В 1978 году, во время съемок "Места встречи изменить нельзя" 1 , Владимиру Семеновичу

Высоцкому было сорок лет. А когда фильм вышел – в ноябре 1979 года, – соответственно, со-

рок один. Именно так, сорокалетним, и выглядит его герой – сыщик Глеб Жеглов. Даже чуть

старше.

Жёсткое солнце («Таврия», Симферополь, 1989) — исторический роман

Молчаливый гость («Текст», Москва, 1991) — книга стихов

Западня для сыщика («Искатель», Москва, 1998) — детективные повести

Перешедшие реку (ХАМА, Иерусалим, 2000, «Пятый Рим», Москва, 2017) — исторические очерки

1. Кораблик капитана Никто

«1866 год ознаменовался удивительным происшествием, которое, вероятно, еще многим памятно. Не говоря уже о том, что слухи, ходившие в связи с необъяснимым явлением, о котором идет речь, волновали жителей приморских городов и континентов, они еще сеяли тревогу и среди моряков. Купцы, судовладельцы, капитаны судов, шкиперы, как в Европе, так и в Америке, моряки военного флота всех стран, даже правительства различных государств Старого и Нового Света были озабочены событием, не поддающимся объяснению.

Дело в том, что с некоторого времени многие корабли стали встречать в море какой-то длинный, фосфоресцирующий, веретенообразный предмет, далеко превосходивший кита как размерами, так и быстротой передвижения.

Записи, сделанные в бортовых журналах разных судов, удивительно схожи в описании внешнего вида загадочного существа или предмета, неслыханной скорости и силы его движений, а также особенностей его поведения. Если это было китообразное, то, судя по описаниям, оно превосходило величиной всех доныне известных в науке представителей этого отряда. Ни Кювье, ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не поверили бы в существование такого феномена, не увидав его собственными глазами, вернее, глазами ученых…»[1]

Так начинается книга, которой суждено было сразу же войти в классику литературы и зарождавшегося жанра научной фантастики. В 1869 году увидел свет роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Поскольку, возможно, не все читатели хорошо помнят сюжетные перипетии этого романа, я позволю себе коротко напомнить их.

Для охоты на загадочное морское животное США снаряжают фрегат «Авраам Линкольн». В этой экспедиции принимает участие крупнейший специалист по морской биологии Пьер Аронакс, профессор Парижского музея. После долгой погони «Авраам Линкольн» настигает таинственное животное, которое оказывается вовсе не чудовищем, а удивительным подводным судном. Мнимый зверь выходит из схватки победителем. Подводное судно, которое называется «Наутилус» (на латыни — «кораблик»), подбирает попавших за борт Аронакса, его слугу Конселя и гарпунера канадца Неда Ленда, и они становятся пленниками капитана, носящего имя Немо («Никто», опять-таки на латыни). Так начинается увлекательное путешествие героев по глубинам Мирового океана.

Профессор Аронакс, устами которого говорит автор, знакомит читателей с обитателями морских глубин, рассказывает о сокровищах, оказавшихся на дне океана, рассуждает о будущем освоении водного пространства нашей планеты — словом, выполняет функции гида, обязательного для научной фантастики того периода. Все эти сведения любознательный читатель, разумеется, мог бы почерпнуть и из современной ему научной литературы, но ведь познавать мир и одновременно, затаив дыхание, следить за перипетиями приключенческого сюжета куда интереснее!

И тем более увлеченному читателю не так легко было бы узнать об особенностях конструкции подводного судна — ведь реально таких кораблей еще не существовало. Хотя предшественники у «Наутилуса» были.

Я не буду рассматривать давние попытки человека покорить глубины моря, идеи нежизнеспособные; упомяну лишь несколько вполне успешных и здравых проектов, о которых автор «Двадцати тысяч лье» прекрасно знал. Это «Тертл» («Черепаха»), первая боевая подводная лодка, построенная в 1775 году американцем Дэвидом Бушнеллом. Она предназначалась для уничтожения вражеских судов, но всерьез повоевать не успела. Вскоре после этого, в 1806 году, американский же изобретатель Роберт Фултон (создатель одного из первых пароходов) разработал проект еще одного военного подводного судна. Впрочем, не следует думать, что такие попытки имели место только в Новом Свете. Ничуть не бывало! Непосредственные предшественники «Наутилуса» — боевые подводные лодки с металлическими корпусами — были разработаны, построены и испытаны в Европе. Современник Жюля Верна французский изобретатель О. Риу в 1861 году на одной из своих лодок установил паровой двигатель; на второй же попытался использовать электрический. Не получилось.

В 1863 году Жюль Верн был свидетелем спуска на воду французской субмарины «Плонже» («Ныряльщик») конструктора Шарля Брюна, самой большой из существовавших тогда — ее водоизмещение (надводное) составило уже 426 тонн, а экипаж — 12 человек!

Отсюда французскому романисту уже совсем недалеко было до того, чтобы в мечтах построить лодку водоизмещением всего лишь в три раза большим, чем у «Ныряльщика». И снабдить лодку именно электрическим двигателем. Благодаря этому «Наутилус» имел практически неограниченный запас хода — ведь ему не требовалось топливо (источником электроэнергии служили сверхмощные батареи). Да и вообще — электричество на борту подводного судна, придуманного французским фантастом, творило чудеса...

