Антон Макаренко «Педагогическая поэма»

Хотела я вооружиться пером, острым, как нож, и провести тонкий аналитический срез по методике воспитания Макаренко, но поняла, что нет в этом смысла. И всё потому, что тогда было время действия по обстоятельствам, даже по «чуйке», а не по каким-то книжным методикам воспитания. Если бы Макаренко, когда ему досталась эта колония малолетних бандитов да и просто оступившихся детей из-за условий жизни того времени, начал воспитывать подопечных сухим и безынициативным безразличием педагогических текстов, активно ему вменяемых, то он плодил бы хаос, налогом которого были бы сотни загубленных душ, так и не познавших искреннюю заботу и нежность, которую сами ребята проявлять не умели, но очень сильно её ценили.

Поэтому я поделюсь только эмоциями, переполняющими меня. Пока читала, чувствовала и радость, и счастье, и удивление, и даже ярость благородную.

Например, самая обычная радость появлялась на моментах, когда дети понимали, что Макаренко им не враг, желает им лучшего, и просто начинали меняться прямо на глазах, показывая какие-то небывалые чудеса детской искренности.

Или удивлялась подобным товарищу Зое, которая ненавидела Макаренко и всячески старалась его поддеть или указать на то, что он не понимает ничего в педагогике. Вот такие вот бюрократы, следующие заветам бумажных писаний, не работающие на местах, никогда не поймут, почему прописанные ими истины не всегда помогают, а иногда могут только погубить начатое дело. Везде нужна гибкость и особый подход, которые Макаренко и старался проявлять, по крайней мере если верить всему написанному им в книге.

Но бывала и ярость благородная, как я уже говорила выше. В эпилоге Макаренко рассказывал, что случилось с некоторыми из воспитанников. И была история, которая меня так сильно разозлила. Семён Карабанов, один из самых трудных воспитанников, который после выпуска пошёл по стопам Макаренко. Он работал с такими же трудными и «психическими» ребятами. И однажды один из них зарезал его трёхлетнего сына. Я не знаю, как жила бы после такого, смогла бы дальше работать с этими детьми, а вот Семён смог, причём не озлобившись на весь белый свет, особенно на этих паразитов. Вот тебе и история, которая вышибает из тебя дух, заставляя вытирать слёзы, так нагло катящиеся по лицу, но так ярко рисующая настоящего человека, умеющего прощать.

Бывали и интимные моменты. Например, с девушкой Верой, малолетней проституткой. Однажды она пришла к Макаренко с просьбой выдать ей справку на «лечение», то есть на аборт. Он отказал, видя, что она продолжает развратничать, хотя парень (отец ребёнка) хочет на ней жениться, а ей подавай только удовольствия в жизни. Он твёрдо сказал ей – ты родишь. И всё. Конечно же, тут начались угрозы, шантаж, мол, я повешусь и прочее. Но Макаренко благодаря стараниями всех колонистов сумел до неё донести, что матерью быть – это счастье, что нет ничего важнее этого в мире для девушки. И Верочка преобразилась. Никто не подозревал, сколько в ней сидит любви, нежности и заботы. Настоящая мать и любящая жена.

Ещё ловила себя на мысли, что для меня все герои живы. Что живут они где-то рядом, что они будут жить дальше, что-то изобретать, кого-то воспитывать, создавать свои семьи и продолжать ту нежность, подаренную им Макаренко. Тяжело осознавать, что их давно нет. Для меня они будут вечно молодыми, вечно живыми. И я чувствую себя эгоисткой, потому что не хочу с ними расставаться. Но мне надо это сделать. Ведь у них свой путь. Им нужно перевоспитать ещё не одного злого и вредного ребёнка, да и взрослого тоже, показав на своём примере, что всё возможно в этой жизни.

Прощайте, ребята!

P.S. – Даже не хочется думать о том, что испытывал в эту минуту Макаренко, прощаясь с ними на вокзале…

На данную книгу я набрела по большому счету случайно, практически ничего не зная ни о ней, ни о ее авторе. Да, название было знакомо, вроде как что-то воспитательное...

