Тот, кого назвали Симоном, покачал головой. Это был молодой человек лет двадцати пяти, высокий, крепкого телосложения. Ветер трепал края его тёмного плаща и прямые чёрные волосы, спускавшиеся почти до плеч. Что-то суровое было в выражении его угловатого, чисто выбритого лица и тёмных, глубоко посаженных глаз.

— Твоя работа — безумие. Она ни к чему не приведёт. Покончи с этим, о наставник, и возвращайся на постоялый двор.

Досифей сердито посмотрел на него, затем бросил лопату; она с грохотом упала на каменистую землю.

— Говорю тебе, это было здесь! Разве я не показывал тебе отрывок из древней книги Маттана, жреца Баала, где сказано...

— Безумие, — повторил Симон. — Автор этого труда был таким же сумасшедшим, как и колдун, которому принадлежал этот манускрипт. Я всё ещё думаю, что ты заплатил слишком много за покупку книг этого колдуна.

— Продикос не был обычным колдуном, как тебе хорошо известно. Он был величайшим магом Эфеса, города, славящегося своей магией. Когда он… умер… я купил всё, что мог себе позволить из его библиотеки, ибо было бы преступлением позволить его книгам попасть в руки кого-то менее учёного, чем я.

Симон снова покачал головой.

— Ты одержим. День за днём, уже почти неделю, ты приходишь сюда копаться в земле. Что ты надеешься найти на этой мрачной горной гряде? Сокровище?

Глаза Досифея сузились, блеснули.

— Ты не настолько глуп, чтобы так говорить, Симон.

— Да. Ты всегда ищешь какое-нибудь скрытое знание, которое увеличит твою магическую силу. Но здесь? Посмотри! — Он взмахнул левой рукой в сторону широкой, загромождённой руинами гряды; при этом его плащ распахнулся, обнажив красно-коричневую тунику и широкий пояс, на котором висели большой нож и римский гладиус. – Гляди — камни, сухая трава и обломки руин, которым больше тысячи лет. Ты действительно надеялся, что здесь сохранится что-нибудь ценное после…

— Века многое скрыли, — прошипел Досифей. — Неужели ты так мало узнал у меня и великого мага Дарамоса, у которого мы учились четыре года в Персеполисе? Есть тайны, которые тысячу раз по тысяче лет лежали скрытыми в земле — вещи, созданные магией колдунов минувших эпох. То, что я ищу, по сравнению с этим может показаться молодым — то есть, молодым на земле, ибо оно было создано среди звёзд за эоны до того, как было принесено в место, где сейчас лежат эти руины, когда они являлись построенным чародеями святилищем Хали.

Симон снова запахнул плащ, поёживаясь не только от порывов холодного ветра. Ему не нравилось напоминание о том, что в этом месте находился Хали, город, разрушенного двенадцатью коленами под предводительством Иисуса Навина много веков назад. Старые свитки Досифея из библиотеки Продикоса, большинство из которых были древнее пятикнижия Моисеева, рассказывали о чудовищных обрядах, которые совершали здесь древние жители этой земли, не все из коих были людьми.

— Я бы подумал, Досифей, что после того, что мы пережили в Эфесе, ты оставишь эти мрачные изыскания. Я никогда больше не хочу так близко подходить к неземной погибели, как тогда, когда мы противостояли служителям Ассатура, Звёздного Бога.

Досифей внезапно рассмеялся.

— И всё же, Симон, именно твои собственные изыскания тёмных знаний ввергли нас в эту опасность. Твоей целью тогда была месть Риму за смерть Елены.

— Не смей говорить об этом! — предостерегающе прорычал Симон.

— Хорошо. Но теперь ты ищешь римлян, которые убили твоих родителей восемь лет назад и продали тебя на арену. Я думаю, что если мои изыскания обнаружат источник силы, ты воспользуешься им довольно охотно.

— Для того, что мне нужно сделать, хватит меча. Но пойдём, нам пора. До постоялого двора далеко.

Досифей неохотно кивнул, спрятал инструменты в расщелину скалы, затем взял длинный деревянный посох и последовал за Симоном от руин вниз по тропинке, огибавшей склон холма. Они шли быстрым шагом, и Симон в который раз поразился своему седовласому наставнику, который, хотя ему было за семьдесят, казался столь же бодрым, как горный козёл. Пока они спешили, ветер продолжал дуть, сгибая сухие травы и шелестя листьями редких дубов. Изредка выглядывало из-за облаков клонящееся к западу солнце, окрашивая серые склоны и гряды, волнами спускавшиеся перед ними к далёкому берегу Великого моря и обнесённому стенами городу Экдиппа, в древности называвшемуся Ахзив.

— Это ещё одна причина, по которой я скоро должен буду отправиться своим путём, — сказал Симон через некоторое время их ходьбы. — Помимо того, чтобы избежать дальнейших твоих связей с тёмной магией, я должен сделать то, ради чего сюда пришёл.

— Понимаю. — Досифей помолчал несколько мгновений, затем спросил: — А как же юный Менандр и девушка Илиона? Ты спас её от тёмных замыслов её лживого отца Продикоса; отчасти ты несёшь за неё ответственность.

— Нет. Дочь Продикоса решила отправиться с тобой и Менандром обратно в Персеполис, чтобы учиться у мага Дарамоса. Ты должен поехать туда, как и планировал изначально, вместо того чтобы сопровождать меня сюда, в страну, где я родился.

— Возможно. Но это было до того, как я купил книги Продикоса и узнал о том, что может быть скрыто в руинах Хали.

— И что же это может быть, Досифей?

— Ха! Так значит, тебе интересно.

Симон вздохнул.

— Нет. Забудь, что я спросил.

Они зашагали дальше в молчании. Почти два часа они шли, всё время спускаясь к городу у моря, по истоптанным тропам, неглубоким травянистым долинам и низким грядам, пока наконец им не стали встречаться на пути другие люди — крестьяне, пастухи, путники, двигавшиеся пешком и на мулах. Солнце уже село за море, когда наконец они увидели постоялый двор среди скопления убогих жилищ прямо за городскими стенами, но лучи всё ещё окрашивали нижнюю сторону сплошных облаков багряным огнём.

— Ты уже сказал Менандру и Илионе? — спросил Досифей.

— Что я уезжаю? Нет… ещё нет.

— Менандр будет разочарован. Он смотрит на тебя с восхищением, ты же знаешь.

— Я тоже буду скучать по нему.

— И Илиона будет разочарована вместе с ним.

Симон ничего не ответил.

— Она прелестная девушка, — продолжал Досифей, — по-своему такая же милая, какой была её сестра Елена. Она даже немного похожа на неё, как ты, уверен, заметил.

Да, Симон заметил это. Илиона, пусть и не такая высокая, как её старшая сестра, и светловолосая, а не брюнетка, всё же напоминала ему Елену каждый раз, когда он смотрел на неё.

— Дурак! – Симон, нахмурившись, резко повернулся к старому Досифею. — Неужели ты не понимаешь, что это ещё одна причина, по которой я должен уйти? Илиона прелестна, но она никогда не заменит Елену — и каждый раз, когда я вижу её, это как нож, поворачивающийся внутри меня. Больше не говори об этом!

Вновь погрузившись в молчание, они прошли короткое расстояние до постоялого двора. Симон хмурился, погружённый в мрачные раздумья, а в глазах Досифея читалось раздражение и оттенок грусти.

Когда они вошли в ворота, ведущие к тропинке вокруг боковой стороны здания к небольшому саду, толстый мужчина выбежал из передней двери и побежал за ними.

— Позвольте обратиться к вам, добрые господа.

Симон почувствовал легкое раздражение, когда толстый бородатый трактирщик дернул Досифея за рукав.

— Ну, что такое?

— Возможно, у меня есть кое-что интересное для вас, — сказал мужчина, ухмыляясь и поглядывая то на одного, то на другого, потирая толстопалые руки.

— Да, Исаак? — мягко спросил Досифей, кладя монету в одну из этих рук.

— Чуть меньше час назад сюда приходили два солдата. Они расспрашивали о трех самаритянских путниках и золотоволосой девушке с ними.

— Солдаты! — воскликнул Симон, кладя руку на рукоять меча. – Это были римляне?

— Похоже, что нет. На них были темные доспехи и черные плащи. Не думаю, что я когда-либо видел таких раньше.

— Что им было нужно? — спросил Досифей.

— Они интересовались, где вас найти. Когда я сказал, что не знаю, то спросили, где вы остановились. — Трактирщик взглянул на второй этаж здания.

— И я полагаю, ты им сказал, за вознаграждение? — прорычал Симон.

Мужчина пожал плечами и развел руками.

— Нет, нет, конечно, нет, но они могли узнать. Я видел, как они расспрашивали слуг.

— Куда они пошли? В город?

— Нет, молодой господин. Они пошли по дороге в сторону холмов — той самой, по которой вы только что пришли.

Симон и Досифей посмотрели друг на друга, каждый думая об одном и том же.

— Благодарю тебя, Исаак, — сказал Досифей, кладя еще одну монету на ладонь трактирщика. — Если ты снова увидишь этих людей, пожалуйста, немедленно дай нам знать.

Мужчина поклонился.

— Обязательно. Конечно, я так и сделаю. — Он повернулся и поспешил прочь, в темной бороде блеснула его застывшая ухмылка.

Симон и Досифей быстро поднялись по внешней лестнице на галерею, опоясывавшую второй этаж, и быстро направились к снятой ими комнате. Они попробовали дверь, обнаружили, что она не заперта и вошли.

Двое молодых людей повернулись к ним из противоположных углов помещения. Одна, девушка с золотыми волосами, собранными в небрежную прическу, поднялась со стула возле очага, в котором мерцало теплое пламя. Другой, юноша с глазами и волосами такими же темными, как у Симона, тоже встал. Большой черный ворон сидел на столе, за которым сидел юноша, одна его лапа покоилась на полуразвернутом свитке.

— Менандр, почему дверь не заперта? — потребовал Симон.

— А зачем? — удивилс юноша. — Илиона и я, мы оба здесь.

Симон и Досифей закрыли за собой дверь. Досифей спросил:

— Никто из вас случайно не видел двух солдат, одетых в черное?

— Я же говорила вам! — воскликнула девушка, бросая укоризненный взгляд на Менандра. — Я говорила, что они от моего отца, но ты не слушал, сказал, чтобы я не беспокоилась! — Она бросилась вперед и обняла Симона. — Помоги мне! – воскликнула она. — Мой отец восстал из могилы! Он прислал за мной своих стражников!

Симон схватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты должна прекратить это, Илиона.

Досифей положил руку на лоб девушки, поймал ее взгляд своим и произнес короткую молитву на непонятном ей языке. Она тут же немного расслабилась; ее глаза, нежного орехового цвета, потеряли большую часть горевшей в них тревоги.

— Мне так спокойно рядом с вами, — вздохнула она, но в ее голосе все еще дрожала нотка волнения. — Скажи мне, Симон, что сказал старый чародей?

Симон неловко отвел взгляд, но Менандр шагнул вперед и произнёс:

— Это благословение, данное нашему народу древним пророком Моисея. Оно означает: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя, да воссияет лик Его над тобою…»

— А ты! — воскликнула девушка, резко повернувшись. — Ты не хотел меня слушать, даже не желал запирать дверь. — Она повернулась к остальным. — Симон, мы видели их, когда возвращались из города с покупками. Мы прятались в кустах, пока они не ушли — Менандр не хотел, но я настояла. Они расспрашивали слуг.

— Вы слышали, что они говорили? — спросил Досифей.

— Нет, они были слишком далеко, — ответил Менандр. — Почему они здесь, почтенный наставник? Что им нужно?

Симон и Досифей переглянулись.

— Я знала! — запричитала девушка. — Мой отец вернулся — он послал их за мной! — Она отвернулась и, рыдая, бросилась на покрытую одеялом циновку у очага.

Менандр шагнул к Досифею.

— Почтенный наставник, это правда?

Досифей покачал головой.

— Нет, это невозможно. Продикос мертв. Однако те солдаты, которых вы видели, действительно спрашивали о нас. Так нам сказал трактирщик.

— Боги! — Юноша поспешил к девушке. — Илиона, прости, я должен был тебя послушаться. Но, пожалуйста, не бойся. Они не могут быть солдатами твоего отца. Ты слышала Досифея — это невозможно!

Девушка продолжала рыдать, не обращая на него внимания.

Симон вышел наружу и быстро обошел галерею, опоясывавшую второй этаж. Он не увидел никого, кто выглядел бы подозрительно, хотя, конечно, в сгущающихся сумерках могло скрываться множество людей. На западе стены Экдиппы вырисовывались на фоне облаков, окрашенных последним отблеском заката; на востоке небо прояснялось, и над холмами поднимались бледные звезды Девы, среди которых сияла алмазно-яркая Спика.

Вернувшись внутрь, он закрыл и запер дверь на засов.

— Запри и наружную дверь соседней комнаты, Менандр, — сказал он. Затем, ради Илионы, добавил: — Я не сомневаюсь, что это ложная тревога, но для нашего собственного спокойствия мы будем спать с открытыми внутренними дверьми, чтобы можно было позвать друг друга, если понадобится.

Значительно позже, после того как Илиона и Менандр разошлись по своим комнатам, Симон и Досифей сидели за столом в главной комнате, разговаривая тихим шепотом. Неподвижное пламя масляной лампы горело между ними, а в очаге на другом конце комнаты всё ещё мерцали язычки пламени. Наверху, среди темных стропил, беспокойно дремал ворон, время от времени вздрагивая и издавая легкие шорохи и карканье.

— Что ты думаешь, об этом, о наставник? — спросил Симон.

— Не знаю, что сказать, — ответил Досифей. — Описание солдат соответствует тем, которых использовал Продикос.

— Он действительно был колдуном, одним из величайших и самых отвратительных. Говорят, что такие часто возвращаются из мертвых, особенно чтобы отомстить тем, кто погубил их. Неужели он?..

Досифей покачал головой.

— Нет. Душа Продикоса несомненно заключена в аду Хараг-Колата, вместе с душами тех, кого он держал в рабстве и кто умер вместе с ним. Тем не менее, он служил существам гораздо более могущественным, чем он, и их приспешники все еще могут ходить по земле. Возможно ли, что кто-то из их слуг заметил меня на аукционе в Эфесе, когда я покупал несколько древних книг Продикоса? — Несколько мгновений Досифей хмурился в молчаливом раздумье; затем, взглянув вверх, прошипел: — Карбо, спустись сюда!

Ворон сонно пошевелился, взмахнул крыльями, тихо каркнул, затем слетел со стропил на стол.

Досифей вытащил из-под одежды небольшой кожаный мешочек, развязал шнурки и высыпал из него с дюжину белых предметов, которые застучали по столу. Симон увидел, что они были вырезаны из кости или слоновьего бивня и огранены странным, неправильным образом; на каждой грани был выгравирован незнакомый ему символ.

— Выбирай, Карбо, — сказал Досифей. — Расскажи нам, откуда пришли люди в черном.

Ворон снова каркнул, словно в сонном раздражении. Затем быстро, почти нетерпеливо наклонился и схватил один из белых предметов своим тяжелым клювом. Досифей взял его у него.

— Что за чепуха? — спросил Симон. — Ты серьезно думаешь, что этот ворон может…

— Тихо, Симон! Ты видел, на что способен Карбо. Разве не он однажды спас тебе жизнь? А теперь смотри.

Симон так и сделал, вспомнив с легким ознобом тот случай, когда суждения Карбо оказались лучше, чем у самого Досифея. Да, интеллект ворона был сверхъестественным — но действительно ли Досифей верил в такой способ гадания?

— Выбирай снова, Карбо, — пробормотал старик. — Выбирай столько костей, сколько захочешь.

Ворон быстро схватил еще одну, бросил ее в протянутую руку Досифея, затем расправил крылья и тяжело взлетел обратно на свою стропилину.

— Больше ничего? — спросил старик, глядя вверх. — Только две?

Ворон спрятал голову под крыло.

— Хватит с меня! — проворчал Симон, поднимаясь. — Я спать.

— Подожди, Симон. Это любопытно. Карбон выбрал символы, означающие «тьма» и «святое место».

— И что это значит?

— Я спросил, откуда пришли люди в черном

Симон кивнул.

— Понимаю. «Черный храм» — звучит достаточно зловеще, согласен. Но, по-моему, Досифей, ты совершенно напрасно сам себя запугиваешь. В любом случае, твоё загадочное послание не сообщает нам ничего конкретного. Давай очистим наши мысли, хорошенько выспавшись.

Досифей кивнул, хотя в его глазах по-прежнему читалось сомнение. Они улеглись, завернувшись в одеяла, по разные стороны очага, и Досифей вскоре заснул. Однако Симон еще некоторое время лежал без сна, задумчиво глядя на колеблющийся световой узор, отбрасываемый угасающим огнем на потолок.

Он принял решение. Сегодня он закончил закупать припасы в Экдиппе; завтра он возьмет все, что ему нужно, и отправится на юг — один.

Симон вздохнул и беспокойно повернулся, глядя на тлеющие угли. Ему будет не хватать трех своих спутников. Много недель они путешествовали вместе, сначала на корабле из Эфеса в Антиохию, оттуда пешком на юг до Библоса, Сидона, Тира и наконец Экдиппы. Они зарабатывали на жизнь уличными фокусами: Симон и Досифей показывали чудеса, заставлявшие толпу ахать, а Менандр и Илиона выступали в роли помощников или собирали пожертвования зрителей. Они хорошо делали свою работу и слаженно работали вместе.

Именно во время их пребывания в Антиохии Досифей объявил о своем изменении планов. Первоначально он намеревался отправиться с Менандром и осиротевшей Илионой в далекий Персеполис, где они должны были заняться изучением тайных искусств под руководством Дарамоса, величайшего из магов. Однако во время морского путешествия из Эфеса старый самаритянский ученый успел прочесть купленные им древние свитки, и сделанное им в результате этого некое открытие заставило его принять решение сопровождать Симона на юг. Что именно он обнаружил, Досифей не сказал, а Симон не стал настаивать, поскольку его собственная мрачная цель занимала все мысли.

В городах по пути они неплохо зарабатывали, но, оказавшись в Экдиппе, Досифей потерял интерес к уличным представлениям, оставив это занятие своим трем спутникам, а сам днем уходил копаться в руинах на холмах к северо-востоку — руинах города Хали, осуждаемого в Книге Яшар*, которую некоторые считали старше писаний пророка Моисея.

* Книга Яшар (Книга праведных или Книга справедливого человека), является утерянной неканонической книгой, дважды упомянутой в Библии — Иисус Навин 10:13 и 2 Царств 1:18. Было написано множество подделок, якобы являющихся вновь обнаруженными копиями этой утерянной книги.

Симон внезапно проснулся. Он услышал какой-то звук. В комнате было темно, угли в очаге едва тлели. Пахло дымом, не похожим на дым из камина, и он почувствовал сквозняк. Затем его кожа покрылась мурашками, когда он увидел, что наружная дверь открыта, и в ней стоят две черные фигуры, силуэты которых вырисовывались на фоне звездного неба.

Симон медленно двинулся, затаив дыхание. Его руки коснулись рукоятей меча и кинжала, лежавших рядом с ним.

Фигуры вошли в комнату. В их руках блеснул яркий металл.

Симон вскочил, нанося рубящие и колющие удары со всей ловкостью и силой, которые он приобрел во время гладиаторских тренировок. Клинок его сики вонзился в грудь одной из темных фигур за мгновение до того как его римский гладиус перерезал шейные жилы у другой. Мгновенно оба человека с грохотом рухнули на пол.

— Досифей! — крикнул Симон. — Вставай, быстро! Принеси свет!

Но старик уже был на ногах, тыча факел в тлеющие угли. Когда вспыхнуло пламя, оно осветило две фигуры в черных плащах, распростертые на полу. На шлемах и доспехах из черного металла посверкивали блики.

Крови не было.

— Симон! — Менандр в одной тунике появился в дверном проеме другой комнаты с незакрытой масляной лампой в руке. — Что случилось?

— Закрой дверь, Симон, — поторопил Досифей, прикрепив свой факел к стене, — Быстро! Никто не должен об этом узнать.

Симон так и сделал, удивляясь тревоге своего старого наставника — и вдруг заметил, что дверь странно обгорела. Большой полукруглый кусок, содержащий замок и часть поперечной балки, был аккуратно вынут и теперь лежал на полу; очевидно, звук его падения и разбудил самаритянина. Обломок и место, где он был, почернели и дымились по краям.

— Баал! — ахнул Симон. — Досифей, что, во имя Аида?..

Илиона в белой ночной рубашке появилась в дверном проеме за Менандром. Ее глаза расширились.

— Боги! Стражники моего отца! — ахнула она, побледнев и схватившись за дверной косяк для опоры.

— Нет, — сказал Досифей, наклоняясь над неподвижными телами. — Это невозможно. Но они вполне могли быть приверженцами того же темного культа, которому служил твой отец. Смотри! — Он перевернул одно из тел и указал на черно-желтый медальон на его груди. — Видишь эти вставные драгоценности? Они образуют знак Бычьей Головы, эмблему культа Ассатура!

Но Симон смотрел на зияющую рану, которую его меч оставил на шее человека. Крови не было, и более того, пока он смотрел, рана, казалось, медленно затягивалась, срасталась.

— Досифей, берегись!

Старик ахнул, когда рука упавшего солдата метнулась и схватила его за горло. Илиона закричала. Симон зарычал и ударил коротким мечом, рассекая мышцы и позвонки так, что голова стражника откинулась назад и повисла на клочке плоти и сухожилий, но рука все еще сжимала горло Досифея. Симон яростно выругался и рубанул по ней; она ослабила хватку и упала на пол, отрубленная по локоть.

— Симон! Другой! — закричал Менандр.

Симон обернулся и увидел, как поднимается другой солдат, бескровная рана на его груди затягивалась под медальоном. В его поднимающейся руке блеснул яркий металл. Симон инстинктивно пригнулся — как раз в тот момент, когда из оружия вырвался тонкий, как карандаш, луч света. Издав крик, он прыгнул и ударил; голова стражника в чёрном шлеме слетела с плеч и с грохотом покатилась в угол. На мгновение тело осталось стоять прямо, неуверенно покачиваясь, затем рухнуло на пол.

— Боги! — воскликнул Менандр.

Досифей поднялся, кашляя и хватаясь за горло, доковылял до стула и сел. Менандр поставил свою лампу на стол, затем бросился к Илионе, которая сползла на колени и с широко раскрытыми от ужаса глазами вцепилась в дверной косяк.

Симон осторожно опустился на колени рядом с мертвыми стражниками, держа наготове свой клинок. Тела не шевелились — теперь они казались по-настоящему мертвыми. Но крови по-прежнему не было. Медленно он вернулся к своим покрывалам, надел пояс с мечом поверх туники и вложил оружие в ножны, ни на мгновение не отрывая взгляда от неподвижных тел.

Они не двигались.

Досифей поднялся со стула, наклонился, взял из правой руки обезглавленного стражника небольшой предмет серебристого металла и поднес его к лампе. Симон подошел и осмотрел его. Это была блестящая, как зеркало, металлическая сфера размером чуть больше грецкого ореха, из которой торчала трубка, длиной примерно в палец.

— Что это? — спросил Симон.

— Оружие, — пробормотал Досифей. — Странное оружие. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выпустило тот потрескивающий луч.

Симон взглянул на дальнюю стену, где на штукатурке дымилось небольшое почерневшее пятно.

— Колдовство! — прорычал он. — Если бы я не поторопился, оно бы убило меня. Досифей, тебе лучше объяснить, как…

— Нет! — внезапно завизжала Илиона, указывая.

Симон обернулся и ахнул, увидев, что из шеи каждого трупа сочится вязкая зеленоватая масса, собираясь на полу в жилистый полупрозрачный пузырь, пульсирующий и набухающий. Затем оба пузыря, каждый размером почти с человеческую голову, начали двигаться по доскам пола. Один из них остановился у руки одного из стражников; из него выросла бесформенная псевдоподия, подняла маленькое серебристое оружие из мертвых пальцев и начала наводить его.

Симон метнул меч. Он пронзил пузырчатую тварь и с глухим стуком вонзился в пол, пригвоздив ее; вспыхнул еще один яркий огненный луч, коротко потрескивая на штукатурке потолка, а затем серебристый предмет со стуком покатился по полу. Пузырь стёк с клинка, который, по-видимому, не причинил ему вреда, оставив меч торчать в досках, и двинулся к наружной двери. Симон перепрыгнул через него и схватил широкую лопату, стоявшую рядом с очагом. Тварь быстро ползла вдоль стены к щели под дверью. Симон быстро подбежал и подхватил ее на лопату, а затем ловко сбросил в тлеющие угли камина. Оно зашипело, забулькало, попыталось вылезти из огня, но Симон снова запихнул его туда лопатой. Угли зашипели. По лицу Симона тек пот; хотя тварь не издавала ни звука, ему казалось, что он слышит ее мучительный вопль в своем сознании, как её боль проходит по его собственным нервным волокнам.

Илиона снова закричала. Симон обернулся и увидел, как другая пузырчатая тварь вцепилась в ее лодыжку длинной псевдоподией и начала вливаться в этот отросток, устремляясь по нему к своей жертве. Менандр бросился вперед с факелом, который он схватил со стены, и поднес к ней пламя. Илиона вскрикнула, словно горела ее собственная плоть. Тварь отпустила ее и отступила. Симон бросился вперед, подхватил тварь на лопату и тоже бросил в угли, Менандр последовал за ним с факелом.

Через минуту от пузырей осталась только смолистая жидкость, бурлящая в золе. Комната наполнилась отвратительной вонью. Илиона дрожала в объятиях старого Досифея, который пытался ее утешить.

— Оно хотело проникнуть внутрь! — рыдала она. — Оно хотело завладеть моим разумом, моей душой! Я не могла пошевелиться! Я чувствовала его мысли, его боль, когда огонь коснулся твари!

Симон шагнул вперед, его лицо было мрачным, угрюмым.

— Досифей, кем они были?

Старик, поглаживая светлые волосы девушки, поднял на него встревоженные глаза.

— Не знаю. Я никогда не видел ничего подобного. Но можешь быть уверен, что это действительно прислужники Ассатура.

— Возможно, поднятые твоими раскопками в тех руинах?

— Боюсь, что так. Мы должны уйти отсюда, Симон, прежде чем…

Дверь внезапно распахнулась, и черноволосый трактирщик вбежал в комнату, размахивая топором. За ним следовали трое крепких мужланов с дубинами в руках.

— Баал и Ашторет! — выругался он. — Что за шум? И эта вонь! Что тут горело? — Он взглянул на изрубленные тела двух стражников. — Боги! Здесь произошло убийство!

— Нет! — Досифей бросился к своему спальному месту, вытащил позвякивающий кошелек и подошел к трактирщику. — Нет, добрый Исаак, не убийство. Эти люди напали на нас ночью.

Трактирщик взглянул на кошелек, затем повернулся к своим трем крепышам.

— Я сам с этим разберусь, — сказал он. — Идите и успокойте всех, кого разбудили, скажите, что все под контролем.

Трое кивнули и вышли, бормоча себе под нос. Симон закрыл за ними дверь и повернулся к трактирщику.

— Эти двое — те самые люди, которые вчера о нас спрашивали?

— Я… я думаю, что да. — Исаак с беспокойством взглянул на отрубленную голову, затем на тяжелую сику у бедра Симона.

— Они не здешние?

— Я никогда не видел их до вчерашнего дня.

Досифей вложил несколько золотых монет в руку Исаака.

— Это должно покрыть любые убытки и проблемы с… утилизацией. Мне искренне жаль за причинённое беспокойство, и я обещаю тебе, что мы все уйдём отсюда до рассвета.

Хозяин гостиницы задумчиво позвенел монетами.

— Я должен подумать о моих трёх верных помощниках.

Досифей добавил к кучке ещё три монеты. Исаак кивнул, ухмыльнулся, затем сунул их в свой кошель. Потом, бросив последний оценивающий взгляд на Илиону, поклонился и вышел из комнаты.

— Одевайтесь и собирайтесь, все, — сказал Досифей. — Живо!

— Мы же не пойдём туда, правда? — спросила Илиона, её голос дрожал. — А вдруг там ещё кто-то есть… там, в ночи?

— Сомневаюсь, — ответил Досифей, — но мы должны уйти, прежде чем другие подобные им узнают об их неудаче — и прежде чем местные власти пронюхают об этом.

Полчаса спустя они собрали все свои пожитки и повели трёх навьюченных ослов вверх по долине к востоку от Экдиппы, к холмистому горизонту, где уже забрезжил первый проблеск зари.

Глава II

Через час после рассвета они вышли к перекрёстку. Здесь путники остановились и позавтракали под двумя дубами. Немногочисленные прохожие, двигавшиеся мимо в этот ранний час, почти не обращали на них внимания, когда они сидели и молча ели. Илиона, как заметил Симон, всё ещё выглядела довольно бледной, и хотя солнечный свет был приятно тёплым, она плотно закуталась в свой плащ. Тем не менее, теперь она казалась спокойной. Здесь, при ясном дневном свете, ночной ужас отступал, казался менее реальным.

Когда они закончили трапезу, Симон спросил:

— Куда ты пойдёшь отсюда, Досифей?

Старик взглянул на восточные холмы.

— В Капернаум.

Симон поднялся на ноги.

— Тогда я должен вас покинуть. Моё предназначение зовёт меня на юг.

Остальные тоже встали. Досифей спросил:

— Ты должен, Симон?

— Ты прекрасно знаешь об этом, старый наставник. Я буду скучать по тебе, но ещё до того, как мы покинули Эфес, я сказал тебе, где находится моя судьба.

Досифей кивнул, взглянул на трёх вьючных животных.

— Возьми с собой хотя бы одного из ослов.

— Нет. Я беру только то, что могу нести с удобством. Мне нужно путешествовать налегке.

— Деньги…

— У меня есть четверть того, что мы заработали. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Себасты. Остальное вам троим нужнее, чем мне.

Илиона вдруг бросилась вперёд и обняла его.

— Пожалуйста, Симон, пожалуйста, не покидай нас!

Молодой самаритянин осторожно высвободился из объятий девушки.

— Я должен, Илиона.

— Что мы будем делать? — В голосе девушки послышалось отчаяние. — Ты сильный и умелый боец. Ты можешь защитить нас от разбойников и… и ночных тварей.

— Ерунда, Илиона. Досифей — могущественный чародей, ты же знаешь. А Менандр изучал искусство магии и самообороны у мага Дарамоса столько же, сколько и я, а под руководством Досифея ещё больше. Они защитят тебя…

— Менандр молод. Никто не сравнится с тобой, Симон — моя сестра часто говорила мне это.

Лицо Симона исказилось от боли. Он довольно резко оттолкнул девушку и повернулся к Досифею.

— Мой совет тебе, старый наставник, — следуй своему первоначальному плану. Отведи Менандра и Илиону в Парфию, где они будут учиться и расти под опекой Дарамоса.

— А ты последуешь за нами туда, Симон?

— Когда-нибудь… возможно.

Досифей кивнул.

— Если выживешь, ты хочешь сказать. Что ж, Симон, у меня тоже есть своя цель. Я напал на след и должен идти по нему.

Симон нахмурился.

— Я знаю тебя. Пути, которыми ты следовал в поисках тёмных знаний, часто оказывались коварными.

— Больше, чем твои в поисках мести?

Симон не нашёл, что ответить.

— Каждый из нас должен следовать своей судьбе.

— А что насчёт Менандра и Илионы? — спросил Симон.

— Я продолжу обучать их, как делал до сих пор.

— Надеюсь, твои… изыскания… не подвергнут их опасности.

Досифей улыбнулся.

— Разве ты только что не сказал, что я могущественный чародей? В конце концов, я прожил более семидесяти лет.

— Очень хорошо, — кивнул Симон. — Удачи тебе. И тебе, Илиона. И тебе, Менандр. — Он поочерёдно пожал руку каждому. — И тебе, Карбо, — добавил он, обращаясь к чёрной птице, сидевшей на плече Менандра. Затем резко повернулся и зашагал прочь по дороге, ведущей на юг, не оглядываясь.

Он шёл, наверное, минут пять, когда услышал за спиной быстрые шаги. Обернувшись, он увидел юного Менандра, спешащего в его сторону, а рядом с ним в воздухе хлопал крыльями ворон Карбо.

— Симон! — задыхаясь, проговорил Менандр, догнав его. — Я иду с тобой.

Симон остановился и сурово посмотрел на юношу.

— Нет!

— Ита!* — каркнул ворон, устраиваясь на привычном месте на плече юноши.

* Ita — так (лат.).

— Нет, и ты тоже, безумная птица! Возвращайтесь оба к остальным.

— Пожалуйста, Симон! Возьми меня с собой. Позволь мне помочь тебе уничтожить римлян, которые убили твою семью.

Симон покачал головой, гнев и печаль смешались в его глазах.

— Ты не понимаешь, что говоришь, парень.

— Всё я понимаю! Разве римляне не убили и моих родителей тоже?

— Это произошло, когда ты был слишком мал, чтобы помнить. Тебе было всего шесть, когда Досифей выкупил тебя из рабства. А мне было шестнадцать — столько же, сколько тебе сейчас, — когда это случилось со мной.

— Но я знаю, Симон. Я часто об этом думаю. Я хочу убивать римлян так же, как и ты!

— Послушай, будь ты проклят! — прорычал Симон. — У тебя есть ответственность перед Досифеем и Илионой.

Менандр яростно покачал головой.

— Досифей ни в ком не нуждается, как ты прекрасно знаешь. А что касается Илионы, то она меня презирает.

— Ага, вот оно что, — сказал Симон. Он положил руки на плечи юноши и, поглядев в его тёмные глаза, увидел там боль. — Расскажи мне об этом, Менандр. Вы с Илионой казались хорошими друзьями во время путешествия из Эфеса и в Антиохии. Что случилось?

Менандр вздохнул.

— Всё началось, когда Досифей сказал, что мы поедем с тобой, Симон, а не в Парфию. Я так много рассказывал ей о Дарамосе, о его странных и фантастических способностях и о том, какой он замечательный и добрый учитель.

— Он действительно такой. Я знаю, Илиона с нетерпением ждала этого путешествия — казалось, она почти забыла о той тёмной тени, что лежала на ней в доме её отца. Я чувствовал, что она разочарована — проклятое упрямство старого Досифея! Но неужели Илиона отвернулась от тебя из-за этого?

Менандр заколебался.

— Симон… она любит тебя.

Симон вздрогнул. И снова не нашёл, что сказать.

— Это правда, Симон. Её сестра Елена много рассказывала о тебе, пока они жили в особняке сенатора Юния в Антиуме. И теперь я боюсь, что Илиона, разочарованная тем, что не поедет в Парфию, возложила все свои надежды на тебя — и презирает меня за то, что я давал ей обещания, которые оказались нарушены. Я не могу винить её — я тоже хотел бы вернуться к Дарамосу в Парфию.

Симон мгновенно осознал правоту слов Менандра. Это объясняло угрюмость Илионы, её импульсивную привязчивость.

— Послушай, Менандр, — сказал он. — Между мной и Илионой ничего нет. То, что было между мной и Еленой, было чем-то… чем-то таким, что даётся только богам. Я не могу говорить об этом больше. Но ты и Илиона?

Менандр покачал головой.

— Мы были друзьями — близкими друзьями. Я… я надеялся, что из этого может выйти что-то большее, но…

Симон хлопнул юношу по плечу.

— Возвращайся к ней, — сказал он. — Она нуждается в тебе, можешь не сомневаться — причём сейчас больше, чем когда-либо, я уверен. И Досифей тоже. Постарайся уберечь его от неприятностей, если сможешь. Они оба нуждаются в тебе, Менандр, знают они об этом или нет.

Юноша кивнул.

— Хорошо, Симон. Я вернусь к ним — но только если ты пообещаешь мне, что вернёшься к нам снова.

Симон помедлил.

— Я… я вернусь, если смогу.

— Ты вернёшься, если захочешь, Симон.

— Да. — Самаритянин импульсивно протянул руку и сжал предплечье юноши, посмотрев в его серьёзные тёмные глаза. — Обещаю, я снова увижу тебя, Менандр — и вся Римская империя не помешает мне!

— Тогда в Капернауме?

— В Капернауме — или в любом другом месте, где бы вы ни оказались.

Менандр кивнул, крепко пожал руку Симону, затем резко повернулся и поспешил обратно по дороге. Симон смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем устроил поудобнее свой заплечный мешок и продолжил свой путь на юг.

Весь тот день они втроём двигались на юго-восток через холмы, Илиона время от времени ехала на осле, который был ментше всего нагружен. Менандр сочувствовал ей, зная, что её усталость отчасти объясняется пережитым ужасом, но всякий раз, когда он заговаривал с ней, она отвечала как можно короче, скрывая свои чувства.

Однажды утром они остановились, и Досифей оглянулся назад, на широкий хребет к северо-востоку от Экдиппы. Менандр внимательно следил за ним.

— Почему я не смог найти её? — услышал он бормотание старого мудреца. — Разве её там не было? Если нет, то кто её нашёл? Куда её забрали?

— Что забрали? — спросил Менандр.

— Чашу Биах… — Досифей внезапно оборвал себя. — Будь ты проклят, Менандр, неужели тебе обязательно нужно соваться в мои мысли без приглашения?

Юноша удивился непривычной резкости своего наставника.

— Разве на тех вершинах холмов не руины Хали? Что ты не смог там найти?

Досифей взглянул на Илиону, которая безвольно стояла рядом с ослами, по-видимому, не обращая внимания на разговор.

— Я расскажу тебе в Капернауме, — сказал он. — Пойдём, мы должны добраться до города до наступления ночи.

Они двинулись дальше, ещё дважды ненадолго останавливаясь в течение дня. Небо было ясным, и ещё задолго до полудня ночной ужас уже казался Менандру лишь смутно припоминаемым кошмаром. Даже настроение Илионы, казалось, улучшилось. И всё же Досифей, казалось, торопился, и эта спешка заставляла Менандра задуматься. Не боялся ли старик, что сумерки могут застать их за пределами защищающих стен гостиницы?

Ночь они провели в небольшой переполненной гостинице в горной деревушке и рано утром возобновили свой путь. К середине дня путники миновали вершину холмов и смогли взглянуть вниз, на прекрасную плодородную равнину Генисарет. За ней простиралось широкое озеро с тем же названием, а на его берегу расположился город Капернаум. За час до заката они въехали в западную часть города и до наступления ночи разместились в уютной гостинице.

Менандр позаботился о том, чтобы животных отвели в конюшню и дали им побольше соломы, затем вернулся в гостиницу. После того как они втроём поднялись по наружной лестнице в свои три комнаты, путники легко поужинали и выпили травяного настоя, после чего совершенно измученная Илиона сразу же удалилась в свою комнату.

— Она будет спать крепко, — сказал Досифей. — Зелье, которое я ей дал, поможет в этом.

— Несомненно. Мы здесь в безопасности, о наставник?

— Да, конечно.

Менaндр наклонился вперед, упершись локтями в стол.

— Ты обещал рассказать мне все. Не щади меня. Ты расшевелил нечто опасное для нас? Не наделал ли ты дел, которые представляют для нас опасность? Что это за Чаша Биах, которую ты ищешь?

Старик вздохнул.

— Ты, конечно, читал об этом в Книге Яшар.

— Да, как раз прошлой ночью, когда занимался исследованиями, которые ты мне поручил. Там написано, что служители Ассатура некогда собрались в Хали, чтобы совершать чудовищные обряды и пить золотой нектар Первобытных Богов из Чаши Биах — и за это мужи Ашера под предводительством Иисуса Навина разрушили город и многие другие поселения в этом регионе. Что все это значит, о наставник?

— Я тебе расскажу. — Досифей наполнил кубок вином, отпил из него и поставил на стол. — Книге Яшар, возможно, больше тысячи лет, но существуют куда более древние книги — те, которые я пока что не позволял тебе изучать.

— Книги из библиотеки Продикоса, которые ты купил?

— Да. Они рассказывают об этом святилище Хали, которое было названо в честь ужасной и отдалённой области космоса, природу которой ты не смог бы постичь на своей нынешней ступени обучения. И всё же город, где находилось святилище, был лишь последним уцелевшим форпостом древнего царства, исчезнувшего задолго до того, как Иисус Навин привёл избранный народ Яхве в эту землю. Столицей этого царства был древний и легендарный город Каракосса, чьи давно исчезнувшие руины покоятся под почвой долины Геннисарет. Там поклонялись древнейшим богу и богине Ассатуру и Шупникуррат, чьи обряды были известны мужам давно минувших Элама, Шема и первобытного Атллума — да, и даже тем, кто правил этим миром до того, как Элохим вдохнул жизнь в Адама. Ты понимаешь, что я говорю, Менандр?

Юноша неподвижно сидел мгновение, его глаза были широко открыты от благоговения и, возможно, лёгкого страха. Затем он прошептал:

— Йа, Ассатур! Йа, Шупникуррат! Кумат Каракосса ут Араг-Колат.

— Тихо! — Досифей оглянулся, словно опасаясь, что кто-то мог услышать, затем сделал большой глоток вина. — Да, ты помнишь — песнопение великим Порождающим в храме Эфеса. Не повторяй его!

— Досифей! — прошипел юноша. — С какими силами ты играешь?

— С силами, которые, возможно, принесут нам власть.

— Они подвергнут Илиону опасности? Те солдаты, которые искали нас в Экдиппе — они в самом деле напоминали тех, кто служил её отцу. Их действительно послал он?

Досифей покачал головой.

— Продикос уничтожен. Однако многие другие колдуны всё ещё процветают. И как центром поклонения Шупникуррат был великий храм в Эфесе, так и главное святилище её супруга Ассатура находится в одном из городов этой самой долины. Но довольно. — Досифей залпом допил остаток вина. — Ты должен идти спать, Менандр. Я расскажу тебе больше в другой раз, когда мы оба будем не такими уставшими.

— Завтра?

— Нет. Завтра я должен навести справки в местной синагоге по некоторым вопросам.

— Ты имеешь в виду вопросы, касающиеся того, что мы обсуждали?

— Я расскажу тебе в своё время.

— Досифей, что это были за желеобразные штуки, которые вылезли из людей в чёрных доспехах?

Старик помедлил, затем налил себе ещё вина.

— Называй их демонами, если хочешь. Я уверен, что они были слугами Ассатура. Мне кажется, я знаю, откуда они пришли, ибо о них говорится в Книге Эйбона, более древней, чем даже забытые народы Хайбории. Они могут завладевать телами людей или животных, живых или мёртвых.

— И... стражники Продикоса были одержимы?

— Некоторые из них — и даже сам Продикос. Существо, которое им овладело, известное пророкам как Саккут, Царь Ночи, было предводителем многих таких существ, каких ты видел в гостинице возле Экдиппы. Но это вещи, которые сложноваты даже для мого понимания. Я больше ничего не скажу до другого раза, Менандр. Спокойной ночи.

После того как Менандр ушёл в свою комнату, Досифей неторопливо допил свою вторую чашу вина. Затем, взглянув на карниз над окном, он прошептал:

— Карбо!

Ворон вспорхнул в тени, открывая глаза.

— Карбо, ты слышишь меня?

Птица кивнула.

— Ита!

— Завтра ты полетишь и найдёшь Симона. Он направляется на юг, к Гитте, своей родине. Найди его, но не позволяй ему себя обнаружить Ты понимаешь?

Ворон снова кивнул.

— Хорошо. Я открою тебе окно на рассвете, чтобы ты мог улететь.

Сказав это, старый самаритянин задул лампу и лёг спать. Снаружи, в ночи, сверкали холодные звёзды.

Симон доел свою тёплую похлёбку, отставил миску и уставился на пламя догорающего костра. Воздух был прохладным и тихим. Последние отблески сумерек исчезли, свет растущего полумесяца мерцал сквозь ветви дубов, среди которых он расположился.

Лёгкий порыв ветра зашелестел сухими листьями. Симон отозвался на него вздохом. Он устал, ибо прошёл долгий путь за последние два дня — на юг, через прибрежные равнины к реке Кишон и в холмы за ней. Его привалы были редкими и короткими, и он избегал городов, ночуя в лесистых холмах под звёздами.

Самария — его родная провинция. Он уже сейчас находился в её пределах. Завтра он пройдёт через Гитту, город, где был рождён. Это казалось странным. А на следующий день он войдёт в город Себасту, где римляне восемь лет назад разграбили его дом и убили его родителей.

Римляне.

Он хорошо сражался с ними гладиусом, которым его научил владеть дед — его дед Симон, который был солдатом при Марке Антонии до того как римляне посадили своего марионеточного царя Ирода править этой страной. Он сражался достаточно хорошо, чтобы ранить одного из римлян и убить одного из их псов-убийц и одного из помощников презренного сборщика налогов, который привёл их туда — сражался достаточно хорошо, чтобы римский офицер, командовавший ими, приказал схватить его невредимым, чтобы продать в одну из гладиаторских школ.

Римский офицер — Максенций. На протяжении восьми лет это имя вызывало ненависть Симона, вместе с тремя другими: Скрибоний, подчинённый офицера-садиста; Джахат, главный сборщик налогов Самарии; и Акраб, жестокий смотритель псов Максенция.

Максенций, который приказал убить родителей Симона; Скрибоний и Акраб, которые выполнили этот приказ; и низкий, ухмыляющийся, крысоподобный Джахат, который подстрекал к заговору и привёл их туда.

Симон покачал головой, плотно сжав губы, стиснул зубы, и отвёл взгляд от догорающего костра, в пламени которого ему мерещились злорадные лица его врагов. Долгое мгновение он смотрел на ночное небо, пока глаза не привыкли к темноте, и он смог различить луну и блеск холодных звёзд. Затем он поднялся и закончил разворачивать своё одеяло, убирая с него свои немногочисленные пожитки в приготовлении ко сну.

И когда он это сделал, Симон нашёл небольшой кожаный мешочек, перевязанный ремешком — мешочек, который не принадлежал к числу его личных вещей.

Он осторожно развязал его и развернул на земле. В нём лежали два предмета: чёрный медальон с несколькими жёлтыми и одним красным камнем, и серебристая сфера, из которой выступал тонкий цилиндр из того же металла. Симон вздрогнул, узнав в них вещи одного из одетых в чёрное стражников, с которыми он сражался в Экдиппе. Затем он увидел, что внутренняя поверхность кожи исписана арамейскими буквами, выдавая почерк Досифея:

Пусть это принесёт тебе удачу, Симон. Я уверен, что в них есть магия. Исследуй их тщательно. Я сохранил их двойники.

Симон задумчиво нахмурился. Разумеется, в этих вещах присутствовало колдовство. И всё же он не доверял им, как и любопытству, которое так часто побуждало Досифея исследовать подобные вещи. Он внимательнее всмотрелся в медальон — толстый диск из чёрного металла, подвеска на тонкой цепочке из того же материала. На одной стороне была изображена грубая буква V из камней, нескольких жёлтых и одного красного — камней, которые слабо светились в темноте.

Он отложил этот предмет и осмотрел другой, стараясь направлять выступающий цилиндр в сторону от себя. Он был уверен, что огненный луч исходил из этого полого выступа. Но как он был вызван? За исключением цилиндра, сфера была абсолютно гладкой, без каких-либо особенностей, кроме крошечного круглого участка, точно напротив выступа, слегка вдавливавшегося под давлением его пальца.

В ночи раздался резкий треск огня.

Симон выронил предмет и вскочил на ноги. Тонкий огненный луч, вылетевший из цилиндра, всё ещё горел яркой линией в его глазах, медленно угасая. Затем он увидел, что ствол большого дуба, прямо за его костром, несёт тлеющий шрам с ярко светящимися искрами в центре.

Медленно он приблизился, рассматривая шрам, который прорезал грубую кору, глубоко вонзившись в древесину — шрам, который оставило огненное копьё. Затем, так же медленно, он отступил, наклонился и с благоговением в глазах осторожно поднял серебристый предмет.

Долгое мгновение он изучал его. Наконец, очень осторожно, он направил цилиндр на ближайший камень и мягко надавил большим пальцем на заднюю часть сферы.

Снова огненное копьё. Раздался резкий треск. Мгновенно Симон ослабил давление; пламя погасло. Там, где оно коснулось камня, от него откололись куски; на мгновение в камне вспыхнул ярко-красный кратер, а затем погас.

Симон снова посмотрел на предмет в своей руке. Затем, осторожно, он отложил его, убедившись, что цилиндр направлен в противоположную от него сторону.

— Баал! — прошептал он. — Оружие богов.

Ещё около часа он сидел, размышляя. Знал ли Досифей о природе этой вещи? Правда, старый маг был сведущ в колдовстве, но такое?.. Симон надеялся, что его бывший наставник будет осторожен, исследуя подобное оружие, которое он оставил себе.

Оружие. Оружие, которое могло убивать римлян.

Всё ещё размышляя, Симон развернул своё одеяло, закутался в плащ с капюшоном и улёгся спать. Свет костра медленно угасал.

Несмотря на усталость, сон его был беспокойным. Ему снились сны, которые наполовину состояли из воспоминаний, показывавшие ему квадратное надменное лицо Максенция, худое жестокое — Скрибония и крысоподобный лик Джахата. Несколько раз он просыпался, обливаясь потом от гнева и лёгкого страха — страха, что ему чудились чудовищные нечеловеческие лики за лицами его врагов, лики нечеловеческих существ, вырисовывающихся на фоне звёзд. В такие моменты он замечал, как камни медальона тускло светятся в темноте.

Незадолго до рассвета он проснулся в последний раз и увидел на востоке тусклые звёзды Водолея и Рыб, мерцающие в первых слабых лучах рассвета. Он встал и съел несколько фиников, затем собрал свои вещи. Заворачивая серебристую сферу, он был очень осторожен, следя за тем, чтобы её цилиндр оставался направлен в противоположную от него сторону. Ещё раз он взглянул на слабо светящийся медальон. Узор из камней казался странно знакомым.

Он снова взглянул на угасающие звёзды Водолея. Рыбы уже исчезли в рассветном сиянии. Солнце должно было войти в созвездие Тельца.

И тут его осенило. Да, V-образный узор Бычьего Лика, с красным камнем, сверкающим из одной его ветви, словно зловещий глаз! Гиады…

Дрожащими пальцами Симон спрятал медальон в свой узел, безмолвно поклявшись, что ничто и никогда не заставит его надеть его.

