Сама я прочла "Воды Дивных Островов", и эта замечательная волшебная сказка, стилизованная под средневековую повесть, мне очень понравилась. И когда Михаил Назаренко пишет здесь , что "Чувство невыносимой скуки, которое охватывает современного читателя, увы, столь же несомненно. Изменение вкусов сказалось на книгах Морриса губительно.", надо делать поправку, что под "современным читателем" следует понимать Михаила Назаренко лично. Я при чтении Морриса не скучала, а современным читателем всё-таки являюсь. И врядли мой случай уникален. Морриса читают и сейчас.

Завтра хочу съездить в Чугуев. День рождения Репина отметить.

http://news.mediaport.info/culture/2008/5...

Автор: Дмитрий Литвиненко

Фото: Илья Сименко

Опубликовано: Людмила Дриль

Здесь был Репин. В Чугуеве международный пленэр. Художники из разных стран вместе выезжают на этюды в леса, на луга или к речке, где в свое время мог работать Илья Репин.

Трава зеленая, небо синее, земля черная. Штампы и скучно — скажет любой пленэрист. Художник, который рисует с натуры, при естественном освещении, на открытом воздухе — «ен пленэр» по-французски. Земля бывает синей, небо коричневым, а дерево розовым. И не только потому, что «художник так видит»: просто такое время суток, давление, влажность, преломление света, тень от облака. Цвет уникален, дольше нескольких часов не живет.

В восемь утра у дубовой рощи на окраине Кочетка художники начинают искать свою натуру. Когда делает руками так — ищет ракурс: нечто обычное может стать потрясающим объектом. Большая половина живописцев разворачивается к дубовой рощице — сумчанин Александр Чередниченко к ним спиной: облюбовал старую иву, с треснувшим стволом.

Александр Чередниченко, художник: «Дубы красивые, конечно. Но я тут не в первый раз, может в следующий их нарисую. А сегодня настроен именно на это. Легло на душу».

На холсте появляется листва. Зеленая краска — табу. Охра, коричневый, синий и их сочетания, листву рисуют только так. И еще одно правило пленэриста: бери кисть побольше и не бойся.

Александр Чередниченко дает советы студентке-художнице Юле: пленэр совместили с мастер-классом.

Александр Чередниченко, художник: «Именно большой кистью. Заложи. И интенсивнее в цвете».

Не бояться испачкать холст. Если не будет сходства с натурой — не страшно. Это этюд, дай общее настроение, детали можно добавить позже.

Юлия Пастухова, студентка художественного училища: «Сначала все нужно закрасить цветом. А потом разбираться».

В это группе работают 9 человек. Расписание: восемь утра завтрак, выезд на натуру, работа до обеда, если муза отпустит перекусить, после — смена натуры. Почему приехали именно в Чугуев? Все просто: в этом маленьком городке родился, жил и писал Илья Репин. По этим лугам ходил, эти рощи рисовал, позже использовал местные пейзажи в своих картинах.

Художник — человек чуткий: «особая атмосфера репинских мест» для них не пустой звук. В роще восемь человек, одного не хватает. Пропал немец, Хайнер Люка: сказал всем, что пошел рисовать местную кирху, церковь, которую видел на картине Репина «Крестный Ход». У церкви немца нет, видели, как шел в поля, говорят местные жители. Языка не знает, сопровождающие начинают волноваться.

Он все же нашел свой ракурс. Водозаборные сооружения — объект режимный и закрытый, обнесен колючей проволокой. Сторож дядя Коля с околохудожественной фамилией Мазняк говорит: седой немец с этюдником на плече внушает доверие.

Николай Мазняк, сторож: «Ну человек искусства. Как же я...Это же не бомж какой, на бережку бухануть... Видно же....человек творческий».

Его отец был знаком с Репиным, восхищался и воспитал сына Хайне на репинском искусстве — «Бурлаках», «Запорожцах». Поездку на этюды в украинский городок немец считает одним из главных событий в жизни. С вдохновением проблем нет, над этим полотном работает минут сорок, дольше точку искал. Рассказывает: получится нечто одновременно реалистическое, в духе Репина, но с элементами импрессионизма.

Хайнер Люка, художник: «Я хочу на одном полотне объединить близкое и далекое. Вот близкое: будет голова рыбы, вот здесь глаз. А дальше перспектива на церковь».

У него впереди еще почти 20 дней работы. После — итоговая выставка в доме Репина, в его день рождения, 5 августа. Потом Хайне Люка увезет этюды домой, в мастерскую — дорабатывать, и еще долго будет жить Северским Донцом, лугами и лесами, в которых за 150 лет до немца также терялся молодой Репин.

