднялась, положив руку на плечо Айры, и сладкий дурманящий аромат благовоний окутал его, когда он последовал за ней из комнаты. Однако, пройдя половину коридора, оба внезапно остановились, прижав руки ко лбу, словно одновременно испытав приступ боли.

— Твоя бабушка проснулась, Айра. Мы должны пожелать ей доброго вечера.

Вернувшись на несколько ярдов назад, они вошли в маленькую комнату, куда сквозь рваную брешь в потолке пробивался луч умирающего солнца, слабо освещая качалку, густо задрапированную пылью и паутиной, в которой сидела очень старая женщина с таким сморщенным и коричневым лицом, что было трудно представить, что в этой мумиеподобной форме осталась хоть какая-то искра жизни. Но когда её пергаментные веки поднялись, все сомнения на этот счёт рассеялись. Её глаза горели яростным внутренним огнём, зелёные и дикие, неодолимо притягательные. От шеи до ног, за исключением рук, она была запеленута в свободный погребальный саван, коричневый и хрупкий от глубокой старости. Она начала медленно раскачиваться, и ужасный скрип её кресла разорвал тишину, словно крики существ, страдающих в невыносимой агонии.

— Добрый вечер, мама, — мягко прозвенел голос Селины Кетуры.

— Добрый вечер, бабушка, — сказал Айра.

Пламя в древних глазах предостерегающе вспыхнуло, и Селина Кетура поспешно велела сыну рассказать о событиях дня. Он отвечал отрывистыми лаконичными фразами, потому что ничто не раздражало старую Харриет больше, чем лишние слова, и она, как было всем известно, жестоко наказывала любого, кто осмеливался предаваться подобному занятию в её присутствии.

— И я наложил на неё призыв слуха, зрения и речи, и скрыл память о прочем, — закончил он.

Ни слова не сорвалось с коричневых, обтянутых сухой кожей губ иссохшей старухи, но Айра почувствовал её внутри своего разума, говорящей ему, что он хороший мальчик, гордость семьи. Внезапно она отпустила свою дочь и внука.

Люций, отец Айры, уже начал свою ночную работу над своим вечным хобби, когда они пришли к нему. Большая беспорядочная комната была от пола до потолка заполнена результатами его трудов: стулья, столы, украшения, крошечные фигурки животных, птиц, цветы — все с мягким кремовым оттенком старой слоновой кости. Его пухлые бледные щёки тряслись от восторга, когда он набросился на свёрток, который нёс его сын.

— Ах! Прекрасная коллекция, дитя моё! — воскликнул он, разворачивая жуткую ношу. — Прекрасная! Эти фаланги пальцев — именно то, что мне нужно, чтобы завершить эту группу.

Он указал на скопление крошечных изящных фигурок, танцующих у костра на поляне среди гротескно искривлённых деревьев. Казалось, каждая из них вот-вот оживёт: волосы развеваются, ноги взлетают, резные языки пламени взмывают высоко вверх. Ветви и листья теснящихся друг к другу деревьев едва могли дождаться, когда непостоянный ветерок подбросит их к ждущему ночному небу. На мгновение Айра слился с танцорами, безумно кружась под пылающей луной, с ветром на обнажённом теле и отблесками огня в глазах, затем моргнул и снова стал самим собой, стоя рядом со своим тучным маленьким отцом и высокой безмятежной матерью.

— Расскажи отцу о своих достижениях, сын мой, — с гордостью прошептала Селина Кетура, и мальчик послушно повторил свою историю слово в слово, как он рассказывал её старой Харриет.

Медленная улыбка осветила гладкое безволосое лицо Люция, и его приземистое, похожее на желе тело чувственно задрожало.

— И когда она прибудет? — спросил он, и из уголков его полных алых губ потекла слюна.

— Она появится здесь завтра на закате, — ответил мальчик.

— Мы будем готовы, — довольно кивнул Люциус. — Это станет долгожданным визитом. Прошло так много времени. Селина Кетура, дорогая, ты сделаешь все необходимые приготовления, чтобы принять нашу… нашу гостью.

— Конечно, муж мой. Я обо всём позабочусь. Она посмотрела на Айру, который едва сдерживал зевоту. — А теперь иди спать, сын сой. Ты должен отдохнуть. Завтра тебе придётся долго не спать, помнишь?

Маленький золотоволосый мальчик поцеловал родителей и побежал в свою комнату. Свернувшись калачиком на пыльных листьях в углу, он натянул на плечи истлевший саван и вскоре крепко заснул.