Совершенно неожиданно книга оказалась ну очень захватывающей и занимательной. Сперва меня больше увлек исторически-бытовой аспект, было интересно наблюдать, как колония в условиях крайне ограниченных ресурсов всеми правдами и неправдами добывает необходимое для жизни, развивается и растет. Но через какое-то время это начало отходить на задний план, поскольку я все больше подпадала под очарование юных колонистов (порой не могла отделаться от ощущения, что имеются в виду не обитатели колонии, а покорители новых земель). Главы первой части, больше похожие на отдельные рассказы, объединенные общими героями и единой временной линией, написаны с таким любованием, что невозможно не восхищаться «хлопцами» наравне с автором. И написано это все легким приятным языком, да еще приправлено весьма тонким юмором.

Не знаю, на сколько хороша была бы книга, будь она вся выдержана в таком тоне, но со временем, постепенно, общий стиль повествования меняется. Мы больше смотрим на коллектив не изнутри, как прежде, а снаружи. Скрупулезные выписанные детали сменяются все более широкими и обобщенными мазками. Целые месяцы могут поместиться в одном предложении. Полюбившиеся герои появляются все реже, а то и вовсе выпадают за рамки рассказа. Пространные рассуждения педагогического толка становятся больше и встречаются чаще. Повествование, зацепившие именно своим уподоблением художественному тексту, понемногу видоизменяется в простое перечисление произошедших событий. Ближе к концу отчетливо начинает проступать горечь утраты, пусть Макаренко и пытается делать вид, что все хорошо. От этого всего хочется по-детски топнуть ножкой и запищать: «Пустите меня обратно!» И становится немного обидно, но с чистой совестью поставить десятку я не могу по другим причинам.

Во-первых, я не могу ужиться с рядом высказываемых тезисов. Например, уничижительное высказывание о стремлении добыть что-то для собственной семьи. Или мысль о том, что человек, слабо вовлекаемый в дела коллектива, есть человек неполноценный, гнилой. Да, в определенной степени это веяние эпохи, но уж слишком они меня покоробили.

Во-вторых, в финальной части, особенно в полной версии, начинает проскальзывать откровенное злорадство по отношению к педагогическому «Олимпу». Мол, и не идейные они там, и вообще только на них ГПУ глянуло, как они все сдулись. А важный профессор сделался заштатным библиотекарем. Так ему и надо, паразиту! *зачеркнуто* Возможно, это было нужно для подчеркивания: это не советская власть развалила колонию, а отдельные скользкие личности, до поры ускользнувшие от внимания компетентных органов. С сегодняшней точки зрения уже трудно верно понять истинную мотивацию, но выглядит это в любом разе отталкивающе.

До сих пор удивляюсь, насколько меня поразила и захватила эта чудесная книга, а ведь, казалось бы, ничего не предвещало. Это все при том, что и к педагогике я отношения не имею, и описываемый исторический период не особо люблю. А теперь вот хожу в восторге и планирую добраться до других сочинений самого А. С. Макаренко, а потом еще и до трилогии Ф. А. Вигдоровой «Дорога в жизнь» о работе одного из выпускников колонии, Калабалина С. А., а затем можно и в «Республику ШКиД» смотаться, а дальше... Как бы не увязнуть во всем этом с головой. :D

Еще крайне понравилось исполнение Владимира Сушкова, идеально с технической точки зрения, и сам стиль чтения очень подходит этой книге. Время от времени при прослушивании аудиокниг я ощущаю, что при чтении с бумаги я бы воспринимала историю немного по-другому, сместились бы лишь некоторые акценты, но все равно было бы лучше и полнее. А здесь — наоборот, декламатор прочитал намного лучше, чем вышло бы у меня, в чем я смогла убедиться, любопытства ради просматривая необрезанную версию «Поэмы...».

Очень мощная книга, одновременно и публицистическая, и художественная, и автобиографическая. О тексте я много говорить не буду, отмечу лишь очень занятную компоновку русского, украинского, городского и деревенского говора. Пожалуй, впервые я встретил произведение, в котором устная речь передана как есть, без приглаживаний, со всеми хмыканьями, эканьями и прерывающимися фразами.

А вот на содержании стоит остановиться подробнее.

