Булат Ханов «Ибупрофен»

Вперёдсмотрящие книги хорошо проверять через несколько лет. Особенно хорошо проверять их после судьбоносных событий — попал автор с предчувствием или всё-таки нет. Так вот, Булат Ханов (1991) не просто никуда не попал, а саданул в молоко, даже за него, в хлюпкие кисельные берега.

Сборник «Ибупрофен» (2021) рассказывает о России недалёкого будущего, пребывающей в том душном безвременье, когда хочется открыть форточку, даже если непременно простудишься. Всё в России осталось тем же, но прохудилось так, что Юрий Дудь стал министром культуры. Художественный прогноз был дан за миг до исторической развилки, когда российское общество начало меняться, при том совсем в иную сторону. Из-за чего истории Ханова сразу растеряли всякую ценность: прогнозную, политическую, даже этическую. Но угадай Ханов, сборник это бы всё равно не спасло.

«Ибупрофен» полностью лишён вкуса. Он как жвачка, переданная методом эстафеты. Страшное это слово — безвкусный. Когда раскусываешь что-то, а оно никакое, распадается на языке в тлен, в горку раскрашенного песка.

Первый текст, маленькая повесть «Когда свет заполнит всё», рассказывает о том, как провинциальный центр «Э» задумал хитростью убить сразу двух зайцев. Невероятно, но факт: в 2030-е молодые люди всё ещё играют в субкультурную зарницу нулевых годов, в натуральную антифу и скинов, а центр «Э» хочет их физически уничтожить. Повесть настолько трафаретная, что вполне могла быть написана от лица фашиста, достаточно переделать «бонов» на «шавок». Теория подковы в чистом виде.

Художественные средства в повести прислуживают идеологии. Главный герой, оставшись с приставленным к нему силовиком, вдруг получает искусственный вопрос: «…почему вас корежит умеренная правая идея?» Далее следует наставление-катехизис. Подобный приём Ханов использует во всех своих текстах. Писателю важнее озвучить близкие ему установки, нежели создать художественные ситуации. Что сразу просаживает уровень. Тексты о предательстве — это всегда тексты о перемене социально-политических ролей. Тот, кто был другом, оказывается врагом, а враг превращается в противника, которого можно уважать. Повесть допускает краткую пожалейку «спрашивающего» силовика, но Ханов предпочёл показать кровожадность центра «Э», нежели раскрыть психологию предателя или колеблющегося.

Даже если прочитать текст как политический памфлет, кстати — смелый, непонятно как изданный в «Эксмо», радикальная часть вызовет ещё больше вопросов. Вот так антифашиста завлекают силовики:

«Главное — это обезвредить неонацистскую группировку. Кучка подонков портит имидж города и запугивает мигрантов. Кондуктор из Таджикистана чихнул в автобусе, и ему сломали нос. Продавцу на Колхозном рынке крысу дохлую в ящик с фруктами кинули. Акции эти против таксистов из Средней Азии. Не вам объяснять».

Неонацисты подкидывают дохлую крысу в ящик с фруктами? Андрюха, возможен криминал! Это трудно внятно прокомментировать. Судя по Колхозному рынку, речь о Казани, то есть в Казани 2030-х годов банда отморозков бросила мёртвого грызуна в ящик с абрикосами? Зачем эта нелепость? Ведь дальше будет сказано о настоящих зверствах неонацистов. По совокупности получается неубедительная политическая агитация, причём агитация для своих — злая, пренебрежительная ко всем остальным, желающая не переспорить, а ударить, местами даже убить. Увлёкшись политической борьбой, Ханов забыл сочинить художественную историю, поэтому спешно свёл её в итоговую прокламацию:

«Это Центр «Э» бонов на анархистов натравил. Через провокатора натравили. И Юра предал. Террористы на террористов. Без камер, без свидетелей. Государство получит жирный повод взяться за радикалов всерьез. Усилят чистки, подключат немыслимые ресурсы. И все под одобрение прессы».