http://coollib.com/b/243252/read

Не так давно появились книги из очередного литературного проекта Б. Акунина — «Жанры». Называются «Фантастика», «Детская книга» и «Шпионский роман». Прочитав последнюю, я, честно говоря, испытал большое разочарование. Прежде всего, потому что у автора не получилось то, что он заявлял: игра в жанры. Как если бы пришел человек в бильярдную, предложил присутствующим сыграть «американку», а спустя считанные минуты после начала партии выяснилось, что вместо бильярдных шаров он положил шарики для пинг-понга. Так вот, «Шпионский роман» Б. Акунина содержит столько вопиющих нарушений жанра шпионского романа (уже без кавычек), что к финалу попросту разваливается. А начинает он разваливаться чуть ли не с самого начала. Самое интересное, что нарушения эти, как мне кажется, связаны с тем, что автор пытается придать реалистичность персонажам и пространстве произведения — при том, что и герои, и место действия в классическом советском шпионском романе (а именно его канон использовал Б. Акунин) никакого отношения к реализму не имеют. Ибо шпионский роман — роман не приключенческий, а фантастический. И являлся таковым с самого начала. Собственно говоря, эта статья и посвящена рассмотрению тех особенностей шпионского романа, которые позволяют отнести его именно к научной фантастике. Хочу подчеркнуть, что речь идет именно о советском шпионском романе. Многие полагают, что он появился в эпоху тотальной шпиономании в СССР, то есть, в середине 30-х годов. Ничего подобного! Первое официально признанное произведение жанра — «Рассказы майора Пронина» Льва Овалова — вышло отдельной книгой перед самой войной, в начале 1941 года (журнальные публикации появились годом раньше). То есть, когда самые громкие процессы уже отгремели, когда Ежов уже перешел из ранга сталинского наркома в ранг врага народа, а из лагерей вернулась некоторая часть «шпионов». Но даже в этой, первой, книге речь шла о событиях времен гражданской войны, о борьбе ЧК с контрреволюционерами и белогвардейцами. В дальнейшем Л. Овалов описал и похождения своего героя и во время Великой Отечественной войны, и в послевоенном мире, но та книга повествовала о прошлом. Полноценный же шпионский роман — насколько я могу судить, первый — появился чуть позже. И совершенно официально рассматривался и рассматривается как роман научно-фантастический. Это «Тайна двух океанов» Григория Адамова. Вот эта книга — а в еще большей степени, последний роман Г. Адамова «Изгнание Владыки», вышедший сразу после войны, в 1946 году — по сути и сформировали канон советского шпионского романа. Канон, в той или иной степени использовавшийся всеми писателями, обращавшимися к этой теме — вплоть до авторов «Ошибки резидента» О. Шмелева и В. Востокова. До книг Л. Овалова и Г. Адамова шпионская тема иногда появлялась, например, в повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» или в романе Бруно Ясенского «Человек меняет кожу», в повести Александра Беляева «Подводные земледельцы» (в чем-то перекликающейся с «Тайной двух океанов»). Но, в отличие от «Рассказов майора Пронина» и «Тайны двух океанов», интересующая нас тема не являлась центральной и не определяла жанровой принадлежности этих книг. Что же на самом деле представляет собою классический шпионский роман? И почему следует относить его к научной фантастике? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде рассмотрим: в каком пространстве развивается его сюжет? Какой мир, какое общество является фоном для описываемых событий?

