Андрей Рубанов «Ледяная тетрадь. Комментарий к Аввакуму»

Аввакума в книжке чуть. Рубанов решил написать кратенькую оценку росс. истории, избегая фактографии, все сплошь этичные и идейные оценки. Ожидаемо посредственно, но от души. В ранний период Рубанов был литературным клоном Прилепина, ну или наоборот. Прилепин написал « Обитель» и вышел за рамки сравнения, да и Рубанов в романах разнообразился. В этом эссе нет ну вовсе ничего, чего не мог бы написать и именно в таком духе и стиле Прилепин. Это грустно. Хороший писатель Веллер тоже написал как то претенциозную книжку « Все о жизни», бывает.

Рубанов — безусловно неглупый и тертый калач, талантливый писатель — как то предыдущими книжками статуса мыслителя и оценщика не обрел, эта книжка наводит на мысли, что не силен в таком. Уверен, что книжки Акунина из серии История России вызывают такое ж к ним отношение у многих.

«- Долго ли муки сея, протопоп, будет?

И я говорю:

- Марковна, до самыя смерти!

Она же, вздохня, отвещала:

- Добро, Петрович, ино ещё побредём».

Так-то планировал к прочтению что нибудь из зарубежной литературы, но после ядовитых миазмов исходящих от «Вегетации» Алексея Иванова, срочно потребовалось противоядие и «Ледяная тетрадь» Андрея Рубанова оказалась идеальным лекарством. Как говорится, то что доктор прописал.

Сразу скажу, эта книга — не биография. Монументальная фигура Аввакума Петрова — лишь центральный стержень, вокруг которого строится серьёзный разговор о нас прошлых, нас сегодняшних и совсем чуть-чуть о нас будущих. Как там в одном из романов Дмитрия Балашова? «Над Русью ветер». Судьба легендарного противника никановских реформ ветром подхватывает читателя и проносит сквозь древнюю Русь, царствование Тишайшего, петровские реформы, Октябрьскую революцию и сталинскую коллективизацию, к дням сегодняшним. В отличие от «хомячка» Алексея Иванова, с неприязнью и страхом наблюдающим из норки и выносящим приговор со старательно соблюденной дистанции, Андрей Рубанов в самом центре этого ветра. Он часть его, плоть от плоти. И каждое дуновение — его дыхание. И наше тоже.

В книге очень много холода. От зимних, русских морозов. От неизведанных ещё просторов Сибири, через которые брёл Аввакум, вместе со своей любимой Марковной и детьми. От монастырских тюрем. От русского Севера, последнего места ссылки. От земляной ямы, где «великий упрямец» должен был бы сгнить заживо и следов не оставить. От замерзающих пальцев, угольком выводивших буквы бессмертного «Жития ......». И вместе с тем, это очень тёплая книга. Огненное дыхание костра, которое должно было убить неистового протопопа, а даровало бессмертие и в каком-то смысле всё ещё согревает нас, сегодняшних.

Ино ещё побредём.