Эдуард Николаевич Веркин «Остров Сахалин»

Это одна из самых слабых книг, что я читал за всю свою бесконечно долгую жизнь. Обратить на неё внимание меня заставили восторженные статьи на паре авторитетных ресурсов, да и сама постапокалиптика меня живо интересует, тем более та, что не сводится к беготне в противогазе по промзонам. И как же я был удивлён.

Далее следует масштабное полотно из придирок и претензий, и я не жду, что кто-нибудь дочитает его до конца, но мне (по какой-то неясной причине) хочется разложить всё по полочкам и сформулировать своё отношение максимально полно и чётко.

Итак, поскольку, на мой взгляд, в этом романе плохо почти всё, я для начала перечислю то немногое хорошее, что в нём есть.

1) Сама диспозиция: война смела весь мир в труху, кроме Японии и собственно Сахалина. Последний — пограничная зона между цивилизацией и хаосом. Это интересно, уникально и неплохо привязано к нашей действительности. Этот расклад – несомненная удача.

2) Атмосфера. Мрак, тлен, безнадёга, безумие, всякие макабрические причуды – всё это здесь есть и неплохо воздействует на читателя.

Таким образом, сеттинг романа уникальный и достаточно занятный в основе своей. Проблемы же лежат в плоскости сюжета и языка (то есть, фактически, во всём остальном).

Скажу пару слов о сюжете – благо, больше и не получится. Девушка по имени Сирень, практикующий футуролог (что-то вроде прогрессора без права вмешиваться), приезжает из Японии на Сахалин с заданием осмотреть остров и дать отчёт какому-то там этнографическому обществу. И она странствует. В общем-то, всё. На протяжении всей книги она движется из одной стороны острова в другую, описывая то, что видит.

Проблем здесь много. Для простоты – снова по пунктам:

1. Главная героиня.

Начнём с того, что Сирень — типичная Мэри Сью, как по учебнику. Красивая, умная, начитанная, решительная, умеет обращаться с оружием и великолепно выпутывается из любых ситуаций. Все встреченные ей люди относятся к ней с уважением и пиететом, предоставляют транспорт, ресурсы, поят дефицитным чаем и охотно идут на философские беседы.

Почему это плохо? Как минимум потому что недостоверно. Выдающиеся качества и навыки никак не вытекают из предыстории персонажа. Сирень — учёная, не солдат и не выживальщик, она никогда не бывала на Сахалине, и ей просто негде и некогда было воспитать в себе характер и волю закалённого бойца. Да, формально у тексте есть описание, как она перед поездкой на Сахалин стреляет по мишеням, но по ходу повествования она проделывает такие вещи и с таким хладнокровием, что несколькими сессиями в тире это никак нельзя объяснить.

Но это не единственная проблема, связанная с Сиренью. Хуже другое — отсутствие у неё эмоций, реакций и вообще каких-либо человеческих проявлений. У неё нет слабостей, страхов, фобий, вредных привычек, увлечений и, что хуже всего, эмоций. Казалось бы, она путешествует по безумному выморочному миру, наблюдает закат человеческой расы, но это никак на ней не отражается.

Тут мне могут возразить, дескать, так и задумывалось, это же этнографический отчёт, поэтому в нём и нет эмоций. Могут предположить, что это намеренное отстранение, которое лишь подчёркивает описываемые кошмары. Я принимаю это возражение и отвечу на него в самом конце отзыва.

Пример грамотного использования отстранения — Камю, «Чума». Показываем эпидемию чумы с академическим спокойствием. Но даже там герои не были бездушными истуканами, у них были эмоции, они страдали и переживали. На уровне текста это описывалось скупо и холодно, но всё-таки описывалось, и поэтому эмпатия между читателем и текстом возникала, и возникало погружение.

Словом, главный герой книги — безэмоциональный терминатор. И я убеждён, что и безэмоциональность, и терминаторность только вредят роману, и вредят, пожалуй, больше, чем что-либо другое. Если бы Сирень была внятно прописанным человеком, а не болванкой, если бы реагировала на происходящее, общалась, сомневалась, испытывала страх, симпатию и антипатию, это была бы совсем другая книга, и лично мне бы она понравилась (даже при том же самом сюжете, от которого я тоже не в восторге) гораздо сильнее.

2. Динамика отношений между персонажами отсутствует. Её попросту нет. За время похода к Сирени присоединяются двое человек, и они почти не общаются друг с другом. Ни во время долгих переходов, ни во время стоянок. Почти нет диалогов между ними, нет совместных действий (помимо ходьбы, конечно), нет реакций друг на друга. В аннотации сказано что-то про истинную любовь, но это прямая ложь, ничего такого в книге нет и близко.

И это выглядит крайне странно. У нас есть как бы партия приключенцев, которая идёт в поход, но мы толком не прописываем ни одного из них, и общаться друг с другом они тоже не будут. Они все просто присутствуют в одной пространственной точке, не более. Зачем это, почему? Вы ведь понимаете, какой потенциал заложен в общении между персонажами? Диалоги, настроение, передача читателю информации, раскрытие образов... Ничего этого здесь практически нет. А если персонажи и начинают говорить, то выдают декларации. Местами интересные и неплохо сформулированные, но декларации. Таким образом, мы и здесь не видим людей, а видим лишь функции, которые к тому же работают неизвестно на какую задачу (об этом чуть дальше).

Хотите положительный пример? «Тёмная башня» Стивена Кинга. В более чем абстрактных обстоятельствах выписана партия приключенцев, которые безусловно являются и выглядят людьми — они шутят, ссорятся, обижаются, сомневаются, боятся, учатся и меняются. А ещё иногда справляют нужду и занимаются сексом. Но, видимо, в случае Острова Сахалин всё это богатство тоже принесено в жертву «этнографии». По-моему, размен просто неравноценен. Кажется, это именно тот случай, когда стилизация играет против произведения.

3. Арок персонажей тоже нет. Мало того, что они не взаимодействуют друг с другом, они ещё и не меняются, ничему не учатся, не корректируют взгляды на мир. Внутренняя динамика персонажа – один из основных принципов драматургии, но автор и здесь свёл всё к абсолютному нулю.

4. У похода по Сахалину нет явной цели, как нет и зацепок-вопросов по ходу повествования. Книга достаточно объёмная – 480 страниц, стиль отличается скрупулёзностью и многословием, и читать такой текст, не понимая цели происходящего – удовольствие сильно ниже среднего. Перед нами мелькают города, деревни, люди, переправы, реки, горы, но для чего всё это происходит, нам неведомо. “Осмотреть Сахалин” – слишком расплывчатая цель, и не годится как побудительный мотив к чтению. Это как если бы Фродо и Сэм отправились в Мордор просто так, осмотреть достопримечательности (а по сути это именно то, что происходит в Острове Сахалин). Ближе к последней четверти книги цель вроде бы проступает, проговаривается вскользь – оказывается, герои хотят выбраться с Сахалина. Отлично, но и этого бесконечно мало. Да и персонажи столь вяло реагируют на происходящее и столь скупы на общение, что и эта цель тонет в потоке описаний. Помимо отсутствия чёткой глобальной цели (что ещё можно было бы стерпеть и счесть за концепцию), в книге нет и промежуточных целей и вопросов. Что означало это событие? Чего добивается этот человек? Как разрешится эта ситуация? Подобных вопросов в сюжете не возникает, а ведь именно они – основное топливо для читательского интереса.

Здесь хочу прерваться и предвосхитить ваш вопрос: “А разве нельзя написать хорошее и увлекательное произведение со статичными персонажами, перед которыми не ставилось бы никакой конкретной цели”? Разумеется, можно. У нас есть близкое по духу произведение — “Дорога” Кормака Маккарти, написанное почти о том же самом. Там очень условные характеры, там двое так же бредут по атомной пустыне без всякой видимой цели помимо выживания. Но есть два важных отличия. Во-первых, “Дорога” чуть ли не втрое короче “Острова Сахалин” и текст в ней бесконечно более плотный. Во-вторых, Маккарти просто лучше пишет.

5. Удачный сеттинг подаётся исключительно в лоб — рассказами, что да как.

Вот у нас секта, читайте десять страниц об истории секты (надо ли говорить, что в сюжете она не играет никакой роли и после этого описания пропадает из книги навсегда). Вот город, читаем как бы выдержку из путеводителя. Вот появляются зомби — держите подробнейшее описание течения болезни и поведения инфицированных (как будто зомби это некая новинка, которую стоит подробно описывать).

