Дворец оказался душным, разочаровывающим лабиринтом, провонявшим собачьей шерстью. Королева провела нас сквозь множество тесных комнат с низкими потолками и коврами на стенах — совсем не то, что мы искали. Никаких подлинных ценностей Земли эльфов, никакой характерной архитектуры, кроме разве что роскошного речного фасада.

Она постоянно бубнила, что они с мужем собирались тут улучшить, там перестроить, но всё прервалось, когда «они вернулись». В какой-то момент она пробормотала: «Мы хотели продать всё и уехать в Глубинный Запад, но они вернулись. Понимаете, они вернулись, и что тут поделаешь?». Кто такие «они» — так и осталось загадкой.

У задней двери спал старый лабрадор. И ещё весьма ароматная чихуахуа — всё норовит уставиться на тебя снизу вверх, а если погладить, то Королева вздохнёт: «О, эта пойдёт к кому угодно. Залезет к вам в сумку, пока вы по магазинам ходите».

А Элдранол тем временем просто прозябал в гостиной, не отрываясь от платного спутникового ТВ. В итоге мы решили — пусть это поместье близко к Вечерним Гаваням, но явно не про нас.

Каждую ночь эльфийского владыку Элдранола отвозят ко сну на усиленных титановых носилках с композитной основой. Пара-тройка слуг бережно приподнимают толстые складки его плоти, дабы промыть язвы в маслянисто-сальных изгибах, где всё ещё скрывается его мужское достоинство. Фрагмент правой ступни потерян ввиду диабета. Королева бросила его сто лет назад — отправилась на Север с придворным дварфом. Но мечта его незыблема — пробежать супермарафон.

Ночью, во вторичном мире своего вторичного мира, эльфийский повелитель бежит босой и невесомый по пескам Великого Эрга (см. карту), облачённый лишь в традиционную кожаную киртлу, а любимая дочь сторожит спящее тело, слегка сочащееся успокаивающим запахом кетонов и противогрибковой мази. Она — дерзкая городская принцесса-вампирша, но сердце у неё на месте. И она не может не задаваться вопросом, что выйдет, когда в следующую среду к Вратам явится Орда.

Завтра, в последней попытке достучаться до своего народа, Элдранол станет главным героем всекоролевского выпуска «Большая порция против Отрицательного размера» — в рубрике «Не доведи себя вот так». А для принцессы это последний шанс прорекламировать свои «Образы боевой крути» на QVC.

QVC (сокращение от «Quality Value Convenience» — «Качество, Ценность, Удобство») — американский бесплатный телеканал, флагман телевизионных покупок, специализирующийся на продажах в прямом эфире. Принадлежит корпорации «Qurate Retail Group».

Прислушаешься — и слышен ровный, прямой дождь. Без ветра. На углу притормаживает машина, набирает скорость, словно осознавая своё приглушённое существование. Шелест шин заглушает звук мотора. Вопреки всему — вещи стремятся быть. Края и рёбра терракотовых горшков жёсткие, бликуют светом. Крыши, как зеркала. Кирпичи впитывают воду. И всё удерживается идеальным углом водосточной трубы.

Сегодня днём Барнс тих. Сегодня днём каждое садовое растение зеленеет странными оттенками. Гости звонят в колокольчик, ожидают в дверях, слишком вежливые, чтобы войти сразу, но, проникнув, оживлённо болтают. Они милые. Их дети всегда с каким-то новым практичным предметом — не столько игрушкой, сколько зачатком полезного увлечения на всю жизнь.

Без предупреждения (чистейшая коммуникация, как она есть) камера резко меняет угол: стремительно вверх, исполняя серию вертикальных полуоборотов, мир рассыпается калейдоскопом — тысяча футов высоты, выход на низкую орбиту. К моменту, когда всё возвращается к привычному масштабу, дождь прекращается, и выглядывает солнце.

