Андрей Синявский «Голос из хора»

(не) Свобода

»...а что если попробовать жить от противного? когда невозможно?

И вот тут-то, на этой голой точке, встать и начать!»

Андрей Синявский, скрытый за псевдонимом Абрам Терц — человек, чье имя отчетливо вписано в историю советской литературы, диссидентства, культуры в целом. Поищите в интернете «Процесс Синявского-Даниэля», если не в курсе — это не только познавательно, но также в очередной раз подтверждает, что развитие движется по спирали, а точка нашего «здесь и сейчас», не радикальный откат, но очередной нисходящий виток.

Не ждите от «Голоса из хора» тематического и концептуального единства «Прогулок с Пушкиным» или «В тени Гоголя». Книга составлена из писем, которые Синявский писал жене Марии из мордовских лагерей, где находился в заключении с 1965 по 1971 годы На его деле КГБ была пометка «использовать только на физически тяжелых работах», исключая возможность устройства на более щадящих условиях: при библиотеке, столовой или на складе — на что мог бы рассчитывать при иных условиях человек образованный. Собственно, гоголевская и пушкинская книги, отвечающие самым жестким критериям литературоведческого анализа, тоже составлены из писем к жене.

Однако в случае титанов классики, автор ставил перед собой определенную задачу и следовал ей, не отвлекаясь на постороннее, «Голос из хора» в большей степени личная лиричная история, где мысли о литературе присутствуют фоном (а иначе нельзя, когда это ядро внутренней сути респондента), но не превалируют. Не меньше размышлений о природе, погоде, климате, соседях по общей несвободе. Вообще, основной массив здесь составляют лагерные сценки, словечки и фразы. Лексический пласт, с каким человеку круга Синявского в обычных условиях нереально было бы столкнуться. Он не был рафинированным интеллигентом: эвакуированным подростком попал в Сызрань; закончив школу, в 1943 ушел на войну, где служил радистом при аэродроме. Но все-таки лагерь и заключенные — совершенно особый континуум со своей жизненной философией и совершенно уникальным словотворчеством.

В некоем, предельно стерильном, аналоге пространства неэвклидовой геометрии человеческих отношений, можно было бы назвать это бесценным для филолога опытом погружения в среду без искажения эффектом наблюдателя. Добавлю — и без абсорбции, что было важно в первую очередь для него, сохранившего себя, сумевшего выстроить жизнь профессора Сорбонны следующим этапом биографии. Но и для нас, читателей, значимо. Здесь те же вопросы что обсуждаются людьми всегда и везде: о жизни о природе, о животных, о женщинах (ожидаемо), о еде. С поправкой на ветер преобладающего уровня, порой до ураганного. В замкнутых сообществах, подчиненных строгой иерархии, равнение на отстающих заметнее, а умение не выделяться становится условием выживания. По Бродскому: «...старайся не выделяться: в профиль, в анфас, порой просто не мой лица...».

Синявский решает проблему мимикрии запретом на чувства и эмоции, убеждением себя, что вот это и есть нормальная жизнь. В полярных дневниках Юрия Сенкевича было о том, что, позволяя себе думать о сегодняшних условиях, как об экстремальных, отсчитывая дни до конца и зачеркивая числа в календаре, человек подписывает себе приговор. Нужно воспринимать сегодняшнюю реальность как единственно возможную норму, тогда не нужно искать сил, чтобы жить, они просто появляются. В письмах практически нет собственных ощущений от прямого столкновения с тем, что должно было бы откликаться глухим отчаянием.

В осиянии мрака — нисхождение света.