Несколько минут спустя из стены появилась Хульда и молча уставилась на своего младшего брата. Она очень любила его, но он пугал её, когда ухмылялся, и она становилась такой застенчивой и растерянной, что это причиняло ей ужасную боль. Иногда ей хотелось быть больше похожей на него; иметь возможность выходить наружу, видеть разные вещи, не бояться посещать странные места. Каким же большим должен быть мир, каким потрясающим и чудесным. Она никогда в жизни не осмеливалась выйти даже на широкую лестницу, ведущую вниз с террасы.

Однажды, только однажды, она, дрожа всем телом, после множества неудачных попыток, поднялась по лестнице из подвала и отодвинула каменную плиту. Хульда помнила, что той ночью луна была полной, а звёзды казались острыми иглами света, потрясающе красивыми, но причинявшими жестокую боль глазам, привыкшим к мраку. Не было слышно ни звука, кроме непрерывного шёпота ветра в кронах деревьев. Она медленно, нерешительно двинулась вперёд, неуклюже перебираясь через осыпающиеся каменные плиты, казавшиеся резко чёрными и белыми в заливающем их свете луны. Впереди возвышался огромный дверной проём, зловещий и ужасающий. Хульда остановилась, паника затрепетала в её сердце. Если она однажды пройдёт через этот портал, то может никогда не найти обратной дороги. Но мир манил её, уговаривал идти дальше, и она вспомнила множество чудесных историй, которые рассказывал её брат, пока сестра молча и незримо стояла рядом с ним в стене.

Содрогаясь, наполовину испуганная, наполовину очарованная, она шагнула в дверной проём, с удивлением касаясь руками кустов белладонны и наперстянки, росших по обе стороны. Хульда огляделась и увидела разрушенную террасу, заросшую розами, заброшенную лужайку, спускавшуюся к непроницаемой стене деревьев, чьи высокие вершины качались на фоне призрачного фонаря луны. Она вдохнула тёплый ночной воздух, сладкий от аромата роз и острый от терпкого запаха крапивы.

Внезапный порыв ветра закрутил вокруг ног истлевающее зелёное платье и хлестнул длинными чёрными волосами по глазам, ослепляя её. Раздался пронзительный крик козодоя, и на террасе что-то зашуршало. Хульда резко обернулась и, поскуливая, побежала назад тем же путём, каким пришла, спотыкаясь и падая, задыхаясь от рыданий, пока не добралась до каменной плиты и не оказалась в безопасности. Это было её величайшее и единственное приключение. С тех пор ей приходилось познавать мир лишь через слова своего бесстрашного золотоволосого брата Айры.

Вздохнув от сожаления о том, чему никогда не сбыться, Хульда печально растворилась в сырой стене.

На следующий вечер, когда спустились сумерки, вся семья с напряжённым ожиданием собралась вокруг кресла бабушки Харриет. Селина Кетура, высокая и эфирная, стояла рядом с Люциусом, чьи щёки сочились маслянистыми каплями сладостного нетерпения. С другой стороны Родольф, старший сын, сгорбил свою тощую волчью фигуру в заплесневелом чёрном костюме рядом со своей сестрой Гортензией, дурманящий лилейный аромат которой соперничал с благовониями матери и запахом бальзама для покойников, исходившим от савана Харриет. Спутанные белые волосы Гортензии, в которых спала маленькая летучая мышь, каскадом ниспадали на её одеяния цвета слоновой кости, а розовые близорукие глаза моргали и болезненно слезились, когда последний слабый луч солнца упал на неё из дыры в потолке. Айра сидел у ног бабушки, а Хульда, как всегда, спряталась, но слушала из стены.

Древний прогнивший стол был сервирован тяжёлым старинным серебром, тускло поблёскивавшим на тёмном дереве. Воцарилась тишина, когда свет угас, но они всё ещё ждали. Именно Айра, как тот, кто призвал её, первым услышал приближение женщины, далёкое и нерешительное.

— Она приближается к воротам, — пробормотал он. — Прошла между ними… под буком… через мост… она среди деревьев… спотыкается… падает… остановилась. Должно быть, крик совы напугал её. Движется по дорожке… вышла на край лужайки… стоит рядом со статуей, смотрит на дом… пересекает лужайку, теперь поднимается по ступенькам на террасу…

Теперь все могли слышать нетвёрдые шаги, когда женщина неуверенно пробиралась между дверными косяками и через обломки к каменной плите. Камень резко заскрежетал, когда она отодвинула его и начала спускаться по лестнице. Внизу она остановилась и оглядела мокрые, зелёные, покрытые слизью каменные стены, паутину, громадные кучи мёртвых коричневых листьев, оставшихся с прошлой осени. Повернув налево, женщина медленно прошла несколько шагов, которые привели её в комнату Харриет. Когда она вошла, с губ всей собравшейся семьи сорвался коллективный вздох удовольствия. Женщина посмотрела на всех по очереди, не в силах ясно разглядеть их лица в сгущающейся темноте.