По сути весь роман это набор описаний – городов, деревень, сект, тюрем, кораблей. И все они длинные, и все они написаны канцеляритом, и все они существуют отдельно от сюжета, никак на него не влияя. Один рецензент сравнил роман с собственным черновиком, но я бы сказал, что это просто сборник дополнительных материалов к сеттингу, которые можно было бы поместить в приложение. А роман – с персонажами, конфликтом, идеей, сюжетом – на их основе ещё предстояло бы написать.

И здесь мы снова сталкиваемся с последствиями стилизации под отчёт этнографа. В Острове Сахалин нам постоянно о чём-то рассказывают и очень редко что-то показывают. Нам не предлагают пожить в заданных обстоятельствах, не дают посмотреть на них изнутри, мы лишь изучаем их снаружи, со слов каких-то третьих лиц.

Мне могут сказать, что я просто не согласен с концепцией книги, и будут правы. Этот сеттинг с его атмосферой действительно хорош и заслуживает чего-то большего, чем поверхностное описание-экспозиция. От ощущения упущенной возможности и поворота не туда становится ещё обиднее.

6. Язык и стиль произведения плохи.

Я понимаю, что это самая субъективная часть литературы, но здесь мне остаётся только передать собственное впечатление. Почти весь текст написан в духе этнографической заметки, что подразумевает обилие сложных и длинных фраз на канцелярите. Средняя фраза выглядит примерно так: “Город N занимает крайне важное положение в экономической структуре этих земель в связи с успешным производством электроэнергии, связанным с действиями местной администрации и выгодным географическим положением”. Это сошло бы за приём, но так написана почти вся книга. Читать это утомительно и не приносит эстетического удовольствия.

Но канцелярит – лишь одна грань проблемы. Вторая – общая небрежность. Предложения в массе своей очень длинные, в них попросту через запятую перечисляется несколько разных мыслей, которые по-хорошему нужно разделять точками. Это похоже на рассказ малыша о том, как прошёл день: “Сначала мы гуляли, потом ели кашу, она была вкусная, я попросил добавки, но воспитательница сказала, что больше нельзя, и я обиделся, а вечером мы ещё раз погуляли”. Дело вкуса, конечно, но от таких текстов мне лично хочется выть.

Причём не сказать, чтобы автор не умел писать – он умеет. Порой в этом многословном потоке попадаются прекрасные и точные места. Приведу самый яркий пример. В первой трети книги есть отрывок, в котором двое напарников вылавливают из моря сушёные трупы. И этот отрывок написан блестяще! Как будто щёлкнули невидимым переключателем в положение «Хорошо». Красиво, образно, колоритно, отточенными фразами. Но на весь роман это, пожалуй, единственный пример. Выглядит так, будто автор либо потратил на этот отрывок больше времени (подозреваю, что изначально это был отдельный рассказ), либо пригласил какого-то очень грамотного редактора.

На этом, пожалуй, всё.

Что в итоге? В итоге получается, что Остров Сахалин — это скверно написанный отчёт о бесцельном походе безликих персонажей по относительно интересному миру.

Теперь побуду адвокатом дьявола. Я прекрасно понимаю, что всю мою критику можно разнести одним простым аргументом: автор всё нарочно так задумал. Это этнографический отчёт, поэтому в нём нет эмоций, переживаний, нет прописанных характеров, нет живых диалогов, нет интриги, и вообще это всё одна большая экспозиция. И я согласен — если принять концепцию книги, то получится, что в рамках своей задачи она работает неплохо. Да вот только принять эту концепцию лично у меня никак не получается. По двум причинам.

Во-первых, намёки на всё перечисленное в книге *всё-таки* есть. Автор не совсем уж выхолостил произведение от всех примет условно «обычного» нарратива. Здесь есть и персонажи, и характеры, и приключения, но всему этому будто нарочно не дают ход, купируют едва намеченные ростки, будто автор сознательно бил себя по рукам, чтобы нечаянно не написать как пишут все.

Во-вторых, я убеждён, что наличие этих купированных вещей сделало бы книгу намного лучше, полнее бы раскрыло её потенциал.

Но окончательно поставить крест на романе всё-таки не получается; надо признать, что удивительным образом, несмотря на массу глобальных и локальных проблем он всё-таки оставляет некое приятное послевкусие. Сеттинг сам по себе интересный и запоминающийся, попадаются занятные локации, интересные рассуждения о природе будущего, отдельные удачные сцены. Но всё это похоронено под настолько толстым слоем некачественного и бессмысленного текста, настолько испорчено чудовищной реализацией, что впору рыдать. Могла бы получиться отличная книга, но для этого нужна вторая попытка или просто другой автор.

Dixi.

Кто искал в современной русской литературе что-то захватывающее и при этом серьезное, и фантастическое, и нешаблонное — тот нашел.

Вначале я думала, что «Остров Сахалин» Веркина — это такая сомнительная пародия на Чехова в мрачной постапокалиптике. Потом — что это такая переделка «Гордость и предубеждение и зомби», только вместо Остин опять же Чехов. Потом — что это роуд-трип в духе «Дороги». А в конце готова признать, что это прекрасный роман, который гораздо больше всех своих составных частей, и я не знаю, на какую полку расхожих сюжетов и приемов его можно сунуть — ни на какую, как и всю хорошую литературу.

Я искренне рада, что у нас пишут такие книги. Для этого нужно обладать и определеной решимостью, и определенной наивностью. Чтобы совместить Чехова и зомби, к примеру (а пресловутое «мобильное бешенство», или МОБ — не что иное, собственно), и при этом умудриться не скатиться в тотальный комизм (для меня лично тема зомби означает комизм автоматически). А, напротив, так медленно нагнетать напряжение, что вначале, когда расписываются всякие тюремные ужасы, читатель еще не верит и не пугается, а к концу, когда всякой жуткой физиологии становится поменьше, начинает впечатляться каждым поворотом все сильнее и сильнее.

Или, скажем, чтобы взять за основу мир после ядерного апокалипсиса — это тоже сам по себе такой расхожий штамп, что куда уж повторять его в очередной раз. Но Веркин делает это очень аккуратно и очень удачно — апокалипсис произошел, но не вчера и не везде. Япония сохранилась в качестве единственного анклава цивилизации, а остров Сахалин оказался своеобразным барьером между Японией и остальным потонувшем в хаосе, плохой экологии и мобильном бешенстве миром. И тут как раз вступает черед Чехова с его педантичными и несколько сатирическими характеристиками местных исправительных учреждений.

Мне интересно, как к Веркину приходила идея построения его мира и героев. Хочется думать, что это было так же постепенно, как идет моя реконструирующая мысль сейчас: если анклав цивилизации, то Япония, сама суть острова + высокого технологического потенциала это предполагает. Если Япония, у нее должна быть какая-то «барьерная зона», на которой зерна отделяются от плевел, образно говоря — и это Сахалин и там должны быть зоны для беженцев и ссылка для тех, кто не вписался в новый мир. На материке жизни нет, в самой Японии все уже более ли менее стабильно, так что если что и происходит, то на Сахалине. Ну а если Сахалин — то Чехов, вот пасьянс и сошелся.

Мир Веркина поражает не то чтобы проработанностью даже (мне сложно сказать, сколько взято у Чехова, надо его наконец прочитать нормально), а какой-то полной логической обоснованностью. И да, это нам японцы, корейцы и китайцы кажутся все одинаковыми (извините) — я знаю, что для них самих разница колоссальная, а все европейцы им тоже кажутся одинаковыми (и это отлично проявляется в романе, кстати, в мелких деталях вроде «белого негра»). И логично, что на Сахалине выделяют социальные группы не только по признаку криминального прошлого, но и по национальному.

Такой же логичной кажется и профессия нашей героини, которая прибывает на Сахалин с научно-исследовательской целью; кем быть после апокалипсиса, как не футурологом, действительно — вопрос не о том, каково будет будущее, а будет ли оно вообще, становится как никогда актуален. Героиня планирует посещение тюрем, потому что по версии ее профессора, Сахалин — это место предела, место, в котором все начинается и которое на все влияет, там лучше, чем где-либо, видны изменения. Мы не видим научных результатов, а посещения карательных учреждений описываются хоть и тщательно и детально, но в этой тщательности есть что-то от Чеховской усмешки, есть что-то от Гончаровской этнографии, и мы понимаем, что это все для отвода глаз. Хотя и так достаточно ужасно, но именно что достаточно.

А потом совершенно естественным, но малопредсказуемым, как и все совершенно естественные вещи, образом это хрупкое равновесие ужасности рушится — и героиня со своим проводником оказывается в водовороте хаоса, из которого им предстоит долго и мучительно выбираться. Приключение? Да, строго говоря, приключение, хотя все заплатили за него слишком дорого.