Лучше всего это прослеживается в романах Адамова. Благо он, как писатель-фантаст, позволял себе, без всяких оговорок, рисовать не ту страну, в которой жил, а ту, о которой мечтал. И в «Тайне двух океанов», и, особенно, в «Изгнании владыки» приключенческий сюжет перемежается впечатляющими картинами преображающегося мира. Технический прогресс в СССР поражает воображение. Советский народ занят покорением океанских глубин, преобразованием Заполярья, изменением климата, и так далее. Иными словами, перед нами — утопический роман в чистом виде, роман о светлом будущем. О Царстве Добра. Что интересно: ТАКОЕ пространство, ТАКОЙ мир возникает отнюдь не только в романах, имеющих подзаголовок «научная фантастика». По сути, в большей части книг, выходивших в 30 — 50-х годах прошлого века, фоном является не столько настоящее, сколько то самое светлое будущее, но как бы погруженное в сегодняшний день. Это хорошо подметила В. Чаликова в книге «Утопия рождается из утопии»: «Утопизм — универсальный феномен, и ни одно историческое общество не существовало без той или иной формы утопии. Не противоречит этому положению и тридцатилетие нашей истории, прошедшее без социальной фантастики, поскольку настоящее, как оно изображалось в типовом романе 30 — 50-х годов, и было образом идеального общества, благополучного, нарядного, бесконфликтного… Лишенные подлинной социальной фантастики, люди питались суррогатами…» Кстати, тут можно отметить еще и родство весьма популярных историко-революционных эпопей с каноном классических романов-фэнтэзи. Так что в отсутствии или нехватке фантастических произведений любых поджанров в массовой литературе общества они заменяются произведениями, написанными, якобы, в реалистической манере. «Якобы» — потому что на самом деле это именно фантастика — «суррогатная», по выражению В. Чаликовой. Достаточно вспомнить, в связи с этим, например, эпопеи А. Иванова («Вечный зов», «Тени исчезают в полдень»), С. Сартакова («Философский камень»), П. Проскурина и т.д. Иронией истории является то, что литература, которую насмешливо именуют «секретарской», литература, написанная официальными руководителями Союза писателей СССР, в действительности является типичным образцом массовой литературы. Той самой, с влиянием и проявлением которой вышеназванные писатели неустанно боролись. Вернемся к шпионскому роману. Здесь советской стране приданы черты идеального общества будущего: «…Страна счастья и радости, страна высоко поднявшего голову Человека!.. Вдали от тебя — и под толщами вод океанов — всюду чувствуешь врага, зажавшего под железной пятой миллионы братьев, лишенных радостей жизни, света науки и познания мира, лишенных счастья вольного, творческого труда, вынужденных собственными руками строить для себя оковы и тюрьмы! Как не любить тебя, Родина! Тебя, вырвавшую детей своих из нищеты и тьмы! Тебя, осенившую их шелковым знаменем коммунизма, построившую их же радостными руками новый, ликующий Мир для возрожденного в труде Человека!..» (Г. Адамов, «Тайна двух океанов»). А вот фон, на котором разворачивается действие в другой книге Г. Адамова — образцовом шпионском романе «Изгнание владыки»: « К тому времени Советская страна достигла необычайного расцвета и могущества. Тяжелые раны, нанесенные ей когда-то войной с немецким фашизмом, давно были залечены. Разгромив своих смертельных врагов, Советский Союз вновь принялся за прерванное войной мирное строительство. Из года в год страна цвела, росла и ширилась. Уже давно Большая Волга каналами и обширными водохранилищами соединилась с Доном, Печорой и Северной Двиной, получая избыток их вод, чтобы напоить засушливое Заволжье, поднять уровень мелевшего Каспийского моря, лечь просторным, глубоким и легким путем от края до края Советской земли. Древняя Аму-Дарья была направлена по старому ее руслу — вместо Аральского к Каспийскому морю, и там, где когда-то передвигались с места на место, по воле ветров, сыпучие волны мертвого, сухого песка, былая пустыня покрылась белоснежными хлопковыми полями, бахчами и кудрявым руном фруктовых садов. Кавказский хребет был прорезан тоннелями. В гигантские ожерелья из гидростанций превратили советские люди Волгу, Каму, Амур, Обь, Иртыш, Енисей, Лену и, наконец, суровую красавицу Ангару. Энергия этих рек снабдила электричеством огромные области необъятной Страны Советов. В станциях подземной газификации, разбросанных по всему Союзу, горел неугасимым огнем низкосортный уголь, превращаясь под землей в теплотворный газ. Сотни тысяч гигантских ветровых электростанций покрыли поля страны, улавливая «голубую» энергию воздушного океана; крупные и мелкие гелиостанции на Кавказе, в Крыму, в республиках Средней Азии превращали солнечное тепло в электрическую энергию. Приливно-отливные и прибойные станции на берегах советских морей, электростанции, построенные на принципе использования разности температур в Арктике, — весь этот океан энергии, непрерывно вырабатываемой и хранимой в огромных электроаккумуляторных батареях, был в распоряжении советских людей, готов был выполнять для них любую работу…» Разумеется, подобное описание вполне уместно в научной фантастике. Но «Изгнание владыки» — это именно полноценная шпионская история: в центре произведения не столько подробный рассказ о грандиозном преобразовании природы, сколько схватка иностранных шпионов, стремящихся сорвать величественные замыслы «утопийцев» — советских людей, — с органами государственной безопасности. Собственно, главный герой романа — лейтенант госбезопасности Хинский. Менее детализированные, но похожие (особенно, атмосферой созидательного труда) картины развернуты и в книгах Льва Овалова, и в остальных произведениях рассматриваемого жанра. Таким образом, шпионская история — не просто история о том, как в нашу страну из-за границы проникает агент иностранной разведки. Это еще и показ впечатляющих достижений советской страны. Технический прогресс здесь намного опережает технический прогресс Запада. Должен опережать. Без этого сюжет просто рассыпался бы: зачем иностранному разведчику похищать секреты отстающей страны? Но прогресс оборонно-технологический, согласно официальным воззрениям, немыслим без прогресса общественного и нравственного. Потому-то шпионский роман и обладает чертами, характерными для романа утопического. И в этом заключается секрет странного ощущения, возникающего и сегодня при чтении советских шпионских книжек. Об этом ощущении хорошо сказано в рецензии Татьяны Егеревой на переиздание знаменитой трилогии О. Шмелева и В. Востокова: «…Главное обаяние трилогии… в парадоксальном, иррациональном чувстве потерянного рая, которым веет со страниц этих насквозь идеологизированных, практически пропагандистских, очень-очень советских книг. Книг, написанных, казалось бы, заштампованным языком, книг, в которых по определению не может быть никаких мировоззренческих и лирических глубин, но книг при этом действительно невероятно обаятельных. «Сотрудникам комитета госбезопасности стало известно, что чертежница конструкторского бюро одного важного оборонного предприятия Рита Терехова водит подозрительное знакомство с иностранцем. Это пагубно отражается на ее образе жизни, и не исключена возможность, что в дальнейшем девушка переступит грань, за которой начинается забвение государственных интересов»… Мы не помним этой страны. Мы не жили в ней. И не хотели бы жить — но вот потерянный рай, и все тут, ничего не поделаешь. Объяснению этот парадокс не поддается…» Все верно — кроме последней фразы. Объяснению этот парадокс поддается вполне. Да и парадокса тут никакого нет: «потерянный рай», — потому что читаем мы утопические романы, то есть, описание идеального общества, рая земного. Под стать миру и его обитатели, утопийцы: «Двое из этих людей, одетые в ослепительно белые с золотыми пуговицами кители, с золотыми шевронами на рукавах и «крабами» на фуражках, молча осматривали горизонт и гребни далеких валов, глядя в странные инструменты, похожие одновременно на бинокли и подзорные трубы… Все они являлись специалистами высокой квалификации, опытными подводниками, людьми проверенного мужества, смелыми, находчивыми и бесконечно преданными своей великой Родине…» (Г. Адамов, «Тайна двух океанов»). Но что же представляют собою их антагонисты — шпионы? Природа их образов не менее фантастична (надеюсь, читатель понимает, что это определение в данной статье не является синонимом ложности). В утопическом романе, как правило, мир грядущего показан как бы глазами экскурсанта из прошлого. Именно это позволяет автору поставить в центр повествования не только и не столько проблемы научно-технические, сколько нравственные. Экскурсант из прошлого нужен не только для того, чтобы развернуть панораму грандиозного преображения вселенной, но и для того, чтобы подчеркнуть нравственное превосходство людей будущего над людьми прошлого (см. «Полдень» Стругацких, «Каллистяне» Г. Мартынова, «Внуки наших внуков» Сафроновых, и т.