Возможно, у меня скоро будет ещё один роман Макдональда — "Донал Грант"! Сейчас эта книга — библиографическая редкость. Но для меня удалось найти экземпляр.

Главред "Агапе" Сергей Поликин прислал письмо, что книга выслана. Ой, только бы дошла.

UPD. Кстати, книга благополучно дошла, и прочитана.

Все, кто читал Макдональда, могут в комментах оставить свои впечатления.

Хоббитский фольклор богат и разнообразен. Вот стихотворение, которое я нашла только что, совершенно случайно.

ИМХО: юмор Профессора потоньше и поизящнее, чем у многих, кто пишет "стеб по Толкиену". (А то, что я видела в одной авторской колонке, навело на грустные мысли об авторе (колонки). Потому что это даже не стёб, т.к. стёб должен быть смешным).

J.R.R.Tolkien, The Mewlips

The shadows where the Mewlips dwell

Are dark and wet as ink,

And slow and softly rings their bell,

As in the slime you sink.

You sink into the slime, who dare

To knock upon their door,

While down the grinning gargoyles stare

And noisome waters pour.

Beside the rotting river-strand

The drooping willows weep,

And gloomily the gorcrows stand

croaking in their sleep.

Over the Merlock Mountains a long and weary way,

In a mouldy valley where the trees are grey,

By a dark pool's borders without wind or tide,

Moonless and sunless, the Mewlips hide.

The cellars where the Mewlips sit

Are deep and dank and cold

With single sickly candle lit;

And there they count their gold.

Their walls are wet, their ceilings drip;

Their feet upon the floor

Go softly with a squish-flap-flip,

As they sidle to the door.

They peep out slyly; through a crack

Their feeling fingers creep,

And when they've finished, in a sack

Your bones they take to keep.

Beyond the Merlock Mountains, a long and lonely road,

Through the spider-shadows and marsh of Tode,

And through the wood of hanging trees and gallowsweed,

You go to find the Mewlips -- and the Mewlips feed.

Вот перевод от Ingwall Koldun(http://ingwall.livejournal.com/39300.html...)

Дж, Р. Р. Толкиен. "Исхлюпы"

В чернильно-мокрой темноте

Исхлюпы собрались,

И в колокол звонят по тем,

Кто провалился в слизь.

Утонет в чёрной слизи всяк,

Кто к ним явился в дом,

Где скорбно ветки ив висят

Над гнилостным прудом,

Где каменных уродцев ряд

Расселся на стене,

Где над трясиной враны спят,

И каркают во сне.

Через Мерлочьи горы твой путь тебя привёл

В поросший серым лесом заплесневелый дол.

В стоячем чёрном омуте – ни ряби, ни волны;

Тут прячутся Исхлюпы от солнца и луны.

В подвалах, там где холодно,

И стены дали течь,

Они считают золото

При свете хилых свеч.

В сырой глуби подземных ям

Исхлюпы слышат стук,

Легко прошлёпают к дверям,

Протянут пальцы рук,

И хитренько, исподтишка,

Посмотрят на гостей...

...и сохранят на дне мешка

Остатки их костей.

Через Мерлочьи горы тяжёлым был поход,

Паучьей тёмной тропкой до Смертвенных болот,

И дальше хмурым лесом, где тропок вовсе нет.

Ты здесь нашёл Исхлюпов. Они нашли — обед.

Хотя — почему неизвестный? В Европе и США — очень даже известный, это в "диком" СНГ — неизвестный.

А как я о нём узнала? А вот так.

цитата

На одном из камней сидел высокий человек, почти великан, с длинной бородой… Передо мной было божество, чисто-духовное создание без возраста и порока. И в то же время я видел старика, продубленного дождем и ветром, как пастух, которого туристы считают простаком, потому что он честен, а соседи по той же самой причине считают мудрецом. Глаза у него были зоркие, словно он долго жил в пустынных, открытых местах, и я почему-то догадался, что их окружали морщины, пока бессмертие не омыло его лица.

– …Посиди со мной, – сказал он. – Поговорим, – и он подвинулся, чтобы дать мне место на камне.

– Мы не знакомы, – смутился я.

– Меня зовут Джордж, — сообщил он. — Джордж Макдональд.

– О, Господи! — закричал я. — Значит, вы мне и скажете. Уж вы-то не обманете меня.