Удивительно, что дело глобально не в том, выбрались они или нет, хотя даже такие мелкие с исторической т.зр. причины влекут широкие последствия, которые мы увидим в самом конце романа. Удивительно, как постепенно проясняется, о чем, собственно, роман — роман о надежде, что как нельзя лучше применимо и к постапокалипсису, и к каторге, и к их сочетанию.

Купилась на Чехова, русского автора и постапокалипсис. Это мое первое знакомство с Веркиным, и продлилось оно страниц 30, больше не смогла. Как на меня, стиль написания достаточно незатейлив: очень напоминает классические проходные отечественные ироничные детективы и фантастику. Обороты скучны и клишированы, юмор ширпотребный, кароч неочень. Какое-то время уговаривала себя, что может нужно втянуться, но после нижеприведенной цитаты решительно захотелось перестать тратить время на такую книгу:

«По исходящему от него запаху нетрудно было догадаться, что мэтр многочисленно болен и что подвергал свои недуги исцелению разными, в том числе и глубоко народными, средствами: язву желудка он врачевал, судя по всему, спиртом и, кажется, придерживался в лечении принципа «мази много не бывает».»

Может кто-то ничего ужасного здесь и не увидит, но те, у кого требования к произведениям чуть повыше, мне кажется, поймет, что я имею ввиду. Оценку ставить не буду

Ох, други и подруги, а и послушайте сказ надцатый о фантастике нашей. Плохо ей, любезной, нездоровится который год (или уж десяток лет?) Синематограф большой? Мрак. Синематограф малый ака сериалы? Пустота. Игрища компьютерные? Померли. Игрища настольные? Да и родится толком не успели, а уже там же. Комиксы? Ну одни армяне что-то дергаются, но там тоже три шага вперед, шаг назад. В общем, наши демиурги уже взрастили определенную прослойку населения, что автоматически воротят нос от всего «нашего». И их сложно в это винить, несколько лет кряду обжигаясь на молоке, на отечественную воду даже уже не дуешь, а порой сразу ее выливаешь.

Литература… Тут есть разные мнения, но в общем-то ей тоже нездоровится. Сильно так нездоровится. Кто-то все ждет, что вот-вот оклемается родимая, но я вот уже подустал малек ждать. И поэтому каждую новую припарку к ее болезному телу многие встречают с некоторым скепсисом, который, увы, как правило, не обманывает.

В общем, это если не хорошая, то вполне достойная книга в жанре постапокалипсиса. Была бы. Если бы это было какое приложение для несуществующей ролевой игры, а не, прости Деус, художественное произведение.

Итак, начнем со сферической героини в вакууме. У нее нет внешности (забыли прописать), характера (забыли наделить) и четкой мотивации (видимо ей вообще не нужна такая «мелочь»). Ну ни дать ни взять, просто заготовка для персонажа с меткостью высоко уровня, так недругов она в первой же схватке раскатывает на раз. Ее молчаливый напарник – типичный самурай-телохранитель, герой-функция, что помогает выполнять мутное основное задание, и умеет в общем-то две вещи – бить или не бить. К тому же его образ-набросок местами весьма нелеп (сверх-солдат, специализирующийся на умертвении людей оружием ближнего боя, который заслужил кучу наград, но так никого и не убил до начала задания — это вообще как?) Порой этого болванчика пытаются раскрыть путем жиденьких воспоминаний, но получается не очень. Остальные же герои – типичные неписи. Кто-то часть картины мира в монологе обронит, кто-то предмет для побочного задания передаст (про которое автор и героиня разумеется, забудут на следующей странице), кто-то экскурсию по городу проведет, а кто просто поведает свою грустную историю перед тем, как начать бросаться на героиню и схлопотать от нее пулю (типа минимальная работа над образом антагониста, да). А многие просто появляются просто чтобы нагнать драматизму своим склеиванием ласт.

Значительную часть книги занимают описания различных мест – городов, тюрем и прочего. Но в сюжете они в большинстве своем они не играют никакой роли, а безликая и безэмоцианальная героиня, чьими зенками мы все это наблюдаем, в большинстве своем на происходящее реагирует слабо или же начинает страницы три вспоминать про вареники и жаренную рыбу. Ну точно – какие-то заготовки для приключений игроков, чтобы они сами по всем это походили, посмотрели, хоть как-то использовали в собственных скитаниях и секту ненужную, и неписей бесполезных, и тюрьмы однотипные, и много чего еще.

А вот если это путеводитель по выдуманному миру, то в этой роли он достаточно плох. Так как сферическо-вакуумной героине с ее минимальным эмоциональным диапазоном почти все вокруг фиолетово, значит и читателю тоже. Против погружения в этот кисель безысходности работает и энная нелогичность всего происходящего, начиная от вопроса о том, как это весь мир разбомбили, а Японию с ее научно-техническим потенциалом никто даже парой ракет напоследок не обрадовал. (Я в таких случаях всегда говорю, что «это магия» все стерпит. Вторглись бы какие демоны или рептилойды, вирус какой на худой конец, от которого только на островах успели вакцину заделать, и никаких тогда проблем. Или это такой привет «Бегу в тенях», где все развалилось, а Япония осталась? Но там как раз магией все и объяснялось…).

Ну и какое же приключение без врагов. Тут все стандартно – бандиты, дикие звери, злые солдаты с приказом все взорвать. Мутантов правда не завезли. Зато есть куда более банальная и надоевшая штука – зомби. И автор тратит несколько страниц на описание того, кто они такие, как появляются, будто до него этого никто не делал (сотни раз. тысячи). Но и из такого нехитрого набора можно было бы вытянуть. Если бы это таки была настольная игра. А так героине без внешности, характера и мотивации что беглые каторжники, что медведь-людоед, что толпа зараженных – все едино. Встретили, отстреляли/убежали и пошли дальше.

А еще тут есть вроде философия, уровня «кухонная». Из серии, как бы мы жили хорошо, если бы не жили плохо. Какие мы были чистые, если бы не были грязные. Ну и все в том же духе. Героини-заготовка-для-персонажа на подобные редкие излияния из уст очередных неписей, от которых автор отделается уже через пяток страниц, реагирует примерно также, как и на все остальное. Ну то есть примерно никак.

В общем если книга должна была вызывать тоску, то с этим она определенно справляется. Только видимо не так, как это было задумано. В компьютерных играх был когда-то такой прием – максимально обезличивать героя, лишая его голоса и всего прочего, якобы для того, чтобы игрок себя лучше с ним ассоциировал. И большинстве случаев это не работало и выглядело весьма нелепо, так как герой просто выглядел немым идиотом, который не отвечает на реплики других персонажей и вообще слабо реагирует на происходящее. Тут видимо было решено использовать что-то вроде этого устаревшего приема, и весьма неудачно. Если в играх или фильмах дело все еще может вытянуть визуальный ряд, то в случае текста если никакущая героиня-амеба жидко и безэмоцианально о чем то вещает от первого лица, не поможет уже ничто. Зачем читателю проникаться ужасами выдуманного мира, если самим безликим героям они параллельно-перпендикулярны?

Как литературный труд это весьма слабая вещь. Как путеводитель по миру после катастрофы в общем-то тоже. Как модуль для настольной ролевой игры было бы неплохо (может автор просто не совсем тем занимается?..), но это все-таки художественная книга, а не модуль. И засим тут все печально, и в этом плане она попросту никакая. Засим плесканите мне прогорклого сакэ, сяду я на обоженном берегу радиоактивного моря и печально буду грезить о тех временах, когда авторы наши наконец просто научаться писать интересные книги с нормальными героями, а не пытаться от безысходности опять играть с читателям в очередную, заведомо проигранную, литературную игру. Может, оно как-нибудь все же наступит. Может, есть свет в сумрачном небе. И это не пылающий шлейф падающей на меня баллистической ракеты…

Не надо пытаться измерить «Остров Сахалин» Веркина мерилами традиционной фантастики и вообще литературы. История насквозь сюрреалистическая, воображаемый мир героини тут слишком смешан с ее реальным, чтобы пытаться их отделить. Поездка на «северные территории» это в первую очередь путешествие внутрь себя. Попытка взросления, обратившаяся кошмаром и регрессией обратно в детство.

Сирень впервые играет роль взрослого человека, серьезного ученого, отсюда этот канцелярский стиль изложения. На деле она нечто среднее между ребенком и взрослым. Она примеряет одежду взрослого, макинтош предков, и начинает искать нечто неописуемое, некий образ будущего.

