Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»

Году в 1998, когда Пелевин был немыслимо популярен на нашем факультете журналистики, мой добрый друг отсоветовал мне читать «Чапаева и пустоту».

«Когда все вокруг пищат от восторга, ты накручиваешь себя, и твои ожидания превышают любой, даже самый внушительный замысел, — предсказал он мою реакцию. — А это ЛУЧШИЙ роман Пелевина».

И я повременил.

В 2011 после всех прочих романов Виктора П, читать «Чапаева», безусловно, занятно.

Именно в этом дзен-психиатрическом исследовании ничего/нигде/никто автор оттачивает свой коронный прием — практически, как у Филипа Дика.

Скверно, что читать о похождениях Петра Пустоты вокруг станции Лозовая ПОСЛЕ венценосной «Generation П» (которая сочнее/гуще/ядреней), заметно скучно.

Чем хорош «ЧиП»:

- первой петербуржской главой

- вставками-пациентами

- отдельными сюжетно-абсурдными вспышками из чапаевского мифа

- строгой композицией текста

- афоризмами

Не понра:

- мысль глупым мотыльком все время кружится вокруг засиженной лампочки ОДНОЙ идеи

- слабая кульминация/развязка

- сюжет выходит на спираль

Как же я надеялся, что книжка подарит мне что-то особенное!

Но этот аэроплан пролетел мимо. В пустоту, да. Вместо гладкого полотна я увидел шизо-франкенштейна.

Относительно яркая революционная часть, с бесподобными Чапаевым и фон Юнгерном. Вот с кем бы я пошел в разведку!

Странная и затянутая дурдомовская часть, и очень неровная психоаналитическая.

Сначала предельно ясно, кто кому снится. А вот к середине книги это становится уже не так однозначно. Я серьезно начал думать, что реальность осталась в начале века, а не в психлечебнице. «Да, Петька, не зря тебе дурка снится».

(Кстати, я помню, как в одном сне я рассказываю, что у меня было в другом. И не только у меня такое бывает. А вот чтобы во сне описывать реальные события как сон — это вот очень интересно, и никогда у меня такого не было.)

И где-то тут этот трюк дал сбой. Я не познал всепроникающее сомнение в природе реальности. Вместо зазора между сменой пленки я увидел испитую рожу киномеханика.

Авторская игра с образами на меня также не подействовала. Я другого поколения, мозги не продолбаны советским эпосом про Чапаева, Ленина в разливе и прочих совдеповских покемонов. И честно, пелевинский Чапаев мне кажется вполне реальным и убедительным.

Лучшая его книга для меня все еще Поколение П. На этом уровне тут только кусочки про внутреннего прокурора, Внутреннюю Монголию, ну и харакири.

В общем, за Чапаева, товарищи! Во Внутреннюю Монголию! Ура!

Ну, та же «Жизнь насекомых», только вычищенная бережно от всякой шелухи и нормально отредактированная. Сюжет приведен в более-менее божеский вид.

Тогда это читалось как постмодернистская философская притча. Сейчас (то ли вкусы стали менее тонкими, то ли общество наше воспринимает все куда проще, чем под конец «новорусской эпохи») — по-любому отнесут к «галимой фонтастеге». Имея в виду фантастику как жанр, а не как метод. Два мира, странно перекрещивающихся друг с другом (и не только перекрещивающихся, но и — один в другой ощутимо перерастает): первый, где Чапаев — дзен-буддист, а вся наша реальность — «сон пьяного Котовского», и второй — гнилая совейская психушка, где, кажется, и врачи-то не вполне здоровы (ну, как и все в нашем государстве). Между этими двумя мирами передвигается некто с фамилией Пустота. При этом он еще и пишет странные рассказы — например, про то, что такое «внутренний прокурор», «внутренний адвокат», можно ли стать там, у себя внутри (в голове?) «внутренним президентом»... и всё такое.

