Томас Пинчон «Mason & Dixon»

Историко-философский роман Mason & Dixon Томаса Пинчона предлагает читателю историю о демаркации британскими астрономами Чарльзом Мэйсоном и Джеремайей Диксоном границ Мэриленда с Пенсильванией и Делавэром, наполненную, как это водится у автора, около-сюрреалистическими приключениями, комическими эпизодами, интеллектуальными разговорами ну и, конечно же, теориями и практиками заговора.

В Mason & Dixon Пинчон рассказывает о генезисе США, прослеживая истоки всего того, что будет происходить с Америкой и миром в XX веке и в его предыдущих романах (вплоть до корня генеалогического древа моряцкой династии Бодайнов). В романе автор – все тот же анархист и луддит, поэтому во многом история посвящена критике капитализма, зарождающегося в предосудительном браке между техническим прогрессом и большим капиталом. Уже в XVIII веке люди подчинены интересам крупных компаний, а те стремятся максимизировать прибыль удешевлением производства и ростом производительности, откуда, с одной стороны, эксплуатация рабского труда, а с другой стороны, развитие промышленных технологий, лишающее работы ремесленников. Линия Мэйсона-Диксона буквально проходит между этими сторонами единого Зла – рабовладельческим Югом и промышленным Севером.

Сердце Пинчона, как всегда, отдано независимому малому предпринимательству и всем борцам за освобождение от гнета властей предержащих. Линия Мэйсона-Диксона – одно из физических и в то же время символических воплощений этого гнета, каприз короля, парой черточек на карте разрешившего спор британских колоний о территориях: она разделит не владения, но судьбы простых людей, прервет связи, нарушит естественный ход вещей, слепо пройдет тараном по искусственной траектории, не заботясь о последствиях. А уродовать не знающую границ свободную землю и ее молодой народ придется двум подданным британской короны, сыну мельника, астроному, меланхолическому вдовцу Чарльзу Мэйсону и сыну ткача, землемеру, жизнерадостному бабнику Джеремайе Диксону. Автор показывает, как гнусно это все устроено: власть берет одних хороших людей, добивается от них обязательств и во исполнение служебного долга отправляет портить жизнь другим хорошим людям, приговаривая «если не вы, так другие».

Мэйсон настолько погружен в астрономию после смерти жены Ребеки, что воспринимает окружающий земной мир как навязчивую и неприятную иллюзию, куда он изгнан до тех пор, пока смерть не соединит его с любимой вновь; Диксон, напротив, абсолютно приземленный ценитель простых удовольствий, сопереживающий страданиям простого народа (Пинчон прямо выводит характеры из профессий астронома и землемера) – как будто полные противоположности, но на деле они составляют половинки пинчоновского идеала человека, ведь оба добры, честны, умны, трудолюбивы, скромны, справедливы и нестяжательны. И вот эти прекрасные люди по воле кого-то из элит мотаются по чужим землям и вроде бы занимаются исключительно научными делами – наблюдают за прохождением Венеры по диску Солнца, устанавливают точные координаты на поверхности Земли по небесным ориентирам – но в действительности служат пешками во властных играх госаппаратов, корпораций и тайных организаций. Сколь бы ни были чисты сердца и могучи умы, власти предержащие всегда найдут, как обмануть их, подчинить и употребить во зло.

Наиболее ярко искажение естественного хода вещей властолюбцами изображено в романе в побочной линии борьбы иезуитов против фэн-шуя. Иезуиты признают, что фэн-шуй работает, и именно поэтому он должен быть уничтожен, дабы конкурирующее учение не подрывало доминирование церкви на новых землях. Так линия Мэйсона-Диксона приобретает метафизический смысл – она калечит материальное тело Дракона, отравляя его негативной энергией Ша, которая, как известно, может распространяться только по прямой (сходство Ша с фотонами позволяет автору лишний раз утвердить максиму «тьма, ночь, подполье – хорошо для свободолюбивой натуры человека, а свет, день, открытое место – плохо»).

В команду Мэйсона и Диксона затесывается сумасшедший китаец, превративший себя в копию врага-иезуита, и ученые сначала отмахиваются от бредней о Драконе и прямых линиях, но затем, по мере нарастания подозрений, что их миссия совсем не то, чем кажется, все больше задумываются о хотя бы косвенной правоте безумца.

Конечно, Пинчон не был бы Пинчоном, если бы не превратил историю в карнавал паранойи: герои постоянно в сомнениях, чья рука их направляет и кто за ними наблюдает – французы, иезуиты, масоны, жители полой Земли, кибернетическая утка? В эпизоде перехода Британской империи на григорианский календарь, на мой взгляд, наиболее четко прояснен фундамент паранойяльности пинчоновских историй – ощущение, что враждебные силы забрали у вас что-то очень важное, так что теперь вы тревожитесь, что у вас могут отнять что-нибудь еще, а может быть, отнимают прямо сейчас. Паранойя есть продукт травматического столкновения с контролирующим все видимое мировым Злом. Смена календаря – это изъятие у британцев 11 дней, с 3 по 13 сентября 1752 года, воспринимаемых как реальный отрезок времени, который люди имели право прожить, но утратили по велению зловредной воли; эти дни где-то с какой-то целью спрятаны, и в них можно проникнуть, найти в них укрытие от Зла. В отличие от героев предыдущих книг, Мэйсону удается найти украденные дни – и они выглядят как земной рай. Кстати, в Mason & Dixon в целом все подозрения рано или поздно оказываются справедливыми (да-да, даже про жителей полой Земли): то ли в XVII веке Они еще не достигли таких высот конспирации и запутывания следов, как в XX веке, то ли тогда в мире еще оставалось место для волшебства.

В особенности на волшебство богата в романе Америка, страна невообразимых возможностей, чей потенциал раскрывается тем больше, чем дальше персонажи уходят от колониального британского наследия на просторы никем не покоренной и, следовательно, ничем не ограниченной американской земли. В освоенной части колоний Мэйсон и Диксон видят те же прозаические ужасы эксплуатации человека человеком, что и в метрополии, разве что с местным колоритом (особенно их впечатляют массовые убийства индейцев), но чем глубже в лес, тем больше чудес встречается на их пути и тем более они экзотичны. Что начнется с «обычного» волка-оборотня, рано или поздно дойдет до оборотня-бобра и гигантской моркови. За четыре года экспедиция астрономов обрастет чудаками всех мастей и превратится едва ли не в кочующий цирк, где в пору продавать билеты за просмотр диковин, в процессе Мэйсон и Диксон сроднятся с американцами. Именно здесь, в колониях, готовящихся к войне за независимость, они найдут добрых, честных, умных людей себе под стать. Поэтому возвращение в Лондон станет для них движением против стрелы времени, только не к молодости, а к небытию.

В философской части романа основное внимание ожидаемо уделено проблеме репрезентации: задачу установления соответствий и различий между реальностью и ее репрезентацией Пинчон распространяет с демаркации по картам границ Мэриленда и Пенсильвании на все человеческое бытие. Например, немецкие мистики предполагают, что Земля – это карта, полученная соединением точек расширяющегося рая и сжимающегося ада; это мысль позволяет предположить, что жизнь человека – это репрезентация Истинных Жизней, обретающихся над и под ней. Представления о реальности – это ее репрезентации в разуме, тексты – это ее репрезентации в письменном коде, и важно удерживаться от их смешения. Аналогично, не надо путать представителя организации с самой организацией (например, Мейсона и Диксона с Королевским обществом). В конечно счете, и сам роман Mason & Dixon есть репрезентация взгляда Томаса Пинчона на предысторию его любимых США.