Взрослый мир оборачивается чередой свинцовых мерзостей, жестокостей и вездесущей смерти. Чем дальше, тем мерзости свинцовей. Сирени самой приходится убивать, чтобы остановить убийства. Ее эмоциональную реакцию Веркин почти не показывает, зато в изобилии образы, нацеленные на эмоции аудитории. И вот то и дело к героине начинают приходить образы ее детства, они описаны с большим вкусом, ярко и подробно. Потом начинают появляться живые дети, сперва ее компаньоном становится Ерш (после особенно жуткого эпизода в деревне, уничтоженной медведем-людоедом), затем трое корейских слепых детей. Героиня их спасает, не считаясь ни с чем — и сама едва не гибнет. Затем у нее появляется сын. И начинается творчество.

На образно-эмоциональном уровне (а нужен ли здесь другой?) это выглядит как антитеза миров «взрослый смертельный и жестокий» — «детский живой и добрый». За творчество в структуре личности человека отвечает внутренний ребенок, и Сирень логично приходит к творчеству, это способ снова стать ребенком. Взрослый мир отрицает творчество, но ребенок оказывается сильней. Ребенка невозможно убить, он родится вновь, он переживет войну, будет творить, мечтать, полетит к звездам, и так далее. Если ты милая девочка, то за воротами райского сада еще жив единорог, альтернатива — ад взрослых на Сахалине.

Как я сказал выше, появлению детских образов предшествует нечто шокирующее, смертельное. Так первый ребенок является в разоряемой деревне айнов, один из бандитов бросает ему отрезанную голову, и Сирень убивает бандита. Появлению корейской троицы предшествует атака носителей МОБ. Рождению сына предшествует бомбардировка Сахалина. Логика образно-эмоциональная: взрослый мир жестокости и смерти отбрасывает читателя к миру детства. В финальном эпизоде Сирень снова ребенок, а Синкай среднее между ребенком и взрослым; голодный, но добрый — и все еще живы, и пишутся стихи, и все спокойно в этой уютной регрессии, хотя угрозы и маячат за горизонтом. А в будущем-прошлом Синкай вырос и стал жестоким убийцей — потому что променял стихи на политику.

Интересно, что кошмарное путешествие на Сахалин выглядит как неизбежность — без этого не найти дорогу в будущее; а возвращение в Японию к тихому творчеству не выглядит как нечто желанное. Сирень из-за всех сил цепляется за Сахалин и тех, кто там остался — невзирая даже на неизбежную гибель. Продолжение жизни имеет значение только с найденными на острове детьми, и для Артема так же, он спокойно остается с ними умирать. Это не просто высшее проявление человечности, в данном контексте это иррациональная преданность детству, которая сильнее страха смерти. Сохраняя верность образу детства, ты можешь не бояться образа смерти — только так ты и увидишь путь в будущее.

Чехов, Чехов, Чехов... Цитируя один из отзывов «несмотря на то, что Чехова я не читал, очень хорошо было видно, в каких местах автор опирается на Антона Павловича», вот пожалуй и все функции «Чехов, Чехов, Чехов» в аннотации. Разбавив Чехова Лемом и Стругацкими, описание романа выглядит как «изящная классика, для тех кто помнит толк...»

На деле мы имеем макинтош, который в первой трети книги так и не «выстрелил», плачущую горничную, с просьбой передать какое-то «мертвое» письмо, расплывающегося от болезни офицера-управленца в коляске с усиленной рамой. Пассаж о веганах, которые встали на четвереньки — не смешно и пошловато (я не веган), да и не зачем. Прикованные к ведру, прикованные к багору, прикованные к тележке... В конечном итоге вся этнология сводится к тому, что японцам вроде хорошо, но вроде и не очень, а всем остальным просто плохо. Остальное детали, но не Чеховские. Всем нечего жрать, у всех риск смертельной болезни (печень, легкие, кожа на выбор) и понос, будь ты местным бутлегером, каторжанином или забитым китайцем. Отличия несущественны. И дело не в том, что ждешь развития действия, а книга предлагает погружение в атмосферу катастрофы. Проблема в том, что глубина погружения не меняется, даже оно статично.

Я играл в Фоллаут 2, с тех картина пост апокалипсиса сама по себе ценности для меня не представляет. Равным образом рассуждения старика философа о том, что мы погибнем в говне, а не в огне, кажутся скорее школьным каламбурчиком, нежели остроумной шуткой. Ну и разумеется, русская фантастика. РУССКАЯ!!!! Это болезнь как будто бы. Нельзя без русскости же, какая же русская фантастика без бабушки, печки и пирожков... Уровень душевности зашкаливает.

Тюрьма Александровская, тюрьма Холмская, тюрьма Петровская, Захаровская, Ивановская. Они не чем не отличаются, но зачем писать об этом столько текста, если отличий нет. Художественной или эстетической ценности тоже. Ну набор очерков, так набор очерков. Спишем на жанр путевых заметок.

Предупреждаю: весь обзор – сплошной спойлер.

Эта история не в полном смысле сошествие в ад, потому что Сахалин лишь часть погибающего, страдающего мира. В уцелевшей Японии все то же, хотя и мягче: голод, «негры» в позорных клетках, милитаризм, шовинизм, исчезновение литературы – грязь души, приведшая к Войне. Но Сахалин это еще и место, где каждый (кроме детей) страдает за свои грехи. Последний эпизод, «Показания Синкая», по хронологии первый. Остальное – прикладная футурология по отношению к нему, наслоение уровней будущего. Здесь, в отправной точке, на руинах, люди заняты ничем иным, как попыткой восстановить потребительскую цивилизацию, основанную на лжи. Персонаж-аллегория этого занятия — Масахира, полубезумный, всегда пьяный, лживый автобиограф, поедатель кошек, адепт теории плоской земли. На Сахалине Чек даст Сирени знание: апокалипсис стал благом — он открыл зло, сорвал с него маску лжи. Масахира пытается вернуть маску. Сахалинский ад построен масахирами… но вторжение будущего уже не остановить.

Не надо требовать реалистичности от такого мира. На Сахалине размывается и материя, и время. Это место – реторта, где реальность возгоняется в новое качество. Сирень прибывает для того, чтобы ее изменить, найти точку в настоящем, откуда стартует будущее нового мира и дать ему начало. В таком мире нужно искать не реалистичность, а чудеса. Чек чудесным образом исцеляется и доживает до глубокой старости: ему предопределено встретить Сирень и передать ей знание. Артем чудесным образом спасается, когда его почти убили китайцы (находит серебряный нож). У Сирени появляется «неразменный» рений, чтобы путешествовать между мирами в будущем. За редким исключением люди здесь — безликая масса. У них не осталось даже инстинкта выживания, они мечутся, ведомые инстинктом стаи. Большинство не имеют даже имен: они просто врач, префект, мэр. Двадцать миллионов людей едят землю, мучают «негров», сходят с ума, убивают себя и ближних и продолжают опускаться. Живые неотличимы от мертвых. С Сахалина нет исхода, даже для привилегированных японцев, ведь здесь не раскаиваются в грехах, а только усугубляют их через жестокость, зависть, кровожадность. Грех — не поступок, а состояние души, толкающее на эти поступки. И все лгут о том, почему их отправили на Сахалин. Вырвется отсюда лишь Сирень, излечившись от своего греха.

Сахалин как сцена выбран удачно. Крайняя, рубежная во многих смыслах точка мира. Удачно выбраны и азиаты, как участники межнациональной драмы: массовому русскому читателю их даже сложно различать на вид, оттого лучше заметна иррациональность их взаимной ненависти. Впрочем, русскому тяжелее ассоциировать себя с протагонистом-японкой, но Веркин ловко сделал ее отчасти русской (в том числе по имени и менталитету). Так же изящно он решил проблему с топографией: «Остров Карафуто» и прочие Тоёхара, Маока, Эсутору, Сикука – быстро зарябило бы в глазах, но все названия остались русскими. Важно: на месте японцев мог быть кто угодно. Их корабли носят американские имена, в аду есть и финны, и поляки, и «латинос», есть вымершие айны, словом весь мир. Русских совсем немного (их почти уничтожили), но они в центре истории – Сирень, Артем и Чек.

Сиро Синкай. Персонаж, олицетворяющий человека в мире постапокалипсиса (настоящее время (хотя для нас оно будущее, как и вообще все времена в романе)). Начинает как прекрасный поэт, способный пожалеть даже дровяного вора. Приютивший кошку. Вдохновляющий девушку смотреть в будущее, мечтающий встретить ее в Эдеме. Но мир пережевывает его, превращает в политического журналиста; Сиро проповедует ненависть, отправляется в сахалинский ад и становится садистом-убийцей. А кончает его девушка, которая восхищалась его стихами.