Тем, кто уверовал в хитрый «твист», придуманный автором (всё, описанное в романе —

Идея?.. Она вот в этом: что из пересечения трех реальностей (третья — та, которая в записках Петра) складывается еще одна, и вот она-то и есть — единственная настоящая. Можно сказать так: мир Чапаева — это «то, какими мы себя хотели бы видеть» (красные — добрые, белые «вынесены за скобки», всё как в древней ностальгии наших бабушек и дедушек), 18-я больница — «то, что мы есть», весь сейчасошний совок, а записки Петра — это та самая «жизнь духовная», которую так прямо нигде не увидать, но без которой невозможны те две, первые.

Не ново? Да, не ново. Но в меру интересно, даже — актуально и посейчас. Во всяком случае, это вам не из пальца высосанные «речи светляков» о Марке Аврелии и навозных шарах, которые можно прямо из книги вырезать и издавать отдельной брошюрой. Тут все-таки имеем именно КНИГУ, где все взаимосвязано, есть какие-то образы, эмоции и мысли, развитие их. Не так уж плохо, пожалуй, написано. Может, и средне — но неплохо.

Для начала цитата из аннотации — «Роман «Чапаев и Пустота» сам автор характеризует так: «Это первое произведение в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте».» Насколько верна эта цитата? Не знаю... Скорее вернее то, что действие романа происходит в нашей жизни, название которой пустота и небытие. Жизни, в которой перепутались бред и реальность, причем настолько, что непонятно, кто из нас в сумашедшем доме, кто из нас по какую сторону забора? И может это они изолировались от нас, спрятались в палатах, и на самом деле именно мы живем в искаженной реальности?

Крайне сложно писать отзыв на эту книгу. Сложно потому, что страшно испортить столь совершенный текст своим прикосновением. Страшно, как страшно прикоснуться нечистыми руками к произведению искусства, артефакту, который может пострадать от неаккуратного прикосновения.

Как и всякая пелевинская книга, этот роман многогранен, имеет много скрытых слоев И пожалуй, в данном произведении эта «пелевинскость» достигла апогея. Этот роман можно по праву отнести к крайне редкой категории произведений — которые тянет перечитать только закончив прочтение. Которые хочется перелистнуть с последней страницы вновь на первую .

Роман изобилующий историческими параллелями и аллюзиями, на диво глубок, умен и интересен.

За сим закончу, потому как увы, не обладаю достаточным запасом выразительных средств, могущих описать все великолепие данного произведения....

Прочитал «Чапаева и пустоту»... %) сразу хочется отметить, что литература не моя... не плохая и не хорошая, но не моя... безусловно Пелевин талантлив и является одним из великих писателей современной России... тем не менее я не проникся...

из положительных моментов стоит отметить язык... читалась очень интересно, быстро и легко... у писателя отменное чувство юмора, с которым он подмечает многие мелочи... не понял ни про Внутреннюю Монголию, ни про глиняный пулемет... видно тем и ценна книга, что разным читателям она нравится разным... мне очень понравился разговор про форму и сущность воска и про румынов, смеющихся под землей... галлюцинации про Марию, шварцнегера и про братков еле осилил... зато японская тема на высоте... читал и смеялся до слез... :)

тем не менее думаю всеравно не понял замысла произведения в целом... хотя некоторые части понравились очень... не понравилось 2 вещи в целом:

1. галлюцинации, грибы, кокаин... если честно поднадоело... еще читая «Поколение П»... видно у Пелевина прием такой... но как то не особо он меня цепляет... чем-то напоминает мои потуги в юности читать Кастаньеду...

2. несколько раз ловил себя на мысли, что Пелевин возложил на себя миссию... популяриста... т.е. человека который пытается объяснить какие то сложные вещи простым языком... вот и чапаев и братки... и прочие беседы... мне постоянно приходило в голову, что Пелевин пытается упросить все, чтобы понял самый самый далекий... вот как профессор из университета пришел преподавать физику в начальную школу.... местами на мой взгляд это было удачно местами — через чур.... :) на этом все...

