Майкл Каннингем «Дом на краю света»

Меня искренне удивляют люди, читающие книги только потому, что они «про геев». О, новое про геев — надо прочитать. И после этого они хотят, чтобы народ спокойно относился к секс-меньшинствам? Когда сами же и раздувают этот ажиотаж.

Я двумя руками готова подписаться под словами Набокова: секс как то, секс как се — в большинстве случаев не интересен. Давайте не будем о сексе. Точно также тема гомосексуальной любви per se не интересна совершенна; ну геи, ну и что. Права геев, адаптация геев в обществе, геи и детство и материнство, геи и отношения с женщинами. *подавляет зевоту*. Я вот, например, искренне возмущена, что мои права как шатенки никак не защищаются. В нашем косном, зашоренном обществе нет ни одной организации, поддерживающей шатенок, нет ни фильмов для шатенок, ни нормальной литературы специально про шатенок — ничего. Так что геям еще очень неплохо живется на этом свете.

Это в качестве преамбулы о наболевшем. Теперь к книге. Сюжет прост и незатейлив: два совершенно обычных подростка встретились в ранней юности, осознали, что они геи, с переменным успехом жили вместе. Вот, собственно, и все. Если бы герои были гетеросексуальны, совершенно уверена, что книжку даже не стали бы издавать. Потому что в остальном сюжет совершенно ничем не замечателен. Да, секс, наркотики и рок-музыка.

Вот, кстати, о музыке. Знаете, что меня больше все раздражает в современных американских и японских писателях? Их любовь к музыкальным реалиям. Что ни герой — то сплошь сумасшедший меломан, без конца повторяются названия групп и песен, которые 99% читателей не говорят совершенно ничего. А если даже и говорят, оказывается, что это ничем не примечательная проходная песенка, которая может быть близка и интересна только тем, для кого она ассоциируется с чем-то личным. И многократные повторения чего-то непонятного и неинтересного читателям — по-моему, некоторый моветон со стороны автора. У нас по этому пути пошел Лукьяненко, что отнюдь не делает ему чести.

Другое дело, что Дом, к счастью, вовсе не о геях. Жаль, что автору довольно смутно удалось передать основной посыл, и с мастерами-психологами ему явно не сравниться. Но все-таки идея прослеживается, она сквозит в каждой строчке все четче. Простая, в общем-то, мысль, но довольно важная, имхо: что наша жизнь — это то, что происходит прямо сейчас. Не будет никакого второго шанса, не будет возможости все исправить. И отложить ничего нельзя, потому что время уходит, и река утекла за поворот.

Выбор героев в этом плане вполне оправдан: первоначально они кажутся какими-то особенными, интересными, отчасти за счет ориентации, отчасти за счет биографии. Немного не вписываются в стандартные рамки. Но по прочтении убеждаешься: они совершенно обычные. Просто люди. И тот факт, что их судьба складывается немного не так, как у большинства, еще не делает их жизнь более осмысленной и настоящей. По сути, они также бездарно тратят свое драгоценное время и душевные силы.

«Мы оба смутно надеялись влюбиться, но не слишком терзались, когда это не удавалось, полагая, что впереди у нас уйма времени. На самом деле любовь представлялась нам чем-то таким окончательным, таким тоскливым. Ведь именно любовь погубила наших родителей. Это она обрекла их платить за дом, делать ремонты, заниматься ничем не примечательной работой и в два часа дня брести по флюоресцентному проходу супермаркета. Мы рассчитывали на другую любовь, ту, что поймет и простит наши слабости, не вынуждая нас расставаться с мифом о собственной незаурядности. Это казалось возможным. Если не спешить и не хвататься за первое, что подвернется, если не дергаться и не паниковать, к нам придет та любовь, в которой будет одновременно и вызов, и нежность. То, что существует в нашем воображении, может существовать и наяву. Ну а пока мы занимались сексом. Нам казалось, что мы живем на заре новой вакхической эры, позволяющей и мужчинам и женщинам без колебаний отзываться на безобидные влечения плоти».

Ох, как же это верно. Оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что, в общем, не далеко ушла.

Другое дело, что Каннингем не находит никакого выхода, никакого решения. Ничего не предлагает взамен своего слегка занудного пессимизма. Да, жизнь проходит. Но надо помнить, что разруха, как всегда, в головах. И отношение к событиям собственной жизни можно менять некоторым (значительным, правда) усилием воли.