Человек (Чек). Персонаж, олицетворяющий человека до постапокалипсиса (прошлое). Глубокий старик, жил на Дальнем Востоке еще до войны, в ад его не ссылали. Он сохранил человечность в аду: спасает детей, невзирая на расу. Чек – значительная фигура, открыватель Нитей Хогбена и строитель прототипа устройства, позволявшего по ним перемещаться и генерировать Х-поля. Чек выполняет важную роль в романе: вместе с патэрэном Павлом он открывает Сирени устройство мира и его философию. Для этого высшие силы сохранили его до такого возраста, вопреки голоду, болезням и усталости ума. В Чеке, как и в юном Синкае жива любовь к поэзии, он читает вслух стихи, это признак живой души среди ходячих мертвецов. Но он, как и все здесь, грешен, и гибнет, когда новая вспышка хаоса (МОБ), по его словам, «выжигает скверну».

Артем. Олицетворяет будущее. Проводник Сирени по аду, сахалинский Вергилий. Дважды чудом (это не фигура речи) выжил, чтобы исполнить до конца роль — провести через ад слабую и хрупкую героиню. Когда герои попадают на «Каппу», роль заканчивается. Он больше ничего не боится, и только молчит, улыбается, а затем уходит с корейскими детьми умирать. Артем всю жизнь строит невероятные конструкции, уходящие к небу – и за миг до смерти он вместе со слепыми детьми (аллегория всего человечества) снова строит каменную башню. А его внук также поведет человечество к небу по солнечным нитям.

Сирень. Каталист всех персонажей. Они пассивны, но встречая ее, начинают действовать, рассказывать, философствовать, прогнозировать. Даже природа активизируется, пробуждается МОБ и трясется земля. «За тобой идет огонь», кричит ей Чек. Сирень пришла на Сахалин, потому что грешна, но она также пришла возвестить конец ада.

Ее грех – неверие в Бога. Неверующий в Бога – единственный доброволец в аду. Пройдя преисподнюю, она уверовала – и потому спасается. В адской реторте, где почти все (кроме людоеда Накамуры) стали лишь более грязными душой, она очистилась. За исключением этого греха, героиня невинна, и сама еще почти ребенок. Она ведет себя очень благородно, и видящий всех насквозь Чек именует ее ангелом. Даже когда уже нельзя ничего сделать, она пытается спасти Артема и «неполноценных» детей — иррационально, без всякой надежды. В этот момент Господь и являет ей свое могущество, стирая ад и показывая Нити – хотя за это ей приходится отдать свои глаза.

Сирень получает новую кожу, новый облик, новые глаза (новый взгляд на мир). Важная деталь ее образа, роскошный макинтош, наследство многих поколений предков, выгорает и съеживается, женщина отдает его старому «негру» в позорной клетке. Макинтош это символ старой культуры, в которую одето человечество; воинственной культуры, полученной во времена старых жестоких богов. Культуры, превращающей поэтов в чудовищных убийц. В адском пекле она выцвела и стала ненужной будущему человечеству.

После ада Сирень родила ребенка от Артема. Она верит: сын мальчика сможет увести человечество к другим мирам. Таким образом, она становится бабушкой нового пророка. Называть ее Богоматерью, как делают некоторые толкователи, по-моему, слишком громко.

Кроме того, из преисподней она вынесла брусок рения, который послужит деталью для двигателя нового транспорта (она так верит). Подарок патэрэна Павла, последнего священника.

И еще: Сирень становится писателем. В мире, где перестали читать книги.

Заявленная постапокалиптика от соотечественника. «Книга года» по версии Фантлаба. Хорошая средняя оценка пользователей данного сайта и отдельные восторженные отзывы. После такого анонса хочется только хвалить, но по обыкновению приходится ругать. Что уж там, я даже сейчас, после прочтения, могу понять, за что можно было положительно оценить российскому читателю «Остров Сахалин»: местных образцов жанра, за которые просто не стыдно, не говоря уже о чем то большем, кот наплакал. На деле же мы имеем довольно средненький роман по всем параметрам. Художественная составляющая откровенно слабая. Когда берешь в руки книгу на родном языке, хочешь получить нечто большее, чем обычно получаешь от переводнухи. С Эдуардом Веркиным такой номер не прокатывает: очень сухой, упрощенный, бессвязный слог, где «отмечается явный доминант образной системы над формой» (цитата из самого «ОС»). Некоторые абзацы и предложения так вообще из серии школьного сочинения «Как я провел лето». В этой связи та же Википедия позиционирует Веркина именно, как ДЕТСКОГО писателя, что многое, кстати, объясняет: было изначально странно, что сорокапятилетний бородатый дядя рассказывает свою историю от лица молодой двадцатидвухлетней девушки. Поэтому кто бы что не говорил, а перед нами в первую очередь подростковое чтиво. Да – вплетенное в конву постапокалиптики, да – временами достаточно жесткое, но все-таки это пресловутый замаскированный «янг-эдалт». Стал бы я читать, если бы узнал заранее – не уверен. По мне, так лучше в очередной раз перечитать приключения Эммы Мухиной от Валерия Роньшина из серии «Детский детектив». Там хотя бы смешно. «Остров Сахалин» добрых 200 страниц начального текста не предлагает ничего кроме тягомотных описаний локального мира и неуклюжего подросткового философствования. На Земле случилась ядерная война, корейцы атаковали США, втянулись другие страны, цивилизации пришла амба. На континентах выживших почти нет, на материке свирепствует мобильное бешенство (читай – зомбаки), островная Япония уцелела, захватила Сахалин и теперь это Карафуто. Туда принимают беженцев: корейцев и китайцев. Туда ссылают преступников из самой японской империи. Русских на всю книгу два с половиной человека. Одна из них – полукровка Сирень – путешествует по острову в качестве футуролога, второй – полусвободный Артем – ее сопровождающий. Попытка резко придать действию динамики через боевые сцены и внезапный коллапс (землетрясение) оборачивается для Веркина провалом: описывать боёвки он совершенно не умеет, нагнетать тревогу тоже. «Я выстрелила. Убила одного. Потом убила второго. Потом убила всех. Такая я, оказывается, меткая». Вот что-то из этой оперы. Джо Аберкромби надрывно хохочет в сторонке. Вообще Веркин, такое ощущение, взял кучу понравившихся ему элементов у разных авторов и в разных жанрах и попытался всё это вплести в свое повествование. Тут и попытка сделать что-то неожиданно жесткое и кровавое в стиле Тарантино (отсюда и мое, возможно, не очень уместное сравнение с Аберкромби). И показать все тяготы выживания в постапокалиптическом мире с ребенком на руках (привет Кормаку МакКарти и его «Дороге»). И «Рассвет мертвецов», и много чего еще. Я бы со своей стороны провел параллели с Паоло Бачигалупи: достаточно общего, начиная регионом места действия и заканчивая беспросветом вокруг. Учитывая, что Бач не так давно выпустил свою собственную «янг-эдалт», было бы неплохо сравнить. Однако в целом у Веркина не получилось. Многое не вяжется.

Заряженные ружья на стенах не стреляют. Некоторые сцены описаны не правдоподобно, не логично, не целесообразно, бессвязно. Пусть сам Веркин оденет описанный им макинтош и попробует пробежать в нем хотя бы метров триста, а мы на него посмотрим; зачем его тягала на себе всю дорогу девица – понять сложно. Концовка эмоциональная, на разрыв нерва, но некоторые скажут «слёзовыжималка» и будут правы. В итоге имеем то, что имеем. Кому-то нравится, кому-то не очень. Упустил бы я что-нибудь глобальное, если бы не прочем данный роман? Однозначно – нет. Но отслеживать ситуацию в российском писательском цехе нужно и полезно. В том числе, чтобы увидеть его БУДУЩЕЕ, за которое так ратует Веркин.

Есть отзывы, которые можно писать только взахлёб, пока не стыдно, поэтому сразу карты на стол — роман «Остров Сахалин» Эдуарда Веркина — лучшее, что я читал из недавней русской прозы. Так неправильно говорить, наверное, про книжку, где по трупам ходят, по трупам ездят бульдозерами и трупами отапливают города, но в неё правда сложно не влюбиться. Ощущения примерно, как после Маркеса: «А что, так можно было писать?» Можно! Выкидывать всю любовную линию, обрывать диалоги и сцены, где хочешь (на самом деле, где нужно, но всё равно в этом — небывалая свобода), вводить фантдопущения за 70 страниц до финала — всё можно и всё будет хорошо (а закончится очень скверно).

Страшно хочется, чтобы Веркина прочитало как можно больше людей и было с кем обсуждать вот эту гиковскую хрень, которую я обычно не перевариваю: откуда у Артёма татуировка, а может то, а может сё, — но в голову не приходит ни одного вменяемого способа вам всем его продать. Чехов+зомби? Ну да, но, видит бог, нет. Блестящая стилизация под Акутагаву? Ага, и толпы немедленно бросились покупать. История про конец света с главной героиней по имени Сирень? Лучше, кажется, не начинать.