Роман Пелевина «ЧиП» обрел за минувшие 10 лет множество интерпретаций — приводить их даже краткий список не хватит места. Одно уже это говорит о значимости романа, буквально взорвавшего российскую литературную жизнь конца 1990-х. Замечательно выписанные портреты героев, тщательное воссоздание духа двух соприкасающихся эпох: Россия 1917-1920 и Россия начала 1990-х... Почувствуйте разницу? Второстепенные, на первый взгляд, герои, отнюдь не второстепенны в романной структуре: Котовский, Просто Мария, барон Юнгерн... Миры, населенные жертвами агитропа: коммунистического, новорусского, гламурного... И, конечно, глиняный пулемет!

Основная идея любого посмодерниста ясна — человеческая мысль ушла в застойный цикл и вырождается в самой себе. Пелевин в своем романе берется за две таких мысли: реальный образ Чапаева с его Петькой-адьютантом, и истинное лицо России. Первая попадает в область фольклора, а значит опошляется и теряет свой смысл. Вторая подвергается попыткам «алхимического брака» — избитым идеям сближения с Западом или Востоком — и таким же образом из одного хаоса приходит к другому. Но все это лишь контекст, потому что идеи и способы объяснения действительности, ее интерпретации могут быть любыми — Пелевин уже затрагивал мысль, что болтовня часто не приводит к тому, о чем талдычит. События двух эпох, описанных Пелевиным (Гражданская война начала века и лихое десятилетие его конца) попали на времена беспорядка и разрухи, когда орудовали самые решительные люди, для которых дело было превыше слов. Помещение в них главного героя — это отличная попытка героя среди окружающей неразберихи разобраться в самом себе.

Зарубежные постмодернисты заполняют деталями бессмысленные пространства, в то время как Пелевин ясно указывает на наличие небытия в пустотах и даже ставит западному мышлению в укор, что его представители норовят эту самую пустоту забивать мельтешащей мишурой. Уж не знаю, почему вдруг роман записали в культовые, но он интересен как явление, попавшее в моду своего времени. В девяностые и нулевые как раз терлись эзотерические темы и псевдодокументалистика на основе квантовой физики (фильм и книга «Секрет», например, или пресловутый «Трансерфинг»), которые множественность реальности равняли под ее отсутствие, а потом провозглашали материальность мысли и делали ставку на магические силы визуализации. В этом плане осмысление постмодернизма играет ключевую роль в перестановке акцентов: утверждение мысли как реальности — безумие. Лучше уж осознавать пустотность окружающего бытия, чем пытаться его заполнить фальшивкой.

Постмодернизм активно использует образ зеркала. У Уилла Селфа (британский постмодернист) — это зеркальные городские здания, а у Пелевина дискотечный шар в клубе. Хаос современности на самом деле ничем не отличим от отсутствия чего бы то ни было. «С возрастом я понял, что на самом деле слова «прийти в себя» означают «прийти к другим», потому что именно эти другие с рождения объясняют тебе, какие усилия ты должен проделать над собой, чтобы принять угодную им форму». Пелевин обращает внимание на человека, а не на то, каким его пытается сделать мир или заедающая среда. Петру Пустоте легко свыкнуться с мыслью о своем отсутствии, когда и сама реальность настолько иллюзорна. Тут главное не вокруг смотреть, а попытаться себя увидеть в реальной перспективе, где не существует навязанной иерархии, а пошлый солдафон неотличим по свободе действий от начитанного петербургского поэта. И действительно, какая может быть разница, когда едешь с ними на одном поезде-жизни из одной пустоты в другую?

Зря Пелевина критикуют за его бессодержательность. Подобные критики либо хотят очередной псевдонаполненности, либо повтора вечных тем, продолжение которых они назвали бы развитием традиции. Еще один парадокс: так все-таки смена заевшей пластинки о неумирающих ценностях или засорение литературного пространства различными вариациями того, что слышали уже тысячу раз? А разве фраза Чапаева «живи по законам того мира, в который ты попал» не похожа на христианскую истину жить тем, что есть и не придумывать иной жизни?