Я приближался к обширному болоту, смеркалось, и белые туманы вились над ним, скользя по топким низинам, словно призраки по кладбищу. Хотя отправился я в путь с ликующим сердцем, долгая дорога через пустошь охладила мой пыл, и ныне пребывал я в тревожной насторожённости. Пока конь мой спускался по травянистому склону, переходившему в болотную топь, я увидел, как тонкие струйки тумана медленно поднимаются, парят над высоким камышом, как привидения, а затем, становясь плотнее, тяжело плывут над равниной. Видение в весьма унылый час края, столь удалённого от людского общества и столь зловеще навевающего мысли о нечистой силе, заставило меня удивиться: как могла она избрать подобное место для нашей встречи? Она знала здешние пустоши, ибо я всегда встречал её там; но, похоже, её высокомерие нашло выход в подобном капризе — испытать мою преданность столь мрачным свиданием. Обширный и ужасающий пейзаж изрядно угнетал меня, но мысль о её близости влекла вперёд, а дух мой воспрянул от предвкушения, что наконец-то она отдастся мне.

Привязав коня на краю топи, я вскоре отыскал тропу, что вела через неё, и, ступив на неё, смело направился к сердцу болота. Дорожку, видимо, пользовали нечасто, ибо камыши, возвышавшиеся по обе стороны выше моей головы, переплетались низкими арками, и я пробирался сквозь них с немалым трудом и великим нетерпением. Целых полчаса я брёл в одиночестве по сей глуши, и когда наконец тишину нарушил звук, отличный от моих шагов, сумерки уже сгустились.

Я шёл медленно, борясь с мыслью, что, пожалуй, следует оставить весьма печальную затею, ибо теперь мне представлялось, что я стал жертвой жестокой шутки. Пока я пребывал в нерешительности, внезапно меня остановил хриплый каркающий звук, раздавшийся слева, из камышей в чёрной трясине. Немного спустя он повторился уже ближе, и, недоумённо пройдя ещё несколько шагов, я услышал его в третий раз. Я остановился и прислушался, но болото безмолвствовало, подобно могиле, и, решив, что слышал крик какой-то лягушки, я продолжил путь. Однако вскоре карканье возобновилось, и, резко остановившись, я раздвинул камыши и вгляделся во тьму. Увидеть ничего не смог, но почудился мне звук, будто кто-то пробирается сквозь тростник. Моё отвращение к зловещему приключению лишь усилилось, и, не будь я безумно влюблён, то непременно повернул бы назад и поскакал домой. Жуткий звук преследовал меня по пути, пока наконец, раздражённый ощущением незримой и навязчивой компании, я не ускорил шаг. Казалось, создание сие (чем бы оно ни было) не успевало за мной, ибо звуки прекратились, и я продолжил путь в тишине.

Но вот тропа вывела меня из камышей на обширную поляну, о коей говорила она, и тут сердце моё забилось чаще, а мрак сего ужасного места рассеялся. Поляна лежала в самом центре топи, и кое-где на ней возвышались тощие кусты или засохшие деревья, словно призраки в белом тумане. На дальнем краю мне почудилось некое строение, но в тот же миг на меня опустился туман, сгущавшийся с тех пор, как я вступил на тропу, и видение внезапно исчезло. Пока я стоял, ожидая, не прояснится ли, из белёсой мглы раздался голос, и в следующее мгновение я увидел её — в клубах тумана, обвивавшими тело, — бегущую ко мне из тьмы. Она обвила меня гибкими руками, и, прижав к себе, я заглянул в её бездонные глаза. Мне казалось, что в них я различаю таинственный смех, пляшущий в светлых безднах, и вновь ощутил тот восторг близости к духу огня, что овладевал мной при её прикосновении.

— Наконец-то, — прошептала она, — наконец-то, любовь моя!

Я приласкал её.

— Зачем, — спросил я в трепете жил, — зачем ты затеяла столь скорбный путь между нами? Что за безумная прихоть привела тебя в топи сии?

Серебристый смех и вновь она прижалась ко мне.

— Я — дитя места сего, — ответила она. — Здесь мой дом. Я поклялась, что ты узришь меня в моём природном грехе, прежде чем похитишь.

— Тогда идём, — сказал я. — Я увидел. И довольно. Я знаю тебя, знаю, кто ты. Болото сжимает мне сердце. Не дай Бог, провести тебе здесь ещё хоть день. Идём.