Книга начинается весьма сильным разговором Антона Семеновича с заведующим губернским отделом народного образования, где автору предлагают возглавить новое исправительное учреждение. Уже начиная с этого разговора видно, как автор не любит педагогов и прочих интеллигентов, сильных в теоретическом воспитании нового человека, но пасующих перед живым экземпляром этого самого человека.

Макаренко оказался человеком железным, поэтому смело бросился в бой и за несколько лет добился колоссальных успехов. Нередко он вел себя сурово и даже жестко, чего стоит его знаменитая пощечина. Меня такое поведение удивило, но не потому что я считаю это неправильным, а просто потому что не ожидал такого.

Помимо своего таланта автор умел находить достойных людей и во многом благодаря этому расцвело хозяйство колонии имени Горького. Хозяйственная часть повествования напоминает робинзониаду, только вместо одного человека коллектив, а вместо необитаемого острова — тотальная нищета и разруха. Впрочем, не стоит ожидать, что все у автора было гладко, напротив, чаще всего было очень тяжело.

Если сжать суть методов воспитания А. С. Макаренко до нескольких фраз, то они сведутся к воспитанию трудом, воспитанию коллективом, дисциплине и игре (продвигал геймификацию еще до того как это стало мейнстримом). Главное же педагогическое достижение Антона Семеновича, на мой взгляд, заключалось в том, что он относился к своим воспитанникам как к равным себе людям, а не как к объектам приложения педагогической науки.

Стоит заметить, что тогдашняя педагогика — тот еще политический флюгер, новой советской системы нет, старую использовать по идеологическим причинам нельзя, вот и появляются на свет совершенно дикие формы воспитания человека будущего. На самом деле страшно, конечно, мало кому пожелаешь стать таким объектом для экспериментов.

«Педагогическую поэму» я бы советовал прочитать и тем, кто занимается образованием и воспитанием, и родителям, и вообще всем. Даже если вы не получите практических советов, вы все равно узнаете очень многое.

PS. И еще пара слов о суровом отечественном прошлом. Обычно о классовой борьбе в отечественных реалиях я читал либо исторически-документальные книги, либо же произведения белых и красных авторов, поэтому привык либо к сухим фактам, либо к политически и эмоционально окрашенным текстам обоих сторон. В «Педагогической поэме» все максимально близко к земле, так сказать. Читаем про кузнеца, который прибился к колонии, потому что иначе его кузницу отобрали бы без толку мужики. Один из сподвижников Макаренко прямым текстом говорит, пусть лучше у нас кузница будет, тому все равно пропадать, а нам кузнец нужен, ну а после все равно выгоним: в советском учреждении нет места для мироедов. Воспитанники колонии говорят старому колесному мастеру, что он был буржуем и кулаком, эксплуатировал двух рабочих. А из эпизодических примеров запомнился мужик, продавший вторую сеялку, чтобы ее не отобрали. Совершенно обыденно одни люди забирают у других не миллионы с дворцами и яхтами, а абсолютно обычные вещи.

Жизнь в рамки педагогической теории не загонишь, а вот попробовать понять практику жизни с помощью теории можно...

Для меня это было уже третье прочтение известного и в своё время популярного романа Макаренко. Настолько популярного, что в оные времена был приобретён в домашнее пользование четырёхтомник этого автора, куплен и затем прочитан.

Для меня, прежде всего, это просто хорошая, качественная в литературном смысле советская литература. Вполне художественная, хотя и основанная на вполне реальных событиях и потому отчасти и документально-публицистическая.

.

Роман отчётливо разбивается на две части. По содержанию/оглавлению на три, но по энергетике и наполнению — на две. Потому что первые две части просто обозначают два периода существования колонии в разных местах пребывания и по сути являются одним и тем же в большей части художественным произведением на нехудожественную тему жизни колонии имени Горького.

А вот третья часть — существование колонии уже в Куряже — постепенно в большей части своей становится изложением педагогических воззрений и приёмов Макаренко и размышлений по этим поводам. Т.е. вместе с повседневностью колонистской жизни мы всё больше читаем рассуждения Макаренко о социалистическом и коллективистском воспитании и обо всём прочем, сопутствующем и препятствующем. Т. е. такое ощущение, что сначала были написаны первые две части книги (до переезда в Куряж) и уже затем спустя некоторое время написана часть последняя и эпилог. И хотя в романе проставлена дата написания через тире (1925 — 1935 гг.), так и напрашивается вместо тире запятая.