Что разочаровало, так это похожесть романа «Чапаев и Пустота» на дидактическую литературу с типичным сюжетом, где педагог-философ решил направить своего сбившегося с пути ученика на верную тропу и выпустить его в мир с полным осознанием собственной личности. Помню в детстве наткнулась на советскую книгу для юношества о подростке, который познавал истину через путешествие по сюрреалистичным мирам собственной психики с помощью переделанного под эту процедуру зубоврачебного кресла. И лучше уж произведение с таким посылом будет действительно написано в художественной прозой, а не станет претендовать на статус эзотерического труда. А с другой стороны, Пелевин таким образом не изобрел ничего нового, зато смело открыл глаза на забытое и скрываемое мишурой современности важное креативное начало — пустоту.

Это, конечно, можно воспринимать по-разному — то ли как действительно тонкое, изящное и умное произведение для ценителей, то ли как тонкую шутку автора над читателем. Я и по сей день не пойму, в чем гениальность этого произведения, однако среднему читателю оно Не Идет (исследовано в библиотеке).

И тем не менее, это, пожалуй, лучшая книга Пелевина, и объективно она гораздо лучше «Оборотня» или пресловутой «Generation П». Помимо дзэн-буддизма, сюда таки вкручена «сильная эротическая сцена», но слабоватая концовка действительно портит все впечатление.

Толком не имея представления о творчестве Виктора Пелевина, я полагал, что «Чапаев и Пустота» – история об экзистенциальном кризисе Василия Ивановича. Именно поэтому роман оказался для меня полон сюрпризов, первым из которых стал главный герой по имени Пётр Пустота. Об этом я узнал из отзывов, которые решил почитать перед погружением, так сказать.

Ещё одним сюрпризом стало некое особое расположение духа, которое дарит роман. Какое-то философско-ироническое с вкраплениями безразличия и отчуждённости. Чтобы перейти к следующему сюрпризу, давайте поговорим о сюжете. Значит, у нас есть две временные линии: действие одной происходит примерно в 1918 году, а второй – в конце ХХ века. Обе рассказывают о Петре, но в разных обстоятельствах: в первом случае Пётр общается с Василием Ивановичем Чапаевым, Анной и Григорием Котовским, а во втором – с Петром общаются санитары дурдома. И в этом то и заключается очередной сюрприз: обычно сюжетный ход с психлечебницей я встречаю в сериалах в качестве филлера, и необходим он, чтобы подвергнуть реальность происходящего вокруг главных героев сомнению. Сходу могу вспомнить «Тайны Смолвилля» и «Сверхъестественное», частично сюда подходит ещё «Лунный рыцарь». Но «Чапаев и Пустота» выстраивает вокруг этого весь свой сюжет. И если в начале книги читатель уверен, что линия из прошлого является плодом больного сознания главного героя, то ближе к середине эта уверенность сильно пошатнётся. А после финале вопрос, какую же из сюжетных линий можно считать главной и «реальной», становится слишком сложным, да и, по правде говоря, бессмысленным.

Книга написана отличным языком, благодаря которому я её и дочитал. Не люблю сюрреализм, плохо переношу размытость сюжета, но лёгкий слог Пелевина, помноженный на его чувство юмора, буквально пронесли меня через роман. В итоге испытываю к прочитанному двойственные ощущения. С одной стороны было весело, когда автор мельчайшую деталь разжёвывал на атомы, как, например, когда описывает левый глаз Шварценеггера, который ясно выражает очень сложную гамму чувств, среди которых сила, жизнелюбие, моральная поддержка, ирония и так далее. А с другой стороны было грустно, когда внутри простой фразы: «Что меня всегда поражало, так это звездное небо под ногами и Иммануил Кант внутри нас» скрывался целый ворох подтекстов, в которых легко заблудиться, пытаясь осознать, при чём же здесь Шопенгауэр. А грустно было от понимания, что целый громадный пласт романа, скорее всего, остался мною незамеченным, так как я не знаком с философией в достаточной мере.

Сюрпризов было ещё много: и тот же Шварценеггер, и японцы, и дзен-буддизм, и философско-теологические размышления в рамках понятийного аппарата криминальных элементов, и анекдоты про Петьку и Чапаева, и философские переосмысления анекдотов про Петьку и Чапаева, и много чего ещё. Хотя главным сюрпризом, наверное, для меня стал тот факт, что

Опыт знакомства с автором оказался интересным, позже обязательно прочитаю что-нибудь ещё из его творчества. Только дождусь подходящего настроения.