Следующий рассказ такой же беспомощный. В «Шавкате» строителей-мигрантов постепенно заменяют роботы. Замордованный стройкой, Шавкат убивает начальника. В рассказе видна слабость выразительного таланта — в коротком размере нужно было замотать героя стилистическими средствами, как-то обессилить его, отобразить тяжесть неблагодарного труда и тем подвести к убийству. Но язык не передаёт ни усталости, ни напряжения. Весь рассказ построен на метафоре, что рабочие-мигранты те же роботы. Шавкату сначала отдавило ногу, потом руку, но он продолжает действовать как машина, не знающая боли. Начальника он убивает тоже механически, а ведь безэмоциональное убийство передать сложнее чем любой крик:

«Строитель выпростал ноющую руку из-под линолеума и молча двинулся на ненавистного начальника. Тот поздно сообразил, что его идут решать.

Шавкат схватил гада за шею и потащил на поддон. Остальные не посмели вмешаться или возразить. Роман Аркадьич тщетно пытался упереться пятками в бетонный пол и удержаться на месте. Шавкат, не говоря ни слова, не смакуя момент, отправил трепыхающегося начальника в свободное падение».

То есть для Ханова важнее всего отобразить политический призыв. Он не хочет совмещать его с текстом, чтобы человек обнаруживал идею уже у себя в голове. Всё насильно и напрямую: «Ибупрофен» неприятен тем, что пытается представить плоские штампы как выпуклую картину мира. После залпа революционных сентенций почему-то хочется назад в мезозой, в норму, избавленную от новостей о пролетариате. То есть дело не в посыле, а в подаче — кручёной, с ухмылочкой, желающей скорее нарушить чьё-то равновесие, нежели реально изменить перекос. В «Улице инвазивной» Ханов использует тягу банковского служащего к защите носорогов для комментария на зоозащитную тематику. Повествование беспомощного клерка то и дело прерывает такое вот радикальное радио:

«Сама мысль завести ребенка — хоть с кем — казалась Олегу дикой. На каждого суматранского носорога приходится примерно сто семьдесят один миллион особей доминирующего вида. Дело не в том, что человек — раковая опухоль планеты (это такая же глупость, как и утверждение, будто человек — венец творения)».

Или:

«Если бы заповедник охватила инфекция и детишки бы слегли, Олег бы пережил. Бог дал, Бог взял — есть тупое оправдание такого рода, оно принимает разные обличья и снижает концентрацию боли до приемлемой, вносит хоть что-то лживо-рациональное, структурирует».

Ну это же публицистика, такая вот личная, телеграмная, когда вечерком накидываешь мирового значения мысли для непонятно в чём провинившихся подписчиков.

Но может сборник тянут идеи?

Единственный пристойный рассказ называется «Фатальная стратегия». Журналистка Арина разыскивает оставившего послание манипулятора, своего бывшего парня Илью. После путешествия-отгадки Арина освобождается от зависимых отношений. Рассказ написан с мягкими переходами и даже полутонами, из-за чего не кажется напечатанным в журнале «Корея». Язык оттаял и ожил, но лучше бы Ханов продолжал писать, как советский партократ. В противном случае получается вот что:

«Арина отрывала от лепешки кусищи и половинками водружала на них персики, а затем набивала рот углеводными монстрами. Одна половинка соскользнула на юбку, но влажная салфетка, выдернутая из упаковки, ликвидировала намечавшееся пятно и тем самым погасила панику в зародыше».

Ещё раньше Ханов соорудил настоящий геометрический шедевр:

«Форма головы напоминала перевернутый основанием вверх остроносый треугольник».

Присутствует в рассказе и неуместная проповедь, но в целом это неплохой текст об освобождении. Только причём тут Бодрийяр? В ходе поисков героиня находит оставленную кукловодом книгу «Фатальные стратегии» и ожидаемо ничего в ней не понимает. Но ведь не понимает не только героиня, но и сам Ханов.