Это просто книжка, которая бежит всех ярлыков, которую непонятно на какую полку ставить — то ли к мощным русским старикам, то ли к фантастам из числа самых шандарахнутых. Лично мне придётся впихивать в ряд с самыми любимыми

Все про Чехова да про Чехова. Вообще-то в этом «Сахалине» куда больше от книги В. М. Дорошевича «Сахалин. Каторга». Но не только.

Многие десятилетия японское искусство, – и литература, и особенно кино, – эксплуатирует тему «Гибель Японии». Веркин решил вывернуть ее наизнанку: а ну как в мире останется одна Япония. Разумеется, получилась антиутопия, наиболее плодотворный жанр в современной литературе; есть основания подозревать, что наше время в будущем будут считать золотым веком этого жанра. Велик соблазн только такое писать, да и читать только такое. Только вот оказывается, что получается то уцененный «1984», то его предшественники (Фиалко, Бойе, Хаксли, куда более значительный Замятин и пр.), то уж просто «Град обреченный».

Однако здесь не то, – здесь то, что Набоков уложил в одну строку: «И понял я, что я в аду». В этом аду с трудом можно выжить, хотя в таком мире кому это захочется, кому нет. Доказывать, что это хорошая книга, бесполезно. Сожалею, что не могу поставить больше десятки. Подобное пишу впервые за последние лет десять. Не зря роману ставят то десятку, то единицу, притом примерно поровну. Книга решительно делит читателей на своих и чужих: случай редчайший.

Если это экранизировать, то выйдет не хуже, чем «V – значит вендетта» или «Эквилибриум», причем без сладкого хэппи-энда, который там ради проката прилеплен. Но в артхаусе такой фильм провалится, а для большого экрана денег не дадут.

Земной поклон автору.

Прекрасное далёко: материк закрыт, там все заражено, сожжено и смертельно опасно. Есть Япония, где опрятная бедность, достойная старость — вон бабай продает на улице пирожки, за ним бегут дети, а вон кафе, где собираются начинающие поэты — в общем и целом — приличная, пристойная жизнь, милые уютные картинки. А есть Сахалин-Карафуто – где живут, в основном, неяпонцы, где в одном месте съели всю землю, потому что есть было больше нечего, где добывают рений для японской промышленности, куда высылают самых страшных преступников, жизнь не стоит ничего, или очень дёшево, или что-то стоит, если из человека можно сделать что-то целебное, ну там, амулет или лекарство. С острова можно выбраться, переселиться в Японию, перебраться, примерно как из ада в рай, но только если ты японец по рождению, или имеешь особые заслуги перед Японией. Бытие на Сахалине предельно ужасно и безобразно. Предел этот настолько близок и осязаем, что существенно влияет на будущее. Понимающий и обученный специалист может уловить ответную реакцию и попытаться понять, что же там, за горизонтом, в этом будущем — так считает знаменитый японский футуролог. Он вдохновляет, возвышает своими идеями. Студенты им восхищаются, практически боготворят. А ученица профессора — Сирень отправляется на Сахалин, чтобы попытаться уловить и зарегистрировать отклик будущего. Фиксируй эти отклики, Сирень, побыстрее, и беги. Беги, рука об руку с Артёмом, у которого сверхъестественное чувство равновесия, и который, кажется, может построить каирн, ведущий, прямиком в небеса. Беги, что есть сил, прихватив трех маленьких слепых мышек, выпавших из райского сада, что ли, где поют птицы. (Какие ещё птицы? Их давно никто не видел). Беги, вместе с маленьким мальчиком-альбиносом, очень ценным, в прямом смысле этого слова, для своей общины. Артем и Сирень супергерои, конечно, но они устали, как же они устали. Лови, расшифровывай отклики будущего, если это возможно, если будущее вообще есть.

Этот безумный бег, встречи с обитателями Сахалина, ночные разговоры с Чеком, который помнит старую, довоенную жизнь, опять бег – дает ощущение ускользающего сквозь пальцы бытия, которое вот-вот окончательно ускользнет, высыпется и перестанет быть, и горизонт будущего все ближе и ближе, как средневековый край Земли, еще шаг – и упадешь в бездну.

Я вот не очень-то добрый человек, и в определенный момент мне хотелось, чтобы от тектонического сдвига и запущенных ракет среагировала какая-нибудь самая-самая последняя несработавшая оружейная шахта, и вотвам, получите свою уютненькую генетически-правильную Японию. Будет ласковый дождь, пусть, вон, морские котики эволюционируют, говорят, радиация способствует. Но Эдуард Веркин хороший писатель, и «Остров Сахалин» — хорошая книга. А хорошие книги для того и нужны, чтобы делалось стыдно за свои нехорошие мысли.

(А око за око, все же, было отдано.)

P.S.

И как ни странно, в книге есть юмор, фирменный веркинский — юмор на фоне Армагеддона.

P.P.S. Эта книга — как октябрьский эль, куда всяческие жучки и засохшие листья попАдали с такой дивной избирательностью, что трудно различать нестыковки и не нестыковки. Но это заставило внимательнее читать «Остров», обращать внимание на мелочи, перебирать, приставлять друг к другу кусочки и думать: а вот здесь – это что? Специально или нарочно? И как теперь узнать где что? :) Только построчным сравнением, если, конечно, переиздадут «Остров Сахалин» с пометкой: «отредактировано и исправлено».

Р.Р.Р.S. Через пресловутый макинтош :) я перебралась не с первого раза, но уж если и сам Антон Павлович поминал свое кожаное пальто добрым словом: «После 5–6 дня начались дожди при сильном ветре. Пошло в дело кожаное пальто, спасавшее меня и от дождя и от ветра. Чу́дное пальто…

О, милое кожаное пальто! Если я не простудился, то обязан только ему одному. Когда вернусь, помажьте его за это салом или касторкой» , то что уж говорить про Сирень!

В ялтинском музее Чехова, кстати, можно полюбоваться на этот предмет одежды.

Да здравствует макинтош! :)

Совсем не понял я этот роман.

Прочёл я почти все книги Э. Веркина. Отличного уровня развлекательная литература. В большинстве случаев — подростковая. Фантастика, хоррор, реализм, военная проза, фэнтези — писатель пробует себя во многих жанрах. Везде прекрасный юмор. Легкий язык. В некоторых книгах — драматизм зашкаливает. Море эмоций.

И вот — «Остров Сахалин».

Читать это сложно. Такое ощущение, что писал не Веркин — вообще, не его стиль.

Если в двух словах — три четверти книги — записки путешественника по Сахалину. Да, можно сказать, как в аннотации, что это парафраз Чехова, его записок о посещении острова, плюс ещё, Солженицына и его «Архипелага ГУЛАГа». Только, с учетом того, что действие происходит в постапокалиптическом мире.

Задумка интересная. Да такого и в дурном сне не приснится!

Но, как я уже писал — три четверти книги — описание сахалинской каторги и тюрем. Да, почти ничего не изменилось — те же ужасы. Да, Чехов, да, Пикуль «Каторга», ну и опять же, Солженицын. Надзиратели и зэки. Беглые каторжники и остроги.

И лишь в последней четверти романа, Веркин вернулся к уже опробованной в ряде книг теме — непосредственно апокалипсису — зомби, солдаты, ядерная война. Читал — полное ощущение, что читаю М. Брукса «Война Z», или, смотрю экранизацию этой книги. Один к одному.

Финал, опять муторный.

Да, можно бесконечно долго писать на тему глубокого философского подтекста этой книги. Да, при желании, можно «нарыть» и сложный символизм происходящего. И аллегорически трактовать смысл романа. Можно искать в нем интересные стилизации под японскую литературу. Можно. Ага, при наличии фантазии, все это можно найти в любой книге. Было бы желание. Дело в другом.

Просто — я привык к совсем иному Э. Веркину. Легкому, озорному. Веселому и грустному. Серьезному и детскому. Лиричному. Всегда эмоциональному.

А здесь?

Даже сложно назвать жанр книги. Некая попытка из рядовой постапокалиптики сделать сложное философское произведение? Или, «перепрыгнуть» с боевой фантастики в научно-фантастическую плоскость? А может, автор хочет сменить имидж подросткового писателя?

Понял я одно — как развлекательная книга этот произведение точно не пойдёт.

Напрашиваются сравнения с «Дорогой» Маккормака, но, там акцент на героях, их внутреннем мире, а тут, по-моему, герои достаточно безликие...

