Кузьма Петров-Водкин «Хлыновск»

Красивый и честный рассказ о жизни приволжского города в конце XIX века. С одной стороны – жуткая нищета, помноженная на необразованность населения. С другой стороны – адский труд этого самого населения. При этом очень хорошо видно, что дикость и необразованность понятия отнюдь не статичные. Подозреваю, что маленькому Кузьме в конце XIX века рассказ о двоюродном дедушке, которому в стычке наполеоновские солдаты раскроили голову, а качестве «лекарства» его друзья использовали лошадиный навоз, которым обмазали рану, было столь же дико слышать, как мне, в XXI веке, читать о подобном.

Очень хорошо описан труд различных профессий. Сапожники, грузчики, приказчики у торговцев зерном – все как живые. Тонкости той или иной профессии, опасности, которые это ремесло сопровождают, гордость за выполненную работу. Особенно понравилось, как отец автора, будучи по профессии сапожником, только по звуку скрипа сапог мог определить не только имя своего клиента и степень износа обуви, но и был способен диагностировать каким образом этот клиент подворачивает ногу.

Не менее хорошо описан и крестьянский быт. Вечный круговорот природного цикла. Работа на износ. Бездна интеллектуального труда (для нас, городских, неочевидного), который требуется, чтобы вырастить и собрать урожай. История с лесом, который рос на окраине деревни, в которой жил дед Кузьмы Петрова-Водкина наглядный пример тому, что даже отсутствие какого-либо образования не означает, что люди не могут дойти до весьма сложных и абстрактных понятий вроде необходимости лесополос и их роли в процессе вызревания зерновых.

Любуясь соотечественниками, автор не старается при этом залакировать грубую действительность. Мужья бьют жён, дома кишат клопами и тараканами, дворяне измываются над крестьянами и горожанами. Незаметно для учителя наблевать в классе считается высшим шиком среди учеников начальной школы. В случае эпидемии богобоязненные жители Хлыновска убивают доктора, который двадцать лет лечил их от недугов. Ну, а от описания совместных трапез слуг в богатом доме меня, как человека, выросшего уже в совершенно иные времена, откровенно тошнило.

У автора очень красивый и образный язык. Тот редкий случай, когда при чтении книги мне были не слишком важны ни сюжет, ни герои. Хотелось только, чтобы рассказ длился и длился. Сейчас так уже не напишут, а если и напишут, то это будет уже стилизация. У Петрова-Водкина же текст идёт от души и по-настоящему:

Из недостатков стоит отметить, что в некоторых главах повествование провисает. Например, очень невнятно описан конфликт между грузчиками и зерноторговцами. Какой-то сумбур вместо ясной и чёткой картины произошедшего. А жутко затянутая история с выдуманной сестрой главного героя испортила общее впечатление от книги.

Итог: никогда не понимал творчество Петрова-Водкина с его купанием красного коня и смертью комиссара, но вот книга у него получилась неожиданно хорошей. Спасибо kagury, чей отзыв побудил меня ознакомиться с этим произведением.

У меня давно уже была в планах книга Петрова-Водкина «Пространство Эвклида», но собравшись ее читать, я обнаружила, что это вторая часть его автобиографической дилогии, а первая – называется «Хлыновск». Так что логично было начать с начала.

Надо признать, что это оказалось завораживающее чтение. Автор начинает с рассказа о своих предках по линии матери и отца (первые главы так и называются). Звучит несколько занудно, но на деле это вовсе не унылые воспоминания. Ну знаете, бывают такие книги, где ты через строчку задаешь себе вопрос, зачем тебе читать про этих незнакомых неинтересных людей. Здесь все не так.

Во-первых, это больше всего рассказы про быт, что мне всегда интересно. Это множество любопытнейших деталей и мелочей, которые больше, пожалуй, нигде и не почерпнуть.

Например, никогда раньше не слышала про «дружбы» — мини-артели из 4-5 работников, которые собирали, чтобы жать уродившийся хлеб. Идеальная дружба работала «серп-в-серп». А сами серпы были чуть ли не именными. Их затачивали специальным образом, с не меньшей тщательностью, чем в моем детстве фигурные коньки. Кстати, оказывается, жать хлеб приезжали татары – как на сезонную работу. И работали даже ночью!

Еще меня поразила история про корь.

«Был такой случай, о котором мне с жутью рассказывала мать. Принесла она меня — крошку навестить бабушку, не зная, что у нее в доме в полном разгаре корь. Все мои двоюродные братья были в сыпи и в жару.

— Не бойся, — говорит бабушка, — это хорошо, что ты пришла, Анна Пантелеевна, внучку это на пользу будет…

Она распеленала и положила меня между болящими и отерла их бельем…»

Мать Кузьмы была в шоке, но ей потом объяснили, что это способ дать малышу легко переболеть корью. Вполне себе прививка живой вакциной. Но кто тогда вообще о таком знал! Тем более среди крестьян.