Сильно дрожа, я стал объяснять ему, что значит он для меня. Я пытался рассказать, как однажды зимним вечером я купил на вокзале его книгу (было мне тогда шестнадцать лет), и она сотворила со мной то, что Беатриче сотворила с мальчиком Данте — для меня началась новая жизнь. Я сбивчиво объяснял, как долго эта жизнь была только умственной, не трогала сердца, пока я не понял, наконец, что его христианство — неслучайно. Я заговорил о том, как упорно отказывался видеть, что имя его очарованию — святость, но он положил мне руку на плечо.

– Сынок, – сказал он, – мне ли не понять твою любовь, и всякую любовь. Но мы сбережем время (тут он стал с виду истинным шотландцем), если я тебе скажу, что я все это знаю...

Этот отрывок из "Расторжения брака" К.С.Льюиса я прочла в 1992 или 1993 году. И с тех пор хотела прочесть произведения Джорджа Макдональда. Но исполнилось это желание совсем недавно, в прошлом году.

Нет, "Лилит" и раньше издавали. В АСТ-Ермак, серия "Толкин:предшественники". О переводе ничего хорошего сказать не могу, и потому просто промолчу. Но есть энтузиасты в Нижнем Новгороде, http://books.agape.ru/ — вот они.

Если вы думаете, что можете прийти в большой книжный магазин и купить там книги Джорджа Макдональда ("Фантастес", "Лилит", "Сэр Гибби", "Донал Грант"), то вас ждёт... большой облом и "индейская национальная изба". Это неудивительно при таких тиражах. Поэтому надо писать на сайт "Агапе" — и, может быть, вам повезёт...

Кстати, его "нефантастические" романы ("Сэр Гибби", "Донал Грант") нравятся мне ничуть ничуть не меньше, чем "Фантастес" и "Лилит".

Так пусть Макдональд появится на Фантлабе хотя бы так!!! В моей колонке.

http://www.rf.com.ua/article/834 — вот что пишет о Макдональде Михаил Назаренко. В одном он неправ: Макдональд вовсе не является "скучным" и "слабым" автором.

А вот эту статью хочется выложить прямо здесь

Г. К. Честертон

Джордж Макдональд и его работа

Один за одним именитые романисты викторианской эры вновь рождаются для демократии в виде дешёвых изданий, так что сегодня честолюбивый трубочист всего за несколько шиллингов действительно может составить себе пусть небольшую, но прекрасную библиотеку. Среди этих писателей есть один, совсем недавно замеченный и изданный г-ном Ньюнсом в таком же доступном виде, который (если я, конечно, не ошибаюсь) является одним из самых замечательных людей нашего времени. Настанет день, и читатели откроют для себя д-ра Джорджа Макдональда, как открыли когда-то Блейка — ещё одного гения, которому всегда недоставало художественного мастерства. А до тех пор Макдональда, как в своё время Блейка, будут презрительно задвигать в тень, и только любители пользоваться чужими идеями станут трудолюбиво рыться в его книгах.

Если быть великим — значит держать в своём разуме или сердце всю вселенную, тогда Джордж Макдональд поистине велик. Как никто другой, он всегда приносил с собой удивительно естественный дух благородного героизма. Одно время он устраивал постановки «Путешествия пилигрима», сам играя в них слугу Толкователя по имени Дух Мужества, и уже сама возможность подобного действа говорит о нём удивительно много, ибо никто другой из наших современников на это не способен. Вряд ли нам удалось бы совершенно серьёзно воспринять Мэтью Арнольда в расшитых блёстками доспехах или профессора Хаксли, размахивающего мечом в свете театральных софитов. Но д-р Макдональд казался фигурой стихийной, человеком вне времени и истории, как будто сам вышел из своей собственной сказки. Он был настоящим мистиком, для которого сверхъестественное было совершенно естественным и родным.

Многие набожные авторы писали аллегории и фантастические сказки, которые лишь сильнее утвердили всех нас во мнении, что ни один литературный жанр не несёт в себе так мало духовности, как аллегория, и ни в одном другом произведении не найдёшь такой скудости воображения, как в сказке. Но от всех этих сочинителей Джорджа Макдональда отделяет настоящая пропасть глубочайшей оригинальности замысла. Разница в том, что обыкновенная сказка с моралью в конце иносказательно намекает нам на реальную повседневную жизнь. У Макдональда сами истории о реальной жизни уже являются аллегориями или замаскированными переложениями его сказок. Он не рядит людей или идеологические движения в костюмы рыцарей или драконов. Наоборот, он думает, что рыцари и драконы, которые на самом деле существуют в вечном царстве, в нашем мире принимают обличье отдельных людей и движений. Корона, шлем или сияющий ореол вовсе не кажутся ему причудливыми украшениями, а вот цилиндр и фрак — вещи странные, гротескные, как маски сценических заговорщиков. Его аллегорические повести о гномах и грифонах не опускают завесу, а раздирают её. В одной из этих странных книг, изданных лишь к концу жизни автора, лишь наполовину поддающихся расшифровке и таких же сумасбродных, как книга какого-нибудь пророка, главному герою указывают на пышный розовый куст и говорят, что этот куст растёт как раз на том месте, где в гостиной стоит рояль. Понять эту мысль — значит понять Джорджа Макдональда; только не забудьте, что символом здесь являются не розы, а рояль.

