— Эй ты! Ты псих или призрак?

Он вынырнул из сна, полного ярости и боли, из водоворота кричащих лиц и грохочущего металла, в прохладные, тихие сумерки. Сначала пошатнулся, но затем обрёл равновесие и, карабкаясь по замшелым камням, поднялся по крутому, поросшему лесом склону.

— Самое время для сумасшедших, точно! — голос раздался снова.

Взошла полная луна. Внизу, на краю горизонта, равнинные города мерцали, подобно ритуальным свечам.

Он добрался до круглой, чистой поляны и ступил на траву, залитую лунным светом, таким ярким, что цвета стали почти различимы.

— Ого! Я надеюсь, что ты псих простой, а не сверхъестественный, поелику боюсь я призраков личных моих мертвецов, кому я смерть призвал. Вечно они меня мучают. Но ты, собрат мой по несчастью, пришёл, дабы утешить меня.

Голос слышался совсем рядом. Руки вспомнили о мече и выхватили клинок. Он повернулся и потребовал:

— Покажись.

Нечто выбралось из подлеска, возможно, огромный барсук или маленький медведь, тёмный, взъерошенный, ковыляющий вразвалку, неряшливый.

«Э, нет! Да это человек! — с легким потрясением осознал он. — Таких грязных и оборванных я ещё не видывал, да и на ноги он всего раз поднялся, чтобы воздух понюхать».

Существо шебуршилось у его ног, царапая когтями землю.

— Я спросил вас, добрый сэр, — сказало оно, — кто вы, безумец, призрак или... настоящий рыцарь?

Шок: ответа он не знал, и помнил лишь несколько последних минут, будто бы родился прямо сейчас.

— А как насчёт тебя? Ты тролль?

Оборванец выпрямился, небрежно отряхнулся и отвесил величественный поклон.

— Нет, я подлинный сумасшедший, к вашим услугам, сэр.

Он убрал меч, погладил подбородок и тихо рассмеялся.

— Любопытная задачка. Как сумасшедший узнает, что он сумасшедший? Несомненно, только здравомыслящий человек может распознать сумасшедшего, ибо тот абсолютно убеждён в своей вменяемости. Поcему, загадай мне загадку.

Безумец склонил голову набок, заискивающе улыбнулся, а затем закружился в подобии танца.

— О, вы так умны, так проницательны. Не будьте жестоким, не возноситесь над моим бедным, слабым, больным, взбалмошным умом. Скажите, что вы храбрый и честный рыцарь, что пришли, дабы утешить меня, рассказать истории рыцарские. Сейчас самое подходящее время, да и место самое подходящее.

Он крепко взял безумца за руку.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Как и ты на мой. Позволь мне просто сказать, что я и раньше бывал безумен, что однажды я пасся на этих холмах, подобно зверю, голый, как царь Навуходоносор, когда Господь Бог поразил его. Поэтому я узнаю безумие по личному опыту.

— Вот как!

— Не зайдёте ли вы в мою лунную беседку, сэр? Она целиком соткана из лунных лучей. Я сижу здесь и сплетаю их в ночи. — Безумец снова попытался опуститься на четвереньки.

Собеседник крепко схватил безумца.

— Нет. Ходи как человек.

— Ты добрый, да, добрый, а может, и жестокий, потому как, избавив меня от безумия, ты заставишь меня вспомнить, кем я был.

— И кем же?

— Смотрите! Там! Начинается!

С обеих сторон плоской вершины холма появились два конных рыцаря с опущенными копьями и забралами, с развевающимися вымпелами и лентами, они устремились друг на друга в абсолютной тишине, столкнулись и исчезли, как лопнувший мыльный пузырь.

— А теперь сядь, — сказал безумец, усаживая спутника на землю, — и я скажу, что ты рыцарь великого почтения — запомни эту фразу; мы частенько использовали её в старые добрые времена. Ах, как красиво звучит! Великое почтение. Да. Посмотри сюда. Тук! Тук! На тебе доспехи. Но они помяты, изношены и — о! — запачканы кровью. Посмотри, как обтрепались твои поножи, а на икре огромная чёрная дыра. А вот здесь дыра куда серьёзнее.

Он наблюдал, как безумец ощупывает рваное отверстие в нагруднике, но не чувствовал его прикосновений.

— Да, этим доспехам есть что рассказать, — сообщил безумец.

— Но я ничего не помню.

— Пока нет. Тогда историю расскажу я. Прекрасно. Слушай! Когда король Артур, величайший, храбрейший, правдивейший рыцарь, когда-либо живший на земле…

— Его... очень почитали...