Менандр проснулся ночью от низкого гортанного голоса ворона прямо у своего уха:

— Каве!

— Что? — Юноша сел в темноте, протирая глаза. — Опасность?

Он услышал, как птица зашуршала рядом в полумраке, увидел её неясный силуэт. Клюв был направлен в сторону закрытого ставнями окна.

— Иби!*

* Ibi – Там (лат.).

Юноша тихо поднялся и прокрался к ставням. В щелях между досками он увидел звёздный свет. Конечно, никто не мог там прятаться, ведь западная стена гостиницы была отвесной, а эта комната находилась на втором этаже. Менандр быстро ухватился за ставень и открыл его.

Ледяной ужас сковал его. На подоконнике, на расстоянии вытянутой руки, сидела огромная сова, уставившись на него круглыми глазами. На её груди висел прямоугольный предмет из тёмного металла, который тихо гудел и пульсировал странными разноцветными огнями.

Карбо громко закричал и взмахнул крыльями в сторону совы, которая тут же повернулась и взлетела с подоконника. На мгновение Менандр увидел её бесшумный силуэт, скользящий на фоне тёмно-синего ночного неба; затем она исчезла.

— Боги! — Менандр упал на колени, дрожа от внезапного потрясения. — Карбо… что это было?

Вошёл Досифей с масляной лампой в руке. Он взглянул на открытое окно, где теперь сидел Карбо, затем помог дрожащему юноше подняться на ноги.

— Бубо! — каркнул ворон.

— Сова? — Старик повернулся к Менандру. — Что она здесь делала?

— Она… она пряталась за окном. У неё на шее что-то висело — металлическая коробка с мигающими огнями. Что это значит, о наставник?

Досифей на мгновение высунулся в окно, затем отступил и взял Карбо на руку.

— Она улетела. Закрой ставень, юноша, и пройди ко мне в соседнюю комнату.

Менандр так и сделал. Досифей подбрасывал дрова в очаг и раздувал угли. В это время в дверях своей комнаты появилась Илиона, закутанная в плащ и протирающая глаза со сна.

— Что случилось? Меня разбудил какой-то звук.

— Ничего, Илиона, — сказал Менандр. — На моём подоконнике сидела сова. Она напугала Карбо. Вот и всё.

Илиона увидела, как они обменялись взглядами.

— Если это всё, Менандр, то почему ты такой бледный и дрожишь?

— Илиона, — сказал Досифей, — тебе не о чем беспокоиться.

— Хватит! — Глаза девушки вспыхнули гневом. — Хватит что-то от меня скрывать. Мы все в этом замешаны. Я имею право знать. Это был ещё один прислужник моего отца, не так ли? Я знаю, что к нему прилетали совы, разговаривая с ним.

Досифей кивнул.

— Очень хорошо. Я буду откровенен. Не думаю, что нам сейчас что-то угрожает, но мы должны как можно скорее покинуть эту гостиницу и найти другую. Думаю, эта сова была послана, чтобы найти нас, и скоро сообщит об этом другим.

— Другим? Ты имеешь в виду — таким, как те, кто приходил к нам в Экдиппе?

Досифей снова кивнул.

— Кто послал это существо искать нас? – спросил Менандр.

— Кто? Сова, рысь и летучая мышь — прислужники Ассатура. Боюсь, его слуги действительно догадались, зачем я копался в руинах Хали. — Он подошёл к окну и открыл его. — Давай, Карбо, тебе придётся отправиться в путь раньше, чем мы планировали — уже немедленно!

Птица снова вспорхнула на рукав старика.

— Луна опустилась, — сказал Досифей, — и скоро взойдёт солнце. Лети, Карбо, и найди Симона. Он идёт по южной дороге в Гитту и Себасту. Найди его и узнай, как у него дела. Затем принеси мне весть.

— Уби?* — вопросила птица.

* Ubi – Где (лат).

— Где? Я поставлю посох с белой тряпкой на крыше гостиницы, где мы решим остановиться. Ищи его.

Птица кивнула, негромко каркнула, затем вылетела в прохладную темноту и исчезла.

— Теперь, — сказал Досифей, — давайте соберём вещи и позавтракаем. Затем вы двое возьмёте наши пожитки и поищете другую гостиницу.

— А что насчёт тебя? — спросила Илиона.

— Я должен встретиться с некоторыми людьми. Когда вы двое найдёте подходящую гостиницу, оставьте для меня сообщение об этом в Белой синагоге. Здешний… раввин… мой друг.

— А что насчёт тех, кто нас ищет? — спросил Менандр. — Разве они не найдут нас снова?

Досифей взглянул на небольшой кожаный свёрток, лежавший на столе рядом с лампой.

— Думаю, я знаю, что привело их к нам в этот раз. Вам не о чем беспокоиться. Я возьму это с собой и выброшу, если почувствую опасность.

— Ты имеешь в виду медальон, — сказала Илиона, — и штуку, которая стреляет огнём. Лучше бы ты бросил их в колодец!

— Так знания не приобретаются. Но не бойтесь — вам ничто не угрожает, и я достаточно изучил колдовство, чтобы позаботиться о себе.

— Именно такое колдовство? — спросил Менандр.

— Всё, больше никаких разговоров. Давайте собирать вещи.

Юноша взглянул на Илиону — и поймал её взгляд, полный того же сомнения, которым полнились и его собственные глаза.

Глава III

Досифей, торопливо шагая по узким улочкам в свете полуденного солнца, вскоре подошёл к Белой синагоге Капернаума. Пройдя между изящными коринфскими колоннами её портика, он мельком отметил искусную, но нееврейскую резьбу над антаблементом — барельефы виноградных лоз и других плодоносящих растений, а в центре — большое животное, похоже на оленя. На мгновение Досифей почувствовал сожаление, что это здание окружено такими узкими улочками, отчего его прекрасная архитектура и резьба по белому известняку не могли быть оценены по достоинству. Но его сожаление было мимолётным. Он пришёл сюда, чтобы получить важные сведения.

Внутри находились всего два служителя, гасившие часть ламп и факелов, горевших всю ночь. Досифей не привлёк особого внимания, так как сменил свою самаритянскую одежду на галилейскую. Пройдя через колонный зал в заднюю часть здания, он подошёл к узкой занавешенной двери и, мгновение поколебавшись, отодвинул занавеску и вошёл.

Старый, лысеющий человек, сидевший за столом, на котором лежал развёрнутый свиток, изумлённо воззрился на самаритянина.

— О, Толмай, — сказал Досифей. — Я надеялся найти тебя здесь.

Старик поднялся и внимательно посмотрел на вошедшего.

— Это… этого не может быть! Досифей?

— Он самый. Нам нужно многое обсудить, мой друг.

Толмай шагнул вперёд, недоверчиво улыбаясь. Они пожали друг другу руки. Затем Толмай сказал:

— Подожди здесь. — Он вышел через занавешенную дверь и крикнул служителям: — Достаточно. Уборку женских рядов оставьте до полудня. Ваша плата не уменьшится.

Когда Толмай вернулся, Досифей произнёс:

— Это было мудро.

— Я догадался, что ты пришёл сюда не для того, чтобы говорить о мирских вещах, Досифей. Вижу, я был прав. Боги Демхе*! Прошло почти пять лет с тех пор, как ты в последний раз проходил здесь — по пути в Персию с двумя юными послушниками, насколько я помню.

* Озеро или море, связанное с мифом о Каркозе. Точного описания не существует, известно лишь упоминание неких «облачных глубин» Демхе.

— Да, с Симоном и Менандром. — слегка улыбнулся Досифей. — Но сколько времени прошло, добрый рабби Толмай, с тех пор, как ты в последний раз открыто говорил с кем-то из богов Демхе?

Толмай слегка нервно взглянул на раввинские одежды, которые носил.

— На самом деле я говорил с несколькими из них. Нас сейчас почти два десятка, и в соответствующие ночи мы проводим здесь собрания, посвящённые древней Богине, для которой я построил этот храм и тайно освятил его.

— Белой Оленихе Ихтилле, — произнес Досифей, кивнув, — и двум ее служительницам, Касильде и Камиле.

Толмай слегка побледнел.

— Говори тише! Ты же знаешь, что эти неотёсанные галилеяне сделают со мной, если хоть заподозрят, что я служу какому-либо богу, кроме их чудовищного Яхве!

— Не бойся, — ответил самаритянин, понизив голос. — Разве я когда-нибудь предавал тебя намеренно или по неосторожности? А что касается этих галилеян, то в их собственной природе куда больше того, что они ненавидят, чем они готовы признать, и многие из них втайне знают об этом! Разве они не смешивались поколениями с Ам-ха-арец — Земным Народом? Да, и с Глубинными Обитателями, которые давным-давно прорыли проходы в это Геннисаретское озеро из Западного моря? И если бы только эти галилеяне знали, что их бог Яхве готовит для них, они бы тоже сочли его самым чудовищным богом из всех!

— Молчи! — Лицо Толмая стало пепельным. — Мы просто не должны говорить вслух о таких вещах в местах, где кто-нибудь может услышать. Здесь нет никого из моих доверенных стражей — они бывают здесь только во время церемоний. — Он снова выглянул в дверной проем, чтобы убедиться, что храм пуст, затем сказал: — Идем, пройдемся по улицам и поговорим. Там будет безопаснее.

Досифей не возражал. Когда они отошли от синагоги на несколько улиц, он спросил:

— Что тебе известно о Чаше Биах?

Толмай остановился и повернулся к самаритянину.

— А что тебе известно о ней?

— Возможно, Чаша была извлечена из своего древнего тайника. Недавно я проводил раскопки в руинах Хали, точно на том месте, где она должна была быть, и нашел там только большой каменный блок алтаря. Чаши не было.

В глазах Толмая блеснул неприкрытый страх.

— Ты не мог узнать ее точное местонахождение, если бы не видел копию… оригинальной книги…

— Да, полную версию «Эль-Халал», называемой греками «Владыка Хаоса», написанной Маттаном, жрецом Баала девять веков назад. Мне удалось купить ее в Эфесе в библиотеке покойного архимага Продикоса. К счастью, аукционисты поместья ничего не знали о ее ценности.

— Ты поражаешь меня, Досифей! Идем — озеро в той стороне, и там есть открытые пляжи, где мы можем прогуляться и наблюдать за всем, что находится в пределах слышимости. Даже эти улицы небезопасны для обсуждения того, о чем ты говоришь.

Досифей согласился, и вскоре они уже шли на север вдоль берега широкого Геннисаретского моря. Поблизости не было никого, кроме рыбаков, время от времени шумно кричавших и ругавшихся, вытаскивая свои лодки на берег или сталкивая их в воду. Высоко на востоке, за бескрайней сине-серой гладью озера, над далекими холмами ярко светило солнце.

— Подумать только, — сказал Досифей, — что вся эта область — озеро, его плодородные берега и холмы за ними — некогда принадлежала царям, правившим в древнем и знаменитом городе Каракоссе!

— Город Каракосса, — эхом отозвался Толмай, — чьи руины, неподалеку отсюда, исчезли так же бесследно, как и руины Гипербореи Эйбона. И все же, как ни странно, некоторые из его древних культов сохранились. Скажи мне, Досифей, почему ты искал Чашу Биах?

— По тем же причинам, по каким искал бы ее ты, Толмай: знание и могущество. Разве Тале, Альдонес и другие цари древней каракосской династии не пили из нее Золотой Нектар и тем самым не обретали странную мудрость?

— Так написано, — задумчиво погладил свою тонкую бороду Толмай. — Но теперь, возможно, есть тот, кто знает.

— Знает что? — резко взглянул на своего спутника Досифей. – У тебя есть подозрения, кто именно забрал Чашу из ее тайного места?

— Если это действительно произошло, то такое мог сделать только колдун Изхар, раввин Хоразина, который служит Ассатуру, как и я служу Ихтилле.

— Я тоже подозревал это. Но как же тогда Изхар заполучил копию книги Маттана в оригинальной древнеханаанской версии?

— В этом не было необходимости. В архивах Черной Синагоги ее копия хранится уже много десятилетий. Изхар однажды сам мне об этом говорил.

— Однако, похоже, что Чаша, была извлечена из тайника совсем недавно. Почва над алтарной плитой была потревожена не более нескольких месяцев назад.

Толмай кивнул.

— Странные вещи действительно происходят в последнее время. Я слышал, что Изхар изменился, и другие тоже. — Он помолчал, размышляя, затем сказал: — Помнишь того нового лидера культа, Иоанна Крестителя, которого ты встретил здесь с двумя своими учениками пять лет назад?

— Да, конечно. Он заинтриговал меня своими речами о том, кто скоро придет и «исполнит Закон» — настолько, что я прошел его обряд крещения и убедил Симона сделать то же самое, чтобы постичь ту мудрость, которой он обладал. Но при всей своей пророческой ярости он разочаровал меня, ибо не практиковал никакого колдовства и постоянно твердил об «исполнителе Закона», который вскоре последует за ним. Какое отношение этот Иоанн имеет к Изхару из Хоразина?

— Никакого прямого — и теперь он ни к чему не имеет отношения, ибо тетрарх Ирод приказал обезглавить его некоторое время назад.

— В самом деле? Почему?

— Он взял на себя смелость упрекать Ирода в его собственном дворце в Тивериаде — публично указывая на то, что образ жизни тетрарха противоречит грядущему исполнению Закона. Исполнение Закона было постоянной темой Иоанна, как ты хорошо знаешь.

— Да. Но какое это имеет отношение к…

— Послушай, Досифей. Некоторое время спустя после того как ты и твои ученики уехали в Парфию, появился новый лидер культа — тот самый, о ком Иоанн утверждал, что он пришел «исполнить Закон». Ты слышал о чудотворце Иешуа Бар Иосефе?

Досифей кивнул.

— Да — об этом говорили в Тире. Кажется, что-то о том, как он превращал хлебные корки в рыбу.

— В отличие от Иоанна, этот человек действительно настоящий колдун — и, кстати, двоюродный брат самого Иоанна, как мне говорили. Ходят любопытные истории о рождении обоих этих людей. Странные вещи начинают происходить в этой земле, Досифей. Пробуждаются странные силы.

— Что ты знаешь об этом чудотворце Бар Йосефе? Ты видел, как он творит свои чары?

Толмай кивнул; в его глазах была печаль и гнев.

— Я узнал о нем от Нафанаила — моего собственного сына, Нафанаила, которого я посвятил в обряды Ихтиллы в надежде, что он однажды заменит меня в сохранении ее тайных знаний и культа! Он слышал, как говорил этот человек Иешуа, видел, как он творил свои чародейства, а затем стал одним из его последователей! Он даже убедил меня позволить этому человеку читать наставления здесь, в этой самой синагоге, утверждая, что он обладает знанием еще более глубоким и древним, чем знание древних династий Каракоссы.

— Этот человек читал наставления в твоем храме? — перебил Досифей.

— Да, и он сделал этот город своим центром деятельности на довольно долгое время — творя свои чародейства и намекая, что он пришел исполнить Закон.

— И ты встречался с ним лично, слушал его и даже видел, как он творит свои чары?

— Да, это так! — Губы Толмая на мгновение плотно сжались от негодования. Затем он продолжил: — Сначала я был впечатлен. Его основной мыслью было то, что Закон, который Яхве дал Моисею, должен соблюдаться до последней йоты и чёрточки. И манера держать себя у него, к тому же, казалась такой мягкой и доброй – такой сочувствующей.

Досифей задумался, что за человек мог вызывать такие противоречивые чувства. Голос его друга затих; взгляд старого чародея, ставший странно мягким, казалось, был прикован к воспоминаниям, которое пробудили его слова.

— Толмай, — произнёс самаритянин, — расскажи мне больше об этом Иешуа Бар Йосефе. Расскажи мне все, что знаешь.

— Он высокий человек, — ответил Толмай, — и широкоплечий. Выше и шире в плечах, чем большинство людей, на полголовы выше тебя или меня — и все же, несмотря на это, не властный. Очень тихий и обходительный. А его черты лица — я никогда не видел ничего подобного! Они были широкие и плоские, как у молодого ягненка или козленка. Странно, но однажды во время своей проповеди он сказал, что хотел бы принести себя в жертву как «агнец Божий» для спасения всего живого, и снова, что он мог бы быть «козлом отпущения» и таким образом утащить все наши тягости к Азазелю. Но по большей части он говорил об исполнении Закона — призывал нас всех отложить наши мелкие распри и мирские дела и сосредоточиться на поклонении и послушании в соответствии с Законом Яхве, потому что цель Закона скоро будет достигнута, и тогда мы освободимся от боли и страха, греха и мучений.

— Довольно простодушный взгляд, едва ли оригинальный.

— Так я часто думал с тех пор, но потом вспоминал глаза этого человека, тон его голоса. За его словами было что-то, Досифей, что-то, что я чувствовал за его подлинным состраданием. Скажи мне, мудрый друг: как сострадание может таить в себе угрозу? Ибо в словах этого человека я действительно, казалось, ощущал чудовищную угрозу — даже грядущий суд над всеми нами.

Досифей задумчиво нахмурился.

— Ты говоришь, Толмай, что черты лица этого рабби Иешуа казались какими-то... козлиными?

— Да. Но именно то, что последовало за этим, заставило меня избегать его — то, что произошло в синагоге во время его наставления. — Толмай замолчал и огляделся, хотя рядом никого не было; они шли по берегу к северо-восточной окраине города. Старый самаритянин, почувствовав его настроение, тоже огляделся. Солнце, приближавшееся к зениту, теплое на этой небольшой высоте, казалось почти наблюдающим глазом.

— Здесь нас никто не услышит, старый друг, — сказал Досифей. — Расскажи мне все.

Илиона расхаживала по полу небольшой комнатки, которую они с Менандром сняли в гостинице, обнаруженной ими недалеко от северной оконечности Капернаума. На её лице смешались гнев, смятение и тревога. Менандр попросил ее начать распаковывать вещи, но она проигнорировала его просьбу; ее нервозность невыносимо усилилась, и все, что она могла сделать, чтобы облегчить ее, это ходить взад и вперед.

Она мысленно вернулась к тому времени, когда эти таинственные самаритяне спасли ее от отца в Эфесе — спасли от того, чтобы стать человеческой жертвой чудовищным богам. Сначала, после того как шок прошел, она почувствовала огромное облегчение и благодарность; затем, когда перед ней начала открываться новая жизнь, она даже была счастлива от волнения и приключений. Досифей был чародеем — не темным и злым, как ее одержимый отец, а доброжелательным искателем знаний, обучавшим двух своих учеников, Симона и Менандра, накопленной им мудрости. Илиона тоже должна была приобщиться к ней. Досифей уже начал обучать ее; более того, он обещал, что она поедет с ними тремя обратно в Парфию, где ранее они почти четыре года учились у Дарамоса, величайшего из магов. Все они с энтузиазмом свидетельствовали о мудрости, доброжелательности и странных способностях Дарамоса и обещали Илионе, что она полюбит его, несмотря на его странную внешность и причуды.

«Я уже люблю другого», — беззвучно вздохнула Илиона.

Она тряхнула головой, чтобы прогнать болезненную мысль. Симон оставил ее — странный мрачный Симон, поклявшийся отомстить Риму.

Она понимала, почему ее сестра Елена, так любила его. Бедная Елена, которую римляне обрекли на смерть! Почему Симон не позволил ей, Илионе, утешить его скорбящее сердце, чего она так сильно желала? Но казалось, что Симон жаждал только мести.

И Досифей — казалось, что ненависть к Риму глубоко укоренилась и в его старом сердце. Он тоже намекал, что давно потерял кого-то из-за римской жестокости. Илиона задумалась, не была ли эта ненависть причиной его решения отложить их путешествие в Парфию, чтобы исследовать древние руины этого региона, который был его родиной — земли, которая была такой странной для нее.

Теперь, в своем разочаровании, она почти пожалела, что не вернулась в Эфес. В конце концов, она никогда не была там по-настоящему несчастна, не зная, какую судьбу отец уготовил ей и Елене. У них было очень мало контактов с ним, фактически, их воспитывали в закрытой обстановке рабыни, евнухи и наставники. В каком-то смысле это была печальная жизнь, потому что почти сразу после того, как у них начинала формироваться привязанность к опекуну или учителю, этого человека заменяли. Тем не менее, не было ни страха, ни ощущения надвигающейся опасности. Их баловали, развлекали и обучали, платя за это куда больше, чем большинство родителей могло себе такое позволить. Единственное действительно жесткое ограничение появилось у них в период полового созревания — им не разрешалось никаких бесконтрольных контактов с мужчинами.

Илиона вздрогнула, снова тряхнула головой, чтобы избавиться от нового понимания. Ее отец хотел сохранить их девственницами, потому что только в таком качестве они были бы достойными жертвами его чудовищным богам. Но что теперь насчет Досифея? Что он планировал для нее? Неужели она всегда будет обречена быть игрушкой в руках коварных колдунов?

«Нет!» — Она резко обернулась, полная решимости, и выбежала из комнаты на галерею, опоясывавшую второй этаж гостиницы. Быстро найдя лестницу, ведущую на крышу, она поднялась по ней. Добравшись до верха, Илиона увидела Менандра, стоявшего на плоской поверхности и устанавливавшего шест в углу невысокого парапета.

— Что ты делаешь? — спросила она, торопясь к нему.

Менандр взглянул на нее, тайно радуясь, что она поднялась к нему, затем посмотрел на белую тряпку, развевающуюся на шесте.

— Это чтобы Карбо смог найти нашу гостиницу, когда вернется сегодня вечером.

— Карбо? Ах, конечно — он отправился искать Симона. — Девушка коротко улыбнулась, но затем задумалась. — Менандр, какая именно опасность, по мнению Досифея, нам грозит?

Менандр заколебался. Он хотел рассказать Илионе, но Досифей отсоветовал ему это делать.

Девушка заметила его колебание. Слезы навернулись ей на глаза.

— Я ненавижу тебя, Менандр! — воскликнула она. — Тебя и этого ужасного Досифея — вы вечно всё скрываете от меня! Ты сказал, что мы едем в Парфию учиться чудесным вещам у мудрого Дарамоса, но это не так. Ты привез меня в эту ужасную страну и планируешь сделать со мной что-то ужасное, как собирался сделать мой отец. Но я не позволю тебе — я не останусь с тобой!

Она развернулась и побежала обратно к лестнице. Менандр побежал за ней, догнал ее у парапета, схватил за плечи и развернул к себе.

— Илиона, это неправда. Ты же знаешь, что это не так!

— Так! Так! — закричала она, колотя его в грудь сжатыми кулаками. Затем резко остановилась и закрыла глаза. Ее тело сотрясалось от рыданий. Менандр хотел прижать ее к себе, но сдержался, боясь, что она воспримет это неприязненно.

— Илиона... — Его руки по-прежнему нежно лежали на ее плечах.

Она подняла на него взгляд, ее карие глаза казались темными на фоне бледного лица.

— Я... я в порядке, — произнесла она, явно пытаясь взять себя в руки. — Я знаю, ты не злой, как мой отец, но больше не могу выносить этой скрытности. Досифей не хочет отвечать на мои вопросы честно, Менандр, и я чувствую, что он попросил и тебя не отвечать. Но я больше не могу так жить. Я должна знать, куда движется моя жизнь. Если вы с Досифеем не будете честны со мной, я пойду своим путем.

— Илиона...

— Ты же видишь это, Менандр? Досифей разжег мои мечты, как и Дарамос — если он существует! Я хочу, чтобы он существовал — хочу сидеть у его ног, как ты расказывал, учиться тому, чему, как ты говоришь, он тебя научил, стать свободной, благодаря знаниям и мудрости. Но эта скрытность пугает меня.

Менандр мгновенно принял решение.

— Это правда, Досифей просил меня не рассказывать тебе всего. Он считал, что ты не готова. Но теперь я думаю, что он ошибся. Задавай мне любые вопросы, Илиона. Я знаю не все, что знает Досифей, но расскажу тебе то, что смогу.

Девушка слегка расслабилась.

— Почему Досифей привез нас в эту страну?

— Он ищет кое-что — что-то, о чем он прочитал в книгах, которые купил из библиотеки твоего отца. Я думаю, это также связано с чем-то, что он узнал, когда проезжал через эти края более четырех лет назад. Я помню, что он расспрашивал прорицателя по имени Иоанн, который убедил его и Симона погрузиться в Иордан в качестве посвящения в странные мистерии — но что они могли узнать в результате этого, я не знаю.

Илиона взглянула на высокий шест с развевающимся на нём белым лоскутом.

— А Карбо?

-Ты слышала, что говорил Досифей. Он послал его следить за Симоном. Птица должна вернуться к закату и сообщить.

От Менандра не ускользнула радость в глазах Илионы. Он убрал руку с ее плеча.

— Это было очень предусмотрительно со стороны Досифея, — сказала девушка. — Я... я не должна была так плохо о нем говорить.

— Симон его друг, — ответил юноша, поворачиваясь к юго-западному горизонту, — как и я. Мы все многое пережили вместе.

Илиона легко коснулась его плеча рукой.

— А Карбо?

— Да... он тоже друг.

— Я имею в виду, кто такой Карбо? Что он такое? Он не обычный ворон. — Затем, когда Менандр повернулся к ней, она добавила: — Ты обещал мне быть честным. Расскажи мне все.

На лице юноши отразилось искреннее недоумение.

— Как бы я хотел, Илиона. Я сам часто задавался этим вопросом и не раз спрашивал об этом своего наставника. Он говорит, что Карбо — его фамильяр, дух... такой, как у многих других чародеев. Сомневаюсь, что это вся история, но он не говорит мне большего.

— Я верю тебе, — произнесла Илиона. — Скажи мне тогда: почему мы находимся в этой стране? Что Досифей надеется здесь найти?

Менандр посмотрел на северо-запад, затем указал туда рукой:

— Смотри... Видишь тот дальний город в долине, выходящей из холмов? Это Хоразин. Досифей однажды сказал мне, что там находится Черная синагога, которой управляет раввин Изхар, тайный поклонник Ассатура, того самого бога, которому служил твой... твой отец. Более того, он намекнул, что эта синагога — земной центр поклонения Ассатуру, которое тайно практиковалось в этом регионе тысячи лет после падения Каракоссы.

Илиона снова побледнела.

— Да... мой отец однажды говорил об этом с некоторыми своими стражами в черных одеждах, когда думал, что мы с Еленой не слышим.

— Досифей считает, что то, что он не смог найти в руинах Хали, могло быть перенесено в Черную синагогу. — Менандр задумался на мгновение, затем твердо сказал: — Послушай: когда Досифей вернется, мы оба спросим его. Я хочу в Парфию так же сильно, как и ты. Дарамос существует, и он действительно такой замечательный, как я говорил. Ты сомневаешься во мне? Я видел его, учился у него!

— Нет, конечно, я не сомневаюсь в тебе, — ответила Илиона, чувствуя неподдельный энтузиазм юноши.

— И мы найдем Симона, и он пойдет с нами. Я знаю, как сильно ты... любишь его... Илиона.

— О, Менандр! — Девушка бросилась вперед и обняла его. Внезапно отсутствие Симона показалось ей не настолько важным, как раньше. Моменты откровенности, которые она только что разделила с этим юношей, заставили ее почувствовать себя спокойнее и безопаснее.

Менандр неловко, но счастливо ответил на объятия.

Внезапно на вершине лестницы появилась голова в темном шлеме. Затем показалась фигура в темном плаще, за ней еще одна — двое темнокожих солдат с пустыми, ничего не выражающими лицами, поднялись на крышу и двинулись прямо к ним. На плече одного из них сидела сова.

Ледяной страх пронзил Илиону.

— Боги! Солдаты моего отца!

Сова уставилась на Менандра, протянула к нему крыло, затем жутко проскрипела:

— И-и-и-и-ли-и-и!

Ужас сковал девушку, когда ей показалось, что она слышит первые слоги своего имени в странном крике птицы. Юноша выхватил кинжал, а солдаты в черном направились к ним. Затем он увидел, что тот, который шел впереди, сжимает что-то в правой руке — цилиндр из светящегося металла, длиной и толщиной с большой палец человека. Из него исходил пронзительный вибрирующий гул.

— Илиона, встань за мной! — крикнул Менандр.

Светящийся предмет засиял ярче, издавая громкий пронзительный звук. На мгновение молодой самаритянин почувствовал странное покалывание, пронизывающее каждый его нерв... а затем внезапно потерял сознание.

Был девятый час дня, солнце клонилось к западу, когда Симон из Гитты поднялся на невысокий холм и увидел перед собой место своего рождения — ферму своего деда Симона, в честь которого он получил своё имя. Местность выглядела пустынной.

Долгое мгновение он стоял там, опираясь на посох, плащ развевался на прохладном ветру. Позади него, менее чем в миле, лежал город Гитта, прижавшийся к берегу узкой реки, вытекавшей из холмов и начинавшей свой путь по равнине к далекой дымке, обозначавшей море. Впереди, среди нескольких дубов у ручья, стоял знакомый дом и хозяйственные постройки; на склоне за ними паслось стадо овец.

Старые чувства шевельнулись в душе Симона, но его лицо выглядело высеченным из гранита, до такой степени оно было бесстрастным.

Он зашагал вперед. Ветер немного стих, когда он спустился в небольшую долину. Симон надеялся, что место окажется таким же пустынным, каким казалось; он не хотел, чтобы кто-либо знал о его присутствии. Он обошел Гиту стороной, чтобы избежать малейшей возможности быть узнанным кем-либо, кто знал его, хотя и понимал, что его внешность сильно изменилась за последние восемь лет. У него возникло искушение войти в город под видом странствующего мага, но любопытство пересилила жажда мести.

Однако другое побуждение всё же заставило его сделать этот небольшой крюк к тому месту, которое было самым счастливым в его детстве. Он вспомнил, как горевал, когда умер его дед. Симону тогда было всего четырнадцать; его бабушка переехала жить к нему и его родителям в их прекрасный дом в Себасте, но умерла в течение года. Теперь Симон был рад этому; его дедушка и бабушка не дожили до того бедствия, котороеримляне обрушили на их семью.

Приблизившись, он увидел, что дом действительно находится в плачевном состоянии. Большая часть штукатурки отвалилась от стен, обнажив кирпичную кладку, многие деревья во дворе были срублены, вероятно, на дрова. Здание в основном было построено в римском стиле, так как старый Симон проникся некоторым восхищением греко-римской культурой во время своей службы в армии Марка Антония. В лучшие времена это здание и окружающие его земли представляли собой образец сельской парковой элегантности, скромную виллу, подобную тем, что когда-то встречались только в Италии, но теперь были распространены по всей Римской империи. Симон задавался вопросом, кто был узурпировавшим владельцем, который допустил такое запустение.

Он подошел к потрескавшимся колоннам портика, намереваясь войти, но затем заметил, что стадо овец, которое он видел ранее, спускается с холма в его направлении. За колышущейся массой животных шел один пастух, а две очень большие собаки с громким лаем подгоняли их по бокам, удерживая в строю. Симон стоял и наблюдал, как овец загнали в деревянный загон; затем мужчина запер ворота и направился к нему, сопровождаемый двумя псами. Приблизившись, Симон заметил, что он был высок, бородат и крепко сложен, одетый в грубую тунику и темный плащ. В руках у него был дубовый посох. более длинный и толстый, чем у Симона, а на боку висел римский короткий меч.

Двое псов ощетинились, залаяли и злобно зарычали, словно собираясь напасть. Симон крепче сжал свой посох. Животные были огромными, мощного телосложения, явно не обычные овчарки.

— Рекс, Регул — стоять! — прорычал пастух.

Свирепые псы остановились, но продолжали злобно смотреть и скалиться.

Рекс... Регул?..

— Что тебе здесь нужно? – требовательно спросил пастух, подходя ближе. У него было широкое, грубое лицо, глаза хмурились из-под спутанных темных волос. Несколько шрамов и сломанный нос усиливали уродство и без того отталкивающей физиономии.

И Симон узнал его.

— Я спросил, что ты здесь делаешь? Отвечай, или я прикажу этим собакам сожрать твои кости, чего они только и ждут.

Симон подавил внезапный прилив ярости. Да, он знал этого человека и его собак.

— Чья это собственность? — Его голос был ровным и твердым.

Пастух отступил на шаг, почувствовав угрозу в этом незнакомце со стальным голосом и гранитным лицом. Собаки зарычали громче.

— Это место принадлежит трибуну Максенцию из Себасты. Он не желает видеть здесь посторонних. Убирайся.

— Возможно, я потенциальный покупатель.

Пастух пристально оглядел Симона.

— И чем ты это докажешь?

— А чем ты докажешь, что являешься смотрителем?

Мужчина грубо рассмеялся.

— Стал бы я пасть овец римлянина, если бы это было не так? Я слежу за этим местом для Максенция.

— Ты не очень хорошо справляешься. Максенций, должно быть, редко сюда приезжает или не очень ценит это место.

Пастух плюнул на землю.

— Я слежу за ним достаточно хорошо, чтобы его это устраивало. Он живет в Себасте и приезжает сюда лишь изредка, чтобы развлекать своих гостей-охотников.

Симон кивнул.

— А его шлюхи? А жертвы его пыток?

Мужчина подозрительно уставился на него.

— Ты слышал истории о Максенции, не так ли? Что ж, если ты хочешь кого-то прикончить, тебе придется поехать в Себасту и поговорить с ним или с Джахатом, сборщиком налогов, который управляет этим поместьем. Честно говоря, ты не выглядишь достаточно богатым, чтобы заплатить за это, да и чтобы купить это место тоже.

— Я пришел сюда не покупать, Акраб. Я пришел, чтобы рассчитаться по долгам.

Пастух нахмурился еще мрачнее.

— Баал и Анат! Откуда ты знаешь мое имя?

Симон рассмеялся тихим, но зловещим смехом.

— Неужели, Акраб, ты действительно меня не помнишь? Впрочем, возможно, и нет, ведь я был на восемь лет моложе, когда мы встретились, и ненависть еще не ожесточила мою душу мечтами о смерти и мести. Неужели эта жестокость теперь видна на моем лице, о Акраб?

— Говори прямо, черт тебя дери, или я спущу на тебя этих собак...

— Да, этих собак. Позволь мне рассказать тебе об этих собаках, Акраб. Они были с тобой одной ночью восемь лет назад, когда ты вошел в дом в Себасте со своим господином Максенцием, его римским подручным Скрибонием и сборщиком налогов Джахатом. Там были мужчина, его жена и их шестнадцатилетний сын, и они сопротивлялись вам, потому что вы и ваши хозяева пришли забрать у них все, что они имели.

Глаза Акраба расширились.

— Ты! — выдохнул он. — Симон бар Антоний!

— Они сопротивлялись, и ты — ты, Акраб, — по приказу Максенция натравил на них своих собак. Тогда их было три, помнишь? Они растерзали мужчину и его жену, которых ты и центурион Скрибоний затем закололи мечами; но прежде чем вы это сделали, сын убил одну из собак мечом своего деда и ранил Скрибония. Ты, Акраб, усмирил этого юношу, ударив его по голове сзади. Затем, за то, что он так хорошо сражался, юношу продали гладиаторам, и в течение двух лет он обучался боевым искусствам и убил много людей и зверей на аренах Рима. Затем он сбежал и скитался по дальним землям, изучая тайны смерти у могущественных колдунов, поклявшись однажды вернуться, чтобы отомстить тем, кто убил его родителей и продал его в рабство. И наконец он вернулся, Акраб, и теперь он стоит перед тобой.

— Рекс, Регул! — закричал Акраб, в его глазах был страх. — Взять!

Две огромные собаки прыгнули вперед, рыча и лая. Симон сбросил свою сумку с левого плеча и бросил ее в морду первого пса, затем резко взмахнул посохом. Твердая деревянная палка с треском обрушилась на голову второй бестии, раздробив одну сторону её нижней челюсти и разбрызгав по траве кровь и зубы. С предсмертным визгом тварь откатилась в сторону, дергаясь в конвульсиях, её глазные яблоки выскочили из орбит и болтались на нервных волокнах. Симон развернулся с ловкостью опытного бойца — как раз вовремя, чтобы встретить новую атаку первого пса и с такой силой вонзить свой посох ему прямо в рычащее горло, что тупой конец вышел наружу под хвостом, сопровождаемый брызгами кишок и потрохов. Затем он отскочил в сторону, едва успев увернуться от свистящего посоха Акраба.

Он вскочил на ноги, пригнувшись, и выхватил меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку ревущего пастуха. Симон зарычал и взмахнул мечом; дубовый посох Акраба раскололся под этим ударом. Пастух отскочил назад, отбросил сломанную палку, выхватил свой собственный меч и снова бросился в атаку. Затем на несколько коротких мгновений сталь яростно кружилась и звенела — пока внезапно пастух, поняв, что столкнулся с противником более искусным, чем любой, с кем он когда-либо сражался, не отступил и начал отходить к дому.

Симон грубо рассмеялся.

— Неужели ты совсем не боец, Акраб? Я слышал, что ты был им, но, очевидно, без своих собак ты ничто.

Акраб зарычал и, схватив каменную урну, швырнул ее. Симон легко уклонился от снаряда и бросился вперед. Снова сталь столкнулась в бою, вихрь яркого металла, слишком быстрый, чтобы уследить за ним глазом — и внезапно меч Акраба завертелся и с грохотом упал на плиты портика.

Упал, вместе с правой рукой, которая все еще сжимала его.

Акраб вскрикнул, когда из его запястья хлынула кровь. Левой рукой он выхватил из-за пояса кинжал и неуклюже замахнулся, чтобы метнуть его. Меч Симона взметнулся в воздух и с глухим звуком вонзился в живот Акраба. Пастух опустился на колени, глаза и рот широко раскрылись от боли; он уронил кинжал и беспомощно схватился за рукоять меча. Затем его глаза закатились, и он рухнул вперед; меч вошел в живот по самую рукоять, лезвие торчало на фут из спины.

Симон подошел к пронзенной туше и толкнул ее носком сапога. Она не шелохнулась.

— Ты всего лишь первый, Акраб, — пробормотал он. — Клянусь богами Эбала и Сеира*, я обещаю это; ты всего лишь первый.

* Эбал — гора в Самарии вблизи города Шхем. С горы Эйваль провозглашались проклятия нарушителям Моисеева Закона. Сеир — гористая местность на территории современной Иордании между Красным и Мёртвым морями.

Глава IV

— Расскажи мне всё, Толмай! — настоятельно попросил Досифей. — Какое отношение имеет этот рабби Иешуа Бар Йосеф к тому, что ты рассказал мне об Изхаре, Хоразине и приспешниках Ассатура?

— Я мало знаю, — ответил лысый старик, — но могу тебя заверить, что Изхар и этот Иешуа не друзья. Более того, я думаю, что один из последователей рабби Иешуа мог что-то украсть из Чёрной синагоги в Хоразине.

Досифей подался вперёд, его глаза блестели от любопытства.

— Некоторое время назад Изхар изменился, — продолжал раввин Толмай, нервно поглядывая на северо-запад. — Теперь мало кто посещает его синагогу.

Досифей, проследив за его взглядом, заметил далёкие холмы и расположившийся у их подножия город, примерно в трёх римских милях от них по ту сторону равнины. Хоразин.

— Изменился? Как?

— Он окружил себя одетыми в чёрное стражами, числом около двадцати. Они охраняют синагогу ночью. Некоторые люди, которые раньше посещали службы Изхара, а теперь приходят в Капернаум, чтобы посещать мои, рассказывают мне, что глаза Изхара и его стражников светятся в темноте. Другие говорят, что Изхар стал колдуном и держит сову в качестве фамильяра.

— Понимаю. А этот рабби Иешуа?

— Ах! — Толмай печально покачал головой. – Это настоящий колдун! Позволь мне рассказать тебе, что случилось в тот день, когда я разрешил ему выступить в синагоге Капернаума. Его послание с самого начала было странным, ибо он говорил не просто как учитель, но как человек, получивший полномочия от самого Яхве, подчёркивая, что он пришёл исполнить Закон. Меня это раздражало, и я уже было поднялся, чтобы возразить, когда вдруг поднялся другой человек и воскликнул: «Что тебе до нас, рабби Назарянин? Думаешь нас уничтожить? Я знаю тебя — ты из Уагио-тсотхо!»

— Он так сказал? — воскликнул Досифей.

— Ага. Большинство, однако, его не поняли, ничего не зная об этом, и подумали, что он сказал «о агиос тоу Теу» — «Святой от Бога. Но я был рядом и хорошо это слышал. Он отчётливо произнёс каракосское имя Уагио-тсотхо — то самое, которое древние евреи называли Яхве Цваот, а стигийцы — Йог-Сотот.

Досифей вздрогнул.

— Боги! Скажи мне тогда, кто был этот человек, который так говорил?

— Он был одним из одетых в чёрное воинов Изхара!

Досифей кивнул, словно понимая.

— Продолжай, Толмай, продолжай. Ничего не упускай.

— Затем произошло нечто странное. Рабби Иешуа достал из-под своего плаща небольшой металлический цилиндр, который странно гудел, и протянул его в сторону того человека, затем сказал: «Замолчи и выйди из него!» И тогда, Досифей, тот человек упал в конвульсиях, и… и что-то вышло из него! Это было похоже на зеленоватую жидкость, текущую изо рта, ноздрей, из всех пор его лица. В следующее мгновение оно покинуло его и собралось в зеленоватую, пульсирующую яйцевидную форму, размером с ладонь; затем, пока собравшиеся в ужасе наблюдали за происходящим, оно потянулось вверх по стене, перебралось через подоконник и исчезло, как змея, в узком переулке снаружи.

Странные эмоции отразились на лице Досифея.

— Продолжай, Толмай, — снова попросил он.

— Разумеется, моя община пришла в неистовство. Многие восклицали: «Кто это такой, что повелевает нечистыми духами, и они повинуются ему?» Когда рабби Иешуа покинул синагогу, все последовали за ним, включая моего сына Нафанаила, и до конца дня в Капернауме не говорили ни о чём другом, кроме как о человеке, одержимом демонами.

— А что стало с этим одержимым?

— Я поговорил с ним, когда все остальные ушли, ибо он был слишком слаб, чтобы последовать за ними. Он оказался греком по имени Несс, солдат; он утверждал, что сразу после увольнения из легиона в Эфесе демон овладел им и заставил служить колдуну по имени Продикос в течение двух лет, наряду со многими другими одержимыми. Когда этот Продикос был наконец убит магией других колдунов, все его выжившие воины-демоны отправились в Хоразин, извечный центр поклонения Ассатуру, чтобы поступить на службу к Изхару, который тоже был одержим демоном, как мне сказал Несс. Грек был благодарен своему спасителю, рабби Иешуа, и как только немного окреп, спешно последовал за ним.

— Боги! — выдохнул Досифей. — Продикос...

— Ты упоминал этого колдуна и его библиотеку тайных знаний.

— Ага. Я был одним из тех «других колдунов», которые стали причиной его гибели и, возможно, тем самым спасли мир от Великой Ночи!

— И ты действительно убил его?

Досифей нахмурился в раздумье.

— Хотел бы я знать. Я полагаю, что он вместе со своим фамильяром был унесён в пещеры Хараг-Колата, где, если книга Останеса говорит правду, он теперь должен лежать связанным тысячу лет. Но это сложные вопросы, Толмай — ты бы понимал, насколько, если б так же глубоко изучал древние писания, как и я.

— Тогда тебе следует позволить мне сделать это. Я должен увидеть те свитки из библиотеки Продикоса, которые ты купил.

— И ты их увидишь. Но сначала скажи мне, что стало с этим колдуном Иешуа Бар Йосефом.

— Я слышал, что он изгонял всё больше демонов — которые иногда затем вселялись в животных, сводя их с ума от ужаса. Он также вылечил многих людей от болезней при помощи странных методов. Однажды я видел, как он излечил человека с парализованной рукой в моей собственной синагоге; в другой раз он исцелил дочь моего главного старейшины, которую считали умершей. После этого я больше не разрешал ему там проповедовать, потому что учёные фарисеи прослышали о его деяниях и часто приходили спорить с ним, создавая опасную ситуацию. Некоторые заходили так далеко, что требовали, чтобы его судили за колдовство, хотя он совершал лишь благо для других. Что касается самого рабби Иешуа, то он утверждал, что его колдовство было ничем иным, как знаком того, что он пришёл исполнить Закон. Позже я слышал, что он отправился в Хоразин, чтобы противостоять Изхару, но Изхар и его одетые в чёрное стражники не пожелали приближаться к нему и отказали ему в синагоге — которая теперь, как ни странно, охранялась римскими войсками! Затем он отправился в Вифсаиду и точно так же столкнулся с нашим старым другом раввином Самезером, который тайно хранит знания Ихтиллы и Демхе, как и я; Самезер тоже отказал ему в своей синагоге, и Бар Йосеф наконец покинул этот регион — но не прежде, чем проклял все три наших города, предсказав день гнева, который скоро наступит и перед которым померкнет разрушение Содома и Гоморры!

— И куда же наконец отправился этот безумный рабби?

— Самое последнее письмо Нафанаила сообщает мне, что этот человек и его последователи теперь творят своё колдовство к югу от Декаполиса и к востоку от Иордана. Нафанаил настоятельно призывает меня присоединиться к ним — меня! Если бы у меня были лишние волосы, я бы вырвал их и сжёг в горе на тайном алтаре Ихтиллы!

— И всё же, Толмай, ты говоришь, что этот Иешуа исцелил многих от их болезней или избавил их от демонов Ассатура, и что он призывает к исполнению Закона, который ты публично поддерживаешь.

— Закон, возможно, хорош для простолюдинов, — сказал Толмай, — но этот человек навязывает его всем. Однако я знаю, что он обладает тайным знанием, и видит лучше нас. Из его проповедей я чувствую, что он знает о древних культах Ханаана и даже о гораздо более древних культах Каракоссы. Почему же тогда он проклинает наши города за то, что мы не хотим снова принять суровый Закон Яхве, как Иисус Навин когда-то навязал его моим предкам? Неужели он не понимает, что римляне этого не допустят!

— Они не допустят. — В глазах Досифея промелькнула горечь. — И всё же, если бы я думал, что этот Иешуа действительно может исполнить Закон, я бы последовал за ним до конца, ибо Яхве когда-то повелел своим избранникам предать мечу все другие народы этой земли. О, если бы его повеление когда-нибудь исполнилось над римлянами!

Толмай снова беспокойно оглядел тихий берег, словно опасаясь, что их могут подслушать.

— Я сказал достаточно, Досифей. Теперь твоя очередь. Расскажи мне, что ты знаешь обо всём этом.

Досифей согласился. Он рассказал Толмаю о своём путешествии в Парфию, где он с Симоном и Менандром учился у странного мага Дарамоса; об их возвращении в Эфес и встрече с одетыми в чёрное приспешниками Ассатура; об их последующем путешествии в Антиохию, а затем на юг, в Экдиппу, откуда Досифей совершал свои одиночные вылазки в горы, чтобы вести раскопки среди руин Хали.

Солнце уже склонилось далеко к западу, когда он закончил рассказывать Толмаю о последних событиях.

— Я завидую тебе, — сказал Толмай, когда Досифей закончил. — О, если бы Нафанаил сопровождал тебя в твоих путешествиях и разделил с тобой приобретённые знания и мудрость!

— Возможно, он обрёл свою собственную мудрость, которой мы не разделяем. Скажи мне: кто, кроме Нафанаила, следует за этим странным рабби?

Толмай скривился.

— Увы, мой сын попал в дурную компанию! Из двенадцати ближайших доверенных лиц рабби семеро — простые рыбаки, грубые мужланы. Ещё один — фанатичный зилот, выступающий против Рима, а другой — вымогатель налогов для римлян — вот уж точно накликает беду! Мой Нафанаил и его друг Филипп, сын Самезера из Вифсаиды — единственные галилеяне в его компании, получившие хоть какое-то образование, и они очень молоды.

— Это одиннадцать, — сказал Досифей. — Ты сказал, что их двенадцать.

— Ах, двенадцатый! Он не галилеянин, как остальные, а рыжеволосый иудей по имени Иуда бар Симон из Кериофа. И я ошибся, сказав, что Нафанаил и Филиппа — единственные образованные люди в этой группе, ибо я подозреваю, что этот Иуда из Кериофа обладает большим тёмным знанием, чем все остальные последователи рабби вместе взятые. Я слышал, что, возможно, именно он сумел украсть Чашу Биах из Чёрной синагоги после того, как его учителю не разрешили туда войти.

Досифей вздрогнул.

— Чаша была украдена?

— Так мне сказал грек Несс; кроме того, Самезер из Вифсаиды слышал это от другого солдата Изхара, из которого рабби Иешуа изгнал демона. Этот Иуда из Кериофа, очевидно, искусный колдун; никто другой не смог бы пройти мимо нечеловеческой стражи, чтобы украсть столь тщательно охраняемую вещь.

— Ты прав, Толмай, — сказал Досифей, — странные вещи творятся в этой земле. Посмотри. — Он залез под плащ, достал небольшой кожаный мешочек, положил его на плоский камень и развязал шнурок, которым он был завязан. — Скажи мне — ты когда-нибудь видел такие предметы?

Толмай ахнул, увидев два предмета, лежавшие на развёрнутом квадратном куске кожи.

— Ихтилла! Этот медальон — он изображает Гиады, средоточие власти Ассатура. Точно такой же носил Несс. Он утверждал, что это позволяло приспешникам Ассатура, которые его носили, находить друг друга на расстоянии многих десятков миль; после своего освобождения он снял его с себя, и я бросил медальон в Галилейское море перед закатом. И серебристая сфера с тонким выступом — у Несса тоже была такая, и она разделила судьбу медальона, упокоившись в озере. Грек сказал мне, что эти предметы были злом, превосходящим всякое воображение — один был орудием порабощения, другой — смерти. Я настоятельно призываю тебя выбросить их, Досифей!

В глазах старого самаритянина мелькнуло сомнение; он взглянул на волны, плещущиеся у близкого берега.

— Возможно, ты прав, старый друг. Я чувствую, что эти предметы заключают в себе странное колдовство. И всё же, как можно обрести знание, если избегать всего странного, всех опасностей?

— Досифей, смотри!