Это явственно видно в романе «Маркиз Лосси», которым г-н Ньюнс начал серию дешёвых изданий Макдональда. Это не лучшая из его книг; с художественной точки зрения в ней нет счёта недостаткам. Но почти все погрешности романа — это лишь прелести хорошей сказки. Ясность этической дилеммы; ничем не незамутнённая война света против тьмы, в которой нет места сумеркам скептицизма или робости; стихийная мощь равнин и гор и красота человека, относящегося к Природе, как к собственной матери; безупречный героизм героев и явное уродство злых персонажей — во всём этом видится дух, глядящий на мир юными, наивными и ужасными глазами Джека-Победителя великанов. Д-р Макдональд слишком хороший поэт, чтобы быть хорошим романистом в лучшем смысле этого слова. Ибо слава настоящего романиста в том, чтобы умудриться взглянуть на человечество под сотней разных углов, а слава поэта — в том, чтобы глядеть на него с одной-единственной точки зрения. Д-р Макдональд видит мир окутанным в страшные и прекрасные багровые одежды Божьей любви. Он даже на мгновение не способен себе представить, как этот мир выглядит сквозь зеленоватые очки циника. Он не способен описать циника — как Шелли никогда не смог бы описать зеленщика, исправно посещающего баптистскую церковь, или Китс — богатого городского купца. Модные негодяи в романах Макдональда никак не похожи на тех пустых, добродушных, механически приветливых полевых зверей, спокойных и горделивых, как коровы, какими они являются в реальной жизни. У него все злодеи — это неразборчивые, уродливые создания, подобные сказочным драконам, по какой-то нездешней прихоти пожирающим невинных девушек. Они существуют не для того, чтобы их изучать, а для того, чтобы с ними сражаться.

Но самым интересным в «Маркизе Лосси» является то, что в нём кроется главный секрет работы Джорджа Макдональда. Молодой рыбак-шотландец, следуя бескомпромиссному чувству простоты и чести, отправляется в фешенебельный лондонский дом, чтобы спасти фешенебельную молодую леди (которая, как он знает, приходится ему сводной сестрой) от позорного брака с недостойным мерзавцем. Как я уже говорил, эту историю нельзя назвать лучшим образцом художественного мастерства Джорджа Макдональда. В ней трудно отыскать хотя бы одну сцену, которая была бы выстроена по всем правилам композиции; повсюду мы натыкаемся на избыток философии и недостаток психологии. И тем не менее, вся эта история оказывается странно живой, она захватывает, как детектив. Читая её, всё время чувствуешь радостное волнение и трепет, даже не понимая, почему. Но всё станет ясно, когда мы вспомним великолепную сказку Макдональда «Принцесса и Кёрди». В ней мы узнаём о мальчике-рудокопе, который, повинуясь загадочному повелению пожилой феи, отправляется спасать короля и принцессу от опасностей и заговоров, подстерегающих их в чудовищном и злом городе. Внезапно мы понимаем, что и роман, и сказка — это одна и та же история, что в жилах романа течёт сказочная кровь, что реалистический роман — это всего лишь скорлупа, а ядром ореха является сказка. Так что вся неуклюжесть, все отступления, вся внезапность или чрезмерная замедленность действия означают лишь то, что герой только и ждёт, чтобы отбросить в сторону чёрную шапочку и куртку Малькольма МакФейла и наконец-то провозгласить своё настоящее имя: Кёрди, защитник фей. И книга была такой живой и захватывающей как раз потому, что бессознательно мы с самого начала это чувствовали.