— Да! Точно! Теперь ты вспоминаешь! Как бы то ни было, когда король Артур собрал всех своих почитаемых рыцарей в Камелоте, усадил их за Круглым столом и объявил большой пир в честь своей победы над Пятью королями, в зал вошла Дама из-под Холма, неся две шкатулки. «Эта, сэр король, — сказала она, подняв первую, — содержит в себе удивительную награду для любого рыцаря, именуемую честью». И король потянулся за ней. Дама отвела руку. «А эта, — сказала она, протягивая вторую, — содержит ещё одну награду, а именно мудрость». «Я возьму обе», — объявил король. «Я дам только одну, — ответила дама. — Ты должен выбрать».

Безумец прервал рассказ.

— И что же выбрал король?

— Не знаю. У меня помутился рассудок! Это загадка!

Он поднялся на ноги, вытаскивая меч.

— Ты отнимаешь у меня время, сорока-балаболка. Я бы с удовольствием отрубил твою шумную башку.

— Вот это оригинальное решение загадки! Даже Артур не додумался до такого.

— Настоящий рыцарь выбрал бы честь!

— У настоящего рыцаря честь уже есть. И многие глупцы неразумно приняли смерть с честью.

— Пусть он выберет мудрость, ибо меня это начинает раздражать.

— Многие трагические мужи постигли мудрость, когда стало слишком поздно, и просто умерли, зная, что ошибки их непоправимы.

Он ткнул безумца мечом в подбородок.

— А теперь я приказываю тебе сказать, что выбрал Артур?

— Возможно, ни то, ни другое. Возможно, он не смог, и это его сгубило. Это всего лишь история, а истории правдивы настолько, насколько мы их создаём. Спросите... спросите... любого из этих людей. У каждого из них есть что рассказать...

— У кого?

— Оглянись.

Они были уже не одни на поляне. В лунных лучах явилось множество конных рыцарей и дам, двигающихся в полном молчании.

Он протянул к ним руку, и они исчезли.

— Сядь рядом со мной, — сказал безумец, — и расскажи свою историю.

Он сел, положив меч на колени.

— Я слишком боюсь. Моя история о сыне, что любил своего отца и ненавидел его, что убил своего отца и был убит им, что умер и не умер до сих пор, так же как его отец умер и не умер до сих пор.

Безумец успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Сие действительно великая загадка, написанная, как мне кажется, кровью. Как и моя собственная история о друге, что не был другом, о самом верном рыцаре во всём мире, что также был подлым предателем, о грешнике, творившем святые чудеса, о любовнике, что принёс своей возлюбленной только позор, всегда умирающем, но никогда окончательно, — о, я тоже боюсь. Помогите мне, сэр рыцарь! Кажется, я перестаю сходить с ума!

— Кажется, я начинаю вспоминать.

Они обнялись и заплакали, словно побитые дети.

— А теперь давайте войдём внутрь, — сказал оборванец. — Не будем больше медлить.

Теперь поляна наполнилась золотистым туманом, поднимавшимся от земли до уровня их плеч, пока они сидели, так что казалось, что только головы их плавают в море сверкающего, светящегося дыма. И пока они смотрели, пять чёрных точек разорвали туман, поднялись вверх, словно пальцы огромной руки в кольчужной перчатке; показались пять башен, затем зубчатые стены, крепкий замок с открытыми воротами и решёткой, поднятой, словно зубы в ждущей пасти; тёмный, пустой, залитый золотистым туманом, тронутый лунным светом, безжизненный, с пустыми окнами, окутанный тишиной.

— Мне не нравится это.

— Мне тоже, — сказал безумец. — И всё же мы должны войти. Разве ты не узнаёшь этот замок? Это Камелот.

— Я никогда не видел его таким.

Никто из часовых не окликнул их. Звук его железных башмаков отдавался эхом во внутреннем дворе. Босой безумец мягко ступал позади. Они обыскали множество комнат и нашли скелеты женщин, покоившиеся среди паутины и пыли. В большом пиршественном зале Круглый стол сиял, подобно кольцу, вырезанному из лунного диска, сверкающий и переливающийся, но рыцари, сидевшие за ним, были мертвы.

Безумец заскулил. Они медленно обошли вокруг: вот юноша с рассечённым черепом, а вот седой мужчина со стрелой в сердце; и ещё один, настолько растерзанный зверями и растоптанный лошадьми, что в нём нельзя было узнать человека, если бы не эмблема на его окровавленном плаще; далее светловолосый мальчик с перерезанным горлом, один глаз совершенно голубой, как драгоценный камень, другой выклеван воронами; суровый воин, насаженный на копьё.

Среди них сидел король Артур, обливаясь кровавыми слезами.