д.). И вот эта особенность, характерная для НФ-литература, присуща так или иначе и советскому шпионскому роману. Здесь мы тоже видим общество будущего глазами «экскурсанта». И экскурсант этот прибыл не просто из-за границы. Он — порождение капитализма, а капитализм, по отношению к социализму — прошлое. Во всяком случае, это следовало из официально принятого в СССР марксистского подхода к истории как к процессу смены социально-политических формаций: первобытнообщинный строй, рабовладельческий, феодальный, капиталистический и, наконец, коммунистический, первой стадией которого является социализм. Так что и в этой детали шпионский роман всего лишь использует один из главных принципов канонической утопии. Итак, на фоне впечатляющих картин — научно-технических достижений и нравственного прогресса людей будущего, — действует незваный гость из прошлого. От аналогичного персонажа традиционного утопического романа он отличается только одним, но очень важным качеством: ненавистью к окружающему его миру. Причину ненависти объяснять авторам было трудновато: нормальный человек не может ненавидеть то, что объективно — прекрасно. Поэтому ненависть «экскурсанта» представлялась совершенно иррациональной, словно таящейся в биологической природе этих субъектов, внешне неотличимых от нормальных людей, населяющих гуманистический рай. Собственно, шпион обладал чертами, делавшими его не столько человеком из враждебной страны, сколько существом, появившимся в литературном произведении прямиком из старых легенд и преданий. Судите сами. В романах, например, весьма популярен был такой ход, при котором злодей-шпион для начала втирался в доверие к простому советскому человеку, затем убивал его, чтобы воспользоваться его документами и его биографией. И далее шпион жил двойной жизнью, характерной для оборотня: на людях («днем») он нормальный советский гражданин-труженник («человек»), а вот когда его никто не видит («ночью») он — смертельно опасный враг («волк-людоед»). Чем не классическая для фольклора история оборотня? Да и не только оборотня — сколько существует литература, столько существует и легенд о демонах, принимающих облик конкретного человека и живущих под его именем (начиная с еврейской легенды о царе Соломоне и Асмодее, царе чертей). Вот они, эти персонажи: «Два человека склонились над картой. Их лица были неразличимы, в полумраке мерцали лишь глаза: одни — узкие, косо поставленные, тусклые, равнодушные; другие — большие, горящие, глубоко запавшие в черноту глазниц. Смутными контурами проступали фигуры этих людей». (Г. Адамов, «Тайна двух океанов»). «…Он был восково-бледен. Длинные тонкие губы посерели, изогнулись в натянутой, мертвой улыбке. В его глубоко запавших черных глазах стоял страх. Высокий лоб был покрыт мелкими каплями пота…» (Там же). «…Страшный кровавый глаз взметнулся со злобой и ненавистью. Раздался пронзительный свист…» (Г. Адамов, «Изгнание владыки»). «…Парень высокий, статный, русый, глаза голубые, лицо бритое, голова под машинку острижена… Меня в сон клонит — мочи нет… лег я и точно в яму провалился. Ночью мне сквозь сон какие-то голоса мерещились, какой-то шум, грохот, но проснуться я был не в силах… глаза — племянника нет, руки и ноги у меня тяжелые, точно свинцом налиты…» (Лев Овалов, «Рассказы о майоре Пронине»). «…Как это часто случается, сестры плохо запомнили его наружность. Ольга Васильевна утверждала, что он блондин и красавец, а Елизавете Васильевне, видевшей водопроводчика мельком, показался он темноволосым и неприятным. Обе они сходились лишь на том, что был он высокий и моложавый…» (Там же). «…Но есть некто, гораздо более опасный и ловкий, умеющий принимать всевозможные личины и ускользать от нашего внимания…» (Там же) Эту фантастическую природу персонажей шпионского романа достаточно точно определил Кирилл Данилейко в рецензии на недавнее переиздание классического шпионского романа Николая Атарова «Смерть под псевдонимом»: «…Еще сильнее, чем географические, отличаются жанровые координаты повести Атарова. Как бы нелепо это ни прозвучало, но перед нами — не просто военные приключения, а история о похитителях тел…» И вновь, полностью соглашаясь с автором рецензии, отмечу лишь — ничего нелепого в этом нет. Чудовищное по масштабам преступление, которое в романе Атарова пытается совершить враг (вызвать грандиозную эпидемию, вернее, эпизоотию — массовое заболевание животных), во всяком случае, как это описывается, больше походит на действия черного мага, злого колдуна, не человека — демона из старинных преданий. Тем более, что злодей относится именно к мертвому прошлому — в романе речь идет о разгроме гитлеровской Германии, а преступник как раз и является гитлеровским шпионом. Собственно говоря, все эти «порождения тьмы ночной» в советских шпионских романах частенько обретают биографии нацистских преступников (как уже было сказано, они ведь уже вполне мертвецы — обломки уничтоженного Царства Зла), притворяющихся «нормальными», то есть, живыми, людьми. Тут уже не только мотив оборотничества, но и мотив оживших покойников, сеющих вокруг себя смерть из ненависти к миру живых. Эти чудовища не подлежат перерождению — только уничтожению. По этому варианту развиваются, например, события во множестве книг — от «Над Тисой» А. Авдеенко до «Противостояния» Ю. Семенова. Первый, в чистом виде, роман об оборотне, второй же — скорее, об ожившем мертвеце или злом демоне, овладевающем чужими телами (военный преступник Кротов убивает встречающихся им людей, «превращаясь» на время в убитых). Иными словами, шпионы «засылаются» в нашу страну даже не из-за границы как таковой, а из-за той грани, которая отделяет мир живых от мира мертвых. И это естественно. Если социализм — сегодняшний день, то капитализм, как предыдущая стадия — день вчерашний, то есть, прошлое («отрицание отрицания»). Шпион принадлежит прошлому, а прошлое мертво. Но, как и положено в фантастическом романе (особенность эта пришла прямиком из волшебной сказки), это мертвое прошлое весьма агрессивно: «…Они предлагают соорудить стену у Ньюфаундленда, чтобы остановить холодное Лабрадорское течение, которое идет от берегов Гренландии вдоль берегов Северной Америки и одновременно перехватить Гольфстрим, загородив ему путь в Европу... Исландия оледенела бы, как Гренландия, которая покрыта в настоящее время ледяным щитом толщиной до двух и более километров. Теплые и влажные ветры с Атлантического океана сменились бы северо-восточными арктическими метелями. Начался бы стремительный рост ледников на возвышенностях Северной и Центральной Европы; ледники стали бы спускаться в долины и на равнины, и в короткий срок на нашем материке воцарился бы новый ледниковый период. На Британских островах, во Франции, в Испании и Португалии трещали бы морозы до сорока градусов; Константинополь и Рим под вой пурги тонули бы в снежных сугробах, а европейская часть нашего Союза получила бы климат Восточной Сибири и Якутии...» (Г. Адамов, «Тайна двух океанов»). Жуткая перспектива. Мечта какого-нибудь «безумного ученого» или даже черного мага. И вот оттуда, из мира, где зреют подобные проекты, и приходит герой-антигерой шпионского романа. Есть, правда, книги с несколько иным развитием сюжета, тоже имеющем корни в фольклоре. У всех народов существуют множество сказок о детях, похищенных в раннем возрасте темными силами, воспитанных соответствующим образом и отправленных завоевывать мир Добра во имя мира Зла. В другой версии отец ребенка сам отдает его — по ошибке, по недоразумению, в обмен на помощь, и т.д. Любопытно в этом отношении вспомнить сюжеты двух известных шпионских романов: «Звезды падают в августе» А. Сизоненко и «Ошибку резидента» О. Шмелева и В. Востокова. В «Резиденте» отец главного героя граф Тульев сам отдает своего сына в разведцентр («злому колдуну»), но сын исправляет эту ошибку, и всю хитроумную шпионскую науку («магию») использует уже против Зла, действуя на стороне Добра. А в первом из этих романов ребенок оказывается похищенным. Главный герой в детстве был угнан в неволю в Германию, затем скрыт американцами от советских властей, воспитан в американском разведцентре и направлен в СССР. Здесь с ним происходит, в конце концов, та же метаморфоза, что и с Тульевым-младшим. Как видим, фольклорно-сказочный сюжет в этих романах проходит почти без маскировки. Замечательно то, что и в первом, и во втором случаях перерождение героя происходит после того, как он влюбляется в советскую девушку. Именно возлюбленной раскрывает страшную тайну герой А. Сизоненко, именно любовь толкает «Надежду» на сотрудничество с советскими контрразведчиками. Подведем итог. Мир советского шпионского романа строго дуалистичен, четко разделен на Мир Добра (светлого будущего) и Мир Зла (мертвого прошлого). Любая попытка наделить первый негативными черточками, а второй — позитивными, приводит к крушению авторского замысла. Что, кстати сказать, и продемонстрировал «Шпионский роман» Б. Акунина. Не может утопический мир СССР одновременно быть миром репрессий. Не может он управляться диктатором. Не могут утопийцы, борющиеся против сил зла, отправлять на смерть десятки своих невиновных сограждан — только ради того, чтобы обмануть противника. И, конечно же, не могут порождения зла добиться осуществления своих замыслов — как не может в волшебной сказке победить Кощей Бессмертный.