Джордж Макдональд входит в сказочную страну так, как будто возвращается к себе домой. Однако хотя он был и природным кельтом, и мистиком до мозга костей, его работы не стали частью популярного нынче увлечения кельтским мистицизмом — главным образом потому, что представители этого движения были охвачены непонятно откуда взявшейся мыслью о том, что мистик просто обязан быть печальным. Наверное, им понадобится одно-два столетия, чтобы осознать то, что Макдональд знал всегда: печаль — весьма легкомысленная штука по сравнению с серьёзностью радости. Печаль — это тень, пустота, небытие; она связана лишь с вещами тривиальными, вроде смерти. Радость же полнокровна и реальна, и только ей мы обязаны обновлением и продолжением жизни. Печаль безответственна; она с тоскою будет смотреть, как вселенная разваливается на куски, но не пошевельнёт и пальцем. Радость полна ответственности и удерживает весь мир, висящий в бескрайнем пространстве. Эта мысль о том, что всевышняя Сила вечно бодрствует, наполняет все произведения Макдональда неизмеримой серьёзностью полного счастья, серьёзностью играющего ребёнка. Его книги пронизаны удивительным сиянием: распустившиеся бутоны кажутся разноцветными языками огня, вырвавшимися из пылающего сердца мира; каждый куст, притулившийся на утёсе горы, похож на терновый куст, горящий огнём, и горит он ради той же славы, что и куст Моисея. Именно это чувство поразительной тайны, которую вселенная хранит с почти что мучительной радостью, заставляет других современных мистиков стыдиться своей тоскливой усталости. Как будто человек, обладающий настоящей тайной, когда-нибудь может почувствовать себя усталым!

Есть ещё один художественный момент, в котором д-р Макдональд повёл нас совершенно оригинальным, непроторённым путём. Я имею в виду осознание гротескного в духовном мире. Он писал детские стихи, полные какой-то ночной анархии, как нелепый, шутовской сон. Вот, например, Филин у него говорит:

Я умею видеть ветер. Кто ещё сумеет так?

Подсмотрю все сны и грёзы, что он прячет в свой колпак.

Кто Луну-наседку видел? Как она всю ночь сидит

В мягком гнёздышке прилива? Филин видел — он не спит!

На этих сумасбродных бракосочетаниях образов не может присутствовать никакого священника, кроме голого воображения. Но главный смысл оригинальности Макдональда заключается вот в чём: нелепицу писали и другие современные авторы, но только ему удалось написать то, что можно назвать небесной нелепицей. Мир «Алисы в Стране Чудес» — это мир чисто интеллектуальной глупости. Действительно, у любого человека с сильным воображением, должно быть, бывают такие моменты, когда его внезапно настигает ощущение бездомности и панического ужаса в этом мире математического сумасшествия, когда неразумие кажется ему более холодным и жестоким, чем разум, и когда он постигает глубокую истину о том, что на земле нет ничего более бесплодного, чем безграничное легкомыслие. Но экстравагантный мир Макдональда где луна, как цыплят, высиживает морские корабли, а устрицы широко открывают рот, чтобы запеть песню, насквозь пронизан теплом любви, обнимающей весь мир, вселенским товариществом ребёнка. В этой огромной детской даже чудовища становятся домашними.

Как я уже сказал, д-ра Макдональда откроют только по прошествии какого-то времени. Есть люди и движения, которые, не успев уйти, сразу же оказываются от нас далеко-далеко — как та точка колеса, которая только что коснулась земли. Сейчас мы живём среди поэтов, не способных помыслить, что великая сила, удерживающая всю вселенную, может обладать более глубокими и сильными чувствами, чем они сами. Говоря потрясающими словами Данте, они не могут представить себе «ту любовь, что движет звёздами и солнцем», ибо те любови, о которых пишут они, были бы не в силах двигать и пушинкой чертополоха. Но великая мысль, которую постоянно выражает д-р Макдональд — и которую он всё время оставляет невысказанной, — никогда не перестанет преследовать и нагонять нас. Сотни раз в самые неожиданные минуты, на кривых улочках, в сумеречных полях, в гостиных, где уже зажглись вечерние лампы, нас вдруг снова и снова будет посещать это странное ощущение, одновременно приводящее в замешательство и приносящее утешение. Внезапно нам снова будет ясно, что и мы сами, и наши доморощенные философии — все мы находимся в сердце одной большой сказки и играем там до невероятности глупую роль.

11 июня, 1901 года (конец статьи).

Закончу цитатой самого Джорджа Макдональда:

Чего бы не требовал сей век от своих художников, я всё равно буду стоять на своём: мы должны показывать ему таких людей, в которых самые обыкновенные добрые качества развиты до необыкновенной, исключительной степени. И делать это нужно не потому, что такие характеры встречаются редко, а потому что они вернее отражают суть истинной человечности.