Если сжато, это книга о том, что преодолеть капиталистическую симуляцию возможно только с помощью финализации качеств объектов. Бодрийяр предлагает расправиться с обесцениванием его же методами: отыскивать более безобразное, чем безобразное (чудовищное) и более лживое, чем ложь (иллюзию). Это сразу заменяет диалектику радикальным нигилизмом. У Бодрийяра есть классный пример про товарный фетишизм, то есть произвольное наделение товара меновой стоимостью. Если марксизм собирался преодолеть товарный фетишизм с помощью установки разумной, научной, объективной системы производства и обмена, Бодрийяр, как истинное хулиганьё, предложил пакость — продолжать фетишизировать товар, пока он в принципе не потеряет меновую стоимость. Фатальная стратегия в том, чтобы стать «более товаром, чем товар», что уничтожит его сущность, взорвёт вообще всё. Это не так безумно, как кажется. Например, Советский Союз был несравнимо более жёстким и тотальным обществом потребления, нежели Запад. Люди собирали алюминиевые баночки, целлофановые пакеты, давили друг друга из-за жвачки — чего не могло быть там, где изо всех сил прославляли товар более высокого класса. Если выкрутить всё на максимум, можно попробовать уничтожить фетишизацию. Как школьника отучивают от курения, заставляя разом высосать целую пачку сигарет.

В логике «Фатальных стратегий» героиня рассказа должна была максимализировать своё зависимое положение, то есть полностью стать объектом, выключить в себе личность, отдаться во власть манипулятора настолько, чтобы он ошалел и в ужасе крикнул — не надо, вновь стань собой! — и тем излечился бы от тяги влиять на людей. А героиня освобождается посредством обычного прожития воспоминаний. Это хорошо, но это не «Фатальные стратегии» Бодрийяра.

Проза Ханова псевдоумная и патетичная. В ней исключён нюанс. Проза эта не хочет стараться, ей заранее известен ответ, который делает художественные усилия необязательными. «Женечка», «Сын мой», «Вместо всего хорошего», «Дороти», «Доктор врач» — безропотные слова несут с собой ядрёную политинформацию. Рассказы не только перекликаются, но и крепят внешние связи: «Фатальная стратегия» упоминает христианского рэпера Градецкого, а порнографический «Пока классы спят» отобразился в ещё не вышедшем романе Степана Гаврилова «Смеси и мрази». Что это, новый интернационал или ещё один картельный сговор?

Откровенно говоря, Булат Ханов — это не писатель, а пропагандист, который под видом художественного творчества проталкивает гружённые догматом телеги. Пропагандист в данном случае это тот, кто занимается намеренным распространением неких взглядов с целью изменения общественного настроя. В каком-то смысле пропагандистами являются все, в том числе писатели, но художественная проза потому так ценима, что с помощью искусственно созданных ситуаций в ней можно избавить слова от участи закона. Разве прочитанный роман обязует читателя поступать только так и никак иначе? Разве рассказ имеет силу постановления, а стихи равны конституции? Ничего подобного. Читатель не обязан покоряться прочитанному, а прочитанное что-то от него требовать. А Ханов пишет так, будто всё наоборот. Каждым рассказом он склоняет читателя перед требованиями неукоснительной истины. И ладно бы это ещё были непроверяемые трансцендентные дали, но ведь речь опять о производственных отношениях.

Представляя «Ибупрофен» в виде публицистики, спрашиваешь себя: она бы удалась лучше? И отвечаешь — нет, точно нет. У Ханова нет волшебных неортодоксальных идей (Энди Мерифилд), нет идей провокационно-этических (Питер Сингер), нет идей масштабных (Иммануил Валлерстайн), нет большого интеллектуального кругозора (Марк Фишер), нет поп-бремени (Славой Жижек), нет фантастической смелости (Чайна Мьевиль)... Ему не сбежать из терема с упырями не столько из-за отсутствия воображения, сколько из-за полной в нём незаинтересованности. Проза Ханова поражает своей безвкусностью, и вскоре понимаешь почему в ней нет соли или огня — Ханов видит литературу инструментом донесения сложенного вовне послания.