— Спешишь! — воскликнула она. — Ты ещё многого не знаешь. Взгляни, друг мой, знающий, кто я есть. Здесь узилище моё, и я впитала его свойства. Неужели ты не страшишься?

В ответ я притянул её к себе, и тёплые уста развеяли ужасы ночи; но насмешливая тень, мелькнувшая в глазах, поразила меня, как вспышка молнии, и вновь я ощутил холод.

— У меня в крови — топи, — прошептала она. — Болото и туман. Подумай, прежде чем давать обет, ибо я — облако в звёздной ночи.

Гибкая и прекрасная, осязаемая в своей тёплой плоти, подняла она колдовское лицо своё с такими жалобными словами. Капли росы сверкали на ресницах, словно умоляя за её покинутую, одинокую судьбу.

— Узри! — воскликнул я. — Ведьма или болотный демон, но пойдёшь ты со мной! Я встретил тебя на пустошах — странствующее видение красоты; а больше ничего не ведаю и не требую. Мне не важно, что скрывает мрачное место это, не важны твои странные, загадочные глаза. Ты обладаешь силами и чувствами, превышающими мои; твой мир и умения твои столь же таинственны и непостижимы, сколь и твоя красота. Но она, — сказал я, — принадлежит мне, и мой мир станет твоим!

Резко приблизила она ко мне голову и сверкающие глаза метнули на меня внезапный взгляд — подобно (о Боже!) глазам кобры. Я отпрянул, но в тот же миг повернула она лицо к туману, что тяжёлыми клубами накатывал на равнину. Беззвучно огромная пелена опустилась на нас, и я, ошеломлённый, в тревоге наблюдал, как она молча следит за ней. Будто ждала некоего ужасного знамения, и я дрогнул в ожидании.

И вдруг из мрака раздалось то самое хриплое, мерзкое карканье, что слышал я по пути. Я протянул руку, чтобы схватить её, но вмиг туман сомкнулся над нами, и я лишь шарил в пустоте. В панике продираясь в слепую мглу, носился я по равнине, взывая. Но вот вихрь рассеялся, и я увидел её на краю топи — рука поднята в повелительном жесте. Я бросился к ней, но остановился, потрясённый ужасным зрелищем.

Среди покрытых влагой камышей притаилось маленькое скрюченное существо, вроде чудовищной жабы, хрипя и задыхаясь. Я остановил взгляд, тварь выпрямила ноги и явила жуткое подобие человека. Лицо белое и иссохшее, с длинными чёрными волосами; тело — искорёженное в тысячелетней лихорадке. Дрожа, оно прохрипело, тыча костлявым пальцем в женщину рядом со мной:

— Глаза твои влекли меня! Думаешь, после стольких лет я их не узнаю? Разве осталась в тебе хоть капля зла, неведомая мне? Ты уготовила мне ад, а ныне хочешь покинуть, швырнув в ещё больший!

Несчастный замолчал, тяжело дыша и хватаясь за куст, а она стояла безмолвно, насмешливо глядя на него, успокаивая меня нежным касанием.

— Слушай! — взвопил он, обращаясь ко мне. — Выслушай историю сей женщины, дабы познать её истинную суть! Она — Дух Топей. Женщина ли, демон ли — не ведаю, но проклятое болото проникло в её душу, и стала она Злым Духом его. Она живёт и молодеет, насыщаясь соками его, впитывая губительную силу — леденящую, смертоносную! Я, бывший когда-то подобным тебе, познал это. Чьи кости покоятся в чёрной трясине? Кто скажет, кроме неё? Она выпила здоровье, выпила разум и душу; что помешает ей высосать и жизнь? Она сделала меня демоном в своём аду, а ныне хочет оставить в одиночестве, в поиске новой жертвы! Но не удастся! — взвизгнул он, скрежеща зубами. — Не удастся! Мой ад — её ад тоже! Она не уйдёт!

Её спокойный, улыбающийся взгляд покинул его лицо и обратился ко мне. Простёрла руки, шатаясь, приблизилась, и в лице её вспыхнул столь пылкий, столь ослепительный свет, что я, словно обезумев от сверхъестественного наваждения, заключил её в объятия. И безумие овладело мной.