Ужас засиял в глазах Толмая. Досифей резко обернулся и увидел четырёх мужчин, приближавшихся к ним по пустынному пляжу, в чёрных плащах и доспехах, несущих между собой покрытые чёрной тканью носилки. У переднего на плече сидела сова, и он держал в руке небольшой гудящий металлический цилиндр.

— Нет! — закричал Толмай. — Нет!

Затем цилиндр засветился, пронзительно зазвенел — и больше они не различали ничего.

Симон остановился на вершине невысокого хребта и бросил взгляд назад, на северо-запад. Темные клубы дыма поднимались к небу. За ними, на западе, солнце опускалось к невысоким холмам за долиной, касаясь верхушек дубов.

Он вздохнул. Вечерние тени уже окутывали горящую виллу его деда. Для него они будут окружать ее всегда, ибо он никогда больше туда не вернется. Он пробыл там лишь достаточно долго, чтобы осмотреть внутренность дома; там было грязно — очевидно, Максенций превратил его в охотничий домик. Симон нашел несколько больших амфор с ламповым маслом, вылил их на пол, затем открыл все двери и окна и поджег. Пока потрескивало пламя, он достал свой меч и посох, вымыл их в ручье, а затем, словно по некоторому раздумью, вернулся, чтобы забрать последнюю вещь у мертвого Акраба.

Перед уходом он распахнул ворота овчарни, чтобы животные могли свободно бродить по холмам.

— Так заканчивается твое владение этой собственностью, Максенций, — пробормотал Симон. — Если твои вестники будут быстры, ты, возможно, даже узнаешь об этом до того, как закончится и твоя жизнь.

Он замер, услышав рядом с собой хлопанье крыльев. Подняв глаза, самаритянин увидел большую сову, сидящую на ветке прямо над ним. Птица бесшумно взлетела в тот же миг, но не раньше, чем Симон успел заметить на ее груди что-то похожее на маленькую металлическую коробочку, на которой светились крошечные мигающие огоньки. Затем она исчезла в направлении тенистой долины. Симон попытался проследить ее полет, но вместо этого увидел на дальнем подъеме темные силуэты двух мужчин среди редких дубов.

Люди в черных плащах и темных доспехах, идущие в его направлении?

Нет, он не мог сказать наверняка. На таком расстоянии, против света заходящего солнца, сами деревья и гребни холмов казались черными. А тем временем люди исчезли — шли ли они к нему или от него, Симон не мог знать. Он взглянул на небо; одинокая птица кружила высоко вверху, возможно, та самая сова.

Он вздрогнул, затем повернулся и быстро зашагал на юг. Не следовало находиться в этой местности, когда будет обнаружено тело Акраба.

Пока Симон шел по тропе в угасающем вечернем свете, он пытался представить, что сделают суеверные жители Гитты, когда до них дойдёт весть о покойнике. Они приведут телицу, принесут ее в жертву и пустят ее кровь в ручей, чтобы воды унесли от них любой грех, связанный с убийством — так предписывала священная книга Закона. В какой же странной земле он вырос, настолько пропитанной мрачными видениями греха и колдовства! И как же повезло, подумал Симон, что его дед успел столько повидать в окружающем мир — достаточно, чтобы поклясться, что ни его сын, ни внук не останутся необразованными и в результате не унаследуют темное наследие суеверий этой земли.

Возможно, из-за того что он был погружен в такие мысли, Симон вышел на лесную поляну, не заметив, что она уже занята полудюжиной римских солдат.

Римляне увидели его лишь мгновение спустя после того, как он увидел их; отступать было уже поздно. Один был верхом на муле, остальные пятеро пешие. Посреди них стояла молодая девушка в самаритянской одежде, ее темные глаза были широко раскрыты от страха. Симон мгновенно понял, что наткнулся на грязную сцену, слишком распространенную в этой земле — завоеватели развлекались с завоеванными!

Всадник — судя по его доспехам, не выше декуриона по званию — заставил своего мула сделать шаг или два к Симону. Мул едва ли был породистым животным — вероятно, его отобрали у какого-нибудь бедного местного фермера, решил Симон. Затем декурион крикнул по-гречески:

— Эй, самаритянин, тебе пора уходить. Как видишь, в этом лагере едва хватает мяса для меня и моих людей!

Остальные солдаты засмеялись. Симон мельком заметил среди них испуганные, как у птицы, глаза девушки. На мгновение он подумал о нападении, но затем передумал. Их было слишком много, а у него была собственная важная цель.

— Постой! — Глаза декуриона сузились, когда он обратил внимание на оружие Симона и отметил у незнакомца сложение и манеры бойца. — Постойте, ты! Прежде чем уйти, я хочу увидеть твои документы.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что ты не один из этих зилотов, которые бродят по всей стране и устраивают беспорядки. Почему ты путешествуешь один так далеко от главной дороги?

— Очевидно, не по той же причине, что вы.

Римлянин нахмурился.

— Не дерзи. Чей ты слуга? Если ты не сможешь объяснить свое присутствие здесь, тебе не поздоровится.

Симон вздохнул, на мгновение взглянул на небо, чтобы успокоить свою душу, как учили его парфянские наставники, а затем повернулся лицом к врагам. Он знал, что ему придется сражаться, как бы малы ни были его шансы против шести обученных римских солдат. Тем не менее, его гладиаторские навыки могли позволить ему убить двоих при первом неожиданном нападении, а магические способности, возможно, еще двух.

Внезапно сзади послышался звук быстрых шагов по тропе.

Глаза декуриона расширились от удивления и раздражения. Симон повернулся и увидел, как два человека вышли на поляну и остановились. Двое солдат, одетых в черные плащи и доспехи, теперь стояли неподвижно. На плече одного из них сидела большая сова.

— Клянусь Гадесом! — воскликнул декурион. — Чего вам надо?

Один из новоприбывших поднял руку и указал на Симона.

Римлянин нахмурился, и трое его людей шагнули вперед, положив ладони на рукояти мечей; двое других остались позади, удерживая испуганную девушку, глаза которой были широко раскрыты.

— Он вам нужен, да? — Голос декуриона был громким; ему не нравился вид этих молчаливых людей в черном. — Откуда мне знать, что он не зилот? Откуда мне знать, что вы не зилоты?

Один из новоприбывших достал из поясной сумки какой-то маленький блестящий предмет. Черты его лица были жесткими, бесстрастными.

— Не мешайте нам, — сказал он по-гречески, голос его был странно бесцветным.

Римлянин выхватил короткий меч.

— Клянусь Поллуксом, ты не будешь мне приказывать…

Пламя пронзило воздух с резким треском; декурион вскрикнул, когда его металлический нагрудник разошелся длинной расплавленной полосой. Он с грохотом рухнул с мула, и испуганное животное развернулось, чтобы умчаться. Быстро, как мысль, Симон схватил его за гриву и вскочил на спину, цепляясь изо всех сил, пока животное неслось прочь сквозь группу солдат и выскочило с поляны в кольцо скрывающих её дубов.

Он тут же схватил поводья, остановил мула и оглянулся назад.

Пятеро оставшихся римлян бежали к фигурам в черных плащах, выхватив мечи. Затем раздались новые резкие трещащие звуки, новые вспышки пламени и раздались мучительные крики. Трое солдат упали, дым поднимался от их дергающихся тел; четвертый развернулся и бросился бежать, а пятый сорвал лук с плеча и наложил стрелу. В тот же миг Симон увидел еще одну мелькнувшую фигуру — самаритянскую девушку, бежавшую с поляны прямо к нему; четвертый римлянин нёсся прямо за ней.

Тетива лука солдата звякнула; стрела пронзила одного из людей в черных плащах, и сова на его плече взмыла в воздух. Затем тонкая струя огня вырвалась из руки второго солдата в темном одеянии, и римский лучник с криком рухнул на траву, его лицо почернело и пузырилось, как смола. Симон почуял запах горелой плоти. Затем он увидел, как девушка промчалась мимо него, а за ней — бегущий римлянин. Он направил своего скакуна между ними и ударил; тяжелый посох с треском врезался в кость, и солдат, корчась, упал на траву с проломленным черепом.

— Сюда! — крикнул Симон девушке, скача за ней. – Прыгай, скорее!

Девушка отреагировала с удивительной быстротой, схватила протянутую руку Симона и вскочила на мула позади него. Самаритянин оглянулся на поляну.

— Баал! — воскликнул он.

И в тот же миг девушка вскрикнула — ибо пронзенный стрелой солдат все еще стоял на ногах, лицом к своему одетому в чёрное спутнику. Оба они наводили на нее и ее спасителя блестящие предметы.

— Хейя! — Симон ударил мула по бокам, заставив его мчаться сквозь дубовую рощу. Позади он услышал резкий треск, увидел вспышки света, учуял запах горящих веток и почувствовал, как девушка в ужасе цепляется за него, пока они отчаянно уносились от странной неземной опасности.

Менандр медленно, мучительно приходил в себя; его лицо и конечности невыносимо покалывало невидимыми иголками; всё остальное тело казалось онемевшим.

Он открыл глаза. Ему казалось, что он заперт в узком пространстве. Свет был тусклым. Он попытался подняться, но не смог; мышцы не слушались. Затем он почувствовал покачивание. Он лежал на спине; узкое пространство, в котором он лежал, было твердым сверху и занавешенным по бокам.

Носилки. Его несли в носилках.

Он размял руки, напряг мышцы икр. Покалывание поднималось по конечностям, медленно вытесняя онемение. Юноша смог поднять правую руку и осторожно отодвинуть правую занавеску. Он увидел свет сумерек — и неподалеку другие занавешенные носилки, которые несли четверо стражников в черных плащах.

Менандр опустил руку. Занавеска закрылась. Он пошевелил левой рукой, сумел слегка повернуть голову, почувствовал тепло и гладкость человеческой кожи, увидел в полумраке плавные изгибы стройных ног. С большим усилием он слегка приподнял голову и увидел, что Илиона лежит рядом с ним в носилках, ее обутые в сандалии ноги касаются его левой щеки. Казалось, она была без сознания. Толстые веревки дугой проходили над ними обоими, крепко привязывая их к полу носилок.

Менандр напряг конечности; чувствительность медленно возвращалась к ним. Он вспомнил, как парфянский наставник Дарамос учил его освобождаться от пут; однако эти способы оказались ненужными, ибо, как только руки стали подвижными, он обнаружил, что может легко высвободить их из веревок, которые, очевидно, были предназначены лишь для того, чтобы они с Илионой не выпали из носилок. Осторожно юноша протянул левую руку над ногами девушки, раздвинул занавеску, и увидел огненное зарево заката за далекими холмами. Затем он опустил занавеску обратно.

Закат слева. Это означало, что его и Илиону несли на север.

На север — к Хоразину.

Менандр энергичнее напряг конечности, зная, что должен вернуть чувствительность и подвижность прежде чем те, кто его несли, достигнут своей цели. Каким-то образом он знал, что его бедственное положение произошло из-за увлечённости Досифея темным колдовством — старый дурень раскопал запретные тайны, и теперь черные стражники пришли наказать их всех. Менандр проклял себя. Они, должно быть, следили за первой гостиницей, выжидая удобного момента, чтобы последовать за ним. Почему он не был осторожнее?

Илиона слегка застонала. Менандр удвоил свои усилия, чтобы выскользнуть из веревок. Чувствительность возвращалась к его бедрам и плечам мучительным покалыванием; он стиснул зубы, подавляя желание закричать. Через несколько минут он освободился от пут, его способность двигаться почти полностью восстановилась. Медленно, осторожно он перевернулся; его похитители не должны догадаться, что он свободен.

Илиона снова застонала, слегка пошевелила конечностями. Она тоже начинала приходить в себя.

— Лежи тихо, — прошептал Менандр ей на ухо.

Девушка открыла глаза — большие, карие, полные страха. Менандр надеялся, что ее страх не отражается в его собственных.

— Лежи спокойно. Напрягай мышцы. Скоро сможешь двигаться. Не бойся и не делай резких движений и не кричи.

Илиона закрыла глаза, казалось, повинуясь указаниям юноши. Менандр снова украдкой взглянул с левой стороны носилок. Заката уже не было видно, только темные кирпичные фасады зданий да булыжная мостовая. Очевидно, они уже были в Хоразине. Он услышал дыхание Илионы, повернулся и увидел, как ее грудь быстро поднимается и опускается под туникой, когда она напрягала конечности. Очевидно, страх быстро возвращал ее в сознание.

— Не бойся, не шуми.

— Менандр, где мы? — прошептала она. — Что происходит?

Юноша снова украдкой взглянул за занавеску. Он мельком увидел ряд римских стражников, выстроившихся перед колонным портиком из черного камня, колонны которого отражали свет факелов стражников, а над ним зловеще ухмылялся высеченный барельеф змееволосой Медузы Горгоны. Он тут же опустил занавеску обратно.

Римские солдаты. Почему они охраняют это мрачное святилище?

— Что происходит, Менандр? — повторила девушка с тревогой, заметив беспокойство в его глазах.

— Мы в синагоге Хоразина, — прошептал юноша. — Досифей рассказывал мне о ней.

В глазах девушки промелькнул ужас.

— Святилище Ассатура?

Менандр зажал ей рот рукой.

— Тихо! Мы уйдем.

Илиона кивнула. Через мгновение она тоже освободилась от веревок. Менандр почувствовал, как носилки наклоняются — очевидно, их несли по ступеням в храм, атем снова выровнялись. Еще дюжина шагов, и повозка остановилась.

Менандр осторожно приоткрыл правую занавеску. Вторые носилки все еще стояли рядом с теми, где был он — одетые в черное стражники осторожно опускали обе на пол. В следующее мгновение один из них распахнул занавески других носилок, и Менандр ахнул, увидев внутри двух связанных людей — лысого Толмая, которого он помнил как священника синагоги в Капернауме, и своего седовласого наставника Досифея. Затем занавеску носилок Менандра отдернули, и прозвучал резкий голос:

— Выходите!

Менандр и Илиона, все еще растирая затекшие конечности, нерешительно выбрались из паланкина. В синагоге римлян не было, только одетые в черное стражники. С опаской взглянув в сторону задней части храма, где стояли ковчег и возвышение для оратора, Менандр увидел высокую, закутанную в темный плащ фигуру с горящими желтыми глазами, а рядом с ним другую, невысокую, закутанную в капюшон, у которой вообще не было видно глаз.

— Выходите, — повторил высокий, — и идите сюда.

Они медленно, осторожно двинулись вперед — и когда приблизились, Менандр узнал в высокой фигуре человека, которого он встретил четыре года назад. Квадратное лицо, темная борода, тяжелые брови… да, это был Изхар, раввин Хоразина, хранитель древних секретов Каракоссы — и все же теперь это был совсем другой Изхар с прямой жесткой осанкой и грозными желтыми глазами.

— Менандр! — ахнула Илиона, схватив его за руку. — Кто они?

Более высокая из двух фигур шагнула вперед, спустилась на несколько ступеней с кафедры и презрительно посмотрела на них сверху вниз. Менандр невольно съежился под жутким желтым огнём этих глаз.

— Этого зовут Изхар, — медленно произнесло существо, указывая на себя. — Его мозг помнит тебя, юноша — тебя зовут Менандр. Он встречал тебя несколько лет назад — тебя и этого седовласого в других носилках.

Менандр почувствовал, как по его коже побежали мурашки. В том, как Изхар говорил с ним, было что-то нечеловеческое, что-то неправильное.

Внезапно из других носилок донесся стон. Менандр и Илиона обернулись и увидели, что Досифей и Толмай шевелятся и ощупывают веревки, которыми они были связаны. Их глаза дрогнули и медленно открылись.

— Боги! — простонал Досифей. — Неужели мы в аду?..

Глаза Изхара засверкали еще ярче, словно сверхъестественной угрозой.

— Хорошо, — пробормотал он. — Хорошо. Вы все очнулись. А теперь, если хотите умереть безболезненно, вы расскажете мне все о том, как помогали тем, кто замышляет против нас.

Симон и девушка разбили лагерь среди дубов на пологом склоне холма, вдали от всех троп. Мул, освобожденный от седла и вьюков, стоял неподалеку на привязи; он был изрядно нагружен припасами, и из них Симон приготовил им ужин на небольшом костре. Солнце еще не скрылось за горизонтом, но Симон хотел, чтобы огонь погас до наступления темноты, когда его пламя могло быть замечено между деревьями. Тени уже сгущались.

Они ели молча. Симон был голоден, и простая чечевичная похлёбка с сушеной говядиной казалась ему восхитительной. Девушка ела мало, нерешительно, время от времени бросая на него нервные взгляды. Страх почти пропал из ее глаз, но в них все еще оставалось какое-то затравленное выражение — и что-то недоуменное, любопытное. Симон не мог ее понять.

— Знаешь, тебе не стоит меня бояться, — сказал он. — Я не римлянин. Скажи мне, куда ты направлялась, когда тебя остановили те солдаты? Я прослежу, чтобы ты добралась туда в безопасности.

— Я вела этого мула в одно из поместий моего господина.

— А! Так мы едим припасы твоего господина, а не римлян. Я позабочусь о том, чтобы ему заплатили за все недостающее, так что тебя не накажут — хотя я не могу представить, чтобы он пожалел мне одну-две хорошие трапезы после того, как я спас его добро. Но, клянусь Мотом ! — что заставило твоего господина отпустить тебя, молодую девушку, одну в эту глухую местность?

В глазах девушки появилась тревога.

— Все не так, как ты думаешь. Мой господин — римлянин, а те солдаты были под его командованием. Боюсь, их послали тайно похитить меня, чтобы моя госпожа не узнала об этом. Мой господин очень разозлился на меня. — Девушка вздрогнула. — Его солдаты сказали, что хотели… развлечься со мной… прежде чем убить меня.

Симон мрачно нахмурился.

— Римляне, — пробормотал он.

Девушка отставила миску с похлёбкой и поднялась.

— Мне нужно идти. Я никому об этом не скажу. Я тебя не знаю и не буду описывать. Скажу, что на нас напали зилоты. Пожалуйста, помоги мне погрузить припасы обратно на мула. Если я опоздаю, Акраб побьет меня, как бы я ни оправдывалась.

— Акраб! — Симон мгновенно вскочил на ноги. — Ты везла эти припасы Акрабу, слуге римлянина Максенция?

Девушка, съежившись под мрачным хмурым взглядом самаритянина, тупо кивнула.

— Акраб тебя не побьет, — сказал Симон. — Он мертв. Я убил его не более двух часов назад.

— Этого… этого не может быть. Никто не смог бы убить Акраба.

— Смотри же! — Симон наклонился, достал из своего мешка завернутый в кожу предмет и поднял его. — Взгляни на его лицо!

Кожа упала. Девушка, всё еще дрожа, отпрянула от отрубленной головы, которая болталась, схваченная за волосы, в руке Симона. Лицо было белым, а глаза ужасно закатились вверх, кровь запеклась на перерубленной шее.

— Смотри, девушка! Я несу ее твоему господину, Максенцию. Он тоже ее увидит — перед тем как умрет!

Девушка упала на колени, дрожа.

— О, Симон, нет! Ты не должен — тебя убьют.

Выражение лица Симона смягчилось. Он отложил голову в сторону, шагнул вперед и озадаченно нахмурился.

— Скажи мне, девушка, откуда ты знаешь мое имя?

Она подняла на него глаза.

— Разве ты меня не помнишь, Симон бар Антоний? Я Лотис. Моя мать была служанкой у твоих родителей. Ты помогал мне учиться читать. Разве ты не помнишь?

— Лотис? — Симон наклонился ближе, и увидел знакомые черты в белом, обращенном к нему личике девушки. — И правда! Тебе было всего восемь, когда… когда римляне пришли в мой дом.

— Симон! — Девушка вскочила и бросилась ему на шею. — О, Симон, ты был так добр ко мне!

Симон обнял ее в ответ, почувствовал, как она начинает всхлипывать.

— Лотис…

— Каве!

Они отпустили друг друга, испуганные резким птичьим криком. Большой ворон с шумным взмахом крыльев опустился на ветку дуба.

— Каве!

— Карбо! — воскликнул Симон. — Что за опасность? О чем ты кричишь?

— Каве бубо! Каве негрум!

— Сова? Чёрный? Что?..

— Негрум венит!* — пронзительно крикнула птица, взлетая в воздух.

— Что! Вернись! Куда ты летишь?

— Капер! — каркнул ворон, взмывая вверх. — Капер!

Затем он оказался над деревьями, улетая на северо-восток, черное пернатое пятнышко на желтом фоне предвечернего неба. Еще мгновение — и оно исчезло.

* Чёрный идёт! (лат).

Глава V

— Ты разговаривал с ним! — ахнула Лотис. — Он говорил с тобой! Мне послышалось, он сказал остерегаться совы и… «чёрного»?

— Думаю, да. Птица, кроме как на латыни, почти не говорит, да и ту не очень хорошо знает.

— Кроме как на латыни? — Девушка нервно рассмеялась. — И сколько, по-твоему, птиц вообще умеют разговаривать хоть на каком-то языке? Ты стал колдуном, Симон?

— Нет, всего лишь бродячим фокусником. Если кто и является настоящий колдуном, так это мой наставник Досифей. Уверен, он послал Карбо шпионить за мной, и теперь птица возвращается в Капернаум, чтобы доложить ему.

— Он предупредил тебя о «чёрном». — Лотис взглянула на деревья, где сгущались густые тени. — Может быть, он имел в виду одного из тех одетых в черное солдат, которые убили римлян?

— Не думаю, что они могли так быстро добраться сюда пешком. Садись, Лотис, и успокойся. Мы доедим ужин. Потом, на всякий случай, соберем вещи и продолжим путь, пока луна еще высоко.

Они молча продолжили есть, пока садилось солнце и угасал огонь. Симон размышлял. Встреча с этой девушкой, несомненно, была удачей. Без сомнения, она знала привычки Максенция и могла помочь Симону добраться до него.

Мысли Симона прервал звук чьих-то шагов неподалеку. Он поднял взгляд. Кто-то спускался по склону холма, через лес.

Затем Лотис ахнула от внезапного страха — ибо в тенях под ближайшими дубами появилась фигура человека, одетого в черное, человека, чьи большие остекленевшие глаза жутко отражали угасающий свет костра.

Менандр съежился под взглядом желтых светящихся глаз раввина Изхара — и все же ещё больший страх у юноши вызывал пустой черный капюшон приземистого существа позади раввина из темных рукавов одеяния которого торчало нечто похожее на щупальца кальмара без пальцев. На мгновение он в панике подумал о том, чтобы броситься бежать, но тут же передумал, увидев нескольких темных стражников, с желтыми глазами, как у Изхара, стоявших рядом с ним с блестящими металлическими предметами в руках.

— Толмай! — крикнул Изхар. — Досифей! Поднимитесь оба и предстаньте перед нами.

Менандр наблюдал, как двое стариков освобождались от веревок, которые удерживали их на полу носилок. Они неуклюже поднялись, затем нерешительно шагнули вперед, со страхом в глазах.

— Изхар! — ахнул Толмай. — Что с тобой стало?

Желтоглазый раввин поднял руку.

— Молчите и слушайте. Я стал тем, кем вы тоже удостоены стать. То, чего мы так долго ждали, свершилось. Те, кто эоны лет назад пришли на землю из облачных глубин Демхе, наконец пробудились. Те, кого люди называют Ам-ха-арец — Земной Народ — наконец восстали, чтобы завладеть нашими телами, дабы мы могли служить им в их великой цели.

Толмай задрожал; страх в его глазах внезапно смешался с мистической тоской.

— Неужели это?..

— Нет! — воскликнул Досифей. — Берегись, Толмай — они станут использовать твое тело в ущерб твоей душе!

Изхар шагнул вперед, презрение светилось в его желтых глазах.

— Разве я выгляжу использованным, Толмай? Взгляни на меня внимательно. Мы ведь ровесники, не так ли? Разве я не изменился с нашей последней встречи?

— Боги, это правда! — ахнул Толмай. — Смотри, Досифей, его борода темнее, а на лице стало меньше морщин.

Досифей нахмурился.

— Мне кажется, что он не изменился.

Изхар жестко усмехнулся.

— Но помни, добрый Досифей, что ты не видел меня около пяти лет!

— Это правда, — пробормотал Толмай. — Досифей, я видел его меньше двух месяцев назад. Он был старше тогда, клянусь! Старше…

Менандр вздрогнул. Он почувствовал, как Илиона, дрожа, вцепилась в его руку, но сам был слишком напуган, чтобы почувствовать какое-либо удовлетворение от этого факта.

— Ты верно зришь, Толмай, — сказал Изхар. — Теперь сделай шаг вперед.

Старик повиновался, медленно, нерешительно, но с благоговением в глазах — благоговением, смешанным с тоской.

— Берегись! — крикнул Досифей.

— Не слушайте наших врагов. Иди вперед, Толмай. Иди.

— Враги? Изхар, ты что, не знаешь меня? Или Менандра?

Изхар проигнорировал Досифея.

— Иди, Толмай.

По мере того как старик продвигался вперед, словно загипнотизированный, приземистая, одетая в балахон фигура в тени достала из-под своих одежд медного цвета полусферу, диаметром почти с предплечье человека, и протянула ее вперёд. Менандр ахнул, увидев, как щупальцевидные конечности существа вытянулись из рукавов дальше, чем могли бы вытянуться руки человека. Оно быстро опустило полусферу на пол рядом с Изхаром плоской стороной вверх, затем втянуло свои странные конечности обратно в рукава. Изхар вытащил из-под мантии небольшой серебристый цилиндр и направил его на полусферу.

— Теперь, Толмай, преклони колена.

Старый раввин сделал это. В его глазах странным образом ликование смешивалось со страхом.

— Так долго я ждал этого — так долго...

Цилиндр коротко, резко зажужжал — и в тот же миг плоская сторона полусферы странно распахнулась, словно радужная оболочка глаза, почти до края. Теперь она напоминала открытую чашу, внутри которой пульсировала и мерцала зеленоватая желеобразная масса.

Илиона вскрикнула.

Менандр испытал прилив ужаса, когда увидел, как пульсирующая масса желе переливается через край чаши и ползет по каменным плитам к коленопреклоненному Толмаю. Старик дрожал, бормотал неслышные молитвы, глаза были плотно закрыты; затем ползучая жидкость коснулась его левого колена, расползлась вверх и покрыла ткань, закрывавшую бедро.

— Боги! — прошипел Досифей.

Зеленоватая капля уменьшалась в размерах, медленно пропитывая ткань одежды Толмая и впитываясь в его плоть. Менандр почувствовал, как Илиона сильно задрожала, прижавшись к нему, и понял, что она вспоминает два похожих ужаса, которые они видели в Экдиппе. Он крепко сжал ее запястье на случай, если она вдруг попытается убежать, потому что стражники в черных плащах стояли и наблюдали, держа в руках маленькие серебристые предметы.

Еще через мгновение зеленая капля полностью исчезла. Толмай все еще дрожал, хотя, по-видимому, не чувствовал боли. Дрожь прекратилась; затем он медленно открыл глаза.

— Встань, брат, — сказал Изхар.

Толмай поднялся, затем повернулся лицом к Досифею. Его глаза теперь ярко, жутковато отражали свет факела, как и глаза Изхара.

— Все хорошо, — сказал он ровным бесстрастным голосом. — Хорошо снова обитать во плоти и крови, после того как столько тысяч кругов солнца пролежал без тела. Теперь, Изхар, как мы заставим этих других существ говорить? Болью или привилегией обладания?

— Боги! — воскликнул Досифей. – Толмай, ты стал Ам-ха-арец!

— Отныне я не просто Толмай. Я — он, но в то же время нечто большее. Ты мудрый человек, Досифей, и потому мы предлагаем тебе выбор. Подчинись воле владык Демхе, как и я, — или сопротивляйся и терпи мучения, превосходящие всякую выносливость.

— Но почему? — вдруг воскликнул Менандр. — Толмай, Изхар — разве вы нас не помните? Когда мы причинили вам зло?

Четыре горящих глаза повернулись в сторону юноши.

— Мы должны знать, почему твой наставник копался в руинах Хали, — сказал Изхар. — Мы должны знать, какую роль он сыграл в краже Чаши Биах.

— Я ничего не крал, — запротестовал Досифей. — И ничего не находил!

Глаза снова повернулись в его сторону. Затем закутанное существо издало глубокий глухой звук, совершенно непохожий ни на что, слышанное Менандром до сего момента. У него по коже побежали мурашки.

— Да, — сказал Изхар, не поворачиваясь. — Приведите еще троих братьев.

Нечеловеческое существо отошло к алтарю, наклонилось и достало из-за него новую блестящую медную полусферу, а затем еще две, поставив их в ряд на плиты пола.

— Нет! — вскричал Досифей. — Вы не посмеете!

— Подчинитесь! – нараспев произнёс Изхар. — Подчинитесь добровольно, и боли не будет. Теперь вы, трое будете перенесены во Владение Демхе — и тогда мы узнаем правду, а вы обретёте могущество, превосходящее всякое человеческое понимание.

Симон вскочил на ноги, мгновенно схватив остролезвийную сику, и повернулся лицом к закутанному в черное незнакомцу, стоявшему в тени на краю небольшой поляны. В тот же миг незнакомец коснулся светящейся застежки своего пояса — и вокруг него тут же возникло слабое тёмно-синее сияние.

— Кто ты? — потребовал Симон, чувствуя, как волосы встают дыбом на затылке. — Отвечай, или я...

Человек шагнул вперед.

— Я... я очень плохо понимаю греческий, — запинаясь, произнёс он на латинском. — Тебе... не нужно меня бояться.

Симон уставился на него. Он почувствовал облегчение, поняв, что перед ним всего лишь человек. Но... чего еще ему следовало ожидать? Он услышал, как поднимается Лотис, приближаясь к нему.

— Кто... ты? — нерешительно спросила она.

— Меня зовут Таггарт, — сказал человек со странным акцентом. — Я не желаю вам зла. Мне нужно поговорить с вами.

Теперь Симон увидел, что незнакомец, полностью освещенный слабым светом костра, действительно был человеком. Однако его внешность смотрелась странно. Он был одет в черное – но носил не плащ и доспехи, как таинственные стражники, а рубашку, брюки и обувь такого покроя, какого Симон никогда раньше не видел. На его талии был широкий пояс, казавшийся равномерно сплетенным из тёмно-синих металлических нитей, застежка которого слабо светилась фиолетовым, и Симон увидел, что этот пояс был центром слабого синего сияния, окружавшего человека. На левом бедре висела небольшая сумка, казавшаяся кожаной, на правом – другая, побольше, из того же материала, и из последней выступала часть предмета, который, как инстинктивно почувствовал Симон должен был быть оружием. В правой руке человек сжимал небольшой серебристый цилиндр. Он тихонько жужжал.

— Симон! — прошептала Лотис. — Он говорит на языке римлян.

— Не бойся, — шепнул ей Симон. Затем продолжил на латинском: — Незнакомец, если это оружие в твоей руке, я выпущу тебе кишки прежде, чем ты успеешь его поднять.

— Это? — Человек, назвавшийся Таггартом, опустил руку; предмет в ней перестал жужжать. — Это не оружие. Я использовал его лишь для того, чтобы найти вас. Он привел меня с вершины холма сквозь эти деревья.

— Что? Говори прямо, незнакомец. Хочешь сказать, что ты колдун?

Человек слегка улыбнулся.

— Возможно, я кажусь вам таким. Но повторяю, я не желаю вам зла. Могу ли я присоединиться к вам у костра? Я должен кое-что объяснить.

Симон внимательнее посмотрел на человека. Его каштановые волосы были коротко подстрижены, хоть и не так коротко, как у римлян, и ни один римлянин не стал бы носить такую подстриженную бороду и усов. И кто из людей когда-либо носил на лице такое причудливое устройство? — темную оправу, которая опиралась на переносицу и загибалась за ушами, поддерживая два прозрачных диска, сквозь которые смотрели искаженные ими карие глаза.

Приняв молчание Симона за согласие, человек шагнул вперед. Симон угрожающе поднял свой нож. Его острие коснулось края синего свечения, окружавшего незнакомца, и скользнуло в сторону, словно наткнувшись на твердую гладкую поверхность.

— Видишь, — сказал человек, назвавшийся Таггартом, — ты не можешь причинить мне вреда. И я не желаю вам вреда. Напротив. Но вы должны меня выслушать. Вы оба в опасности.

Симон отступил на шаг.

— Ты колдун.

— Нет, — покачал головой незнакомец. — Ничего из того, что я делаю, не является магией. И всё же вокруг вас действуют силы, которые вы, возможно, не сможете понять никак иначе. Вы чувствовали, что за вами следят?

— Чувствовали? — Симон резко откинул голову назад и рассмеялся. Затем, так же внезапно, он посерьезнел, вложил сику в ножны и жестом указал на костер. — Садись же, незнакомец. И не хочешь ли ты поесть?

— Нет, спасибо, — сказал человек, садясь на землю. — Но, пожалуйста, называйте меня Таггартом.

Симон, сев напротив человека, решил, что тот выглядит вполне по-человечески.

— Я Симон из Гитты, Таггарт. Странное имя. Ты, должно быть, из далекой западной провинции.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты не говоришь по-гречески, а у твоей латыни странный акцент.

— Ты прав, я с... запада. Намного западнее, чем ты можешь себе представить.

— Возможно, ты имеешь в виду Гибернию,? Однажды, в бытность мою гладиатором, я встретил человека по имени Данлейн Максамтайн — пленника с острова Гиберния. Твое имя даже звучит по-гибернийски.

— Нет, — покачал головой Таггарт. — Земля, откуда я родом, находится далеко к западу от этого места. Но сейчас у меня нет времени это обсуждать. Он поднял маленький цилиндр в правой руке, и тот снова зажужжал; он направил его на вещевой мешок Симона, лежавший у костра, и жужжание усилилось. — Открой его, пожалуйста, и покажи мне, что в нем.

Симон нахмурился.

— Почему я должен это делать?

Он почувствовал, как Лотис приблизилась к нему, схватив его за рукав туники, услышал ее напряженный шепот на ухо:

— Послушайся его, Симон. Тогда, возможно, он уйдет — вернется во тьму.

Симон почувствовал, что девушка дрожит.

— Не бойся, Лотис. — Затем, строго повернувшись к человеку в черном произнёс: — Будь краток, чародей. Что тебе от нас нужно?

— В твоём мешке есть два предмета. Ты должен отдать их мне, иначе вы не сможете сбросить с хвоста тех, кто идет по вашему следу.

Симон свирепо посмотрел на него.

— Стражники в черных плащах? Тогда скажи мне, Таггарт: кто они?

— Недавно пробужденные слуги... Хастура. Но у меня нет времени объяснять. Открой свой мешок.

Симон, чувствуя в тоне незнакомца скорее настоятельность, чем угрозу, сделал это. Инстинктивно поняв, чего хочет этот человек, он вынул серебристый предмет и медальон с сияющим узором Плеяд из драгоценных камней и протянул их ему.

— Вот — и делай что хочешь с этими проклятыми колдовскими штуками!

— Хорошо. — Таггарт положил свой маленький металлический цилиндр в поясную сумку, затем коснулся застежки пояса. Синее свечение вокруг него исчезло. Он быстро выхватил оба предмета у Симона и тоже положил их в сумку. В тот же миг Симон и Лотис с полной уверенностью поняли, что он человек, такой же, как и они.

Но затем он снова коснулся застежки пояса; синее свечение вновь возникло вокруг него.

— Я должен идти, — сказал он. — Чем скорее я уйду, тем в большей безопасности вы будете.

— Подожди! — сказал Симон. — Ты не можешь просто уйти, не сказав нам, что привело тебя сюда.

— Это была просто удача. Я обходил окрестности, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки... слуг Хастура. Я обнаружил двоих из них, а затем понял, что они следят за вами.

Из сумки человека раздалось внезапное пронзительное гудение. Он быстро залез в нее и вынул маленький цилиндр; тот перестал гудеть.

— Тихо вы оба! — прошипел он. — Идут ваши преследователи!

С этими словами он поднялся, и через мгновение скрылся среди дубов; слабое голубоватое свечение вокруг него быстро пропало во тьме.

— Баал! — выругался Симон, поднимаясь. — Подожди! — Он шагнул вперед, словно собираясь последовать за человеком, как вдруг его внимание привлек внезапный легкий вздох Лотис:

— Симон... смотри!

Он взглянул туда, куда она указывала, и увидел большую сову, сидящую на низкой ветке, не мигая глядя вниз. На ее шее висел медальон с сияющей «V» из звезд. В следующее мгновение Симон услышал другой звук — медленные, размеренные шаги. Кто-то приближался к небольшой поляне, на этот раз со стороны склона.

Лотис поднялась, дрожа и глядя в сторону приближающихся шагов.

— Демоны? — дрожащим голосом прошептала она.

Симон выхватил свои клинки.

— Отойди от меня — спрячься среди деревьев.

Сова пронзительно ухнула, затем вытянула крыло, словно указывая рукой. Девушка застыла на месте, окаменев от страха. Симон обошел костер, подтолкнул ее к деревьям, повернулся назад — и увидел двух мужчин, выходящих из тени на поляну.

Двое в черных плащах и шлемах, их глаза светились желтым в свете костра. Грудь одного из них была пронзена стрелой.

Симон присел, повернувшись к ним лицом, ожидая. Фигуры в черном остановились и повернулись к нему, их глаза были такими же неподвижными, как у совы. На груди каждого висел медальон, сверкающий звездной буквой «V» Гиад. Симон слышал, как у него за спиной стучат зубы Лотис.

Затем, не спеша, оба закутанных в плащи мужчины вынули из сумок на боку маленькие серебристые предметы и прицелились. Симон напрягся, готовясь к прыжку, зная, что обречен — он никак не успеет перепрыгнуть через костер и добраться до своих врагов, чтобы предотвратить двойной удар колдовского пламени, которое, как он знал, обожжет его плоть.

Внезапно с той стороны поляны, что была выше по склону, раздался пронзительный металлический визг. Закутанные в черное люди тут же выронили оружие и, шатаясь, отступили назад, вопя и прижимая руки к ушам, а затем рухнули наземь. В тот же миг сова вскрикнула и, трепеща крыльями, свалилась с ветки. Визжащий звук усилился. Симон повернулся и увидел, что человек по имени Таггарт стоит на краю поляны; визг исходил из маленького блестящего цилиндра, который он держал в руке. Двое одетых в плащи солдат и сова бились на траве, словно в агонии. На глазах Симона их судороги перешли в дрожащие спазмы. Затем…

— Боги! — выдохнул Симон.

Позади него Лотис застонала от ужаса — ибо пока он смотрел, из ртов обоих солдат выбрались наружу большие зеленоватые дрожащие комки некой субстанции, а из клюва совы — комок поменьше. Как только эти штуки полностью отделились от своих носителей, цилиндр в руке Таггарта перестал визжать. Комки немедленно начали вытягиваться к краю поляны, извиваясь, словно огромные полупрозрачные черви.

Симон вложил клинки в ножны, прыгнул вперед и выхватил из костра горящую головню. При этом он увидел, что два больших существа достигли края поляны и тянутся вверх по стволам двух дубов, а затем невероятным образом их субстанция быстро истончилась, словно они впитывались в кору. Симон пробормотал проклятие и побежал вперед.

— Оставь их! — крикнул Таггарт со своим странным акцентом на латыни. — Там они не причинят вреда.

У Симона не было выбора, ибо эти штуки исчезли прежде, чем он успел до них добраться. Каким-то образом они проникли в саму кору, не оставив после себя даже следа влаги.

Мул, привязанный у самой первой полосы деревьев, внезапно пронзительно заржал. Симон подбежал к нему, схватил повод и ласково заговорил с ним. Животное быстро притихло. На мгновение Симон погладил его, сказал что-то успокаивающее, затем вернулся к костру. Лотис побежала ему навстречу, затем повернулась и испуганно уставилась на человека по имени Таггарт.

— Симон, он повелевает демонами! Наверняка он сам демон!

— Нет, — сказал Симон. — Думаю, он такой же человек, как и мы.

Внезапно сова, упавшая на поляну, с трудом поднялась на ноги. Издав пронзительный ухающий крик, она яростно взмахнула крыльями вверх и исчезла в ночи, оставив лежать на земле медальон, который быо на ней. Симон вспомнил маленький комок, вылезший из нее — должно быть, именно он напугал мула.

Затем он увидел, что один из упавших стражников шевелится, пытаясь подняться. Глаза человека больше не светились в свете костра.

— Боги… Я свободен! — выдохнул он. — Свободен!

Он тут же сорвал медальон с шеи и бросил его на землю. Поднимаясь, стражник взглянул на Симона, затем на Лотис, потом на Таггарта.

— Колдун, ты освободил меня.

— Тебе лучше уйти отсюда, до того как я сам покину это место, — сказал Таггарт. — Иначе эта штука может попытаться снова завладеть тобой. Уходи быстро.

С воплем ужаса человек повернулся и бросился бежать в том направлении, откуда пришел, исчезнув в лесу. На мгновение Симон услышал, как он продирается сквозь кусты и деревья; затем снова воцарилась тишина.

— Вы двое тоже должны уйти. Собирайте вещи. Я прослежу, пока вы не будете готовы уйти, чтобы убедиться, что эти существа не последуют за вами.

Лотис принялась за дело еще до того, как человек по имени Таггарт закончил говорить. Симон взглянул на солдата, пронзенного стрелой, оставшегося неподвижно лежать на траве, затем снова на Таггарта.

— Почему римская стрела не убила этого человека сразу? Баал! Неужели эти демоны могут оживлять трупы, так же, как овладевать живыми?

— Могут, если труп не слишком давно мертв. Поторопитесь.

Собирая вещи, Симон не сводил глаз с одетого в черное Таггарта, который быстро обошел поляну, подобрав три медальона и два серебристых оружия, которые несли солдаты и сова. Он положил их в мешочек на поясе. Симон заметил, что он часто бросал взгляды на два дерева, в которые исчезли комкообразные существа, все время держа наготове в левой руке маленький металлический цилиндр.

Лотис подвела мула поближе к костру, и они погрузили на нее свои немногочисленные пожитки. Таггарт тут же повернулся и пошел вверх по склону, жестом приглашая их следовать за ним.

— Нет, Симон, — прошептала Лотис. — Мы можем сесть на мула и уехать. Колдун идет пешком — мы можем убежать от него.

Симон покачал головой.

— Если бы он хотел причинить нам вред, он бы убил нас раньше. Не бойся, Лотис. Пойдем, я хочу задать этому человеку несколько вопросов.

После нескольких минут ходьбы в гору лес поредел настолько, что они смогли поравняться с чародеем. Странное свечение, окружавшее его, стало еще заметнее среди теней, отбрасываемых луной.

— Куда ты нас ведешь? — требовательно спросил Симон.

Человек остановился и повернулся к нему лицом.

— Никуда. Теперь вы можете идти своей дорогой — мы достаточно далеко от этих… тварей. Они не смогут последовать за вами. На самом деле, вдали от меня вам будет безопаснее.

— Почему?

— Потому что теперь у меня их оружие и медальоны. Если есть еще какие-нибудь… приспешники Хастура… которые все еще преследуют тебя, они будут искать меня.

Симон почувствовал холод, и причиной тому было вовсе не ночной воздух.

— Досифей! — пробормотал он. — У него тоже есть такое оружие и медальон, а с ним Менандр и Илиона.

— Что? — воскликнул Таггарт. — Это твои друзья?

— Да. Скажи мне, чародей, они в опасности?

— Вполне возможно. Тебе лучше сказать мне, где они находятся.

— Думаю, в Капернауме.

— Где это?

— К северо-востоку отсюда, на берегу Галилейского моря — но это в двух днях пути отсюда.

Таггарт быстро вновь зашагал вверх по склону. Симон последовал за ним, а Лотис шла позади, ведя в поводу мула. Вскоре они оставили позади последние деревья и оказались на голой вершине холма, освещённой полумесяцем.

Здесь покоился большой низкий объект, силуэтом выделявшийся на фоне восходящих восточных звезд созвездия Весов и слабо светившийся тем же голубым сиянием, которое, казалось, окружало Таггарта. Лотис ахнула при виде этого и отступила; но Симон, подстёгиваемый беспокойством за своих друзей, не отставал от загадочного незнакомца и спросил:

— Что это за существа, которые угрожают Досифею и остальным? Неужели это рабы Ассатура, которые когда-то служили Продикосу в Эфесе?

Таггарт остановился рядом с большим светящимся объектом, который, как теперь мог видеть Симон, был плоским и круглым, окруженным приподнятым ободом из темного металла. Каким-то образом он почувствовал, что это некое странное рукотворное устройство. Слабо светящаяся, но выполненная из темного металла, его круглая внутренняя часть мерцала тусклыми загадочными огнями.

— Продикос? — Таггарт пристально посмотрел на Симона. — Существо, обитавшее в человеке по имени Продикос, недавно потеряло власть над этим миром и опустилось в другую… область… известную как Хараг-Колат. Откуда ты знаешь об этом?

Симон фыркнул.

— Я сражался с этим демоном! Спроси моего наставника Досифея и его юных подопечных Менандра и Илиону, если хочешь узнать больше. Досифей изучает тайные вещи. Но я никогда не слышал от него об этих комкообразных демонах.

— У меня мало времени, чтобы все это объяснить. — Таггарт посмотрел на звезды. — Соответствующие созвездия не видны — они взойдут только после рассвета. Но вы должны их знать — Гиады, Плеяды и Близнецы.

Симон узнал названия.

— Какое отношение эти звездные скопления имеют к судьбе моих друзей?

— Существа, которых вы называете «демонами», изначально пришли с этих звезд, — торопливо сказал Таггарт. — Зеленые комки. Но они не все с одних и тех же звезд, и не все они враги людей. У меня нет времени объяснять больше — я должен идти, чтобы успеть спасти ваших друзей.

— Я иду с тобой! — крикнул Симон, бросаясь вперед, но тут же натолкнулся на невидимый барьер, гладкий, как стекло, без малейшего трения. Сияние, окружавшее Таггарта и его странное устройство, слилось воедино, словно две мыльные пузыря.

— Нет, — сказал Таггарт. — Прости. Я должен идти.

Его голос был слабым, словно доносился из-за тонкой стены. Он повернулся и забрался внутрь устройства, наклонился и коснулся маленького светящегося квадрата. Раздался гудящий звук, который начал нарастать.

— Симон! — крикнула Лотис. — Уходим! Это колдовство!

Он медленно отступил, волосы на затылке у него встали дыбом, когда самаритянин увидел, что объект медленно поднимается в воздух. Он никогда не видел подобной магии!

— Не волнуйтесь! — крикнул Таггарт из поднимающегося устройства. — Если у ваших друзей все еще есть оружие и медальон, я найду их.

— Проклятый колдун, вернись!

Донесся нарастающий звук, похожий на раскаты грома, эхом отражающиеся от далеких холмов, затем наступила тишина.

Симон почувствовал легкое прикосновение к руке. Он повернулся и увидел Лотис. Ее лицо было белым; она дрожала, но ужас в глазах смешивался с благоговением.

— Нам… нам следует уйти, Симон… покинуть это место.

Симон смотрел туда, где воздушный корабль исчез в темном небе.

— Он сказал, что мои друзья в опасности.

— Он также сказал, что найдет их и спасет, разве нет? Идем, Симон, мы тоже должны покинуть это место, иначе вернутся демоны.

Симон кивнул, его разум словно оцепенел, затем послушно последовал за девушкой, которая повела мула на юг по склону спускающегося хребта. Но он часто оглядывался назад, и кожа на его шее продолжала покалывать при виде сверкающих звезд — странных, разом ставших незнакомыми звезд, казалось, символизирующих неземные тайны.

— Подчинись! — крикнул Изхар, его желтые глаза, казалось, пылали огнём. — Тебе будет больно, только если ты будешь сопротивляться. Если же подчинишься добровольно, наступит освобождение, исцеление и понимание, превосходящее все, что ты знал до сих пор.

Приземистое существо в капюшоне поставило три медные чаши на плиты, затем отступило в тень. Менандр наблюдал, как эти чаши слегка покачиваются, посверкивая мягкими отблесками многочисленных факелов. Затем плоские крышки раскрылись, словно радужные оболочки глаз, обнажив пульсирующие зеленые комки внутри.

— Нет! — ахнула Илиона. Она отвернулась, словно собираясь бежать, но закутанный в черное стражник тут же преградил ей путь, схватил ее, развернул. Три зеленоватых комка вывалились на пол, ощупывая пространство, словно чудовищные полужидкие черви.

Менандр напрягся, ужас и ярость боролись в нем. Он хотел броситься на стражника, державшего Илиону, бежать с ней из этого места безумия, но знал, что стражники одолеют и его. И тут, к своему ужасу, он увидел старого Досифея, своего верного наставника, который опустился на колени и протянул руки, с почти мистической тоской в глазах.

— Я поверю вам, Изхар, Толмай. Долго я изучал древние писания и надеялся на такое знание, какое ты теперь обещаешь. Не разочаруйте меня, друзья — позвольте мне стать слугой Демхе, как и вы!

— Прими — ликуй — родись в Знании! — прозвучало одновременно из уст Изхара и Толмая.

Первое комкообразное существо прижалось к колену Досифея и начало исчезать, проникая сквозь ткань его одеяния. В ужасе Менандр наблюдал, как эта штука уменьшалась и пропадала. Досифей вздрогнул, склонил голову почти до плит пола, а затем внезапно выпрямился и огляделся вокруг с изумлением. Его глаза засветились в свете факелов, как глаза совы или рыси.

— Боги! — внезапно воскликнул он. — Я вижу! Я вижу!

Менандр продолжал в ужасе смотреть, как два других комка приблизились к нему и Илионе. Затем, когда девушка снова закричала, он отбросил всякую сдержанность и бросился на державшего ее стражника, завывая от ненависти и нанося удары голыми кулаками. Человек отступил на шаг назад, но не отпустил девушку. Тут же двое других закутанных в черное стражников схватили его, удерживая неподвижно, несмотря на все его усилия, в то время как два комка приближались к нему и девушке.

— Подчиняйся! Подчиняйся! — кричали Изхар и Толмай, а затем, к ужасу Менандра, он увидел, как Досифей повернулся к нему, и услышал, как тот тоже крикнул:

— Менандр, подчиняйся!

— Нет! — закричал он, яростно вырываясь. Он услышал крик Илионы, полный такого же ужаса, как и его собственный. Демоны были рядом — он почувствовал вязкую субстанцию одного из них, коснувшуюся его, обволакивающую плоть лодыжки. Он отчаянно брыкался, вскрикивая от боли и страха, чувствуя, как существо проникает в него.

Внезапно раздался оглушительный грохот, когда западная стена синагоги рухнула внутрь, и все, кто находился внутри, оказались отброшены на плиты.

Глава IV

Менандр яростно катался по плитам, задыхаясь от пыли, внезапно заполнившей воздух. Даже мощное сотрясение и последовавшая за ним суматоха не смогли вытеснить из его головы мысль об ужасном существе, которое вот-вот должно было проникнуть в его плоть.

Перекатываясь, он наткнулся на основание колонны. Юноша вскочил на ноги и огляделся. Пыль оседала, и он увидел, что многие другие тоже поднимаются. Он закашлялся, чихнул и на ощупь сделал шаг вперед. Перед ним зашевелилась фигура в белом, пытаясь подняться. Он узнал Илиону и наклонился, чтобы помочь ей встать. Изхар, Толмай и многие из стражников в черных плащах тоже поднялись на ноги, злобно глядя в его сторону желтыми глазами. Но Досифей и другие стражи смотрели в противоположном направлении, а за ними…

— Боги! — воскликнул Менандр.

Сквозь рассеивающуюся пыль он увидел огромную дыру, зияющую в западной стене синагоги, а посреди нее стоял человек в черном одеянии, фигура которого была окружена слабым голубым свечением. В правой руке он сжимал громоздкий предмет из темного металла, в левой — небольшой серебристый цилиндр. Оружие?

Несколько стражников в плащах ощупью искали в оседающей пыли маленькие блестящие сферы, которые они обронили, затем, найдя, подняли их…

Серебристый цилиндр в левой руке человека засветился, издавая жутковатую трель. Мгновенно все в зале, кроме Менандра и Илионы, дико закричали и упали на пол, корчась, словно от ужасной боли. А затем, к изумлению Менандра, из каждого из этих упавших и кричащих людей начали выделяться зеленоватые слизистые сгустки. Илиона тоже вскрикнула, не от боли, а при виде этих отвратительных тварей, вылезающих из ртов и ноздрей или сочащиеся из обнаженной плоти рук и ног, расползющихся, как огромные слизни, по заваленным обломками плитам во всех направлениях.

Человек в черном одеянии вошел в синагогу. Менандр увидел, что у него аккуратная коричневая борода и усы, а перед его темными глазами находится некая странная оправа. Затем взгляд этих глаз остановился на Менандре и Илионе, застывших в ужасе. Упавшие люди перестали кричать, но продолжали лежать, содрогаясь в судорогах; жуткая тишина опустилась на зал, пока слизнеподобные существа поспешно ускользали в тени.

— Колдун! — напряженно прошептала Илиона, цепляясь за рукав туники Менандра.

— Убирайтесь отсюда! — внезапно крикнул им человек на латинском, показывая на зияющую дыру в стене позади него. — Скорее. Эти твари ушли ненадолго — они вернутся, и их будет больше!

Менандр внезапно понял, что, каким бы невероятным это ни казалось, колдун пришел им на помощь. И в тот же миг он увидел какое-то движение в тенях за кафедрой — приземистую фигуру в плаще с капюшоном, поднимающую и наводящую большой и сложный серебристый предмет своими двумя щупальцами, направляющую его, как оружие…

— Берегись! — закричал Менандр.

Незнакомец резко обернулся, присев как раз в тот момент, когда из конца устройства существа в капюшоне вырвался луч ослепительно-желтого света, едва не задев его; фриз взорвался каменным дождем, и часть перемычки над главным входом с грохотом обрушилась.

В тот же миг из громоздкого темного оружия в правой руке незнакомца вырвался фиолетовый луч, ударив в основание колонны рядом с существом в капюшоне. Колонна треснула, наклонилась, а затем с оглушительным грохотом рухнула, скрыв существо из виду; зал снова наполнился клубящейся пылью.

— Ты… ты убил его? — задыхаясь, пробормотал Менандр, шагнув вперед. Илиона вцепилась в него, ее голубые глаза казались большими и темными на фоне белизны ее лица.

— Не рассчитывайте на это! — крикнул незнакомец. — Уходите, быстро!

— Подожди… — Илиона потянула Менандра за руку, указывая на одну из упавших фигур. — Досифей — мы должны спасти его!

Менандр кивнул, быстро опустился на колени рядом со старым чародеем, делавшим слабые попытки подняться. Они помогли ему встать, поддерживая под руки, затем дотащили его к дыре в западной стене, часто спотыкаясь о обломки.

— Скорее, — сказал незнакомец, подталкивая их. — Когда выйдете наружу, поверните направо и идите вдоль стены.

Они повиновались. Незнакомец следовал за ними по пятам, когда они вышли в узкий переулок. У северо-западного угла синагоги они подошли к подножию каменной лестницы, пристроенной к стене.

— Вверх по лестнице, быстро!

Они автоматически повиновались и были уже на полпути вверх по лестнице, когда Менандр внезапно понял, что они окажутся в ловушке, если только не найдут какого-то способа сбежать по крышам. Он остановился, повернулся лицом к незнакомцу и увидел, что тот прикрывает их отступление, словно ожидая погони.

— Мы окажемся в ловушке.

— Нет, не окажемся. Вверх. Быстрее.

В этот момент послышался топот множества обутых ног, лязг доспехов и стального оружия. Затем в дальнем конце переулка появилась большая группа солдат. Менандр понял, что это были не стражники в черных плащах, а римские войска, которые наблюдали за входом в синагогу.

— Стойте, вы на лестнице! — крикнул центурион, командовавший группой, когда те с грохотом ворвались в переулок. — Остановитесь, или умрёте!

— Вверх, вверх! — подгонял Менандра незнакомец. Затем, повернувшись, крикнул на латыни, со своим странным акцентом: — Назад! Здесь… колдовство. Вы в опасности.

Центурион поднял руку, призывая свой отряд остановиться. Менандр услышал в презрительном лающем смехе этого человека типичную для римлян нотку высокомерия и, предчувствуя, что сейчас произойдет, подтолкнул Илиону и Досифея вперед.

— Вы смеете угрожать нам колдовством? Солдаты! — не оборачиваясь, указал вперед центурион. — Заколите этих дерзких смутьянов копьями!

Дюжина солдат подняла свои метательные копья для броска. Менандр съежился. Они ни за что не успеют повернуть за угол стены.

Незнакомец прорычал что-то похожее на проклятие на неизвестном языке, сдвинул вперед рукоятку на боку своего оружия, прицелился…

На этот раз из него вырвался не луч света, а фиолетовая вспышка ревущей силы, заполнившая переулок почти от края до края. Более дюжины римлян мгновенно вспыхнули пламенем, узкий проход на короткое время заполнился огнем и громом. Менандр почувствовал, как задрожало здание, вскрикнул от изумления и ужаса, но не услышал собственного голоса.

Затем наступила тишина. Внизу, в переулке, клубился дым. Он медленно рассеялся, обнажив обугленные скелеты римских солдат, их доспехи и оружие, наполовину расплавленные среди тлеющих костей.

— Боги! — прошептал Досифей. — Сила богов!

— Вверх, вверх! — снова поторопил их незнакомец. — Скоро появятся преследователи, куда опаснее римлян — враги, от которых я не смогу вас защитить.

Они свернули за угол, пересекли короткий балкон, на который выходила узкая дверь — жилище Изхара, предположил Менандр, — и поднялись по еще одной короткой лестнице. Все трое ахнули от изумления, когда оказались на плоской крыше, ибо перед ними предстала странная плоская конструкция из темного металла, которая неподвижно висела без опоры примерно в футе или более над черепичной крышей и светилась тусклым голубым светом. Незнакомец поспешно прошел мимо них, и Менандр увидел, как свечение, окружавшее человека, слилось со свечением летающего устройства.

— Быстро, — позвал человек, перелезая через низкий бортик внутрь, — за мной.

Менандр и Илиона колебались, но Досифей прохрипел:

— Делайте, как он говорит, быстро!

Голубоватое свечение исчезло, но устройство продолжало висеть, странно гудя. Человек снова поманил их, на этот раз нетерпеливо. Менандр и Илиона помогли своему старому наставнику пройти вперед, перебросили его через бортик, пока незнакомец помогал ему забраться внутрь, затем и сами последовали за ним. Человек в черном одеянии коснулся цветных огней на наклонной металлической панели на наклонной металлической панели, расположенной на краю бортика; гудящий звук усилился. Затем страх сжал сердце Менандра, когда он почувствовал движение вверх.

— Гера! — воскликнула Илиона. — Мы поднимаемся!

Менандр и девушка бросились к краю аппарата и заглянули вниз. Слишком поздно было спрыгивать на крышу — они поднимались в небо, все выше и выше, быстрее…

— Не бойтесь! — крикнул человек. — Мы не упадем, я обещаю вам.

Аппарат рванулся вперед, проносясь мимо освещенных луной крыш города внизу.

— Колдун, куда ты нас везешь? — спросил Досифей.

— В безопасное место. Где вы остановились?

— Что?

— Покажите мне, где вы живете. Я доставлю вас туда. Вы должны собрать свои вещи, а затем я отвезу вас, куда пожелаете. Вы не должны оставаться здесь, в Капернауме.

— Но это Хоразин, а не Капернаум, — сказал Менандр. — Капернаум находится более чем в двух римских милях к юго-востоку отсюда.

Человек кивнул.

— Понятно. Держитесь крепче.

Менандр почувствовал, как воздушное судно повернуло на юг. Ветер хлестал его волосы, скорость увеличивалась. Он оглянулся и увидел, как синагога быстро уменьшается вдали, чернея на фоне более светлых, освещенных луной стен окружающих зданий. А затем… не показалась ли на ее крыше приземистая фигура в мантии?

Но он уже не мог ее различить, ибо Хоразин теперь быстро удалялся на север. В сотнях футов под ними освещенный луной пейзаж проносился с угрожающей скоростью. Ветер был настолько сильным, что Менандр задыхался, вцепившись в край аппарата, опасаясь, что его сдует.

Внезапно ветер стих; вокруг них возникло тусклое голубое свечение. Однако их скорость не уменьшилась, ибо земля по-прежнему стремительно проносилась внизу. Менандр повернулся и увидел, что Капернаум уже совсем близко, бледные стены синагоги Толмая видны в его центре, а огромное Геннисаретское озеро сверкает вдали под луной. Досифей, опираясь на передний борт, смотрел на эту сцену, в его глазах было больше благоговения, чем страха.

— Скажите мне, где вы остановились, — сказал незнакомец.

Досифей прищурился, глядя вперед. Менандр и Илиона присоединились к нему, высматривая небольшую гостиницу, которую они выбрали на северной окраине города. Все выглядело незнакомым под растущей полумесяцем, особенно с такой высоты. Затем Менандр заметил белую ленту дороги, ведущей в город с севера, а мгновение спустя и саму гостиницу. Ее плоская крыша возвышалась над окружающими домами.

— Я вижу! — в тот же миг воскликнула Илиона. — Вон там большое здание, недалеко от этой стороны дороги.

Воздушное судно замедлилось, повернуло и начал снижаться, когда странный человек, управлявший им, выполнял указания Илионы

— О, великий чародей, — спросил Досифей, — кто ты? Как ты себя называешь?

— Я Таггарт, — сказал человек, не отрывая глаз от приближающегося города, его пальцы танцевали на странно освещенной панели перед ним. — Но я не…

— И кому ты служишь? Уж точно не Ассатуру, повелителю Демхе и воздушных элементалей, чьим прислужникам ты только что сорвал планы, чтобы спасти нас. Значит, ты служишь Первобытным богам? Или?..

Человек по имени Таггарт пристально взглянул на Досифея.

— У меня тоже есть к тебе несколько вопросов, старик.

Затем он замолчал, направляя судно вниз, медленно и плавно, пока наконец оно не опустилось на плоскую крышу гостиницы. Менандр едва сдерживал свое изумление. Они преодолели расстояние между Хоразином и Капернаумом всего за несколько мгновений!

Голубое свечение снова исчезло.

— Собирайте свои вещи, — сказал Таггарт. — Я должен вывезти вас из этого региона с концами.

— Теперь они точно не смогут нас поймать! — воскликнул Менандр.

Таггарт взглянул в небо.

— Не будьте так уверены. Они, вероятно, уже подают сигналы другим.

— Другим — там, наверху? — спросил Досифей. — Среди звезд?

— Да. Кружат вокруг Земли, ждут сигналов. Поторопитесь и соберите свои вещи.

Досифей повернулся к двум молодым людям.

— Делайте, как он говорит.

Менандр с Илионой спустились на крышу. В этот момент они мельком увидели белый флажок, который водрузили на шесте, как сигнал для ворона, развевающийся в лунном свете. Они посмотрели друг на друга.

— Карбо? — одновременно произнесли они оба.

— Скорее, — повторил Таггарт, наклоняясь через край, держа в руке светящийся металлический предмет. — И вот, возьмите — это избавит вас от труда зажигать огонь.

Илиона взяла предмет с изумлением в глазах. Это был металлический цилиндр длиной с ее ладонь; из одного его конца исходил конус света. Затем, повернувшись, она направилась к краю крыши и начала спускаться по деревянной лестнице, примыкавшей к стене здания. Светящееся устройство в ее руке показывало ей путь лучше, чем любой фонарь или лампа.

Пока она светила, Менандр отпер дверь их комнаты. Когда они поспешно вошли внутрь, первым, что они увидели, был темный силуэт на столе и блеск глаз-бусинок. Оба ахнули — но в тот же миг поняли, что это всего лишь ворон. Видимо, Карбо заметил флаг на крыше, затем влетел в открытое окно и, узнав их вещи, остался ждать. Менандр почувствовал огромное облегчение. Птица была старым другом, слишком хорошим, чтобы его бросать.

— Карбо! — воскликнул он. — Досифей на крыше. Лети к нему. Мы подойдем через несколько минут.

Ворон каркнул в знак согласия, затем вылетел в окно в ночь. Менандр и Илиона собрали свои пожитки, включая сумку со священными свитками Досифея. Это не заняло много времени, потому что они не успели распаковать вещи до того, как их схватили стражники в черных плащах.

Им удалось перенести все на крышу за один раз. Таггарт и Досифей стояли внутри воздушного судна, их силуэты выделялись на фоне залитого лунным светом неба. Ворон сидел на плече старика, словно принимая все это странное безумие как должное. Менандр и Илиона быстро передали наверх свертки, затем забрались внутрь следом за ними. Судно вновь загудело громче и пронзительнее, затем поднялось в воздух.

— Теперь скажите мне, куда вас отвезти? — спросил Таггарт. — И не выбирайте место поблизости отсюда.

Досифей на мгновение нахмурился в раздумье, затем сказал:

— Вы можете доставить нас в Энон?

— Где это?

— На юге – как минимум в двух днях пешего пути.

Таггарт кивнул.

— Там вы будете в безопасности, поскольку у вас больше нет ни оружия, ни медальонов. — Он внимательно посмотрел на Досифея. — Ведь нет?

— Нет, нет. Но как ты узнал?..

— Хорошо. Держитесь за поручень — поехали.

Судно помчалось на юг. Белая борода Досифея развевалась на ветру, птица на его плече тревожно каркала, перья ее трепетали. Затем их снова окутало голубое свечение; ветер стих, и странное средство передвижения понесло их на юг все быстрее и быстрее.

Симон мрачно смотрел на огонь, отблески пламени мерцали в его задумчивых темных глазах. Время от времени он поднимал лицо и смотрел на северо-восток, где на фоне залитого лунным светом неба чернели холмы. Мысли в его голове мелькали почти так же часто, как языки пламени костра в глазах. Лотис, сидевшая напротив него, догадывалась об этих мыслях.

— Что теперь, Симон? — тихо спросила она. — Ты станешь искать своих друзей, которым грозит опасность, или будешь мстить?

Он посмотрел на ее лицо, бледное в свете костра, изборожденное морщинами усталости. Страх исчез из ее глаз — возможно, напряжение последних нескольких часов помогло ей забыть ужасы предыдущего вечера. Они прошли несколько миль по освещенным луной хребтам и травянистым долинам, пока изнеможение Лотис не заставило их остановиться. Симон развел небольшой костер и приготовил еду, пока она отдыхала.

— Дружба или месть, — негромко произнёс Симон. — Ты верно прочла мои мысли, Лотис. Я прошел такой долгий путь, чтобы найти своих врагов, и теперь они так близко!

Он посмотрел на юго-восток, вниз, вдоль склона, спускающегося к широкой долине, где за нижним склоном горы Эбал в темноте светились несколько огоньков, указывая расположение города Себасты. Дальше, над далекой горой Гаризим и окружавшими её меньшими возвышенностями, низко под звездами висела полоса медленно приближавшихся черных туч.

— Они там, — продолжал Симон, поглаживая рукоять своего меча, глядя на огни города. — И все же, возмездие ждало уже шесть лет — возможно, оно сможет подождать еще несколько дней. Я чувствую, что должен отправиться на север, в Капернаум — узнать, что стало с моими друзьями.

— Симон! — В глазах Лотис снова появился страх. — Ты оставишь меня? Разве ты сможешь сделать для них что-то, чего не мог бы маг Таггар — он обладает великой силой и обещал помочь им!

— Разумеется, я не оставлю тебя, Лотис. — Симон слегка печально улыбнулся на опасения девушки. — Я взял бы тебя с собой, если бы мне пришлось отправиться в Капернаум. И все же, боюсь, ты права. Я надеюсь лишь на то, что волшебник сдержит свое слово.

— Нет-нет, Симон, я думаю, нам – то есть тебе – нужно пойти на север — попытаться найти и помочь твоим друзьям.

Симон на миг нахмурился в недоумении, затем снова улыбнулся.

— Ах, Лотис! Неужели ты так боишься Максенция, что не вернешься… — Вдруг он пристально посмотрел на нее, строго, но с беспокойством. — Скажи мне, Лотис, прежде чем ты отправилась к дому Акраба, тебя… наказывали?

Лицо девушки побледнело. В ее глазах блеснул почти панический страх.

— Нет… никаких наказаний. Я ничего такого не помню…

— Нет? — Глаза Симона не отрывались от нее. — Я чувствую, что ты очень боишься Максенция.

Ее лицо побледнело еще сильнее; она отвела от него глаза.

— Симон, он убьет тебя! Он обладает такой силой, которой не сможет противостоять даже римский прокуратор Пилат. Когда он узнает, что ты убил Акраба, он использует эту силу.

— Какую сил, Лотис?

Девушка вздрогнула.

— Он общается с колдунами — самыми могущественными в стране. Я знаю, о чем говорю, потому что они навещали Максенция ночью, и однажды я слышала их разговор, когда никто не знал, что я подслушиваю.

— Какими колдунами, Лотис? О чем они говорили?

— Нет, нет! Я не должна больше ничего говорить — их проклятие падет на меня. Лучше бы я никогда их не видела и не слышала!

Симон не смог вытянуть из неё больше ни слова, и ее страх был настолько силен, что он вскоре оставил все попытки. Он обошел костер и сел рядом с девушкой, нежно поглаживая ее и разговаривая с ней, как заботливый брат. При этом он произносил слова в едва уловимом гипнотическом ритме, которому научился у своего наставника Дарамоса, парфянского мага, и это оказалось настолько эффективным, что через короткое время Лотис, закутанная в плащ, мирно уснула у костра.

Симон встал и прошел несколько шагов вниз по склону холма. Он остановился и задумался, глядя на далекий черный горб горы Эбал, с вершины которой, как говорили, распространялось по земле гнетущее проклятие Яхве, а затем перевёл взгляд на огни Себасты в долине внизу. Далекая полоса черных облаков казалась ближе. С юго-востока дул прохладный ветер.

Отмщение.

Менандр и Илиона с благоговением смотрели на залитые лунным светом воды Геннисаретского озера, проплывавшие далеко внизу, на далекие холмы за ним и поднимавшиеся над ними звезды Девы. На юго-восточном горизонте образовалась полоса темных облаков.

— Ты спас наши жизни, а может быть, и души, великий чародей, — произнёс Досифей. — Чем мы можем тебя отблагодарить?

— Для начала, — сказал Таггарт, не отрывая взгляда от южного пейзажа, — расскажите мне всю историю о том, как вы завладели этим медальоном и энергетическим оружием. Я понимаю, что вы столкнулись с приспешниками… Хастура… в Эфесе.

Досифей вздрогнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я разговаривал с твоим другом Симоном из Гитты.

— Симон! — воскликнули Менандр с Илионой. Они шагнули вперед, и Илиона импульсивно схватила волшебника за руку, но тут же отдернула ее, испугавшись своей дерзости. И все же плоть мужчины под черным рукавом показалась ей совершенно человеческой.

— Ты видел Симона? — спросил Менандр. Где? С ним все в порядке?

— Кажется, да. — Таггарт быстро рассказал об их встрече. Илиона почувствовала укол ревности, узнав, что Симона сопровождала незнакомая девушка, затем затаила дыхание от страха при описании существ, вышедших из темноты в погоне за ним, и наконец испытала огромное облегчение, услышав, чем всё закончилось.

— Хорошо, хорошо, — сказал Досифей, когда мужчина, запинаясь, завершил свой рассказ на латыни. — Симон в безопасности и, без сомнения, к этому времени уже недалеко от врат Себасты. Ты действительно могущественный чародей, о Таггарт.

Мужчина слегка нетерпеливо кивнул.

— Теперь ваша история.

Досифей кратко рассказал об их столкновении с приспешниками Ассатура в Эфесе и их путешествии в Антиохию и Тир, затем более подробно — о встрече с черными гвардейцами в Экдиппе и своих последующих скитаниях и опасностях. Таггарт часто прерывал его, прося разъяснить или уточнить тот или иной момент. Менандр и Илиона молча слушали, тогда как их пожилой наставник говорил довольно долго.

Удивительно, но странное летающее судно, казалось, само держало прямой и уверенный курс, поскольку Таггарт больше не обращал ни малейшего внимания на залитый лунным светом пейзаж. Однажды, выглянув за борт, Менандр увидел внизу, далеко внизу, что-то похожее на довольно большой город, проплывавший мимо. Теперь они двигались к югу от него.

Вдруг раздался пронзительный жужжащий звук. Таггарт повернулся и коснулся двух-трех светящихся квадратов на панели рядом с собой; жужжание тут же прекратилось, и движение судна замедлилось.

— Мы примерно в двух днях пешего пути к югу от того места, где я вас подобрал, — сказал Таггарт. — Вы узнаете эту местность?

Досифей перегнулся через борт.

— Тот город позади должен быть Скифополисом. — Он поспешил перейти на другую сторону и посмотрел на юг. — Энон будет впереди, примерно в пяти римских милях.

Судно медленно наклонилось и через несколько минут плавно остановилось над вершиной невысокого холма. Слабое голубое свечение вокруг них погасло; звук аппарата уменьшился до едва слышного гудения. Менандр почувствовал прохладный ночной ветерок, увидел, как под ним колышется трава на вершине холма. Несколько разбросанных по склону дубов чернели в свете заходящего полумесяца.

— Там деревня Салим, — сказал Досифей, указывая на восток. — У подножия холма. Я знаю тамошнего трактирщика.

— Хорошо. Отсюда до вашего пункта назначения, похоже, легко добраться пешком, — сказал Таггарт. — Но прежде чем вы уйдете, Досифей, я должен попросить тебя об одолжении. Те руины, в которых ты копался до того, как на вас впервые напали… приспешники Хастура: не мог бы ты нарисовать мне карту, точно показывающую, где они находятся?

Досифей помедлил.

— Я могу, — сказал Менандр. — Руины Хали находятся недалеко от…

Он внезапно замолчал, заметив, как Досифей сердито смотрит на него и качает седой головой. Теперь взгляд незнакомца был устремлен на него.

— Итак, — тихо сказал Таггарт. — Руины называются «Хали». Это очень интересно. — Он взглянул на звезды, затем снова повернулся к Досифею. — Так случилось, что это название… области… где обитает Хастур — уверен, что ты знаешь, об этом старик. И теперь, кажется, я понимаю, почему вы копались в этих руинах. Вы искали Биахтрон.

— Да… Чашу Биах, — пробормотал Досифей, дрожа. — Ты угадал верно. Но я ее не нашел, великий чародей.

Таггарт нахмурился — скорее в недоумении, чем в гневе, как почувствовал Менандр.

— Как ты вообще узнал о его существовании?

Менандру показалось, что его старый наставник удивился этому вопросу. Досифей спросил:

— Неужели ты никогда не читал книгу Маттана, великий чародей?

— Я никогда о ней не слышал, но подозреваю, что должна существовать какая-то письменная традиция, касающаяся древней цивилизации Каркозы. Скажите мне, что в этой книге говорится о руинах Хали и… Чаше?

— Что когда-то это был город, где находилось величайшее святилище Ассатура, того, кого ты называешь Хастуром. Каждый год, как написано, владыки царства шли из великого и древнего города Каракоссы — который вы называете Каркозой — к святилищу Хали, чтобы испить Золотого Нектара из Чаши и затем призвать летучемышекрылых Биахимов с небес, чтобы они выполняли их волю.

Таггарт кивнул. Он наклонился и открыл плоскую прямоугольную коробку из черного металла, лежавшую в тени у борта. Из нее он достал лист, похожий на очень гибкий папирус, и протянул его Менандру вместе с тонким заостренным цилиндром из какого-то гладкого темного вещества.

— Вот, молодой человек, с помощью этого вы можете нарисовать мне карту. Юная девушка подержит вам свет.

Менандр повиновался, положив похожий на папирус лист на гладкий металл наклонного борта аппарата и, насколько мог вспомнить, нарисовал береговую линию и расположение Экдиппы и Хали по отношению к Скифополису и Геннисаретскому озеру, пока Илиона держала рядом с ним странный источник холодного света. Материал, на котором он рисовал, как он теперь понял, был не папирусом, а чем-то более тонким и гладким; то, чем он писал, было не стилом и не тростником, а чем-то, что волшебным образом оставляло тонкую линию темно-синих чернил из своего острого кончика, не высыхая. До чего же необычным чародеем оказался этот человек — и все же, как странно, что он был настолько невежествен в некоторых вещах, которые, казалось бы, должен знать волшебник или даже обычный человек! Очевидно, он действительно из далекой страны.

— Теперь, Досифей, — сказал он, после того как Менандр закончил карту и объяснил, что на ней изображено, — мне нужен тот свиток, который ты упоминал — книга Маттана, верно?

— Эль-Халал — «Владыка Хаоса»? — Старик с беспокойством взглянул на свой узел. — Он очень ценный.

— Не волнуйся. Я верну его завтра вечером. Но мне пора уходить. У меня осталось всего несколько часов до рассвета.

Менандр взглянул на восток, туда, где над далекими холмами за рекой Иордан поднимались тусклые звезды Козерога. Холод пробежал по его спине, ибо ему доводилось слышать о темных существах, которые не выносят наступления рассвета.

— Лучи солнца… сильно влияют на тебя, о Таггарт? — нерешительно спросил он.

— Нет, нет. — Мужчина коротко рассмеялся. — Ничего подобного. Но это населенная местность, и меня не должны видеть. Слухи распространяются быстро и могут дойти до неправильных ушей — и есть те, кто станет искать меня, если услышит о таком летательном судне, как у меня. Пообещайте мне, что вы никому не упомянете о моем существовании.

— Понимаю, — сказал Досифей. — У тебя есть враги. Я мог бы догадаться об их природе, но… — он взглянул на Менандра и Илиону, — не стану этого делать. Мы никому о вас не скажем. — Он наклонился и немного покопался в своем узле, затем встал, сжимая большой пожелтевший свиток. Менандр заметил, что папирус, несмотря на свой оттенок, был новым; кроме того, он заметил легкую хитрую улыбку на лице старика.

— Вот «Владыка Хаоса», книга древнего жреца Баала Маттана. Описание, которое ты ищешь, начинается в сорок седьмом столбце от начала. Я бы не тал давать его кому попало, великий чародей, но поскольку ты спасли наши жизни…

— Если ты беспокоишься о том, чтобы вернуть его, — сказал Таггарт, — то можешь пойти со мной. Я уверен, что вы могли бы помочь мне найти место сокрытия Биахтрона быстрее, чем я смог бы найти его сам.

— Нет, нет, — поспешно сказал Досифей. — Я полностью тебе доверяю, и… и мне нужно заняться одним срочным делом в Эноне.

— Очень хорошо. — Таггарт коснулся еще нескольких светящихся квадратов. — Вот. Судно теперь запомнит точное местоположение этой вершины холма. Придёшь сюда послезавтра до рассвета, и я верну тебе свиток.

— Ты направляешься к руинам Хали, чародей?

— Да, но сначала я спрячу своё судно в горах и как следует высплюсь. Этой ночью я найду руины, когда никто не сможет меня увидеть, а в следующую попытаюсь извлечь из них Биахтрон.

— Чаши там может уже не быть, — сказал Досифей. — Одержимый демонами раввин Изхар из Хоразина, по-видимому, думал, что ее украл из его собственной синагоги некий Иуда из Кериофа, колдун, работавший на странствующего галилейского пророка. Это подразумевало, что приспешники Ассатура, которым помогает Изхар, уже забрали ее из руин Хали.

Таггарт задумчиво нахмурился.

— Это было бы плохо — очень плохо. Я надеялся предотвратить подобное. Тем не менее я сомневаюсь, что какой-либо человек — или даже любой запертый на земле каракоссец — мог бы забрать Биахтрон, даже имея точные указания. Если только ему не помогли.

— Откуда ты можешь это знать? — спросил Досифей. — Неужели ты тоже изучал древние колдовские писания?

— Нет. Скажем так, я знаю по… опыту… что такие вещи, как Биахтрон, могут быть скрыты в твердой скале, а не просто зарыты. Вероятно, поэтому ты и не нашёл его, Досифей. Но хватит разговоров! Вам троим пора идти. Но будьте здесь до рассвета послезавтра. Даже если случилось худшее, в руинах может найтись подсказка, и в этом случае у меня будет к вам еще больше вопросов.

Менандр и Илиона уже поспешно перебросили свои вещи за борт воздушного судна и теперь торопились помочь спуститься Досифею. Они отошли всего на несколько шагов, когда услышали, как низкое гудение быстро перешло в пронзительный визг, и, обернувшись, увидели, как устройство стремительно пронеслось над ними и с невероятной скоростью устремилось в небо, развернулось и исчезло на севере, в направлении холмов — и далеких руин Хали.

Часть вторая

Глава VII

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Хотя я уверен, что многие читатели уже знакомы с нашим героем Симоном из Гитты и рассказами, которые принесли ему популярность, я также уверен, что среди читателей «Барабанов Хаоса» есть и те, кто впервые встречаются с Симоном — вместе с его наставником Досифеем и учениками Менандром и Илионом. Для этой аудитории, возможно, будет полезным предоставить некоторую справочную информацию. Рассказы о Симоне из Гитты писались с конца 1970-х до середины 2000-х годов и публиковались в различных журналах и антологиях в жанрах фэнтези, меча и магии, ужасов и фантастики о сверхъестественном. Действие «Барабанов Хаоса» происходит как раз посередине этого цикла. Хотя для того, чтобы читать эту книгу и получать от неё удовольствие, не обязательно знать историю Симона и все его приключения, случившиеся до сего момента — всё, что имеет отношение к этой истории, объясняется в романе, — но знакомство с ней может помочь читателям лучше понять мир и персонажей, их взаимоотношения и мотивы.

К счастью, автор уже подготовил для нас краткое содержание — и в рифму, никак иначе! — в своём стихотворении «В поисках мести»:

Над туманами чёрные грифы парили, солнце красным горело, вставая,

Когда Симон Маг прибыл в свой древний край, жаждою мести пылая.

По империи шёл со взором стальным, по провинциям странствовал он,

Чтобы давние счёты оружьем свести, как все делали испокон.

В мрачном молчанье маг клинок обнажил и у дороги встал,

И его товарищей дрожь проняла, когда он негромко сказал:

— Римляне убили моих родных, и поклялся я отомстить. -

И холодный ветер, как охотничий рог, меж деревьев принялся выть.

Симон провёл счастливое детство в оккупированной римлянами Самарии. Но когда ему исполнилось шестнадцать, отряд римских легионеров под предводительством беспринципного и жадного сборщика налогов убил семью Симона, разграбил их имущество и захватил их дом. Симон, однако, сражался достаточно хорошо, и римляне решили увеличить свою прибыль, захватив его живым и продав в рабство в одну из гладиаторских школ Рима.

— Они заперли в клетку меня и в Рим увезли, сила силу превозмогла,

И в течение двух полных горечи лет моим домом арена была.

Меня обучили владенью щитом и ужасным фракийским клинком.

И в чертоги Аида отправил я много рыдающих душ потом.

«Ужасный фракийский клинок» — это сика, длинный кинжал или небольшой короткий меч с загнутым внутрь обоюдоострым лезвием, который часто используется гладиаторами на арене, чтобы обойти щиты своих противников. Сика стала излюбленным оружием Симона, которое он носил с собой и с которым сражался во время своих приключений по древнему миру.

Я два года нёс смерть на потеху толпе, но пришёл столетний колдун

И к Великим Древним обратился он, как настал его смерти канун.

Заклинание мести чародей произнёс, и был дан ответ недурной -

Двадцать тысяч римлян погибло тогда на громадной арене той.

В «Мече Спартака», самом раннем рассказе Симона, ему восемнадцать, и он в течение двух лет сражался за свою жизнь на арене, развлекая своих врагов-римлян. В 27 году нашей эры его перевели в Фидены, город недалеко от Рима, чтобы он участвовал в торжественных играх в недавно построенном гладиаторском амфитеатре. Однако ненависть Симона к римлянам, непроизвольно играет ему на руку, поскольку она привлекла внимание Досифея, самаритянского чародейа, а также его ученика Менандра и их фамильяра, удивительно умного ворона по имени Карбо.

Досифей служит Тагесу, пожилому богатому чародею, у которого есть секрет: он последний оставшийся в живых из армии освобождённых рабов Спартака и вынашивает планы мести Риму с тех пор, как Спартак потерпел поражение в битве и его восстание было подавлено десятилетия назад. Симон невольно оказывается втянутым в их планы, разыгрывая свою часть ритуала на арене, чтобы призвать древнего бога, который обрушивается на амфитеатр, убивая тысячи римлян. Симон выживает и выходит на свободу, но после этого оказывается в розыске в самом сердце Римской империи.

С исторической точки зрения довольно любопытно, что в Фиденах в 27 году н. э. действительно обрушился римский амфитеатр, в результате чего погибло около 20 000 зрителей — хотя на самом деле это произошло скорее из-за некачественного сторительства и переполненности, чем из-за колдовства.

Престарелый маг, его ученик, в тот день спас и укрыл меня.

Довелось мне видеть, как он заклинал Силы Воздуха и Огня.

Видел я, как сферы огня на холмы из ночного мрака упали

И как десять тысяч римлян в пламени том смерть свою тогда повстречали.

Следующее приключение, «Пламя Мазды», происходит всего несколько месяцев спустя. Досифей начал обучать Симона магическим искусствам и предоставил ему место, где он мог бы затаиться, пока не сможет выбраться из Рима — в особняке сенатора Юния. Они с Досифеем замышляют убить императора с помощью сложного ритуального заклинания, дабы боги поразили цезаря, после чего сенатор и его союзники восстановят Римскую республику.

Именно тогда Симон встречает Елену, любовь всей своей жизни. Точно так же, как он узнаёт в ней богиню, она узнаёт в нём бога, и оба обнаруживают, что буквальном смысле являются родственными душами, Истинными Духами, которые нашли друг друга в этом бренном материальном мире. Проблема состоит в том, что Симону тоже предстоит сыграть свою роль в ритуальном заклинании, которое поразит цезаря: он должен принести в жертву другого Истинного Духа, девственницу… которой, конечно же, оказывается Елена.

Симон отказывается приносить её в жертву или позволить кому-либо ещё сделать это. Из-за того, что он не смог завершить эту часть ритуала, заклинание пошло катастрофически неправильно. Демон Атар обрушивает на них огненный дождь, и, хотя нашим героям удаётся спастись невредимыми, пылающий ад сжигает большую часть Рима. К несчастью для молодых влюблённых, Симону слишком опасно оставаться с Еленой в Риме — только сбежав за пределы империи, он сможет по-настоящему оказаться в безопасности.

Читатели уже не удивятся, узнав, что исторически сложилось так, что в 27 году нашей эры на Целийском холме в Риме действительно произошёл сильный пожар, в результате которого сгорело много зданий и погибло ещё больше людей. Это тот самый элемент авторского стиля Ричарда Тирни, который делает его рассказы такими эффектными: плавное переплетение фантастического вымысла с историческими фактами, заставляющее зрителей задуматься, а не могло ли это случиться на самом деле.

А однажды в Эфесе сражался я с тёмным падшим злым колдуном,

Что владычице Ада, Шупниккурат, дочерей принёс в жертву гуртом,

Управлявшей царствами пропастей, там, где дьявол живёт козлоногий.

Я горжусь, что отправил его душу гнить среди тысяч её отродий.

Симон отправляется в Персию и проводит четыре года, обучаясь магии у Дарамоса, древнего, мудрого и могущественного чародея (который, возможно, лишь отчасти был человеком). Они с Еленой поддерживали связь посредством писем, которые передавал друг Досифея, ворон Карбо.

Следующее приключение Симона, «Семя звёздного бога», начинается с того, что Карбо сообщает ужасную новость: Елена мертва. Когда римские солдаты попытались захватить Елену и вернуть её отцу-колдуну Продикосу, она покончила с собой, чтобы не попасть снова в его руки. Симон клянётся отомстить и возвращается в Эфес, чтобы противостоять Продикосу.

Но оказалось, что отец Елены был могущественным колдуном, который десятилетиями планировал ритуал, призванный освободить древнюю богиню Шупниккурат, и Елена являлась ключевым компонентом заклинания. Её самоубийство привело к некоторым сложностям, но у Продикоса был запасной вариант: младшая сестра Елены, Илиона. Симону, Досифею и Меандру удаётся сорвать ритуал, в результате чего Продикоса затягивает в адское измерение, и спасти Илиону от участи, которая хуже смерти, приняв её в свой квартет чародейов.

К настоящему времени Симону исполнилось двадцать четыре года, Менандру — шестнадцать (и он быстро увлёкся юной красавицей Илионой),. а сколько лет Досифею, можно только догадываться (больше семидесяти, как говорит он сам в начале книги). Они покинули Эфес и отправились через древний Ближний Восток в Персеполис для дальнейшего магического обучения у Дарамоса. Но во время пересечения ими Иудеи и Самарии, родины Симона, он попрощался со своими друзьями и покинул вечеринку. У него другое предназначение, другая цель: сталью и кровью отомстить за гибель своей семьи от рук четырёх римлян. И тут настаёт время этой истории, носящей название «Барабаны Хаоса».

А затем обернулся к своим друзьям и сказал: «Я должен идти.

Меч мой жаждой томим, и я слышу вой ветров смерти на долгом пути».

Встал к востоку лицом и клинок поднял в багровый солнечный свет

И поклялся мстить именем Древнего он, до скончания собственных лет.

— О, не оставляй нас! — вскричали друзья. — К чему тебе гибель искать?

Отправляйся с нами в спокойные страны, чтобы мрак из души изгнать.

Но Симон Маг, ярости полон стальной, зашагал прочь с мечом в руке.

И смотрели товарищи вслед, во мглу, пока он исчезал вдалеке.

Это всего лишь краткое изложение историй, предшествующих «Барабанам Хаоса». После событий, описанных в этом романе, у Симона было ещё много приключений. Читатели, которые хотят узнать больше, могут найти все рассказы о Симоне из Гитты в сборнике «Колдовство против цезаря».

Хотя «Барабаны Хаоса» — самое большое по объёму приключение Симона из Гитты, это также кульминационный подвиг другого, менее известного героя (или антигероя) Тирни, путешественника во времени Джона Таггарта. Хотя о нём достаточно подробно рассказано в книге, вы, возможно, оцените его участие в этой истории немного больше, если узнаете больше о его прошлом. Таггарт — повествовательный символ горькой мизантропии, иногда проявляющейся в творчестве Тирни, особенно в его стихах (см. например, его стихотворение «К водородной бомбе» в Arkham House Collected Poems, 1981). Впервые мы встречаемся с Таггартом в слегка ироничном рассказе «Обратный отсчёт для Калары» (Space and Time, № 56, 1980), где Таггарт ведёт ненавистную жизнь чернорабочего на мясокомбинате. Он жалеет себя и своё жалкое положение, но в то же время презирает весь род человеческий. Внезапно он оказывается втянутым в межгалактический конфликт из-за вмешательства своего собрата-мизантропа Питтса, который втёрся в доверие к альянсу космических завоевателей, которые решили уничтожить всю человеческую жизнь во Вселенной, начиная с Калары, планеты, ранее входившей в астероидное поле между Юпитером и Марсом. Она была колонизирована последними, наиболее развитыми гуманоидами с Земли, которых Великая раса Йит перенесла сквозь время в этот древний мир, чтобы сохранить человеческий вид, переселив его в прошлое. Таггарт вступает в дружеские отношения с группой этих повстанцев, чей новый мир вот-вот будет уничтожен Питтсом и его сообщниками. Питтс, взявший себе псевдоним Тааран, «Ненавистный» (на самом деле это имя древнего кельтского бога-дьявола), приглашает преисполненного ненависти Таггарта присоединиться к веселью, но тот сочувствует благородным каларанцам и помогает их группе сбежать в космос. Он не в состоянии спасти их мир. Питтс (Тааран) презирает человечество за бесконечные страдания, которые оно навлекает на себя. Таггарт тоже так думает, но, в конце концов, не может заставить себя подписаться под их полным уничтожением.

Сценарий космической войны в «Обратном отсчёте для Калары» имеет более широкую космологическую подоплёку, которая более подробно раскрывается в новелле «Повелители боли». Тирни перевернул здесь дерлетовскую иерархию Старших Богов и Великих Старцев, в результате чего Старшие Боги теперь понимаются как космические садисты, которые создали жизнь, чтобы обеспечить себя психической пищей. Они — Повелители боли, и их питают все страдания. Великие Древние выступают против их интересов и стремятся уничтожить всю жизнь, созданную Повелителями боли, побеждая их в процессе. Великим Древним служит межзвёздная раса зарриан, гигантских киборгов или живых машин. В частности, их хозяином является Чёрный Затог (чьё имя наводит на мысль о форме Тсатоггуа, но который, скорее, является аватарой Йог-Сотота). Повелителям боли, создателям жизни, служат галакты, чисто механические роботы, созданные вымершей в древние времена органической расой для поддержания порядка в галактике. Они по-прежнему стремятся поддерживать порядок и защищать гуманоидную жизнь. В этой истории Таггарт, по-видимому, разделяет ультрашопенгауэровскую антипатию ко всему живому, своего рода сверхбуддизм, в котором есть только одна благородная истина: «Жизнь — это страдание». И единственный способ избавиться от страданий — это избавить жизнь от страданий. «Повелители боли» повествуют о конечной судьбе человечества: после серии разрушительных ядерных войн между Америкой, Россией и Китаем зарриане приходят уничтожить остатки человеческой расы, завербовав для своих собственных целей горстку людей, таких как Тааран и Таггарт, чьи способности и понимание были выше, чем у прочего человеческого стада. Отныне Таггарт, Тааран и другие помогают заррианам, организуя серию экспедиций во времени, цель которых — предотвратить человеческие страдания путём решающего вмешательства в прошлую историю. И эти экспедиции вновь направлены на облегчение страданий путём устранения страдальцев! В «Повелителях боли» сам Таггарт пытается открыть врата к Древним, используя древний магический камень «Пламень Ашшурбанипала» (см. одноимённый рассказ Роберта И. Говарда с таким названием). А Повелители боли играют ключевую роль в мифической подоплёке романов Тирни и Дэвида К. Смита «Рыжая Соня».

В романе «Ветры Зарра» (Silver Scarab Press, 1975) Таггарт и Питтс снова становятся союзниками, действуя вместе на фоне событий библейского эпического фильма Сесила Блаунта Демилля «Десять заповедей» (роман посвящён РИГу, КЭСу, ГФЛ и Демиллю), чтобы освободить Йог-Сотота из заточения на горе Хорив/Синай. Яхве Саваоф, как можно видеть, составляет здесь одно целое с Йог-Сототом. Таггарт так ненавидит присущую человеческой расе склонность к саморазрушению, что хочет избавить нас от страданий. Существуют и другие приключения Таггарта, в том числе «Крик во тьме» (см. антологию «Новый круг Лавкрафта», Fedogan & Bremer, 1996), где мы почти не видим ни Таггарта, ни Питтса. В этой ранней истории, напоминающей «Комнату в замке» Рэмси Кэмпбелла, мы узнаём лишь о некоторых садистских экспериментах, проводимых над несчастными местными жителями. Ещё одна история о Таггарте — «Да будет тьма», в которой Таггарт исправляет вопиющую несправедливость режима Большого Брата из антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», спровоцировав вторжение на землю ракообразных с Юггота!

Но, я думаю, у нас уже достаточно информации, чтобы понять, что если «Ветры Зарра» — это Ветхий завет Тирни, то «Барабаны Хаоса» — его Новый Завет. Если мы решим, что можем проследить некоторый прогресс религиозной мысли от менее гуманного к более человечному в двух частях Библии, то увидим такое же улучшение образа разгневанного бога, рождённого воображением Тирни, от одной истории к другой. Это развитие событий можно проследить не только по отдельным высказываниям Таггарта в «Барабанах Хаоса», где он переосмысливает свой гнев против несчастного человечества, но и по увлекательным беседам Досифея и Дарамоса. Эти маги-гностики излагают зачатки Высшего Знания, сходного с индуистско-буддийской тантрой, но также напоминающего реальную мифологию спасения исторического симонианского гностицизма. Согласно ей, душа Симона, Великая Сила Бога, искала потерянную душу своей изначальной родственной души Эннойи, Софии, Первой Мысли. Она была потеряна в материальном мире, своём собственном творении, и её двойник-мужчина искал её от одного воплощения к другому. Более того, все гностики, обладавшие частицей света двух изначальных сущностей, разделяли эту небесную идентичность и предназначение. Наиболее полно и сжато этот протологический* миф изложен на страницах рассказа «Трон Ахамота» (совместная работа Тирни и вашего покорного слуги). Она представляет собой оригинальную компиляцию элементов из мифов о Ктулху, а также валентинианской, симонианской и манихейской доктрин. Дарамос должен продемонстрировать читателю, как супершопенгауэрианство Таггарта может сосуществовать с гностическим тантризмом Симона. Первое играет роль Низшего Знания по сравнению с Высшим Знанием последнего. В какой-то степени это верно, но Таггарт ещё не является таким посвящённым гностиком, как Симон.

* Протология (от греч πρώτος (протос) – первый, и λόγος (логос) слово, учение) – учение о творении мира и человека.

Но в более широком смысле Тирни объединил очень разные повествовательные миры Таггарта и Симона, с помощью своего фантастического воображения использовав старую чёрную магию палпа, благодаря чему «меч и магия» органично сочетаются с научной фантастикой космической оперы. Кто бы мог подумать, что в результате получится не просто нечто большее, чем обычное развлекательное произведение, а в своём роде подлинное евангелие духовного воображения?

Роберт Прайс

Послесловие

Евангелие от Симона

«Барабаны Хаоса» по сути представляют собой гибрид повествования о страстях Иисуса Христа с лавкрафтовским «Ужасом Данвича». Как таковой, этот роман, безусловно, подходит под определение «богохульство» больше, чем почти любое другое произведение, вдохновлённое Лавкрафтом, несмотря на то, что данное слово почти небрежно используется в рамках этого поджанра. Читатели «Ужаса Данвича» незамедлительно заметили пародию на евангельское повествование в этом рассказе. В конце концов, рождённый девственницей Уилбур Уэйтли — это получеловеческий отпрыск «небесных» сил, посланный на землю с великой миссией искупления, хотя таковой она казалась лишь горстке «просвещённых» последователей. Не по годам развитый юноша демонстрирует глубокую эрудицию и рано осознаёт свою судьбу. Убитый молодым, он, по сути, перевоплощается/воскресает в своём невидимом Близнеце и переживает своего рода распятие на Сторожевом холме, взывая к своему Отцу, когда его изгоняют в Пустоту, из которой он впервые появился. Гениальное прозрение Тирни состоит в том, чтобы перевернуть всё с ног на голову, поставить телегу впереди лошади. В «Барабанах Хаоса» мы обнаруживаем, что исходные евангельские события уже были похожи на события «Ужаса Данвича», и даже что «Ужас Данвича» неявно описывает Второе пришествие Христа (данную тему я развил в небольшом посвящении этому великому произведению, в своём рассказе «Пронзительный душевный страх»). Точно так же, если вы были уверены, что Роберт И. Говард создал богохульное имя Гол-горот (один из его Древних) от новозаветной Голгофы, места распятия, Тирни покажет вам, что вы были правы больше, чем знали.

Тирни — давний исследователь того класса благочестивых романов, которые стремятся оживить евангельское повествование посредством двойного процесса психологизации и историзации истории Иисуса (как это невольно делают многие якобы документальные биографии Иисуса). Эти романы («Я, Иуда» Фрэнка Йерби, «Серебряная чаша» Томаса Б. Костейна и т. д.) стремятся предоставить правдоподобную мотивацию для действий, которые мы встречаем в Новом Завете со священной произвольностью исполнившегося пророчества и божественного чуда. (Тот же процесс можно наблюдать в самих евангелиях, особенно где Матфей и Иоанн, постулируют ту или иную мотивацию для событий, которые Марк просто излагает авторским произволом, величайшим примером чего является предательство Иуды.) И они, как и все книги о жизни Иисуса, стремятся превратить христианскую мифологию (исцеления, экзорцизмы, смерть и воскресение Сына Божьего) в исторически правдоподобные события, подобно тому, как Плутарх историзировал Осириса и Исиду как древних царей Египта. Тирни делает то же самое, только его лексикон — это лексикон Мифов Ктулху. Рассказчики истории Иисуса, будь то признанные романисты или исторические реконструкторы, пытаются соединить определённые её точки, навязывая тот или иной любимый шаблон. Рационалисты XVIII века, такие как например Паулус и Вентурини, были убеждены в том, что все евангельские события действительно произошли так, как о них сообщается, но их связь и объяснение в каждом случае были чисто натуралистическими. Например, Иисус не мог ходить по воде — если только он не знал, где находятся подводные камни! Он не мог чудесным образом умножить хлеба и рыб, но что, если его ессейские приятели, поддерживая его, притащили в пещеру ещё еды? Он умер и был замечен живым после смерти, но лишь потому, что просто потерял сознание на кресте и позже пришёл в себя в прохладе садовой гробницы. Тирни делает то же самое, только его подход самым честным образом фантастичен. Предположим, евангельские события произошли посредством колдовства и/или сверхнауки? Эта предпосылка недалеко ушла от предпосылки сект НЛО, которые ассимилируют Иисуса и представляют его рождённым девственницей посредством искусственного оплодотворения, исцеляющим посредством передовой медицины, воскресшим из мёртвых, как Клаату в фильме «День, когда Земля остановилась», и вознёсшимся посредством телепортации. Такие культисты пишут фантастику, сами того не зная, в то время как Тирни знает об этом и делает свою работу бесконечно лучше.

Тем не менее, читая «Барабаны Хаоса», невольно вспоминаешь о некоторых направлениях исследований среди авторитетных новозаветных учёных. Мортон Смит («Тайное Евангелие», «Иисус-маг», например) продемонстрировал обширные параллели между евангельскими изображениями Иисуса, чудотворного Сына Божьего, и древними эллинистическими магами, чья мистическая инициация в божественное сыновство и чудодейственные силы были отмечены нисхождением божественного фамильяра в образе птицы. А Барбара Тиринг («Кумранское происхождение христианской церкви», «Иисус и загадка свитков Мёртвого моря», «Иисус Апокалипсиса») недавно возродила старую ессейскую гипотезу, которая расшифровывает ряд историй о чудесах как отчёты о сектантских интригах между Иисусом, Иоанном Крестителем, Симоном Волхвом и их сектантскими соперниками.

Я уже упоминал, что авторы романов об Иисусе склонны придавать произвольным событиям в евангелиях мотивацию и правдоподобие. Вы обнаружите, что попытки Тирни часто выглядят более правдивыми именно благодаря их экстравагантности! Что, например, должен сделать трезвый историк с необычным сообщением Матфея (27:52-53) о том, что одновременно со смертью Иисуса на кресте множество местных умерших ожили и явились в Иерусалим? Что ж, Тирни знает, что из этого сотворить! И тот факт, что только фантастика придаёт этому смысл, демонстрирует здесь и в других местах, что мы вообще не имеем дело с историей, что всё это изначально не было историческим повествованием и не может быть правдоподобно превращено в историческое повествование.

Предыдущие приукрашиватели истории Иисуса использовали некоторые повествовательные решения, которые Тирни принимает, а затем переиначивает на свой лад. Среди них любовные отношения между Иисусом и Марией Магдалиной (очень старая идея, присутствующая в Евангелии от Филиппа и повторяющаяся в мормонизме, Радиоцеркви Бога и рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда»), отождествление Марии Магдалины с Марией, сестрой Марфы из Вифании, и Иосифа Аримафейского как дяди Иисуса, которому спаситель доверяет Святой Грааль для безопасного хранения в Англии.

И опять же, Тирни удаётся придать повествовательный смысл нескольким странным элементам, которые озадачивали предыдущих авторов евангельских романов, не говоря уже об историках Нового Завета, включая широко распространённое древнее сообщение о том, что евреи поклонялись ослиной голове в Святая Святых, или что повторное открытие Ковчега Завета возвестит наступление Последних Дней. Секта Тридцати, а также попытка Досифея возглавить её после смерти Иоанна Крестителя, происходят непосредственно из древней иудео-христианской традиции (Хорхе Луис Борхес упоминает ту же группу в своём кратком произведении «Тридцать»). А откуда преданность Анны великому змею Сету? Что ж, в Талмуде где-то упоминается о «змеином отродье дома Анны». Что касается общей картины поклонения евреев и самаритян множеству конкурирующих богов, пусть и тайно, на столь позднем этапе истории, то кому-то она может показаться странной, но сценарий Тирни не удивит никого, кто читал книгу Маргарет Баркер «Великий Ангел: Исследование второго Бога Израиля». (В книге также есть и мимолётные отсылки к смежной странной фантастике, например, титаническое сердцебиение, звучащее во время буйства Близнеца Уилбура в киноверсии «Данвичского ужаса» 1970 года, и заметка о молодом Ванире, сражающемся с Гол-горотом в завершённом мною недописанном рассказе Говарда «Чёрные эоны», Fantasy Book, № 16, 1985.)

Роберт М. Прайс

Уиллоу Спрингс,

Северная Каролина

Март 2008 г.

Час открытия Гол-горота

Пролог

Человек в белых одеждах неподвижно сидел на вершине голого холма, глядя на юг. Он расположился в южном секторе круга, начертанного в пыли и разделённого на четыре части. Перед ним до самого горизонта простирались изрезанные вершины пустошей, а позади него, далеко внизу, расстилалась гладь широкого Аравийского моря, чья мерцающая поверхность была подёрнута тонкой дымкой пыли. Солнце, хотя и ярко светившее в почти безоблачном небе, теряло часть своего тепла, клонясь к западным холмам.

Ветер дул над широкой плоской вершиной холма, развевая белое одеяние человека и играя свободными концами его белого пояса, пока он сидел, скрестив ноги, и смотрел на юг, словно в трансе. Опускающееся солнце очерчивало черты его лица под белой повязкой — большие тёмные глаза, выдающийся изогнутый нос с раздувающимися ноздрями и редкую всклокоченную бороду, частично скрывавшую слегка скошенный подбородок. Черты были странные, довольно выразительные, чем-то напоминавшие овечьи или козлиные.

В воздухе раздался звук, далёкий и высокий. Человек в белом слегка пошевелился и посмотрел на юго-запад. Там, высоко над холмами, на фоне сияющей бронзы вечернего неба появилась слабая чёрная точка.

Она приближалась, становясь всё больше и больше, опускаясь, а исходившее от неё странное пронзительное жужжание усиливалось. Объект казался плоским и круглым, с продолговатым профилем и чем-то, выступающим вверх посередине. Он быстро приближался, но замедлил ход, подлетая ближе.

Затем он оказалась у края плоской вершины холма, всего в двадцати шагах, медленно опускаясь, пока его жужжание не стихло. Объект был похож на горизонтальный диск предмет около двенадцати футов в диаметре, сверкавший тёмно-металлическим синим цветом, его край был окружён сплошной стеной или ограждением высотой около трёх футов. Выступающим объектом внутри него был человек.

Предмет полностью остановился, и его жужжание прекратилось. Однако он продолжал висеть в воздухе примерно на расстоянии вытянутой руки над землёй. Фигура, находившаяся внутри него, медленно перелезла через перила, спрыгнула на песчаную вершину холма и пошла вперёд.

Человек в белом поднялся. Он был высоким, возможно, на полголовы выше среднего роста, и крепкого телосложения. Его странные черты лица оставались бесстрастными.

Пришелец приблизился и остановился. Это был мужчина среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Его рубашка, длинные брюки и обувь были странного покроя, а лицо и руки казались почти белыми на фоне черноты одежды. На нём был широкий пояс, казавшийся сплетённым из синих металлических нитей; его пряжка слабо светилась голубым сиянием. Каштановые волосы и борода были коротко и аккуратно подстрижены. Самым странным было то, что его внимательные карие глаза смотрели сквозь прозрачные диски, удерживаемые перед ними тёмной оправой, которая закреплялась за ушами.

— Я знаю тебя, — сказал человек в белом на латыни, — и знаю, зачем ты пришёл. Ты тот, кого древние люди называли «чародеем».

Одетый в чёрное мужчина на мгновение нахмурился, словно недоумевая; затем, нерешительно, на том же языке, ответил:

— Твой… отец… должно быть, посылал тебе сны. Видишь ли, я тоже знаю тебя. Тебя зовут Бар Йосеф, но имя твоего настоящее отца звучало бы как…

— Мир! Не искусишь ты меня, хоть и пришёл за этим, враг человечества.

Тот, кого назвали «чародеем», огляделся на усыпанную камнями вершину холма.

— Ты провёл здесь много дней, Бар Йосеф — думаю, дольше, чем любой простой смертный мог бы выдержать без еды и воды. И всё же ты отчасти человек, а значит, должен быть голоден. Ради тебя, сына твоего отца, я готов на многое. Если ты пожелаешь, я превращу некоторые из этих камней вокруг тебя в хлебные лепёшки.

— Нет. — Человек в белом резко покачал головой, так что его спутанные каштановые волосы взметнулись вокруг плеч. — Начертано, что человек будет жить не только хлебом, но и тем, что исходит от Яхве-Цваота.

— Ты знаешь древние писания, — произнёс чародей, — и без колебаний произносишь Имя. И я уверен, что ты знаешь гораздо более древние писания и даже первоначальную форму Имени. Но что касается человечества, то оно вообще не будет существовать, если ты поступишь так, как предполагает твой отец.

Одетый в белое человек стоял неподвижно, ничего не говоря.

— Так ты не будешь ни есть, ни пить?

— Моя подготовка должна продолжаться.

Чародей вздохнул.

— Ты позволишь мне попытаться убедить тебя в обратном? Думаю, я смогу это, если ты отправишься со мной на час.

Тот, кого звали Бар Йосеф, долго смотрел на другого.

— Я не чувствую в тебе предательства. Я пойду. Но не поддамся искушению.

— Посмотрим.

Одетый в белое человек вышел из круга, начертанного в пыли, и последовал за чародеем к странному аппарату, неподвижно висевшему над землёй. Они забрались внутрь через борт, и чародей коснулся одного из множества светящихся квадратов, расположенных на наклонной панели из тёмного металла. Аппарат тут же загудел и начал подниматься. Одетый в чёрное человек коснулся ещё нескольких квадратов; лёгкое движение воздуха при их полёте превратилось в сильный ветер, когда они помчались на север. Затем вокруг них возник мерцающий купол голубоватого света, и хотя их скорость увеличилась, они больше не чувствовали никакого движения воздуха. Бурые склоны далеко внизу уносились вдаль, пока они не оказались над серыми водами Аравийского моря.

Человек в белом наблюдал, как проносились мимо западные холмы, как заходящее солнце то и дело скрывалось за их вершинами и появлялось вновь. Черты его лица оставались бесстрастными, но большие глаза ещё больше расширились, казалось в них отражалось лёгкое удивление.

— Это лишь крошечная доля той силы, которой ты мог бы обладать, Бар Йосеф. Ты не передумаешь?

Одетый в белое человек ничего не сказал.

Солнце село, когда они повернули на северо-запад. Небо было цвета сияющей бронзы, немногие облака на нём — пурпурными, окаймлёнными огнём. Море осталось позади, и сейчас они летели над хребтами и холмами, окутанными сумерками. Затем, когда они начали снижаться, в поле зрения появился большой, обнесённый стенами город, раскинувшийся на двух хребтах и неглубокой лощине между ними. В сгущающейся темноте мерцали точечные огни множества факелов и костров.

— Святой город! — пробормотал Бар Йосеф. — Так быстро…

Аппарат медленно опускался, пока не оказался прямо над комплексом, состоявшим из самых больших зданий в городе — великолепное колонное сооружение посреди широких мраморных дворов и тёмной крепости с зубцами к северу от него.

Затем аппарат замер, словно по волшебству зависнув над самой высокой башней колонного сооружения. Мерцающее голубое свечение исчезло, и снова повеял прохладный ветерок. Бар Йосеф повернулся к человеку в чёрном.

— Враг человечества, почему ты привёл меня сюда, в этот, святейший из храмов?

В ответ чародей протянул ему светящийся голубым пояс, похожий на его собственный.

— Надень его, — сказал он.

Человек в белом стоял неподвижно, его тёмные глаза светились немым вопросом.

Чародей коснулся пряжки своего пояса. Она внезапно засверкала, как алмаз, наполненный огнём. В тот же миг человека окружило яркое, неестественное сияние, которое сделало его плоть и даже его чёрную одежду похожими на освещённый солнцем алебастр. Бар Йосеф прикрыл глаза, пока они не привыкли к свету. Когда он снова посмотрел, он увидел, что человек выбрался из с аппарата и стоит в воздухе в нескольких футах от него, сияя голубовато-белым светом, таким же ярким, как утренняя звезда.

— Надень свой пояс, — повторил чародей. — Спустись со мной во внутренний храм. Я хочу показать тебе, что твой отец готовит для тебя.

Бар Йосеф покачал головой и бросил пояс; он с металлическим стуком упал на пол небесного корабля.

— Ты не видел своего отца, — сказал чародей. — Но однажды, давным-давно, я видел его тень.

— Тебе не удастся меня искусить! — твёрдо сказал Бар Йосеф.

Чародей вздохнул, коснулся пряжки своего пояса и подлетел обратно к аппарату. Оказавшись внутри, сияние погасло, и он снова стал человеком, одетым в чёрное.

Внизу, из темнеющих дворов и улиц, доносился гомон множества голосов, возбуждённо переговаривающихся.

Чародей коснулся светящегося квадрата на панели. Снова тусклое голубое свечение взметнулось над ними дугой, и аппарат помчался на север, всё быстрее и быстрее; холмы снова начали отдаляться, пока они неслись с невероятной скоростью над широкой долиной, где в глубокой тени извивался Иордан. К западу от холмов закатные огни казались лишь тусклым красным заревом, а под ними тёмной серой полосой раскинулось далёкое Великое Море. Ни один из мужчин не произнёс ни слова; лишь пронзительное жужжание странного небесного аппарата звучало в их ушах.

Они пролетели над огромным озером, затем над другим, поменьше. Впереди нависала колоссальная громада трёхвершинной горы, её заснеженные вершины смутно белели на фоне глубокой пурпурной ночи.

— Гора Баал-Хермон, — пробормотал Бар Йосеф. — Зачем ты привёл меня сюда, чародей?

Человек в чёрном не отвечал, пока наконец аппарат не опустился на самую высокую из трёх вершин, и люди не выбрались наружу.

— Оглянись, — сказал он.

Бар Йосеф так и сделал. Запад теперь был окутан сумерками, но всё ещё виден до самого горизонта Великого Моря. Огни деревень мерцали то тут, то там среди лесистых предгорий внизу. На востоке пустынная земля купалась в жутковатом свете только что взошедшей на небо луны.

— Всё это могло бы принадлежать тебе, — сказал чародей. — Всё это и то, что лежит за пределами. Весь этот мир от полюса до полюса и все люди, которые сейчас так трагически живут на нём. Разве это не было бы лучше для них — и для тебя — чем то, что задумал твой отец?

Холодный ветер дул среди скал и шпилей. Бар Йосеф покачал головой; в его больших тёмных глазах блеснула грусть.

— Нет, этому должен быть конец, — сказал он. — Я спасу их от их страданий.

— Ты можешь! Но есть другой путь, отличный от пути твоего отца.

— Нет! — с внезапной страстью воскликнул Бар Йосеф. — Отойди от меня, враг!

— Ты называешь меня врагом человечества, но ты бы…

— Я положу конец их страданиям. — Человек в белом стоял прямо, неподвижно; его большие глаза казались почти светящимися в лунном свете. — А что касается меня, то начертано: «Ты будешь служить только своему господу Яхве-Цваоту».

Чародей вздохнул с покорностью. Казалось, его плечи слегка опустились.

— Очень хорошо. Идём. Я отвезу тебя обратно.

Между ними висело молчание, пока они неслись на юг под мерцающими звёздами. Далеко внизу слабо мерцали огни освещённых факелами деревень — маленькие искорки тепла, затерянные среди огромных холодных теней.

Когда наконец они снова оказались на ровной вершине горы в южных пустошах, и человек, которого звали Бар Йосеф, сошёл с аппарата, чародей спросил:

— Значит, все тысячи лет их страданий были напрасны?

Странные черты лица Бар Йосефа, очерченные лунным светом и тусклым голубым свечением аппарата чародея, снова выражали печаль.

— Они познают милосердие.

— Но ведь ты отчасти человек, как и они.

— А ты полностью принадлежишь к ним, чародей, — но говоришь так, словно всё обстоит иначе. Так всегда с тобой. Уходи, враг своего собственного рода, и оставь меня моей судьбе.

— Ты мог бы править ими! Я мог бы дать тебе власть!

Внезапно с юго-восточной части неба донёсся далёкий пронзительный гул. Оба посмотрели вверх и увидели множество сияющих голубых огней, движущихся среди звёзд и становящихся всё ярче.

— Они пришли, чтобы служить мне, — сказал Бар Йосеф, — и убедиться, что я невредим. Моё время здесь истекло. А ты должен уйти.

Чародей кивнул.

— Я знаю. Сны, посланные твоим отцом, достигли не только твоего разума. Я уйду, но ты ещё увидишь меня. Ты человек. Надеюсь, ты задумаешься над моими словами.

Аппарат чародея умчался в небо, бесшумно исчезая среди звёзд на севере. Теперь от него не исходило голубоватого свечения.

Медленно человек в белом повернулся и снова сел в южном квадранте своего начерченного в пыли круга, затем с бесстрастным лицом принялся ждать, пока голубовато-белые огни на юго-востоке становились всё ярче.

Часть первая

Чёрная синагога

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

* Книга Яшар (Книга праведных или Книга справедливого человека), является утерянной неканонической книгой, дважды упомянутой в Библии — Иисус Навин 10:13 и 2 Царств 1:18. Было написано множество подделок, якобы являющихся вновь обнаруженными копиями этой утерянной книги.

Медленно горящая свеча больше освещала его лицо, чем страницы, которые он изучал: широкие скулы и сведённые брови, прищуренные глаза и блестящие чёрные волосы. Симон без особого труда нашёл нужный отрывок. К своему удивлению, он обнаружил, что титан Голиаф был убит не юным Давидом, как обычно рассказывали, а скорее выведен из строя магическим искусством израильского колдуна по имени Елханан, который сделал так, чтобы его жертву погребли заживо. По крайней мере, так утверждал древний автор.

После этого снова произошла война с филистимлянами в Гове; тогда Сиббехай Хушатянин убил Сафа, одного из потомков исполинов. И вновь случилась война в Гате, где жил человек огромного роста, у которого было по шесть пальцев на каждой руке и ноге, всего двадцать четыре; и он также происходил от исполинов. И Елханан, сын Ягаре-Оргима Вифлеемского, погрузил Голиафа Гиттийца, древко копья которого было большим, как ткацкий навой, в глубокий сон, так что он более не мог поднять свой мечом против мужей Израилевых. И никто по сей день не знает, где он лежит.

Симон оторвал взгляд от страницы, когда его осенило. Он понял, что провозглашаемое в тексте незнание этого факта было уловкой, чтобы сохранить опасную тайну. Должно быть, считалось, что указание на местонахождение гробницы слишком опасно для случайного искателя, а тем более для целенаправленного нарушителя её покоя. Но Симон предположил, что самое логичное решение лежит на виду, хотя отрывок и пытался скрыть его в тумане ложной таинственности: гробница должна находиться где-то в Гитте, хотя, скорее всего, никак не обозначенная, а её название было скрыто в пользу «официальной» версии событий.

Волхва заинтриговала возможность того, что гробница может содержать погребальные предметы, полезные для него, учитывая, что Голиаф, как говорили, был одним из нефилимов: что за фантастическое оружие могло лежать там, недоступное для использования? И, будучи одновременно мечником и чародеем, он мог быть идеальным, если не сказать единственным человеком, кто мог бы им воспользоваться.

Симон отложил книгу и надел свой чёрный плащ, убедившись, что его гладиус надёжно закреплён на поясе. Оставаться совершенно незаметным было невозможно из-за яркого света полной луны.

Вскоре он достиг своей цели — заброшенного кладбища. Насколько самаритянин мог судить, других посетителей на нём не было, и не только по причине позднего времени. Очевидно, здесь никого не хоронили уже много лет. Тут могла бы обитать лишь пара мудрых сов, оплакивающих бренность человеческой жизни, оборванной в тщетных поисках мудрости. Шепчущие ветры, казалось, предостерегали повернуть назад, но он не послушался. Симон безмолвно ступал по дорожкам погоста, размышляя о том, что такое кладбище, как это, было таким же мёртвым, как и его обитатели, и по-хорошему, ему стоило бы оказаться поглощённым землёй вместе с ними. Кто был похоронен в таком забытом месте? Симон нёс светильник, но, даже поднося его к сохранившимся надгробиям, он ничего не сумел узнать, так как время полностью стёрло большинство надписей.

Его поиски не приносили плодов, и он уже собирался сдаться и бросить всю эту затею, когда заметил ветхий мавзолей, едва отличимый от грязи и мусора, скопившихся вокруг него, скрывая очертания. Но, расчистив гробницу, он не обнаружил никаких следов имени, найдя на ней лишь звездообразный символ. Он сразу же узнал в нём легендарный Древний Знак, снятие которого должно было освободить неуклюжие формы тьмы. Симон замер, размышляя, стоит ли ему осмелиться на это?

Внезапно раздался тихий ломкий голос:

— Осторожнее, Симон Волхв! Даже ты можешь оказаться не ровней тому, что там лежит!

Симон резко обернулся, весь напрягшись, чтобы увидеть произнёсшего эти слова. Был ли то собственный внутренний голос самаритянина, упрекавший его здравый смысл? Но нет, теперь он увидел затенённую фигуру согбенного старика.

— Кто ты, дедушка? Уж точно не смотритель этого места! Ибо очевидно, что оно не видело ухода много лет, нет, столетий!

— Я забочусь о глупцах, которым время от времени приходит мысль нарушить ужасное священное спокойствие этого места. Ибо магия, удерживающая обитателя гробницы в дремлющем состоянии, истончается и слабеет — как и я сам.

— Но я спрашиваю снова, кто ты? И кто поручил тебе это дело?

— Меня зовут Елханан.

Симон узнал это имя.

— Так ты потомок того, кто заточил могучего Голиафа в этой земле? Значит, это твоя наследственная задача?

— Нет, Симон Волхв, я и есть тот, кто изгнал Исполина из Гата, или, как говорят люди этого времени, Гитты.

Другой бы посмеялся над таким заявлением, но Симон жил в более широком мире, чем большинство людей, обладая знанием о возможностях и реальностях, о которых остальному человечеству лучше не знать, чтобы спать спокойнее.

— Так ты тот, кого Ибн Шакабао* называет Умаром ат-Тавилем, Долгожителем?

— Я — нет. Но он из моего рода.

* Древний мистик, упоминается в рассказах Лавкрафта «История Чарльза Декстера Варда» и «Праздник».

— И откуда же, скажи на милость, ты знаешь моё имя, старик?

— Я предвидел многое, включая и твоё прибытие. Предвидел себя, спрашивающего твоё имя, и тебя, отвечающего, так что теперь мне нет нужды спрашивать.

— Но тогда ты ошибся, не так ли? Иначе ты бы на самом деле спросил!

Старый голос издал сухой, почти захлёбывающийся смешок.

— Зачем беспокоиться, раз я уже знал?

Симон покачал головой, чтобы прояснить мысли, затем спросил:

— Значит, ты хочешь мне помешать?

— Нет, ибо я видел, что ты войдёшь.

— А если я решу не входить?..

— Но на самом деле ты это сделаешь.

Всё более заходя в тупик, Симон ответил с ноткой раздражения в голосе:

— Но стоит ли мне? Не случится ли от этого несчастье?

— Для кое-кого — да.

— Аррргх... Ладно, как мне войти? Могу я сломать печать?

— Нет нужды. Вот, я предвидел, что сам тебя впущу.

Симон благоразумно решил не задавать дальнейших вопросов, чтобы не запутаться ещё больше.

— Тогда сделай это!

Елханан подошёл, или, скорее, подплыл, к Симону. Он наклонился к каменной плите с пятиконечной звездой и пламенем в центре. Старик что-то прошептал ей, тщательно оберегая свои слова от ушей Симона. Пять лучей звезды втянулись, словно лепестки спящего цветка. Звезда сжалась в пятиугольник. Когда это произошло, тяжёлая каменная дверь загрохотала и задрожала, а затем упала наружу, разбившись о землю перед двумя посетителями, которые едва успели отступить.

Как и предполагал Симон, Голиаф был погребён со своим оружием. Его могучее копьё действительно было размером и весом с ткацкий навой. Здесь же находились меч и щит, реликвии ушедшей эпохи войн и вооружений, гораздо более ранней, чем тот исторический период, с которым был связан великий воин. Но никто из присутствовавших не обратил на это внимания; взгляд широко раскрытых глаз Симона мгновенно устремился на обитателя гробницы. Ибо Голиаф, даже облачённый в свои доспехи, превосходил все его ожидания. Его физическая форма была настолько чудовищно чуждой, что глазам было больно смотреть на него. Края и очертания, казалось, то и дело непредсказуемо изменялись. Очевидно, Голиаф был беженцем с другого плана бытия.

Он полностью соответствовал своему легендарному росту — более девяти футов. Его лицо было козлиным. То, что на первый взгляд могло показаться роговыми украшениями на шлеме, при ближайшем рассмотрении оказалось настоящими бараньими рогами, растущими из его уродливого черепа. Руки, похожие на стволы деревьев, в целом напоминали человеческие, но были пятнистыми и чешуйчатыми, словно у какой-то вымершей рептилии. Громоздкая пластина брюшной защиты отвалилась, её кожаные ремни давно истлели. Когда-то она защищала ужасное гнездо змееподобных щупалец, теперь неподвижных и сморщенных. Ноги были изогнуты крюком, как у собаки или волка, ступни вытягивались вперёд на целых двадцать дюймов и заканчивались шестью пальцами. На руках тоже было по шесть пальцев.

Симон долго молчал, прежде чем спросить Елханана:

— Что это такое? Неужели это может быть Голиаф из Гата?..

— Но это он, мой юный друг, это он! Хочешь спросить его имя? Я разбужу его для тебя...

— Я поверю тебе на слово, о мудрый Елханан.

II. Не Мертво То, Что Может Лежать Вечно

Существо на плите зашевелилось. Симон заметил это и непроизвольно крепче сжал рукоять своего меча.

— Я начинаю подозревать, что именно ты привёл меня сюда, Елханан, а не моё собственное любопытство. В таком случае скажи, что задумал. Если речь идёт о том, чтобы вступить в битву с этим существом, признаюсь, я не подхожу для этого. Сомневаюсь, что моё оружие окажет на него хоть какое-то воздействие.

— Да, это так, юный Симон, хотя ты и могучий воин. Но у меня действительно есть для тебя задание. Твои немалые навыки в мистических искусствах, я думаю, нам очень пригодятся.

— Для чего, старик?

К этому времени тот, кого звали Голиафом, сел. Неверящий взгляд Симона по-прежнему был устремлён на него, хотя он говорил с Елхананом.

— Ты, разумеется, должен рассказать мне больше, гораздо больше.

Голиаф пока ничего не сказал, но, как и его соотечественник-гиттиец, довольствовался тем, что слушал.

— Мы с Голиафом происходим из эпохи рассвета времён, до Великого Потопа. В те дни люди жили долго, сотни или даже тысячи лет, и ветшали вельми скудно, как ты можешь убедиться сам.

— Да, если ты говоришь правду.

— Да, с учётом этого условия. Ты знаешь, что Азатот, коего некоторые называют Саваофом, высвободил Йамм*, Живое Море, чтобы смыть сотворённый им мир. Он сделал это, дабы очистить землю от порочного человечества. А как оно стало порочным? Это произошло в результате смешения человеческого рода с похотливыми Древними. Некоторые теперь говорят, что это были греховные козни смертных женщин, соблазнивших невинных богов, другие — что эти божества возжелали дочерей человеческого рода. Но ни то, ни другое не было истинной причиной.

* Обожествлённый образ моря в угаритской мифологии.

— Тогда что же, Елханан?

Невероятно старый человек продолжал:

— Причина стоит перед тобой сейчас, Симон.

— Он? Голиаф? Я слышал, его обвиняли во многих преступлениях, но в этом?

— Нет, нет. Это я, именно я призвал Древних из-за тверди небесной, из Юггота, Шаггая и Йаддита, где они обитали. Я сжалился над хрупкостью сынов человеческих, над тем, что они становились жертвами зверей, болезней и ядовитых плодов. Я верил, что людской род может быть укреплён вливанием в него божественной сущности. Древние вняли моему зову, и таким образом небо и земля соединились во плоти. Их потомством стали печально известные нефилимы. Ни один из них не был в точности похож на другого. Некоторые напоминали Голиафа, находящегося перед нами. Глупец, я не предвидел, что они используют свою великую силу, чтобы властвовать над землёй и её обитателями. Отсюда и вулканическое извержение крови и насилия, когда эти титаны сражались друг с другом и относились к подчинённым им людям как к рабам и скоту. Ты знаешь их имена: Нимрод, Энкиду, Орион, Кедорлаомер*, Гильгамеш и остальные. Настал день, когда они объединили свои усилия и попытались построить великую башню как осадную машину для штурма самого неба. В конце концов они потерпели неудачу, и большинство из них погибло, фактически все, кроме Голиафа, который жил, как и я, век за веком.

* Ветхозаветный царь Эламский. В союзе с тремя другими царями Востока предпринял поход в Ханаан, чтобы наказать возмутившихся царей пяти городов на месте нынешнего Мёртвого моря (Содома, Гоморры, Адмы, Севоим и Белы), одержав победу.

— Весьма серьёзное откровение, почтенный старец, согласен. Но что тебе нужно от меня? И зачем возвращать этого уродливого типа?

Елханан, очевидно, ожидал этот или подобный ему вопрос.

— Как Истинный Дух, обладающий искрой Плеромы Света, ты обладаешь знанием, которого недостаёт даже мне, древнему днями. Мне нужно такое знание или тот, кто им обладает, чтобы завершить замысел, который я лелеял многие века, коими люди исчисляют время. Что касается Голиафа, он может оказаться полезным союзником; однажды попытавшись вторгнуться на небеса, он с готовностью попытается сделать это снова, и на сей раз, вместе с тобой, вполне может преуспеть!

На этот раз заговорил Голиаф. Речь его, как и ожидалось, звучала совершенно по-неземному. Она была похожа на раскатистое эхо без какого-либо первоначального голоса, произносящего слова:

— У меня есть свой план! Ты знаешь, что это такое!

Симон вздрогнул, но не от самих слов, а от их звучания. Он даже не был уверен, что вообще их услышал, скорее, восприняв речь исполина каким-то иным образом. Елханан же вовсе не был ими удивлён, уж точно не больше, чем фантастическим видом великана.

— Поистине, Голиаф, оружный ткацким навоем, я прекрасно это знаю. Именно поэтому я пробудил тебя после тысячи лет сна! Но всё же прошу объяснить твой замысел своему гиттийскому родичу.

Симону очень хотелось, чтобы это нескладное существо не смотрело прямо на него. У самаритянина заболела голова, как только кроваво-красные глазные яблоки остановились на нём.

— Моего рода больше нет. Мне нечего делать в этом полумире. У меня здесь не осталось никого. И это не моя вина. Теперь у меня есть только ненависть.

Симон, который иногда сам чувствовал себя так же, невольно кивнул. Омерзительный гибрид перед ним был проклятием для других, но гораздо большим для самого себя, и Волхв теперь мог испытывать к нему только сочувствие...

— Кто же заслужил твою ненависть, великий Голиаф?

— Те, кто породили меня и бросили на нескончаемые муки в этой яме боли! Из-за моей человеческой части я страдаю в течение каждого мига пребывания в людском мире!

Симон почувствовал, как кусочки головоломки складываются в его мыслях с явственным звучным щелчком.

— Ты был зачат Владыками Боли, чья пища и питьё — страдания всех земных существ! Но поскольку ты таков, каков есть, бедняга, их пир — это твоя отрава!

— Так и есть! Я бы сделал всё, чтобы положить конец моим мучениям.

— Значит, ты хочешь уничтожить самих Владык Боли! Голиаф, твоя дерзость превосходит даже твою великую силу! — улыбнулся Симон. — Как мы это сделаем?

Теперь настала очередь Елханана улыбнуться. Он подозвал Симона ближе и возложил свои унизанные перстнями руки на головы самаритянина и Голиафа. Старик начал нараспев произносить заклинание на коптском языке, и смысл его был таков:

— Я вижу неописуемые глубины. Как мне сказать вам, сыны мои? Как я опишу вселенную? Я — Разум, и я вижу другой Ум, тот, что движет душой! Я вижу того, кто выводит меня из чистого забвения. Вы даёте мне силу! Я вижу себя! Я хочу говорить! Страх сдерживает меня. Я нашёл начало силы, которая превыше всех сил, той, что не имеет начала. Я вижу фонтан, бурлящий жизнью. Я сказал, сыновья мои, что я — Разум. Я видел! Язык не способен выразить это. Для всей Огдоады*, сыны мои, и для душ, что в ней, и для ангелов — спойте гимн в безмолвии. И я, Разум, слышу.

* Огдоада (др.-греч. ογδοάς, «восьмёрка») — в египетской мифологии восемь богов-демиургов по космогонической системе города Гермополя (Хемену). Огдоада представляет собой стадию космоса, предшествующую появлению земли и света. Также в гностицизме Огдоада является совокупностью восьми концентрических небесных сфер, которые располагаются над земным миром и ниже Плеромы: сферы Луны, Солнца, Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера, Сатурна и неподвижных звёзд.

III. Паломничество проклятых

Были ли они в своих телах или вне их, они не знали, но Симону и Голиафу показалось, что оба сидят верхом на огромных крылатых тварях, именуемых в некоторых старинных книгах шантаками. Они неслись на их спинах сквозь небеса так, словно летели уже долгое время, будто внезапно пробудились от сна прямо в сёдлах. Это ощущение не было новым для Симона Мага, поскольку он много раз летал, или ему так казалось, под воздействием некоторых редких зелий, но филистимский великан испытывал острый приступ паники.

— Что за безумие? Мы непременно погибнем!

Симон попытался подавить смех.

— Не бойся, могучий воин! Это, должно быть, сон. В любом случае просто держись за поводья, как держал бы своего земного скакуна! Ты не упадёшь.

— Глупец! Ты думаешь, что человек моего сложения может ездить на лошади? Они для меня не больше собак!

На этот раз Симон расхохотался.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, мой друг! Тем не менее тебе нечего бояться... Но что это?

Впереди появилась толпа из трёх дюжин фигур, более или менее человекоподобных, но с целым зверинцем животных голов: львы, бараны, ослы, козы, рыбы, скорпионы, змеи и даже крабы! Словно в один голос, они выкрикнули:

— Мы — тридцать шесть стихиалей, мироправители этой тьмы. И вам двоим никоим образом не одолеть нас!

Инстинкт взял верх, поэтому Симон с Голиафом погнали своих шантаков вперёд, в гущу схватки, и взялись за мечи. Орда стихиалей пустила в ход своё оружие: громадные тучи, ветры, слепящий снег, град, палящие молнии. Но всё это оказалось неэффективным против тех, кто их не боялся. Голиаф взревел:

— Вы думаете обратить нас в бегство плохой погодой?

Мечи обоих всадников отбивали снаряды, отклоняя, растапливая, разбивая всё на своём пути, пока они продвигались к паникующим стойхейям. Обычные люди не могли обладать реальной защитой от буйствующих сил природы, но эти воины на шантаках не были — по крайней мере, больше не были — простыми смертными. Симон крикнул своему боевому товарищу:

— Мы сражаемся не против плоти и крови, но против Господств и Сил*, против духовных воинств нечестия в небесах!

* Здесь – космические силы зла, пытающиеся осуществлять свою власть в нынешней эпохе.

Когда поверженные духи рассеялись, словно весенний дождь, Симон воскликнул:

— Посмотри вперёд!

Он указал на странное зрелище — огромную стену, простирающуюся во весь горизонт и не имеющую никакого иного основания, кроме огромной облачной гряды. А посреди неё, словно пряжка на поясе, возвышались огромные укреплённые врата. Когда двое всадников приблизились, из ниоткуда появился страж. К их удивлению, эта сущность имела облик обнажённой женщины, на которой не было ничего кроме изысканных драгоценностей. Её плоть светилась зелёным. Нагло ухмыляясь, она вопросила:

— Кто осмелился приблизиться к моей лунной сфере?

Голиаф чуть было не назвал своего имени, но Симон жестом приказал ему замолчать:

— В её устах наши имена станут оружием против нас!

Затем он обратился к сущности:

— Кажется, я не могу вспомнить своего имени, госпожа, но помню твоё! Если я не ошибаюсь, ты — Оноскелис!*

* Демоница с ослиными ногами, женщина-сатир, упоминаемая в Завете Соломона — псевдоэпиграфическом тексте, приписываемом царю Соломону, но не считающимся каноническим писанием ни в иудаизме, ни в христианстве. Написан на древнегреческом языке и основывается на традициях, уходящих к началу I тысячелетия н. э., но, вероятно, завершён в том виде, в каком он дошёл до нас, только в Средние века. Завет описывает, как Соломон смог построить Храм, подчиняя демонов с помощью магического кольца, переданного ему архангелом Михаэлем.

В одно мгновение её чарующая красота исчезла, явив взорам огромную змею с головой волка! Но она не оказала дальнейшего сопротивления, скользнув в сторону, когда двое всадников прошли через врата, открывшиеся при этом сами собой.

Голиаф, казалось, на мгновение отбросив свою неприязнь к смертным людям, крикнул своему товарищу:

— Впечатляет, Симон Волхв! Как ты это сделал?

— Благодаря знаниям, которых не хватало Елханану. Он стар, как Мафусаил, и накопил много мудрости, но он не Истинный Дух, каким я являюсь по природе. И моё обучение дало мне возможность вспомнить часть знания, которое является моим по праву рождения — тайные имена Архонтов. Услышав их, они обязаны пропустить возносящуюся душу.

— А я?

— Ты, мой могучий друг, гибридное порождение Древних, не обладающее душой, которой у тебя не больше, чем у этих огромных птиц, на которых мы летим.

Впервые с момента пробуждения Голиаф разразился смехом, звук которого заставил Симона, а также шантаков, вздрогнуть в полёте.

IV. За пределами Огдоады

Симон не мог не вспомнить свои дни в монастыре ессеев, когда его мудрые наставники открыли ему тайные ангельские имена, а также величайший секрет: что «ангелы», властвующие над планетарными сферами, были на самом деле Архонтами, дьявольскими помощниками самих Древних, обитавших в мирах, о которых не подозревали даже величайшие астрологи Персии и Вавилона. Симон хорошо усвоил уроки, запомнив могущественные имена и их правильное произношение, ибо только так возносящаяся душа могла беспрепятственно миновать Стражей Врат. Теперь это знание доказало свою исключительную ценность. Используя его, Симон и Голиаф быстро продвигались от одной небесной сферы к другой.

Какая галерея гротеска предстала перед ними! Вторым дежурным Архонтом был Эфиппас, явившийся в виде столпа пурпурного тумана. Следующим был Астериот, имевший все конечности человека, но без головы. Возможно, язвительно предположил Симон, он потерял её из-за ужасного Триболайоса, который щеголял не менее чем тремя! После него они проехали мимо Обизут, женской головы без поддерживающего её тела. Архонт Птеродракун обладал лицом и руками человека, в то время как все его конечности, кроме ступней, были драконьими, дополненными перепончатыми крыльями на спине. Ужасающая Энепсигос приняла женскую форму, но из её плеч росли две головы, каждая с крыльями из человеческих рук по бокам. Кунопастон* был, пожалуй, самым причудливым, передняя часть его была лошадиной, а задняя — рыбьей. Когда всадники проезжали мимо последнего, Голиаф отметил его сходство с Дагоном, рыбохвостым божеством его соплеменников-филистимлян. В качестве запоздалой мысли гигантский воин добавил:

— Самсон был одним из нас. Знаешь, одним из нефилимов.

* Все вышеперечисленные демоны упоминаются в Завете Соломона. Эфиппас — аравийский демон ветра, захваченный Соломоном. Триболайос ослепляет младенцев в утробе, делает младенцев глухими и немыми, заставляет мужчин падать, пускать пену изо рта и скрежетать зубами, как при конвульсиях. Обизут — демоница, подобная Лилит, имеет много черт схожих с чертами суккуба, убивающая детей во время родов; приносящая боль в теле, душевные заболевания, глухоту, искушение злом, связывание речи. Птеродракун соблазняет женщин, заставляя их желать извращенного секса. Энепсигос — изменяющая форму. Кунопастон живет в волнах, нападает на корабли, появляется в человеческом облике перед моряками.

Симон задумался на мгновение, затем сказал:

— Полагаю, семь прядей волос на его голове были щупальцами?

Голиаф кивнул.

— Ну, маленький человек, куда дальше? Мне кажется, у тебя есть ответы на все вопросы.

— Боюсь, далеко не все. Но в этом случае у меня есть обоснованное предположение. Владыки Боли, которые питаются страданиями разумных существ, пребывают на планете Юггот, о которой не подозревали даже величайшие звездочёты. Она не похожа на семь известных планет, которые мы с тобой только что миновали, а скорее является своеобразным продолжением в нашу вселенную совершенно иной области. Ты, так сказать, одной ногой стоишь в одном мироздании, а второй в другом, отсюда и твоя сила, и твои мучения. Древние манускрипты называют эту область Огдоадой, пребывающей за пределами семи сфер. Я бы назвал это сверхкосмосом, в котором наш собственный является не более чем атомом. Мы направляемся на этот план бытия. Там нам придётся столкнуться с самими Владыками Боли. Что с нами тогда произойдёт, я не могу сказать. Великий Голиаф, мы с тобой первопроходцы, прокладывающие путь. Молюсь, чтобы мы справились с этой задачей.

Филистимский колосс проворчал:

— Твоё невежество красноречиво, Волхв, оно содержит всё, кроме ответа.

Симон не мог с ним не согласиться.

Наконец они увидели под собой странную затенённую поверхность. Спускаясь к ней, всадники мельком заметили цитадели из базальта, медлительные реки расплавленной смолы и даже редкие вулканы, извергающие чёрно-сияющую лаву. Поначалу они не видели никаких признаков жизни, как будто что-то могло жить среди такого адского пейзажа, но затем оказались прямо посреди местных обитателей! То были крылатые демоны, более всего напоминавшие огромных крабов или морских раков с хитиновыми экзоскелетами и многосуставчатыми ногами и усиками. Ни у одного из них не имелось настоящих голов, лишь дрожащие пучки ресничек там, где должна была быть голова. Голиаф, сам не отличавшийся красотой Адониса, брезгливо хмыкнул, потянувшись за мечом:

— Эти твари хуже демонов, охранявших Врата! У тебя не найдётся для них тайного слова, колдун?

Но на этот раз им бы не удалось пробиться силой. Орда ракообразных держалась на расстоянии, вне досягаемости оружия пришельцев, а затем обрушила на них своё собственное: их многочисленные ноги начали тереться друг о друга, усики и антенны тоже вибрировали. И этот массив жужжащих звуковых волн сплетал какое-то непреодолимое гипнотическое заклинание. Потеряли ли Симон и Голиаф сознание, вывалившись из сёдел, или просто поменяли своё местонахождение в сновидческой дрёме, они так и не узнали. В любом случае, всё изменилось в одно мгновение. Каждый из них оказался в одиночестве, или, по крайней мере, так им показалось.

Симон очнулся на полу из грубо отёсанных досок. Он перевернулся и увидел в полумраке соломенную крышу комнаты, поддерживаемую деревянными стропилами. Казалось, самаритянин оказался в скудно обставленном доме какого-нибудь бедного фермера или мелкого ремесленника. Как только затуманенные глаза привыкли к темноте, Симон понял, что в комнате он не один.

В одном углу стоял грубый стул со сложенными на нём слоями покрывалами. Такие же покрывала укутывали сгорбленную фигуру, почти скрывая её лицо. Должно быть, этот человек страдал от неизлечимого озноба, которому подвержены пожилые люди, хотя и не дрожал слишком заметно. Его лицо выглядело восковым, что указывало на какое-то серьёзное кожное заболевание. Но, что ещё более странно, губы у него не двигались в такт слабому голосу. И его окоченелые руки ни разу не шевельнулись.

— Ах, мой друг, я вижу, что ты наконец-то проснулся! Ты проделал долгий путь, возможно, более долгий, чем кто-либо из людей. Должно быть, ты очень устал. Если хочешь, то можешь снова заснуть. Но для начала не сочти за труд выслушать дружеское предложение.

Всё ещё немного осоловелый, Симон дал ожидаемый ответ:

— Прости, уважаемый, но кто ты? И как я здесь оказался? Где находится это место? Я не вижу своего спутника. Где он? И, конечно, спасибо за гостеприимство.

— Что касается моего гостеприимства, то это пустяки. Большую часть мебели мне пришлось пустить на дрова. Жаль, что я не могу обеспечить тебе больше удобств. Но на самом деле я могу предложить тебе гораздо больше.

Осматривая пустую комнату, Симон спросил:

— Что, кроме приветствия, ты можешь мне предложить, почтенный старец? У тебя спрятано золото под половицами?

— Я знаю, что ты не ищешь таких вещей, Симон Волхв. Секреты и тайны — вот твой интерес, не так ли? И я могу ими поделиться.

— Так я спрашиваю снова, кто ты такой? Что ты такое?

— Я — Его Посланник, — сказал одетый в мантию человек. — Я послан в этом податливом облике, чтобы даровать тебе великую судьбу. И великое, великое знание. Симон, хотел бы ты увидеть рудники на Югготе? Катакомбы Ирема, водовороты Шаггая, неописуемое размножение протошогготов? И прежде всего, хотел бы ты вкусить восхитительных страданий всех живых существ? Ибо это настоящий пир наслаждений! На нашей службе ты можешь увеличить эти страдания среди смертных, увеличивая нашу жизненную силу, а также свою собственную. Ты станешь Царём Боли! Лишь поклонись мне и Тому, кто меня послал!

Симон едва слышал слова странной фигуры; его разум блуждал среди хаотических видений жестокости, садизма, плача матерей по убитым детям, отчаяния долговых рабов, стонов угнетённых — и наслаждался этим! Это, подумал он на мгновение, было достаточно щедрым даром, даже без обещанного гнозиса!

V. Козёл отпущения с тысячью младых

Симон издал ужасный крик, прижав обе руки к пылающим вискам. Он полузадыхался, полукричал:

— Отойди от меня, Ньярлатхотеп!

Шепчущий во тьме издал странный жужжащий звук, который Симон, должно быть, подсознательно слышал и раньше. Но этот взрыв смеха, скорее всего, оказался наиболее сильным, что могло издать это замаскированное существо, как теперь понял Симон.

— Если ты мне не доверяешь, Волхв, думаю, ты прислушаешься к голосу своего друга. Слушай.

Симон понял, что сидящая фигура говорит о Голиафе, поэтому он ещё раз оглядел комнату. На этот раз самаритянин увидел то, чего не заметил раньше: на длинном столе стояли в ряд семь или восемь цилиндров, сделанных из какого-то тускло блестящего металла, сияющих даже в этом слабом свете. Они были одинакового размера, около локтя высотой. На каждом был установлен набор небольших сложных устройств, одно из которых имело форму трубчатого рога, расширяющегося к раструбу. Из ближайшего донёсся голос. Он звучал как голос Голиафа, словно пропущенный через слегка искажающую среду.

— Ты можешь ему доверять, Симон. Он сдержал обещание, данное мне до того, как разбудил тебя. Ты сказал мне, что я никогда не смогу вознестись в Плерому духов, не имея одного из них внутри себя. Ты сказал правду. Но Владыки даровали мне кое-что не хуже этого! Я сбросил своё уродливое тело. В этом металлическом цилиндре покоятся только моя голова и мозг. В таком виде их крылатые слуги пронесут меня сквозь звёздные небеса, нет, даже к самому трону Азатота! Радуйся со мной, брат по оружию!

— Да будет так, как ты говоришь, мой гигантский друг!

Но в глубине души Симон был уверен, что его товарища обманули. В конце концов, что насчёт остальных цилиндров на столе? Неужели все они ждали подобной экскурсии? Гораздо вероятнее было то, что эти цилиндры содержали головы жертв, чьи мозги, подвергнутые искусственной стимуляции, подвергались немыслимым пыткам, и всё это ради наслаждения Владык Боли. Голиафу вскоре предстояло разделить их ужасную участь.

— Ты не обманешь меня так легко, дьявол! Подвергни меня своим мучениям, если хочешь, но для меня было бы куда хуже стать таким, как ты, упивающимся мучениями невинных!

— Какая жалость! Но если таково твоё желание, ты имеешь на это право!

Внезапно Симон снова проснулся. Сон во сне? В его уши ворвался оглушительный океан раздирающих горло криков, не в последнюю очередь его собственных. Он судорожно завертел шеей в приступе грубой и ужасной боли. Не оглядываясь вокруг, он тем не менее заметил, в каком положении находится его пылающее от боли тело. Он мог двигать только головой; туловище было прикреплено к огромному кресту из неопознаваемого вещества — ни дерева, ни металла. У него не было конечных размеров; вертикальные и горизонтальные перекладины, казалось, простирались в бесконечность.

Это был кошмар: он страдал не от телесных ран — их не было, — а скорее от бесконечных волн ужасных мучений, обрушивающихся на него извне. Ему казалось, что он был обречён чувствовать на себе всю боль населённых миров. Симон знал, что очень скоро он погрузится в милосердное безумие. Он не представлял, как долго продолжалось это испытание, так как у него не было ощущения времени. Самаритянин был заключён в застывшую вечность Настоящего, наполненную пронзительными муками. В краткий миг просветления, который только усилил агонию, он закричал:

— Елханан! Елханан! Почему ты оставил меня?

И внутри своей звенящей головы он услышал тихий спокойный голос:

Я не оставил тебя, сын мой. Истинно говорю тебе, это момент твоей победы! Жестокие Владыки, наслаждающееся болью, думали сокрушить тебя силой вселенского страдания, слабо понимая, что тем самым отрезают тот самый источник, который питал их существование! Обрекая тебя на небесный крест, они невольно подписали себе смертный приговор. Их больше нет. Человечество продолжит страдать из-за собственной глупости, но ты облегчил его бремя! Отлично сработано, добрый и верный слуга!

Утреннее солнце, проникавшее сквозь окно съёмной мансарды Симона, разбудило его. Он не чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Самаритянин потянулся и зевнул, пытаясь вспомнить сон или, может быть, кошмар, но это было бесполезно. Он умылся, надел свежую тунику и спустился вниз, чтобы принять любой вызов, который может принести ему грядущий день.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Птолемей был немного старше Симона. Его лицо было сильно загорелым и слегка морщинистым. Линия роста волос отступила назад, словно разбитая армия. Лицо Симона, освещённое свечами, не давало серьёзной подсказки относительно возраста; возможно, он замедлил процесс старения своими магическими искусствами. Но ничто не портило его характерного лица, отличавшегося широкими, высокими, почти монгольскими скулами по обе стороны орлиного носа. Голубизна глаз была необычной, учитывая самаритянское происхождение, но, возможно, объяснялась его рождением в Гитте, древнем Гате, филистимском городе Голиафа, давно вошедшем в состав Самарии.

Внезапно атмосфера изменилась, когда друг Симона замолчал на полуслове и резко выпрямился. Его глаза расфокусировались, и, увидев это, Симон немедленно поднялся и подошёл к нему, схватив его за запястье, чтобы проверить пульс.

— Птолемей! Птолемей! Что случилось? Ты в порядке?

Ответа не последовало. Симон отошёл назад, чтобы подождать. Губы его друга начали двигаться. Момент был полон ожидания. Симон думал, что готов ко всему, каким бы возмутительным или диким это ни было, но его пробрало до костей, когда из уст Птолемея прозвучал давно не слышанный голос потерянной возлюбленной Симона — Елены!

— Мой дорогой Симон! Я вернулась на этот план! Я должна тебя увидеть! Но меня держат в плену в храме Кибелы в Анкастре.

И ничего больше. Птолемей повалился вперёд, в объятия Симона. Движения самаритянина были автоматическими, разум его был потрясён услышанным. Он знал, что Птолемей когда-то служил храмовым оракулом в Асклепионе, где бог давал указания по исцелению страждущих просителей. Так что Симона потряс вовсе не сам факт пророчества его старого друга.

Елена? Симон потерял её много лет назад. Он знал, что она должна перевоплотиться, как это происходило на протяжении многих веков, и Симон следовал за ней сквозь годы, вечно стремясь освободить её, Святую Эннойю, Первую Мысль Великой Силы из миров грубой материи, в которые она была низвергнута Архонтами. Но она не могла возродиться достаточно давно, чтобы появиться сейчас взрослой. Неужели она каким-то образом завладела телом другого человека? Разумеется, у него имелся способ это выяснить.

Симон оставался на вилле достаточно долго, чтобы убедиться, что Птолемей находится в хороших руках своих слуг. Затем он отправился через город в роскошное поместье сенатора Марка Януса Публия, с которым установил контакт несколько лет назад, когда тот выполнял деликатное поручение римского правительства. Он знал, что его появление здесь может вызвать недоумение у некоторых людей, поэтому он обошёл дом и подошёл к двери, выходящей в переулок, куда выбрасывали домашний мусор. Дверь была заперта, но немногие замки могли устоять перед ловкостью рук Симона.

Кухня не была пуста, и некоторые слуги вздрогнули от неожиданности, увидев Симона, которого вполне естественно приняли за вора или убийцу. Но двое из них узнали его: один видел уличные представления Симона как иллюзиониста, другой помнил, что видел его пожимающим руку сенатору. Последний жестом призвал к спокойствию и тишине, затем взял Симона под локоть и провёл дальше в дом.

— Симон, не так ли? Симон Волхв?

— Именно так! Кажется, мы встречались несколько лет назад, когда я в последний раз навещал вашего господина. Он дома? С ним всё в порядке?

Они подошли к богато украшенной резной дубовой двери.

— Да, господин. Вы найдёте его здесь. Он был в мрачном расположении духа, но я думаю, ваш визит его заметно взбодрит.

Симон похлопал слугу по плечу, сказав:

— Я очень надеюсь, что ты прав, друг мой.

При этом чародей материализовал у себя на открытой ладони несколько золотых денариев и отдал их изумлённому слуге.

Тот широко улыбнулся, затем сказал:

— Позвольте мне доложить о вас.

Он постучал в дверь и вошёл внутрь. Через минуту-другую слуга вернулся и широко распахнул дверь, приглашая Симона войти. Сенатор, крепкий седовласый старик высокого роста, пожал руку своему гостю. Затем они сели по разные стороны массивного стола, за которым до этого сидел аристократ.

— Друг Симон, ты снова мне нужен, хотя, признаюсь, я не знал об этом, пока ты не появился! Но сначала скажи мне, зачем ты пришёл.

— Я чувствую, как скрипят шестерни Провидения. Посмотрим, прав ли я.

Симон сделал паузу, когда тот же слуга снова вошёл, неся серебряный поднос с фруктами и двумя кубками вина. Он поклонился и вышел, оставив их наедине. После тоста и предварительного глотка Симон начал рассказывать своему хозяину краткую загадочную историю о послании, которое он получил, или, по крайней мере, так ему казалось, от своей отсутствующей Елены.

— Я знаю, что Третий легион Августа в настоящее время дислоцируется в Анкастре, в том самом месте, где, как мне сообщили, находится в заточении Елена. Я планирую проникнуть в храм и по возможности хочу избежать препятствий на этом пути. Я пришёл к вам, чтобы обеспечить себе безопасный проход между вашими войсками. Возможно, кто-то захочет мне помочь.

— Да, я пользуюсь там некоторым влияние, так как служил в этом легионе в молодости, и у меня есть старые друзья, которые достигли в нём высоких званий. Но я сомневаюсь, что тебе понадобится их защита или их помощь. — Он снова наполнил оба кубка.

Выражение лица Симона стало мрачным.

— Что с ними стало?

— В этом и состоит моя дилемма: я не знаю. Но мне поручено их найти.

— Но почему именно вы? О… конечно — ваши союзники в легионе.

— И я ничего от них не слышал. Я посылал гонцов в последние известные места их пребывания. Первые никого не нашли; после этого никто не возвращался. В таких обстоятельствах я не смею посылать новый отряд. Но как только о тебе доложили, я сразу понял, что ты послан мне самими богами! С твоим искусством ты сможешь проникнуть туда, куда не сумеет попасть никто другой, сделать то, чего не смогут другие. Когда ты вернёшься, а я уверен, что ты вернёшься, тебя будет ждать великая награда! И пусть ты вернёшься со своей возлюбленной! Удачи тебе, Симон!

Царство деревьев

Симон отправился на север с цыганским табором. Они были рады принять его, как только он продемонстрировал своё сценическое волшебство. В нём присутствовала лишь малая толика настоящей магии, однако достаточная, чтобы сбить с толку даже его профессиональных коллег. Куда бы ни направлялась труппа, на её представления собирались большие толпы, слухи о чудесах Симона опережали его прибытие. Он не хотел тратить свою силу на изготовление золотых монет, как сделал это недавно, но ему нужны были деньги на еду и жильё, особенно после того как он покинет цыган. В один из дней это стало необходимым, когда некий местный колдун, по крайней мере, так он себя именовал, прервал Симона и вызвал его на состязание в чудесах.

— Я говорю, что ты обманщик, о Симон! Вызываю тебя здесь и сейчас, шарлатан, и да не будут больше одурачены эти люди!

— Господин, я всего лишь хочу развлечь этих бедных людей. Я с радостью признаю ваше превосходство в могуществе. Не могли бы вы продемонстрировать его сейчас?

Этот человек явно был застигнут врасплох, надеясь на какое-то соревнование. Он, казалось, растерялся, но через несколько мгновений восстановил свою браваду.

— Хорошо же! Что ж… э-э, Дух Пламени, я призываю тебя!

Симону было искренне любопытно, на что был способен этот тощий старик? У него должно быть что-то припрятано в потрёпанном рукаве, иначе он никогда бы не рискнул оконфузиться столь капитально.

Сначала ничего не происходило. Раздались редкие смешки. После некоторых импровизированных приукрашиваний произносимого им заклинания действительно изверглась струя пламени, вызвав изумлённые вздохи толпы. Но эти вздохи превратились в крики, как только зрители заметили, что пламя вспыхнуло прямо под деревянной скамейкой, на которой сидела мать с детьми.

Симон понял, что пора действовать; он бросился к огню и провёл руками взад и вперёд над пламенем, произнося заклинание на тайном языке, известном только посвящённым чародеям и неслышном для сторонних ушей. Огонь не только погас, но и обуглившаяся пузырящаяся плоть кричащих жертв вновь обрела прежнюю чистоту и эластичность.

Симон не надеялся на аплодисменты, но с некоторой неохотой ожидал их — и был обескуражен взрывом гнева потрясавшей кулаками толпы! Несмотря на то, что это был акт милосердия, зрелище оказалось для них слишком ошеломляющим. Люди пребывали в ужасе и, казалось, считали Симона настоящим демоном. Что ж, они были не первыми.

Поспешно удалившись, Симон побежал к своей палатке и собрал свои немногочисленные пожитки. Его никто не преследовал; толпа, должно быть, решила, что он слишком силён, чтобы противостоять ему.

Симон вышел на дорогу, направляясь к гавани. Путешествие заняло у него несколько дней и в целом оказалось ничем не примечательным, но наконец он прибыл к своей цели без всяких происшествий.

Добравшись до пристани рано утром, самаритянин договорился о переправе в Британию через пролив на грубом, но просторном судне, перевозившем группу одетых в рясы монахов, возвращавшихся из святого паломничества. Они охотно беседовали в промежутках между молитвами. Симон воспользовался возможностью, чтобы задать несколько вопросов их предводителю, епископу Хатто.

— Добрый отче, как вы можете видеть, я путешественник и направляюсь в Анкастру. Хочу убедиться, что один из моих друзей находится в безопасности. Я слышал, что там были неприятности, но, возможно, это пустые слухи. Можете ли вы мне что-нибудь рассказать?

Епископ в скромном облачении посмотрел на Симона, словно оценивая его.

— Друг мой, эти братья и я представляем храм в Анкастре. Мы посетили святейшее место нашей веры в далёкой Фригии, которая также является моей родиной. Не знаю, что могло происходить в Анкастре в наше отсутствие, но могу предложить тебе наше гостеприимство, если ты пожелаешь посетить нас во время своего пребывания.

— Благодарю, отче! Уверен, что так и сделаю!

Как только лодка причалила, Симон спросил епископа, не мог бы он сопровождать их в Анкастру, поскольку они знали дорогу, а он нет. По их обычаю, они шли по тропе один за другим в задумчивой тишине. Симон не то чтобы медитировал, хотя делал это часто, но использовал время и тишину, чтобы обдумать свои следующие шаги. Его друг сенатор назвал ему имя друида, который мог бы ему помочь. Этот старый жрец был тем самым, к которому он посылал своих предыдущих гонцов. Но все знали, что друиды обычно не были друзьями Рима, и вполне возможно, что этот человек, некий Белен, был причастен к исчезновению Третьего легиона. Так что Симону нужно было действовать очень осторожно.

Он направился в леса, где, по слухам, по крайней мере, так говорили в тавернах, совершались друидские жертвоприношения. Симон обладал обострённым чутьём, превосходя в этом большинство людей. Когда самаритянин отважился выйти на поляну посреди густой рощи высоких дубов, как раз в таком месте, где, вероятно, приносились жертвы, он обратил внимание на текстуру двух или трёх деревьев, окружавших поляну: их стволы были необъяснимо гладкими, а кора лишена обычной грубой шероховатости. Она выглядела почти что маслянистой.

Но это было только начало, так как три из широко раскинувшихся ветвей начали двигаться! Не было слышно никакого скрипа, который можно было бы ожидать от деревянных отростков. Одно из этих щупалец быстро обвилось вокруг шеи Симона, второе скользнуло вокруг его талии, словно туго затягиваемый пояс, а третье сжало его ноги вместе.

Затем дуб открыл глаза. Их было очень много, они моргали и выпучивались. Большинство располагалось вверх и вниз по стволу, хотя некоторые вытянулись вдоль ужасно извивающихся ветвей. Когда сознание Симона померкло, он понял, что его руки не скованы. Словно во сне, самаритянин понимал, что ему нужно до чего-то дотянуться. Но до чего? Чем это могло быть? Сквозь туман он наконец вспомнил: его меч! Тот всё ещё был прикреплён к поясу. Это был гладиус, короткий меч гладиатора. Его было легче спрятать, чем палаш, и Симон, сохранив его со времён своей гладиаторской жизни, пронёс оружие через многие последующие приключения.

В своём нынешнем состоянии он мог наносить лишь неуклюжие удары, рубя беспорядочно и слабо, но тем не менее сумел нанести чудовищу некоторый урон. Из многочисленных ран обильно сочился какой-то сок или кровь, ни одна из них сама по себе не являлась смертельной, но в совокупности была весьма изнуряющими.

Тварь уронила обессиленного, с сильно кружащейся головой Симона на мшистую лесную подстилку. Теряя сознание, он не заметил, как одетые в чёрное фигуры подняли его и понесли в глубь леса.

Безумные вести

Несколько часов спустя его разбудили чьи-то крепкие, но аккуратные руки. Как только самаритянин открыл и сфокусировал глаза, ему протянули чашу с вином. Симон осторожно ощупал свои ноющие рёбра и горло, а затем, ни к кому конкретно не обращаясь, прохрипел:

— Что это было? Оно чуть не убило меня!

— Я бы сказал, что это ты чуть не убил его! — раздался голос из высокой тени сразу за костром, сполохи которого раз от раза бросали свет на стены пещеры. — А что касается того, кто они такие, то Эйбон называет их шогготами.

— Тебе известна Книга Эйбона? Значит, я говорю с архидруидом Беленом?

— Это так же верно, как я говорю с Симоном из Гитты, Симоном Волхвом.

— Так меня называют люди.

— Я знаю о твоём поручении. Расскажу тебе всё, что знаю, если ты задашь мне один вопрос.

Озадаченный, Симон ответил:

— Ты хочешь сказать, если я отвечу на какой-нибудь твой вопрос?

— Нет. А теперь спрашивай.

Гиттиец помедлил. Он задумался на мгновение, затем произнёс:

— Человеческие жертвоприношения, приносимые друидами, кому их приносят? Уж точно не духам природы, которых, как говорят, вы почитаете?

— Отлично, сын мой! Истина в том, что кроткие боги земли не требуют таких ужасных жертвоприношений. Но есть Другие Боги, которым они необходимы. И хотя простые люди не знают других божеств, мы, друиды, в долгу перед Чёрной Козлицей Лесов, той, что правит этими чащами. Её истинное древнее имя — Шуб-Ниггурат. Что касается ваших пропавших римлян, то они пытались вмешаться в конфликт между несколькими нашими пастухами и поклонниками фригийской Кибелы. Видишь ли, храм, где они обитают и где многие посещают их богохульные обряды, был первоначально построен и использовался друидами. Но римляне времён Гая Юлия Цезаря сильно проредили наши ряды и уничтожили нашу власть. Храм пришёл в упадок, пока поклонники Кибелы не заняли его и не восстановили. Так обстояли дела, пока не начали распространяться слухи о недопустимых практиках. Их секта быстро распространилась по всей империи, и многие из её членов стекались сюда. Сначала я не придавал значения сообщениям об их ритуалах оскопления. Я просто не мог поверить, что мужчины будут радоваться, отрубая свои гениталии и бросая их на колени серебряного идола.

Симон не удержался от того, чтобы перебить его:

— Мой господин, но ведь ваша собственная религия требует человеческих жертвоприношений!

— Знаю, знаю! Ты прав! Это отвратительно, особенно жертвоприношения младенцев. Но сама идея самооскопления!.. А затем евнухи надевают женскую одежду! Разве это не отвратительно, Симон?

— Конечно! В Риме часто проходят уличные шествия, на которых кастраты танцуют и веселятся под звуки барабанов и тамбуринов. Их неистовство захватывало любопытных зевак, собравшихся посмотреть на зрелище. Сначала было много насмешек и издевательств, но вскоре многие зрители присоединялись к потасовке. Они охотно брали ножи у жрецов и отрезали свои члены. Некоторые просыпались на следующее утро, отмахиваясь от кошмара, но узнавали правду, когда вставали с постели, чтобы облегчиться. Но они пожертвовали слишком многим; у них не было выхода. Никого не удивляло, что они, презираемые всеми, оставались с единственной группой, которая всё ещё их принимала. Да, это я могу понять. Что меня озадачивает, так это то, как наблюдение за танцем женоподобных мужчин могло оказаться столь неотразимо привлекательным! Я всегда подозревал, что тут не обошлось без колдовства.

— Я вполне могу в это поверить, сын мой! В любом случае, эти мерзости наконец заставили наших братьев попытаться вернуть храм. Римские легионеры были обеспокоены теми же сообщениями, и они вступили в бой на нашей стороне.

— Но они исчезли! Их разбили? Перерезали? Кучка евнухов в платьях?

— Нет, хотя смерть в бою против любого врага была бы почётной участью. Боюсь сказать тебе, что Третий легион превратился в кучку евнухов в платьях!

Несколько минут Симон пребывал в состоянии ошеломлённого молчания. Он знал, что здесь имело место всё то же сверхъестественное влияние.

— Что стало с друидскими воинами? То же самое?

— Не совсем, Симон. Сначала они попытались уладить всё мирно и были удивлены, когда культисты согласились. Ещё больше они удивились, узнав, что Magna Mater, Великая Мать, до того как её стали почитать как Кибелу, была известна как Шуб-Ниггурат. Они поняли, что братья воюют против братьев, после чего обратились и присоединились к фанатикам Кибелы в общей вере. В их случае не потребовалось никакого магического гипноза.

— Но, — спросил Симон, — разве это откровение не затрагивает и тебя?

— Так и должно было быть! Я много думал об этом. Возможно, Великую Мать забавляет, когда её дети грызутся друг с другом… Не знаю… Но я точно знаю, что мне не нравится то, что я слышу.

— О, господин, можешь ли ты рассказать мне что-нибудь о том, кто возглавляет этот сумасшедший дом?

Белен быстро ответил:

— Их двое: жрец, представляющий Аттиса, супруга Кибелы, чьему самооскоплению подражают их последователи. Этого жреца, насколько мне известно, зовут Хатто, а его женскую пару — Елена.

Симон не знал, какое из названных имён поразило его больше.

Друид дал ему несколько минут поразмыслить, после чего произнёс:

— Завершена ли твоя миссия, о Симон, теперь, когда ты знаешь, что стало с пропавшими римлянами?

— Нет, архидруид! Ибо это была лишь половина моего задания. Мне ещё многое предстоит сделать. Теперь ясно, что меня направили сюда с какой-то гнусной целью, и сделал это тот, кто знает меня и жаждет либо мести за какое-то прошлое поражение, либо хочет использовать мои силы в своих целях. Я действительно встретил этого Хатто, который как бы невзначай пригласил посетить его храм — не упомянув, чьё это святилище. Конечно, я приму его «любезность», хотя мы ещё посмотрим, кто паук, а кто муха. Если он действительно держит Елену под своим контролем, я намерен вернуть её, но, возможно, это не так. Действительно, кажется более вероятным, что её телепатическое послание мне было лишь частью его ловушки.

Приглашение и проникновение

Симон из Гитты решил, что в какой-то момент он сможет войти в храм Кибелы через главные ворота, где его должны будут вежливо встретить и показать только то, что хотели бы явить постороннему. Но сначала он попытается найти какой-нибудь другой доступ внутрь, чтобы увидеть, что они скрывают. Это оказалось не очень сложно, ибо реконструкция здания не затронула всей территории, большая часть которой была избыточной для их целей. Симон обошёл здание, планируя исследовать заброшенные части, находящиеся за новой постройкой. Там были входы (или выходы), но первые два, которые он нашёл, оказались тупиковыми, их первоначальная планировка была отрезана новой постройкой. Третья дверь была заперта, но это не стало препятствием для Симона. Войдя внутрь, гиттиец обнаружил помещение, заполненное запасами еды, кучей одеяний и сложенными постельными принадлежностями.

Другая дверь в дальней стене вела в более просторное внутреннее помещение. Она тоже была заперта, но недолго. Симон посмотрел в обе стороны и направился по коридору. Он выглядел заброшенным, хотя слуги, должно быть, время от времени пользовались им, чтобы доставать припасы. В кронштейнах вдоль покрытых селитрой стен висели потухшие факелы. Симон схватил один и жестом зажёг его. Теперь он шёл более уверенно.

Но, повернув за угол, Симон был поражён видом сморщенного, грязного, длинноволосого свинопаса, пасущего отвратительное стадо рыхлых, похожих на свиней существ. Они отвратительно хрюкали, борясь за еду, которую разбрасывал старик. Эти создания извивались и перекатывались друг через друга, покрытые грязью и фекалиями. В их свиных физиономиях и фигурах чувствовалась ужасная примесь человеческого. Хотя Симону хотелось отвернуться, он заметил на них остатки римских военных знаков отличия, пряжки и обрывки ткани. Симон сразу подумал о Цирцее и Одиссее и понял, что случилось, по крайней мере, с некоторыми легионерами.

Он невольно вздрогнул, когда свинопас, по лохмотьям которого было видно, что он друид, заговорил слабым дрожащим голосом:

— Беги! Беги, говорю тебе! Чтобы не присоединиться к моему стаду! Ах… слишком поздно!

Группа мужчин, одетых в женские платья, окружила незваного гостя, совершенно игнорируя свинопаса, лишь подгоняя его со свиньями дальше в шахту. Симон замер на месте, понимая бесполезность любой попытки пробиться сквозь них. Он решил избрать другой путь и воскликнул:

— Братья! Почему вы окружили меня? Я один из вас! Смотрите! — Подняв подол туники и приспустив нижнее бельё, он навёл на этих людей иллюзию, что его пах гладкий, без признаков пола. Ему неприятно было думать о печальных результатах, оставленных ритуальным оскоплением, которому подвергся каждый из них. Люди, казалось, были смущены, не зная, что делать или говорить. Наконец, словно получив какой-то неслышный сигнал, они, всё ещё окружая его, повели Симона по коридору. Их предводитель сказал спокойным, лишённым выражения тоном:

— Иди с нами. Царица желает видеть тебя. Ты воистину благословлён.

Сердце Гекаты

Что ж, подумал Симон, они определённо сотрудничали с ним! Ему не нужно будет придумывать какую-то хитрость, чтобы добраться до Елены — если это действительно Елена. Он должен был выяснить это наверняка.

Нежеланные спутники оставили его, как только они достигли того, что казалось одновременно тронным залом и алтарной комнатой. Это, несомненно, указывало на веру в жреца-царя или даже в бога-царя. И бог-царь находился там, чтобы приветствовать Симона. Самаритянин узнал «епископа» Хатто, с которым он непринуждённо беседовал на судне. Теперь он понял, что это не было случайной встречей.

— Ах! Друг Симон! Я так рад тебя видеть! Я очень горжусь этим местом. — С этими словами он широко развёл руками, обведя взглядом обширную палату. — И я восхищён, что ты решил принять моё гостеприимное предложение! Вскоре тебя отведут в твои личные покои. Но прежде, я знаю, тебе не терпится увидеть твою возлюбленную Елену!

Почти неохотно Симон осмотрел просторное помещение. И тут ему показалось, будто он преодолел все расстояния и оказался лицом к лицу с точным подобием Елены, земным воплощением Первой Мысли. Она стояла, окутанная пурпурной дымкой, которая казалась скорее туманом, чем одеждой. Между её грудей покоился большой драгоценный камень цвета морской волны. Её первозданная нагота была выставлена на всеобщее обозрение. И не только на обозрение.

— Мой Симон, разве ты не рад снова видеть меня? — произнесли её пурпурные губы. — Приди, сядь рядом со мной, и мы поговорим, как прежде.

Симон сел справа от неё, предположительно там, где Хатто привык устраивать свою толстую задницу.

— При виде тебя у меня на душе становится легче, Елена — если ты действительно Елена! Не вини меня за желание убедиться в этом. Некоторые вещи меня озадачивают, беспокоят. Как ты могла стать Еленой, возродившейся за столь короткое время? И твой вид! Почему ты так одета? Как флейтистка? В самом деле, точно блудница? Я…

Она засмеялась, как родитель смеётся над глупыми вопросами ребёнка.

— Как ты, я думаю, догадался, мой слуга Хатто нашёл женщину, готовую отдать мне своё тело. Как только мой дух поселился здесь, моя внешняя оболочка приняла тот мой образ, который я хранила в своём сознании.

— Но разве это справедливо? Ты лишила её собственного тела, её жизни!

— О, Симон, разве ты меня не слышал? Она охотно уступила мне, считая свою жертву великой честью! Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению её выбор? А что касается моего наряда, то он совершенно уместен, учитывая способ возобновления моей власти над этим телом.

— И это?..

— Будь терпелив со мной, любовь моя, пока я объясню тебе священную тайну, которую открыл мне Хатто. Ты знаешь, как те, кто оскопляет себя в знак преданности Великой Матери, отсекают своё мужское достоинство и бросают его на колени серебряной статуи Кибелы? Это символ, понимаешь. Это означает, что её воплощение на Земле должно получать и восстанавливать силу, чтобы оставаться здесь, благодаря тому, что её мужчины-поклонники извергают своё семя на её «колени», а затем отрезают свой член и отбрасывают его.

Симон слушал всё это с ужасом. Но она продолжала:

— И, любовь моя, когда ты проникнешь в меня со всей своей магической силой, мне, возможно, больше никогда не понадобится обновление!

— И ради этого ты призвала меня издалека? Ради моего семени? Моего пениса?

— Нет! Не только для этого, но и ради многого другого! Хатто, понтифик Кибелы, желает распространить владычество Матери Кибелы на всю землю, как воды моря покрывают его ложе. И твои силы имеют решающее значение для этой цели! Ты будешь царствовать рядом со мной как Кесарь Мира!

Это был безумный план сумасшедшего. Это было совершенно абсурдно, но поскольку эта женщина сочла такое правдоподобным, она, вероятно, поверит ему, если он притворится, что согласен с этим. Симон решил пойти по этому пути.

— Благодарю, возлюбленная! Спасибо, что успокоила мои страхи. Я вижу мудрость твоего плана, хотя мне интересно, учитываешь ли ты возможность того, что Хатто использует меня, а затем покончит со мной?

Она несколько минут молча обдумывала это. Хатто стоял на некотором расстоянии от них, но Симон видел тень беспокойства, скользнувшую по его лицу. Самаритянин мог бы почувствовать удовлетворение от этого, но он не хотел, чтобы коварный Хатто был предупреждён.

— Ещё один вопрос, дорогая Елена, если ты не против.

— Конечно, нет, любовь моя. Спрашивай!

— Какова природа этого камня между твоими грудями? И что удерживает его на месте? Я не вижу ни цепочки, ни нити.

— Хатто дал его мне. Он говорит, что это источник магической энергии, дополняющий силу, которую я получаю от моих мужчин-последователей.

Прошла неделя, пока шли приготовления к коронации Симона как супруга Кибелы, должности, которую Хатто занимал до прибытия истинного Аттиса, который явился в образе Симона Волхва. Хатто, казалось, ликовал, готовый уступить своё место с великодушной милостью. Алтарно-тронный зал был заполнен переодетыми евнухами, большинство из которых были крепкими загорелыми римлянами, но присутствовали также и несколько друидских пугал. Хатто, казалось, чего-то ждал, почти наверняка покушения на Симона, которым он теперь был готов пожертвовать, даже если это должно было задержать осуществление его грандиозных амбиций. Ничто из этого не ускользнуло от внимания Симона.

Собравшиеся верующие предались безудержному веселью, празднуя это событие, воодушевляемые звуками флейт, барабанов и бубнов. Наконец, всё стихло. Симон и Елена не присоединились к веселью, а восседали на тронах с божественным достоинством, возвышаясь над толпой. Но теперь они вместе поднялись, поцеловались и приготовились обратиться к собравшимся. У Симона перехватило дыхание, пока он выслушивал бессвязную речь Елены. Наконец она замолчала, купаясь в обожании толпы. Настал черёд Симона.

— Друзья мои, мы — Тысяча Младых нашей покровительницы, Шуб-Ниггурат. — При этих словах по собравшимся пробежала священная дрожь. Нечасто кто-либо осмеливался произносить божественное имя вслух. — Наша религия — кровавая религия, религия человеческих жертвоприношений и насильственных увечий, и всё это ради служения богине. Многие погибли, и они заслуживают мести. Сегодня они её получат!

Собрание было явно смущено. Они не понимали, куда ведёт речь Симон. Она звучала смутно еретически.

Симон повернулся к Елене и сорвал с её груди Сердце Гекаты. Он почувствовал, как исходящая от него пульсирующая вибрация пронизывает его руку. Самаритянин высоко поднял его и закричал:

— Вы, души, брошенные на алтари Чёрной Козлицы Лесов, Козлицы с Тысячью Младых! Придите, придите сейчас в плотской форме и свершите свою месть!

В тот же миг толстое лицо Хатто покраснело, затем сделалось мертвенно-фиолетовым. Его челюсти треснули, раскрываясь шире, чем это дозволяла природа, и из его раздувшегося выпуклого тела хлынул гейзер живых извивающихся крыс! Хатто упал навзничь, и его раздувшееся брюхо начало лопаться, плоть рвалась на полосы, а наружу яростно вырывались всё новые и новые крысы. Обтекающие кровью и желчью, грызуны разбегались по толпе, которая в безумной панике бросалась друг на друга. Многие и многие из них, падали на пол под нарастающей волной отвратительных паразитов. Через несколько минут живых осталось только двое, и вскоре должно было остаться вполовину меньше.

Елена, хоть крысы и не тронули её, всё же рухнула в общую кучу. Она быстро теряла контроль над заимствованным телом, а вместе с ним и над своим привычным обликом. Симон понял, что ей было необходимо влияние Хатто, чтобы удерживать воедино украденное тело и похищенный дух. Её последние слышимые слова звучали как «прости» и «предательство».

Симон не опечалился. Елена не должна была появиться в это время и таким образом. Он знал, что когда-нибудь снова увидит её.

Держа камень в руке, он понял, что ему осталось выполнить ещё одно дело. Он вышел из заваленной скелетами комнаты и без особого труда нашёл старого свинопаса, занятого своим отвратительным рыхлым стадом. Пустоглазый друид, казалось, лишь слегка удивился его появлению, но поднял свой узловатый посох над головой, словно опасаясь нападения Симона, хотя ничего подобного не последовало. Вместо этого Симон поднял камень Гекаты и произнёс:

— Вы, жертвы чёрной магии, вернитесь к истинной форме человека! Вернитесь к тому, кем вы были!

И они вернулись, визжа, а затем крича от муки, когда их физические структуры перестраивались и расширялись, и наконец, ликуя, приветствовали возвращение своей человечности. Эти обнажённые римляне подняли Симона на плечи и приветствовали его, когда они вместе вышли из храма и направились к лагерю Белена и его жрецов, где Симон с радостью передал Сердце Гекаты бородатому старцу.

— Сын мой, ты нашёл свою Елену?

— Да, но не совсем. Но я найду. А пока я доволен.

Симон решил вернуться в Рим в компании спасённых римлян, хотя ему пришлось подождать, пока для них найдут одежду. Это была разношёрстная компания, но они охотно пошли бы в Рим голыми, если бы это понадобилось. По крайней мере, они больше не носили свиные шкуры.

Несколько дней спустя Симон сидел напротив сенатора, рассказывая о своём приключении. Публий был поражён, но не усомнился ни в одном слове. В конце концов, он знал, что здесь должны были действовать ужасные силы, иначе он никогда бы не обратился за помощью в столь непростом деле к такому человеку, как Волхв.

— Клянусь Юпитером, это поразительная история! Всё ли я услышал? Или, упаси боги, есть ещё что-то?

Симон, казалось, не мог решить, продолжать ли. Но наконец заговорил:

— Вы можете задаться вопросом, что случилось с крысами… Я этого не видел, так как спешил найти старого пастуха и его стадо. Но я кое-что слышал. Сначала я не понимал, что это такое, но потом мне стало ясно: это был звук крысиных драк, продвигающийся куда-то вниз, словно храм был выстроен поверх множества подземелий, много, много глубже и обширнее его самого. И там эти души в виде грызунов искали продолжения отмщения.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Мать продолжала описывать непрерывные раскаты грома, молнии, которые превращали ночь в день, небо, которое стало морем и обрушилось на дом волнами. Элисса была в восторге. Она почти никогда не видела снов, и это её беспокоило, но слова матери пробудили в ней тусклое воспоминание о сне, в котором мужчина ходил по крыше в тяжёлых сапогах.

Она проспала шум той ужасной весенней ночи, но запах, который донёсся до неё сейчас, вытащил её из ещё более глубокого сна. Это был не просто смрад, это была атмосфера, в которой смешались все нечистоты, которые она могла назвать, и ещё несколько безымянных. Страдал не только нос: вонь жгла ей глаза, заливала кислотой желудок и забивала лёгкие. Каждый вдох давался с трудом, как будто она вдыхала воздух сквозь густую заплесневелую шерсть.

Когда она вытерла слезящиеся глаза, её охватило страшное подозрение. Была зима, вспомнила Элисса, но в камине не тлели угли. Даже в самые тёмные ночи у неё получалось различать прямоугольники окон своей спальни. Сейчас темнота была абсолютной.

— Я слепая! — закричала она. — Я ослепла!

Хотя её крики больше напоминали хриплое карканье голоса, охрипшего со сна, они были достаточно громкими, чтобы привлечь рабыню, возможно, даже чтобы разбудить мать. Но никто даже не пошевелился. Она подумала о том, чтобы закричать снова, но при первой же попытке из лёгких вырвался зловонный воздух, а шум её дыхания был почти таким же неприятным, как и усилие, которое для этого потребовалось. Столь же тревожным было отсутствие других звуков: ни криков с улиц, ни далёкого лая, только неровный шелест её собственного незнакомого дыхания. Элисса почти никогда не болела и решила, что сейчас в самом деле очень серьёзно больна.

— Это сон, — пробормотала она себе под нос. — За одну ночь я навёрстываю все те плохие сны, которых у меня никогда не было… но мне это не нравится!

Элисса закричала. Хрипя и давясь, решила больше так не делать.

Она попыталась нащупать огниво на прикроватном столике. Там ничего не было: не только огнива, но и самого столика. Перекатившись на другой бок, чтобы поискать правой рукой, Элисса упала с кровати на пол. Бормоча проклятия и потирая ушибленные колени и локти, она больше не сомневалась, что бодрствует.

Толстый ковёр в её комнате отсутствовал. Пол был каменный, как на нижнем этаже, но при этом холодный и сырой, даже скользкий. Она содрогнулась от отвращения, когда поднесла пальцы к носу и почувствовала сильную концентрацию зловония, которое её разбудило. Элисса с такой силой вытерла руку о свою льняную ночную рубашку, что ткань порвалась.

Поднявшись, она нащупала поверхность, на которой лежала. Это была не её кровать. Та была выше. Что ещё тревожнее, это оказалась вовсе не кровать, а голая каменная плита.

Элисса попятилась, и что-то ткнулось её в плечо. Она снова отпрянула, затем потянулась к задетому предмету. Это был не камень. Дерево? Его поверхность больше напоминала сухую потрескавшуюся кожу. Ощупала его выступы. По форме он напоминал… нет, это в самом деле была человеческая рука, конечность давно умершего человека.

Она попыталась оттолкнуть её, но пальцы мёртвой кисти переплелись с её собственными. Элисса энергично встряхнула её, и рука вместе с частью предплечья со стуком упала на пол, рассыпавшись на отдельные кости. Девушка сдержала своё решение не кричать, но ничего не могла поделать с душившими её сухими рыданиями, сотрясавшими всё тело. Она знала, где находится. Сбылись её худшие опасения.

Много лет назад её прапрадед, Умбриэль Фанд, отправился в Фротирот на церемонию вступления в должность Вендриэля Доброго в качестве первого лорда. Напряжение от подавления проклятий, которые он так хотел выкрикнуть, разорвало в нём какую-то жизненно важную связь, и он упал замертво в толпе, которая теснилась вокруг Паучьих Врат, чтобы увидеть парад вендренской мерзости. Хотя Умбриэль был неизвестен фротиротским Фандам, его ранг давал ему право быть похороненным в одном из их родовых склепов, и так и произошло.

Прошло больше недели, прежде чем известие об этом достигло Фандрагорда, где вспомнили, что старик в молодости страдал припадками, имитировавшими смерть. Его близким пришла в голову ужасная мысль. Младший сын немедленно отправился в путь и достиг столицы за три дня и три ночи езды — подвиг, который с тех пор никто не смог повторить. Объяснения были даны в лихорадочной спешке, гробницу открыли, и Умбриэль растянулся на полу, как будто он присел на корточки, приложив ухо к двери. Кровь всё ещё оставалась влажной на его пальцах, ободранных до костей в попытках прорваться сквозь мрамор, и врачи пришли к выводу, что смерть настигла его всего лишь несколько часов назад. Тем не менее деда привезли домой и положили в постель, где члены семьи по очереди защищали его от мух и мышей, пока запах и внешний вид не испортились настолько, чтобы сгноить даже самую твёрдую и уверенную надежду.

Эту историю легкомысленно пересказывали на семейных собраниях. Предок Элиссы стал объектом насмешек. Если кто-то из родственников терял сознание за праздничным столом, отец приказывал слугам «отнести дедушку Умбриэля в постель», вызывая взрывы веселья. Они смеялись даже над последним ужасом, который навсегда опозорил ветвь её рода: Умбриэль выжил в своём заточении, питаясь трупом, который опередил его с погребением в гробнице на месяц. «Любимое блюдо дедушки Умбриэля, — кричал её отец, когда из кухни выносили дымящегося праздничного поросёнка или гуся, — Фанд в Фротироте!»

Рассказ ужаснул Элиссу, когда она впервые услышала его, и каждое повторение этой истории лишь усиливало её ужас. Она скрывала свои чувства, ибо грубые братья с радостью воспользовались бы её слабостью. Элисса приучила себя вытаскивать из своей постели и обуви засунутых туда змей и жаб не более чем с раздражительным вздохом, и поэтому могла смеяться вместе с другими, когда упоминалось имя Умбриэля. Но наедине со своим ярким воображением она переживала каждое мгновение последних часов несчастного человека. Элисса испытывала его ужас, мучилась вместе с ним, размышляя о немыслимой альтернативе голодной смерти, чувствовала, как её собственные ногти ломаются, когда он царапает неподатливую стену. Она изо всех сил боролась с мыслью, что её глубокий сон был отголоском его болезни, и что однажды сама проснётся в той самой гробнице, где он был в конце концов похоронен; но эта мысль превратилась в навязчивую идею, а теперь стала реальностью. Возможно, кости, которые она разбросала по полу, принадлежали некогда разрывавшей плоть, изломанной о мрамор руке её предка.

Теперь она кричала. Она бесновалась. Она бушевала в гробнице, разбрасывая на своём пути кости, отрывая конечности и головы от иссохших тел. Она ненавидела мёртвых. Ещё больше она ненавидела живых, тех, кто бросил её и всё ещё дышал свежим воздухом. Больше всего она ненавидела Лерилу Вендрен, наследницу Вендриэля Доброго. Все в её семье знали, что смертельный припадок деда Умбриэля, случившийся после многих лет нормального состояния здоровья, не был естественным. Лорд-чародей почувствовал его невысказанные мысли в толпе и небрежно прихлопнул деда брошенным заклинанием. А теперь его правнучка сделала то же самое с ней.

— А, — сказала Лерила, когда их представили друг дружке ещё детьми, — внучка упыря?

Элисса бросилась на неё с намерением выцарапать эти нелепо скошенные глаза, которые, как нынче утверждалось, глупые мужчины находили привлекательными, но необъяснимым образом споткнулась и сломала запястье, прежде чем смогла добраться до цели. Она никогда не забудет звонкий смех Лерилы, который был слышен даже сквозь собственные вопли боли и ярости, когда Элиссу уводили с вечеринки по случаю её дня рождения.

— Будь добра к Лериле, — посоветовала ей позже мать. — Иначе это слишком дорого обойдётся.

Она последовала этому совету, встречая злобные усмешки ведьмы вежливыми улыбками, притворяясь, что неверно истолковывает её коварные оскорбления как комплименты. Но накануне отъезда Лерилы в Фротирот, где она должна была предстать перед двором, Элисса не смогла удержаться от колкости.

— Не представляешь, как я рада, что ты уезжаешь, Лерила, — сказала она и сделала многозначительную паузу, прежде чем продолжить, — ведь ты, разумеется, займёшь положенное тебе место ярчайшей звезды при дворе.

— И даже если это случится, дорогая сестра, — ответила Лерила, выдержав точно такую же паузу, — я никогда, никогда не забуду твоих слов.

Кричащая ярость Элиссы утихла, сменившись холодной яростью, безмолвной, если не считать звуков её агонизирующих лёгких, шелестящих, как сминаемая бумага. Лерила уехала… неделю назад? Её воспоминания о событиях, предшествовавших последнему сну, были безнадёжно перепутаны.

Однако она выживет, она сбежит, потому что такую ненависть, как у неё, не смогут сдержать простые стены. Существуют силы, превосходящие мощь Лерилы, и она научится повелевать ими, даже если на это уйдёт пятьдесят лет. Она — Фанд из рода, отмеченного драконьими знамёнами, который сражался с Вендренами колдовством так же часто, как и с помощью мечей. Она молилась Слейтритре, которой её родители всегда робко пренебрегали. Она пообещала Лерилу этой богине, вместе со своей собственной матерью, отцом и братьями, слишком глупыми или безразличными, чтобы суметь понять, что они хоронят живую девушку.

Но колдовство было бы слишком безличным для Зорнарда Глифта, а яд — слишком косвенным средством. Она сама будет держать в руке кинжал, которым вырежет ему сердце, после того как использует его для удаления частей, которые, к сожалению, были ей более знакомы. Зорнард говорил, что любит её, но где же он был, когда запечатывали её гробницу? Без сомнения, тосковал, вспоминая о Лериле Вендрен; однажды он вызвал её ярость, рискнув предположить, что косой разрез глаз ведьмы «не слишком её обезображивает».

Поглощённая своими мстительными молитвами, Элисса почувствовала сквозняк, но прошло некоторое время, прежде чем осознала его значение. Когда она поняла это, то быстро, но со всей почтительностью завершила свои молитвы и поползла к источнику воздушного потока.

Один из плоских камней пола у стены просел, оставив щель, достаточно широкую, чтобы просунуть пальцы. За ним она ничего не почувствовала, только пустое пространство — и внезапный укус зубов, острых, как стамески.

Было больно, но её крик стал криком ярости. Вместо того чтобы отдёрнуть пальцы от крысиных зубов, как наверняка бы поступила прежняя Элисса, она просунула всю руку в отверстие, пока не нащупала тело крысы. Та взвизгнула и зацарапалась, но девушка сжимала её, тихо хихикая, пока кости не треснули, и жизнь не покинула грызуна. Она предложила его богине, которая, очевидно, услышала её молитвы, как знак грядущих, более солидных даров.

Элисса услышала чирикающие крики и цоканье когтей под плитой. Крысы прорыли туннель под гробницей, чтобы подкопать этот камень в рамках проекта, который, должно быть, занял у них несколько поколений. Собравшись отпраздновать свой триумф, пируя Фандами, они были атакованы с неожиданной стороны. Элисса понимала их ужас и замешательство. Если бы она прислушалась достаточно внимательно, то, наверное, смогла бы понять их возмущённую речь.

Она закричала, чтобы отпугнуть крыс, когда вырвала камень и протиснулась в узкую дыру, но их было нелегко устрашить. Жирные, как фротиротские комары, они грызли ей пальцы, кусали руки, царапали лицо. Подстёгиваемая яростью и отчаянием, Элисса царапалась и кусалась свирепее крыс. Какой-то холодной частью своего разума она знала, что окончательно сошла с ума, но эта часть отвернулась, как брезгливый зритель на звериной травле, и сделала ставку на безумие.

Побеждённые крысы разбежались, их пищащий хор затихал в пустоте вдали. Она напрягла глаза в темноте, но всё, что у неё получалось различить, были тусклые пятна фосфоресценции, которые исчезали, когда девушка смотрела прямо на них. Её нос больше, чем глаза, рассказал о предстоящем испытании. Ещё более зловонный, чем кислая сырость глины, ни разу не видевшей солнца, туннель смердел могилами, которые давно уже слили своих разложившихся в жижу обитателей в эти более глубокие недра. Но единственной альтернативой движению вперёд было остаться в гробнице навсегда. Она поползла.

Временами казалось, что земля сжимается вокруг неё так тесно, как шкурка обнимает колбасу, но её извивающееся продвижение ни разу не прервалось. Когда туннель разветвлялся, что случалось часто, Элисса, казалось, всегда знала, какое направление выбрать. Даже когда путь уходил в сторону от солнца и воздуха, к которым она стремилась, она повиновалась своему инстинкту и следовала за ним. Однажды Элисса зацепилась за переплетение корней, и восприняла это как обнадёживающее напоминание о том, что она близка к живым и здоровым деревьям, тянущимся к свободному небу. Затем Элисса поняла, что это были иссохшие конечности трупов, и сейчас она протискивалась сквозь братскую могилу, появившуюся после какой-то заразы или репрессий. Здесь крысы прорыли туннель через спрессованные кости, а не сквозь землю. Ощупывающие руки давили червей, толстых, как пальцы, но они становились лишь смазкой на её пути.

Туннель привёл Элиссу в пустую гробницу, где она наконец смогла выпрямиться, радуясь холодному лунному свету, проникавшему сквозь дверь, висевшую на сломанных петлях. Споткнувшись, Элисса шагнула вперёд и распахнула её, оказавшись на кладбище, смеясь от необъятности неба и великолепия света. Ночные птицы и насекомые внезапно умолкли.

Перед ней предстал Фандрагорд во всём своём беспорядке, но настолько странный с такого ракурса и в этот час, что она на мгновение подумала, будто попала в сказочную страну. История, писаная кровью, диктовала, чтобы его здания были обращены фасадами внутрь, выставляя улицам лишь мрачные стены. С кладбища открывался вид на тысячи обычно невидимых дворов, мерцающих факелами и цветными фонарями. Днём проломленные стены и поваленные башни постоянно напоминали о печальном упадке, но сейчас лунный свет и туман окутали шрамы города и вернули ему былое величие. И пока все счастливые люди, которых Элисса представляла себе, смеялись в своём великолепном городе, сама она сражалась с крысами и ползала среди трупов. Волна ярости, которая несла её до сих пор, вновь с грохотом обрушилась на неё

Она стояла на склоне старого кладбища, его выбоины и камни были скрыты зарослями ежевики, но внизу поблёскивала бледная полоса дороги, и это казалось самым коротким путём к выходу. К тому времени, когда Элисса наполовину сползла, наполовину скатилась к подножию склона, придорожная канава показалась ей более привлекательной, чем её собственная мягкая постель дома. Она охотно бы улеглась в неё, если бы голод и жажда не терзали столь яростно её внутренности. Теперь Элисса молилась хотя бы об одном кусочке любого из пирожных, от которых она вежливо откусывала и откладывала в сторону, об одном глотке воды, которую когда-то расточала просто для того, чтобы охладить свои виски.

Спотыкаясь и шатаясь, она уже не с таким отвращением, как прежде, вспоминала крыс, которых недавно убила, и тела покойников, которые разорвала. Эти мысли встревожили Элиссу, но они подпитывали её ненависть к тем, кто искорёжил её разум, вложив туда историю деда Умбриэля. Кинжалы и яд больше не фигурировали в представлявшихся ей образах мести; отныне её оружием станут собственные зубы. Она жаждала гордой шеи Лерилы и вероломного сердца Зорнарда.

Когда Элисса услышала топот двигавшейся позади неё лошади, мысли её настолько перепутались, что сначала она представила себе ту как живой набор жаркого и отбивных, которые можно было бы на скорую руку поджарить в придорожном костре или даже съесть сырыми. Потребовалось некоторое время, чтобы осознать истинное значение услышанного. Лошадь предполагала наличие всадника, который мог бы помочь ей; или причинить вред.

Элисса вспомнила, что находится одна в пустынном месте, и что её одежда разорвалась во время долгого ползания по туннелям. Однако она сомневалась, что хоть один мужчина на земле сочтёт её привлекательной сейчас — исцарапанную, избитую и грязную, всё ещё пахнущую могильными ароматами. Даже когда Элисса приободрилась из-за своей нынешней уродливости, инстинкт заставил её расчесать волосы пальцами и смахнуть грязь с лица. Всадник приближался шагом, давая ей время обдумать свои опасения, пока она наблюдала за происходящим из искривлённой тени кипариса. Лошадь была крупной и костлявой, но мужчина выглядел таким высоким, что напоминал взрослого, шутки ради взгромоздившегося на пони, предназначенного для ребёнка. Его массивность подчёркивалась кожаной курткой с бронзовой чешуёй, доспехами бедняка. Он явно был наёмником и нёс на себе все инструменты своей последней сомнительной работёнки к следующей такой же: смертоносный человек, не знающий ни бога, ни господина, из тех, что повергали её в трепет, когда она читала о них в романах Порполарда Фурна, но от вида которого у неё задрожали колени, когда увидела его на пустынной дороге ночью. Хуже всего было наличие у него нелепой бороды и заплетённых в косы волос, как будто он только что сошёл на берег, чтобы принять участие в оргии убийств и изнасилований. Даже если он мог понять её речь, её имя и звание только подстегнули бы его похоть.

Он всё ещё не видел её, и у неё была возможность изучить его лицо. Как ни странно, чертами он не походил на иноземца, и они не казались слишком уж жестокими. Несмотря на свой дикий облик, человек выглядел скорее обеспокоенным, чем воинственным, как будто у него на уме были более серьёзные мысли, чем изнасилование беспомощной. Он выглядел таким же старым, как её отец, и это немного приободрило её.

Она крикнула:

— Сэр! Вы не поверите, что со мной случилось — я сама не верю! — но мне нужна ваша помощь, пожалуйста, чтобы вернуться в город и домой. Мой отец — лорд Рутрент из дома Фандов, и он щедро вознаградит вас, если…

Он резко вздрогнул при первом же её слове, а лошадь встала на дыбы. Он не сводил с неё глаз, пока неуклюже боролся со своим конём, и первое выражение потрясения так и не покинуло его лица. Чем больше она говорила, тем шире раскрывались его глаза, а челюсть отвисала всё ниже. Неужели он никогда раньше не видел обнажённой женщины?

Её снова охватила безумная ярость. Все были против неё, никому нельзя было доверять, все сговорились похоронить её. Элисса скрыла свои чувства и заставила себя протянуть руки в мольбе, прекрасно понимая, насколько соблазнительно это демонстрирует её грудь, столь восхищавшую всех. Она сделала нерешительный шаг вперёд, но остановилась в ужасе и замешательстве, когда он вытащил из-за плеча боевой топор.

— Пожалуйста, сэр, я Элисса Фанд! Меня похоронили…

— Что и следовало сделать! — взревел он, пришпоривая коня. Топор описывал круги сбоку, подобно колесу лунного света.

Она закричала ещё до того, как топор вонзился ей в плечо, отделяя ребро от ребра быстрее, чем она могла бы шесть раз щёлкнуть пальцами перед ленивым рабом. Её потащило вперёд, где она столкнулась с бешено ржущей лошадью, пока всадник пытался выдернуть застрявшее оружие. Он расплющил ей лицо ботинком, освобождая топор.

— Слейтритра! — закричала она. — Помоги мне!

Он последовал за ней, когда она попятилась, и нанёс ей второй удар. Элисса закричала, увидев свою отрубленную четверть, корчащуюся и подёргивающуюся в пыли перед ней. Она ещё не чувствовала боли, но ей доводилось слышать, что это не редкость даже для самых тяжелораненых людей. Что озадачивало, так это её собственная неспособность умереть.

Поскольку она всё ещё жила, поскольку у неё ещё оставалась одна рука, и поскольку она была дочерью Дракона, Элисса бросилась на всадника и схватила его за плащ, надеясь сбросить с лошади. Она так и не увидела третьего удара, но луна и праздничные дворы города безумно закружились, и Элисса поняла, прежде чем окончательно потерять сознание, что он отрубил ей голову.

II

Крондард Слейт с беспокойством переводил взгляд с одной части трупа на другую, пока все три не перестали дёргаться. Казалось, тот был окончательно мёртв, но ему не хотелось слезать и проверять это.

Он позволил себе снова вздохнуть и даже рассмеяться. Поскольку его всё ещё трясло, смех звучал совсем не бодро, и Крондард оборвал его.

Плоть трупа частично разложилась, обнажив кости, покрытые пятнами гнили, но её осталось достаточно, чтобы определить тело как женское. Покрытая мхом, с развевающимися полосками кожи, она поначалу казалась ему мохнатой обезьяной, шаркающей вперёд, чтобы схватить его вытянутыми когтями, визжа и бормоча что-то невнятное. Он заметил пустые отверстия её глаз и носа примерно в то же время, когда почувствовал запах.

— Яйца Ара! — воскликнул Крондард, при воспоминании о собственном ужасе, и отшвырнул свой испачканный топор в рефлекторном жесте отвращения, о чём тут же пожалел. Его мастерство владения мечом было посредственным, о чём свидетельствовали несколько дуэльных шрамов, но почти тридцать лет в фоморской гвардии научили его обращаться с боевым топором: умелое вращение им было частью их тренировки. Он снова рассмеялся, поражённый иронией того, что эта первая жертва его топора уже была мертва.

Крондард нашёл его немного дальше по дороге. Оглянувшись, чтобы убедиться, что тёмные кучки гниющей плоти не шевелятся, он спешился и оттёр грязь с лезвия песчаной пылью. Его капитан закатил бы истерику, увидев, как фомор портит зеркальную поверхность, но он стал первой жертвой меча Крондарда. Это был честный бой — более чем честный, учитывая их относительное мастерство владения мечом, пока Крондард не уравнял шансы, опрокинув стул под ноги высокомерного щенка, пнул его в лицо, когда тот попытался подняться, и вонзил клинок ему в глотку, схватив за надушённые локоны — но попробуйте только сказать об этом лорду-командующему фоморской гвардии! Нападение на капитана, не говоря уже об убийстве, карается пытками и смертью. То, что капитан приказал Крондарду, как старшему сержанту, выпороть каждого третьего солдата в роте, потому что кто-то намалевал на него карикатуру в уборной, и что он плюнул Крондарду в лицо и ударил его чернильницей, когда тот запротестовал в ответ на приказ, не послужило бы ему оправданием. Дело не улучшило бы и то, открой расследование, что сам Крондард и был тем самым художником-смутьяном.

Он отбросил сладостные воспоминания о последнем жалобном бульканье капитана и уставился на залитую лунным светом дорогу. Фомор не мог бы поклясться в этом, но расположение трёх отвратительных куч, казалось, изменилось, словно они ползли друг к другу. Он взобрался на клячу и погнал её быстрее. Крондард продолжал осматривать кладбищенский склон в поисках других неуместных гуляк, но подавил желание оглянуться на то, с чем только что расправился. Если оно достаточно сильно жаждало своего подобия жизни, чтобы собраться заново, он желал ему удачи в этом. Сам фомор теперь был вне досягаемости его неуверенной походки.

Добро пожаловать в Фандрагорд! Он слышал о нём всю жизнь: действие страшных детских сказок неизменно разворачивалось в этом зловещем городе. «Но, конечно, — говорила ему мать, укладывая его спать после последней истории, — здесь такого случиться не может».

Под «здесь» имелся в виду Эштралорн, где потомки фоморов, завезённые столетия назад в качестве наёмников, притворялись, будто всё ещё остаются теми крепкими и простодушными варварами, хотя к нынешним временам они с таким энтузиазмом приняли местные обычаи и женщин, что мало чем отличались от своих фротойнских соседей, с которыми постоянно ссорились. Те, что были достаточно крупными, как Крондард, или достаточно красивыми, чтобы походить на своих иноземных предков, отправлялись в столицу, чтобы сделать там карьеру в фоморской гвардии. Этот некогда грозный полк теперь был не более чем марширующим музеем, костюмированным хором, распевавшим кровожадные песни на языке, который едва понимали в его рядах.

Хотя песни могли вызвать у него слезу неуместной ностальгии, а волосы на загривке вставали дыбом, когда он слышал рассказы о настоящих фоморах, таких как Рукорез или Смертодел, Крондард считал себя гражданином Фротирота, ещё более циничным, чем местные жители. Ничто в его жизненном опыте, и уж точно не детские сказки, не подготовило его к реальности, в которой обитают ходячие трупы.

По иронии судьбы, своим нефоморским именем он был обязан предку по имени Лирон Волкогон, который выслеживал печально известных упырей Кроталорна в их подземных убежищах и истребил после того, как они осмелились осквернить гробницу великого дома Слейтов; ну или так гласила история, которую Кронард осмеивал, как мог. За эту услугу, или за то, что он сделал на самом деле, Лирон и его потомки были приняты в род Слейтов. Город Кроталорн превратился в равнину пепла, Слейты больше не были сильны или многочисленны, но Крондард носил на себе татуировки этого древнего рода.

Если он насмехался над историями об упырях, почему ему следует верить в ходячих мертвецов? Крондард часто развлекался, бродя среди спорящих философов по Рыночной площади столицы, где убедился в том, что даже глаза и уши молодого человека могут лгать более возмутительно, чем торговцы или любовники, а на его собственном зрении и слухе начало сказываться их долгое напряжение. Представив, как он пытается рассказать о своём приключении Мантиссу Эпиплекту, самому язвительному из этих мудрецов, Крондард начал подозревать, что кто-то выставил его дураком. Возможно, разбойники с большой дороги прикрепили к трупу проволоки, чтобы останавливать путешественников. Поскольку ни один разбойник не выскочил, чтобы воспользоваться его потрясением, виноваты были шутники. Крондард решил, что поступил хорошо. Он испортил не только их шутку, но и их труп.

— Лирон здесь, упыри! — крикнул он в сторону разваливающихся гробниц на склоне. — Покажите, на что вы способны!

Глухое эхо голоса остудило его. Он попытался притвориться, что случайно пришпорил Громовержца, но не сделал ничего, чтобы удержать его от более быстрого вихляния из стороны в сторону.

* * * *

Первый трактир, в который он зашёл, располагался в руинах городской стены и назывался «Свиноматка в охоте», но Крондард не ожидал элегантности от провинции. Сотрясание ворот соседней конюшни и крики не помогли, поэтому он отправился колотить в железную дверь самого трактира. Щёлкнула задвижка, и Крондард увидел свет и услышал шум толпы — и то, и другое было неожиданным за дверью со смотровым окошком на пустой улице.

— Что вам нужно? — донёсся голос от головы с чрезмерно большими ушами, которая заслоняла свет.

— Что нужно кому-то от трактира? Еда, питьё, постель, уход за лошадью.

Последовало молчание, словно такие беспрецедентные просьбы ошеломили трактирщика. Наконец он спросил:

— Кто вы?

— Лирон Волкогон. — Крондард подавил ироничную улыбку по поводу своего почти автоматического выбора прозвища.

— Иноземец?

— Из Эштралорна.

— Иноземец, — заявил хозяин, закрывая смотровое окошко.

Прежде чем Крондард успел вытащить свой топор и продемонстрировать, насколько сильный у него удар, он услышал лязг задвижек, засовов и цепей. Появился мальчик, чтобы отвести его лошадь в конюшню, и фомор пригнулся, проходя через дверь в тёмную прихожую, украшенную потрескавшимися грязными фресками со сценами охоты и заплесневелыми звериными головами. Он остановился, чтобы рассмотреть фреску, изображающую Вендриэля Доброго, изображений которого сохранилось совсем немного. Лорд, носивший столь сардоническое прозвище, казалось, преследовал кита со щупальцами, хотя это мог быть и кабан, поскольку невозможно было сказать, где заканчивалась работа художника и начинались пятна от воды.

Проход вёл в низкую, но просторную комнату, где все взгляды оказались устремлены на него: не столько нагло, сколько с опаской. Крондард задумался, не попал ли он случайно на собрание какой-то банды, планирующей заговор.

— У нас остановился лорд со свитой, лорд Нефрейниэль из Омфилиота. Со снобизмом, присущим только простолюдинам, трактирщик цедил имена с меньшим пиететом, чем человек, стряхивающий с плеча соринку; волосатый бродяга из Эштралорна должен был благодарить судьбу за то, что его пропустили в дверь. — Наши лучшие номера заняты.

— Можем поторговаться насчёт них позже. Сейчас — вина.

Два стола у двери были свободны, и он направился к тому, что стоял в углу потемнее, но исходящая из темноты угроза заставила его замереть на месте. Как философ-любитель, в нормальных условиях он поступил бы наперекор желанию избегать такого угла, но недавнее столкновение давало ему веский повод прислушаться к этому импульсу.

— Ты не захочешь там сидеть, — крикнул кто-то, когда он уже поворачивался, чтобы уйти.

Говоривший глупо ухмыльнулся из-за соседнего стола, где его спутники пытались сделать вид, будто глубоко размышляют о серьёзных вопросах, хотя один из них хихикал до тех пор, пока не зашёлся в приступе кашля. Крондард испытывал искушение проигнорировать предупреждение и занять угловой столик, вероятно, любимый каким-то местным известным буяном, но удержался от этого. Драка могла впутать его в проблемы с полицией.

Игнорируя говорившего и его друзей, он уселся за стол, стоявший ближе к двери, и прислонил топор к стене рядом с собой. Стул и стол были рассчитаны на людей небольшого роста, и Крондард знал, что производит внушительное впечатление, но это едва ли объясняло ту гнетущую атмосферу, которую он навёл в комнате. Некоторые перешёптывались, прикрывая рот руками, всё ещё не сводя с него глаз. Хозяин тут же снова запер дверь. Если эта толпа решит напасть на него, он ни за что не сможет быстро разобраться с незнакомыми засовами и задвижками, чтобы сбежать.

Двадцать лет тому он, возможно, справился бы с дюжиной или больше вооружённых гражданских, но бесчисленные боли, напоминавшие о тяжёлом путешествии, убеждали его, что оно происходило вовсе не двадцать лет назад. Крондард живо помнил все недавние проблемы, которые недавно пережил после того как попытался убить всего лишь одного-единственного ничтожного капитана. Он свирепо посмотрел из-под лохматых бровей и напряг широкие плечи. Зеваки сделали вид, что им и в голову не приходило пялиться на него.

— Что тут за херня с этими людьми? — спросил он хозяина, когда тот вернулся, чтобы наполнить ему кружку из каменного кувшина.

— Херня? — Тот огляделся с добродушным недоумением, словно эта компания обычно вела себя как демонопоклонники, застигнутые во время жертвоприношения.

Крондард выпил. Пугающие истории о местном вине оказались правдивыми, но его мучила жажда.

— Я, кажется, помешал… — начал он, но что-то ущипнуло его за руку. Фомор в безмолвной ярости уставился на того болвана, который ранее говорил, а теперь подкрался и ущипнул его.

— Кажется, он настоящий, — сказал недоумок, и все засмеялись.

Забыв о том, как он устал и до какой степени у него всё болело, забыв, что этот человек был местным в толпе соседей, фомор выскочил из-за стола и прижал его к стене. Держа парня на весу за грудки и всё ещё дрожа от ярости, он передумал. Улыбка, застывшая на резиновом лице, говорила о том, что этот тип был настоящим идиотом. Крондард остро осознавал, что теперь он стоял спиной к более сообразительным трусам, которые, вероятно, подстрекали дурака. Однако у него не оставалось выбора, кроме как продолжать вести себя воинственно.

— Ты что, никогда не видел фоморов? — громко спросил он, чтобы все услышали.

— Нет, но я видел кошмары наяву.

Крондард повернулся вместе с ним и оттолкнул его. Размахивая руками в попытках сохранить равновесие, шут качнулся к своим спутникам и опрокинул их стол. Фомор сделал шаг вперёд. Там, похоже, решили свести всё к шутке.

— Эта лошадиная моча, должна быть получше, чем кажется на вкус, — сказал Крондард, схватил кружку и осушил её. Теперь, когда он обратил шутку против хозяина, все засмеялись охотнее.

Он задумался, откуда этот фандрагордский идиот мог знать, что фоморов на их собственном языке называли Детьми Кошмара? Глядя на него сейчас — его компаньоны демонстративно отвешивали ему затрещины, чтобы показать, что он действовал по собственной инициативе, — Крондард подумал, что тот вряд ли способен вспомнить даже собственное имя, когда просыпается после очередной ночи.

— Что он имел в виду? — спросил Крондард хозяина. Его вопрос прозвучал тихо, но трактирщик ответил на всю комнату:

— Не обращайте внимания на Фарделя. В детстве он влюбился в жестокую корову, которая отплатила ему за преданность ударом копыта в голову.

Даже Фардель, довольный вниманием, которое получил, смеялся над этим. Крондард не имел никакого желания поощрять комические амбиции хозяина, поэтому оставил свои вопросы при себе.

Он окунул толстый указательный палец в кружку и провёл линию на столе, чтобы помочь своим размышлениям. Хотя линия была идеально прямой, она символизировала неровную границу Заксанна. Бандиты, религиозные фанатики и полудикари из диких холмов за ней были подданными первого лорда Фротирота, но именно туда обычно бежали беглецы, чтобы спастись от его длинной руки или чтобы умереть.

Таракан побежал к линии. Он представил, что это лорд Фротириэль, командующий фоморской гвардией, преследует его по пятам. Он с удовольствием раздавил его кулаком. Хозяин, не задумываясь, смахнул останки дворянина на пол, когда поставил перед Крондардом ассорти из сосисок и отбивных, которые тот заказал.

Хотя он был голоден, фомор на мгновение перестал жевать, задержавшись взглядом на уходящем хозяине. Уши этого человека были такими большими, что его можно было принять за урода, и Крондард избегал смотреть на них, но ему померещилось, будто бы они слегка изменили форму. Фардель уставился на хозяина, словно тоже увидел что-то странное. Это заставило Крондарда повести размышления в новой перспективе. Он забыл о хозяине и его ушах.

Стук в железную дверь, ещё более настойчивый, чем его собственный, заставил фомора схватиться за топор, наполовину веря, что его праздная мысленная игра магическим образом призвала лорда Фротириэля. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что хозяин знает человека, которого он сейчас ругал через панель, отпирая невероятную кучу засовов.

Его облегчение было недолгим, ибо запыхавшийся новоприбывший забормотал что-то о мёртвой обнажённой женщине, которую только что нашли. Должно быть, речь шла о его ходячем трупе. Эти провинциалы наверняка окажутся слишком тупыми, чтобы понять, что она мертва уже год или два. Его могли отправить на плаху за расчленение трупа. Возможно, розыгрыш был более запутанным, чем он предполагал.

— Где? — потребовал Крондард.

Перепуганный до смерти, мужчина отшатнулся. Казалось, он вот-вот потеряет сознание от вопроса, который рявкнул ему в лицо неотёсанный незнакомец, но ему удалось пробормотать:

— На Лапательной аллее, за храмом С-с-с…

— Слейтритры?

Новоприбывший утвердительно дёрнул головой, и они с хозяином сделали охранительные знаки. Крондард вернулся на своё место и продолжил вымазывать тарелку хлебом, пока другие толпились вокруг с вопросами. Названные места были ему незнакомы, но они, должно быть, находились далеко от той пустынной дороги, где он оставил труп.

Толпа поредела, когда выпивохи бросились смотреть на редкое зрелище. Словно плохое обращение со стороны Крондарда сделало их друзьями — явление, вполне знакомое бывшему сержанту, — Фардель задержался у его стола и спросил:

— Разве ты не хочешь посмотреть на голую мёртвую женщину?

— Я предпочитаю живых. — Он указал на девиц в задней части зала.

Ни один ребёнок не хихикал бы с таким восторгом при виде спаривающихся собак, как этот слабоумный после его ответа, продолжая повторять его новые искажённые варианты своим спутникам, пока те уходили.

Этот исход оставил без работы нескольких шлюх, и некоторые из них с вялым любопытством разглядывали Крондарда. Для места, которое не было ни особенно оживлённым, ни претенциозным, «Свиноматка в охоте» могла похвастаться невероятным количеством доступной плоти.

— Это твои? — спросил он, когда договаривался насчёт комнаты.

— Они пришли, чтобы попытать счастья с лордом Нефрейниэлем и его охотничьим отрядом, — сказал хозяин, — но, к их огорчению, его светлость — добродетельный человек, а молодые люди, которые виляют хвостом перед ним, похоже, не менее высоконравственные.

Его огорчило, что он выбрал таверну, хозяин которой любил сплетничать, но было уже слишком поздно искать другое жильё.

— Охотничий отряд? — спросил он.

— Я подумал, что вепри Кабаньей равнины могли бы привлечь даже тебя из далёкого Эштралорна, — сказал хозяин. — Боюсь, мне придётся поселить тебя над псарней его светлости.

— Я достаточно устал, чтобы разделить с ними их конуру... — Он забыл, что говорил, случайно взглянув на хозяина. Мохнатые ослиные уши свисали до самых плеч, их соединение с головой скрывали лохматые волосы. Если он и пытался так пошутить, то мрачное выражение полностью это нивелировало, да никто и не смеялся. Упоминание ушей, подозревал Крондард, сделало бы его объектом какой-то шутки, которую этот человек регулярно разыгрывал с незнакомцами. Он намеренно проигнорировал очевидную приманку и продолжил: — Хотя, может быть, я смогу найти что-нибудь получше.

Девицы, рассевшиеся в задней части зала, казались невинными лишь в плане одежды. За исключением нескольких прозрачных вуалей их тела были покрыты лишь татуировками, по которым можно было определить их профессию и выбрать то, на чём специализировалась каждая, среди буйства цветочных узоров.

Он прогуливался среди них, обмениваясь непристойными шутками, принимая игривые шлепки и тычки, ощупывая товар, но вскоре его внимание привлекла единственная, которая не обращала на него внимания. Она стояла немного в стороне, необычно закутанная в плащ сливового цвета, который облегал стройную, но пышногрудую фигуру. Из-под капюшона он мельком увидел нежную, как фарфор, щёку и локон иссиня-чёрных волос.

— Сколько ты берёшь? — спросил он, хлопнув её по заднице и ему понравилось это ощущение, но тут же отшатнулся от взгляда, который отражал не просто гнев, а концентрированную ненависть. В то же время он был почти благоговейно потрясён аристократической красотой её лица.

— Ты принимаешь меня за обычную шлюху? — хрипло произнесла она с аристократическим акцентом.

Их слушали недовольные потаскухи, возмущённых явлением этой неведомой и незваной чужачки, вероятно, скучающей дворянки, развлекающейся их ремеслом. Крондард почти почувствовал себя обязанным извиниться, но защищая их, сказал:

— Так уж получилось, что шлюхи у меня нету, но тебя я вот за это приму.

Заворожённый вспышкой янтарных глаз, он приготовился к схватке, чтобы отбиваться от её ногтей. Но она присоединилась к смеху, словно быстро решив вернуться к своей роли, и наклонилась, чтобы поднять монету.

— Филлоуэла, пусть ты не окажешься таким же гигантом во всех прочих отношениях, — произнесла она с ухмылкой.

Крондард потребовал, чтобы кто-нибудь показал ему его комнату. Это вызвало лишь жаркий шёпот обсуждения между хозяином и его слугами. Горничные, затем конюх и наконец повар, вызванный с кухни, казалось, уверяли о своём незнании планировки этажа.

— Ты знаешь поблизости другой постоялый двор, где было бы поменьше сумасшедших? — спросил фомор у своей спутницы.

— Этот мне подходит, — сказала она.

— Ты тоже сумасшедшая, да? — спросил он, и та улыбнулась без всякого веселья.

Фардель снова появился, побледневший и почти задумчивый от увиденного, но оживился, когда хозяин дал ему лампу и заставил служить проводником.

— Она была голая, ладно, но кто-то оторвал у неё все самые лучшие части, — сказал он Крондарду, который велел ему заткнуться.

Фомор рискнул бросить последний взгляд на хозяина гостиницы. Опершись на барную стойку, тот испуганно поглаживал одно из своих ослиных ушей и выглядел не столько расстроенным шутником, сколько солдатом, ощупывающим свою последнюю рану.

Фардель провёл их через заплесневелый лабиринт, который поразил и оказал гнетущее воздействие на фомора. Примыкающие друг к другу здания в разные эпохи были соединены архитекторами, которых объединяла лишь их некомпетентность. Коридоры меняли уровень или направление через каждые полдюжины шагов, и ни один этаж не походил на предыдущий. Они проходили мимо лестниц и проходов, которые не вели ни к каким видимым комнатам, пока не заканчивались у глухих стен, хотя ковры на полу были такими же истёртыми, как тот, по которому они шли.

На одном из перекрёстков Крондард остановился и с недоверием уставился в коридор, который вряд ли бы поместился даже в Новом дворце Фротирота. Он был скупо освещён лишь несколькими бра, а иллюзия длины могла быть создана зеркалами, но зеркала необходимого для этого размера и качества обычно не встречались в дешёвых гостиницах. Девица потащила его дальше, прежде чем он удовлетворил своё любопытство, ибо ему казалось, что тупой проводник легко мог оставить их позади.

Колебания тусклого света заставляли тени прыгать и резвиться в этом геометрическом бреду, и некоторые из самых странных форм вызывали у Крондарда то же необъяснимое беспокойство, которое ранее испытал за угловым столиком в пивной. Он отвлекался, лаская свою спутницу, которая тёрлась об него, как довольная кошка. Казалось, на неё совсем не действовала здешняя атмосфера, которую он находил такой зловещей.

Они вошли в комнату неправильной формы, которая, возможно, была самым шумным местом в Фандрагорде. Внизу лаяли и выли собаки, безумец по соседству развлекался с коллекцией кастрюль и сковородок, а во дворе гремели неженские ругательства и неподобающие мужчинам взвизги.

В комнате стоял сильный запах плесени, который он ощущал по всей гостинице, и Крондард открыл дверь, которая, как он думал, вела на балкон. Но это оказалась площадка ветхой лестницы. Прямо напротив, на уровне земли, он увидел задний вход в пивную.

Он повернулся к Фарделю, чтобы спросить, почему их водили по самым мрачным закоулкам Фандрагорда, когда можно было просто пересечь двор и подняться по лестнице, но идиот оставил свою лампу и сбежал; и Крондард совсем забыл о нём, наблюдая, как девушка сбрасывает плащ и простое льняное платье. Он ожидал, что её татуировки не будут татуировками шлюхи, и так и оказалось, но был потрясён, увидев, что на них отчётливо изображён дракон Фандов, символ одного из высших великих домов.

— Должен ли я обращаться к тебе «миледи» или ты предпочитаешь что-то более величественное? — спросил он, расстёгивая свою экипировку.

— О, это? Я всего лишь простая девушка по имени Фанда, и это моя прихоть.

Такая прихоть — зелёно-золотой дракон, искусно обвивающий её бёдра и торс — могла бы привести простую девушку на плаху. Он улыбнулся и ничего не сказал.

В следующее мгновение она перещеголяла его в реакции, резко отшатнувшись от изображения Слейтритры, символа дома Слейтов на его груди.

— Тебе не нравятся Слейты? — мягко спросил он.

— Полагаю, у каждого должно быть какое-то имя, — сказала она в манере, подтверждавшей её статус, — но мне говорили, что тебя зовут Жрун Крысобой или как-то не менее абсурдно.

Дальнейшие разговоры были ни к чему, так что он поднял её на руки и отнёс к кровати, но подумал, что большинству людей не нравится не дом Слейтов, а его божественная покровительница. Вместо того чтобы сделать защитный знак и отвести глаза, как сделали бы многие, она с любопытством, даже с нежностью, обвела изображение кончиками пальцев.

Конечно, Фандрагорд был древним центром культа богини, и ему не следовало тревожиться, обнаружив здесь её поклонников, особенно среди Фандов и Вендренов; но его беспокоило то, как, лёжа на кровати, она целовала изображение, словно находя его более притягательным, чем мужчину, который его носил.

Он вернул себе инициативу, проводя языком по зелёным и золотым чешуйкам на её груди и животе, а затем по светлой поляне с густыми зарослями, куда не отважился забраться дракон.

— Позволь мне попробовать тебя на вкус, — пробормотала она, пытаясь притянуть его за ягодицы.

Что-то сдерживало его. Он ещё не был полностью возбуждён, что, к сожалению, не было редкостью в последние годы, но приписывал это не столько клонящейся к закату собственной жизни, сколько зловещим предчувствиям, которые его окружали. Его страсть к рациональности противилась им и раньше, но такую страсть было сложновато поддерживать, когда голова располагалась между бёдер хорошенькой девушки, и фомора охватили дурные предчувствия. Хотя в его венах текла лишь тонкая струйка крови варваров, одержимых демонами, сейчас она кричала, что он забрёл во тьму, более глубокую, чем ночь за пределами северного костра.

Фандрагорд был лишь внешним кольцом зла, таверна — более тесным его кругом, но он попал в самый центр вихря… в этой комнате? Нет, волосы, встающие на загривке и бешеное сердцебиение говорили ему, что зло ещё ближе: что это женщина, пытающаяся притянуть его к своим губам. Он попытался отстраниться, но её ногти глубоко впились в его плоть, а ноги сжались. Крондард оторвал от неё свою голову, и вместе с ней оторвался кусок её бедра. Он увидел, как в ране копошатся личинки, и вокруг него распространился удушливый запах.

Ткань реального мира разошлась так же легко, как саван старого покойника, сбросив его в неведомую бездну, и он закричал, как падающий, вытолкнув себя из зловонной кучи на кровати. Её зубы промахнулись мимо намеченной цели, но сомкнулись на плоти его бедра. Он ударил её своим огромным кулаком в живот и почувствовал, как тот до запястья погрузился в слизь, извергая наружу ещё более отвратительный смрад.

Крондард забыл о своём оружии, поспешно бросившись к ведущей наружу двери. Лишь в самый последний момент он вспомнил, что находится на четвёртом этаже над мощёным камнем двором. Фомор попытался резко остановиться, но ноги, не успев затормозить, проскочили дальше и вынесли его за пределы площадки. Он схватился за перила. Те треснули, но выдержали. Балансируя на краю пропасти на пояснице, держась за хлипкие и наполовину сломанные перила, он не смел пошевелиться. Внизу бесились собаки.

Бесстыдно рыдая, Крондард повернул голову, чтобы посмотреть на свою преследовательницу. Медленно и неуверенно, но неумолимо, она продолжала приближаться. В ней всё ещё можно было узнать карикатуру на девушку по имени Фанда; а по несомкнутым губам разрывов в её расползающейся плоти узнавалась та тварь, которую он изрубил на дороге.

— Ради всех богов, почему? — вскричал он. — Что я тебе сделал?

— Знай, животное, что я — Элисса Фанд, заживо похороненная моей жестокой семьёй в расцвете юности. Я выжила, я сбежала, я молила тебя о помощи, но ты сразил меня, и я поклялась богиней, которую ты оскорбляешь своей дерзкой татуировкой, что отомщу тебе. Каким образом я всё ещё жива после твоего убийственного нападения, не знает никто, кроме богини, но она вернула меня к жизни…

Её голос дрогнул, а затем и шаги. Она протянула руку и, казалось, изучала свои гниющие пальцы своими истекающими гноем глазницами. Звук, какого Крондард никогда не слышал и надеялся больше никогда не услышать, вырвался из её разлагающегося рта. Ему показалось, что это был всхлип.

— Элисса — леди Элисса — возможно, тебя и похоронили заживо, я ничего не знаю об этом, но ты была мертва, когда я встретил тебя — давно мертва — и что бы я с тобой ни сделал, это было бы милосердным, будь я более тщательным…

— Ты лжёшь! — взвизгнула она и бросилась на него.

Он поднял ноги и, вопреки своим ожиданиям, сумел протиснуть их под перила. Перекатившись на плечи, Крондард ударил её обеими ногами. Удар отбросил её в комнату, но она оправилась и поплелась к нему, когда он, пошатываясь, поднялся на ноги. Он не мог найти в себе силы, чтобы преодолеть отвращение и снова прикоснуться к ней. Зажатому в самом дальнем от лестницы углу, спиной к скрипучим перилам, ему некуда было отступать. Когда она бросилась на него, Крондард упал ничком и закрыл голову руками.

Её нога тошнотворно хрустнула о его рёбра, но она продолжала идти. Он почувствовал, как перила треснули под её весом, услышал хриплый крик, а затем мокрый шлепок о камни внизу, словно пекарь бросил с крыши большой кусок теста. Нога лежала там, где она оторвалась. Содрогаясь от тошноты, он столкнул дёргающийся кусок вслед за трупом, прежде чем, спотыкаясь, ввалиться в свою комнату и схватить топор. Крондард обезумел от ужаса, но этот ужас бросил его голым вниз по лестнице в погоню за мёртвой тварью. На этот раз он должен был покончить с ней, уничтожить её полностью, ибо предпочёл бы убить себя, чем жить в страхе, что Элисса Фанд может снова найти его.

Она упала у забора псарни, и его доски затрещали и прогнулись под натиском свирепых кабаньих гончих внутри. Они были доведены до безумия уродливой ненормальной тварью, чьё падение потревожило их, которая даже сейчас карабкалась и ползла на коленях, но он подозревал, что, вырвавшись на свободу, они предпочтут живую плоть и кровь. Фомор принялся размахивать топором так, что его учитель фехтования прослезился бы, но дикие удары принесли результат.

Он прервал рубку, чтобы перебросить отгнившую ногу через забор, а затем добавил к ней отрубленную ступню. Крондард надеялся успокоить собак, но они принялись буйствовать ещё яростнее из-за неожиданного угощения, и Элисса взвизгнула от ярости, увидев, как используются её части тела. Он сам взвыл, когда костлявая кисть схватила его за лодыжку, словно натянутая проволока, продолжая сжимать её даже после того как он отрубил руку по плечо. Ему удалось высвободиться из её хватки, содрав при этом немного собственной кожи, и он тоже забросил её к псам.

— Посмотрим, как ты восстанешь из собачьих утроб, ты, потаскуха из ада! Посмотрим, как ты воссоздашь себя из пёсьего дерьма! — бушевал он, но ужас от того, что она могла бы это сделать, заставил его замолчать.

Самое ужасное началось, когда она начала умолять, давать всевозможные обещания и пытаться применить уловки, которые при жизни возбудили бы статую. Она не была полностью уверена, что стала мерзостью, и его ненависть смешивалась с жалостью. Он стремился покончить с ней как можно быстрее, нанося удары одной рукой и отбрасывая куски другой.

Голова была последней и доставила ему больше всего хлопот, перекатываясь туда-сюда, уворачиваясь от него, и изрыгая беззвучные проклятия. Наконец она свалилась в затенённую канаву. Он предположил, что Лирон Волкогон, бич упырей, дважды бы подумал, прежде чем сунуть туда руку, но сказал себе, что секрет в том, чтобы вообще не думать, и протянул руку в черноту с проклятием, которое прозвучало для его слуха скорее как всхлип. Он схватил губчатую плоть и одним движением бросил голову собакам, но перед этим она оставила ему в качестве прощального подарка идеальный белый зуб, впившийся ему в большой палец.

III

Разбудил его мокрый поцелуй. Чёрная морда демона уставилась ему в глаза, а зловонное дыхание едва не задушило.

— Эй, там, ты, Слейт? — Он едва осознавал властный голос, потому что справа от него, на краю поля зрения, выросла вторая чёрная громадина. Они окружили его… кровать? Край, за который он ухватился, был каменным, и Крондард подумал, что умер и его положили, как бы невероятно это ни было, в изящный саркофаг, потому что ему снился кто-то, кого похоронили заживо. Затем он понял, что Элисса Фанд ему не приснилась. Ничем не прикрытое солнце ослепило его, а зубы стучали от холода, потому что каменный ящик был наполнен водой.

— Вытащите этого дурака оттуда. Что он себе позволяет? Он глухой? Ты глухой, парень? Значит, вот как вы спите в фоморской гвардии?

Демон снова поцеловал его. Второй залаял, избавив его от воображаемого ужаса, но погрузив в настоящий, когда ещё две самые уродливые собаки, которых он когда-либо видел, подняли свои демонические морды на бычьих шеях, чтобы рассмотреть его. Он никогда не видел заксаннских кабаньих гончих так близко, и не желал этого.

— Не бойся их, глупый ты человек, вытащи его оттуда! Я никогда раньше не видел, чтобы ты стеснялся голого мужчины.

Судя по смеху, вокруг него собралось пять или шесть человек, но говорил только надменный голос. Он никак не умолкал. Крондард не хотел даже шевелить глазами, но когда второй заксаннский дог лизнул его шею, от испуга резко сел и лицом к лицу столкнулся с юношей, который отскочил в ещё большем ужасе, хотя и сделал это грациозно.

— Пожалуйста, сэр, его конейшество желали бы, чтобы вы выбрались из его поилки, — пролепетал юноша.

— Клудд! — вскрикнул фомор, когда кровь, словно кислота, потекла по жилам онемевшего тела.

— Очень уместно, но даже Сыны Клудда не спят в ледяной воде, а только на каменных полах, или, по крайней мере, так нас уверяют эти милые мелкие ханжи, — продолжал болтать говорящий. — Ты тренируешься, чтобы присоединиться к ним, дабы показать им, на что способен настоящий безумный фанатик? Они не принимают мужчин с татуировками и могут сжечь тебя на костре за этот слейтовский ужас.

Крондард вспомнил свою последнюю мысль перед пробуждением — смыть грязь после странной битвы. Измученный, он, должно быть, заснул в корыте.

— Я был… пьян, — сумел прохрипеть фомор, осмелившись вылезти. Он нечаянно обрызгал собак, которые, приняв это за игру, отпрыгнули и отряхнулись, а затем подскочили обратно, чтобы зарычать ему в лицо, перед тем как облизать его со всей страстью. Дрожа от холода, он пытался отбиваться от них, насколько хватало сил, но стараясь при этом не провоцировать печально известную ярость этой породы; однако они так разыгрались, хватая его за руки и ноги и трепля за них, что вряд ли их злоба оказалась бы намного страшнее этой игривости.

— Гляньте-ка на это, а! — Геральдические символы на охотничьем костюме указывали, что стройный хозяин этих собак и людей был не кто иной как лорд Нефрейниэль. — Они бы уже разорвали большинство незнакомцев. «Если твои собаки любят человека, прижми его к своей груди», — это был единственный разумный совет, который дал мне мой отец, и я всегда ему следовал.

— Не могли бы вы отозвать их, пожалуйста, лорд. Я не хочу здесь стоять…

— О, конечно! Прости, их поведение меня весьма озадачило.

Лорд взмахнул рукой, и разочарованных гончих оттянули. Крондард скрыл своё раздражение, когда увидел, что всё это время они были на поводках и псари могли оттащить их в любой момент. Он вернулся к корыту, чтобы смыть с конечностей слюну.

— Ты охотишься? — спросил Нефрейниэль.

В этот момент мимо них прошла горничная, неся ведро на помойку за конюшнями, и украдкой лукаво осмотрела голого фомора. Одарив её подмигиванием, которым обычно не стал бы оделять настолько широкую и невзрачную женщину, он ответил:

— Со всем пылом.

— Полагаю, ты шутишь, не так ли? Как чудесно! Собаки его любят, да к тому же он ещё и остроумен. Как тебя зовут?

Татуировки легко можно было расшифровать, но военная жизнь научила его придерживаться однажды выбранной истории. Он сказал:

— Здесь меня знают как Лирона Волкогона.

— Коль такова твоя прихоть, под этим именем ты и нам будешь известен. Отдай ему свой плащ, Олицинт, пока кто-нибудь не истолкует неправильно его татуировки и назовёт Крондардом Слейтом или примет за старшего сержанта роты «Железная рука». Поедёшь сегодня с нами на охоту, Волкогон?

— Моя лошадь не подходит для этого вида спорта, — сказал он, без особой благодарности накидывая на себя розовый плащ, вышитый первоцветами, который нельзя было назвать иначе как изысканным.

— Серая ломовая лошадь в дальнем стойле? — Когда он перестал смеяться, Нефрейниэль сказал: — У тебя действительно есть чувство юмора! Не беспокойся, мы одолжим тебе охотничью.

* * * *

Крондард молился, в надежде, что его мозг, одурманенный фандрагордским вином, трансформировал потасовку с обычной шлюхой во что-то совершенно другое, но состояние комнаты превратило молитвы на губах в желчь. Когда он восстановил контроль над своим желудком, то заставил себя скомкать одежду Элиссы Фанд вместе с постельным бельём, замаранным её разложением. Затем перекинул свёрток через перила и поспешил одеться.

Фортуна улыбнулась ему, подумал он, по-своему причудливо. Лорд Нефрейниэль был рад подружиться с ним, и он не видел шансов расположить к себе других заксаннских дворян, которые могли бы нанять его телохранителем, охотником или даже псарём. Лериэль Вендрен мог быть первым лордом всего Фротойна, но ему потребовалось бы сто лет судебных тяжб, чтобы вернуть себе беглеца, находящегося под защитой менее знатного лорда.

Он воспользовался палкой, чтобы затолкать свёрток в кучу навоза, лишь в последний момент удержавшись от того, чтобы не сделать то же самое с надушённым плащом Олицинта. Отряд лорда садился на коней, сопровождаемый громкими звуками рожков, бряцанием копий и хвастливыми выкриками о предстоящих подвигах, в то время как разбуженные этим гамом местные жители орали из дюжины окон, требуя тишины. Кабаньи гончие добавили ещё больше шума, когда подошёл Крондард, приветствуя его как самого дорогого своего друга, который слишком долго отсутствовал.

— Я просто ничего не понимаю, — сказал Нефрейниэль. — Неужели этих ужасных бестий кто-то заколдовал, превратив их в комнатных собачек?

— Как хорошо было известно отцу вашей светлости, собаки доверяют честному и искреннему человеку, — сказал Крондард с самой обаятельной улыбкой, но у него не было иллюзий относительно мотивов гончих: они надеялись, что он скормит им ещё один труп.

* * * *

Кабанья равнина была названа каким-то дураком, смотревшим на неё из комфортной городской башни, откуда крутые хребты и овраги могли казаться лишь рябью под покрывалом из ведьмоскрипа и монашьего корня. Новые друзья Крондарда уверяли его, что эти сорняки отличаются поистине впечатляющим цветением в течение одной весенней недели, но теперь, осенью, их заросли щетинились лишь иглами, подобными стилетам, и колючками, похожими на усеянные шипами головы моргенштернов. Не обладая такими навыками верховой езды, как остальные, он имел основания радоваться надетым на себя доспехам; но ещё больше оснований для проклятий в адрес тяжёлого облачения из кожи и бронзы под солнцем, пренебрегающим календарём.

Пыль, которую он видел так часто, плетясь в хвосте отряда, смешалась с потом и покрыла его красной коркой, делая похожим на людоеда с Внешних островов, о чём ему неустанно сообщали не столь разгорячённые и безупречно чистые спутники, когда позволяли догнать себя. Среди возможных занятий на службе у лорда Нефрейниэля Крондард не рассматривал должность клоуна, но полагал, что вполне доказывает свою квалификацию.

До сих пор они не видели ни одного из диких кабанов, представлявшимися всё более чудовищными и свирепыми с каждой новой охотничьей байкой, коими обменивались члены отряда, но тут гончие, за которыми они следовали, повысили громкость и интенсивность издаваемого ими шума. Заревели рога, засверкали копья, и пыль на его лице потемнела, когда темп ускорился до самоубийственного галопа. Каким бы кислым ни был его взгляд на это предприятие, он не мог помешать своему сердцу бешено колотиться и не сдерживал своего столь же возбуждённого скакуна от стремительного броска в клубящееся облако, которое вопило и гремело под дрожащим блеском наконечников копий. Бессвязные строки и образы из фоморского эпоса «Охота на Белого Оленя» звенели и грохотали в голове, опустевшей от устрашающих мыслей.

Чёрная фигура бросилась в кусты слева от него, и он свернул, чтобы последовать за ней, в то время как остальные держали выбранное направление. Его конь мчался вниз по почти вертикальной тропе, но Крондард направлял его пятками, одновременно перехватывая копьё обеими руками: приём, над исполнением которого ему требовалось задумываться меньше, чем над опрокидыванием кружечки, но от которого всякий раз бросало в холодный пот, когда он вспоминал об этом. Его сердце подскочило к горлу в стремительном падении, когда он приготовился бросить копьё в убегающую чёрную массу. Казалось невозможным, чтобы все гончие и люди не заметили, что кабан удрал от них, но это произошло, и он искупит свою неуклюжую выходку тем, что ему одному выпадет честь убить зверя.

Копьё не было его оружием, спина лошади не была его домом, но рука стала крепкой после многих лет атлетических занятий и тренировок, и он сделал мощный бросок: копьё полетело прямо. К счастью, пёс, вовремя осознавший, что стал его целью, успел свернуть до того как копьё ударило в то место, куда должно было попасть. Крондард резко остановил своего скакуна, но конь подчинился узде гораздо быстрее, чем Громовержец. Он резко остановился, и седок перелетел через его голову в стену ведьмоскрипа.

Конь потрусил дальше своей дорогой. Пёс вернулся, чтобы побеспокоиться о нём, хотя он проклинал его всеми богами Фротойна и фоморов, пытаясь высвободить руку из переплетения колючих лоз. Только когда ему это удалось, он смог приступить к работе над ещё более сложной ловушкой, связавшей его волосы и бороду. Пёс пытался подбодрить его, слюняво облизывая ему шею и поскуливая. Крондард удвоил свои усилия, не обращая внимания на разорванную плоть и вырванные с корнем волосы, с нетерпением предвкушая момент, когда сможет с удовольствием насадить бестию на своё кабанье копьё.

К тому времени, когда он освободился, гнев его утих. Пёс, вероятно, оставил охоту, чтобы пойти по следу дикой суки, и он мог представить, как делает то же самое. Вспомнив извращённое представление кабаньих гончих об игре, он отвесил псу такого пинка, который свалил бы с ног некоторых мужчин. Заксаннский дог отскочил с вдохновенным выражением демонической ярости. Вскоре они уже боролись в пыли, как старые друзья, более или менее на равных. Фомор признал поражение, когда обнаружил, что его горло нежно, но очень крепко зажато урчащей пастью.

Некоторое время они дружелюбно сидели, тяжело дыша и прислушиваясь к мешанине щебетов, шорохов и жужжаний на оживлённой пустоши. Топот и улюлюканье охоты звучали, точно отдалённая война между жестянщиками. Пёс закусывал жуками, ловко щёлкая зубами. Крондард поймал ему несколько насекомых рукой, когда-то быстрой, как молния, но вынужден был признать, что дог лучше справляется с этой игрой. Сам он был слишком стар для такого.

Фомор столкнулся с суровым фактом, что принял собаку за кабана, потому что его зрение ослабло, и какая тогда польза Нефрейниэлю от охотника, который пронзает копьём его гончих, телохранителя, который убивает его наложников, придворного, который с превеликим почтением снимает шляпу перед статуями? Крондард лежал сейчас у подножия высокого склона; он мог различить отдельные лозы, колючки и порхающих птиц на переднем плане, но дальше они сливались в коричнево-пурпурное облако. В жестоком голубом небе наверху медленно плыли маленькие черноватые существа, в большем количестве, чем он когда-либо замечал их раньше. Последователь Слейтритры сказал бы, что это злобные сущности, которые постоянно осаждают нас, но лекарь сообщил ему, что это недостаток, свойственный стареющим глазам.

Он поднялся под протестующее поскрипывание собственных коленей и резвые прыжки молодого дога. Не имело значения, поплетётся ли Крондард за охотой или будет ждать её, но он мог бы отвлечься от своих мыслей, если бы продолжил двигаться. Фомор решительно отказался опираться на копьё, пробираясь вверх по заросшему ежевикой холму.

Его слух всё ещё был достаточно острым, и он был рад услышать приближающуюся охоту. Возможно, слишком далеко идти и не придётся. Но его радость увяла, когда он заметил, как быстро та приближается. Она неслась на него, как вихрь, прямо из-за хребта: свора свирепых догов, дюжина огромных лошадей, на которых ехали безрассудные мужчины, и вся эта масса, не отклоняясь от своего направления, неслась за кабаном с клыками, похожими на косы. Глупый пёс рядом с ним радостно махал обрубком хвоста.

Крондард мог бы залезть на дерево, как бы смешно он ни выглядел, когда его увидят, но ближайшее дерево находилось в ста ярдах от него, в густом подлеске. Он мог бы укрыться за особенно пышным кустом, и поблизости был один такой, но охотники могли проскакать прямо через него, и он не остановил бы их добычу. Наконец можно было встать на виду, размахивая руками и крича, но кабан мог тогда принять его за мишень. Как и кто-то из охотников.

Пока он колебался в выборе, чего никогда не сделал бы Акиллес Кровохлёб из старых баллад, цель атакующей орды достигла вершины хребта, и её появление ошеломило его: это был голый мальчик, бегущий в ужасе, на последнем издыхании от изнеможения. Дог бросился на него с буйным рёвом.

— Стой! — прогремел Крондард. К его удивлению, пёс резко остановился и недоверчиво оглянулся. Мальчик изменил направление и побежал к ним.

Фомор схватил пса за ошейник, на котором была выгравирована идеограма его имени: Пушок.

— Ну и имечко для такого переростка, как ты. Просто стой здесь, хороший мальчик, а я дам тебе настоящее имя, например, Трупогрыз или, может быть, Лорд Фротириэль…

Он продолжал говорить, не обращая внимания на то, что произносит, просто пытаясь успокоить дога. Но утихомирить его было невозможно: он дрожал и рычал, рвался к мальчику, словно его дикий дух вот-вот вырвется из шкуры, чтобы напасть, оставив тело послушно стоять позади.

Крондард рискнул взглянуть на мальчика и поманил его копьём. Уговоров не понадобилось. Гончие и лошади уже показались на гребне холма позади него, и он нёсся вниз, не показывая и следа былой усталости. Крондард не сразу поверил своим глазам, но отрицать увиденное было невозможно: охотники целенаправленно преследовали мальчика. Никакого кабана не было. Гончие мчались за ним по пятам, всадники смотрели на него с маниакальным нетерпением, некоторые уже занесли копья для броска.

Сам мальчик выглядел необъяснимо. У него были медные волосы, голубые глаза и кожа на несколько тонов светлее, чем у самого Крондарда. Он выглядел, по сути, как чистокровный фомор, как ребёнок, которого Крондард мог бы произвести на свет от самой прекрасной женщины Эштралорна, ребёнок, о несуществовании которого он иногда сожалел, когда напивался. Но даже если допустить, что мальчик — фомор и что он находится здесь, на Кабаньей равнине, где никто не живёт, почему он не обгорел под солнцем или не покраснел от пыли?

Пушок задрожал ещё сильнее, и Крондард почувствовал, как трясутся его собственные колени. Он мог на мгновение отвлечься от своих вопросов, не имеющих ответа, но не мог игнорировать ледяные пальцы, которые ласкали его сердце, когда он увидел, как эти чёрные сущности роятся возле сияющего ребёнка. Когда мальчик улыбнулся и, раскрыв объятия, побежал быстрее, теперь, когда он был всего в нескольких ярдах от него, волосы Крондарда затрещали, словно он стоял на пути молнии.

— Лирон здесь! — закричал он, и это, несомненно, был первый раз, когда он использовал боевой клич Волкогона без всякой иронии, опускаясь на одно колено и упирая древко копья в землю. В то же мгновение он отпустил Пушка, который бросился на мальчика, как стрела из арбалета.

Даже сейчас Крондард сомневался. Он закричал от ужаса, когда ребёнок очертя голову налетел на копьё, а Пушок сомкнул на его горле свои челюсти, дробящие кости. Кровь брызнула на белую кожу, глаза расширились от ужаса, но копьё согнулось, словно принимая массу в десять раз больше, чем мог бы весить ребёнок. Рот открылся в крике и продолжал открываться невероятно широко, обнажая зубы, похожие на сабли. Крондарда отбросило назад, словно это он был ребёнком, и фомор оказался погребён под вонючей тушей горбатого кабана размером с половину лошади.

— Так вот как вы, фоморы, это делаете! — Лорд Нефрейниэль задрожал от гнева из-за того, что его лишили добычи, да ещё таким необычным способом. — Неудивительно, что вас так мало.

Крондард был придавлен кабаном, но у него не было никакого желания просить помощи у порхающих вокруг него щёголей. Он вытянул шею, чтобы посмотреть на монстра, который всё ещё дёргался и истекал на нём кровью, в то время как Пушок заканчивал раздирать ему глотку.

Скорее для себя, чем для кого-либо ещё, он сказал:

— В последнее время всё не то, чем кажется.

— А когда было иначе? — ответил лорд Нефрейниэль.

IV

Суровые провинциалы, к огорчению Крондарда, настаивали на разделении полов в общественных банях, и ему пришлось дважды воспользоваться скребком для тела прежде чем окунуться в горячую воду бассейна. Однако отдохнув и получив обратно своё снаряжение, пока купался, он вернулся в «Свиноматку в охоте» лёгкой походкой, но она тут же исчезла, как только он вошёл. Крондард подумал, что ошибся дверью и попал не в тот трактир.

Он вышел на улицу, игнорируя толпу, которая толкала его, словно неудобный камень в своих бурлящих водоворотах. При дневном свете вывеска над дверью выглядела ещё более безвкусной и грубо выполненной, но она ясно указывала на это место. Это казалось маловероятным, но, возможно, прошлой ночью он подошёл к трактиру с другой улицы. Крондард помнил ту улицу как безмолвный ряд фасадов с закрытыми ставнями, пустую, но угрожающую.

Сейчас ставни были открыты, и дешёвые товары выставили прямо на тротуар. Торговцы суетились, с пеной у рта расхваливая своё добро, заманивая прохожих выгодными предложениями на свечи, хранившиеся на жарких чердаках, или ковры, извлечённые из затопленных подвалов. Вся эта весёлая суета затуманила воспоминания о его первом впечатлении, больше соответствовавшем дурной славе города. Если не брать в расчёт вездесущий чёрный гранит городского холма, используемый для мощения дорог и строительных блоков, из которых были сложены дома, это могла быть одна из самых грязных торговых улиц Фротирота.

Он вошёл в таверну: но не в гнетущий коридор, как в первый раз, а прямо в пивную. В отличие от того помещения, которое он помнил, её дальний конец выходил на внутренний двор. Те строения, что его окружали, которые он мог рассмотреть, были меньше и аккуратнее, по сравнению с теми ветхими развалинами, увиденными им прошлой ночью. Посетители начали выходить из зала, как только он вошёл.

В своём замешательстве Крондард не сразу заметил, что трое вооружённых мужчин также стронулись с мест, встав на охране выходов. На их шлемах и нагрудниках был изображён герб города — башня и молния. По крайней мере, они прибыли из Фротирота, но было ясно, что стражи пришли за ним, и он со вздохом смирения вытащил свой топор. Его положение иронично изменилось: крючковатые алебарды давали им преимущество охотников, ощетинившихся копьями на кабана.

Их офицер, напыщенный петушок, живо напомнивший ему покойного капитана, не носил алебарду и не соизволил достать меч, когда надменно подошёл к мрачному фомору. Он опередил Крондарда, уже собиравшегося разрубить его, задав удивительный вопрос:

— Это ты тот самый кровожадный некромант, который называет себя Лироном из Эштралорна?

— Я Лирон Волкогон, — сказал он. Его бросило в холод от вида плаща сливового цвета, который офицер держал в вытянутой руке, но продолжил: — Я наёмный солдат, направляюсь в Заксанн.

— Скорее похоже на то, что на костёр. — Мужчины расхохотались, но у Крондарда всё внутри похолодело. — У нас тут некромантов сжигают, знаешь ли. Ты отрицаешь, что эта одежда принадлежала швее по имени Фанда, которую нашли мёртвой и частично съеденной прошлой ночью возле храма, где она работала? Или что тебя видели сегодня утром прячущимся за храмовыми конюшнями вместе с её платьем? — Подходя ближе и всё больше распаляясь — офицер, возможно, видел себя в будущем в роли следственного судьи и отрабатывал свой стиль, — он закричал: — Разве не правда, что ты совершил эти гнусные убийства и акты каннибализма в качестве дьявольского ритуала, чтобы оживить некие кости, от которых пытался избавиться на псарне?

Крондард проклял небрежных псов, но всё же спросил:

— Кости? Какие кости?

Поддавшись порыву мелодраматизма, офицер откинул плащ, чтобы явить череп Элиссы Фанд, теперь начисто обглоданный и без нижней челюсти,

— Ха! Видите, как шарахается! — крикнул он своим людям. Не забывайте об этом, когда судья будет вас допрашивать.

Фомор изо всех сил желал очнуться от этого кошмара в мире, где трактир был бы таким, каким он его помнил, где его больше не преследовала бы неугомонная Элисса Фанд. Вспоминая, как они смотрели друг на друга раньше, он не мог отвести взгляд от пустых глазниц. Люди с алебардами надвигались.

— Постойте! Я ничего не знаю об убийствах или некромантии. Этот плащ принадлежит шлюхе, которая называла себя Фандой, да, которую я привёл к себе прошлой ночью. Хозяин… — Крондард взглянул на него и с удивлением обнаружил, что его уши были совершенно нормального размера и формы. Даже до того, как тот сыграл эту шутку с ослиными ушами, они смотрелись уродливо, но выглядели его собственными.

— Он искал шлюху, но я не видел, чтобы кого-то выбрал, — сказал трактирщик.

— И куда же делась эта Фанда без одежды, закапывающим которую тебя видели? — спросил офицер. Он резко ткнул черепом в Крондарда, заставив того вздрогнуть. — И чья это голова?

Фомор увидел, что позволил себя окружить. Он находился в пределах досягаемости любой из направленных на него алебард. Как завсегдатай таверн, Крондард был знаком с методами работы правоохранительных органов. В него сейчас начнут тыкать оружием, цепляя крючьями за шею, руки и ноги, пока офицер будет дубасить железной перчаткой, отбивая мысли о неповиновении. Если он попытается сопротивляться, его могут разорвать на части. Единственный шанс заключался в том, чтобы ударить первым.

— Этот храм, где, как вы говорите, работала швея — кому он был посвящён?

— Храм Слейтритры, как тебе прекрасно известно, — произнёс офицер и поднял руку, чтобы сделать необходимый знак, который должен был отвести внимание этой богини.

— Лирон здесь! — взревел Крондард ему в лицо, и тот застыл на середине движения, когда топор фомора разрубил ему череп. Шлем, содержавший верхнюю часть головы, с грохотом ударился о потолок и забрызгал их кровью. Солдат справа от него держал обе руки на своей алебарде, поэтому Крондард атаковал его следующим, вогнав тому левый глаз глубоко в мозг рукоятью топора.

Оставшиеся двое, такие же набожные, как и их капитан, судорожно пытались перехватить оружие, когда Крондард ударил одного ногой по яйцам, а другому размозжил лицо обухом топора. Хотя такое было нелогичным, и он понимал это в тот момент, Крондард повернулся к тому, что, судя по его вопящим нервам, представляло наибольшую угрозу. Серией молниеносных ударов он разбил череп, который выкатился из руки офицера. Затем растоптал осколки сапогом и раскидал их по всем углам комнаты.

Человек, которого он пнул, пытался подняться, но Крондард обезглавил его. Не задумываясь ни о чём, движимый каким-то воспоминанием из старинных баллад о Кровоглоте и Рукорезе, он схватил голову за волосы, лицо которой всё ещё подёргивалось, и, неся её с собой, вышел под навес во двор с окровавленным топором на плече.

Выбор у него был невелик. Если он сбежит на своём жалком Громовержце, то не успеет выбраться за городскую стену, как его настигнет погоня. Лучшие скакуны были у лорда Нефрейниэля, но если он украдёт одного из них, то вряд ли сможет бежать в Заксанн. Хотя будет ли считаться кражей, если он возьмёт чужую лошадь и поедет на ней в дом её владельца? Пока он размышлял над этими вопросами, его взгляд упал на трофей сегодняшней охоты, висевший на крюке в дальнем конце двора. Разорванное горло, пронзённая копьём грудь — это было тело светлокожего юноши с медными волосами, чьи глаза теперь смотрели на него, а лёгкий ветерок лениво шевелил волосы. Более внимательный осмотр показал, что это было не просто лицо сына, который мог бы у него быть. Хотя и обезображенное смертью и кишащее мухами, это было то самое лицо, которое он видел в детстве, когда смотрелся в зеркало.

Крондард пошатнулся назад и почувствовал, как раскалывается его череп: не столько от боли, сколько от парализующего предвкушения грядущей боли. Он не впервые в жизни получал сбивающий с ног удар дубинкой, и когда каменные плиты двора устремились ему навстречу, догадался, что его сшиб наземь хозяин трактира.

* * * *

Прошло немало времени, прежде чем он смог в достаточной степени отвлечься от боли в голове, чтобы задуматься, где находится, и тут перед ним возникла загадка. Крондард предположил, что городские стражники куда-то его везут, связанного по рукам и ногам, но непонятно почему ещё и с кляпом во рту. Лёжа на подушках в тёмном замкнутом пространстве, несомый ногами вперёд, он подумал, что, возможно, лежит в гробу и что стражи намерены отомстить за своих товарищей, похоронив его заживо. Ритмичные толчки, однако, говорили о том, что его носильщики бегут рысью, и в это трудно было поверить.

Он слышал их глубокое, но ровное дыхание и шлёпанье босых ног по камню, что вряд ли смог бы расслышать столь отчётливо изнутри гроба. Приоткрыв глаза, Крондард увидел, что этот ящик был покрупнее ожидаемого. Отверстия с обеих сторон были занавешены тёмными, но не полностью непрозрачными шторками.

Фомор вздохнул чуть легче. Судя по всему, он находился в паланкине, и его несли босые рабы, что, безусловно, было странным способом доставить его к судье. Крондард попытался сесть, чтобы выглянуть за занавески, но оказалось, что он был привязан к раме, да так крепко, что не мог постучать по носилкам ни ногами, ни локтями.

Он сказал себе, что должен насладиться необычной поездкой и подождать, чтобы увидеть, к чему это приведёт, но не смог принять свой же собственный совет. Оказаться привязанным к шесту, как обычно переносят непокорных заключённых, было бы менее страшно, чем эта тайна. Крондард подозревал, что его похищают. Отчаянные попытки вырваться лишь крепче затягивали путы.

Тот скудный свет, что проникал сквозь занавески, теперь исчез, так как дорога пошла вниз. Воздух стал прохладным, затем откровенно сырым. Рабы бежали медленнее, их шаги эхом отдавались в продуваемых сквозняками помещениях.

Наконец носилки опустили среди запахов плесени и пыли. Рабы тихо удалились. Он слышал только звук капающей воды и, где-то вдалеке, металлический лязг, который мог быть чьим-то представлением о музыке. Приблизился звук шагов, и одну из занавесок резко отдёрнули.

На него смотрело лицо давно умершего человека, по крайней мере, так он думал. Длинное и по-волчьи худое, белое, как надгробный камень в лунном свете, с безжалостными глазами цвета топаза, это было лицо Вендриэля Доброго.

Словно угадывая природу ужаса своего пленника, видение поспешило сообщить: «Я лорд Морфирион», но это мало успокоило: назвавшийся был внуком лорда-чародея и главой печально известной фандрагордской ветви дома Вендренов.

С замечательной прозорливостью, или, возможно, просто бросив сардонический взгляд на своё генеалогическое древо, его родители назвали сына в честь печально известного безумца древности.

Он сделал жест рукой, настолько непропорционально большой, что она казалась отдельным существом. Крондарда поразила мысль, что чёрные одежды лорда содержат под собой лишь проволочки, необходимые для управления его головой и руками, ибо он был тощ до бесплотности. Люди в чёрных ливреях и с родовыми эмблемами тигра повиновались жесту и развязали его, но он не спешил выбираться из носилок. Крондард знал, что поиски будут безнадёжны, и так и оказалось, но всё же ощупал себя в поисках оружия. Его грубо вытащили наружу, и он стиснул челюсти, подавляя боль от попытки встать более или менее прямо.

— Фомор. — Лорд некоторое время изучал его, задумчиво хмурясь. — Вы фомор? Говорят, что ваш народ может видеть сквозь завесу материального мира.

Так говорили в основном фоморы, вроде его матери, которая проводила больше времени в разговорах с призраками, духами, оракулами и божественными посланниками, чем с реальными людьми. Как ученик Мантисса Эпиплекта, он перерос эту чепуху, но с момента прибытия в Фандрагорд его начали терзать сомнения.

Чувствуя, что от него этого ждут, и стараясь выудить из памяти остатки акцента, от которого он с трудом избавлялся тридцать лет назад, Крондард ответил:

— Это гордость моего народа и его проклятие.

Вендренский лорд кивнул, похоже, довольный ответом.

— Полагаю, вы тот самый Крондард Слейт, который недавно бежал из столицы, чтобы избежать правосудия моего родственника, лорда Лериэля. Вы знали мою дочь, Лерилу?

Фомор не смог подавить дрожь при упоминании её имени, но, к счастью, Морфирион отвернулся, когда произносил его.

— Мы никогда не встречались, но, конечно, я знаю о леди, чья красота и изящество…

— Довольно! Я совершил ошибку, не вышибив мозги этой мерзкой суке ещё в младенчестве, но я не полный дурак. Она вся пошла в моего деда, и вы это знаете. — Он подождал ответа, но Крондард не нашёл тактичных слов, и поэтому продолжил: — Вы неважно выглядите, молодой человек. Пожалуйста, присядьте.

Он знал, что молод только по меркам лорда Морфириона, чьё мраморное лицо покрывала паутина морщин, но эта фраза ему понравилась. Выбранный им стул заскрипел и накренился под ним. Как и всё в этой огромной комнате, когда-то он был великолепен. Теперь гобелены гнили на осыпающихся стенах, а на мебели лежала тонкая древесная пыль, свидетельствуя о деятельности термитов и червей.

— В дополнение к природным талантам провидца, — сказал лорд, усаживаясь напротив и скрещивая ноги, словно тростинки, — вы сделали себе имя как некромант, а это немалый подвиг в Фандрагорде.

— Это было недоразумение, которого я сам не могу понять…

Объяснение было отброшено.

— Я слышал некоторые подробности и могу представить остальное. У Лерилы здесь имелось много заблуждавшихся поклонников, как и в Фротироте. Одним из них был молодой человек по имени Зорнард Глифт, который умолял её, используя фразу, которую она находила утомительной, воплотить его мечты в реальность. — Внезапный гнев вызвал тревожные красные пятна на костлявых щеках лорда, и Крондард подумал, что для этого эффекта потребовался весь скудный запас его крови. Он сплюнул: — И своевольная девка сделала это!

Фомор смущённо отвёл взгляд, что Морфирион истолковал правильно:

— Нет, нет, нет, я не имею в виду, что она затащила этого придурка в постель, это было бы освежающе нормальным. Перед отъездом в столицу, в качестве своего порочного прощального подарка ему и городу, где родилась, она воплотила его мечты в реальность. Все до единой. Сначала это было просто неприятностью, в основном для самого Зорнарда. Он видел сны в самые тёмные часы, когда мало кто из окружающих испытывал неудобства. Улицы перестраивались способами, противоречащими логике, животные обретали дар речи, героические статуи сновидца украшали наши общественные площади. Этот дворец, где он так часто преследовал неподобающий объект своего желания, не покидал разум спящего, и поэтому я страдал сильнее, чем большинство жителей, от приостановки законов природы, в особенности потому, что мало сплю и оставляю ночь для научных занятий. Изучая какой-нибудь древний, незаменимый бесценный том, я с досадой обнаруживал, что он превратился в книгу бессмыслицы, приписанной Зорнарду Глифту, ибо этот дурак воображал себя поэтом. Иллюзии, однако, были преходящими, и я часто мог развеять их усилием воли. Кроме того, в этой неприятности была виновна моя дочь, а не он, и поэтому я проявлял терпимость… до его первого кошмара.

Жёлтые глаза Морфириона сменили направление взгляда, что принесло Крондарду облегчение после нескольких мгновений их мучительной интенсивной сосредоточенности; но неподвижный взор лорда, устремлённый в пустоту, как у кошки, видящей призраков, стал почти столь же тревожным, когда он пробормотал:

— Живой дворец из розовой рыхлой плоти, который ласкал меня, порождал червеобразное потомство, чтобы преследовать меня, дворец, который умер и начал разлагаться вокруг меня — этот его кошмар повторялся, и не раз.

Крондард вздрогнул, когда эти ужасные глаза снова вспыхнули и уставились на него.

— Я милосердный человек, — сказал Морфирион, — и не стал бы убивать другого просто за то, что он видит сны. Я повелел привести его сюда и самыми гуманными способами попытался не дать ему заснуть. Это работало некоторое время, но приходилось использовать всё более и более суровые методы, чтобы удержать его от необдуманного желания спать. Мои слуги непрерывно гремели кастрюлями и сковородками рядом с ним, но примерно через две недели он научился спать, твёрдо стоя на ногах и с открытыми глазами. Все его сны превратились в кошмары, и они были сосредоточены исключительно на мне. Только тогда я с печалью смирился с необходимостью использования клещей, раскалённого железа и дыбы в качестве средств для пробуждения. Спустя всего несколько дней и ночей такого воздействия его неожиданно слабое сердце не выдержало. Как вы можете себе представить, у меня самого было тяжело на сердце, но вернув тело в его семью и выплатил им разумную компенсацию, я попытался забыть этот прискорбный эпизод.

Волосы лорда были густыми и длинными, как у его чудовищного предка, и серебристыми, словно дождевая вода. Он откинул их назад тщеславным, странно мальчишеским жестом, словно показывая, как он оставил Зорнарда в прошлом.

— К моему глубочайшему огорчению, — продолжил он пространно, — смерть не остановила его сны. Они бродили по улицам даже днём, с ещё большей силой и злобой. Скажите мне, Крондард Слейт, я вам кого-нибудь напоминаю?

Сосредоточенный на монологе Морфириона и присутствовавших в нём невысказанных перспективах, Крондард ответил на внезапный вопрос, не задумавшись о последствиях.

— Вы похожи на лорда Вендриэля Доброго.

Крондард подозревал, что тонкая улыбка лорда — очень плохой знак, но его ответ был мягким:

— Нет, знаете ли, вовсе нет. Моя внешность была довольно заурядной, хотя я всегда льстил себе, будто она отражает мою добрую натуру — до тех пор, пока сны Зорнарда не наделили меня лицом и фигурой моего презираемого деда. Я едва осмеливаюсь выходить на улицу днём, устав от всех обмороков и воплей, которые теперь вызываю у мелких людей, ранее поклонявшихся земле, по которой я ступал.

Пытаясь придать своему лицу подобающую торжественность, Крондард пересчитал веснушки на тыльной стороне своих рук. Конечно, Морфирион не был Вендриэлем, но в столице ходили слухи, будто в юности он развлекался тем, что тайком душил слабых и немощных. Вероятно, он был самым влиятельным человеком, с которым когда-либо доводилось говорить Крондарду, а также самым безумным, и смеяться над описанной им картиной означало проявить невежливость; но искушение было велико.

Когда неловкое молчание затянулось, Крондард поднял глаза, чтобы встретиться с его тревожным взглядом. Не зная, что ещё сказать, он выпалил:

— Почему бы вам что-нибудь не предпринять?

— Ах! Совет от столь известного некроманта был бы весьма кстати. Что вы предлагаете мне сделать?

— Я имел в виду... — Крондард пожалел, что не промолчал, — почему бы вам не отменить заклинание вашей дочери? Или заставить её сделать это?

— Природные таланты моего деда обошли меня стороной; все мои малые способности обращены к учёности и благотворительности. А моя дочь, унаследовавшая его умения, никогда не делала ничего из того, о чём я её просил. Вы бы не поверили, сколько шарлатанов и мошенников претендуют на такое могущество, и скольких из них я нанимал. Загго, у нас ещё остались эти люди в Розовом саду? — повернулся он к одному из своих слуг. — Нет? Боюсь, я не смогу показать их вам, Крондард Слейт, похоже, все уже похоронены. Однако они поголовно согласились, что эта чума сновидений прекратится только тогда, когда тело Зорнарда Глифта будет найдено и уничтожено.

— Вы сказали, что вернули его...

— Да, его близким, но оно больше не лежит в семейном склепе, и они до последнего вздоха отрицали, что знают о его местонахождении. Либо его перенесли, либо самозваный поэт выгрезил себя в каком-то другом месте. Я предлагаю вам начать поиски в моём дворце, поскольку это место всегда было наиболее заметным в его кошмарах.

V

Мало что могло порадовать Крондарда больше, чем шикарная новая форма, но его терзали сомнения, когда он шествовал по улицам Фандрагорда в чёрных одеждах гвардии лорда Морфириона. Любой геральдический символ вызывал определённое беспокойство у того, кто не был рождён, чтобы носить его, и тигр Вендренов был первым из них. Ему стоило лишь взглянуть на свою лакированную кирасу или навершие эфеса своего нового палаша, чтобы оскаленная маска этого зверя лишила его присутствия духа.

Тем не менее он был благодарен за его магическую силу расчищать путь сквозь толпу, ибо Крондард спешил вернуться в «Свиноматку в охоте», чтобы испытать свой новый меч на трактирщике, который сшиб его с ног и передал людям Морфириона. После этого он уберётся как можно дальше от города, по дороге избавившись от формы. На службе у лорда он пользовался иммунитетом от городских властей, но это не распространялось на возможность полиции отравить его, затащить в переулок или зарезать в толпе. Если бы он остался в Фандрагорде, то, считай, сам бы себя зарезал, либо появившись на публике, либо притворившись, что ищет труп Зорнарда Глифта во дворце Вендренов.

Одна долгая ночь осмотра дворца, с безумным лордом, прилипшим к нему, как дурной запах и постоянно спрашивающим, не чувствует ли он каких-либо дурных влияний, убедила его, что это будет самый быстрый путь к самоубийству. Крондард насчитал шестнадцать свежих могил в Розовом саду, предположительно его предшественников по поискам неуловимого мечтателя, и, возможно, пропустил несколько в неверном свете факела. Никогда в жизни он не подвергался столь концентрированной и продолжительной атаке леденящих душу ужасов, но был уверен, что их происхождение было совершенно естественным, насколько это прилагательное могло быть использовано для описания лорда Морфириона и его дома. После дня беспокойного сна он сбежал из дворца, многоречиво болтая о сне, который вдохновил его искать труп в другом месте. Это заявление о его провидческих способностях восхитило Морфириона.

Конечно, его беды должны были закончиться в случае нахождения и уничтожения грезящего мертвеца. Если бы он это сделал, Морфирион пообещал осыпать его богатствами и триумфально отправить обратно в Фротирот, причём не просто для того, чтобы он помирился с первым лордом, но и занял вакантную должность капитана роты «Железная рука» и в конечном итоге возглавил фоморскую гвардию.

«Лорд-командующий Крондард Слейт» звучало приятно, но он мог бы с таким же успехом отправиться на луну по радуге, как и искать беспокойную могилу Зорнарда Глифта. Он видел странные вещи в Фандрагорде, но мог ли какой-нибудь ученик Мантисса приписать их кошмарам трупа?

«Скорее твоим собственным кошмарам, — услышал он голос философа. — Шлюха превратилась в труп и напала на тебя, когда ты был пьян, да? А после того как ты упал с лошади и около часа пропекал свою похмельную голову под палящим солнцем в пустоши, увидел мальчика вместо кабана, да? Ты меня, конечно, убедил, Крондард, а теперь извини, мне нужно сжечь свои мракобесные книжки и начать учиться на чародея».

Он понял, что разговаривает сам с собой, что ещё быстрее расчистило ему путь, и что ноги привели его к трактиру. Ослабив меч в ножнах и убедившись, что топор не запутался в элегантном плаще, Крондард ворвался внутрь. Его стремительное продвижение замедлилось, когда он оказался в призрачной прихожей, которую видел в первую ночь.

— Лирон Волкогон! — воскликнул трактирщик из пивной, отвлекая его от изучения жуткой фрески, изображающей Вендриэля Доброго. — Как раз тот человек, которого я хотел видеть.

— Наслаждайся зрелищем, ты, подлый предатель, ибо оно станет для тебя последним. — Комната снова быстро пустела, но полицейских он не видел. — У тебя есть меч, или ты хочешь одолжить один из моих? Или, если у тебя есть запасная киянка для распечатывания бочек, я с удовольствием продемонстрирую, как фомор ею пользуется.

— Ты пошёл бы к лорду Морфириону, если бы я это предложил? — спросил трактирщик, быстро переставляя столы, сооружая импровизированную баррикаду. — Если бы тебя забрала полиция, разве судья выдал бы тебе новый ослепительный наряд и отпустил восвояси? Даже твой собственный брат не позаботился бы о твоих интересах так, как я, Волкогон.

Преследуя его вокруг растущего острова столов, Крондард швырнул стул, разлетевшийся вдребезги о стену, которой ещё вчера не было. Забыв на мгновение о своей цели, он подошёл к стене и ударил по ней тыльной стороной ладони, расколов штукатурку. Она казалась вполне реальной.

— Раньше эта комната выходила во двор, — сказал он, вынимая топор, чтобы как следует его испытать.

— Они проломили стену, но она продолжает восстанавливаться, — произнёс Фардель, один из нескольких посетителей, которых задержало на своих местах недоумение или тяга к побоищам.

— Не обращай на него внимания, он...

— Вероятно, говорит правду, — сказал Крондард, возвращаясь к преследованию трактирщика. Он продемонстрировал, как гвардеец может раскрутить боевой топор в воздухе и поймать его за рукоять, не глядя. Двумя небрежными взмахами фомор сократил расстояние между ними на два стола.

— Лорд Нефрейниэль оставил тебе прекрасный подарок! — вскричал трактирщик. — Разве ты не хочешь его увидеть? Он во дворе, поистине великолепное животное.

— Он уехал, да? — У него была слабая надежда сопроводить этого лорда в Заксанн и попросить у него защиты от Морфириона, хотя Крондард сомневался, что Нефрейниэль обладает достаточным могуществом, чтобы её предоставить. Если бы он предал главу фандрагорских Вендренов, сбежав, ему пришлось бы уехать куда дальше Омфилиота. Но, возможно, Нефрейниэль дал бы ему возможность сбежать далеко и быстро. Великолепное животное могло быть только одной из его прекрасных лошадей.

— Я с тобой позже рассчитаюсь, — сказал Крондард хозяину, хотя его жажда мести была почти удовлетворена тем, что он напугал его и разгромил ему мебель. Замешкавшись у заднего выхода, фомор спросил: — Что это за проклятая музыка?

Отдалённый жестяной диссонанс едва ли можно было назвать музыкой, но он часто слышал его с тех пор, как приехал в Фандрагорд. Вероятно, это было местное повальное увлечение, настолько привычно переплетавшееся с городским шумом, что местные жители были к нему глухи, потому что хозяин и остальные посмотрели на него совершенно тупо. Взгляд Фарделя тоже был пустым, но недоумок притоптывал ногой в такт отрывистому ритму.

Как и при первом визите, шаткое сооружение окружало двор, выглядя теперь ещё более неряшливым, поскольку у него появилось время изучить его. Он ничего не знал о плотницком деле, но казалось невероятным, чтобы такие наклонившиеся и искривлённые стены могли устоять хоть сколько-то времени. Крондард попытался найти конкретные причины своего беспокойства, проведя систематическое исследование, но это ни к чему не привело.

Провести взглядом прямую линию от основания до крыши или от одного угла к другому оказалось невозможным: он моргал и терял ориентацию, или его взгляд отвлекался на мелькающие движения за окном. Все эти окна, когда он смотрел на них в упор, были пусты.

Количество окон тоже беспокоило его, поскольку казалось маловероятным, чтобы в гостинице могло быть столько комнат. Он попытался сосчитать окна первого этажа в одной секции, но результат не оправдал его ожидания. Попробовав снова, он получил другое число. Третья попытка дала новый отличающийся ответ. Крондард был готов признать, что он не математик, но знал, что должен был справиться лучше. Попробовав в четвёртый раз, фомор чуть не потерял сознание от головокружения. Глаза говорили ему, что он глядит на залатанную и покосившуюся стену, но его желудок был уверен, что он смотрит в бездну.

Крондард оторвал взгляд от двора. Вдали, за сумасшедшим переплетением дымовых труб гостиницы, у вершины холма возвышался дворец Вендренов. Его недавний осмотр показал, что это жалкая руина, но расстояние и закат, достойный Судного дня, сумели облечь дворец зловещим великолепием. Он был неотделим от огромных туч тёмно-фиолетового цвета, нависших над ним.

Легковерный человек мог бы поверить, что он заблудился в пейзаже чужого сна. Крондард попытался изо всех сил не верить в это. Его память начинала ему изменять, вот и всё, так же как его глаза и уши. Как только он сбежит из этого зловещего города, как только найдёт место, где сможет отдохнуть от бегства, то снова станет прежним разумным собой. Он поспешил к конюшням.

Крондард остановился у ограды псарни, где избавился от Элиссы Фанд. Что-то шевельнулось за оградой, а затем доски разлетелись во все стороны градом щепок. Во что бы ни верил его логический ум, инстинктивная дрожь подсказывала, что она снова восстала из мёртвых, и он закричал, когда что-то тяжёлое прижало его к каменным плитам под лязг блестящих новых доспехов. Фомор повернулся к нападавшему, и его лицо было тщательно облизано. Удар кулаком по твёрдому черепу дога на мгновение ошеломил пса, но он тут же отскочил со всей пробудившейся в нём жаждой игры.

Пушок одержал победу и убежал, чтобы триумфально опрыскать все четыре угла двора, Крондард устало поднялся на ноги и побрёл к конюшням. Единственной лошадью, которая там сейчас находилась, был нелепый Громовержец, названный так за одну из его мерзких привычек, и «прекрасным подарком» Нефрейниэля мог быть только этот тупоголовый адский пёс. Если бы он помнил, как плачут, то так бы и поступил.

Рассеянно почёсывая ухо Громовержца, Крондард вспомнил шутку хозяина с ослиными ушами. Тот, кто поверил в бред Морфириона, мог бы поверить и в то, что «Свиноматка в охоте» была так же важна для Зорнарда Глифта в его реальной жизни, как и дворец Вендренов.

— Собакам внутрь нельзя, — автоматически произнёс хозяин. Взглянув вверх, чтобы встретиться с глазами фомора, он добавил: — Конечно, кроме вашей.

— Вина всем, — сказал Крондард. Когда ему налили, он отодвинул кружку и проследил, чтобы хозяин сам сделал из неё глоток, прежде чем взять её. Фомор проигнорировал приветствия и благодарности выпивох и бормотание хозяина, наблюдая, как Пушок включает границы зала в свою территорию. Подойдя к дальнему углу возле парадного входа, пёс остановился. Он снова двинулся вперёд, но теперь осторожно переставлял лапу за лапой, оскалил клыки и вздыбил шерсть. Его пристальный взгляд был устремлён на пустой стул.

— Что не так с этим углом? — спросил Крондард у Фарделя.

— Там немного сквозит... — начал было хозяин, но Крондард оборвал его рубящим жестом, а Фардель сказал:

— Там всегда сидит поэт.

— Сидел, он имеет в виду, — сказал один из спутников недоумка. — Поэт уже давно помер.

Столь же осторожный, как и пёс, но не так явно это проявляющий, Крондард обошёл пустой стол. Рой пылинок носился у бледной стены. Выхватив топор и атаковав одним движением, он вскричал: «Лирон здесь!» и продолжал наносить удары, пока стол и четыре стула не оказались разбиты вдребезги. Пушок присоединился, трепля обломки и разбрасывая их по залу скребущими когтями.

Словно поправляя его, Фардель сказал:

— Сейчас там никого нет.

— Ты знаешь, где поэт?

— Не знаю. В своей комнате? — Фардель довёл до совершенства ошибку природы с помощью выпивки. Он вертел головой под невероятными углами, осматривался невидящими глазами и спровоцировал всеобщее бегство к дверям, крикнув: — Зорнард!

Крондард удержался от желания присоединиться к панике и спросил:

— У него есть любимая комната, верно?

— О, он мёртв. Он угощал меня выпивкой и никогда не смеялся над моими стихами, поэтому я никогда не смеялся над его стихами.

Крондард подошёл к хозяину, который закрыл лицо руками. Пушок последовал за ним с ножкой стола в зубах в качестве сувенира.

Хозяин поднял глаза и предугадал его вопрос.

— У него была комната, да, но её ликвидировали.

— Ликвидировали?

— В прошлом году я сжёг это место дотла, вернее, большую его часть, после того как всё... — он мрачно обвёл жестом то, что их окружало, а затем украдкой коснулся пальцами одного из своих ушей, проверяя, — ...вышло из-под контроля. Гостиницу перестроили... хотя, глядя на неё сейчас, этого никогда не скажешь... и любимой комнаты этого человека больше не существует. Во всяком случае, она не должна существовать.

— Почему ты не довёл дело до конца и не переехал?

— Это всё, в чём я разбираюсь, всё, что у меня есть. Таверна принадлежала моему отцу, а до него его отцу, и раньше это было весёлое место, пока... тот человек, о котором вы упомянули, был жив. — Он едва заметно просветлел лицом, как прокажённый, заполучивший новую шляпу, и сказал: — Можете в это не верить, но наши сложности привлекли клиентов. Определённого рода.

— Где находилась эта его комната?

Пока хозяин чесал то затылок, то подбородок, изображая недоумение, Фардель пропищал:

— Она была рядом с той, которую я вам показывал прошлой ночью. Шумное местечко.

— Похоже, мне есть за что тебя поблагодарить, причём даже больше, чем я думал, трактирщик.

— Ну, вы же хотели комнату, разве нет? Никто из тех, кто знает это место, не хотел её брать. Я же говорил, что у нас было многолюдно.

— Твоё вино, по крайней мере, привычно кошмарное, — прорычал Крондард. — Наливай.

К тому времени, как он убедил себя вернуться во двор, уже опустилась ночь. Странный трактир освещался непрерывным мерцанием бледных молний. За дворцом Вендренов целая треть неба была охвачена электрическим катаклизмом. Драконы пламени извивались среди трёх облачных континентов, вздымались над ними, взрывались позади них. До него не доносилось ни малейшего шёпота грома, и обезображенная луна дремала над головой, а ветерок сновал туда-сюда в робком замешательстве. Крондард пытался отвлечься от того странного факта, что отражения, мелькавшие в окнах вокруг него, не совпадали со вспышками молний. Только в одной из многочисленных комнат горел свет. Прямо над псарнями и под крышей, это была та самая комната, которую он делил с Элиссой Фанд.

Грохот, который он принял за музыку, усилился, когда фомор приблизился к шаткой лестнице. Теперь он узнал в нём неумолкающий гром кастрюль и сковородок, который слышал из комнаты рядом со своей. Мучители Зорнарда Глифта подняли этот шум, пытаясь не дать ему заснуть. Ученик Мантисса разразился бы какой-нибудь бессмысленной болтовнёй о совпадении, но теперь он посылал всех философов в такую преисподнюю, которой мог бы править лорд Морфирион. Единственной надеждой было поддаться местному безумию, которое, очевидно, заразило его самого, и разыскать мёртвого сновидца. Но если он найдёт его, то как его убьёт?

— Триппер Ара, — пробормотал Крондард, поднимаясь вверх. На полпути по лестнице он добавил извинение. Сейчас было не время и не место оскорблять каких-либо богов.

В комнате никто не прибирал. Колени задрожали от намёка на запах разложения, витавшего в спёртом воздухе. Пушок жадно искал источник зловония, возможно, вспоминая свой пир, и нашёл его в испятнанном матрасе. Он начал рвать его на части. Лампа с плавающим фитилём выглядела точно так же, как та, которую Фардель поставил на стол две ночи назад, но всё ещё горела.

Грохот и лязг металла звучали ещё громче, чем помнил Крондард, и больно ударили ему по ушам, когда он распахнул дверь в коридор. Однако поперечного прохода за дверью больше не было; фомор стоял у входа в бесконечно длинный коридор, освещённый тусклыми бра. Он схватился за дверь, борясь с желанием бежать. Храбрость пса, который без колебаний побежал вперёд, чтобы обнюхать ковёр приободрила его.

Крондард осторожно пошёл вперёд, вытирая вспотевшие ладони о плащ и крепче сжимая топор. Он планировал пройти ровно столько, чтобы разглядеть конец этого прохода, но это оказалось невозможным. Дальние лампы ничего не освещали в коридоре; они могли быть звёздами, висящими в пустоте, и он всё больше убеждался, что дело обстоит именно так. Проход вёл за пределы гостиницы, за пределы города, за пределы самой земли: к обители богов, как сказал бы неграмотный фомор, и мёртвых.

Настоящая лампа рядом с ним погасла так внезапно, что он отреагировал, наугад ударив топором. Лезвие вонзилось в податливую субстанцию, которая совсем не походила на дерево или штукатурку. Под адский грохот сталкивающегося металла он услышал всхлип или вздох, донёсшийся от раненой перегородки. Пушок жадно бросился вперёд и начал рвать её клыками и когтями. Он пожирал стену.

Крондард оглянулся назад, откуда пришёл, сделав всего несколько шагов по коридору, и его нервы завопили, когда увидел ужасающее расстояние, простёршееся до двери комнаты. Одна за другой начали гаснуть другие лампы в разделявшем их пространстве. Он схватил за ошейник упирающегося пса и попытался побежать назад, но пол податливо прогибался под каждым шагом. Фомор мог двигаться только неуверенной походкой человека, пробирающегося через болото. Вздыхающие стены дрогнули и, казалось, растаяли. Прямые углы расплылись, когда проход превратился в округлую трубу, и он с трудом начал подниматься вверх по становящемуся всё более крутым склону. Больше не сопротивляясь, Пушок потащил его вперёд, увереннее ступая по поверхности, которая сделалась скользкой.

Тошнотворное бульканье, прерываемое нерегулярными шлёпающими звуками, заставило его оглянуться вопреки здравому смыслу. Выпуклости на стене вздымались и смещались. Некоторым из них периодически удавалось отделиться от основной массы и шлёпнуться на пол. Розовые и бесформенные, они неуклюже ползли за ним, напоминая рассказ Морфириона о его мучимом кошмарами дворце.

Он пытался удержаться за веру в то, что это галлюцинация, внушённая ему безумным лордом, но Морфирион ничего не говорил о теневой фигуре, которая ковыляла за отвратительными отпрысками живых стен, фигуре, в которой, осмелься он присмотреться к ней ещё мгновение, Крондард узнал бы Элиссу Фанд. Хныкающим тоном бормоча обрывки смутно припоминаемых молитв и заклинаний, смешанные с проклятиями в адрес философов, которые забили ему голову опасной чепухой, он, царапаясь и отталкиваясь ногами, пробирался вверх по неуклонно сужающемуся проходу.

Пушок первым протиснулся в конец туннеля и, повернувшись, схватил Крондарда за руку и выволок наружу. Фомор, пошатываясь, поднялся на ноги, захлопнул дверь и запер её на засов, заставив смолкнуть приглушённые удары и скольжения по другую её сторону. После того, что ему пришлось пережить в коридоре, казалось, что он никогда не видел ничего более приятного, чем эта ненавистная комната и искажённый кошмарами трактир за ней, никогда не дышал воздухом слаще, чем тот, что был отравлен стойким запахом трупа Элиссы.

Звяканье и грохот из соседней комнаты превзошли уровень боли и шума, превратившись во вращающийся шнек внутри его мозга. Он ударил кулаком по стене.

— Проснись, Зорнард! Проснись и умри! — взревел он командным голосом, от которого новобранцы на плацу пачкали свои килты. — Я с тобой не ссорился, но ты слишком часто пытался меня убить, и теперь на тебя идёт Порождение Кошмара! Я покажу тебе, каким может быть дурной сон, сукин ты сын!

Размахивая топором, который держал обеими руками, он прорубил плотеподобную субстанцию, лишь тонким слоем покрывавшую здесь настоящее дерево. Гавкая в тон хозяину, Пушок раздирал стену когтями. Вскоре они обнажили почерневшие обуглившиеся балки, а за ними тёмное пространство размером меньше обычного чулана, закуток, забитый досками во время перестройки. Когда Крондард оторвал балки, чтобы расширить проём, металлический грохот ослаб и начал стихать, хотя в ушах у него всё ещё болезненно звенело.

Молния наполнила комнату мерцающим полумраком, но внутри дыры была ночь. Крондард забывал дышать, напрягаясь, чтобы проникнуть в темноту, и на этот раз сдержался даже рычащий Пушок. Более густая тень в одном углу могла бы быть мешком с забытым бельём, но сейчас она шевельнулась. Тусклый блеск превратился в пару глаз в почерневшем от огня черепе.

— Моя пока что самая лучшая грёза, — проскрежетал голос, и последовавшее за ним сухое дребезжание могло означать смешок. — Я никогда прежде не мечтал о том, чтобы стать жалкой развалиной с героическими иллюзиями.

Фомора охватила пугающая слабость, большая, чем можно было бы объяснить отчаянными потребностями стареющего тела. Он чувствовал себя менее плотным, чем тень в углу. Его разум отказывался сосредоточиться, а гнев угасал, как пустая лампа. Именно такой он представлял себе смерть, когда его страх перед ней уменьшался. Даже воспоминания начали меркнуть; собственная жизнь до того момента, когда он встретил Элиссу Фанд на пустынной дороге, сделалась смутной и запутанной, как сны. Крондард судорожно пытался ухватиться за какой-нибудь ясный образ, вроде пронзающих облака шпилей Фротирота, за воспоминание хотя бы об одной из миллиона песен, которые он слышал, звенящих над его извилистыми каналами, но они ускользали, как мелкая рыбёшка в ручье.

— От кошмара ты меня пробудил, — продолжал этот хриплый голос, — а теперь, из этой грёзы, ты должен… удалиться.

— Попроси ещё раз, мертвец, — просипел Крондард, поднимая топор руками, которые ощущались более чем онемевшими, казалось, едва существовавшими, но он знал, что должен доверять им с более безоговорочной верой, чем фоморская женщина, тратившая деньги на богов или призраков. Он едва смог прошептать: — Лирон здесь!

В дверь и окна за ним хлынул поток света, словно полуденное солнце внезапно появилось на закатном небе. Он осветил обугленный труп, окружённый галактикой кружащихся чёрных мошек, бросил тень пса на стену за телом Зорнарда, но не сумел отбросить собственной тени Крондарда. Кто-то, какой-то философ, чьё имя ускользало от него, научил его сомневаться в том, что видят собственные глаза, и он отказался верить в то, что не существует, когда, взмахнув топором по дуге, вогнал его в череп Зорнарда, раздробив тот на мириады угольных осколков. В тот же миг звук, похожий на обрушение потолка преисподней, словно поднял его на ноги — раскат грома, совпавший с его ударом.

Пушок теперь почувствовал себя достаточно храбрым, чтобы броситься вперёд. Его когти разрывали всё, что сохранилось от тела в поисках спрятанных костей, но ему удалось лишь превратить почерневшие останки в пыль. Дрожа, Крондард заставил себя поднять взгляд. Теперь он видел свою тень, отбрасываемую тускнеющим светом позади него. Фомор поднял свою узловатую волосатую руку. Вопреки ожиданиям, он увидел её и почувствовал плотность, прикоснувшись к ней другой рукой.

— Сила внушения, — объяснил он псу, потому что ему не терпелось услышать собственный голос. — Он пытался убить меня этим. Когда ты изучишь труды Мантисса, то лучше поймёшь, о чём я говорю.

Пушок ещё больше уверил его в том, что он существует, расслабленно оскалившись, глядя вверх и виляя обрубком хвоста. Крондард с наслаждением производил как можно больше шума своими новыми сапогами, шагая к двери. Комната была уже не той. Кровать и прочая мебель были аккуратно расставлены, и пахло в ней не хуже, чем он ожидал бы от любой угрюмой дыры «Свиноматки в охоте».

Его осмотр был прерван, когда он поднял глаза и увидел источник света, сильно уменьшившийся, но всё ещё представлявший собой впечатляющий пожар. Пламя поднималось над дворцом Вендренов или тем, что от него осталось. Чтобы создать этот огненный шар, похожий на солнце, сами его камни должны были вспыхнуть в одном внезапном взрыве.

Он подозревал, что сбылась последняя заветная мечта Зорнарда Глифта.

* * * *

Крондард знал, что этот трактир — не место для празднования его триумфа, но один круг выпивки, одна песня и одна история приводили к другим. Его раздражало, что не все разделяли его приподнятое настроение; хозяин был мрачен, как никогда, угрюмо глядя на разбитое добро, а Фардель сказал, что трактир ему больше нравился таким, каким он был раньше.

Он сидел в старом углу Зорнарда Глифта с двумя шлюхами на коленях, когда в пивную ворвалась шумная компания. Это были Фанды, но он не придал этому значения, пока крупный молодой человек, красный от выпивки и раздувшийся от высокомерия, не подошёл ближе с важным видом, чтобы его осмотреть.

Усмехнувшись эмблеме Вендренов на груди Крондарда, он сказал:

— А я думал, все жёлтые киски попрятались, когда помер их хозяин. — Он крикнул своим спутникам: — Я нашёл одного! Что скажете, если мы отправим его плавать в мешке?

Крондард был не в лучшем расположении духа. Он спросил:

— Кто умер?

— Морфирион, мерзкий колдун, который каждый день кормил тебя мышами. Боги наконец-то сподобились поразить его молнией.

Разговор о животных напомнил Крондарду о доге, и он спросил одну из шлюх:

— Где моя собака?

— Ты привязал его во дворе, помнишь? После того как он укусил хозяина.

— Ты назвал меня собакой? — взревел воин Фандов, неуклюже выхватывая меч.

— Дерьмо, — сказал Крондард, когда до него наконец дошло известие. — Не быть мне лордом-командующим фоморской гвардии.

— Мёртвой киской с растянутой на двери жёлтой шкурой, вот кем ты будешь!

По мере того как новость глубже проникала в его сознание, он понял, что лорд Морфирион больше не сможет защитить его от обвинения в дезертирстве, от местных обвинений в убийстве и некромантии и от мести полиции, а также от таких Фандов, как этот, истосковавшихся по древней вражде. Он видел, как горел дворец, но ему и в голову не приходило, что такой злобный старик может умереть. Вместо того чтобы тратить время на празднование, ему следовало бежать, спасая свою жизнь.

Спутники молодого человека всё это время уговаривали его вернуться к ним, но никто не пытался сдержать буяна, пока он наконец не сумел выпутать свой меч из своего зелёного с золотым плаща. Затем к нему подбежала женщина и повисла у него на руке.

— Нет, кузен Леодри! Вернись и выпей чего-нибудь.

— Мандавохи Ара! — воскликнул фомор, и шлюхи вместе со столом полетели на пол, когда он вскочил на ноги и отшатнулся к стене, нащупывая топор. Женщина была той, которую он знал как Фанду: живая Элисса Фанд.

Если не считать дрожащих коленей, Крондард застыл, когда она посмотрела ему в глаза. Женщина казалась лишь немногим менее потрясённой, чем он.

— Я тебя знаю... разве нет? — прошептала она.

— Тогда можешь сходить на его похороны, — прорычал её кузен, болтая ею из стороны в сторону, желая освободить руку. — Мы устроим их сегодня вечером на ближайшей навозной куче.

— Ты была мертва! — сумел выдохнуть Крондард.

— Я тебе покажу, как оскорблять леди Элиссу! — Пытаясь вырваться, сумасброд рухнул на спину с грохотом, сотрясшим комнату. Двое его спутников подбежали, чтобы удержать буяна, а девушка нерешительно шагнула к Крондарду.

— Только во сне, — сказала она. В трансформации, почти столь же нервирующей, как и предыдущие, её лицо осунулось, а глаза потемнели. — Ужасный сон... я совсем его забыла. Я преследовала тебя. И ты как-то помог мне, помог очнуться от всего этого.

— Я рад, что ты не мертва, — сказал Крондард, прижимаясь спиной к стене и отступая.

Казалось, она действительно забыла. Её лицо просияло. Она даже улыбнулась.

— Если ты сейчас ищешь работу, мой отец, лорд Рутрент...

— Нет! — сказал Крондард, добавив: — Спасибо. У меня дела в Заксанне. Мне действительно нужно идти.

— Как жаль. — Она надула губки. — Не каждый вечер я встречаю мужчину своей мечты.

— Да, — произнёс фомор, кивая и ухмыляясь, что, как он уже знал, было довольно болезненным. Крондард повернулся и выскочил во двор, прежде чем она смогла более чётко вспомнить свои сны.

— Беги, трус! — услышал он рёв кузена Леодри, когда отвязывал Пушка и спешил с ним к стойлу Громовержца. — В следующий раз, когда тебя увижу, я сделаю факел из твоего хвоста!

Элисса Фанд была прекрасна. Даже трезвый, он, возможно, попытался бы преодолеть свои воспоминания и принять её предложение, если бы она не улыбнулась в тот момент. В кошмаре Зорнарда Глифта девушка, называвшая себя Фандой, улыбалась идеальным рядом зубов. Но сегодня вечером у Элиссы не хватало одного клыка.

Крондард полагал, что это был тот самый, который она оставила у него в большом пальце, когда он бросил её голову собакам.

Содержание

Брайан МакНафтон и истории, которые его вдохновили. Предисловие

Рингард и Дендра

Трон из костей

     I. История лорда Глифтарда

     II. Развратник из поговорки

     III. Дитя упырицы

     IV. Рассказ доктора

     V.   Как Зара заблудилась на кладбище

     VI. История сестры и брата из Заксойна

Червь Вендренов

Мерифиллия

Воссоединение в Цефалуне

Искусство Тифитсорна Глока

Исследователь из Ситифоры

Вендриэль и Вендриэла

Чародей-ретроград

Возвращение Лирона Волкогона

Послесловие

Перевод В. Спринский, Е. Миронова