Роман Канниггема написан при помощи принципа монтажа. Это композиция из нескольких текстов, представляющих собой рассказы нескольких персонажей об одних и тех же событиях. Роман словно пишется на глазах читателя. Такая эстетика позволяет создать иллюзию наблюдения самого процесса письма.

В романе соблюдается принцип линейности времени – сюжет движется от детства героев к их взрослению и становлению как личностей. Много говорится о музыке, которая играет в тот или иной момент прошлого, о котором рассказывают нарраторы.

Можно было бы составить своеобразный soundtrack к книге – здесь интересная задумка, найти новую плоскость для письма, дополнить знаки на бумаге музыкой, расширить пределы романа, вывести его за границы однообразного традиционного текста.

Роман можно было бы сравнить с античной трагедией, если бы поэтика Каннигема оставалась в русле репрессивной этики прошлого с его культивированием чувства вины. Нет недостижимого идеала Отца или Судьбы, или Порядка, перед которым поклоняешься и стремишься занять его место, унижая самого себя за то, что ты недостоин этого места.

Но тут совсем другое дело. Нет хищных античных и христианских богов, мстящих людям, нет понятия о беспредельном Роке, с которым единственное, что можно сделать – это вступить в схватку, заранее бессмысленную и безнадежную.

Антично-христианская этика – это переживание своего поражения перед Великим Порядком. Это — мысленная постановка себя на место Великого Судьи, постоянное наблюдение за самим собой – рабом Божим, рабом человеческих условностей, — с точки зрения господина, с точки зрения, где эти условности делаются Вечными Ценностями.

Каннигем работает уже в этике, где есть только свершившиеся факты, а не «раскаяние» и созерцание собственных мучений и обозначаемое как «добродетельность». Здесь отсутствует resentment – переживание своей слабости как силы: я осознаю свою «греховность» и поэтому я – моральный.

Взмен этому – свобода – никто не прячется в параноидальные мифы о долге перед Богом и грехе, нет тотального страха и жизни в клозете патриархальности. Нет переживания этой боязни открытого пространства как «судьбы» и «вечных ценностей». Есть переживание истории, обращенность к новому.

Нет тотальной озабоченности прошлым: можно вспомнить «Мух» Сартра где прекрасно показана репрессивная машина памяти, прошлого, мертвого. И мать одного из главных героев расцветает в новом браке после смерти своего мужа, и прах этого умершего мужа и отца – уже не имеет никакого смысла. Нет тысячелетнего проклятия и довлеющих над человеком иудео-христанства и античности, преклонения перед мертвым.

Не до конца разобрался с тем, какую книгу мне больше напомнил «Дом на краю света». Что-то от семейной саги, вроде цикла Фолкнера (манерой изложения от лица разных героев), что-то от маркесовских «Ста лет одиночества» (3 поколения героев, дом), что-то от «Татарской пустыни» Буццати (ребята проспали всю свою жизнь). Всё это в весьма ограниченном объёме, отчего у меня создалось стойкое ощущение некоторой вторичности.

Не понравилось, что все герои говорят одинаковым языком. И язвительный Джонотан и заторможенный Бобби и экспрессивная Клэр и вообще все. Особенно это заметно в описании ранних лет. Этакие девяти- и одиннадцатилетки, склонные к анализу и самокопанию. Взирающие на жизнь с высоты прожитых лет.

«Джонни давай сделаем монтаж!» Сюжет рваный, целостного описания нет. Размеренное повествование внезапно прыжком за 2 абзаца перемещается вперёд на 7 лет. Как прожили герои эти годы – не всегда ясно. От этого неясное ощущение, что главные герои вроде статистов (ну, или они на старости лет вспоминают яркие события молодости, а рутину уже подзабыли). В фильме (а я посмотрел и фильм, что в моём понимании говорит, скорее, о том, что произведение понравилось, чем нет) это вообще доведено до абсурда. Там герои без эмоций покривлялись на экране 10 минут, прошло 7 лет, покривлялись, прошло ещё 7 (года их там, кстати, не берут).

Прекрасно понимаю тех, кому понравилось произведение, но сердцем прочувствовать его не смог, а разумом не захотел.