— Женщина или демон, — крикнул я, — я пойду с тобой! Какое значение имеет жалкое прошлое? Иссуши меня, как этого несчастного, но будь рядом!

Она рассмеялась и, выскользнув, но ещё касаясь меня, склонилась над трясущемся созданием у болота.

— Идём! — крикнул я, хватая за талию. — Пора!

Она снова рассмеялась звенящим серебром, и медленно зашагала со мной по дорожке, уводящей из топей. Смеялась, цепляясь за меня.

Но пронзительный, хриплый вопль у края тропы заставил меня вздрогнуть. И вот — у самых ног моих мерзкое создание поднялось и простёрло длинные чёрные руки, крича и стеная от боли. Наклонившись, я оттолкнул существо и одним движением перенёс женщину дальше от края. Когда её лицо промелькнуло передо мной, я увидел широко раскрытые, и улыбающиеся глаза.

И вдруг нас вновь окутал туман; но прежде чем он сомкнулся, я успел мельком увидеть искривлённую фигуру на краю — белое лицо, искажённое безмерной мукой. И ледяная дрожь вновь охватила меня.

А затем сквозь жёлтую мглу её тень метнулась на другую сторону. Я услышал хриплый кашель, глухой шум борьбы, шелест, пронзительный крик — и чавканье трясины, поглотившей нечто в камышах.

Я рванулся вперёд сквозь туман, и увидел её — женщину или демона — стоящую на краю и с улыбкой глядящую на зловонную, болезненную топь.

С пронзительным криком, рвущимся из обессиленной души, я развернулся и ринулся прочь по узкой тропе от проклятого места. И пока я бежал, туман смыкался вокруг, а вдали, всё тише, звенел серебряный смех.

Седьмые сумерки подряд девочка человеков приходит к нашему дереву с подношением. Она приближается на четвереньках, двигаясь почти так же неуклюже, как и я, когда выползаю из дупла и карабкаюсь на свою любимую ветку.

Её лицо скрыто церемониальной маской. Простая деревянная вещица, далеко не столь искусная, как те, что, я знаю, люди делали во времена наших предков, — но сходство очевидно: высокие острые уши, затейливые изгибы носа.

— Опять? — пронзительный вопрос взъерошивает мою шерсть за мгновение до того, как мать приземляется рядом, цепляется когтями за ветку и подбирается ко мне. — Она упряма.

Человечка пропевает молитву, умоляя о невозможном, затем приподнимается на цыпочки и нащупывает трещину в коре. Она достаточно мудра, чтобы засунуть туда подношение — соты с мёдом, — а не оставить на опасной лесной подстилке.

— Она просит Дар Ночэха, — объясняю я. — Хочет научиться кричать во тьме.

— Вы меня понимаете! — кричит девочка нам. — Бабушка сказала мне. Хватит не замечать меня!

Мать заливается смехом; но я молчу.

— Я знаю, вы можете помочь. — Её голос, такой медленный и низкий по сравнению с нашим, странно дрожит. — Бабуля говорила, что в старые времена, если кто-то искренне верил, если приносил правильные жертвы, вы наделяли их криком-в-ночи.

Я поворачиваюсь к матери.

— Это правда?

— Правда. — Она склоняет голову. — В старые времена. Времена настоящих храмов, времена жрецов, что приносили дары каждую ночь, времена охотников, изгнавших из леса сов.

Она не хотела говорить «совы» — я вижу, как дёргается её голова, будто она пытается заглотить слово обратно. Слово напоминает о той ночи, ставшей тёмным пятном в моей памяти, о ночи, когда бледное чудовище обрушилось на меня с неба и разорвало левое крыло в клочья.

— Ты, наверное, голодна, родная, — говорит мать. Она поворачивается, следя за призрачной молью, мелькающей в воздухе, оставляя за собой серебристые волны. — Я принесу тебе ту, жирную. — Затем добавляет: — Забудь про человечку. Они забыли о нас.

