Житие пресдобного Бориса свет Николаевича
(Ельцина)
В лето 1391 от Р. Х. на Руси урожай ржи был собран богатый, что, впрочем, никакого отношения к нашей теме не имеет. Иноку Патрикею было видение Казанского Зверя, испражняющегося под смоковницею, что инок и сохранил в тайне, и лишь на смертном одре поведал о сём блохе, нещадно терзавшей его, после чего блаженно дух испустил. Сие опять-таки никакого отношения к нашей теме не имеет.
Родился в деревне Жупелово, под благодатной сенью прогнивших дубов, маленький мальчик из тех, коие младенцами зовутся. Зачат он был мужчиной и женщиной, как испокон веку на Руси ведётся, и сельский расстрига окрестил его Борисом, в честь великомученика. Думать должно, коли, великомученик тот ещё при жизни своей мог предвидеть, что именем его нарекут младенца из деревни Жупелово, то незамедлительно руки бы сам на себя наложил и не познал бы сладости мучительного венца тернового нетленного. Но, как утверждает история, сего не было.
Сказать должно, что в то лето был недород великий, и ели селяне непотребства и нечистоты всякие, набивая грешные чрева свои чем ни попадя. Не гнушались и тварями, и гадами болотными, а на бегущего таракана бросались целою толпой, дабы с остервенением пожирать оного. До антропофагии, однако, не доходило, но выбривали на теле своём все власы, и ногти обрезали, дабы в котле общем уварить, и сем сыты были. По сему Борю младого мать отняла от титьки непозволительно рано, учредив у него во рту жалкое оной подобие – катышек из кошачьего помёта, вещь, впрочем, невероятно ценную, ибо про то, как кошки выглядят, уж и забывать стали некие люди, умом, впрочем, тронутые. И сосал Борис катышек тот ровно год, после чего великим дерзновением в сердце своём воспылал и катышек тот проглотил. А, проглотивши, потребовал ещё, ибо ненасытен был. Как на грех, мать Бориса лежала на полатях мёртвой уж неделю, и некому было дитятю возжалеть и пропитати. А ещё заметить должно, что хоть Борису от роду и был-то с малым год, но твёрдо стоял на ногах сей младень, не по годам рассудительный, и даже речь людскую воспринимал, а, при случае, и сам мог, кого угодно обложить.… Приписать ли сию удивительную акселерацию чудотворному действию кошачьего помёта али чрезмерно великим радиационным фонам – судить не нам. И ещё скажу, что многие впоследствии соблазнялись и пожирали кошачий помёт, чуть ли не возами, однако никакого чудесного действия оного на себя не принимали, окромя лишь больного желудка да полного умопомрачения. Находились даже таковые подвижники, коие в помёте таковом жилище себе утверждали, однако, лишь смерти мученической сподабливались, червями навозными да сальниками заедённые. Так что необычайную сноровку Бориса можно объяснить лишь особой дозой радиации да блуждающими во благовремении генами, которые и сподвигли Бориса свет Николаевича на такие подвиги, что дух захватывает лишь при одном упоминании об оных.
О периоде жизни его, с рождения и до 10 лет известно очень мало, так как он в это время находился вдали от людей, предположительно в одном из местных болот, где питался тварями нечистыми и мхом, но набирался ума истинного. Постелью ему служила болотная кочка, одеялом – мох водянистый, но бесстрашно сей отрок в болоте обретался, уповаючи на милость зверей лесных, которые его и не трогали, ибо даже хори обходили то болото за милю, дабы не задохнуться от смрадного духа, исходящего из недр его. В сем месте отнюдь не злачном и укреплял Борис своё иждивение, находясь в беспрестанном размышлении и блаженном забытии. По прошествии же десяти зим он впервые явил себя миру людному, выйдя вон из болота и прийдя в родную деревню. Непередаваем был ужас и омерзение людей, когда узрели они отрока, выходящего из лесу. И страшен был вид его. Обнажённое тело Бориса, покрытое струпьями, мхом и коростой, издавало непереносимую вонь. В длинных власах его нашли пристанище мёртвые гадюки, а смрадные уста извергали хулу и брань. С этого момента и начался истинный путь Бориса Николаевича, его славные и непревзойдённые дела. Подойдя к людям, Борис разумно замкнулся в гордом, но смиренном молчании, и на все вопросы: ?