"Окна" (еженедельное приложение к газете "Вести" (Израиль) 07.12.06, с. 30-32

журнал Реальность фантастики, 2006, №8 – с.168-175

На вступительном экзамене по литературе в одном из московских вузов экзаменатор спросил абитуриента: "В каком звании состоял Максим Максимыч?" Студент, ни минуты не колеблясь, ответил: "Штандартенфюрер!" Реальная история. Я вспомнил о ней не для того, чтобы в очередной раз посетовать на необразованность нынешней молодежи. Как раз приведенный случай вовсе не является подтверждением необразованности. Разве абитуриент виноват в том, что в русской литературе оказались целых два Максим Максимыча, лермонтовский и семеновский? Кстати, второй ведь получил имя от увлеченности автора (и героя) Лермонтовым. А в том, что он оказался известнее и популярнее своего старшего сородича, виноваты, разумеется, Юлиан Семенов, Вячеслав Тихонов, Татьяна Лиознова, сумевшие создать едва ли не первого культового героя советской культуры – Максима Максимовича Исаева (штандартенфюрера Штирлица).

Интересно здесь то, что герой этот – разведчик. И, как я полагаю, в культовости, популярности его (по сути – мифологичности), не последнюю роль играет жанр, к которому принадлежит роман "Семнадцать мгновений весны". Именно этот жанр – роман о разведчиках – и будет предметом нашего разговора. Подчеркиваю: "роман о разведчиках", а не шпионский роман.

Явление барона

В 1956 году в Киеве вышла книга Юрия Дольд-Михайлика «И один в поле воин». В 1957 она была переведена на русский язык – и немедленно стала, говоря современным языком, бестселлером. Популярность романа, разумеется, в первую очередь определялась не литературными достоинствами (они были, прямо скажем, не выдающегося характера), а исключительно темой. Роман повествовал о советском разведчике капитане Гончаренко, действовавшем в глубоком тылу врага под видом немецкого офицера и аристократа Генриха фон Гольдринга.