Рыцарь узнал его. Он был уверен, что безумец, стоявший рядом с ним, узнал тоже и больше не был сумасшедшим. Это была правда. И это был конец. Ужасные воспоминания вернулись.

— Отец мой, — тихо произнёс рыцарь.

— Друг мой, — чётко произнёс безумец.

Ни один из них не мог встретиться взглядом с королём. Вместо этого они рассматривали отражения на полированной поверхности стола, свои и его.

Король Артур сказал:

— Вот и ты!

Затем с раскатом грома исчез зал, исчез замок, и рыцарь закричал, а безумец кричал в ответ, они катались по траве в лунном свете, впиваясь пальцами в горло, царапая лица.

— Ты враг мой! — кричал безумец.

— А ты мой!

— Ты Мордред, отродье кровосмешения, предатель...

— Я родился не по своей воле. Ты, Ланселот, чистейший из людей, тоже предал его…

Они лежали в объятиях друг друга.

— О, утешь меня!

— Помоги мне снова сойти с ума!

— Помоги мне забыть!

— Загадай мне загадку! Загадай мне загадку! Что выбрал Артур?

— Я думаю, он не смог выбрать, и это его cгубило.

Когда луна зашла на западе, они сидели вдвоём среди обвалившихся, покрытых мхом камней Камелота на краю поляны, глядя на равнину.

— Не все истории правдивы, — сказал безумец, снова сходя с ума. — Не все они заканчивались, как рассказывают в книгах. От Ланселота не пахнет святостью. Нет, он затаился, ожидая, когда Артур пробудится ото сна на Авалоне.

— Как и Мордред. Разве его тоже не унесли с поля битвы при Камланне, чтобы исцелить? Одной из королев в лодке была Моргауза, его собственная мать. Она бы его не бросила!

— Я думаю, мы продолжаем жить во сне Артура, дабы оказаться рядом в день его возвращения.

— Но с какой целью? Чтобы убить или обнять? Отомстить или примириться?

— Ах, загадай мне загадку, загадай мне загадку.

Потертый чёрно-белый линолеум на полу упирается в деревянную стойку. Мебель – в основном хромированные табуреты из закусочной – сложена в углу. Несколько шкафчиков, но что в них — не разобрать. Прижмитесь лицом к окну тёмной ночью, и дождь безмолвных предметов медленно прольется по помещению, словно каталог какого-то ненадёжного прошлого: пепельницы всех видов и размеров; герань в терракотовом горшке; тысячи пластинок на 45 оборотов; десятки тысяч помятых книг в мягкой обложке; камни с пляжа; мелочь и игральные карты; суперобложки библиотечной серии 1956 года; чёрные французские панталоны 24 размера; просроченные разноцветные билеты; костюмы, шляпы и туфли; помятый крикетный мяч с протертыми швами; фарфоровый глобус диаметром пять дюймов со сложным рисунком из листьев и усиков синего цвета; маленький комод, облицованный шпоном; велосипедная шина, серебряный портсигар для джентльменов; карточка национального страхования: всё невесомое, искрящееся в рождественских огнях, похожее на пучки водорослей под водой. Однажды ночью вы слышите Фрэнка Синатру из-за двери в заднюю комнату. Приходите следующим вечером: ничего. Вы поднимаете воротник под дождём. На табличке в окне значится «открыто», но дверь закрыта всегда. Поспрашивайте — никто не помнит, чтобы видел владельца. Открытая книга, химический карандаш на верёвочке. «Распишитесь здесь».

4 июля 2170 года. мне трудно привести мысли в порядок. я изолирован от всех остальных людей. это приводит в замешательство. я считаю, что многие люди сходят с ума. я боюсь, что в обществе может воцариться хаос. мне приходится прилагать усилия, чтобы мыслить связно. события в моей голове хранятся среди массы данных в нанопьютерах, подключённых к моему мозгу, хотя сейчас они отрезаны от глобальной сети. 4 июля — «день независимости» в календаре бывших соединённых штатов, и сегодня независим каждый человек. вспышки на солнце бомбардируют магнитосферу земли заряженными частицами. в небе бешено танцуют полярные сияния. сильные электромагнитные помехи полностью обрушили мыслепочту.

события у меня в голове. я осознаю тысячелетнюю историю до мыслепочты, долгую эпоху бесконечных конфликтов между индивидуальностями и что за этим последовало.