Кто ты? Откуда?, — лишь тихо смеялся, дабы преждевременно не являть миру людей свою подноготную. Реакция людей на сие была совершенно адекватной – они решили отвести несчастного в ближайший сарай и там хотя бы отмыть его, чтобы впоследствии отправить в жёлтый дом. И сделали так. Нужно ли говорить, что при данной процедуре благочестивый Борис брыкался, икал, блевал и вообще безумствовал и мракобесничал. И не поняли люди, что тем своим поведением выказывал он полное очищение от бесовской скверны и пагубной нечистоты, предварявшейся в теле его. На утро Бориса посадили на телегу, дабы на оной привезти его в дом скорби, но отрок сказал, глупо захихикав:?Чем более кошка, тем множественней у оной блох обретается?, — после чего, захрапев, уснул. Удивлённые сельчане поглядели друг на друга и вдруг разом поняли, что уста отрока изрекли чистейшую правду. Дело в том, что деревня сия страдала от засилья блох, которые были прожорливы до чрезвычайности, и не щадили ни стариков, ни детей, ни даже баб на сносях, не говоря уже о живности различной. Это был поистине бич деревни, ибо укусы блошиные чесались довольно ощутимо, из-за чего несколько старых женщин преждевременно впало в маразм и проповедовало по всей деревне несокрушимость блошиного стана. Теперь же люди поняли, что всё дело в кошках и только в них, ибо: ?Чем более кошка, тем множественней у оной блох обретается?, — сказал прозорливый отрок. А коли кошек не будет, то блохам обретаться будет более негде, и тогда наступит таковое благолепие и спокойствие, что просто рай земной. Так решили люди, и тотчас учредились на борьбу с погаными тварями. Нашёлся, правда, среди сельчан отщепенец, прямо заявивший, что блохи вполне спокойно могут и без кошек в деревне бесчинствовать, сея раздор и смуту, а несчастные кошки от укусов блошиных страдают много паче людей; но сего лихоимца толпа довольно чувствительно попинала и, оставив его лежащего и увечного, а отрока – на телеге храпящего, бросилась повсеместно кошек измором, огнём и мечом брать. ?И текли реки крови нечистой, и радость о сём была велика?, — сказано в деревенской летописи. И, правда, кошек истребили в количестве столь довольном, что из шкурок их скверных вполне достало бы шуб на женскую половину населения деревни. Кошек топили в мешках, вешали на древа, сжигали в печах. Находились даже люди с таким умом крепким, что кошек распинали, а, распяв – сжигали на медленном огне, дабы продлить мучения твари, столь долгое время язвившей деревню блошиным недугом. Вскоре в селе не осталось ни одной кошки, и даже котят топили в нечистотах, отрубив им хвосты и засунув оные в их же скверные кошачьи пасти. Словом, люди потрудились на славу, совершив дело благое, добросовестное.
Борис же всё это время проспал на телеге сном безмятежным, а, проснувшись, потребовал: ? Жрать!?, что и было с превеликим усердием исполнено деревенскими жителями. Подумав, люди решили, что сего отрока следует приютить и внимать всякому слову, вылетавшему из уст его, для чего отвели избу и приставили к Борису двух девиц, не по годам благонравных. Вскоре сей замечательный отрок изверг ещё один предостойнейший слог откровения: ?Рыжий пламенный сжёг дом каменный,? – после чего захохотал идиотским смехом и еды обильной потребовал. Люди, уже зная прозорливость пророка, стали считать рыжих мужиков по пальцам. Пальцев еле–еле хватило. Деревенский староста отрядил людей, дабы всех рыжих в деревне изловить, а, изловивши – посадить в погреб на хлеб и воду, дабы не произошло пожара. Правда, домов каменных в деревне отродясь не бывало, но возможность появления таковых допускалась. Отрок же жрал и хохотал, пуская обильную отрыжку, тем самым, показывая свой недюжинный ум и непревзойдённую смекалку. Рыжих, как водится, изловили и посадили в холодную, где через год оные и в бозе почили, а трупы их были с омерзением преданы осквернению и сброшены в силосную яму. Таким манером в деревне сей, благонравный Борис прожил около пяти лет и давал всё такие же ценные пророчества, что немало способствовало развитию и укреплению жизни деревенской.
По прошествии же некоторого срока из города прибыл гонец, имеющий приказ предоставить оного пророка в полное ведение властей городских, что было со слезами и ропотом, но исполнено. Пророка посадили на телегу, заставленную всевозможной снедью, кони тронулись, и плачущие сельчане последний раз услышали благолепный хохот пророка и его знаменательную отрыжку, после чего телега скрылась за поворотом.
Не лишним будет заметить, что жители, лишённые неизречённой благодати Борисовой, стали на удивление быстро спиваться. Через каких-нибудь пять лет, деревня была совершенно обезлюдевшей, и лишь совы гнездились в изобилии там.