— Не все, — отвечаю я, зная, что моль будет её извинением и мне придётся делать вид, будто это не так. — Эта девочка знает все молитвы.

Мать расправляет свои прекрасные крылья.

— Просто слова, родная. Я скоро вернусь.

— Я знаю, вы там! — кричит человечка, её голос стал выше и быстрее. — Я слышу, как вы говорите. Пожалуйста. Взмолите Ночэха помочь мне.

— У неё есть весь день для видения, — бурчит мать, злясь на человечку, ибо не может злиться на сову. — Зачем ей ночь?

Она срывается вниз, присоединяясь к охотницам, ищущим первую добычу в наступающих сумерках. Глядя, как легко взмахивают её крылья, я чувствую, как ноет моё собственное. Она вернётся, чтобы накормить меня, как и другие — сёстры и кузины, достаточно сильные, чтобы добывать больше, чем нужно им самим.

Но сейчас я остаюсь наедине с человечкой, и она издаёт звук, не слышанный мною прежде: сдавленный, мокрый, настолько сильный, что сотрясает её огромное тело. Затем она завывает — почти как лиса или койот. И в этом есть что-то странно знакомое.

Звук этот напоминает мои чувства, когда я вспоминаю о приближении зимы — ведь холод заставит всех моих сестёр, кузин и даже мать улететь на юг. А я останусь здесь. И умру.

Человечка снимает маску. И внезапно её неуклюжая походка, её осторожные прикосновения к коре дерева обретают жуткий смысл. Её глаза вырваны из орбит. Два рубца, неровных и блестящих, заставляют меня снова почувствовать когти совы на своей шкуре.

Но её раны нанесены точнее моих, обдуманнее — а я видела, что орудия человеков острее любых клыков или когтей. Меня окатывает холод понимания: это сотворили её соплеменники.

Теперь я знаю, почему она умоляет о Даре Ночэха. У неё нет дня. Она блуждает в ночи. Кто-то навсегда увёл её в темноту.

— Чуть не поймала. — Мать возвращается, сжимая в лапах толстую личинку вместо призрачной моли. — Этот жадный щенок, Кемеш, выхватил прямо из-под носа.

Извивающаяся личинка наполняет рот слюной, но сначала я должна спросить мать о другом.

— В старые времена, когда мы помогали людям… — Я замолкаю, наблюдая, как девочка надевает маску и медленно уходит, спотыкаясь. — Как это работало? Как Ночэх наделял криком-в-ночи?

Мать моргает.

— Нужно участие летучей мыши, — говорит она. — Чтобы наделить человека Даром Ночэха, мышь должна отдать его сама и жить дальше только глазами.

У меня есть глаза.

• • •

Мне не хватает мира серебристого эхо, звуков, танцующих и меняющих форму в ночи, но я учусь доверять своим глазам — и своей человечке. Теперь она ловко движется сквозь лес, днём и ночью, распевая носом и ртом, как истинное дитя Ночэха.

В ту первую ночь, когда она нашла меня у подножия дерева — ночь, когда я попрощалась с матерью и шумной стаей сородичей, готовившихся к долгому перелёту на юг, — она отнесла меня в своё каменное жилище. Кормила мёдом и ловила для меня мошек.

Несколько прекрасных часов, пока Дар Ночэха покидал меня и прорастал в ней, мы говорили о боли и о том, как её пережить.

Теперь мы хорошо понимаем друг друга. Теперь я сижу у неё на плече, впившись когтями, и мне это нравится почти так же сильно, как сидеть на моей старой ветке.

Рич Ларсон родился в Нигере, жил в Испании и Чехии, а сейчас обосновался в Канаде. Автор романов «Annex» и «Ymir», а также более 250 рассказов — лучшие из которых вошли в сборники «Tomorrow Factory» и «The Sky Didn’t Load Today and Other Glitches». Его произведения переведены на десятки языков, включая польский, французский, румынский и японский, а один из рассказов стал эпизодом сериала «Любовь, смерть и роботы», получившим премию «Эмми». Его новая книга «Changelog» выйдет в сентябре 2025.

Найти его можно:

📷 instagram.com/richlarsonwrites

💙 patreon.com/richlarson