Таких книг ранее не было.

В кинематографе тема советского разведчика в годы войны, правда, затрагивалась – вспомним, например, фильм «Подвиг разведчика» с П. Кадочниковым в главной роли. Уже появились – на год раньше романа Ю. Дольд-Михайлика – беллетризированные воспоминания Героя Советского Союза Д. Н. Медведева «Это было под Ровно», где рассказывалось о деятельности разведчика Николая Кузнецова, надевшего маску немецкого офицера Пауля Зиберта.

Но в художественной литературе роман "И один в поле воин" стал первой ласточкой. Причем, не только в Советском Союзе, но и в мире. Можно сказать, что в 1956 году в СССР родился новый жанр приключенческой литературы – похождения разведчика в чужой, открыто враждебной стране – под личиной врага, офицера вражеской армии. Прочие произведения – и знаменитый роман Курта Воннегута «Матушка ночь», и, конечно же, семеновская сага о Штирлице, – появились несколькими годами позже. Впрочем, о родственной связи советского и американского романа, а также о приоритете первого, можно говорить, разумеется, условно. Вряд ли Воннегут читал сочинение Дольд-Михайлика и, при всем желании, вряд ли мы обнаружим следы какого-то влияния основоположника на книгу классика современной американской литературы. Так что, хотя и в мировой литературе приоритет остается за советским писателем, но это, конечно же, приоритет формальный.

Иначе обстоит дело с литературой советской. Романы "Щит и меч" Вадима Кожевникова, "Семнадцать мгновений весны" Юлиана Семенова, "Операция "Викинг" Николая Леонова, другие, написанные впоследствии на столь любимую читателем тему, создавались под очень сильным влиянием романа о похождениях капитана Гончаренко. Даже документальные (во всяком случае, старавшиеся выглядеть таковыми) произведения (вроде второй части повести Льва Гинзбурга "Бездна"), использовали во множестве приемы, впервые опробованные украинским писателем.

Куда интереснее рассмотреть влияние романа «И один в поле воин» на другой жанр – на советскую научную фантастику. Тем более, что в статье, посвященной антиподу советского романа о разведчиках – советскому шпионскому роману (см. "Потерянный рай шпионского романа") мы показали, что шпионский роман как раз относится именно к фантастической литературе.

Что же можно сказать по поводу романа о разведчиках?

Действительно ли они представляют собою два разных жанра? Или же их различие исчерпываются стандартной шуткой насчет того, что, дескать, "наши" – это хорошие разведчики, а «не наши» – плохие шпионы?

Разумеется, дело не в терминах и не в авторском отношении к центральным персонажам. Различия куда глубже и принципиальнее.

В шпионском романе перед нами предстает утопия глазами антигероя – оборотня, существа инфернальной, адской природы. Чьими же глазами видит его читатель мир в романе-антиподе?

Прогрессор Штирлиц

Собственно говоря, действие романа о разведчике развивается в том же мире, что и действие шпионского романа. Там ведь тоже, как мы уже говорили, присутствует мир живых рядом с миром мертвых. Но если в шпионском романе порождение последнего проникает в мир живых, то в романе о разведчике мы видим обратный процесс.

В отягощенное множеством социальных пороков общество проникает посланец будущего – общества идеального. Для чего? А вот это и есть самая интересная и важная особенность. Антигерой шпионского романа проникает в мир будущего, в мир Добра для того, в первую очередь, чтобы его уничтожить. Такова сюжетообразующая идея.

Но сверхзадачей является показ утопического мира. Как ни странно, но негативный персонаж, шпион-оборотень, одновременно является глазами читателя, читательской маской.

В романе о разведчике такой сверхзадачей является показ мира антиутопического. И, поскольку, символом абсолютного Зла в современной истории стал нацистский Третий рейх, то и первой антиутопией, в которую попадает представитель мира будущего, стала Германия времен Второй мировой войны. И вот что любопытно. Сенсационность самой темы романа "И один в поле воин" закрыла некоторые детали этого произведения. Ну, например: чем занимается в глубоком тылу врага герой-разведчик? С какой целью он, вообще говоря, отправлен? Для чего так долго готовился к секретной миссии? Ни на один из этих вопросов в романе невозможно найти ответа. То есть, он влюбляется, помогает подпольщикам и участникам французского Сопротивления. Есть, правда, один эпизод, в котором Генрих фон Гольдринг выезжает на Атлантический вал и делает там снимки укреплений – с помощью специального фотоаппарата, вмонтированного в пуговицу. Можно, конечно, объяснить его ничегонеделание тем, что "И один в поле воин" первым прикоснулся к табуированной для советской литературы теме.

Но есть и иное объяснение. Сверхзадача этого произведения – показ Мира Зла. Того самого, который был побежден Советским Союзом – осуществленной утопией, то есть, Миром Добра. И потому главное занятие советского разведчика, героя этого романа – быть глазами читателя, служить читательской маской в опасном путешествии в антиутопию.

В то же время серьезным эстетическим недостатком этого романа была невозможность дать правдоподобное объяснение такой пассивности Гольдринга-Гончаренко.

А вот в "Трудно быть богом" – в книге, фактически, относящейся к тому же жанру, это объяснение вполне удалось. Сотрудник Института экспериментальной истории Антон, надев личину благородного дона Руматы Эсторского, занят сбором информации об инопланетном средневековом королевстве Арканар. Ничего более ему не только не поручают – запрещают категорически, за исключением спасения тамошних "интеллигентов" – книгочеев.

Правда, на свой страх и риск он помогает еще и местному "Сопротивлению" – Арате Горбатому, вождю повстанцев. В самом тексте столь часто говорится о фашизме, о средневековом фашизме, о капитане Реме и серых штурмовиках, что аналогии с романом о советском разведчике в немецком тылу напрашиваются сами собой.