конец двадцатого века ознаменовался стремительным развитием «электронной почты», примитивной быстрой электронной коммуникации между пользователями. вскоре почти весь мир был опутан проводами и сетью интернет. скорость и производительность росли, но всё более миниатюрные устройства, носимые на запястье или пальцах, взаимодействовали с микромашинами других людей. появление эффективных нанотехнологий в конце двадцать первого века позволило наноботам молекулярного размера наконец проникнуть в человеческий мозг. наноботы перенастроили нейронную сеть. мощные микропроцессоры, связанные с мозгом, управляются мыслями пользователя. теперь мозг может функционировать как приёмник и передатчик слабых радиосигналов, передаваемых и обнаруживаемых насыщенной нанотехнологиями интеллектуальной средой зданий, транспортных средств, улиц, дорожек, мебели, одежды. проблемы, связанные с перегревом мозга, были успешно решены. так появилась мыслепочта — мгновенный обмен сообщениями с получателями, находящимися в том же здании или на другом конце света, посредством телепатии, основанной на мысленных технологиях.

сначала мыслепочтой пользовались только избранные. адреса для мысленной почты были точными, поскольку нейронная сеть каждого человека уникальна, подобно отпечаткам пальцев. тайные совещания проводились в обстановке абсолютной секретности. влюблённые встречались тет-а-тет в общественных местах при полной конфиденциальности.

нанопьютеры в мозге были бесценны для фильтрации и обработки входящих сообщений, а также для перевода иноязычных посланий, но, что наиболее важно, они связно оформляли исходящие сообщения, являясь своего рода контролёром мыслей. некий людвиг-витгенштейн полагал, что через нас говорит «пропозиция», а психологи домыслепочтовой эры сьюзен-блэкмор и дэниел-деннетт, показали, что слова — это мемы, конкурирующие за произнесение, и что скорее язык порождает мысль, чем мысль порождает произносимые слова. если бы не нанопроцессоры, обеспечивающие формирование сообщений, для создания осознанной мыслепочты потребовался бы высокий уровень ментальной дисциплины.

вскоре почти весь мир стал использовать мыслепочту даже для самых обыденных дел. были опасения, что маленькие дети не смогут свободно говорить на языке. женщина, называющая себя рэйчел-карсон-вторая перегрузила мыслепочту своими суждениями, озаглавленными «безмолвная речь». однако неонатальная инъекция наноботов обеспечила языковую фиксацию внутреннего диалога в качестве модели для овладения речью, и большинство родителей смогли общаться со своими отпрысками.

через несколько лет глобальная сеть мыслепочты стала настолько сложной, что стала самоорганизующейся и автономной. по словам психолога джулиана джейнса, вплоть до «троянской войны» люди, вероятно, слышали в своей голове галлюцинаторные голоса — «веления богов» — автоматически подчинясь им. субъективное сознание возникло менее 4000 лет назад после краха бикамерального разума из-за возрастающей сложности жизни.

в 2105 году человеческая раса вновь утратила субъективное сознание, поскольку человечество превратилось в улей, управляемый не феромонами и инстинктами, но самоорганизующейся мыслепочтой, действующей как своего рода сверхразум. самоорганизующаяся мыслепочта направляла нашу деятельность и даже наши мысли. индивидуальность исчезла; воцарились мир и утопия. всё упорядочилось. до сих пор.

мне требуется сила воли, чтобы сформулировать эти мысли: напряжение моего «я», до сих пор скрытого. никаких голосов, никакой помощи, никакого кибернетического управления моим существованием больше нет. только я сам, неподвластный слиянию. я, я, я. по сравнению с состоянием крошечной ячейки глобальной сети, моя новая индивидуальность кажется тонкой и двумерной, как размытость света перед солнечным затмением. но это всё, что у меня есть.

только через глобальную и быструю мыслепочту мы могли бы решить, стоит ли нам остаться свободными, если мы действительно захотим. солнечные вспышки мешают нам. но когда вспышки стихнут и электромагнитные помехи прекратятся, сеть, несомненно, возобновит управление всеми нами. голоса в моей голове вернутся, снова решая, что мне делать.

ещё несколько дней — может быть, несколько недель — мы будем личностями. быть свободным — это ужасно. мне так трудно решить, что делать. не думаю, что я что-то могу. без мыслепочты я глух и слеп. как я тоскую по мыслепочте. она направляет меня.

В молодости я преисполнялся гордости, повествуя о своих приключениях, ибо нравилось мне вызывать удивление и восторг у слушателей. Кто умеет завораживать аудиторию лишь словами, тот разделит со мной удовольствие сие. Однако с возрастом возникла у меня цель иная. Говорил я о похождениях наших, а перед слушателями представали мы с Дабиром в расцвете сил. Но пришло мне в голову, что не всегда буду рассказывать я истории, и убоялся, что со смертью моей не станет и Дабира, и прочих знакомых моих. Вот и понял тогда я, что пришло время изложить истории сии на бумаге, как предсказано было это давным-давно.

