Сергей Жигарев «Оброк»

19-й век. Российская империя. Не какая-нибудь альтернативная (не похоже, по крайней мере), но все же с каким-то необычным духом.

Столичный гость приезжает в Томск с тайной миссией и не менее тайным и секретным эликсиром, но представляется важным, достойным человеком, знакомится и общается с влиятельными людьми города. Довольно быстро он выходит на нужного человека, а там и до цели миссии недалеко.

Главный герой приглянулся местному жителю, как хороший человек, и поэтому местный мужик Романыч просит его помочь разобраться с напастью — кто-то удаляет детям языки. Главгерой Штольц, конечно, соглашается.

История на самом деле довольно короткая и сюжет простой, но текст написан витиевато, кружит читателя и создает шум и мишуру размышлений и событий, чтобы потом поразить одним решительным ударом.

Опять же здесь имена, как и в «На грани», подобраны не просто так, они уже не являются загадкой, но по-прежнему неслучайны. Снова они придают истории изюминку и оригинальность.

От этого рассказа я не в таком уж восторге, как от «На грани», и все же и все же. Здесь в качестве минуса, отметила бы небольшую неровность текста: то повествование плавно перемещается от одной сцены к другой, то сцены (одна точно) внезапно обрываются.

Перефразируя название одного из рассказов Гарри Гаррисона, можно сказать, что автор рассказывает нам «наконец-то правдивую историю Штольца» — того, который из известного романа Гончарова.

Андрей Иванович Штольц прибывает в сибирский город с поручением от загадочного общества разыскать архивы старца Федора Кузьмича, но неожиданная встреча побуждает его расследовать серию преступлений, связанную с обезъязыкиванием беспризорных детей.

По мере развития действия в рассказе предсказуемо обнаруживаются и другие, замаскированные и нет, исторические персоны и литературные персонажи. Рассказана история изящно, все развешанные на стенах ружья в финале стреляют — в буквальном смысле слова.

Смущают, однако, два обстоятельства. Во-первых, избирательная внимательность автора к описываемому им миру. За пределами повествования остается «общество» неопределенного характера и загадочных целей, которому принадлежит Штольц. Во-вторых, постмодернистские игры и заигрывания с историей и литературой, несмотря на расхожесть приема, уже не так залихватски веселят как раньше, как встарь.

А вот финальный разворот сюжета, выполненный в тесном пространстве последней фразы, подталкивает рассказ переосмыслить и даже перечитать.