Вообще, где эмоции у персонажей? Да, японцы — замкнутая нация. «Все в себе». Но, главные герои, с русской кровью. Да, главы написаны от первого лица, так сложнее увидеть персонажей «со стороны». Но — такое сложилось у меня ощущение, что героиня просто наблюдает, фиксирует в памяти все происходящее. Никакой инициативы, никаких эмоций. «Я пошла, я увидела, я запомнила». Ходячая кинокамера. Потом, почему опять «Сирень»? Это имя героини кочует из одной книги писателя в другую. Ну и ее попутчик Артём — под стать Сирени. Молчит, смотрит, думает. Потом — раз! Багром в живот одному, другому. То, он совсем больной, еле дышит, ходит с трудом. А потом, «встал с печи», смастерил кистень — махнул рукой — все китайцы в ряд лежат... Илья Муромец. Вот решил автор написать серьезную, «взрослую» книгу, а, вот в такие моменты, опять «скатывается» на детско-подростковый уровень.

Из героев мне был интересен один — Чек-Человек. Сумасшедший старик-философ. Он хоть живым получился, смешной и грустный, по-своему. Нелепый, но, реальный. Но, это, всего лишь, эпизодический персонаж.

Печально.

Но, это мое личное мнение.

Много положительных и восторженных отзывов.

Повторюсь, не такой книги я ждал от Э. Веркина. Опять же, это только мое личное мнение, но, не его жанр и стиль. Понятно, что хочется писателю перейти на иной уровень, писать сложные и серьезные книги для взрослых. Но, зачем? В своей нише, на мой взгляд, Э. Веркин — один из лучших и самых ярких писателей. А фантазии на тему футуристических японских прогнозов меня не очень заинтересовали. Впрочем, как и быт фантастических каторжан.

ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ ЗОМБИАПОКАЛИПСИС, ИЛИ ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЭДУАРДА

Настоящая фантастика – о будущем. В принципе, вообще настоящая литература должна быть о нём; но фантастика – в первую голову.

Весьма трудно при этом видеть в грядущем позитивные картины: достаточно пролистать новостные ленты или, если вы храбрый человек, включить какую-нибудь «Россию 24» на полчаса (свят-свят-свят) – сразу исчезнет вера в человечество и его перспективы.

Нет, году этак в 1963 членам Союза писателей СССР было легче: космос почти наш, саженцы для марсианских яблонь заготовлены, американские империалисты загнивают; будущее было незамутнённым, как текст «Программы КПСС», по которой мы уже с 1980 года живём при коммунизме То есть сорок лет вокруг – рай, Утопия, Солнечный город.

И очень тяжело, невозможно, физически больно признать: будущее не свалится победой в лотерее, его не пришлют из «Али», не объявят приказом коменданта (хотя, конечно, объявить могут – рупоров, спаренных с пулемётами, хватит). Его надо… Даже не заслужить. Его нужно выродить, вылепить из собственной плоти, обильно политой собственной кровью.

Унавозить поле Армагеддона собой – потому что больше некем. Тогда, быть может, пробьётся росток.

Веркин провёл нас через это. Через Чистилище, через чудовищные картины постапокалипсиса, через смерть, ненависть и мобильное бешенство. Именно так: в крови, задыхаясь в родовых путях, ломая кости прошлого, Человек доберётся, на зубах доползёт до времени обетованного.

Очень трудно верить в Человека, когда перед глазами – миллиарды тщательно выпотрошенных и набитых паразитами, лишённых сердца и души оболочек. Когда людьми топят печи (хотя это нерационально, люди – жидкие, с таким же успехом можно топить огурцами или медузами; но расскажите об этом техническим специалистам нацистских концлагерей).

Очень трудно верить в будущее, когда каждый из нас – это слепой корейский ребёнок, или обгрызенный шаманами мальчик-альбинос (кстати, вполне реальный опыт в современной Африке – отрезать альбиносам уши и пальцы, выбивать зубы и готовить из этого зелья), или негр (независимо от цвета кожи), подвешенный в клетке на потеху толпе.

Очень трудно.

Но Веркин смог. Он смог провести читателя через девять кругов ада; он смог заново пройти сорокалетний путь через пустыню; в его Евангелии Лотова жена тоже обернулась на погибающий Содом – и сожгла в адском пламени синие глаза…

Это очень сильная книга.

Её надо пройти до конца, прорваться сквозь кровь, вонь и пламя – чтобы увидеть Будущее. Чтобы когда-нибудь наши потомки нашли планету Бога у тёплой жёлтой звезды.

И унаследовали царствие небесное.

Низкий поклон тебе, Эдуард Николаевич.

«Остров Сахалин» это очень необычная, атмосферная и печальная история. История о жестоком постапокалиптическом мире, в котором цена человеческой жизни равна ценности тела, из которого можно наварить мыла или сжечь в топке электростанции.

Роман «зайдет» не всем — его действительно тяжело начинать читать. У Веркина всегда был необычный слог — резкий, как взмах серпа и тяжелый, как удар молота. Литературное воплощение советского герба. Веркин не дает с первых страниц объяснения что, как, кто и где. Что к чему можно понять только страниц через сто. Но и потом автор, с помощью даже одной фразы, может так дополнить мир, что все переворачивается с ног на голову.

Кстати, нашлось место и юмору. Но юмору странному, местами просто абсурдному. А такой он и должен быть в мире «Острова Сахалин».

Не люблю вдаваться в крайности, но «Остров Сахалин», пожалуй, лучший роман в жанре постапокалипсиса за последние несколько лет.

«Северная часть Сахалина, через которую проходит линия вечно промёрзлой почвы, по своему положению соответствует Рязанской губернии, а южная — Крыму. Длина острова 900 вёрст; наибольшая его ширина равняется 125, и наименьшая 25 верстам. Он вдвое больше Греции и в полтора раза больше Дании.»

А.П.Чехов «Остров Сахалин».

В отзыве, набравшем на сегодня наибольшее количество баллов (38), сделано несколько особо ценных наблюдений, касающихся девушки по имени Сирень. Вот первое из них: «... умеет обращаться с оружием и великолепно выпутывается из любых ситуаций. Все встреченные ей люди относятся к ней с уважением и пиететом, предоставляют транспорт, ресурсы, поят дефицитным чаем и охотно идут на философские беседы.»

Здесь верно только про оружие, ситуаций же, из которых она выпуталась бы самостоятельно, в романе просто нет — если бы не Артём, её путешествие закончилось бы где-нибудь между Углегорском и Александровском. Что касается уважения и пиетета, так администрация острова, государственные служащие и японские офицеры это далеко не все люди, с которыми встречается Сирень, есть среди её собеседников и те, кто не хочет отвечать на её вопросы (особенно на вопрос «Что вы думаете о будущем?»), есть и те, кто мог бы её убить или похитить, и обязательно сделал бы это, не будь рядом Прикованного к багру телохранителя.

Второе ценное наблюдение, сделанное отзывистом ещё более удивительно. Это — «отсутствие у неё эмоций, реакций и вообще каких-либо человеческих проявлений. У неё нет слабостей, страхов, фобий, вредных привычек, увлечений и, что хуже всего, эмоций. Казалось бы, она путешествует по безумному выморочному миру, наблюдает закат человеческой расы, но это никак на ней не отражается.» Автор отзыва предвидит возражения и предполагает, какими они будут, но лучше всех ему возражает сам Эдуард Веркин: «Артём молчал и выглядел спокойным. Я же пребывала в смятении. Я находилась за гранью смятения, в карте моих эмоциональных реакций не находилось нужного образца, я не знала, как себя вести. То, что случилось со мной в последнее время... Наверное, если бы рядом со мной не было Артёма, я бы кричала. Артём это понимал.» Если бы отзывист прочитал роман не по диагонали (или через страницу, есть и такой способ), ему не пришлось бы сочинять собственную фантастику по поводу Сирени.* А так у него всё выглядит убедительно, поэтому, видимо, не читавшие роман высоко оценили этот отзыв.

Ещё одна, последняя цитата из того же отзыва (который очень помогает мне в написании собственного): «Ближе к последней четверти книги цель вроде бы проступает, проговаривается вскользь – оказывается, герои хотят выбраться с Сахалина.» Выше отзывист написал, что у похода по Сахалину нет явной цели, и с этой его выдумкой я спорить не буду. Но вот только что приведённое утверждение («цель ... проговаривается вскользь») вообще ни в какие ворота не лезет. Да они предпринимают героические усилия, чтобы выбраться самим и спасти детей! Отзывист этого не заметил, как не заметил, очевидно, и причин, которые им мешали, причин, которые привели к тому, что Артём повторил подвиг учителя Януша Корчака.