Ну что сказать – мне потребовалось какое-то время, чтобы переварить это все. Честно говоря, долгое время избегала знакомства с Пелевиным по причине его культовости. Памятуя о том, сколько раз мне доводилось обжигаться на разного рода раскрученных графоманах, я старательно обходила этого очень модного в свое время автора стороной.

С первой же страницы стало ясно, что это мой писатель, и пишет он именно так, как я люблю – фразы хлесткие, меткие, остроумные, емкие по содержанию, часто сквозит в них почти неприкрытая едкая ирония или даже издевка. Живой язык, читается легко. Настолько легко, что в какой-то момент из-за боязни пролететь галопом мимо чего-то важного начала себя тормозить, читать с чувством, с толком, с расстановкой, перечитывая отдельные фрагменты и смакуя цитаты. И все равно, думаю, многое осталось для меня за кадром, надо будет перечитать, возможно, не раз.

Лейтмотив произведения – иллюзорность реальности. Что есть реальность? Что делает ее реальной? Существует ли вообще объективная реальность, кроме собственного сознания, или это все сон? Солипсизм в чистом виде.

Впечатляют абсолютно шикарные диалоги – Петра с Чапаевым, Петра с Черным Бароном, с Анной. Вообще, история отношений Петра и Анны – отдельная тема. Начисто лишенная набора клише, свойственного стандартной love story, она тем самым только выигрывает. Эмоциональный градус чрезвычайно высок, интрига держится до самого конца, а эротическая сцена, где даются только намеки, предоставляя возможность читателю «додумать самому» — вообще выше всяких похвал. Очень здорово. Высший пилотаж.

И еще одно. Так совпало, что я прочла эту книгу в довольно непростой период своей жизни, и тема человека, живущего в эпоху перемен, оказалась мне очень близка. Очень точное, на мой взгляд, высказывание о том, что «любой социальный катаклизм в этом мире ведет к тому, что наверх всплывает темное быдло и заставляет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам». Грустно, но так оно и есть.

Итог: роман замечательный, писательский талант не подлежит сомненью.

P.S. А над стихотворением на смерть императора я плакала. Серьезно.

Размышления о высоких материях в психушке — добрая традиция для нашей страны. Где еще найти для этого время? Да и где грань, отделяющая совсем сумасшедших от не кондиции? Нету, а потому и фантазии главного героя совсем не удивляют и даже увлекают. Он не сказал ничего нового. Все мысли Петра Пустоты можно найти еще у древнегреческих философов. Но связь историко-философского материала с реалиями начала и завершения двадцатого века придает абстрактным рассуждениям о первичности сознания некий бытийный реализм и толику здоровой иронии.

Пелевин мастерски показал расщепление сознания героя в его фантазиях. Вот перед нами Чапаев, Анна, Котовский, Юнгерн: Петр беседует с ними и все происходящее воспринимается как самая настоящая реальность, до момента, когда собеседники переходят к теме первичности сознания и местонахождения пресловутого нигде. В речи собеседников сразу начинает звучать один голос — голос Пустоты, спорящего с самим собой.

Наверное, так и выглядит расщепление сознания изнутри, когда человек настолько уходит в свой внутренний диалог, что его внутренние прокурор, адвокат, подсудимый и некто четвертый, у которого нет названия, получают воплощение в образе и объекте. Человек уже настолько внутри себя, что его Внутренняя Монголия становится внешним миром. А внешний мир что же? А бог его знает. В этом и состоит одна из неразрешимых загадок мироздания: внешнее познается только через внутренний инструментарий личности, поэтому так легко перепутать горизонты событий, если слишком пристально вглядываться во внешнее изнутри.