Впрочем, в примечаниях к книге можно легко найти историю написания романа и даты издания его частей, я только хотел выразить свои субъективные ощущения от прочтения романа.

Комментировать что-то о педагогической ценности идей Макаренко и его коллективистском подходе не буду — увольте, пусть учёные мужи и дамы ломают копья. Но для меня несомненна великая сила коллектива, да и сам я в большей степени коллективист, нежели индивидуалист. И события романа подтверждают меня и, надеюсь, и других читателей, в правоте Макаренко.

Первое, что стоит упомянуть — это очень занятный стиль Антона Макаренко, сильно напоминающий платоновский Kотлован — слог не очень грамотного человека, старательно использующего все выученные сложные термины и компилирующего слова словно наугад в выражения-мутанты, некоторые из них выглядят уродливыми, некоторые — невероятно красивыми и потрясающе точными. Смесь суржика и советского воляпюка бьет по голове обухом, порождая миражи, мороки и галлюцинации. Макаренко очень здорово передает особенности произношения и говора различных воспитанников, создавая точные, живые портреты колонистов.

Автор, что естественно, походя упоминает немало моментов и явлений, специфичных для двадцатых годов — эксперименты в образовании, борьбу различных организаций и ведомств за скудные ресурсы, вражду различных педагогических школ, национализм украинской интеллигенции, советскую бюрократию (обло, стозевно и лаяй) и многое другое, что можно перечислять долго; отдельно стоит, конечно, детская беспризорность, приобретшая благодаря Первой мировой и гражданской войнам такой размах, что на ликвидацию проблемы бросили самого Железного Феликса. Беспризорность и борьба с ней находятся в центре книги, всех усилий Макаренко и всей его жизни.

Это книгу очень интересно читать, словно окно в давно пропавший мир, существовавший очень непродолжительное время, окно в прошлое, инсайт в те явления, что сформировали страну. Окно в то время, когда тебя оценивали по твоим родителям: ежели у тебя батя рабочий, то проходи, пей чай, а ежели, скажем, иркутский губернатор, то хоть из кожи вон вывернись, а припоминать тебе твое вредное родство будут постоянно.

Макаренко пишет так бесхитростно, хотя иногда заметно, что он что-то умалчивает (это не удивительно, учитывая время написания), однако он никогда не старается затушевать свои отрицательные эмоции, ошибки, провалы или недостойное поведение — в общем, не пытается подать себя белым и пушистым. Педагогика для автора скорее бранное слово, и он кичится тем, что у него нет никакого особенного метода — хотя здесь, он конечно, кокетничает, но так, неосознанно. Автор очень искренен, как в радости, так и в гневе.

Вся Поэма — это гимн коллективу. Стругацкие свой Анъюдинский интернат явно списывали с макаренковской колонии имени Горького. Единица — ничто, коллектив — все. Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Даже ГПУ для Макаренко лучше Наркомпроса в первую очередь потому, что чекисты — коллектив, а вот наробразовские чиновники — нет. Педагогическая поэма — это гремучая смесь большевистского максимализма, агрессивного безбожия, искренней веры в человека и человечество и рефлекторной ненависти к интеллигенции.

Интересно, что хотя это автобиография, здесь есть некое подобие сюжета, напряжение и даже интрига. Жаль только, что под конец автор стал пробегать события, давая их синопсисом — мол, было тяжело, но мы прорвались; хотелось бы побольше и подетальней. Не мне судить, какой из Макаренко был педагог, но за то, что он сделал для сотен детей в самый тяжелый для страны период, памятник и память он заслужил.

Гвозди бы делать из этих людей.

Поразительная книга. Антон Семёнович Макаренко смог не только дать путёвку в жизнь сотням бывших беспризорников и малолетних преступников, сделав из них сильных, смелых, принципиальных, порядочных и уверенных в себе членов общества, но и написать об этом так, что получилось гораздо интереснее, чем какие-нибудь там приключенческие романы.