«Дом...» на первый взгляд кажется менее выстроенным, гладким и «литературным» текстом, чем отчетливо литературоцентричные «Часы» или «Избранные дни». Кажется — такой себе роман «за жизнь», про то, как люди влюбляются, ошибаются, расходятся, не слышат друг друга и угрохивают целую бесценную жизнь на ожидание мифической «настоящей жизни». Все так, но и чуточку больше. Собственно, почему бы не представить на секунду, что

А можно не мудрить и просто прочитать вот ту самую книжку «за жизнь», автор которой умудряется делать самые обыденные вещи нескучными, а ритм повествования — совершенно неутомительным. И посмотреть на собственную жизнь под этим дивным углом. «Галактики взрываются над его головой, а он в одних трусах в горошек». Воистину.

Я чувствую этот роман настолько остро, что что бы я о нём не сказала, это будет настолько незначительным и настолько мало отражающим мои реальные ощущения, что вроде как не стоит и пытаться. Но сейчас я его перечитывала и, кажется, готова немного структурировать мысли.

Для меня это однозначно книга из серии «умом не понять, аршином общим не измерить». Он либо проникает тебе под кожу, либо нет. А пытаться осмыслить... О чём этот роман? О потерянности, о неприкаянности, о жизни в ожидании жизни, о любви — странной и неприменимой к действительности, о бесконечном внутреннем одиночестве.

Герои в конце концов перестали притворяться и позволили себе быть собой. И получили... что-то очень странное, но, похоже, действительно своё.

Это роман-настроение, роман-ощущение, роман-впечатление. Он проникнут духом шестидесятых (и, в большей степени, тоски по ним). Это роман-саундтрек (не зря постоянно упоминается музыка, которую слушают ребята).

Для меня он совершенен от первого до последнего слова, я получаю бесконечное удовольствие от чтения каждой строчки. Я так и вижу текст, написанный убористым почерком, ведь у Каннингема очень чёткий слог, он пишет несколько отстранённо, но отстранённостью не внешнего наблюдателя, а внутренней, как будто он заперт внутри истории, видит её изнутри, но ничего не может поделать и только рассказывает её — тихо и размеренно.

Можно растащить на цитаты, не раз я просто зависала над фразами, перечитывала их, проникалась, осознавала, размышляла. Бесконечно глубокий роман.

Очень сложно писать отзыв на книгу, прочитанную энное количество лет назад. Не только потому, что за это время ты изменился. Странно и чудесно при перечитывании встретиться с тем собой, каким ты был, впервые открывая этого замечательного писателя.

Для меня это редкий случай, когда знакомство началось с первого романа, причем выбрала я его сама, по наитию, с выставки современной прозы. И, конечно, тогда я еще не знала о хитрой манере писателя проговаривать самое главное между строк, как бы случайно показывая важные детали, пряча подлинные чувства и намерения за недоговоренностью и обмолвками. Я еще не слышала группу «Дорз» и не смотрела культовые «Волосы», не читала Теннесси Уильямса и не могла оценить всего богатства культурно-исторических отсылок в романе.

Тогда меня просто сшибло с ног, но я, кажется, сумела уловить в прозе Каннингема главное: неизменно человечное, неизменно человеческое.

Нет нужды много разглагольствовать об идее и теме романа. Как сказал Паланик в предисловии к сборнику эссе, «все мои книги посвящены одиноким людям, которые ищут, к кому бы им прибиться». Это более чем справедливо и для сочинений Майкла Каннингема.

Перечитав, я убедилась, что романные привязанности остались неизменными: мой любимый персонаж — Бобби. Он оказался далеко не таким безобидным, как мне помнилось, но был вправе поступать так, а не иначе. Обаяшка Джонатан на поверку вызывал снисходительную усмешку, а подростковый нигилизм Клэр — растерянную улыбку (как и еще молодой автор, довольно-таки эмоционально восклицающий на заднем плане: «Зачем, ну зачем вы это делаете?!»). Отрешившись от навязанного мне взгляда Джонатана, я наконец-то смогла проникнуться к Эрику чисто человеческим сочувствием. И не осуждать Элис за ее апатичность и созерцательность.

Мир — довольно пугающая штука. И как же здорово, что иногда в нем появляются такие книги, как «Дом на краю света». Пусть даже сам писатель ее не любит.