Если вглядываться слишком пристально, то каждый видит свою объективную для него реальность: кто-то Шварценеггера на истребителе, кто-то харакири, а кто-то с Чапаевым в СВ разъезжает. Это в клиническом варианте. Вне клиники происходит примерно то же самое, только не так эпатажно. Поэтому условно не сумасшедшим так трудно бывает понять друг друга, ведь видят и говорят каждый о своем, а взаимно объективироваться в рамках общей темы не у всех получается.

Средневековый классик объявлял мир театром. Пелевин сделал следующий шаг и показал в своем романе мир как сумасшедший дом. И в этом есть свои резоны: никто из нас не может быть вполне уверен в своей психиатрической адекватности, ибо судим изнутри. Чапаев и Юнгерн — еще не самые плохие собеседники с собственным «Я».

В психиатрической составляющей причудливо преломляется сатирическое. Герой размышляет вроде бы о вечном, но и сиюминутному политическому достается искорка нирванного света: не в пустоте же пребывает Пустота, мир вокруг есть, хоть и меняется постоянно. А герой не может или не хочет зафиксировать какое-то одно состояние внешнего. Отсюда и психиатрия, в этом ведь и есть единственная разница между теми, кто по разные стороны забора — одни зафиксировали внешнее, других швыряет через время и пространство.

Вывод из этого сюрреалистического декаданса — все есть екклесиастовская «суета сует». Не ново, но не скучно, прочитать можно.

Мне книга очень понравилась. Это первое, что я прочёл у Пелевина, и раньше ничего подобного мне не попадалось. Возможно, нужно быть на одной волне с автором, чтобы лучше почувствовать атмосферу книги — околобуддистские рассуждения Чапаева о пустоте воспринимаются всё же довольно неоднозначно. Но в любом случае в романе очень здорово показано мышление людей на сломе эпох — сразу после революции 1917 года и в начале девяностых. Одно это уже вполне способно доставить массу удовольствия, так как читать и вправду очень интересно. Получается, что по сути нет особой разницы, какая идеология торжествует в настоящий момент. Что торжество коммунизма, что триумф рыночных отношений — одинакова фигня. Ломка мировоззрения, потерявшиеся в жизни люди, накатывающее удушливыми волнами безумие. А в плюсе только оголтелое обдолбанное кокаином зверьё. Метафизическая подложка воспринимается тоже очень славно, Пелевин расстарался и органично вставил в текст пространное объяснение на пальцах и даже для самых закоренелых скептиков добавил замечательную шутку Чапаева про лошадь. Помните: «Петька, ты что? Вот же она!» Так что можете воспринимать рассуждения о пустоте просто как забавную демагогию, благо автор явно предусмотрел и такое прочтение. Ещё в плюсе: превосходный язык; редкое умение писать живо, злобно и с матерком, но не раздражая нарочитой резкостью; абсолютные шикарности про театр, который слишком уж начинается с вешалки; вообще, осязаемая атмосфера безумия и шизоидности. Даже жалко, что я так долго не мог начать знакомство с творчеством Пелевина, теперь придётся непременно навёрстывать упущенное.

«Чапаев и Пустота» — это одна из тех книг, благодаря которой состоялась новая русская проза. Представьте себе зимний московский вечер. Зубы сводит от холода. Словно, это и не снег на Страстном бульваре.

Да и бульвар совсем не такой – вот виднеется Страстной монастырь. Немыслимо холодно и темно, и бело от снега. Только это точно не снег. А что-то другое. Отчего так томительно сводит зубы, и все кругом делается меланхоличным и загадочным, полным бесконечного смысла.

А может, наоборот, никакого не бесконечного смысла, а все плоско и нелепо – да, и вообще, это не Страстной бульвар, а декорация, грубо намалеванная. А может, весь мир – это только декорация? Загораживающая пустоту? Или Пустоту?

Кто ты – поэт Серебряного века, бредущий в бреду по промозглой Москве 1918 года, где братишки-матросы прибыли с Балтфлота в помощь революции, а командует ими твой приятель-литератор, теперь красный комиссар? А может ты – писатель из постперестроечной России, в которой братки-бандиты подъехали из Люберец помогать нуворишам-бизнесменам обустроить Россию?