Художественная литература преподаёт урок, только когда раскрывается заложенный внутри неё смысл. Только создав систему умозрительных допущений, можно добиться того воздействия, которым никогда не обладали памфлеты, очерки, учебники и эссе. Для этого писателю нужно отстраниться от своей предыстории, либо же фатально усилить её, любым способом вырваться в мир воображения, где даже самые объективные истины не прочнее мыльного пузыря.

И ладно, если бы у Булата Ханова это просто не удалось. Но похоже, писатель вообще не представляет, что так может быть.

Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем

«Покажи капитализму фак. Ты же сильный. Делай зарядку, читай труды Ленина, дыши полной грудью. Я в тебя верю.»

Призрак Коммунизма , слухи о кончине которого оказались сильно преувеличены, вновь бродит по Европе. И что характерно, при содействии все людей достаточно молодых, никаких проверенных кадров, членов партии с 1905 года. В фантастике/фэтези имея опорой «нового странного» Чайну Мьевиля, в современной фем-прозе самый громкий дебют десятилетия Салли Руни, российская литература не осталась в стороне, у нас идеи марксизма-ленинизма проповедует один из многообещающих молодых писателей Булат Ханов.

Он фигура интересная: подрабатывает репетиторством по скаю, будучи номинирован «Форбсом» среди «самых перспективных россиян в возрасте до 30 лет»; выпускает четвертую сольную книгу, это не считая участия в жанровых сборниках, побеждает в литературных конкурсах. Претерпевает трансформации, за которыми довольно интересно наблюдать, как за прогрессом всякого умного серьезного человека, ищущего своего пути.

Оппортунизм «Непостоянных величин», нигилизм «Гнева», анархия «Развлечений для птиц с подрезанными крыльями» и вот теперь марксистско-ленинский «Ибупрофен». Почему, кстати, такое название? Ну, на самом деле, потому что в наши ковидные времена этот болеутоляющий жаропонижающий и довольно недорогой препарат назначают в качестве противовоспалительного при начальных симптомах. Потому что герои Ханова и прежде часто покупали его «от-головы». Потому что никто не отменял семантики и ассоциативных рядов, наконец, и если название какого-то лекарства созвучно разговорному слову для полового акта во всем многообразии значений, то не воспользоваться возможностью обыграть это глупо, господа присяжные.

Десять рассказов, разных по тематике, объему, жанровой принадлежности объединяет место и время действия: Россия, недалекое будущее, что-то около 2028 года. Радикальных изменений в плане технического прогресса не произошло, роботы, вопреки опасениям, не заменили людей повсеместно. Ну, потому что дороги и требуют бережного отношения, а к людям, особенно занятым на непрестижной низкооплачиваемой работе, можно относиться как к расходному материалу.

В остальном все то же: президент прежний, министр Культуры Дудь, гайки только закручены туже, а спецслужбы совершенствуют наблюдающие за двоемыслием алгоритмы. Открывающий сборник рассказ «Когда свет заполнит все» в общем, об этом. Жесткий, трагичный, оставляет сильное впечатление. «Шавкат» о рабочих-гастарбайтерах.

«Вместо всего хорошего» о сидящей на антидепрессантах девице. «Фатальная стратегия» квест, подтверждающий невозможность вновь войти в ту же реку. Набоковско-бунинская «Женечека», кошмар эколога «Улица Инвазивная», не беззлобный стеб на тему повесточки «Сын мой» и «Дороти», которая явно не в Канзасе, отрезанная заботливым оберегающим ее отцом от всех проявлений реальной жизни, зарабатывает малую копеечку на содержание себя и папы на онлайн бирже из-за монитора в хрущовке. Хоррор «Доктор Врач» и дурацкий, но забавный «Пока классы спят» о привнесении идеологической борьбы в нестройные ряды пользователей порносайтов.

Все разные и все об одном. За свои права надобно бороться. Рот фронт, товарищ!