Собственно говоря, и подготовка "земных" посланников ничем не отличается от подготовки разведчиков-нелегалов. Помните? "Мы здоровые, уверенные ребята, прошедшие психологическое кондиционирование и готовые ко всему. У нас отличные нервы: мы умеем не отворачиваться, когда избивают и казнят. У нас неслыханная выдержка: мы способны выдерживать излияния безнадежнейших кретинов. Мы забыли брезгливость, нас устраивает посуда, которую по обычаю дают вылизывать собакам и затем для красоты протирают грязным подолом. Мы великие имперсонаторы, даже во сне мы не говорим на языках Земли. У нас безотказное оружие – базисная теория феодализма…"

Рассматривая повесть Стругацких, можно лучше понять фантастическую природу рассматриваемого жанра, в том числе, и его первой книги.

Если "И один в поле воин" открыл тему (и жанр), то "Трудно быть богом" словно проявила его основные принципы, дала исчерпывающее объяснение и поведению героев, и сути жанровой природы: шпион из Будущего в мире прошлого. Представитель Утопии – в Антиутопии.

Таким образом, роман о разведчике, так же, как шпионский роман, следует отнести не к приключенческой, а именно к фантастической литературе. Роман о разведчике – это вариант советского антиутопического романа, заполнявший лакуны в массовой литературе советского периода. Мы не могли читать Замятина или Оруэлла – и довольствовались Дольд-Михайликом и Юлианом Семеновым, показывавшими нам то же самое, что и запрещенные цензурой писатели: мир победившего зла, тупик цивилизации, государственные машины, подавляющие личность – и т.д.

И, коль уж мы вновь упомянули Юлиана Семенова, следует обратить внимание на то, что именно это произведение – безусловная вершина жанра – четче всего обнаруживает свою связь с фантастикой. Вернее сказать, свою фантастическую природу.

Я имею в виду отнюдь не то, о чем писали многие критики (и в отношение романа, и в отношение экранизации). Дело не в неправдоподобии сюжетных коллизий и общего фона произведения. Дело совсем в другом.

Дело в том, что сквозь семеновскую Германию явственно проступают черты инопланетного Арканара. А под мундир штандартенфюрера Румата Эсторский… то есть, прошу прощения, Штирлиц-Исаев не забывает надеть металлопластовую рубаху. Вообще, "Семнадцать мгновений весны" содержит такое количество отсылок к повести Стругацких, что влияние "Трудно быть богом" на роман Семенова видно, что называется, невооруженным глазом.

Штирлиц-Исаев, по отношению к нацистскому окружению, такой же представитель будущего, утопического общества, как и Антон-Румата. И чертами характера они похожи. Он столь же ироничен, интеллектуален, не чужд поэзии, проницателен, но главное – он носитель иной морали, иной этики, нравственности будущего.

И это, скажем, всего лишь один момент. Куда любопытнее обратить внимание на весьма прозрачные аналогии. Дон Рэба подозревает, что Румата носит маску, что он – не тот, за кого себя выдает. И в то же время, он стремится к сотрудничеству с этим загадочным "человеком из могущественных заморских стран". А в малоудачном продолжении "Семнадцати мгновений" – "Бомбе для председателя" – бывший сослуживец Штирлица признается: "Мы знали, что Штирлиц работает на иностранную разведку, но не знали, на какую".

Еще любопытнее сопоставить разговор Руматы с доктором Будахом – и беседы Штирлица с пастором Шлагом. Они удивительно похожи. Правда, столь же похож на диалог Румата – Будах и диалог Клаус – Шлаг. А ведь Клаус – враг, провокатор, агент СД… Вернее – личный агент Штирлица; кстати, еще один отсыл к "Трудно быть богом" – у Руматы тоже были несколько личных агентов, работавших на него, но не знавших, чем он занимается в действительности.

Штирлиц-Исаев же и наказывает Клауса смертью. И в этом, казалось бы, принципиальное отличие его от Руматы. Семенов наделил своего героя правом на убийство. Но убийство Клауса – единственное, которое совершает Штирлиц на протяжении всего романа. К тому же Клаус, как ни странно, похож на Штирлица – так же, как обезьяна похожа на человека. Это искаженное (морально искаженное, в первую очередь) отражение героя, его заниженный, отрицательный двойник. И погибает он как самозванец – ведь разговор с пастором Шлагом содержит мысли самого Штирлица. Вот за самозванство агента и карает герой.

Кроме того, Штирлиц становится Прогрессором – именно с этого эпизода. Убив Клауса (своего отрицательного двойника!), он начинает действовать в том направлении, которое, фактически, должно вывести поддавшееся злым силам общество на верную дорогу. От тьмы – к свету…

Но, впрочем, я хочу сказать не столько о том, что некоторые страницы "Семнадцати мгновений весны" – это калька с "Трудно быть богом". Речь идет о том, что роман о разведчике, в той же степени, что и шпионский роман, является, по сути, романом фантастическим. Фантастика же и детектив (а фантастический детектив, к которому, по сути, оба этих жанра могут быть отнесены, в особенности) как нельзя шире демонстрируют обращение к мифологическим архетипам. Потому-то антиутопия – это не просто демонстрация нежелательного направления социального развития. Зададимся вопросом: где разворачивается действие "романов о разведчиках"?

Я имею в виду не географическое обозначение страны, а сущностную природу мира, описываемого в произведениях интересующего нас жанра.

Порядок, спокойствие, неподвижность

В романе Вадима Кожевникова "Щит и меч" чрезвычайно любопытны сцены, в которых главный герой, советский разведчик Вайс-Белов, с группой репатриантов немцев перебирается из советской Латвии в Германию.