В городе к пророку отнеслись с недоверием, видимо сомневаясь в его даре величайшем, но после того, как Борис изрёк: ? Крамолы достойное гнездо,? – и гнусно захихикал, намекая, наверное, на комитет властей городских, то сомнения развеялись, как дым. Ибо, хотя всякий из чинов знал, что он вполне благонадёжен и соответствует всем предписаниям, неуклонно соблюдая руководственную линию, но за другого поручиться, никак не мог. Да и всякий нутром чуял, что крамола есть и прямо под боком, а коли так, так, где же быть гнезду оной, ежели не в комитете городской власти. Посему решили наперво дать пророку чин секретаря и поставить его на полное довольствие с денежным окладом, приставив секретаршу благообразную, дабы она все изречения пророческие записывала и неуклонно представляла оные со строгим секретом в комитет. Борис же свет Николаевич жрал да хохотал, уединившись с секретаршей, из чего заключали, что он в порыве подвижнического рвения открывает ей тайны миров горных и планиду небесную предваряет. Вскоре секретарша принесла первое творение пред беспристрастные очи руководящей верхушки, и выглядело оно так: ? Основы бихевиоральности диагностической субординации беспринципно и трансцендентально являются вкупе с деморализующим плюрализмом синкретического менталитета…? и т. д. и пр. Чело председателя покрылось испариной, когда бедный и сирый ум его пытался осмыслить всю величественность и неоспоримость мыслей оных, пророком предоставленных. Собрание единогласно постановило, что такому человеку в провинции не место, ибо убоялось сурового наказания в том случае, ежели Борис всю исподнюю их на широкий суд общественности предоставит. Порешили незамедлительно повысить пророка в чине и содержании, а после в стольный град отправить, дабы там пред главой державы мог он ответ держать. Порешили и сделали так.
При отъезде из града губернского свершил Борис ещё одно деяние славное – изловил голубя беспризорного и в мгновение ока удушил, а задушивши целиком пожрал, не оставив даже пера и, по обыкновению своему, лихорадочно хохоча. Люди недалёкие объясняли сие деяние голодом плотским: ? Вот, дескать, человека незаменимого впроголодь держали! ? – но люди ума целостного расценили сие как знамение особое, растолковав его как призыв к упразднению столового этикета, ибо вкушал голубей пророк, чавкая и с отрыжкой. Так что и по сей день город тот клоакой представляется, ибо жители его в соответствии с пророчеством омерзительному разгулу и чревоугодию предаются, как пророк и предрекал.
В стольном граде же Борис удостоен особой аудиенции перед светлейшим главой державы, который встретил пророка благосклонно, уж, будучи осведомлён о прыти его небывалой и тщетности усердной. Что сказано было пророком в лицо светлейшему – неизвестно, однако то достоверно, что хохот и визг нечеловеческий из покоев доносился, а через несколько часов опосля, светлейшего и вовсе кондрашка взяла, да так и не вернула.
Меж тем в народе молва росла и крепла, что чудотворец и пророк Борис лишь один по всеобщему благоденствию державу привести может, и легенды о нём ходили неслыханные. И пришли люди на площадь толпою громадною, дабы слышать слово пророческое и к таинствам благодатным приобщаться. Чуда ждали. Счастья желали. А Борис–чудотворец, ото сна воспряв, мёда сладкого нахлебался да на балкон и вышел. Окинул он толпу взором блуждающим и расхохотался дико, но довольно, как бы обещая кущи райские людям страждущим. И долго длился хохот его громогласный, победоносный. Воспряли люди, близость блаженства почуяли и тотчас возлюбили пророка всем сердцем и разумением своим. Возлюбили. А, возлюбив – захохотали на тот манер, как пророк их возлюбленный хохочет. Особо ревностные пускали зело блевоту и бились в конвульсиях, ибо и сам Борис поступал так ежеденно. И со всеобщего согласия избран был Борис властителем верховным над всею державою. Всё ещё хохоча, разошлись по своим пределам люди в сладостной надежде, что вот, теперь, сейчас… и благоденствие наступит.
Прошло время. И стали люди замечать, что хоть хохочут они на манер пророка любезного, а толку от сего не только не имеется, но прямо сказать, вред один. Ибо сколько слюну не пускай да в припадке не бейся, всё одно дело сделано не будет. А Борис сладчайший меж тем всё хоромы блевотиной забрызгал да ублюдков развёл, хохотать их, научив на манеру собственную. Уж и супостаты на державу напирать стали, нет–нет, да и отхватят кусочек, деревни жгут, хлеба с калом мешают. А пророк всё хохочет да, пожрав, блюёт. И взалкали люди, яростью благой исполнились и пророка того на место своё законное водворить порешили – на болото поганое, смрадное, зловонное. Да и пошли люди ко двору Борисову, копьями да рогатинами ополчившись. Только поворот от врат ждал их – набрал пророк солдатиков бравых – аршином не прошибёшь, морды кирпича просят. И хохочут те солдатики громогласно, винтовочки в руках вертят да пульками постреливают. А, стрельнув – блюют и харчи пожирают. Пришлось людям отступиться да по домам воротиться, богу молиться, кто какому горазд, да на то уповать, что приберут пророка вскорости черти в пекло своё. Плачут. Голодают, а работают. А пророку, вестимо, горя мало – башкою пустою трясёт, хохочет, воздух портит да с балкона на площадь стольную поблёвывает. Веселится, паскуда. Радуется.
Приходила за ним смерть, так он ей весь саван заблевал да косу нечистотами испачкал, так что она, бедная, еле–еле в водах святых отмылась. Понятно, зареклась к пророку хаживать.
Так что вот чудо чудное, диво дивное, жизнь Бориса и дела его славные, препрекрасные, благоуханные; житие его величайшее, преблагороднейшее, препользительнейшее.
Дай бог, чтоб и впредь…