Но роман написан плохо (плохо — понятие слишком ёмкое, что значит плохо, если от книги оторваться трудно? скажу конкретнее — неаккуратно он написан и даже очень), и это единственное, в чём я с вышеупомянутым господином согласен. Кавардак в романе, пусть даже устроенный намеренно, с целью отразить кавардак, царящий на острове, всё же неуместен. Когда главное лицо Сахалина (префект) говорит, что «до Углегорска и до Александровска ... железнодорожных дорог пока нет», а через сутки Сирень и Артём выходят из поезда на перрон Углегорского вокзала, то о чём это говорит? Префект не в курсе или автор напортачил? Чтобы ответить на этот вопрос желательно было бы узнать, как герои романа добрались от Углегорска до Александровска, а это подальше, чем от Холмска до Углегорска. Автор заболтал эту проблему интересным и совершенно не нужным для сюжета лирическим отступлением о секте ползунов. После разговора с руководителем секты Сирень и Артём сразу, как по волшебству, оказываются в Александровске. Складывается впечатление, что ехали в том же вагоне и добрались без проблем, так что и говорить не о чем. Это подтверждается словами каторжного, который плывёт по Тыми на байдарке — «возможность уехать на поезде пропала после первого сильного толчка». Раз пропала, значит была, и, стало быть, префект не знает важнейших подробностей жизни острова.

И тогда вопрос — почему Автор этого не замечает? Правда, он и куда более важных вещей не замечает, например, откуда у Сирени ребёнок, если между ней и Артёмом ничего не было? Иначе говоря, мне очень не нравится такая манера повествования, когда некоторые существенные события нужно выискивать между строк, испытывая при этом ясное ощущение, что эти события и между строк не происходили.

Всё это ещё терпимо, куда более странной мне показалась история слитка рения, очень дорогого раритета, полученного Сиренью от патэрена Павла. В эпилоге Сирень совершает труднообъяснимый поступок — вместо того, чтобы передать измученному дождём человеку в клетке проплывший мимо него кусок пластика, она отдаёт ему свой макинтош (вернее то, что от него осталось), предварительно достав из кармана «звёздную медь», «кусок тусклого серого металла, овальный, с ямками от пальцев.» Нет никаких сомнений в том, что это тот самый кусок рения, который не очень давно (читатель ещё не забыл, когда) Сирень отдала помощнику капитана сухогруза за небольшое количество питьевой воды; а этот, обмененный на воду, кусок был незадолго до обмена на воду выброшен Сиренью в море («Артём спросил: «Зачем?»). Вот и я спрашиваю Автора (Веркина) — зачем он плёл эту дырявую сеть? кого хотел в неё поймать? Почему Сирень говорит в эпилоге, что через сорок семь лет металл всё ещё будет у неё? Да за такой срок она десять раз успеет кому-нибудь этот слиток подарить или продать. Автор уверен в том, что это волшебный слиток, всегда возвращающийся к владельцу? Так это и задумано?

Да, такой вот приключенческий роман мы тут обсуждаем. Много в нём и отличных мест, мастерство Автора в описании драк и перестрелок несомненно, но особенно привлекают неожиданностями японские сахалинские тюрьмы, которые не имеют ничего общего с тюрьмами российского Сахалина, описанными Чеховым. Японцы превратили свои тюрьмы в произведения искусства. Стаканы Александровской тюрьмы, негр в болтающейся над камерами клетке в тюрьме Углегорска, а построенная гениальным архитектором тюрьма в Южно-Сахалинске** это настоящее строительное чудо и, следовательно, блестящая идея Автора романа, заключающаяся в литературном воплощении фантазий гениального художника (к сожалению, он так и не смог остановиться на каком-либо одном варианте названия этой тюрьмы и называет её в романе то «Летний воздух», то «Лёгкий воздух» так же, как один майор в романе то и дело превращается в полковника и сразу же обратно в майора).

Но в то же время изложенная Автором (даже странно, что тем же самым) история начала и хода Третьей мировой войны представляет собой такой жалкий детский лепет, который любого военного аналитика заставит схватиться за голову. И опять-таки но... Но описание послевоенной ситуации, когда на земле никого, кроме Японии, принимать в расчёт уже нет надобности, содержит интересные подробности. Например, то, что японцы сохранили на Сахалине русские географические названия, а их крупная военная техника названа известными американскими именами (миноносцы «Энола» и «Мак Артур»)***.

Ещё пара замечаний и «летопись окончена моя».

Много в романе говорится о футурологии. Говорится очень серьёзно — цель экспедиции, как-никак, связана с идеями профессора, научного руководителя Сирени. Но однажды Автор совершенно недвусмысленно даёт понять, чего стоят все эти разговоры. Сирень рассуждает так: «Общество, в котором нет детей. Общество, в котором вырваны малейшие ростки завтрашнего дня похоже на заполненный пустотой цилиндр барометра, который с тончайшей отдачей реагирует на изменения в окружающем пространстве. Именно в таком звенящем вакууме корпускулы грядущего особенно заметны, как заметен алмаз, угодивший в золу. .... Профессор, безусловно, гений.» Этот образчик ярко выраженного словоблудия (ясно, что Веркин издевается) показывает, чем на самом деле заполнены мозги этих, т. н. футурологов — примерно тем же, чем и цилиндр барометра. А в остальном они, конечно, прекрасные люди.

Второе замечание касается всё той же необычной, т. е. очень мало кому из писателей свойственной манеры Веркина за красивым многоглаголанием скрывать тот простой факт, что описываемое элементарно невозможно физически. Чек (вообще-то он много врёт****, но тут-то вроде бы нет смысла) рассказывает страшную историю из детства Артёма. И, заканчивая рассказ, вспоминает такой эпизод. Мальчик лежал у стены с переломанной спиной. Чек принёс ему «ведро гладких круглых камней и высыпал их под матрас ...» и ушёл. «... вечером он обнаружил столб, построенный из окатышей. .... Столб уходил под потолок. Через полгода он [Артём] смог подняться на ноги.» Не скажу, что так написан весь роман, но чем-то он всё-таки похож на тот отзыв, несколько цитат из которого я приводил выше.

*) Отзывист сравнивает Сирень по эмоциональности с Терминатором. Это стопроцентное свидетельство в пользу моего предположения о способе, которым он читал книгу. Однажды в очень напряжённый момент Сирень не смогла от волнения поменять магазин пистолета, руки дрожали. Может быть автор этого чудовищного по количеству неправды отзыва считает, что у Терминатора могли возникнуть сходные проблемы, может быть (чур меня!), он и «Терминатора» не читал или не смотрел!?

**) Читая об этой тюрьме, есть смысл посмотреть цикл гравюр Д. Б. Пиранези «Тюрьмы». Об этих гравюрах и вообще о творчестве Пиранези очень хорошую книгу написал А. Ипполитов. В его книге есть все листы цикла «Тюрьмы».

***) Миноносец «Энола» занимается в романе делом очень похожим на то, что сотворил американский бомбардировщик с почти таким же названием 6 августа 1945 г. (почему-то японцы «потеряли» фамилию матери командира экипажа). Миноносец «Мак Артур» (у нас принято написание Макартур), названный в честь генерала, принявшего капитуляцию Японии, представляет из себя последнее слово кораблестроительного искусства. Так в романе показаны два вида народной памяти — японский народ помнит своего главного врага (а есть ещё и обряд «мордования негра»), и, конечно, не забывает друзей, ведь в начале Третьей мировой Россия предотвратила удар корейских ракет по американским базам в Японии, что спасло, естественно, не только и даже не столько американцев. «Ваши предки так много сделали для нашей страны...» — говорит Сирени чиновник в Холмске.

****) Интересный пример такого вранья. Речь идёт о Нитях Хогбена открытых до войны. «За две недели до первого удара — уточняет Чек — я помню, я был там, на Русском, там чудесные подземелья...». И сразу же вспоминает, что «первую установку [использующую это открытие] построили буквально за месяц до войны, торопились очень.» Ну, Чеку простительно, он такой, но Автор романа вроде бы ничего против не имеет, что, как минимум, странно.

PS. В аннотации на обложке говорится, что Автор трепетно чтит Чехова. Не верю. Будь так, Сирень, как частично русская, обязательно побывала бы у памятников Антону Павловичу в Южно-Сахалинске и Александровске. Ну, хотя бы к одному из них её бы направили представители администрации этих городов. Но, нет. Разглядывает она только плохо сохранившийся памятник неизвестно кому (Чек, который должен бы это знать, молчит) в посёлке Огоньки. Между прочим, в этом посёлке действительно существует гора Влюблённых.