— Я… я должна была прийти, — сказала она оправдывающимся тоном.

Никто не ответил.

— Надеюсь, вы не думаете, что я навязываюсь, — продолжила она, и в её голосе прозвучала дрожь. — У… у меня весь день было какое-то странное чувство. На самом деле, оно появилось ещё вчера. Видите ли, я упала в обморок на кладбище, а когда пришла в себя, там был этот маленький мальчик с самыми яркими золотыми волосами, которые когда-либо видел свет, и я… О, так это же тот самый мальчик! — Она наклонилась, чтобы лучше рассмотреть Айру, и он ухмыльнулся ей, что заставило её резко отшатнуться и ненадолго замолчать. — Он… он всё время был в моих мыслях, — объяснила она. — Куда бы я ни посмотрела, я видела его лицо. Когда кто-нибудь говорил, я слышала его голос, и каждый раз, когда говорила я сама, то обнаруживала, что рассказываю о нём. Так что, понимаете, я просто должна была прийти. — Она в замешательстве развела руками. — Должна была.

— Мы понимаем, — сказала Селина Кетура, плавно выступая вперёд по безмолвному знаку Харриет. — Пожалуйста, садитесь. Вы наша гостья; наша очень желанная гостья.

Стол был накрыт на семь персон, но Селина Кетура подвела незнакомку к концу стола, где не было прибора, неся лишь большую серебряную чашу с изящной чеканкой. Женщина с беспокойством огляделась, но не заметила, как Люций обошёл её сзади, и его огромное брюхо задрожало, когда он разжал свои потные руки, обнажив крошечное стальное лезвие, тонкое и заточенное до бритвенной остроты.

Тем временем Родольф и Гортензия передвинули кресло бабушки Харриет во главу стола, где древняя старуха теперь восседала в царственном великолепии.

Когда женщина подняла глаза, она посмотрела прямо в глаза Харриет и тут же почувствовала, как её затягивает в их неизмеримую глубину. Какое-то мгновение она пыталась сопротивляться, пока цепкая паутина контроля не затянулась и не обездвижила её полностью. Затем долгие секунды ничего не происходило. Семья оставалась молчаливой и неподвижной, пока Харриет исследовала разум гостьи, играя на всех гранях страха, которые только могла найти.

Женщина почувствовала тёплое, отвратительное, мохнатое прикосновение крыс, бегавших у неё по ногам, пищавших и цокавших коготками. Затем они вспрыгнули на колени, царапая и покусывая плоть её съёжившегося тела. Зловоние канализации забивало ей ноздри. Ужасающее шелковистое прикосновение крошечных лапок паука, покрытых нежной шёрсткой, пробежало по брови, вниз по веку, мимо носа и вокруг жёсткой кривой пепельных губ; затем исследующие лапки миновали сжатые зубы и прошлись по языку; её мучительно стошнило, но вырвать она не могла. Ледяная чёрная вода бушевала взад и вперёд вздымающимися угрюмыми солёными волнами, с бульканьем заливая рот и глаза, душила и ослепляла её, в то время как обжигающие удушающие языки пламени ласкали её пышные волосы нетерпеливыми жёлтыми пальцами. Она покачнулась на сернистом краю воющей дымящейся ямы и рухнула вниз сквозь клубящийся дым в ужасающую пустоту небытия.

Когда нож перерезал яремную вену, её тело пронзили терзающие, мучительные спазмы боли, совершенно несоизмеримые с размером раны. Глубоко-глубоко в этих сверкающих глазах она плыла в море абсолютного ужаса, её мозг истерически вопил, в то время как тело оставалось парализованным и безмолвным. Она чувствовала, как сильно бьётся её сердце, выбрасывая драгоценную жидкость в большую серебряную чашу, и, опустив свои застывшие глазные яблоки вниз, могла смутно видеть, как брызжущие капли отскакивают и расплёскиваются по столу.

Когда чаша наполнилась, Селина Кетура провела тонким пальцем по крошечной ране, которая тут же плотно закрылась. Затем Люций, оттопырив мизинец, осторожно налил густую багровую жидкость в семь больших, витиевато украшенных серебряных кубков, и Гортензия разнесла их по кругу, включая один, который она поднесла к стене. Маленькая белая рука появилась из каменной кладки, схватила кубок и исчезла. Гостья сидела и наблюдала, испытывая тошноту, ужас и беспомощность, как семья пила кровь, наслаждаясь ею и издавая тихие отвратительные звуки удовлетворения.