"Но никто из pепатpиантов не pешался войти ни в один из трех предназначенных для них вагонов. Все ждали какого-то указания, а от кого должно было исходить это указание, никому из них ведомо не было… Всеобщее возбуждение затихло, на физиономиях вновь появилось выражение покорной готовности подчиняться любому pаспоpяжению… Странным казалось только то, что они ни с кем не прощались… Этих отъезжающих никто не провожал…"

Прямо скажем – похоронная атмосфера. Тревожная и мрачноватая. Не за границу люди собрались, а на тот свет…

А вот – прибытие в Третий рейх:

"Внезапно поезд судорожно лязгнул тормозами, как бы споткнувшись, остановился. По проходу протопали немецкие солдаты в касках, на груди у каждого висел черный автомат. Лица солдат были грубы, неподвижны, движения резкие, механические. Вошел офицер – серый, сухой, чопорный, с презрительно сощуренными глазами.

Пассажиры, как по команде, вскочили с мест.

Офицер поднял палец, произнес негромко, еле раздвигая узкие губы:

– Тишина, порядок, документы.

Возникло ощущение, что этот взгляд пронизывает его насквозь и на стене вагона, как на экране, в эти мгновения возникает не его силуэт, а трепещущий абрис его мыслей.

Забрав документы у последнего пассажира, офицер теми же тяжелыми, оловянными словами объявил:

– Порядок, спокойствие, неподвижность…"

Неправда ли – эти два коротких эпизода больше напоминают переход героя их мира живых в мир мертвых – мир потусторонний, где царит неподвижность, где Стражи Ворот насквозь видят жалкие трепещущие души, читают их мысли.

И, конечно же, живому человеку трудно притворяться мертвым – гораздо труднее, чем реальному разведчику пользоваться чужими документами и чужой биографией:

"Только сейчас Иоганн понял, как неимоверно тяжко ему носить ту личину, которую он на себя надел. Несколько минут избавления от нее принесли ему чувство, сходное с тем, которое испытывает человек, на ощупь ползший во мраке по нехоженой горной тропе над бездной…"

В статье "Потерянный рай шпионского романа" мы уже говорили о том, что местом действия в нем является утопия, утопическое общество.

Уже приведенные цитаты показывают, что место действия романа о разведчиках менее всего похоже на утопию. Мрачный край механизмов, оловянных слов, тотального контроля над мышлением и поведением, тотальной слежки всех за всеми. Двоемыслие, официальная ложь, человеконенавистничество.

Словом – полная противоположность утопии. То есть, антиутопия.

Действительно, прочитав вышеназванные романы (и им подобные), нельзя не отметить сходство описываемого в них общества с тем, что показывают нам такие классические антиутопии, как "1984" или "Каллокаин" Карин Бойе. Собственно, без сходства мира советских антиутопий с плакатным Рейхом, антиутопии в советской литературе были бы попросту невозможны. Тот же "Каллокаин", показывающий тоталитарное государства не менее выразительно, чем "1984", благополучно вышел в Советском Союзе только из-за того, что герои в ней обращаются друг к другу не "товарищ" (как у Оруэлла), а "соратник".

Итак, нацистская империя в этих романах больше похожа не на реальную Германия времен Адольфа Гитлера, а на вымышленные державы антиутопических книг. Следует признать, что сходство, разумеется, неслучайно. Реальные черты нацизма (расовая доктрина, сожжение книг, антихристианство и т.д.) легко укладываются в жанровые рамки. Но, как уже было сказано, куда больше эта Германия походила на оруэлловский "Ангсоц".

И еще одна чрезвычайно важная деталь: в советской идеологии фашизм однозначно рассматривался не только как высшая и естественная стадия развития империализма, но и как возврат назад, как некое "новое средневековье" – с его публичными казнями, нетерпимостью к инакомыслию и тому подобными признаками "современного варварства". Можно сказать, исторический плюсквамперфект, не просто прошлое, а очень далекое прошлое, так сказать, двойное прошлое. Это и высшая стадия развития империализма (то есть, социально-экономической формации, непосредственно предшествующей социализму), и возврат к средневековью, более отдаленному этапу, уже, казалось бы, канувшему в Лету.

Вот отсюда-то, от принадлежности этого мира к Прошлому, и возникает в книгах рассматриваемого жанра сходство его с миром потусторонним – то самое сходство, которое иллюстрируют приведенные выше цитаты из романа В. Кожевникова.

Хочу тут заметить, что именно в силу обилия литературных недостатков "Щита и меча", это произведение "секретарской" литературы обладает наиболее откровенными жанровыми особенностями: характеры шаблонны, то есть – ближе всего к маскам, а для описания мира у автора не хватает ни знаний, ни фантазии – вот и остается рисовать его стандартным Миром Зла.

Но это так, к слову.

Антиутопия – по сути, осовремененный путеводитель по Аду, по миру смерти. И в романе о разведчике это прослеживается особенно откровенно. Ибо перед нами не просто антиутопия, но экскурсия по миру прошлого, не желающего умирать. Мира, оказавшегося во власти зла. Герой же (неважно, зовут ли его Штирлиц, Румата или Гольдринг) проникает туда, в преисподнюю, побеждает – и возвращается оттуда. И не просто возвращается, но "выводит" к жизни (в утопию, к райским кущам) целые народы! Сошествие во ад, изложенное языком современной массовой культуры.

Такой герой – типичный эпический герой, настоящий полубог, в одиночку справляющийся с полчищами порождений ада, – не может не стать культовой фигурой. Особенно если в дело вступает не только литература, но и кинематограф.

И потому еще не раз и не два абитуриенты на вопрос о звании Максим Максимыча будут отвечать: "Штандартенфюрер".

http://dkluger.livejournal.com/205776.html

журнал Реальность фантастики, 2007, №8 – с.163-169