Словно, и не бульвар это вовсе – вот, виднеются огоньки. Это в Москве 1918 года еще не заглохла электростанция? Да то не фонари горят – а в бесконечной степи костры.

Ты идешь по Страстному – а попадаешь во Внутреннюю Монголию. Ведь что такое «ты» — это просто слово. Никакого «тебя» нет.

Хочешь, вообще, назови себя как угодно – на самом деле никакого «на самом деле» нет. Это сказал Чапаев Петьке, когда выпала у них свободная минутка в их отчаянной революционной борьбе за полное освобождение всех живых существ.

Ах, как хорошо: иллюзии, аллюзии, скрытое цитирование и яркая пародия. Виктор Олегович совершенно неподражаем. Чапаев -- Гурджиев, Петр Пустота -- Петр Успенский и великая эзотерическая суфийская мудрость в анекдотах про Чапаева и Петьку. Великолепно. Очень понравилось. А глиняный пулемет и Внутрення Монголия -- это вообще шедевр. Слоны вокруг нас. Пойду-ка я записываться в тибетский казачий полк. :)

Свойственное произведениям Достоевского представление о том, что раздвоение личности, так ярко выраженное в своей клинической форме, в определенной степени присуще любому и, более того, является одной из особенностей человеческого ума, становится отправной точкой идейного развития повествования, начинающегося с «мрачной достоевщины». Однако, в отличии от классика, полагавшего, что спастись от этого состояния можно представив перед собой цель (служение Богу или Родине) Пелевин помещает своего героя в условия при которых такой метод становится невозможным. Мир маскарада, умеющих объяснить «в какую сторону будет дуть ветер», и легкости с которой могут уживаться в сознании окружающих взаимоисключающие утверждения или оксюмороны вроде «рыночной экономики», вынуждают Петра смотреть на свою судьбу отстраненно, либо окунуться с головой в непрерывный поток личностей и целей, но в последствии он приходит к осознанию, что «спасать» то особо некого и не от чего.

Повторяющаяся в тексте многократно мысль о том, что «все личности являются ложными» подобна догадке внимательного созерцателя о существовании точки устойчивого равновесия, раскачивающегося маятника, автор уподобляет всю совокупность положений маятника набору координат — параметров характеризующих личность. Но вопрос, как ими распорядиться, ибо вариантов много: от небытия абсолютного шизофреника, при котором «возможно все», до небытия наивысшей разумности, при котором есть только одно положение наименьших потерь, только отвлечет от главного: можно на время перестать кривляться перед зеркалом своего ума и не делать никакого выбора, остановить маятник. Тогда останутся значения, относящиеся к единственно возможной отправной и конечной точке, очевидным центром внутренней системы координат.

Гармонию и ритм романа создает описание мучительной «борьбы ложных я», на них наслаиваются интеллектуальные или эмоциональные мелодичные вставки, радикально преображающие монотонное повествование, и превращающие его в литературный вариант, упомянутой в книге, музыки г. Кинг Кримзон, в ней смелые импровизации соседствуют с математически выверенными пассажами. Именно эти коротенькие, но завораживающие мелодии, являются для меня особо ценными, воспринимаю их более в таком качестве, чем в виде изощренных философских вывертов, влекущих к лихорадочной мыслительной деятельности.

Действующие герои, словно силуэты, выхваченные лучами прожектора, невнятные и определенные при помощи намеков, так и скрываются, не обнаружив себя в тени, отбрасываемой образом автора, этакого разбитного даосского монаха, вооруженного дубиной постмодернизма, при этом весело, с шутками и бранью отстаивающего моральные и духовные ценности. Образ весьма противоречивый и сложный для понимания, ведь в итоге разбив своим орудием «зеркальный шар этого фальшивого мира» Пустота «выдал мандат» аудитории на свободу помыслить и сделать более реальным прекрасный и величественный мир, либо упасть в бездны отрицания и отказа от созидания, погрузившись в унылое состояние ставрогинской мертвечины. Признаю, последний вариант более распространённым в качестве понимания людьми проявления «окончательной свободы».