Когда кубки были осушены и поставлены обратно на стол, Селина Кетура с помощью Гортензии медленно сняла с женщины одежду, ощупывая каждую вещь и бросая их одну за другой в тёмный угол, пока гостья не осталась обнажённой. Затем, совершенно неспособную пошевелиться, её поднял на стол пускающий слюни Родольф. Голова женщины с нежными волнистыми янтарными волосами лежала рядом с ножом и вилкой, приготовленными для Харриет. С бесконечным наслаждением древние злые зелёные глаза уставились на подавленные, полные ужаса карие глаза, бездвижно глядящие на бледное лицо перед ней. Узловатые пальцы Харриет чопорно потянулись к столовым приборам, и остальные последовали её примеру. Лица собравшихся озарились в предвкушении первой полноценной трапезы почти за двенадцать месяцев. Шесть ножей и вилок, разрезая и кромсая, вонзились в живую плоть, тарелки наполнились, и семья приступила к трапезе. Селина Кетура ласково передала полную тарелку своей невидимой дочери, парящей позади неё у двери.

Непреклонная воля Харриет удерживала гостью в неподвижности на столе, в полном сознании, со всеми чувствами, работающими на пределе — только она не могла кричать, никоим образом не в силах выплеснуть свои связанные эмоции. Она ощущала сладкий приторный аромат ладана, тяжёлый запах бальзама, гнилостную вонь покрытых зелёной слизью стен; уши её оглушал шум рвущих мясо зубов, чавканье и чмоканье губ; она неподвижно съёживалась, видя над собой радостные трупоподобные лица; солёная струйка стекала ей в рот с губ, куда попали капли её собственной крови; она чувствовала жгучую боль каждой зияющей сочащейся раны; но не могла произнести ни звука, не имела сил пошевелить даже пальцем, выжать хоть одну слезинку из своих сухих горящих глаз.

Первая порция была поглощена, и семья снова погрузилась в молчание. Бабушка Харриет занесла окровавленный нож над лицом женщины, а Люций и Селина Кетура нацелились на живот. Они нанесли удар одновременно. Гостья по-прежнему оставалась безмолвной, хотя теперь корчилась в дьявольской агонии. Лезвие старухи пронзило лицо между глазами, и она повернула его из стороны в сторону, разрывая плоть и хрустя костями. Женщина почувствовала, как её правый глаз вырвали из глазницы, мышцы и мембраны разорвались с влажным хлюпающим звуком. Затем у неё вырвали другой глаз, и мир исчез. Но она всё ещё могла слышать и чувствовать вкус — пока нож не скользнул вниз мимо скулы и аккуратно отрезал её безмолвный язык, прежде чем двинуться обратно вверх, чтобы пронзить левую барабанную перепонку, а затем и правую. Она больше не слышала диких завываний и криков восторга, когда другие ножи вонзались, выворачивали и превращали её внутренности в багровую податливую массу.

Айра, Гортензия и Родольф присоединились к пиршеству, быстро доведя себя до исступления, обливаясь потом, кровью и разбрасывая вокруг куски плоти.

— Это для тебя, Хульда! — пронзительно крикнул Айра, нанося удар за свою невидимую застенчивую сестру, которая единственная из всей семьи, не принимала участия в ужасном изувечивании.

Наконец Харриет ослабила свой ментальный контроль, позволив женщине издать короткий, захлёбывающийся булькающий звук, прежде чем жизнь окончательно утекла за изношенный край древнего резного дубового стола.

Когда трапеза закончилась, младшие члены семьи тщательно удалили все её следы, в то время как старшие спокойно сидели, наслаждаясь обществом друг друга и вспоминая другие трапезы, в которых участвовали в прошлые годы. Сытые, окровавленные и усталые, они наблюдали, как постепенно рассеивается ночь, и рассвет проливает своё водянистое сияние на сонные холмы и дремлющий дом. Гортензия ушла первой; она не могла выносить горячего огненного прикосновения солнечного света. Он жестоко обжигал её, и она съёжилась, прикрывая свои слабые глаза поднятым рукавом, когда плыла по коридору в свою спальню среди ночных цветущих растений, уход за которыми был её единственным занятием и утешением.

Остальные последовали за ней один за другим, пока бабушка Харриет не осталась одна, довольно покачиваясь в своём кресле. Да, это было очень, очень давно. Она надеялась, что ей не придётся так долго ждать следующей трапезы.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова