Для меня, как и для многих представителей моего поколения, этот человек навсегда останется первым прочитанным фантастом… Помню лето, каникулы, сад, шелестящий листвой, пронизанный солнечным светом. По раскрытой странице ползет муравей. Читаю «Человека-амфибию». Сопереживая прочитанному, пробую на язык странные, звучные имена — Ихтиандр, Гуттиэре… Бабушка зовет обедать. Закрывая книгу, бросаю взгляд на обложку. Имя автора — Александр Беляев. И мне еще невдомек, что однажды, много лет спустя, я нежданно-негаданно обрету в писателе земляка — мурманчанина.

Неприятности за сочинительство

«Удивительный край!.. Здесь все наоборот: «солнечные ночи», «ночные дни». В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его дело». Эти строки, взятые из романа «Чудесное око», посвящены Мурману. На Кольский полуостров классика советской фантастики Александра Беляева, которому ныне исполнилось бы 130 лет, привело безденежье и жажда новых впечатлений, дающих пищу творчеству. В начале 1932 года он появился в Мурманске, мало походившем тогда на современную многоэтажную, «асфальтово-бетонную» столицу российского Заполярья, и устроился работать юрисконсультом.

Один из сослуживцев фантаста вспоминал позднее: «Его письменный стол находился в плановом отделе «Севтралтреста». Как будто бы имел он неприятности за сочинительство в рабочее время». Последнее весьма вероятно, ибо доподлинно известно, что из Мурманска Беляев привез готовую рукопись нового романа — «Прыжок в ничто». Помимо основной деятельности Александр Романович какое-то время руководил кружком начинающих литераторов, группировавшихся вокруг редакции «Полярной правды». Появлялись порой в мурманской прессе и его статьи, подписанные как полным именем, так и псевдонимом А. Б. В этих-то материалах и высказывает фантаст идеи, которые, по его мнению, должны были помочь Мурманску приблизить будущее.

Так, в очерке «Голубой уголь», опубликованном 11 марта 1932 года, Беляев называет Кольский Север «счастливым местом», где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. «Ветер здесь работает без выходных дней», — замечает писатель и выдвигает идею создания «аэроэлектростанции» при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом. Последний в свободное от подачи энергии время должен перекачивать воду из нижнего водоема в верхний. А отсутствие ветра восполняется выпущенной из верхнего водоема водой, вращающей гидротурбину. «Ветер, который был нашим бичом… крепко взнузданный, будет служить нам… пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы». Эта идея Беляева, как и многие другие его «придумки», близка к реальной жизни и имела все возможности осуществиться еще в то время: тогда же, в 1932 году, в Полярное был доставлен первый ветряк. Но нынешняя, вот уже на протяжении второго десятка лет исправно работающая «мельница» в районе гостиничного комплекса «Огни Мурманска», остается пока единственным «памятником» этой беляевской мысли.

Рябиновый Мурманск

Еще одно смелое для того времени начинание предложено фантастом в заметке под названием «Создадим Мурманский зоопарк» — 15 апреля 1932 года. «Никаких клеток старых зверинцев, — пишет Беляев, — только «острова» зверей под открытым небом… Естественный полярный пейзаж без подмалевки». Вполне возможно, этот материал создавался Александром Романовичем под впечатлением от общения со знаменитым дрессировщиком Дуровым, каковое, по свидетельству литературоведов, имело место. Зоопарки, где для животных создаются условия, близкие к их естественной среде обитания, сегодня стали реальностью. Но в Мурманске и эта задумка писателя не осуществлена. И каждый год мамы ведут детей смотреть на очередной экзотический зверинец, приехавший со стороны.

В заполярной столице тех лет практически не было зелени. Робкие усилия энтузиастов устроить газоны, разбить цветники к успеху не приводили: неприспособленные к северному климату растения гибли, не успев подняться над землей. Беляев решил помочь делу и написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада украинской Академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. 11 сентября 1932 года в «Полярной правде» писатель размышлял над проблемами озеленения в Заполярье: «Вместо того, чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли… взять готовый материал — карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее». Сегодня Мурманск с полным основанием считается «рябиновым» городом. А у поэта Виктора Тимофеева даже стихотворение есть, ставшее хорошей песней, — «Рябиновый Мурманск». Так что Беляев и здесь, хотя бы отчасти, оказался провидцем.

Несмотря на тяжелую болезнь (у него был костный туберкулез позвоночника), в какой-то степени ограничивавшую его деятельность, классик фантастики, как ни странно это прозвучит, не был оторванным от жизни мечтателем. Напротив, он — при том или ином изначально заданном фантастическом «посыле» — стремился к возможно большей реалистичности своих произведений. В заполярной столице его реализм нашел отражение в заметках, опубликованных в многотиражке механических мастерских «Севтралтреста» «Заполярный металлист». Здесь он предстал перед читателями в облике рабкора А. Б.:

«Беспризорный уголь лежит напротив мехмастерской около ж. д. полотна, он принадлежит мастерской, но так как никто за углем не наблюдает, то его таскают топить печи жители соседних бараков. Надо принять соответствующие меры. А. Б.».

«2 года как работает бондарный завод, но до сих пор не позаботились поставить хорошей уборной, у существующей почти нет крыши, в стенах и полу аршинные щели, осенью и зимой тут можно простудиться. Чего же смотрит охрана труда, — пишет рабкор А. Б.»

«Трест, прими меры. Около запасных ж. д. путей, на базе устроены склады бочек — тары под рыбу. Так как за бочками никто не наблюдает, то они, рассохшись, разваливаются, иногда и сознательно ломаются, а затем растаскиваются на дрова, — пишет рабкор А. Б.»

«Спасайте архив!»

Внес писатель свой вклад и в развитие на Мурмане архивного дела, ратуя за сохранность ценных документов. «Собирая материал по истории траловой промышленности, нам пришлось зайти в архивное бюро, — сообщал он в статье «Спасайте архив по истории гражданской войны», увидевшей свет в «Полярной правде» 9 апреля 1932 года. — Чистое, светлое, сухое помещение в две комнаты. На полках связки дел, аккуратно перевязанные. Отрадное впечатление. Мурманск может быть спокоен за свою историю. Какую историю? Заглянем на крайнюю полку.

— «Дело по обвинению гражданина такого-то в самовольном занятии комнаты» 1920 г.

Такими делами пестрят полки. Что ж, допустим, это тоже история, будущий историк города сможет установить, что жилищный кризис существовал в Мурманске и в 1920 г.

— А где у вас отчеты за старые годы «Севтралтреста», архив Гражданской войны?

На этот вопрос мы получаем удручающий ответ. Архив Гражданской войны (отчеты тоже) был свален в сарае милиции беспорядочной грудой. Если кто интересовался этим архивом, приходил, рылся и уходил, оставляя после себя еще больший хаос. Из милиции архив был переброшен «навалом» в дырявый сарай — в Колонизационный поселок, за 11/2 км от Мурманска, где он пребывает и сейчас. Снег, пробивающийся сквозь щели, засыпал архив толстым слоем. Придет весна, архив погибнет. Работники архивного бюро толкались во все двери, просили, били тревогу и пока добились только того, что получили обещание перевести архивное бюро вместе с остатками архива гражданской войны еще дальше, за 31/2 км от города, в небольшой домишко на болоте, куда весной ни хода, ни проезда и где в случае пожара никакая помощь немыслима». Как отреагировали власти на эту статью — неизвестно, но, судя по тому, что материалы по истории Гражданской войны на Кольском полуострове и ныне бережно хранятся в Государственном архиве Мурманской области, спасти документы удалось.

Горы, рыбы и стада

Писатель покинул наш край осенью 1932 года. Мурманские впечатления он отразил в романе «Чудесное око», впервые опубликованном в 1935 году на украинском языке. Его сюжет закручивается вокруг изобретения радистом мурманского траулера «Серго Орджоникидзе» (интересно, что РТ-85 «Серго Орджоникидзе», принадлежащий Севгосрыбтресту, вступил в строй в 1937 году — то есть Беляев и тут угадал) Мотей Гинзбургом подводного телевизора, одной из сфер применения которого становится поиск косяков рыбы. Свидетелем испытания нового прибора оказывается испанский журналист, коммунист Бласко Азорес, приехавший в Мурманск. «Азорес вышел из гостиницы треста в полночь… Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры: к складам — с рыбой, от складов — с солью. Азорес быстро прошел в конец пристани к большому траулеру. Был отлив, и борт траулера покачивался почти вровень с пристанью. Азорес взошел на борт и поднялся в капитанскую рубку». Мурманск в этом произведении — центр нового, некогда дикого, но преображенного волей людей Севера. «Мурманск… Консервные и засолочные заводы… Горы рыбы… Оленьи стада… Оленьи колхозы и совхозы… И здесь — перерабатывающие заводы. Сверкает огнями флотационная фабрика города Кировска. Шумят заполярные гидроэлектростанции. Серебряной лентой протянулся Беломорский канал».

Три из пятидесяти

В 1938 году в печати появился роман «Под небом Арктики». Это история о путешествии американского рабочего в сопровождении советского инженера по советскому Заполярью. Беляев выдвигает здесь идеи отопления Арктики и Антарктиды, уничтожения вечной мерзлоты, описывает подземный арктический курорт, превращенный в вечнозеленый рай. Один из героев этого произведения Ольгов — главный «аэрофикатор» Севера. «Он жил на озере Имандра, где находился северный аэропорт, но имел квартиру в Ленинграде, — информировал читателей Беляев. — У него был годовой билет во все ленинградские театры, и, приезжая на побывку домой, Ольгов или посещал театры, или проводил время в кругу друзей. Через несколько дней он уже начинал скучать по своей амфибии и уезжал на Север». Ольгов был летчиком с двадцатилетним стажем. «Сейчас мой маршрут Мурманск — Шпицберген, — сообщал он. — А база — на озере Имандра. С Имандры так и летим на Шпицберген. Там бухточка подходящая для посадки есть. Полеты на Шпицберген для меня будничная работа. А так мало ли чего не случается! Траулер пропавший разыскивать, или ледокол затрет. Чего со мной не было! Даже самолет в воздухе горел, и ничего, жив, не берет меня никакая сила».

Другой персонаж — лопарь Пелькин вспоминает в романе «свою жизнь, свою карьеру от лопарского мальчика, бродившего со стадами оленей по тундрам, до главного инженера заполярной линии электрификации Севера. Путешествие на ледоколе, полет на аэроплане, авария, первое знакомство с переносной ветросиловой установкой, сыгравшей такую роль в его судьбе… Педагогические курсы в Мурманске, годы учения в Ленинграде… Пелькин был одним из первых нацменов Севера, поднявшихся на уровень высших технических знаний. За ним идут другие…»

В общем, Мурманск оставил в судьбе и творчестве писателя свой особенный, неповторимый и неизгладимый след. Подсчитано, что из 108 фантастических проектов Жюль Верна оказались ошибочными или неосуществимыми на практике только 10, из 86 идей Герберта Уэлса не оправдались 9, а из 50 смелых замыслов Беляева — только 3. И может быть, не осуществленные пока «мурманские» идеи Александра Беляева еще воплотятся в жизнь? Кто знает.

Дмитрий ЕРМОЛАЕВ,сотрудник Государственного архива Мурманской области.(По материалам Научно-справочной библиотеки ГАМО)

Опубликовано: Мурманский вестник от 15.03.2014

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403...

***

А. Беляев. Спасайте архив по истории гражданской войны.

Собирая материал по истории траловой промышленности, нам пришлось зайти в архивное бюро.

Чистое, светлое, сухое помещение в две комнаты. На полках связки дело, аккуратно перевязанные. Отрадное впечатление. Мурманск может быть спокоен за свою историю.

Какую историю? Заглянем на крайнюю полку <так!>.

— "Дело по обвинению гражданина такого-то в самовольном занятии комнаты в 1920 г.".

Такими делами пестрят полки.

Что ж, допустим, это тоже история, будущей истории города, можно установить, что жилищный кризис существовал в Мурманске и в 1920 г.

— А где у вас отчеты за старые годы Севтралтреста, архив гражданской войны?

На это вопрос мы получаем удручающий ответ. Архив гражданской войны (отчеты тоже) был свален в сарае милиции беспорядочной грудой. Если кто интересовался этим архивом, приходил, рылся и уходил, оставляя после себя еще больший хаос.

Из милиции архив был переброшен "навалом" в дырявый сарай — в колонизационный поселок, за 11 км от Мурманска, где он пребывает и сейчас.

Снег, пробивающийся сквозь щели, засыпал архив толстым слоем. Придет весна, архив погибнет.

Работники архивного бюро толкались во все двери, просили, били тревогу и пока добились только того, что получили обещание перевести архивное бюро, — вместе с остатками архива гражданской войны еще дальше, за 3,5 км от города, в небольшой домишко на болоте, куда весной ни хода, ни проезда и где в случае пожара никакая помощь немыслима.

Архив гражданской войны гибнет. Гибнет в это время, когда образована специальная комиссия по истории гражданской войны. Люди большого Мурмана, что придут после нас, не узнают истории Мурманска, — маленького, не героического.

  Когда строится новое здание Музея, наиболее интересная и ценная часть архива должна быть перенесена в Музей, для нее отведена отдельная комната, самые яркие документы должны быть выставлены, как экспонаты, для всеобщего обозрения экскурсантов.

А на болото, "к черту на кулички", должна выехать "рассейская" халатность и некультурность.

"Полярная правда", Мурманск, 1932, No 84 (9.04), с. 4.

****

Если рассматривать "электрификацию" человеческой мысли в непосредственном культурно-историческом контексте, в котором они в основном были написаны в Ленинграде и Москве в 1920-е годы, то рассказы отмечают, во-вторых, двойные отношения напряжения. С   одной   стороны, они явно заимствовали идеи и моды, циркулирующие в среде художественного и (пара)научного авангарда и его экспериментальных исследовательских лабораторий, касающиеся энергетической эквивалентности и взаимоотношений между материей и духом (телепатические радиомозги), инфекционная массовая истерия, индийская йога и другие телекинетические техники), за которыми стоят имена Владимира Бехтерева, Александра Богданова, Константина Циолковского, Владимира Дурова, Алексея Гастева или Бернарда Кажинского. 112 Деструктивно используя эти идеи в качестве машины террора или оружия разрушения, приключенческие истории, помимо прочего, являются

112 Центральное место в изучении таких явлений занимал Институт мозга Бехтерева, см. подробнее Vöhringer: Avantgarde und Psychotechnik, pp. 26ff., 131ff.

обычно изгнанные во враждебные или чуждые миры, но часто и в провинциальные частные лаборатории, они еще больше усиливали стилистическое дистанцирование за счет интертекстуально загрязненного, фантастически-гиперболического преувеличения событий. В этом отношении они также выступали в роли популяризаторов эзотерических научных дискурсов и экспериментальных практик, но в то же время сигнализировали о сомнительности подобных игр разума и их социально- политических последствиях. 113

Если рассматривать это увлечение электромагнитным излучением и техникой вещания в еще более широком контексте культурно-политических дискурсов 1920-х годов, то, в-третьих, рассказы можно интерпретировать как вымышленную негативную фольгу большевистской диктатуры сознания. 114 Согласно его концепции, Советский Союз рассматривал себя как светскую образовательную   диктатуру,   которая,   следуя   нарративу   Просвещения, хотела очистить затемненное и затуманенное сознание населения и пролить свет на незамутненную правду революции. 115 Для достижения этой цели преобразования человеческого сознания радио считалось самым важным средством массовой информации, наряду с "лампочкой Ильича" (лампочка Ильича), которая заменила свечу в качестве лампы для чтения, и кино, чтобы напрямую охватить малограмотное сельское население, в частности. 116 В то же время радио с его беспроводной передачей новостей, как и электричество, представляло технический прогресс, который должна была принести новая эра. 117 Кроме того, особая привлекательность медиума заключалась в том, что его "развоплощенный" голос воплощал в жизнь религиозный миф о гласе Господнем как научно-техническом чуде, как в восприятии населения, так и в официальной пропаганде. 118 Однако это означало, что человек сталкивался с собственным

113 Таким образом, они решительно контрастируют с "реалистическим" изображением Войны миров Г. Г. Уэллса, которое, как сообщает Случевский в своем исследовании читательского поведения в деревне, было воспринято некоторыми как историческое описание факта. Ср. Случевский: Книга и де- ревня, стр. 110 и далее.

114 Ср. подробно Шварц: Diktatur als Drogentrip, p. 255ff.

115 См. например, Graham, Science in Russia and the Soviet Union, p. 99ff.

116 В то время как до введения более строгого контроля за вещанием в октябре 1925 года радио также служило средством распространения сенсационных историй об открытиях и откровениях, поскольку в эфир выходили такие названия, как

"Жизнь людей до рождения и после смерти" ("Жизнь человека до рождения и после смерти"), "Суггестия и гипноз в мире преступности" ("Внушение и гипноз в мире преступности") или "Является ли Возможно ли скрещивание между человеком и обезьяной" ("Возможно ли скрещивание между человеком и обьезяной")? ср. Андреевский, Георгий: Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху (20-30-е годы), Мосвка 2003, с. 334.

117 В этом смысле технологии воздействия на сознание, такие как аудиовизуальные

средства, эфирные, гипнотические или телепатические техники передачи информации, с самого начала не имели негативных коннотаций. Напротив, в Советском Союзе научные инновации в этой области с самого начала играли заметную роль в планах построения нового социалистического общественного строя.

118 Современные методы вещания, которые несли новую истину прямо из центра Москвы на весь Советский Союз, были прямо противопоставлены "опьяняющей" религиозной индоктринации. О роли радио и метафоре лучей в послереволюционной культуре см.

Согласно этой самооценке, страх перед технологиями и наукой также в корне противопоставлялся капиталистическому миру, который предотвращал возможные социально-политические потрясения и революции, особенно в высокоразвитых государствах, путем массированной   манипуляции   сознанием с помощью современных средств массовой   информации.   Коллективные страхи перед технологиями и наукой, которые также передавались в Западной Европе через литературу и кино, получили, таким образом, четкое политическое направление и кодификацию. 119

Однако именно эту манипулятивную и пропагандистскую эффективность новых технических средств массовой информации и демонстрируют представленные в данном разделе приключенческие истории, экспериментально воспроизводя различные формы беспроводной передачи сообщений в качестве научно-технического воздействия на человеческое сознание в инопланетных контрмирах. При этом радиосигналы и электрические лучи воздействуют не только косвенно через слух, но и непосредственно на "психическую энергию" мозга. В этой воображаемой битве психомашин и лучей смерти важны не лучшие аргументы, а только более сильное оружие для электрификации мыслей. Другими словами, приключенческие истории перенесли политико-пропагандистскую программу построения нового общества полностью в сферу технико-медийной осуществимости, о которой рассказывалось в основном как о военных экспериментах по манипулированию и контролю над людьми.

В целом, эти приключенческие рассказы в традициях "Безумного ученого" восприняли, пожалуй, самую известную сентенцию Ленина "Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны" в поверхностном политически конформистском ключе, чтобы показать, к каким фатальным последствиям может привести электрификация минус советская власть. В литературном осмыслении технико-медийных процедур контроля и манипулирования мыслями, однако, проявилось и более глубокое, общее беспокойство по поводу этих показных средств просвещения, которые также могут быть использованы как наркотики.

К концу десятилетия, однако, именно эти технологические фантазии должны были послужить положительным примером в попытках дать определение "научной фантазии", чтобы выделить их из огромной массы приключенческой литературы. При этом и их военные сюжеты, и их "кинематографический" стиль были отвергнуты как буржуазные пережитки западных приключений и пинкертоновских романов — как будет показано в главе 5. Однако автором, которого чаще всего выделяли в качестве положительного примера в этих попытках определить новый, определенно советский жанр научно- фантастической литературы, был, вероятно, самый плодовитый автор конца 1920-х годов, Александр Беляев, который также наиболее четко поведал о культурно-политических амбивалентностях современных технологических

фантазий и вымыслов СМИ в советском контексте.

Мурашов: Электрифицированное слово, стр. 81-112; Плаггенборг, Революционная культура, стр. 145-162; Горяева: Уни- терверфунг и глейхсхалтунг рундфанков в УдССР, стр. 197- 218; Шрамм: Телемор и гиперболоид, стр. 319-339; Цивьян: Медиафантазии и проникающее видение, стр. 81-99.

119 Таблоидная пресса и кинематограф в частности считались современным опиумом для народа, который политически успокаивался сенсационными новостями и скандальными историями и мог утешиться от убогости своего материального существования с помощью комедий и приключенческих фильмов.

4.3 Мечтатели на полюсе власти — Безумные ученые Александра Беляева

"В истории, наверное, нет ни одного человека, который, обладая неограниченной властью, оставался бы твердо на почве правильно оцененных реальных возможностей. Каждый деспот по своей природе является безумцем в большей или меньшей степени. Власть над массами, независимая от них, заставляет человека терять равновесие, опьяняет его, извращает его перспективы, делает его ненормальным во всех областях его духовной жизни".

Владимир Орловский (1925)120

Со времен Французской революции едва ли была попытка революционного переворота и нового политического начала, которую не обвинили бы в том, что она основана на мечте об идеальной диктатуре в стиле "Утопии" Томаса Мора (1516). Хотя Ленин и большевики всегда защищались от обвинений в том, что Октябрьская революция представляет собой утопический проект, их диктатура пролетариата воспринималась многими современниками именно так. Даже когда Уэллс лично посетил Ленина в Москве осенью 1920 года во время своего второго визита в Россию, он описал его как именно такого "мечтателя в Кремле", который поддался своей "утопии электриков":121

"Я не могу видеть ничего подобного в этом темном кристалле России, но этот маленький человек в Кремле может; он видит, как ветшающие железные дороги заменяются новым электрическим транспортом, как новые дороги распространяются по всей стране, как новый и более счастливый коммунистический индустриализм возникает снова. Пока я с ним разговаривал, он почти убедил меня разделить его видение "122.

Именно этот соблазн абсолютной власти, возможность, подобно магу, изменять "темный кристалл" общества в соответствии с собственным видением, всегда делал искусство

120 "Вероятно, не было в истории ни одного человека, который устоял бы твердо на почве правильно оцениваемых реальных возможностей, обладая неограниченой властью. Каждый деспот по существу — в большей или мере сумасшедший. Власть над массами, от них независимая, заставляет человека терять равновесие, опьяняет, искажает перспективы, делает его ненормальным во всех областях духовной жизни". Orlovskij: Mašina užasa, p. 106.

121 Почти сразу после поездки Уэллса в сентябре и октябре 1920 года он опубликовал серию статей в британской Sunday Express, которая вышла в виде книги в том же году и впервые в русском переводе в Софии в 1921 году, прежде чем Украинское государственное издательство в Харькове опубликовало русский перевод, который

уже вышел вторым изданием в 1922 году. Однако книга репортажей не попала в бесчисленные московские и ленинградские издания. Ср. калмык: велс.

122 Ibid, p. 161f.

очаровала его. И, по мнению Бориса Гройса, за этим соблазном последовал и утопический проект художественных авангардов в России с их революционными мечтами об объединении искусства и жизни, который с 1930-х годов стал рассматриваться в социалистическом реализме как "новая" форма искусства.

"Gesamtkunstwerk Сталина" действительно стал реальностью. 123

Но эта привлекательность "силового столба", на которую художники всегда легко поддавались, как показал Клаус Тевелейт в своем исследовании "Орфей на силовом столбе", обычно шла рука об руку с появлением новых технических средств, таких как "радиоволны". 124 Но именно об этой связи между политической властью, художественным авангардом и медиальными или общенаучными инновациями и шла речь в технологических фантазиях и медиа- вымыслах приключенческой литературы, представленных в предыдущем разделе. Можно также сказать, что речь идет о технизации или медиализации политического, о которой идет речь почти во всех историях. В центре внимания оказались не традиционные средства мобилизации масс — агитационное просвещение или пропагандистская демагогия — с их идеологическим содержанием, а чисто технико-медийная сторона обеспечения власти.

Ученые-фигуры, одержимые властью или, наоборот, инструментализированные ею, также не преследовали никаких социально- политических целей, но были вдохновлены исключительно техническим видением возможности манипулировать другими людьми и переделывать их по своему усмотрению с помощью своих психомашин и лучей смерти. Как "мечтатели на столбе", они в некотором смысле являются противоположностью "мечтателей в Кремле": если Ленин был озабочен социально-политическим видением электрификации страны, то эти научные мечтатели из приключенческой литературы потеряли из виду социальную реальность из-за своей зацикленности на научно-технической реализации. 125 Однако эта явная социально-политическая "делегитимация" научных мечтателей и безумных ученых на полюсе власти, вероятно, не была так освоена ни одним другим автором 1920-30-х годов.

123 Ср. Гройс, Борис: Gesamtkunstwerk Stalin. Уэллс также поддался этому видению абсолютной власти десятилетие спустя, когда во время своего следующего визита в Россию он публично признал свою ошибку относительно будущего развития Советского Союза в личной беседе с Иосифом Сталиным в 1935 году, которая была немедленно опубликована в "Правде" и на всех основных языках мира. Ср. Сталин, Иосиф В.: Беседа с английским писателем

Дж. Г. Уэллс. 23 июля 1934 г., Москва 1936 г.

124 Ср. Theweleit, Klaus: Buch der Könige. Том 2. Orpheus am Machtpol, Basel u.a. 1998, p. 113. "Не просто "СЛОВО", а именно слова-значения занимают богофункцию в исторически в каждом случае вновь появляющихся медиа: печатный станок (Библия Лютера) в течение 16-го, радио и удерживающие речь изображения (создающие смысл

политические диктатуры) в течение 20-го века". Однако именно это увлечение силой слова, которому новый медиум обещает высвободить всю свою суггестивную мощь, как показывает Тевелейт на примере таких артистов, как Готфрид Бенн, которые отдали свой радиоголос национал-социализму, можно найти и в радиодискурсах начала 1930-х годов в Советском Союзе. Ср. Мурашов: наэлектризованное слово, стр. 81-112.

125 Истории также артикулировали этот скептицизм в терминах мировой политики, показывая, в смысле интернационалистских надежд "революционного романтизма", что не новое чудо-оружие, а только социальные конфликты и классовая борьба в конечном итоге приводят к переменам.

совершенные, как Александр Беляев, который, возможно, именно по этой причине также имел наибольшие успехи не только в количестве публикаций, но и у читателей.

Александр Романович Беляев (1884-1942) происходил из семьи священников в Смоленске, окончил там семинарию и юридическое образование, с 1906 года работал адвокатом, а после поездки в Европу в 1913 году начал работать публицистом в Смоленске. 126 После перенесенного в 1915 году тяжелого туберкулеза костного мозга, он провел период революции и гражданской войны с 1917 по 1921 год в Ялте, прикованный к постели в медицинской клинике, три года из которых он провел в гипсе. После выздоровления он сначала работал воспитателем в детском доме и инспектором в милиции в 1922 году, а в 1923 году переехал в Москву и работал юрисконсультом в Народном комиссариате почт и телеграфов. Уже сделав несколько попыток в лирике и драме, он с 1925 года сосредоточился исключительно на писательской деятельности, написав к моменту смерти 23 романа и новеллы, которые часто публиковал в сокращенном виде в таких газетах, как "Рабочая газета", в ленинградской комсомольской газете "Смена" или газете железнодорожников "Гудок", затем в приключенческих журналах "Вокруг света", "Всемирный следопыт" или "Знание — сила", а затем в виде книги. 127

Формально его произведения явно ориентированы на приключенческие рассказы Жюля Верна. Их сюжеты почти исключительно происходят в ближайшем настоящем или ближайшем будущем и, за редким исключением, расположены в западных капиталистических странах. В центре почти всех рассказов Беляева — ученый, сделавший необычное открытие, которое разворачивается в интриге с точки зрения его последствий для отдельных людей или общества в целом, причем на карту поставлены философские, антропологические и социальные вопросы. Научно-технические инновации всегда приводят к фатальным последствиям в капиталистических обществах, в то время как в Советском Союзе они открывают новые возможности и горизонты.

В идеях изобретений, а зачастую и в некоторых сюжетных линиях, Беляев широко использует современный научно-популярный дискурс и западные приключенческие произведения, в основном явно обозначая реальные и вымышленные прототипы. Таким образом, своими романами "Властелин мира" (Властелин мира, 1926) и "Битва в эфире" (Борьба в эфире, 1928) он подключается к уже сложившемуся литературному дискурсу об электрификации мысли.

126 Биографические подробности см. в статье Ляпунов, Борис: Александр Беляев. Критико- биографический очерк, Москва 1967; Вьюгин, В. Ю.: Беляев Александр Романович, в: Скатов: Русская литература XX века, т. 1, стр. 201-203; Беляева, Светлана: Воспоминания об отце (Прогулки по городу Пушкину), С-Питер-бург 2009; Бар-Селла, Зеев: Александр Беляев, Москва 2013.

127 При жизни Беляева на русском языке вышло 17 книжных изданий его произведений в издательствах "Земля и фабрика", "Красная газета", "Молодая гвардия", "Советский писатель", "Детиздат". За исключением нескольких поздних текстов, таких как короткий роман "Химмельсгаст" (Небесный гость, 1937-38, впервые опубликован на украинском языке в 1963 году) и нескольких рассказов и набросков, в 1930-е годы ему удалось разместить все свои произведения в журналах; только в 1933 году он не опубликовал ни одного прозаического текста. Ср. Вельчинский: Библиография советской фантастики; Бережной: Библиография.ру.

Как и его западные и советские литературные предшественники, он также включает в себя столкновение миров между Советским Союзом и капиталистическим Западом, но гораздо больше внимания уделяет психологическому и антропологическому измерению конфликта. 128 Также "Последний человек из Атлантиды" (Последний человек из Атлантиды, 1925)129 или его несколько более поздние космические романы "Прыжок в ничто" (Прыжок в

ничто, 1933) и "Звезда КĖЦ" (Звезда КЭЦ, 1936) берут обычные сюжеты 1920-х годов и выдающихся ученых в качестве моделей для драматического обострения определенных конфликтов, касающихся образа человека и общества. 130

128 Например, в книге "Хозяин мира", название которой, кстати, восходит к одноименному роману Жюля Верна (Le Maître du monde, 1904), описывается, как немец Людвиг Штирнер пытается манипулировать мыслями отдельных людей и целых масс с помощью психомашины. Штирнер предполагает, что любой моральный поступок — это не более чем условный рефлекс, который может быть перекодирован по желанию в собственных властных интересах. После провала своих планов стать мировым правителем, он доводит эту идею до крайних последствий, электромагнитно перестраивая свою личность так, что сам уже не знает, кто он такой, что, в свою очередь, происходит потому, что он не учел, что другие люди — его социальное

окружение — могут узнать его по внешности. Радиогород Москва, с другой стороны, является полностью безмолвным городом, поскольку все работают только телепатически посредством электромагнитной передачи мысли, включая радио и кино, см. Беляев, Александр: Властелин мира (1926), в: Ders.: Избранные научно- фантастические произведения в 3-х томах, т. 3, Москва 1957, с. 3-226. Электрификация мысли еще раз рассматривается в будущем романе "Лаборатория Дубль-Ве" [W], но к 1938 году она обозначена как уже явно анахроничный процесс. История рассказывает о соперничестве двух ученых из Института экспериментальной медицины, которые спорят о том, как лучше продлить человеческую жизнь. Пока один из них (Сугубов) пытается продлить жизнь, оптимизируя условия окружающей среды и методы питания, другой профессор (Лавров) работает в своих лабораториях, более тихих, чем "Башня молчания" Павлова, чтобы очистить гены от отбросов капитализма с

помощью электромагнитных лучей и одновременно стимулировать мозговую деятельность, хотя в ходе самоэкспериментов он становится наркоманом. Помимо этой вымышленной дискредитации методов облучения, роман также довольно четко представлял собой вымышленную обработку диадоховской борьбы за научное "наследие" Ивана Павлова, умершего в 1936 году, ср. Беляев: Лаборатория Дубльве; Рю- тинг: Павлов и новый человек, стр. 225 и далее. О западных предшественниках см. Schütz: Wahn-Europa, pp. 127-148.

129 Ср. Беляев, Александр: Poslednij čelovek iz Atlantidy (1925), в: Ders.: Izbrannye naučno- fantastičeskie proizvedenija v 3 tomach, vol. 3, Moskva 1957, pp. 227-346; О литературных конъюнктурах мифа об Атлантиде до 1920-х годов см. Schwartz: Atlantis oder der Untergang der russischen Seele,

p. 174ff.

130 Если "Прыжок в ничто" посвящен советскому пионеру космонавтики и ракетостроителю Фридриху Артуровичу Цандеру (1887-1933), который считается учеником Циолковского и играет в романе главную роль Льва Цандера, то "Звезда КЄЦ" — это прямая посмертная дань Константину Эдуардовичу Циолковскому, чьи инициалы не только образуют название романа, но и чьи идеи и наброски составляют материальную основу сюжета. Ср. Беляев, Александр: Прыжок в ничто (1933), Ленинград І1935; Дерсу: Звезда КĖЦ (1936), в: Дерсу: Избранные научно- фантастические произведения в 3-х томах, т. 2, Москва 1957, с. 161-328.

Истории не фокусируются на успешных экспериментах по созданию "нового человека", а наоборот показывают, что "старый человек" не может выйти за свои антропологические, психологические и социологические рамки, даже с помощью самых замечательных инноваций и психомашин. Для Беляева стремление к власти, любви и признанию и другие страсти представляют собой антропологические константы, которые можно преодолеть только ценой человеческого бытия. Если "новые люди" будущего и появляются, то их изображения, как правило, остаются схематичными, как, например, в коммунистических видениях Москвы как "радиогорода" (в "Правителе мира") или "Радиополиса" (оригинальное название "Битвы в эфире"). 131 Искусственно усовершенствованные "новые люди" колониальной периферии Южной Америки или Индии, такие как герой его самой успешной работы 1920-х годов "Человек-амфибия" (Человек-амфибия, 1928),132 или летающий герой его последнего романа "Ариэль" (Ариэль, 1941), с другой стороны, функционируют как символы трагического провала

перед лицом консервативного и реакционного социального порядка старого мира. 133

Если ранние работы Беляева почти не были замечены в прессе и лишь сыграли определенную роль в дискуссиях о создании нового жанра "научной фантастики" — как будет показано в следующей главе, — то в 1930-е годы он оказался в центре дебатов о продолжении жанра, а после его смерти в течение 15 лет не удалось опубликовать ни одного его текста, за одним исключением. Однако с его повторным открытием в 1956 году он стал одним из наиболее часто

печатаемых авторов для молодежи в Советском Союзе, получил несколько изданий своих произведений и был прославлен как "советский Жюль Верн" и "основатель советской научной фантастики". 134 Эта крайне избирательная рецепция, которая в значительной степени игнорировала литературно- исторический контекст, первоначально фокусировалась в основном на его якобы пророческом богатстве идей и научной точности в описании технико- научных фактов.

131 Об амбивалентной семантике радиогорода см. Schwartz: Diktatur als Drogentrip, pp. 265-

267. Несколько более подробно Беляев изобразил коммунистическое будущее в романе "Лаборатория Дубльве" (1938), действие которого происходит в Советском Союзе в конце XX века. Ср. Беляев: Лаборатория ДубльВе.

132 Роман, впервые опубликованный в 1928 году частями в ежемесячном приложении для приключений и путешествий "Вокруг света" журнала "Всемирный следопыт", увидел два книжных издания в 1928 году и третье в 1929 году — "Земля и фабрика". В 1930 году опрос читателей, проведенный "Всемирным следопытом", показал, что роман явно был самым популярным произведением, опубликованным в журнале и его приложениях за предыдущие пять лет. Ср. Беляев, Александр: Čelovek-amfibija (1928), in: Ders.: Izbrannye naučno-fantastičeskie proizve- denija v 3 tomach, vol. 1, Moskva 1956, pp. 21-202; Lyapunov, Boris: Predislovie, in: Ibid, pp. 3-20, pp. 5f.; Vel'činskij: Bibliografija sovetskoj fantastiki.

133 Ср. Беляев, Александр: Ariėl' (1941), in: Der.: Izbrannye naučno-fantastičeskie proizvedenija v 3 tomach, vol. 3, Moskva 1957, pp. 347-548. О мечте о полете в советской культуре 1920-х и 30-х годов см. Kluge, Robert: Der sowjetische Traum vom Fliegen. Analyseversuch eines gesellschaftlichen Phänomens (Slavistische Beiträge, Vol. 345), Munich 1997, pp. 70-99.

134 Ср. Ляпунов: Предисловие, с. 4; Дерс: В мире фантастики, с. 51; Геллер: Вселенная за пределом догмы, с. 72.

Позднесоветский и постсоветский прием еще раз подчеркнул его оригинальность как пионера российской научной фантастики, который продолжал развивать жанр в сталинскую эпоху, несмотря на тяжелые удары судьбы. 135

Однако, если присмотреться к его произведениям в литературно- историческом контексте конца 1920-х годов, то окажется, что он не создал жанра и не выделяется особой тематической или жанровой оригинальностью. Отличительной особенностью его работ является то, как он сочетает определенные научно-популярные темы с социально-политическими вопросами, создавая аллегорические портреты общества. Это заметно уже в его первом рассказе "Голова профессора Доуэля" (Голова профессора Доуэля, 1925), который критики

постоянно отвергают как все еще довольно неуклюжую адаптацию западных жанровых моделей. 136 Сюжет разворачивается где-то в англоязычном капиталистическом городе современности, в основном на частной вилле профессора Керна. Он хочет присвоить открытие своего научного учителя, профессора Доуэля, по пересадке органов и оживлению мертвых, тайно отравив ученого-астматика передозировкой морфия и сохранив его голову живой на

постаменте с помощью искусственного аппарата. Он может вводить отрезанную голову в анабиоз или оживлять ее по своему желанию, регулируя подачу кислорода, чтобы иметь возможность завершить с ее помощью незаконченные медицинские исследования и расчеты. 137

История рассказана с точки зрения молодой ассистентки мисс Адамс, которая во время своих ночных медицинских проверок состояния головы оживляет ее вопреки прямому запрету Керна и узнает от него все секреты научного преступления. Не имея возможности защититься от Керна и в то же время одержимый идеей завершить свое открытие на благо человечества, Доуэль делится с молодым помощником своими мучениями от чисто духовной, развоплощенной жизни, в которой больше нет чувственного удовлетворения. 138 После того как в лаборатории реанимируются еще более экспериментальные головы двух случайно умерших людей, для которых их состояние — еще большая душевная мука, чем для головы Доуэля, поскольку они еще не способны даже отдаленно сублимировать свое развоплощенное существование, мисс Адамс, терзаемая муками совести, нарушает обет молчания. Когда Керн берет живые головы в качестве своего личного научного

135 Ср. Мещерякова: Русская фантастика XX века, с. 23 и далее; Первушин: Космонавты Сталины, с. 328 и далее.

136 Рассказ впервые появился весной 1925 года в журнале "Всемирный Следопыт", затем частями был напечатан в "Рабочей газете" в июне 1925 года, а в 1926 году, несколько расширенный, появился в первой книжной публикации Беляева под названием. Ср. Беляев, Александр: Golova professora Douėlja. Naučno-fantastičeskij rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt

3 (1925), pp. 16-27; 4 (1925), 24-31; Ders.: Golova professora Douėlja. Рассказы, Москва 1926, с.

5-76. Цитируется по версии 1926 года.

137 Ср. Беляев: Голова профессора Доуэля [1926].

138 Там же, стр. 19 и далее.

"триумф" в "почетный президиум величайших представителей у че н о г о мира" ("почетный пр е зид иу м   из на иб о л е е   к ру пны х   п р е д ст ав и тел е й   у че н о го м ир а "), она публично называет его лжецом и убийцей, присвоившим себе открытие Доуэля.

и заточил жертв в своем доме в виде оживших голов. 139 Затем ее помещают в психиатрическую больницу как сумасшедшую (cumacшедшая), но сын Доуэля — Артур — освобождает ее. Под угрозой сообщников Керна Артуру и мисс Адамс при поддержке следственных органов в конце концов удается найти хирургически изуродованную голову Доуэля во время обыска дома. Пока умирающий глава успевает сказать "последнее прощание" своему сыну, профессор Керн совершает самоубийство в соседней комнате. 140

На первый взгляд, эта история полностью вписывается в дискурс вымышленных научных фантазий, описанных в предыдущем разделе, согласно которому злоупотребление научными изобретениями жаждущими власти учеными на капиталистическом Западе приводит к фатальным социальным последствиям. В повествовании также используются распространенные научно- популярные темы трансплантации органов и оживления мертвых, которые явно апострофируются как современное состояние науки в предисловии к изданию журнала за 1925 год. 141 Как и в историях об электрификации мысли, здесь предпринимается попытка манипулировать сознанием других людей с помощью химических и биомедицинских средств. Однако не гениальный ученый преследует свои мечты о мировом господстве, а наоборот, его ученик контролирует своего учителя, не манипулируя сознанием, а выделяя чистое, развоплощенное сознание, которое сохраняется в отрубленной голове.

Однако именно это медицинское вмешательство в человеческое тело как центральная отправная точка повествования открывает множество метафорических прочтений, начиная с конкуренции между религиозным и научным мировоззрениями, явно рассматриваемой здесь посредством человеческого демиурга, который пересматривает библейскую историю творения. 142 Во-вторых, в продолжение этой темы, в разговорах мисс Адамс с развоплощенными головами актуализируется старая дихотомия "разум-тело" и вопрос о человеческой душе. В-третьих, эта история также отсылает к современному биополитическому дискурсу о "гениальных мозгах" про- минентальных политиков, художников и ученых. И, в-четвертых, эта история отражает диспозитивы репрессивных дисциплинарных механизмов, присущих этому дискурсу.

Первый уровень истории, уровень демиургической конкуренции, описывается как демо-.

ническая фантазия о всемогуществе, в которой мефистофельский ученый, вслед за Франкенштейном, придерживается "непоколебимых законов" ("незыблемые за к о ны ") о

139 Там же, стр. 54 и далее.

140 Там же, стр. 72 и далее.

141 [Ot redakcii (Golova professora Douėlja), in: Vsemirnyj sledopyt 3 (1925), pp. 16-17.

142 Само обезглавливание   также   представляет   собой   топос,   который   передавался мифологически и символически во многих случаях, начиная с греческой Медузы и библейских обезглавливаний Иоанна Крестителя и Олоферна и заканчивая современными интерпретациями отрубленной головы, как в "Приглашении на казнь" Владимира Набокова (1936), см. об этом подробно Мергенталер, Фолькер: Медуза встречает Олоферна. Poetologische, semiologische und intertextuelle Diskursivierung von Enthauptung, Bern 1997.

божественное творение уходит из жизни143 и исполняет "тысячелетнюю мечту человечества" о воскрешении мертвых:144

"Весело насвистывая, профессор Керн вымыл руки, закурил сигару и самодовольно посмотрел на стоящие перед ним головы: — Хе-хе! На блюдо упала не только голова Иоанна, но и голова Саломеи. Это будет не плохая встреча! Стоит только включить краны, — и... мертвые просыпаются! В конце концов, мы не для развлечения начинаем соревноваться с Господом Богом!"145

Подобно Ироду, ученый как император не только способен обезглавить своих светских (соблазнительная танцовщица Саломея) и религиозных подданных (Иоанн Креститель), но даже может воскресить их. В то же время эта научная фантазия о всемогуществе поставлена как фантастический роман ужасов: Все атрибуты частного дома Керна отсылают к алхимическим лабораториям отдаленных особняков или замков, где механические автоматы и архаичные реликвии пугают читателя в

постоянном полумраке. 146 Сам профессор Керн описывается как живой аппарат, напоминающий кубистическое произведение искусства:

"Большие очки из черепахового панциря напоминали два циферблата часов. Как маятники, его серо-стальные зрачки двигались вперед-назад по строчкам письма. Прямоугольный нос, прямой разрез рта и квадратный, выступающий подбородок придавали лицу вид стилизованной декорированной маски, созданной скульптором-кубистом./ Такую маску следовало бы украсить каминную полку, а не письменный стол, — считала мисс Адамс. "147

143 Так Керн говорит: "Мы, ученые, таким образом вторгаемся в "незыблемые законы" природы, бросаем вызов даже смерти и лишаем хлеба чудотворцев и даже божество". ("Мы, ученые и так вторгаемся в "незыблемые законы" природы, бросаем вызов самой смерти и отбиваем хлеб у чудотворцев и самого божества"). Беляев: Golova professora Douėlja [1926], с. 10.

144 Так Керн говорит о Доуэле: "[...] я сохранил его тело. Мне удалось не только оживить его сердце, но и воскресить его сознание, его "душу", говоря словами толпы. И разве воскрешение мертвых не было тысячелетней мечтой человечества?". ("[...] я получил его тело. Мне удалось не только оживить его сердце, но и воскресить его сознание, воскресить"душу", говоря языком толпы. Что же тут ужасного? Люди считали ужасной до сих пор смерть. Разве воскресение из мёртвых не было тысячелетней мечтой человечества?") Ibid, p. 10f.

145 "Весело насвистывая", профессор Керн умыл руки, закурил сигару и самодовольно посмотрел на стоящие перед ним головы./ — Хе-хе! На блюдо попала голова не только Иоанна, но и самой Саломеи! Недурная будет встреча! Остается только открыть краны, — и... мертвые оживут! А ведь мы не на шутку начинаем конкурировать с господом богом!". Там же, стр. 39.

146 Мюриэнн Магуайр посвящает отдельную подглаву готическим элементам в повествовании Беляева, но здесь рассматривает только троп возвращения мертвых из могилы, см. Maguire: Stalin's Ghosts, pp. 180-185.

147 "Большие очки в черепаховой оправе напоминали два циферблата часов. Как маятники, двигались его зрачки с ер о — с та л ь но го цвета, п е р е хо д я с о с тор он ы н а с то рон у п и с ь м а . Прямоугольный н о с ,

В этой первой характеристике мисс Адамс профессор Керн приобретает черты искусственного человека, так что разница между Франкенштейном и его созданием стирается уже в первой сцене. В то же время повторяется мотив вампира: не только Керн, но и его учитель Доуэль носят черты графа Дракулы, который делает современный большой город Запада небезопасным. Таким образом, разговоры между Доуэлем и мисс Адамс эротически закодированы с самого начала и достигают своего апогея в его

"безумное желание"   ("безумное   желание")   поцеловать   ее,   заканчивающееся

страстным укусом вампира в ее губы:148

"После долгой паузы она медленно встала, подошла к голове..... поцеловал его... и вдруг издала короткий крик и отпрыгнула назад./ Голова прикусила губу./ Мисс Адамс была так поражена, напугана и взволнована, что почти бессильно опустилась в кресло. Глаза главы, однако, смотрели на нее печально и серьезно./ — Я благодарю вас.... спасибо! Не думайте, что я сошел с ума.... Это не вспышка безумия. О, Боже! Я долго думал об этом, прежде чем сделать это "149.

прямой разрез рта и квадратный, выдающийся вперед, подбородок придавали лицу вид стилизованной декоративной маски, вылепленной скульптором кубистом./ Камин украшать такой маской, а не письменный стол, — подумала мисс Адамс". Беляев: Golova professora Douėlja [1926], с. 6.

148 Тот факт, что этот поцелуй не только вызывает буйную страсть, но и, как у кровососущих вампиров, прежде всего призван дать жизнь, подробно объясняет профессор Доуэль: " — Меня преследует желание..... Безумное желание... чтобы ты меня поцеловал!../... Вы не ожидали такого... Такой поклонник? Успокойся!.. Это не... не то, что вы думаете!.. Я знаю, что могу вызвать только отвращение. Ожившая голова мертвеца!... Мое тело давно лежит в могиле.... [...] Подумай, кто ты для меня! Вы молоды, красивы. Люди будут любить вас, а вы будете дарить их поцелуи своему возлюбленному. Но никому в мире ты не сможешь дать своим поцелуем то, что дашь мне! Для меня вы — не просто женщина. Для меня ты — жизнь, вся жизнь во всей ее широте. Целуя тебя, я прикасаюсь к жизни, ко всему, что доступно тебе, ко всему, чего я могу лишь тщетно желать. [...] Не дай мне до самого конца чувствовать, что я всего лишь труп!... Помилуй меня!.. Поцелуй меня!.." (" — Меня преследует одно желанье... Безумное желание... чтобы вы поцеловали меня!.../... Вы не ожидали такого...поклонника? Успокойтесь!.. Это не то... не то, что вы думаете!... Я знаю, что я могу возбудить тольков отвращенье. Ожившая голова мертвеца!... Моё тело давно в могиле... [...] Поймите, что такое вы для меня! Вы молоды, прекрасны. Вас полюбят и вы будете дарить любимому свои поцелуи. Но никому вмире вы не можете дать свой поцелуй тем, что дадите мне! Для меня вы — не только женщина. Для меня вы — жизнь, вся жизнь во всей её широте. Целуя вас, я прикоснусь к жизни, ко всему, что доступно вам, ко всему, о чём я могу только безнадёжно тосковать. [...] Не дайте мне до конца почувствовать, что я только труп!... Сжальтесь надо мной!... Поцелуйте меня!.."). Там же, стр. 30.

149 "После долгой паузы она медленно встала, подошла к голове..... поцеловала... и вдруг коротко вскрикнула и отскочила./ Голова укусила её в губу./ Мисс Адамс была так поражена, испугана и возмущена, что почти без сил опустилась на стул. А глаза головы смотрели на неё печально и серьёзно./ — Благодарю вас... благодарю!.. Не думайте, что я сошёл с ума... Это не порыв безумия. Увы! Я долго думал об этом, прежде чем сделал". Ibid, p. 31f.; Магуайр не углубляется в эти отрывки, поскольку она работает с версией рассказа 1937 года, переработанной в роман, в котором все эротиче-

Даже если Доуэль снова меняет вампирскую логику в оправдании укуса, сексуальное кодирование мотива оживления мертвых остается явным и в других местах,150 что в т-о же время знаменует собой не только отмену границы между жизнью и смертью, но и между животным и человеком. Так, в конце мы узнаем, что Керн создал локен-голового "маленького ангела Рафаэля" ("рафаэлевский ангелочек"), который пока превратился только в головастика. 151

Эта семантическая связь человеческого "богостроительства" с сексуальным желанием, научного любопытства с телесным насилием, гениальных идей с ани-мальными драйвами указывает на второй уровень смысла дуализма "разум-тело", рассматриваемого в причитаниях отрубленных голов по поводу их "развоплощенного существования":

"Сейчас я веду существование почти бесплотного духа. И какой нелепой, какой неуклюжей кажется мне сейчас мечта о развоплощенном существовании! Мы — сыны земли, из плоти и крови. И мы можем быть счастливы только на нашей родной земле и на земле. Знаете ли вы, что значит жить без тела, наедине с сознанием? Меня мучают не только сны моей иллюзорной реальности. В состоянии бодрствования меня мучают сенсорные иллюзии "152.

сцены и вампирические аллюзии были последовательно удалены, ср. Магуайр:

Призраки Сталина, стр. 181 и далее.

150 Так, Доуэль объясняет свой укус так: "Видите ли...[...] я хотел оставить небольшой след в этом мире..... след моей воли... и я мог сделать это только так, как я это сделал Я

буду думать о том, как вы пойдете домой с этим знаком, по шумным улицам, среди людей. Возможно, кто-то заметит этот след в этом далеком от меня мире, — след, сделанный мной..... он думает, что кто-то..." ("Видите ли... [   ] я хотел оставить в этом мире

маленький след.... след моей воли... и сделать это я мог только так сделал Я буду думать, как с этим

знаком выуйдёте домой, будете идти по шумным улицам, среди людей. Может-быть, кто-нибудь заметит этот след в том далёком от меня мире, — след, сделанный мной.   он подумает о том, что

кто-то..."). Беляев: Golova professora Douėlja [1926], p. 32. Здесь Беляев довольно открыто

играет с амбивалентной структурой вампирического желания, с одной стороны, чтобы противостоять опасности быть обнаруженным тайной, но с другой стороны, чтобы публично продемонстрировать свое эротическое желание, как это изображено в "Дракуле" Брэма Стокера в его соблазнении Люси Вестенра и Мины Харкер. Ср. об эротизме вампира также Brittnacher, Hans Richard: Ästhetik des Horrors, pp. 141ff.

151 "[ ] голова мальчика, свернутая Рафаэлем, как ангелочек. Но от шеи этой маленькой головы спинной мозг в виде хвоста спускался в сосуд с жидкостью. Это придавало голове вид отвратительного головастика. Очевидно, Керн продолжал свои научные эксперименты". ("[. ] голова мальчика, кудрявого, как рафаэлевский ангелочек. Но от затылка

этой головки вниз спускался в сосуд с жидкостью, в виде хвоста, спинной мозг. Это придавало голове вид какого-то чудовищного головастика. Очевидно, Керн продолжал свои научные опыты"). Керн также отмечен как человек-животное, когда мисс Адамс впервые отмечает его "очковую оправу из черепахового панциря" ("очки вчерепаховой оправе"). Ср. там же, с. 71.

152 "Сейчас я веду существование почти бесплотного духа. И какой смешной, нелепой кажется мне в этом бесплотном существовании! Мы — сыны земли, из плоти и крови. И мы можем быть счастливы только с нашей милой землей и на земле. Знаете ли вы, что значит жить без тела, одним.

В своих диалогах с мисс Адамс Доуэль неоднократно возвращается к теме потери тела, что означает потерю жизни. 153 Он еще сильнее бьет по двум вновь добавленным тест-объектам — головам простых деревенских жителей Тома Беггинса и бывшей танцовщицы мисс Уотсон [Уотсон], которые со своими "примитивными потребностями и ощущениями" ("с примитивными потребностями и ощущениями") потеряли смысл жизни. 154 Так двое утешаются виски и ведут разговор о бессмертии души, который "материалист" и "атеист" Беггинс заканчивает словами: "- Нет, — уже серьезно говорит он, — мы как машина. Когда они пускают пар — он снова работает. Но если он разлетится на куски — тогда уже никакой пар не поможет.../ И каждый погружается в свои мысли... "155 Упоминанием о том, что каждый погружается в "свои мысли", рассказчик сразу же опровергает механистическое суждение Беггина, которому он противопоставляет антропологический монизм, пронизывающий весь текст.

156

сознанием? / Меня не только мучат сны своей обманчивой реальностью. Наяву меня мучат обманы чувств". Там же, стр. 21.

153 "Странно, но в жизни мне казалось, что я живу только работой ума. Я действительно как бы не замечал своего тела, полностью поглощенный научной работой. И только после того, как я потерял свое тело, я почувствовал, чего мне не хватает Мир

телесных ощущений! Сколько в этом удовольствия! [ ] Потеряв тело, я потерял мир, -

[ ] О, с какой радостью я отказался бы от всего своего химерного существования ради

одного удовольствия ощутить в руке вес простого брусчатого камня! Я завидую несущему ношу, который изнемогает от тяжести груза на своей спине Я только

сейчас понял, что даже в физической боли есть доля удовольствия. Боль — это крик живого тела!... Да... Больше всего я страдаю от отсутствия осязаемых ощущений". ("Странно, при жизни мне казалось, что я жил одной работой мысли. Я, право, как-то не замечал своего тела, весь погруженный в научные занятия. И только потеряв тело, я почувствовал, от чего я лишился.... Мир ощущений тела! Сколько здесь наслаждения! [...] Утратив тело, я утратил мир, — [ ]

О, я бы охотно отдал все это химерическое существование за одну радость почувствовать в своей руке тяжесть простого булыжника! Я завидую грузчику, который изнемогает под тяжестью груза на своей спине Я только теперь понял, что даже в физической боли есть доля наслаждения. Боль — это крик

живого тела!... Да от недостатка осязательных ощущений я страдаю больше всего"). Там же, стр.

22f.

154 Ни киносеансы с Чарли Чаплином, ни радиоконцерты не могут их развлечь, поскольку все мирские развлечения лишь заставляют их осознать свою физическую неполноту. Там же, стр. 46 и далее.

155 "- Нет, — говорил он уже серьёзно, — мы — как машина. Пустили пар — опять заработала. А разбилась вдребезги — никакой пар не поможет.../ И каждый погружался в свои думы...". Там же, стр. 49.

156 Это философско-антропологическое измерение вопроса бессмертия и проблемы "разум-тело", как конфликт между гуманистически-трансцендентным и материалистически-атеистическим взглядом на человека, становится центральной сюжетной линией более позднего фильма Леонида Менакера "Наследие профессора Доуэля", который в 1984 году уже склоняется к религиозной основе человека, в то время как все остальные уровни смысла остаются в значительной степени скрытыми.

Ср. Завещание профессора Доуэля, реж. Леонид Менакер. Ленфильм, СССР 1984.

Однако эта монистическая валоризация телесности в конечном итоге также направлена против старого образа человека эпохи Просвещения, который заключался в привилегии интеллекта, духа, "мужской" рациональности над примитивными, архаичными, неконтролируемыми "женскими" сферами чувств и инстинктов, физического и животного. Эта дискредитированная телесность возвращается в текст в вымыслах ужаса и отвращения к физическому нападению, будь то в форме поцелуя или безобидного жучка, как это всегда делали фантастические тексты с момента их появления в конце XVIII века. 157

Однако эта дискурсивная ссылка на настоящее становится еще более ясной, если добавить в качестве третьего уровня значимости современный дискурс о "мозге гения", в котором физио- логисты и неврологи, медики и биологи пытались "материалистически" определить мозговое место гениальности. С одной стороны, в 1920-х годах в дискурсе так называемой европатологии гениальность была сближена с болезнью.

157 Беляев знает об этом ужасе и отвращении к чисто физическому, животному, инстинктивному и иллюстрирует его "простым случаем", который Доуэль пережил в лаборатории: "Я расскажу вам случай, который произошел в то время. Как-то так получилось, что я оказался в лаборатории один. Вдруг в окно влетел большой черный жук с клешнями на голове. Как она попала в центр огромного города? Я не знаю. Возможно, машина привезла его после экскурсии на берег. Жук покружил подо мной и сел на стеклянную крышку моего маленького столика, рядом со мной. Прищурив глаза, я следил за этим отвратительным насекомым, не в силах отогнать его. Ноги жука скользнули по стеклу, и он медленно зашуршал по направлению к моей голове. Я не знаю, понимаешь ли ты меня... Я всегда чувствовал какое-то необыкновенное отвращение, брезгливость к этим насекомым. Я никогда не мог заставить себя прикоснуться к ним пальцами. И теперь я был бессилен против крошечного врага. Но для него моя голова была просто удобным местом для взлета. И он продолжал медленно приближаться, шурша своими маленькими ножками по стеклу. После некоторых усилий ему удалось ухватиться за усы. Он долго боролся в спутанных волосах, но решительно вскарабкался выше. Так она скользила по сжатым губам, по левой стороне носа, по левому закрытому глазу, пока, наконец, не достигла лба, но упала на стекло, а оттуда на пол./ Незначительное происшествие! Но в том состоянии, в котором я находился, это произвело на меня сокрушительное впечатление". (" — Я

расскажу вам один случай, произошедший в то время. Как-то я был в лаборатории один. Вдруг в окно влетел большой черный жук с клешнями у головы. Откуда он мог появиться в центре громадного города? Не знаю. Может быть, его завез авто, возвращавшийся из загородной поездки. Жук покружился подо мной и сел на стеклянную доску моего столика, рядом со мной. Я, скосив глаза, следил за этим отвратительным насекомым, не имея возможности сбросить его. Лапки жука скользили по стеклу, и он шуршал, медленно приближался к моей голове. Не знаю, поймете ли вы меня я чувствовал всегда какую-то необычайную брезгливость, чувство отвращения к таким насекомым.

Я никогда не мог заставить себя дотронуться пальцем. И вот, я был бессилен перед этим ничтожным врагом. А для него моя голова была только удобным местом для взлета. И он продолжал медленно приближаться шурша ножками по стеклу. После некоторых усилий ему удалось зацепиться за волосы бороды. Он долго барахтался, запутавшись в волосах, но упорно поднимался все выше. Так он прополз по сжатым губам, по левой стороне носа, через прикрытый левый глаз, пока, наконец, добравшись до лба, не упал на стекло, а отттуда на пол./ Пустой случай! Но в том настроении, в котором я находился, он произвел на меня потрясающее впечатление"). Там же, стр. 28f.

где необычайно высокая производительность разума могла быть получена только ценой физических и чувственных недостатков. С другой стороны, существовало видение генетической и хирургической оптимизации "духовного" человека. Центральным объектом увлечения в этих дебатах был мозг Ленина, для изучения которого уже в 1924 году была создана отдельная лаборатория под руководством немецкого невролога и директора Берлинского института исследования мозга Оскара Фогта (1870-1959). 158 Наряду с этой "наукообразизацией" мозга Ленина происходила одновременная идеологическая сакрализация лидера партии в бессмертный ratio, который выступал за "торжество чистого разума, не признающего никакой мистики", за "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники", "вечный энтузиазм науки и техники".

"символ электрификации", который "страдал за идею", как писала "Правда" в 6-ю годовщину революции в 1923 году. 159

Но если принять эту медицинскую и идеологическую мифизацию гения Ленина как дискурсивный предлог для головы профессора Дуэля, то насильственное присвоение его научного наследия профессором Керном может быть также прочитано как история о войнах за преемственность в политической сфере. Профессорская голова спрятана в частной лаборатории "цареубийцы" Керна, чье интеллектуальное наследие одаренный, но чисто механически мыслящий человек,

"Кубистский" автомат, который человек хотел бы присвоить себе без вдохновения, стал бы тогда еще и аллегорией на Советский Союз после смерти Ленина, фантастическим присвоением лозунга того времени

"Ленин жив!". 160

Таким образом, четвертый уровень смысла — это тотальный контроль и дисциплина, что особенно ярко проявляется с точки зрения Адамса, ассистента врача.

158 Владимир Бехтерев, о котором уже неоднократно упоминалось, в 1927 году развил из этого идею создания "Пантеона мозгов" к 10-летию революции, в котором должны были быть представлены известные большевики, художники и ученые. Подробнее см. Спивак, Моника: Посмертная диагностика гениальности. Eduard Bagrickij, Andrej Belyj, Vladimir Majakovskij v kollekcii Instiuta mozga, Moskva 2001; Hagner, Michael: Geniale Gehirne. Zur Geschichte der Elitegehirnforschung, Göttingen 2004, pp. 235ff., 249ff.

159 "Ленин — это торжество чистого разума, не признающего никакой мистики [...] — это безграничный энтузиазм науки и техники... символ электрификации [...] это страдания за идею [...]". ("Ленин — это торжество чистого разума, не признающего никакой мистики [...] — это бесконечное увлечение наукой и техникой.... символ электрификации [...] — это страдание за идею [...]"). Цитируется по Тумаркина, Нина: Lenin živ! Культ Ленина в Советской России, С- Петербург 1997, с. 124.

160 Однако это присвоение "наследия Доуэля" — великого "благодетеля" в конце концов терпит крах: Дуэль (как научный вдохновитель эксперимента) начинает "восстание головы" ("бунт головы"), голова Беггина (как символ рабочего-крестьянина) заболевает и умирает во второй раз, а мисс Уотсон (как художник-ампутантка) становится все более истеричной в своем тщеславии и пристрастии к оригинальности. Ср. Беляев: Голова профессора Доуэля [1926], с. 27, 50, 51 и далее. Имя Douėl' можно также интерпретировать на английском языке как Do-well, to do well, в смысле делать добро, быть благодетелем. В варианте романа 1937 года это значение благодетеля (Добродетель) также эксплицитно рассматривается, см. Беляев: Голова профессора Доуэля [1937], с. 45.

Даже ее прием на работу осуществляется только под угрозой "крайне неприятных последствий" для нее, если она не выполнит свой долг по сохранению конфиденциальности. 161 Затем ее вводят в угрожающую атмосферу лаборатории, после чего она подвергается одному шоковому переживанию за другим, которые продолжают расшатывать ее нервы. Когда она затем обнародует секрет Керна, ее наказывают, помещая в психиатрическое отделение как "душевнобольную" (душевнобольная). 162А голова Доуэля также находится в плену у Керна и подвержена его произволу: Когда он отказывается продолжать сотрудничество, Керн сначала пытает его физическими пытками, а затем принуждает к сотрудничеству психологическими уловками. 163

Этот образ всемогущего ядра, у которого нет блестящих идей, но который умеет распространять страх и террор, также подходит в качестве аллегории для диктатуры пролетариата, который, ссылаясь на наследие Ленина, продолжал свой социальный эксперимент все более жестоко, Александр Беляев, по-видимому, знал это, поскольку он выбрал этот ранний рассказ из всех, чтобы расширить его более чем в три раза в роман одновременно с Большим террором и опубликовать его в 1937 году сразу после второго показательного процесса (с 23 по 12 мая). на

30 января) частями в ленинградской комсомольской газете "Смена" (с 1 февраля по 11 марта), затем роман также появился (с июня по октябрь того же года) в журнале "Вокруг света" и в 1938 году в издательстве "Советский писатель" в виде книги. 164

В этом варианте романа Беляев в некотором смысле раскрывает свои методы аллегорического кодирования, рисуя характеристики сновидца на полюсе силы еще более четко. Чтобы остаться политически неприступным и избежать прямых ассоциаций со Сталиным, он переносит действие в Париж165 и описывает Керна как "настоящего инквизитора", который не останавливается ни перед чем в своих методах пыток и допросов:

161 "Я должен предупредить вас, что невыполнение этого условия приведет к крайне неприятным для вас последствиям. Крайне неприятно!" ("Должен предупредить: неисполнение этих условий повлечет за собой крайне неприятные для вас последствия. Крайне неприятные!"), Там же, стр. 7.

162 Там же, стр. 60 и далее. На фоне этих разрушительных методов контроля и дисциплины имя "Мисс Адам" можно также интерпретировать как реванш первого человека Адама, который переживает свой собственный процесс создания из глины как кошмарный сон.

163 "Он пошел на довольно жесткие меры. Он прикрепил концы электрических проводов к моим вискам и включил ток, усиливая его еще больше. Казалось, что мой мозг пронзают раскаленным сверлом. [...] Затем он начал кормить меня сосудами с питательными веществами, которые вызывали новые мучительные боли в голове".

("Он прибег к довольно жестоким мерам. Прижимая к моим вискам концы электрических проводов, он пускал ток, все усиливая его. Казалось, мой мозг просверливают раскаленным буравом. [...] Тогда он начал пускать в питающие меня баллоны вещества, которые вызывали в моей голове новые мучительные боли. ") Там же, стр. 29.

164 Ср. Ляпунов: Александр Беляев, с. 103 и далее; Троегубов: Александр Романович Беляев.

165 Соответственно, некоторые названия изменились: Мисс Адамс теперь зовут Мари Лоран, Тома Беггинса — Тома Буш, а мисс Уотсон — Брике.

"Он стоял, скрестив руки перед грудью, и говорил самым нежным, мягким тоном, как настоящий инквизитор. Уважаемый коллега, — начал он. — Мы здесь одни, наедине, за толстыми каменными стенами. Для остальных, даже если бы они были худее, это ничего не меняет, потому что вы не можете кричать. Они полностью в моей власти. Я могу подвергать их самым ужасным пыткам и оставаться безнаказанным. Но зачем пытать? "166

Он также стал гораздо более бдительным по отношению к своей помощнице, которую теперь звали Мари Лоран [Мари Лоран]167. Он разоблачает ее заговорщические разговоры с профессором Доуэлем и, после того как она не проявляет раскаяния на его допросах, отправляет ее прямиком в психиатрическую больницу им.

"Доктор Равино", владеющий всей информацией о своем пациенте вплоть до "самых ужасных тайн" (самые у ж а с ны е т а йны )168 и занимающийся систематическим

"работу психики" ("обработку психики") и "разрушение моральных ценностей"

("разрушение моральных ценностей")169 Лоран производит с помощью психологического террора:

"В его арсенале были самые разнообразные средства воздействия — от вовлекающей честности, доброты и очаровательной внимательности до грубости и циничной открытости. Он пытался, чего бы это ни стоило, вывести Лорана из равновесия [...]"170.

Доктор Равино почти преуспел в этом, лишая ее сна, постоянно взрывая ее музыкой и позволяя ей общаться только с сумасшедшими людьми, пока однажды, когда ее нервы уже полностью расшатаны, она не встречает среди пациентов "новичка", который встает на ее пути со словами: " — Прекрасны те, кто не знает неизвестности. Это все естественно

166 "Он стоял, скрестив руки на груди, и говорил очень ласковым, мягким тоном, как настоящий инквизитор. 'Дорогой коллега, — начал он. — Мы здесь одни, с глазу на глаз, за толстыми каменными плитами. Впрочем, если бы они были тоньше, это не меняет дела, так как вы не можете кричать. Вы вполне в моей власти. Я могу причинить вам самые ужасные пытки и останусь безнаказанным. Но зачем пытки?" Беляев: Голова профессора Доуэля (1938), в: Дерс: Избранные научно- фантастические произведения в Трех томах, т. 2, Москва 1957, с. 3-160, с. 24. Далее следует подробный рассказ Керна о многодневных допросах и методах пыток, в которых он становится все более раздраженным перед лицом упорного сопротивления Доуэля, прежде чем изменить свою тактику, ср. там же, с. 24f.

167 Мари Лоран (1826-1910) — девичья фамилия жены знаменитого французского химика и бактериолога Луи Пастера, у которой было пятеро детей, двое из которых умерли от тифа, а один — от опухоли мозга в младенчестве, что, как говорят, вдохновило Пастера на исследования по лечению таких болезней, как тиф. Этим именованием, как и почти всеми ссылками на реальные исторические личности в творчестве Беляева,

устанавливается чрезвычайно позитивно закодированная научная ссылка, которая, однако, разительно контрастирует с сюжетом романа.

168 Беляев: Голова профессора Доуэля (1938), с. 118.

169 Там же, стр. 112, 116.

170 "В его арсенале имелись самые разнообразные средства воздействия — от подкупающей искренности, вежливости и обаятельной внимательности до грубости и циничной откровенности. Он решил во что бы то ни стало вывести Лоран из равновесия [...]". Там же, стр. 116.

171 Именно сын Доуэля Артур симулирует свое безумие, чтобы освободить Лорана, что ему и удается, хотя "великий инквизитор" ("великий инквизитор")172 с самого начала видел его насквозь. В качестве наказания психиатр подвергает Артура жестоким физическим и психологическим пыткам, последствия которых он не оставляет сомнений:

" — Я уничтожил других зеленорогих, чем ты. Пожаловаться на власть? Это не поможет, мой друг. Остальные могут просто исчезнуть до неожиданного появления силы. От вас не останется и следа [...]/ Как хорошему психологу, ему сразу стало ясно, с кем он здесь имеет дело, и он даже не пытался использовать свои инквизиторские таланты./ С Артуром Доуэлем нельзя бороться с помощью психологии, а только решительными действиями. "173

В версии романа также больше нет сомнений в характере "жертв большого города" (жертвы большого города), которых привозят в лабораторию Керна в экспериментальных целях. Агенты профессора Керна повсюду, так что героине, сбежавшей из его лаборатории, остается только немедленно бежать на средиземноморское побережье Франции и жить в парижском подполье.

Эти очевидные внелитературные отсылки к политическим чисткам в Москве 1930-х годов подробно развиваются в романе, но в то же время неоднократно атрибутируются как особенности западной парижской жизни. Аналогичным образом Беляев проводит "научные" эксперименты по созданию нового человека, которые дополняются дальнейшими хирургическими вмешательствами и сюжетными линиями, усиливая тем самым семантику тюрьмы и дисциплинарной лаборатории, уже присущую повествованию. 174 Таким образом, он создает метафорическую форму речи, в которой "фантастическое" обозначает весь тот ужас и кошмар, который породили "научные" эксперименты над обществом, как он пишет в предисловии к роману, опубликованном в газете "Смена" в 1937 году:

"Тринадцать лет назад я написал рассказ "Голова профессора Доуэля" на тему реанимации человеческой головы, отрезанной от тела.../ Для того времени рассказ был довольно смелым в том варианте, в котором он был напечатан, и

171 " — Те хороши, которые не знают о неведомом. Все это, конечно, сентиментальность". Там же, стр. 120.

172 Там же, стр. 122.

173 " — Я ломал не таких молокососов, как вы. Жаловаться властям? Не поможет, мой друг. Притом вы можете исчезнуть прежде, чем нагрянут власти. От вас не останется следа. [...]/ Хороший психолог, он сразу разгадал, с кем имеет дело, и даже не пытался применять свои инквизиторские таланты./ С Артуром Доуэлем приходилось бороться не психологией, не словами, а только решительными действиями". Там же, стр. 127.

174 В версии романа ожившие человеческие головы на втором этапе удается хирургически

соединить с другим, неповрежденным телом, так что можно хирургическим путем получить фактически совершенных "гибридных" людей, см. там же, с. 54 и далее.

автора можно обвинить в ненаучном подходе к предмету./ С тех пор все изменилось. В области хирургии достигнуты огромные успехи. Поэтому я решил переработать повествование в роман, сделав его более фантастическим, не отходя от научной основы "175.

В этом оправдании своих фантазий Беляев практически провоцирует метафорическое прочтение

"В 1926 году отрезанная голова все еще была "довольно смелым" и нереалистичным прогнозом с научной точки зрения, тогда как в 1937 году в этом отношении были достигнуты "огромные успехи".

В целом, поэтику Беляева, более подробно описанную здесь на основе головы профессора Доуэля, можно охарактеризовать следующим образом: Беляев символически размещает свои рассказы в устоявшихся дискурсах и топосах приключенческой литературы и истории культуры (частный учитель в лаборатории, миф Франкенштейна, мотив обезглавливания, проблема "разум- душа", западный большой город и другие), которые явно негативно оцениваются в повествовании с советской точки зрения: На этом уровне его работа успешно адаптирует и перекодирует западные модели приключений в смысле "коммунистической пинкертоновщины". Образно говоря, его рассказы относятся к научным экспериментам и гипотезам, фактическая исследовательская актуальность которых часто   дополнительно подчеркивается в предварительных замечаниях или предисловиях. Хотя медицинские и физиологические предпосылки, лежащие в основе этих экспериментов, "популяризируются" в позитивистском ключе (пересадка тканей, реанимация мертвых, продление жизни, гениальные мозги), в разворачивающемся повествовании интерес направлен исключительно на главных героев, вовлеченных в лабораторные эксперименты, и на их действия, которые обычно питаются антагонистическими мотивами (жажда власти, славы, ревность, любовь, страх, месть, совесть, мораль). Разжигаемые и обостряемые таким образом конфликты в конечном итоге приводят к тому, что мизантропические лабораторные   эксперименты терпят крах (а иногда, как уже говорилось выше, превращают их в утопический, похожий на сказку мир будущего). Этот уровень также соответствует воссозданию советской приключенческой литературы, поскольку научная экспертиза показывает, что создание Нового человека может быть успешным, если социальная среда в марксистском понимании делает это возможным. В то же время, однако, эти символически и образно закодированные повествования также делают "реальными" подтексты внелитературных реалий, аллегорически и метафорически читаемых в рассказе (эксперименты над людьми, биополитическая дисциплина, методы допросов и пыток, тюремное заключение, бегство и преследование).

175 "Тринадцать лет тому назад я написал рассказ 'Голова профессора Доуэля' на тему об оживлении человеческой головы, отсеченной от тела. / Для того времени рассказ в том виде, в каком он был

напечатан, являлся достаточно смелым, и автора могли упрекнуть в ненаучом подходе к теме./ С тех пор положение изменилось. В области хирургии достигнуты огромные успехи. И я решил переработать свой рассказх в роман, сделав его, не отрываясь от научной основы, еще более фантастичным". Цитируется по Ляпунову: Александр Беляев, с. 106.

Если взять за основу творчества Беляева этот поэтический принцип аллегорического кодирования устоявшихся культурно-исторических и научно- популярных дискурсов, то его произведения приобретают социально- политическое измерение, которое еще не принималось во внимание исследователями. 176 Таким образом, приключенческие рассказы Беляева о вымыслах средств массовой информации и фантазиях о технологиях более четко, чем у любого другого автора тех лет, связывают советскую приключенческую литературу с тем измерением жуткого и сверхъестественного, которое стало решающей характеристикой фантастики, связанной с научными инновациями, со времен "Франкенштейна" Мэри Шелли. Беляев, похоже, с самого начала сознательно основывал свою поэтику на этом определении фантастического как отвергнутой, подавленной теневой стороны Просвещения и современности, причем эти наводящие страх "теневые стороны" в его произведениях наделялись также функцией политической аллегории. В Советском Союзе Беляев был одним из первых писателей, который уже в 1925 году часто присваивал своим рассказам и повестям атрибут "научно- фантастический", именно в этом смысле, восходящем к готическому роману, задолго до того, как в критике появилось устоявшееся жанровое обозначение или какое-либо определение этого термина. Но когда к концу 1920-х годов люди действительно начали заниматься более точным определением того, чем может быть "научно-фантастическая" (приключенческая) литература, именно с этим беляевским пониманием фантастического как сверхъестественного боролись всеми силами, как будет   показано   в следующей главе.

176 Ср. совсем недавно Maguire: Stalin's Ghosts, pp. 112ff., 180ff. Голова профессора Доуэля, в частности, часто читалась автобиографически, ср. например: Bugrov: 1000 likov mečty, pp. 175f.

Рис. 8 Титульный лист тома с рассказами Александра Беляева, Golova professora Douėlja

("Голова профессора Доуэля", Москва 1926).

Маттиас Шварц «Экспедиции в другие миры: советская приключенческая и научно-фантастическая литература со времен Октябрьской революции и до конца сталинской эпохи»

***

А. Беляев Человек-амфибия: научно-фантастический роман. — Москва, Ленинград: "Земля и фабрика", 1928. — 204 с., 5000 экз.

Первое издание романа.

В. В. Потемкин. Предисловие (статья)

Александр Беляев. Человек-амфибия (роман)

Формат 14х20,5 см. Твердая обложка. Без иллюстраций.

В своей книге «Александр Беляев», вышедшей в 2013 году в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия», он подверг пересмотру и сроки обучения писателя в ярославском Демидовском юридическом лицее. По мнению автора биографии, Беляеву пришлось носить студенческую форму не четыре, а целых семь лет. Правда, не по своей воле, а в силу объективных исторических обстоятельств.

Семинарист, артист, юрист

В июне 1902 года (в биографических справках фигурируют также 1901 год и 1904 годы) юный Саша Беляев прибыл из Смоленска в Ярославль для поступления в Демидовский юридический лицей. Успешно сдав два необходимых экзамена – по латыни и русской истории, он был зачислен на первый курс.

10

К сожалению, никаких документов, подтверждающих данную информацию, не сохранилось. Они сгорели вместе с архивом Демидовского лицея во время пожара в его главном здании. Это произошло в июле 1918 года в дни подавления Ярославского восстания.

Итак, за плечами у юноши – учёба в Смоленском духовном училище и духовной семинарии. Однако наклонности у него – сугубо светские: театр, литература, музыка. Это не очень нравится Сашиному отцу, православному священнику, настоятелю одного из смоленских храмов, но повлиять на сына он не в состоянии. Энергия в Беляеве-младшем бьёт через край, артистизм укрощению не поддаётся. Он и в семинарии славился не только отличной учёбой, но и выступлениями на вечерах с чтением стихотворений.

Учёбу Беляев успешно сочетает с игрой на сцене. С 1901 года газета «Смоленский вестник» регулярно упоминает молодого актёра в рецензиях на театральные постановки Народного дома. За год он дорос до бенефиса, причём двойного, актёрско-режиссёрского. Однако с мечтами о театре пришлось расстаться: весной 1902-го истёк срок контракта Беляева с комитетом Народного дома. Лицедей остался не у дел.

К цели через лицей

Идти в священники желания не было. Саше Беляеву, с его ярко выраженными гуманитарными наклонностями, подошёл бы историко-филологический факультет одного из императорских университетов. Однако выпускникам духовной семинарии дорога туда была закрыта. Для продолжения образования оставался один выход – лицей.

7

В начале века Демидовский лицей был одним из крупнейших юридических вузов страны. По числу студентов он уступал только юридическим факультетам главных университетов Российской империи — Санкт–Петербургского, Московского и Киевского.

Бывших семинаристов туда принимали – хотя далеко не всех, а только выпускников по 1-му разряду, то есть круглых отличников. К их числу относился и Александр Беляев. Так он оказался на студенческой скамье в Ярославле.

В начале 20 века выходцы из духовного сословия составляли примерно четверть от общей численности студентов России. В Демидовском лицее этот показатель был вдвое выше. По состоянию на 1 января 1906 году из 866 лицеистов 404 составляли дети служителей церкви. Бунтарей в поповских семьях всегда хватало.

Гадание о трёх годах

Считается, что Беляев учился в Демидовском лицее четыре года: с 1902-го по 1906-й. Но тут начинаются нестыковки, в которых пытается разобраться автор ЖЗЛ-овской биографии писателя.

Первое упоминание газеты «Смоленский вестник» о деятельности адвоката Александра Романовича Беляева относится к июлю 1909 года. Свою деятельность он, как водится, начал в должности помощника присяжного поверенного.

6

В июле 1914-го то же издание сообщает: «Присяжный поверенный А.Р. Беляев переехал на Одигитриевскую ул.». Эти события разделяют пять лет. Именно такой стаж работы был необходим помощнику присяжного поверенного, чтобы дорасти до присяжного поверенного.

Значит, до лета 1909 года Беляев не занимался юридической практикой. Возникает вопрос: если диплом ему выдали в 1906-м, почему он не стал работать по специальности? Или, всё-таки, дипломированным юристом он стал гораздо позже?

В своей автобиографии, составленной уже в советское время, писатель сообщает, что в течение нескольких сезонов был актёром и режисссёром на подмостках Сергиевского народного дома в Москве. Однако ни в одной афише, ни в одной программке этого культурно-просветительского учреждения с 1906 по1909 год нет фамилии Беляева. Чем же он занимался в этот период?

Ещё один бунтарь-попович

Революционный 1905 год властно вмешался в образовательный процесс Демидовского лицея. После Кровавого воскресенья в стране начались студенческие забастовки. 17 января ярославские лицеисты присоединились к студентам Петербургского и Московского университетов. Занятия в Демидовском лицее были прекращены.

Конец зимы и весна прошли под знаком протестных настроений. 21 марта лицеисты присоединились к массовой демонстрации в Ярославле. Поводом стало самоубийство пятиклассника Коли Панова, до которого его якобы довели «верноподданные учителя». Лицеист Подвойский с приятелем несли венок «Жертве самодержавия».

Николай Подвойский был старше Беляева на четыре года. В 1905-м он учился уже на выпускном курсе Демидовского лицея. Как и Александр, вырос в семье духовного лица – сельского священника-учителя. Николай смолоду примкнул к социал-демократам. В Ярославле возглавил боевые дружины рабочих, был ранен. Следующие два года Николаю Подвойскому предстояло прожить эмигрантом – в Германии и Швейцарии.

В Ярославле он, конечно, мог водить знакомство с Беляевым, однако никаких подтверждений этому нет. Всё-таки у этих двух лицеистов были слишком разные интересы.

Год под знаком лихорадки

С января по май 1905 года в лицее занятий не было. Чтобы не терять время, Беляев вернулся на театральные подмостки Смоленска. Не дослушав половину лекций третьего курса, он не имел возможности перейти на четвёртый. Значит, и получить диплом юриста в 1906 году никак не мог.

Между тем, революционная лихорадка в Ярославле не унималась. 1-го мая шумная компания лицеистов, гимназистов и семинаристов устроила катание на лодках. Молодёжь развернула красные флаги, пела революционные песни, кричала: «Долой самодержавие!», стреляла в воздух из револьверов. Решив припугнуть бунтарей, капитан казённого парохода «Рыбинск» направил судно прямо на лодки. Студентам пришлось высадиться на берег. Там они вновь развернули знамёна и с пением двинулись по Казанскому бульвару. Публика была шокирована, призывы городовых не возымели действия. Для восстановления порядка пришлось вызывать казаков.

Миновало лето, однако новый учебный год в Демидовском так и не начался. В студенческой среде царили разброд и шатание. В сентябре вступили в силу новые, более либеральные правила управления высшими учебными заведениями. Совет лицея впервые самостоятельно выбрал из своей среды директора. Но лицеисты всё никак не могли между собой договориться.

Одни считали, что главное – учёба (таких называли академистами), другие выступали за продолжение политической борьбы. Сходки следовали одна за другой. Забастовка в лицее продолжалась. Профессорский совет объявил дату экзаменов, в ответ студенты устроили благотворительный концерт с исполнением революционных песен.

17-го октября в Петербурге был обнародован Высочайший манифест. Самодержец даровал народам России свободу слова и собраний, а также парламентские выборы. Но даже после этого занятия в Демидовском лицее так и не начались. Иногородние студенты разъехались по домам.

С баррикад на подмостки

Куда же отправился в конце 1905 года лицеист Беляев? Луч света на этот период его жизни проливает строка из автобиографии: «В 1905 году студентом строил баррикады на площадях Москвы».

5

Строительство баррикад началось в ночь на 10 декабря 1905 года, через сутки ими был покрыт весь город. На каких именно площадях трудился Александр Романович, сейчас установить невозможно. Одно можно сказать с уверенностью: с оружием в руках он их не защищал. Построил и ушёл. Как, впрочем, большинство строителей.

1906 год не принёс благих перемен Демидовскому юридическому лицею. Финансовое положение его усугублялось. В марте на общем собрании студентов им было предложено внести плату за текущий учебный год. Поскольку лекции в этот период читались от силы две недели, многие платить отказались. Начались массовые отчисления неплательщиков.

Беляев не любил терять время попусту. Он не стал дожидаться начала занятий, а вернулся в Смоленск. Вскрое вышел на сцену в драматических этюдах Метерлинка, удостоившись очередной похвалы «Смоленского вестника». Более того, сам начал писать для этой газеты под псевдонимами «Б.Р-н» и «Ал.Р-ов».

В течение 1907-1908 годов Беляев принимает самое активное участие в культурной жизни города. Он то слушает лекцию приват-доцента Московского университета о природе энергии, то оппонирует докладчику на вечере, посвящённом драматургии Леонида Андреева, то учит новую роль. Заседает сразу в двух комиссиях Общества любителей изящных искусств. И обо всех значимых событиях обязательно пишет в «Смоленский вестник».

Судя по обилию публикаций в этой газете, Беляев посвятил обогащению культурной жизни Смоленска вторую половину 1907 и вторую половину 1908 годов. Завершению образования в Демидовском лицее, предположительно, были отданы 1906-07 учебный год, а также вторые семестры 1907-08 и 1908-09 учебных годов.

Весной 1909 года Беляев, наконец, получил диплом Демидовского юридического лицея.

Долой дипломы!

С середины 1906 по весну 1909 года ярославская пресса почти ничего не сообщала о событиях в Демидовском лицее. Как будто после серии скандальных публикаций местные газетчики разом потеряли к нему интерес. Обращает на себя внимание лишь одна публикация.

В октябре 1906 года предметом обсуждения в лицее стал радикальный проект одного из членов академического союза студентов (тех, что за учёбу, а не за борьбу). Руководству Демидовского предлагалось полностью отменить выдачу дипломов, заменив их свидетельствами о прослушании полного курса.

Автор проекта ратовал за «устранение совершенно дипломного зла, … уничтожение пятибалльной системы, … обеспечение доступа в Лицей в качестве вольнослушателей лиц обоего пола, без различия вероисповеданий и национальности, начиная с 16-тилетнего возраста». Как и следовало ожидать, профессура не поддержала новатора.

«Живой» под наблюдением

Первым делом помощника присяжного поверенного Беляева стал суд над членами партии эсеров. Среди шести подсудимых были двое смолян – сын и дочь бывшего секретаря губернского предводителя дворянства. Кроме смоленских, к участию в процессе привлекли столичных адвокатов.

Дело рассматривалось особым присутствием Московской судебной палаты 23 октября 1909 года. Суд шёл при закрытых дверях. Двое подсудимых были оправданы, четверо, в том числе дети секретаря, отправились отбывать наказание в тюремный замок.

Юридическая карьера Беляева только начиналась, а он уже имел репутацию неблагонадёжного. В ночь со 2 на 3 ноября 1909 года к нему на квартиру явились жандармы с обыском. Ничего предосудительного не нашли, но сам факт показателен.

8

Александр Романович с лета находился под наблюдением полиции. В дневнике наружного наблюдения он фигурирует под кличкой «Живой». Кажется, этот псевдоним как нельзя более точно отражает психотип Александра Романовича, его неугомонный нрав, многостороннюю одарённость и разнообразные интересы.

Выпускник Демидовского юридического лицея Александр Беляев завершил адвокатскую практику в ноябре 1914 года. К этому времени всё подчинили себе журналистика и театр.

В списках значился

Есть ещё одна версия хронологии событий. Её обнародовали на страницах журнала «Наука и жизнь» (№ 10 за 2009 год) смоленские краеведы Нелли Кравклис и Михаил Левитин. Авторы статьи «Три жизни писателя (А.Р. Беляев)» утверждают, что датировка значительной части событий детства и юности писателя ошибочна.

Ссылаясь на официальные сведения об учениках духовного училища и семинарии, ежегодно публиковавшиеся в «Смоленских епархиальных ведомостях», они выстраивают точную, как они утверждают, хронологию. Вот она.

Александр Беляев поступил в Смоленское духовное училище в 10 лет (в 1894 году), окончил его и был удостоен перевода в I класс семинарии в 14 лет (в 1898 году), а не в 11, как обычно указывают в справках к собраниям его сочинений и другим публикациям. Окончил семинарию в 20 лет (в 1904 году). В том же году поступил в Демидовский юридический лицей, который окончил в 24 года (в 1908 году).

К сожалению, смоленские краеведы обходят стороной вопрос, как Беляеву удавалось в течение двух лет (1907-1908) сочетать учёбу в Ярославле и работу журналиста в Смоленске.

Так сколько же лет Александр Беляев носил мундир ярославского лицеиста? Исследователи пока не пришли к единому мнению. Подождём.

P.S. Зуриту мог сыграть ярославец

Злодей Педро Зурита в фильме «Человек-амфибия» – несыгранная роль мастера ярославской сцены, народного артиста России Виталия Стужева.

13

В 1961 году он успешно прошёл пробы, оказавшись в итоге единственным конкурентом Михаила Козакова. Режиссёры фильма склонялись к кандидатуре Стужева. Но руководство Пермского драмтеатра, где служил молодой актёр, просто не отпустило его на съёмки – он был очень нужен на гастролях.

Александр Беляков 30/01/2017

https://gelprec.github.io/quick_start_v2....

В Демидовском же лицее учился и белорусский классик Максим Богданович http://demetra.yar.ru/index.php/proekty/l...

см. файл

***

Дочь КЭЦ Циолковская Любовь Константиновна (1881 — 1957)

Письмо В.В. Рюмину о публикации работы /Н.Н.?/ Боброва в журнале "Новый мир", о сдаче А.Р. Беляевым своей рукописи в печать.

Период создания:[ не позднее 19 апреля 1937 г. ]

Материал, техника:бумага, автограф

Размер:17,1 х 10,1 см

Место создания:СССР, г. Калуга

Местонахождение

Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей истории космонавтики имени К.Э. Циолковского"

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%8...

*

"Борьба в эфире".- (серия: "Современная библиотека путешествий, краеведения, приключений и научной фантастики").

Период создания:1928 г.

Материал, техника:бумага, коленкор, печать типографская

Размер:19,8х13,5

Место создания:Москва-Ленинград

Местонахождение

Областное государственное бюджетное учреждение культуры "Смоленский государственный музей-заповедник"

*

"Остров погибших кораблей": роман; "Последний человек из Атлантиды": роман.

Период создания:1929 г.

Материал, техника:бумага, коленкор, печать типографская

Размер:20,1х13,8

Место создания:Москва-Ленинград

Областное государственное бюджетное учреждение культуры "Смоленский государственный музей-заповедник"

*

"Прыжок в ничто".

Период создания:1936 г.

Материал, техника:бумага, ткань, печать типографская

Размер:19,2х13,4

Место создания:Ленинград

Номер в Госкаталоге:31030388

*

"Человек-амфибия".

Период создания:1958 г.

Материал, техника:бумага, печать типографская

Размер:20х13,2

Место создания:Бухарест

Областное государственное бюджетное учреждение культуры "Смоленский государственный музей-заповедник"

А если по-научному подойти к вопросу? Теперь у нас есть план ГОЭЛРО, научно-обоснованный план. Что надо ещё? Чтобы автор людей знал по-настоящему, талантливым был бы писателем..."

Литературная газета, 1955, 18 августа.

Лазаревич Э.А. Искусство популяризации науки. М. Наука, 1978

*

Александр Романович Беляев начал было писать подобный роман, но не завершил.

В общем-то, он автор 17 романов, но, видимо, такой мощный соцреализм не осилил.

"В 1932 году Беляев нигде не печатается. Когда ему говорят: "Беляев, напишите что-нибудь о колхозе", -- он отвечает: "Ну что я там буду фантазировать о колхозе? Что я там сочиню?" К предложению написать роман о фарфоровых изоляторах он отнесся с молчаливой грустной иронией."