А интереснее потому, что Макаренко писал о том, что происходило на самом деле — реальная жизнь, как известно, бывает гораздо интереснее выдуманной. Только надо суметь написать об этом так, чтобы получилось увлекательно. У Антона Семёновича, к счастью для читателей, таланта оказалось целых два — и воспитательский, и писательский.

И не стоит забывать, что, когда он взялся за организацию колонии имени Горького, шли страшные 20-е годы: масса детей без родителей, в лучшем случае просто беспризорников, а чаще уже и воров, и бандитов. И ни средств, ни реальной поддержки со стороны властей. Чудо, но даже в это время у него получилось с помощью трудового воспитания и влияния коллектива сделать из социальных отбросов общества нормальных, да что там нормальных — хороших людей.

Читайте! Это ужасно как интересно — следить вместе с автором, как «гадкие утята» постепенно, с трудом, но превращаются в «настоящих лебедей». Для справки, книга написана в 1937 году, то есть уже более 80 лет назад — а всё также привлекает внимание. Вот такое вот долголетие :).

ПЕДОФИЛ, САДИСТ, ПОСОБНИК КРОВАВОЙ ГЭБНИ — такими прозвищами наградили Антона Семёновича Макаренко постсоветские создатели дешёвых сенсаций. Конечно, при желании извращённый ум может найти в книге намеки на подобные темы, но я с этим категорически не согласен.

Жаль, что не прочёл книгу раньше. Ещё в детстве корешок «Педагогической поэмы» мозолил мне глаза парадоксальным названием, но я, кажется, даже не открывал её, и уж точно тогда не читал. И только года три назад я узнал о деятельности Макаренко из блога Антона Лазарева. Тогда же мне повезло купить полное издание. А прочитал его только сейчас.

Книга на основе реальных событий описывает деятельность автора в колонии имени Горького в 1920—1928 годах, сначала под Полтавой, потом под Харьковом. В описании перевоспитания юных беспризорников в правонарушителей мне видится нечто вроде лемовской прокрустики, только наоборот, в положительном ключе. Макаренко отвергал большинство мудрствований педагогов-теоретиков и использовал практику как критерий истины. Упор был сделан на коллективный неотчуждённый труд — колонисты занимались сельским хозяйством на всей цепочке производства и сами же потребляли его результаты. Кроме того растение- и животноводство велось прогрессивными способами (разве что на трактора денег не хватило).

Что касается восстановления текста книги, то в первую часть возвращены две главы. Большинство восстановленных фрагментов относится к рассуждениям на тему педагогики и общей идеи романа не меняет.

Книга понравилась. Написана лёгким языком, увлекает, читается быстро. Мне импонирует жизнерадостность, пафос преобразования человека и природы. Надеюсь, в голове отложится что-то на тему воспитания. Хочу прочитать произведения Макаренко о коммуне имени Дзержинского.

P. S. Тема «кивания головой» продолжается. Бросается в глаза отсутствие в то время слова шорты.

Читал данный роман несколько раз и в разных возрастах, интересно было заметить как меняется взгляд на события и на поступки действующих лиц. Очень интересно следить за развитием характеров персонажей, от сорванцов и преступников до вполне социализировавшихся личностей, отправляющихся строить коммунизм и светлое будущее.

Очень советую почитать произведение, его можно назвать отправной точкой в бытовой педагогике :)

О ужас, на что можно нарваться, занимаясь вольным серфингом по страницам Фантлаба! Помнится, в далеком детстве на закате Советской империи, когда все имевшиеся дома книжки со сказками я уже прочел, этот томик мне подсунул папенька, чтобы я отвязался. Честно пытался осилить и до середины точно дочитал. Та еще изощренная пытка была для неподготовленного детского разума. После этого подвига к педагогике и всяким педагогическим штучкам стал относиться с крайней настороженностью и отчасти предубеждением, а попытки ворваться в мой внутренний мир и повлиять на него стал воспринимать в штыки, ибо предупрежден – значит вооружен. А каждое прочитанное в дальнейшем фантастическое произведение, в котором просвещенные благодетели пытались сформировать общество, навязав ему свои ценности и высокие идеалы, но терпели крах, вызывало мрачное удовлетворение…