Местами встречается не менее удивительное. Одного из мужиков наполеоновские солдаты саблей ударили так, что «голова пополам разрублена… Ну, тут ему лошадиным пометом голову умазали, да кушаком натуго перевязали… Так дяденька Митрий неделю в себя не приходил, а потом справился — отоспался, значит». Как тут не вспомнить «Федота-стрельца»: «спробуй заячий помет, он ядреный, он проймет».

Или вот, о торговцах зерном:

«С одиннадцати-двенадцати лет сынишка входил в дело отца на самое нижнее место. Здесь он начинал понимать причинную цепь торговли. Самое, казалось бы, незначительное поручение, в последовательности шестерен огромной машины, отражалось большим событием наверху, где сотнями людей двигалось зерновое богатство, реками, каналами, озерами, океанами до отдаленнейших голодающих чужеземцев. В шестнадцать лет такой юноша ходил уже приказчиком. Его женили, он обрастал бородой, тучнел и делался правой рукой отца и неотличимым от него по виду».

«Гимназию обычно эти жертвы цивилизации не кончали — по обоюдному соглашению отцов и детей наука обрывалась четвертым классом».

Во-вторых, я осталась в полном восторге от языка. Это совершенно дивный, очень образный, сочный, яркий язык, что видно уже по приведенным фрагментам. И при всем при этом совершенно не скучный и вдобавок еще и лаконичный, причем каждый человек у него говорит своим языком.

Вот, например, вспоминает Кузьма о своих бабушках:

«В них уют и творческая тишина. Они, как мягкие деньки июня для наливающегося колоса».

Или мама Кузьмы рассказывает свою жизнь и уточняет: «Оттого так и виделось, что молода была. Жизнь-то передо мной скатертью развертывалась, а теперь она на салфеточке — тут вся…». Кстати, ее звали Аненка – неожиданное уменьшительное от Анны.

Отца Кузьмы забрали в солдаты, когда он сам был еще совсем мелким мальчишкой. Через некоторое время мама взяла его в охапку и приехала жить к мужу. Сейчас это кажется обычным делом, но мне представлялось, что раньше такое было невозможным. С офицерами другое дело, но с солдатами…

Какое-то время Кузьма вместе с мамой живет в доме богатых купцов, куда она нанялась служить, а он подрабатывает в саду. И это любопытнейшее описание жизни дворни. А несколько строк о господском саде просто полны солнечного света:

«Здесь, любовью человека поощренный, разлагался во всех нюансах солнечный спектр в лепестках, венчиках и в шапочках цветов и вспыхивал пурпуром, синевою и желтым на корпусном сложном, зеленом цвете листвы».

Глава о Волге – трогательно лирична, хотя в основе ее и лежит несколько драматических историй.

«Пусть меня обвиняют в квасном, географическом патриотизме, но, чтобы остаться правдивым до конца, я должен не только сказать, но воскликнуть: «Только на Волге, только в Хлыновске бывают такие весны». Весны, когда дышишь, купаешься воздухом сквозь всякие стены и запоры, сядь хоть в подвал винного склада Солдаткина, закрой двери и ставни — и там пары алкоголя не в силах унять неуемные ароматы весны… Поднялись зеленя. Засели яблоки. Ростками, тычинками распушились огородные гряды, появилась завязь. На Волге показалась первая отмель песку. Дрогнула весна, опалился краешек ее летом. Не до ученья. В голове Волга, в ушах плеск ее теплых, набегающих на. берег валов. Теплота и прохлада, обнимающая тело».

А дальше пример точности наблюдений:

«Самое губительное на воде, вдали от берега — это подумать об усталости. С этой мыслью явится и сама усталость, тогда сейчас же заломят мускулы, начнут деревенеть руки. Цель окажется невероятно далекой. Перестанут увещевать сознание уже сделанные тобой четыре пятых пути, что возвращения без передышки не осилить… Начнется утомительнейшее для уставшего пловца опускание вниз в поисках ногами дна. Вода становится врагом: она теряет плотность, расступается от малейшего мускульного движения, не обо что упереться плывущему в такой воде.

Пропитана яблочным запахом глава о поре сбора урожая:

«В это время все запахи стираются одними: идите в горы, поезжайте на остров, — всюду не покидает вас аромат сотен тысяч пудов перевозимых, переносимых, укрывших обе наши базарные площади, яблок. Люди не садовых мест не знают этого запаха в такой мере, потому что яблоко, хоть на час попавшее в подвал или погреб, теряет этот девственный запах, равно и вкус, и плотность, свойственные фрукту, не расставшемуся с воздухом. На этом ведь и основаны местные курсы лечения фруктами, хранящими в себе полностью запасы солнца и воздуха данной страны».

Последняя глава – о холере, читается просто с замиранием сердца, настолько жутко и одновременно с тем буднично она написана.

Вообще, эту книгу хочется бесконечно цитировать. Но мне очень понравилось еще и другое. Безграничное уважение и теплота, с которой она написана. Здесь нет никакого выпячивая собственного я, но зато масса внимания к окружающему пейзажу, людям, будничной жизни.

В общем, это дивная совершенно вещь, которую искренне рекомендую. А я приступаю ко второй части.