О. Орлов "А. Р. Беляев" (Биографический очерк) 1964

http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1964_...

В 1933 году появилась и глава из романа об электрификации СССР. Она называлась «Пики».

Роман задумывался как фантастический — действие в нем происходит в то время, когда уже создана Единая Высоковольтная Сеть страны. Герой, о котором идет речь в отрывке, — главный диспетчер этой сети. Он командует нагрузкой и как бы видит у себя на пульте управления, что происходит с потоками энергии, куда и как она идет. Потребление энергии зависит от условий, в которых живет и трудится человек. Пики на графиках нагрузки — это своеобразная летопись жизни.

Беляев словами своего героя рассказывает о том, какими были эти пики раньше, рассказывает образно, рисуя быт, экономику небольшого провинциального городка, который постепенно преображается. Показывает писатель разные эпохи — вплоть до того времени, когда пики, моменты наивысшей нагрузки электростанций сгладились, когда стало возможным вести энергетическое хозяйство по единому продуманному плану. Этого нельзя достигнуть при капитализме — заключает автор, сравнивая энергетику капитализма и социализма.

Борис Ляпунов "Александр Беляев Критико-биографический очерк" 1967

https://www.litmir.me/br/?b=182369&p=14

В файле — известный нам фрагмент романа.

***

И ещё о Ленине и Богданове.

"Позитивная утопия должна была опираться на понимание решающего значения для коммунизма производительных сил и знание научных законов общественной жизни. Естественно, что такая утопия вышла из-под пера социал-демократа. Речь идет о романе "Красная звезда" (1908) А.Богданова-Малиновского, видного социал-демократического деятеля, философа. Некоторыми фабульными нитями и философскими построениями с "Красной звездой" связан второй утопический роман Богданова "Инженер Мэнни" (1913). Он уже отразил отход автора от революционного марксизма.

Либеральная критика иронизировала: "Не марксистское дело сочинять проекты социалистического строя", ибо фантазии о будущем якобы "принципиально отрицаются правоверным марксизмом".[69] Марксисты между тем лишь против фантазий, которые не помогают, а мешают революционной перестройке общества. Поэтому они против утопий, запоздало поспевающих к тому времени, когда пришла пора революционной борьбы, поэтому же отвергают и мелочную регламентацию будущего (чем так увлекались социалисты-утописты), ибо невозможно предугадать все детали.

В.И.Ленин порицал Богданова не за намерение писать утопический роман, а за махистские заблуждения в "Инженере Мэнни". Он сам предлагал ему тему утопического романа. Горький вспоминал, как сожалел Ленин, что никто не догадался написать книгу о расточении общественного богатства при капитализме. Беседуя на Капри у Горького с Богдановым об утопическом романе, Ленин сказал: "Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!".[70]

Возможно, у Ленина было свежо впечатление от первого романа Богданова "Красная звезда", хорошо принятого в партийной среде. Но изданный пять лет спустя роман "Инженер Мэнни" оказался совсем другой книгой. В нем отразилась полемика с марксистами-ленинцами, которую Богданов вел с позиций эмпириомонизма Э.Маха и Р.Авенариуса. Главный тезис эмпириомонистов: внешний мир — не независимо от нас существующая реальность, а только социально организованный опыт наших ощущений стал для Богданова ступенью к его тектологии, или всеобщей организационной науке.

Богданов создал, казалось бы, стройную систему: в технике и индустрии человечество организует внешний мир, в экономике само организуется для борьбы с природой, а в идеологии организует свой социальный опыт. Организационными проблемами Богданов склонен был подменять классовую борьбу. Эксплуатируемые у него превращались в исполнителей. Эксплуататоры — в организаторов. Пролетариат, по Богданову, выступает в производстве одновременно и организатором, и исполнителем, т.е. способен встать на всеорганизационную точку зрения и таким образом внести в общество отсутствующее единство. Исходя из этого, Богданов подменял реальную классовую борьбу идеальными коллективизмом и товарищеским сотрудничеством.

Тем не менее в "Инженере Мэнни" организацию вносит не рабочий класс, а прогрессивная технократия уэллсовского типа. По-видимому, для наглядности структуры организаторы — исполнители классовые противоречия в этом романе приглушены. В какой-то мере Богданов объясняет это природными особенностями Марса. Географические и климатические условия, конечно, накладывают отпечаток на общество, но не настолько, чтобы менее резким природным контрастам соответствовала смягченность социальных отношений. На Земле, во всяком случае, самую зверскую эксплуатацию можно встретить в самых благодатных уголках.

"Прочел его "Инженера Мэнни", — писал Ленин Горькому в 1913г. — Тот же махизм=идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни глупые редактора в "Правде" не поняли".[71] Роман не разоблачал, а объективно идеализировал капитализм. По свидетельству современника, он не возбудил в партийных кругах того интереса, с которым была встречена "Красная звезда".[72]

"Красную звезду" Богданов писал под свежим впечатлением буржуазно-демократической революции, гегемоном которой был рабочий класс. Тема романа — победоносная социальная революция — не была взята с философского потолка, как махистская "организация", разрешающая в "Инженере Мэнни" все вопросы. "Был ноябрь 1907 года, — вспоминал рецензент, — когда появилась "Красная звезда": реакция уже вступила в свои права, но у нас, рядовых работников большевизма, все еще не умирали надежды на близкое возрождение революции, и именно такую ласточку мы видели в этом романе. Интересно отметить, что для многих из нас прошла совершенно незамеченной основная мысль автора об организованном обществе и о принципах этой организации. Все же о романе много говорили в партийных кругах".[73]

Вероятно, это была первая утопия, окрашенная пафосом пролетарского освободительного движения. Марсиане прилетают на Землю в связи с восстанием, подготовляемым русскими революционерами. До "Аэлиты" это была и первая в мировой фантастике революционная мотивировка космического путешествия. Богданов распространил на гуманистическую идею объединения разумных миров дух пролетарской солидарности.

А.В.Луначарский уловил, что автор "Красной звезды" противопоставляет "гармоническую и разумную культуру" марсиан "с ее рационализмом и позитивизмом бурной, юношеской земной культуре, которой гораздо труднее достигнуть гармонии, но которая обещает нечто гораздо более богатое, чем схематическая и сухая, при всей ее величавой стройности, культура марсиан... Это отчасти и научное открытие, или его предвидение и популяризация, это и пророчество. Сила поэтической мысли заключается здесь в победе над обыденным, в творческом построении прообраза грядущего целого из разбросанных и часто неуловимых элементов его, зреющих в недрах настоящего".[74] "А.Богданов сумел свою утопию написать так, — отмечала позднее советская печать, — что она представила будущую жизнь человечества с точки зрения научного социализма и показала грядущий общественный строй сообразно тому, что намечается уже в настоящее время".[75]

Централизованное производство, точная статистика труда, общественное воспитание детей — эти и другие преимущества социализма не остались не замеченными даже теми рецензентами, которые иронизировали над марксистским утопическим романом. Коммунистический строй в "Красной звезде" противостоял регламентированному царству благополучного мещанина, которое Беллами и Герцка выдавали в своих утопиях за подлинный коммунизм.

Мир, который находит русский революционер Леонид на Марсе, превосходно устроен и глубоко человечен. На пути к Марсу, когда метеорит пробил оболочку космического корабля, Леониду довелось стать свидетелем безоглядного самопожертвования: один из космонавтов своим телом заслонил пробоину, спасая товарищей и друга-землянина. Здесь каждый ко всем и все к каждому относятся как братья. В "Красной звезде" впервые в мировой фантастике блеснула сознательная мораль пролетарской солидарности. В этом мире есть свои трудности, свои противоречия, своя борьба мнений. Неблагоприятные природные условия вынуждают марсиан искать новую планету. Но "сократить размножение — это последнее, на что мы бы решились; а когда это случится помимо нашей воли, то оно будет началом конца",[76] ибо будет означать утрату веры в коллективную силу человечества и капитуляцию перед природой.

В середине XX в. некоторые люди пытаются сочетать "марксистскую ортодоксальность" с административным регулированием рождаемости и даже не видят большой беды в термоядерной войне: оставшиеся в живых создадут, мол, цивилизацию в тысячу раз более совершенную. У Богданова общество дает отпор тем, кто пытается оправдать подобные жертвы. В рецензии на "Красную звезду" Луначарский писал: "Это лучшее в книге, это поистине прекрасно".[77]

Автору "Красной звезды" в отличие от предшественников-утопистов удалось показать коммунизм как систему движущуюся и совершенствующуюся. Однако у Богданова коллективистское начало коммунистического общества развивается в ущерб индивидуальности. Вульгаризируя коллективизм, Богданов, например, предлагал "товарищеский обмен жизни не только в идейном, но и физиологическом (!) существовании (с.80) Он представлял его в виде всеобщего обмена кровью — для обновления организма и повышения долголетия. Богданов не только писал об этом: он погиб, проводя на себе подобный эксперимент.

Героям "Красной звезды" кажется, что различие между марсианской (коммунистической) и земной (капиталистической) культурами "составляет непроходимую пропасть для отдельной личности и преодолеть" это различие "может только общество" (с.138) как целое, в котором личность растворяется. Противоречию между общественной и индивидуальной моралью Богданов придавал надклассовый характер и оттого переносил его в коммунизм.

Можно понять богдановского героя Леонида, человека, несущего в себе пережитки капиталистической психологии, страдающего к тому же нервным расстройством, когда он убивает автора бесчеловечного плана "очистить" Землю от людей. Но невозможно допустить, чтобы такой план вообще мог зародиться в голове ученого в обществе, где каждый готов прийти на помощь товарищу. Невозможно допустить, чтобы в таком мире могли стать обыденными и самоубийства, даже среди стариков, — когда человек не может работать в полную силу и "чувство жизни слабеет и притупляется" (с.77).

Богданов не считал противоестественным уход из жизни, видимо, с точки зрения индивидуальной свободы: "Если сознание пациента и его решение твердо, — говорит один из его героев, — то какие же могут быть препятствия?" (77). Препятствие, конечно, в нравственной ответственности личности: истинный коллективист не может подать своим братьям пример духовной капитуляции.

Не лишен противоречия и отклик в богдановской "Красной звезде" на споры о нравственной основе любви, брака, семьи, разгоревшиеся в русской печати в связи с романом М.Арцыбашева "Санин" (1907). Богдановский социалист Леонид теоретически исповедует ничем не ограниченную свободу любовных связей: "Многобрачие, — философствует он, — принципиально выше единобрачия, так как оно способно дать людям и большее богатство личной жизни, и большее разнообразие сочетаний в сфере наследственности" (с.8-9). Но когда многобрачие задевает Леонида лично, теория терпит крах. Во имя любви к нему, любви "до гробовой доски", марсианка Нэтти отказывается от своих нескольких мужей, потому что это делало Леонида несчастным. Леонид же в отсутствие Нэтти принимает "нежную дружбу" ее подруги Энно.

В книге "Происхождение семьи, частной собственности и государства" Ф.Энгельс пришел к выводу, что будущее за моногамной семьей. Он прослеживал историческую эволюцию форм семьи и брака. Врач А.Омельченко, сопоставляя отношения полов в "Красной звезде" и "Санине", пришел к тому же выводу, беря этический критерий. Богданов, писал он, допустил в свое коммунистическое общество многобрачие, но показал вместе с тем, что оно, вопреки теориям, которые заботятся якобы об общественном благе, приносит несчастье индивидуальному человеку. "Социалистический строй не только не уничтожит старую форму "мещанской" морали (единобрачия, — А.Б.), но подчеркнет всю ее принципиальную глубину",[78] потому что социализм непременно включает идеал личного счастья. Ложная этическая установка не выдержала поставленного Богдановым мысленного эксперимента.

В "Красной звезде" разбросано немало интересных фантастических идей в области естествознания и техники (некоторые из них уже реализованы): синтез белка, синтетические материалы, склеивание вместо шитья при производстве одежды, минус-материя, отрицательное тяготение и т.д. Профессор Н.А.Рынин писал, что Богданов, "правильно оценивая недостаточность энергии существующих взрывчатых веществ.., заставляет применять в ракетном двигателе своего корабля разложение атома и, таким образом, впервые (!) высказывает идею использования внутриатомной энергии"[79] для межпланетных полетов.

Богданов, философ, разносторонне осведомленный в физических и биологических науках, медик по образованию, экономист и социолог, высказал интересные суждения об ущербе, наносимом целостности знания анархией капиталистической цивилизации: "Нынешняя наука такова же как и общество, которое ее создало: она сильна, но разъединена, и масса сил в ней растрачивается даром. В ее дроблении каждая часть развивалась отдельно и потеряла живую связь с другими... Каждая отрасль имеет свой язык — привилегия для посвященных, препятствие для остальных. Много трудностей порождается тем, что наука оторвалась от жизни, забыла о своем происхождении, перестала сознавать свое назначение, отсюда мнимые задачи и часто окольные пути в простых вопросах... Надо преодолеть ее дробление, надо сблизить ее с трудом, ее первым источником".[80]

Перспективы науки и техники интересовали Богданова не сами по себе. Автор "Красной звезды" первый в русской фантастике соединил талантливую техническую утопию с научными представлениями о коммунизме и идеей социальной революции. В "Красной звезде" был очерчен первый контур того нового, революционного научно-фантастического романа, образец которого с таким талантом дал через несколько лет Алексей Толстой."

Подглава 7.

Глава "Страницы предыстории".

А. Бритиков. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (1917-1991 годы). Кн.1. НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА — ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА. 2005