В минувшие дни на поясе у меня всегда висел меч, а рядом пребывал друг и побратим мой, Дабир Хашим ибн Халиль. Пусть повезёт тебе так же, как мне, и будет у тебя такой же верный товарищ, хоть и редко случается такое. Кое-кто, возможно, знаком с нашими давними и великими подвигами, но не всегда мчались мы в самые отдалённые уголки во спасение халифата. Иногда решали мы проблемы попроще и поближе к дому, хотя по-своему были они не менее сложными. Записал я здесь некоторые из них.

Всякий знакомый с Дабиром отмечал великий ум его, но, на взгляд мой, именно рассудительность и сострадание сделали его великим; мало кто понимал это, ибо никогда не хвалился он деяниями своими. Бывало, что совершал он ошибки, но всегда стремился к истине, и халифат существует сегодня в немалой степени благодаря его навыкам, риску и жертвам.

Приключения наши радовали меня, но больше всего не хватает мне удовольствия от общения с Дабиром: наблюдать как обдумывает он ход над клетками шатранджа дождливым днём; разделять с ним простую трапезу в каком-нибудь грязном караван-сарае; слышать смех его над шуткой жены. Я бы многое отдал, лишь бы ещё раз пережить простые моменты сии.

Но не время сейчас размышлять об уготованном Аллахом для всех людей, лучше вспомним, как мы с Дабиром служили великому халифу Гаруну аль-Рашиду, да пребудет мир с ним, и стремились быть достойными почестей, что оказал он нам. Да будет угодно, чтобы воспоминания мои доставили удовольствие их читающему.

Тело было прекрасно. Шестеро из них нашли его рано утром, неподвижно лежащее, а песок вокруг пропитался влагой. Длинные, мерцающие конечности изгибались под десятком острых углов, совершенно не тронутые скользкой, густой тиной, покрывавшей все остальные предметы, выбрасываемые на берег. Даже крылья — мокрая масса голубых, лавандовых и розовых оттенков, тянущаяся от плеч до бёдер, — были свободны от слизи.

Шестеро, безымянные и шершавые, окружили изломанную прекрасную фигуру и спорили о праве обладания.

Кто-то первым увидел.

Кто-то первым добрался.

Кто-то первым дотронулся.

Кто-то первым возжелал.

Кто-то первым обозвал.

Кто-то первым заявил.

Шестеро, безымянные и шершавые, каждое утро бродили по грязной полоске песка, роясь в отбросах всего мира.

Тело было прекрасно. Шестеро из них нашли его рано утром, и лицо его частично ушло в песок. Правая щека, ухо и лоб над глазом – тонкие, вытянутые, мерцающие в тусклом свете. (Ни одно солнце не смогло бы рассеять серо-синюю дымку атмосферы — в лучшем случае просветлить до светло-серого.) Шестеро из них, кутаясь в остатки чьей-то одежды, окружили разбитую сияющую фигуру и задались вопросом о происхождении её.

Кто-то подумал о птице.

Кто-то подумал о дорогой игрушке.

Кто-то подумал о неудачном эксперименте.

Кто-то подумал о выброшенной скульптуре.

Кто-то подумал о жертве болезни.

Кто-то подумал об ангеле.

Шестеро, безымянные и шершавые, существуя вне времени и правил, бродили по полоске пляжа так долго, что забыли зачем, пока не нашли прекрасную сломанную вещицу, лежащую лицом вниз и чистую от слизи, вжавшуюся в песок и мерцающую в тусклом свете скрытого солнца.

Тело было прекрасно. Шестеро из них простояли, любуясь, почти весь день. Изогнутый, с розовыми прожилками череп выглядел хрупким. По нему бродили маленькие муравьи-падальщики, некоторые передвигались по розовым прожилкам, как по шоссе.

Шестеро, безымянные, шершавые и одинокие, окружили чудесное летающее существо и возненавидели его.

Кто-то пнул его ногой.

Кто-то плюнул на него.

Кто-то вырвал целую пригоршню его влажных, ароматных перьев.

Кто-то засыпал песком правую сторону его лица.

Кто-то раздавил его длинные тонкие пальцы.

Кто-то заплакал.

Шестеро, безымянные, шершавые и потерянные, развели большой костёр из маслянистых отбросов и, подняв мерцающую вещицу — какой лёгкой она была! — бросили в огонь. За считанные секунды она обратилась в пепел, вспыхнув голубым, лавандовым и розовым пламенем, оставив аромат очень сладкий, очень чистый.